Вы всматривались в голубое небо? Да, в небо, которое у нас над головами. В осеннее небо, тяжелое и темное. В небо летнее, жаркое и томное. В небо зимнее, когда из-за летящих снежинок невозможно долго смотреть. На ресницы падают резные кристаллики, а жаркие слезинки быстро растапливают их. Но я всегда всматривался в небо весеннее, когда глаза просто-напросто дышат небесной синевой. Это непередаваемые ощущения. Тело взлетает вверх и душа распахнута всему красивому и доброму. Хочется летать…

 

Тяжелая дверь подъезда старой «хрущевки» протяжно заскрипела. Во двор выбежала маленькая девочка. На ней было совсем короткое сиреневое платьице и высокие светлые гольфики. Один сандалик слетал с ее ноги, и она останавливалась, чтобы поправить. Розовый бант прыгал в ее белокурой косичке. Девочка что-то прокричала в сторону балконов. Я невольно услышал то, что она не будет далеко уходить от дома и, что ей не надо по два раза повторять. Смешные дети. Они делают вид, что слушают нас, взрослых. А, становясь взрослыми, требуют такого же мнимого послушания от своих детей. Не знаю почему, но я запомнил эту девочку. Запомнил, как запоминаются праздники, новогодние подарки, салюты. Она была такой маленькой и ловкой, и казалась сказочной принцессой. Позже я видел ее еще раз, перед 23 февраля. Она опять стояла у подъезда. Вязанная желтая шапка сползла на затылок, и красивые волосы переливались на морозном солнце. Из чуть распахнутой шубки торчал шерстяной «колючий» шарфик. В руках она держала голубоватые гвоздики. Я долго смотрел на нее, и она в ответ улыбалась. И умиляло в ней все, даже рукавички с вышитыми не то оленями, не то снежинками, свисающие на резиночках из рукавов...

 

После бесчисленных попыток, мне все-таки не разрешили летать. Причины назвать не могли. Из-за резко ухудшающегося зрения, меня предало здоровье, и я изменил своей мечте. Я с детства много читал, читал дни и ночи напролет. Мама кричала, выключала свет. А я с фонариком под одеялом неутомимо «проглатывал» любую литературу. В школьной библиотеке я между пыльных стеллажей часами выискивал «что-то интересненькое». В этот магический момент на выбор могло повлиять абсолютно все. Даже ощущения от прикасания к обложке. В институте, на скучных лекциях, я продолжал много читать. Маша за это меня полюбила, и, наверное, поэтому и разлюбила. Потому что я жил книгами и в них, и не был приспособлен к реальной жизни, по крайней мере, так считала она. Она была права. Потому что она такой родилась, родилась быть правой. Что во мне она нашла, я до сих пор не могу понять. Спустя немного лет, она меня назовет «тюфяком» и неудачником, с детьми уедет к маме.

 

Мне не разрешали летать, и я не мог летать даже во снах. Мои полеты прерывались, еще не успев назваться полетами, я даже не мог выйти на взлетную полосу, на белую полосу моей никчемной жизни. И снова, и снова я всматриваюсь в небо. Холодный ветер и мороз возвращает меня в действительность. Пора домой. Я побрел вдоль заснеженного проспекта. Свернув в крутой переулок, я проходил мимо кафетерия, и теплый воздух с приятным кофейным запахом меня повлек в темное, но уютное помещение. Я спустился по пологим круглым ступенькам и открыл стеклянную дверь. Это кафе здесь было всегда, и казалось, что даже мебель в зале была из зерен кофе. Я бухнулся в углу за маленький столик. Приятно было, что здесь не курили. Иначе я бы себя чувствовал окурком, если не хуже. Официантка уже несла мой заказ. От первого глотка горячего напитка я моментально согрелся. Мои мысли были похожи на метающийся хвост подбитого самолета. Перестать сосредоточенно думать и многое вспоминать меня заставил веселый женский смех за соседним столиком. Он усиливался, и я уже становился невольным слушателем девичьей беседы. Я поправил очки, собираясь уходить. Когда выходил из-за своего столика, вдруг я зацепил стул, где были пальто моих соседок. Одно упало на пол, а за ним посунулся короткий полушубок, из рукавов которого на резиночках свисали вязаные рукавички с вышитыми не то оленями, не то снежинками.

Мне запретили летать?