В отделении милиции был вечер. Все говорило об этом. Дежурный десятый раз за сегодня перечитывал журнал с анекдотами. В коридорах и кабинетах было пусто. Тишину нарушал радиоприемник, игравший «Концерт по заявкам». Андрей Голубев, задержанный, сидел в самом углу камеры, где было меньше света. Он сидел и вспоминал, вспоминал все…

 

Не знаю, когда это началось… Кажется, что так было всегда. Я никогда не любил людей. Не то, чтобы я их ненавидел, нет, просто я никогда не любил общественный транспорт в час пик, гуляния в парке в выходной день, переполненный кинозал, словом, я никогда не любил быть в толпе. Не саму толпу, а находиться в этой толпе. То есть, получается, я никогда не любил быть среди людей. А если ты не любишь быть среди них, то тебе должно нравится быть вдали от них. И да, и нет. Человек так устроен, что он никогда не знает, чего именно он хочет. Вот, вроде, все работает. И такой сложный это процесс - работа организма, - точный и четкий процесс: идущий в определенный последовательности обмен веществ и развитие, происходящее исключительно поэтапно (эти этапы досконально описаны учеными). Но, вдруг, бац, ход процессов в организме нарушается! И что-то случается, чего в принципе никто не ждал и уж тем более не хотел! И человек вынужден смириться или бороться, но в любом случае страдать, мучиться. Хорошо, если получается бороться и вы побеждаете. А если нет? Что, если нет? Тогда ты перестаешь страдать, потому что привыкаешь. Привыкаешь к этому новому состоянию. Ты приспосабливаешься. И что же это получается? Процессы пошли по-другому? То есть те базовые, фундаментальные процессы пошли иначе? Нет. Я по-прежнему ем, пью, сплю и мне все это нужно, как и раньше, чтобы поддержать ход своих базовых процессов на прежнем уровне. Физиологических процессов. Вот они не изменились. А что изменилось? Я изменился. Тот я, который не зависит от физиологии. Другой я…

 

Раньше мы с друзьями часто собирались вместе, почти каждый день и нам никогда не было скучно. Всегда мы находили себе такое занятие, которое устраивало всех. Мы учились вместе на бесполезную специальность, но были счастливы от того, что мы здесь, все вместе, а остальное не имело значения. Потом все разбежались кто куда, у всех появились дела и другие увлечения. Мы стали собираться все реже и реже. Сначала я очень грустил по этому поводу. Мне безудержно хотелось увидеть друзей, поговорить, вспомнить былое. Я звонил и нередко нарывался на отказ. Со временем мне просто надоело нарываться на отказ, и я совсем перестал звонить им. Но они звонили, как мне потом казалось часто, приглашали встретиться, а я придумывал то, что я занят, хотя был совсем не занят. Просто у меня пропало желание, мне не хотелось. Помню, как-то всю неделю мне никто не звонил. Тогда еще я не знал, что эта была первая такая неделя.

 

У меня была одна девушка, в которую я был влюблен, влюблен до беспамятства. Но она бросила меня. Причем, ничего не сказала. Просто пропала, исчезла из моей жизни. Она сделала мне очень больно. А потом объявилась, даже предложила увидеться. И сделала мне больно еще раз. После этого я перестал верить в любовь. Более того, я перестал ее чувствовать. Не то, что я не хотел ее почувствовать, хотел, но у меня не получалось, словно механизм, отвечающий за это, сломался. Это не значит, что не было других девушек. Они были, но я не любил их, потому что уже не умел. Но они думали (верили!), что я их люблю по-настоящему! Не я их обманывал, они себя сами обманывали. От этого у меня пропадал к ним интерес, и я бросал их. Потом пытался заводить новых, потом опять бросал, потом стал терпеть все больше неудач, и, в конце концов, мне все это надоело.

 

Еще я любил фильмы и старался смотреть все, что мне так или иначе было интересно: новое и старое кино. Чем меньше я встречался с девушками и отдыхал с друзьями, тем больше времени посвящал фильмам. Я смотрел каждый вечер по картине и мне это нравилось, но в какой-то момент я пересытился и захлебнулся, потому что стал смотреть так много и часто, что перестал отбирать фильмы и запоминать их содержание. Я пропускал через себя метры пленки и килограммы компакт-дисков, работая фильтром. Моя голова, мой мозг были этим фильтром. Однажды этот фильтр засорился, я перестал воспринимать происходящее на экране и, следовательно, потерял всякий интерес к кино, выбросив все кассеты и диски.

 

Родители всегда были далеки от меня. Они всегда были рядом, заботились, но никогда не понимали меня по-настоящему. У нас никогда не было откровенных бесед с глазу на глаз и, уж тем более, я никогда не решился бы доверить им мои секреты. Мне было гораздо проще сделаться таким, каким они хотели меня видеть, чем донести до них того себя, кем я был на самом деле. Я никогда не скучал по родителям. Помню, один раз поехал далеко, и меня долго не было дома. Я успел соскучиться по всем: друзьям, любимым книгам, своей собаке, родному языку и родной стране, но я ни минуты не скучал по родителям!

 

Я никогда не занимался тем, что мне нравится. В том смысле, что я никогда не любил свою работу. Не знаю почему так получалось. То ли мне нравилось то, что не приносит денег, то ли я не умел заработать на том, что действительно нравится делать. Поэтому я всегда выбирал работу, исходя из размеров заработной платы. Деньги водились всегда, это не было проблемой. Проблемой было другое – как только я начинал их тратить, я тут же ощущал их необходимость. Мне не трудно было расстаться с деньгами, но трудно было свыкнуться с мыслью, что этими деньгами я уже не смогу воспользоваться. Приходилось идти и зарабатывать еще. И я зарабатывал еще, и еще, и еще, и дошел до того, что уже не умел не зарабатывать деньги. Все свелось к процессу, а не к результату. Я зарабатывал их, но не знал, что с ними делать. Я покупал себе что-то, но оставалось еще, потому что я никогда не покупаю дорогие вещи. Мне много не нужно.

 

Помню, когда-то выписывал научно-популярный, очень познавательный, журнал. Я ждал очередной номер с нетерпением, а когда получал его, долго листал, не читая, а только разглядывая картинки, и только потом читал, почти всегда полностью (с рекламой и страницей «содержание»). Я до сих пор покупаю этот журнал, но обычно не читаю и даже не картинки смотрю, а пролистываю. Наверное, перестали писать так интересно, как раньше. Сейчас для издания главное – тираж и сбор за рекламу, а остальное вытянут на раскрученном имени.

 

Еще когда я учился в школе, мне очень нравилось бродить по улицам после уроков. Просто бродить и смотреть, смотреть и бродить. Мы жили в центре, поэтому у каждого дома была история. И мне то это как раз и нравилось. Я не знал, и зачастую, не мог знать истории того или иного дома, подъезда, квартиры, но я знал, точно знал, что она есть. Это согревало, давало особенное ощущение радости, что вокруг тебя живые не только люди, но и вещи. Я буквально чувствовал эту «жизнь вещей», меня тянуло к ним снова и снова. Я восхищался ими и чувствами, которые они мне дарили, и всему вокруг тоже. Но чем больше я смотрел вокруг, чем больше я видел, и, самое главное, чем больше я взрослел, тем меньше удивительного я стал замечать вокруг себя. Причем, не просто замечать, а чувствовать то, что замечаю.

 

А потом я перестал удивляться… Тогда все кончилось и началось другое.

 

Человек может хотеть чего угодно, но он не престает быть человеком, пока не изменит главным, базовым принципам человеческой природы, заложенных в генах. Если он изменяет базовым принципам, то перестает быть человеком, а так же теряет возможность называть себя человеком. Принимая во внимание, что все великие изменения, т.е. развитие – заслуга эволюции, а не сознательных волевых усилий, можно говорить о том, что человек, переставший быть человеком, деградирует в своем изменении. Один из таких принципов: человек – социальное существо. Поэтому, несмотря на всю мою нелюбовь к людям, я не перестал быть человеком, а, следовательно, не перестал быть существом социальным. Это как разные стороны одной монеты. Две части единого целого, но эти части находятся в постоянном противоборстве. Главная задача – не потерять баланс, суметь сохранить состояние равновесия. Иначе, последствия могут оказаться непредсказуемыми…

 

В тот день я встал, как обычно по выходным, в десять, с головной болью и сухостью во рту. В комнате, как всегда, было душно, - я давно не мыл пол и не вытирал пыль, не пылесосил. Груды тряпок кучей лежали на стульях и на полу. Ночью снился какой-то кошмар. Я давно перестал их бояться и запоминать. В ванной я нашел зеркало - оттуда на меня смотрело помятое опухшее лицо с красными глазами, на голове волосы были взъерошенные и сальные. Хотелось курить.

 

Кстати, курить я начал недавно. Очередной свой выходной я проводил дома. Нового порно не было, водки тоже не оказалось. В магазин идти не хотелось, не за тем, не за другим. Я достал из тумбочки пачку «Мальборо», забытую здесь одним моим товарищем, видимо давно забытую. Чудом нашел спички в другом выдвижном ящике. Как они туда попали, ума не приложу. Не то чтобы я хотел курить, я ведь раньше не курил и привычки испытывать не мог. Просто я не знал чем занять себя. Я вышел на балкон, неловко так вложил сигарету в губы, еще более неловко прикурил, затянулся и закашлялся. Организм противился, но мозг стоял на своем. Я сделал еще затяжку и опять закашлял. Я перестал кашлять, когда скурил где-то половину. Так я начал курить.

 

Подумал принять душ, но тут же забыл. Нашел себя на кухне, установил таймер микроволновки на минуту, включил чайник. Запищало, щелкнуло. Достал тарелку с сосисками из микроволновки. Налил кипяток в чашку, пакетик затрепетал на «волнах», а потом смешно утонул. Забыл положить сахар в чай. Начал завтракать. Было вкусно, как всегда. В тот момент, когда я пережевывал кусочек второй сосиски, запивая чаем из пакетика, я понял, чего мне не хватает. Мне не хватает хлеба! Я люблю заедать сосиску хлебом, но его не было ни у меня во рту, ни в моей руке, ни на моей тарелке. Его не было! Пришлось прервать трапезу и пойти в магазин. Я причесал волосы, почистил зубы, умылся, оделся и только после этого вышел из дома.

 

В магазине была очередь, состоящая, как мне показалось, сплошь из бабушек и пьянчуг. Продавщица, молоденькая девочка, не спускала с меня глаз. Смотрела так по-доброму и даже улыбалась иногда. Я тоже невольно улыбнулся ей. Я видел ее и раньше, я давно хожу в этот магазин, но только сейчас улыбнулся ей, а она, наверное, не в первый раз смотрит на меня. Подошла моя очередь, я попросил батон, а вырвалось «телефон», не знаю почему. То есть получилось что-то вроде: «Дайте мне телефон, в смысле, батон. Нарезной.» А она, вместо того, чтобы дать мне батон, ласково улыбнулась и написала на обратной стороне чека свой телефон и имя, ну и батон дала, конечно. Ее звали Вероника. Красивое имя. Я поблагодарил, забыл улыбнуться в ответ и ушел доедать свой завтрак.

 

Вечер был свободен. Самому смешно. Конечно, вечер был свободен и это был не первый такой вечер. Чек с телефоном я не выбросил, он лежал на кухонном столе. Я доедал макароны. Вкусные, итальянские, с кетчупом. Ел и не сводил глаз с чека. Я знал, что мне было все равно, но что-то клокотало внутри. Что-то вроде интереса. Мне захотелось узнать, какая она вне магазина, без своего голубого передника и кассового аппарата, без запаха хлеба и надоедливых покупателей. Другая она. А чтобы это узнать, придется звонить, говорить ни о чем, потом встречаться и опять говорить ни о чем, восхищаться ничтожными вещами, говорить что-то типа «Как у нас много общего!», назначать новое свидание, а за ним еще одно тоже новое. Естественно, все закончится сексом. Не в первое, так во второе или третье новое свидание. Это было скучно для меня, новое напряжение и ничего больше, но мне хотелось, очень захотелось узнать, какая она, Вероника, вне магазина. Я смирился с правилами игры и позвонил.

 

Вероника, будто, ждала моего звонка. Стоило просто сказать, что я «тот парень из магазина» и ей все стало ясно. Оказалось, что мы живем рядом. Рядом с нашими домами был парк, не то чтобы большой парк, скорее большой сквер. Договорились встретиться там через час. Я опоздал. Было уже темно. Маленькая девочка в оранжевой куртке и потертых джинсах ждала меня у входа. Я даже сначала не узнал ее. Она была действительно другая. Конечно, это мне сразу понравилось. Пошли гулять по темным дорожкам парка, от ветра шумела листва. Оказалось, что она не на много младше меня, был парень, но она в нем разочаровалась. На мой вопрос, «почему я?», ответила, что ей было интересно узнать, что из этого может выйти. Мы гуляли долго, мне стало холодно, и я захотел домой. Я проводил ее до дома и уже хотел уходить, как почувствовал ее руку в своей руке, потом на груди и на шее. А потом она меня поцеловала. Я понимаю, что обычно происходит наоборот, то есть мужчина целует женщину. Но здесь все было по-другому. Она вела и вела отменно. Две холодные ладошки забрались мне под куртку и свитер. Я опять захотел домой.

 

- Давай встретимся еще раз – ее красивые глаза смотрели на меня снизу.

- Когда?

- Завтра.

 

Я шел домой и твердо знал, что завтрашний вечер у меня уже занят. Было приятно от этой мысли.

 

Так мы встречались много вечеров подряд. Я даже забыл, когда у меня был свободный вечер, устал немного, и у нас так до сих пор не было секса. Страшно сказать, но меня это устраивало. Меня это устраивало, потому что не нужно было напрягаться, мне было комфортно. Гулять с ней, говорить обо всем подряд, вместе смеяться и есть мороженое – все было комфортно. Пока не случилось то, чего я так, не то что боялся, но не желал, или просто не думал об этом.

 

Вероника пригласила меня к себе. Я сразу же вспомнил свои прошлые опыты с девушками - мне это не понравилось, - но отказаться я не мог, потому что и выглядел бы глупо, да и она бы все равно не поняла, что со мной. Поэтому согласился.

 

Поначалу было здорово. Мы перекусили. Вероника поставила хорошую пластинку, кажется сборник «Cafe del Mar», в общем что-то в стиле lounge, как говорит один мужик по радио. Мы, как обычно, общались, попивали коктейли. Потом играли в игру… там нужно было бросать кубик и ходить по клеткам, простая такая игра. А потом она отставила почти опустошенный бокал с коктейлем, посмотрела на меня глазами тигрицы, идущей в атаку, и подалась ко мне. Села на колени, распустила волосы (они были у нее заколоты), поцеловала: сначала в губы потом в шею, потом опять в губы. Ее тело все изгибалось, то отдаляясь от меня, то прижимаясь. Естественно она возбудила меня моментально, не оставив и шансов на сопротивление. Я сдался.

 

Утром, когда я обнимал ее, а она, свернувшись в комочек, прижималась ко мне, в тот момент я медленно понимал, что Вероника нужна мне все меньше и меньше. Еще вчера, столь сильное желание быть с ней, утекало, медленно, по крупинке, но утекало каждую секунду. Хотелось две вещи: курить и остановить это «утекание». У меня не было сигарет и я так и не смог найти волшебный вентиль.

 

Она еще спала, а я уже пил кофе на кухне и смотрел телевизор, но без звука, только картинки.

 

- И мне кофе сделай, пожалуйста. – она улыбнулась и исчезла в ванной.

 

Я тоже улыбнулся ей, как-то неестественно, но кофе сделал.

 

- Встретимся сегодня вечером? – решил я нарушить молчание, которое казалось мне неловким.

 

- А я думала, что мы проведем этот день вместе. – она отхлебнула кофе из кружки – Сегодня же воскресенье.

 

Ах, да, точно. Сегодня выходной. Я и забыл. А что я на самом деле забыл: что сегодня выходной или то, что можно провести этот день с Вероникой, весь день? Хороший вопрос, но как бы там ни было, распорядок дня я уже мог себе представить: позавтракаем, пойдем в парк, вернемся, пообедаем, посмотрим какой-нибудь фильм, попьем чаю, поразгадываем кроссворды, поужинаем и ляжем спать, но не спать будем долго. Как на ладони.

 

Мы действительно позавтракали, но в парк гулять не пошли, а поехали по магазинам. По магазинам! Я с детства не люблю магазины, да и какой нормальный мужчина может любить магазины, тем более ходить по ним часами? Я вот не любил, а Вероника любила. Я поддался ей, мы проходили по магазинам пол дня, потом пообедали в кафе, тихом и уютном, мне так не хотелось уходить оттуда. Я чувствовал, что не надо уходить. Мы ушли и опять стали ходить, но не по магазинам, а больше просто гулять по улицам. Наверное, если бы мы сразу пошли гулять по улицам и совсем бы не пошли по магазинам, то я бы и остался доволен выходным. Но я не остался. Я остался усталым, злым, сутулым и ужаленным.

 

Она спросила: «С тобой все в порядке? Ты выглядишь больным.» Я ответил: «Пожалуй, да.»

 

Мы вернулись домой. Вероника сидела на диване, смотрела телевизор. Я лежал головой на ее коленях смотрел в потолок. Она гладила мои волосы: медленно, нежно; так гладят, когда хотят помочь, убрать физическую боль. Наш разговор, тягучий как мед, представлял из себя нечто следующее:

- Мне что-то не здоровится. Я, наверное, пойду.

- Что такое? Болит голова?

- И это тоже.

- У меня есть аспирин.

- Знаешь, я так устал за сегодня.

- Если хочешь, я постелю тебе отдельно и не буду мешать.

- Нет. Я все-таки пойду к себе. Спасибо. Пока.

 

Так я ушел от Вероники, а когда очутился дома, то сразу же почувствовал себя лучше. Потом мы еще пару раз встречались, правда, меня раздражала нелепость разговоров, бесцельность потраченного времени. После перезванивались. Я постоянно придумывал, что занят, и, видимо, стал делать это откровенно плохо, потому что однажды Вероника прокричала мне в ухо: «Хватит. Ты просто трус. Больше не звони мне.» И повесила трубку. Как только она сделала это, на душе стало так легко, свободно, а главное – спокойно.

 

Это совсем не значит, что я сразу забыл Веронику. Нет. Я просто перестал о ней думать. Сначала каждый день, потом каждые три дня, а после каждую неделю, и так до тех пор, пока этот период не превратился в достаточно долгий на столько, чтобы можно было почувствовать: ты ее забыл. Ты ее забыл – это когда ты вспоминаешь о ней только после чьего-нибудь напоминания и часто не без труда.

 

Прошло время. Я жил по-прежнему. Точнее, я жил так, как жил на протяжении большого периода до встречи с Вероникой. Иногда, сидя перед TV и поглощая чипсы с пивом, я ловил себя на мысли, что Вероника была в моей жизни вспышкой, озарившей руины моего собственного существования. Все так и было, просто я любил руины больше, чем вспышки.

 

В субботу, как обычно по выходным дням, я отправился в супермаркет за продуктами. На улице было начало декабря, снег валил с самого утра, пеленой закрывая реальность. Я не без труда откопал машину и еле завел. Проклятая проводка, она всегда была готова подвести меня в сырую погоду. Забыл список дома, и потому мучился: с трудом вспоминал то, что нужно было купить.

 

Я стоял напротив стеллажа с чаем, вспоминая, чего мне хочется больше: фруктовый или эрл грэй. Вдруг передо мной возникла молодая женщина с безумными глазами.

- Я узнала вас – ее глаза блеснули – вы тот самый негодяй, который бросил Веронику!

- Мы знакомы? – я не сразу понял, о чем она говорит.

- Я ее лучшая подруга. Мы, кстати, виделись как-то у Вероники в гостях.

- Ах, да! Кажется, вспомнил: Оля?

- Лена! – она вытаращила на меня свои синие глаза и надула щеки, как жаба – Какой же ты идиот! Дурак! – она хлопала себя по бокам полусогнутыми руками. Будто пингвин – Ты хоть знаешь, что девчонка пыталась покончить с собой? Ее еле откачали. Она мучилась, страдала из-за тебя, дрянь.

 

Лицо Лены исказилось гримасой, я почувствовал сильную пощечину. Щека моментально вспыхнула. Лена топнула ножкой, развернулась и быстро исчезла, скрывшись за стеллажом, будто за кулисами. Я не сердился на нее, более того, я сердился на себя, винил себя в произошедшем, хотя еще минуту назад выбирал чай. Яд самопорицания разлился по всему телу, он жрал меня. Мне стало стыдно!

 

Всю дорогу домой я думал о Веронике, пытался представить ее чувства. Какой вкус у этих ощущений? Я не знал, да даже если и знал, то давно забыл. Как должно быть больно терять, терять незаслуженно. Любить того, кого любить не за что. Наверное, поэтому она и пошла на такой шаг: не потому, что он ее бросил, а потому, что она полюбила человека, который ее любви не достоин. Полюбила искренне, всем сердцем. А он даже не любил, ему просто нравилось, не больше. Какой обман, самообман. Как больно раскрывать этот заговор против себя, составленный тобой же. Как тяжело пережить правду и лучше бы ее не было. Но она есть, она здесь и она разрывает твое сердце на куски. Хочется спрятаться, но это не возможно - она везде: под толстым ватным одеялом, на кухне в шкафах с посудой, висящих на стене, в ванной за шторой… Да, наверное, в ванной «правда» нанесла свой последний удар – бритвой резала ее вены…

 

Что-то глухо стукнуло. Я отвлекся от своих мыслей и посмотрел на дорогу. Капот машины был помят. Метрах в пяти навзничь, широко раскинув руки, лежал человек. В свете фар, в темноте, в своем ватнике и полосатой, грязной лыжной шапочке, в широких спецовочных штанах песочного цвета, в валенках, он напоминал мешок с картошкой, чучело, набитое соломой, но никак не человека. Человек выпустил струю пара изо рта, последнюю свою струю пара. Она исчезла, и он перестал быть человеком и превратился в чучело, в мешок с картошкой.

 

Это потом я вспомню, как его фигура вывалилась из снегопада, как я вдавил изо всех сил тормоз в пол, как затрещала АБС и как машина, вместо того, чтобы остановиться, потащилась прямо на него по снежной каше. Это потом установят, что это был пьяный бомж, а страховка у меня была не продлена. Все потом. А пока я находился в глубочайшем, безвылазном шоке. На самом дне.

 

Долго смотрел перед собой, сидел за рулем и смотрел в снег, в человека, в пустоту. Наверное, прошло много времени. Я вышел из машины, подошел к телу, нагнулся над ним, чтобы увидеть лицо. Зачем? Не знаю: то ли понять, живой он или нет, то ли из интереса. Его глаза и рот были открыты: глаза – цвета неба, а зубы – земляного цвета. Меня это страшно напугало. Я сделал круг вокруг машины, сел обратно, включил радио, выключил радио, пощелкал салонным светом. Двигатель продолжал работать, печка тоже. Посидел, вышел из машины, стал ходить вокруг нее снова, только в другую сторону. Потом кто-то остановил меня за руку. Это был инспектор ДПС. Рядом уже была скорая, несколько машин ДПС. Все мигало.

 

Я повернул голову. Инспектор смотрел мне прямо в глаза. Потом он перевел взгляд на тело и обратно на меня. Не знаю, какое выражение лица у меня было, но он покачал головой и сказал:

- Бедняга. Ты ведь не хотел, правда?

- Конечно. Конечно, не хотел.

- Ну, теперь уже поздно. Увы. Поздно.

 

Как это, поздно? Почему поздно? Я даже сразу не понял, что именно поздно. А когда меня привезли в отделение, составили бумагу и посадили в эту камеру, только тогда я понял, что значит поздно.

 

Будет суд, я знаю. Будут адвокаты: с моей стороны статный, солидный человек, с не моей – щуплый, забитый человечек. Будет судья, в мантии, с усталым выражением лица и ястребиным взглядом. Все будет, но, что бы ни было дальше, я знаю наверняка, уже поздно, слишком поздно.

 

Сейчас я сижу здесь, и больше всего на свете мне хочется увидеть Веронику. Даже не нужно объятий, поцелуев и уж тем более секса. Мне просто очень хочется увидеть ее. Как же так? Когда она была у меня, я скучал с ней, а потом бросил ее. Когда ее не стало со мной. Когда мне нужен кто-то, кто поможет, поможет просто своим присутствием, я думаю о ней и хочу к ней. Но невозможно. Эта невозможность убивает меня, она хуже любого приговора суда, ада и рая. Теперь я точно погиб. Это конец.