Простой обыватель Павел, родившийся чуть позже половины двадцатого столетия, на протяжении всей жизни время от времени встречает загадочного человека, который не меняется с годами и каждый раз представляется по-разному. Когда приходит пора умирать, вечноживущий Имартал исчезает навсегда, а Павел Андреевич остается жить, при этом молодея. Теперь он сам бессмертен и ему пора подумать о преемнике.

 

ФОРМУЛА

 

ГЕРОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ

 

Всю жизнь мы ждем смерти и большую часть жизни боимся ее. Но что, если она не придет совсем? Хватит ли душевного потенциала, чтобы, изведав cамые разные стороны жизни и осознав ее незыблемые законы, продолжать жизнь, не представляя, когда она может закончиться? Не истончится ли, выдержит ли душа, не произойдет ли с ней то, что происходит с воздушным шариком, если его все время надувать? Не страшно ли жить в мире, когда не остается ни близких, ни друзей? Как вынести то, что обычные человеческие чувства настолько притупились, что как бы и существовать перестали? Есть ли цель, которой можно посвятить эту бесконечную жизнь? А кто его знает…

 

Юрий Юлов

 

Яркий зимний день января две тысячи тридцать пятого года, до которого когда-то не рассчитывал и дожить. Это по летоисчислению моей юности. Впрочем, нынешний год – условность: готовится Указ о введении Всеобщего календаря.

Даже сейчас две последние цифры, напоминающие время, когда был в силе, кажутся нереальными, а возраст, который с арифметическим безразличием передают две первые, представляется безоблачным, хоть рациональная часть памяти утверждает, что это далеко не так. Увы, из двух начальных цифр первую человечество не преодолеет в принципе, а свое почтение последователю нуля, скромной единице, засвидетельствует в лучшем случае десятая часть ныне здравствующего населения планеты.

Пройдет январь, а затем февраль, привычно удивив двумя неделями сорокаградусных морозов. Скорее всего, я буду жив, когда начнет сходить снег, открывая взору расползшиеся сигаретные пачки, мятые шоколадные обертки и грязные пластмассовые пробки от пива, которые добросовестные дворники будут оперативно и деловито накалывать на «пики», разноцветные, как наборные ручки ножей моего детства.

Но я точно знаю, что не переживу этот год. Определенность мая сродни той, с которой физкультурник, отжавшийся от скамейки на дрожащих руках и с неимоверными перекосами семьдесят раз, уверен, что семьдесят первого раза не будет: оставшихся сил хватит только, чтобы последний раз самортизировать собственный вес. Она сродни той, когда автомобилист, зная остаток топлива в баке и его расход, допускает, что можно проехать еще пять или даже двадцать километров; но сто – немыслимо. Эта определенность сродни той, с которой солдат, отбросив пустой автоматный рожок, имеет надежду лишь на последнюю пулю в патроннике.

Некому сетовать на разочарование, которое ожидает на финише. Шкатулка с надписью “Смысл жизни” наконец-то открылась и… оказалась пустой.

И вдобавок – новое сильное чувство, появившееся недавно, но уже навсегда: страх перед смертью. Это не инстинкт самосохранения и не сожаление о незавершенном или недополученном, а безотчетный ужас в первозданном величии, паническая боязнь неизвестного. Не могу определить, зачем Всевышний внес это чувство в программу жизни человека, так как всеохватность страха и даже намек на симптомы его приближения вводит в ступор волю и разум. Единственное, что можно предположить: этот страх первоначально заложен в живом существе, но на протяжении жизни он блокируется ресурсами психики, а по мере приближения к финалу блокировка снимается. Избавиться от страха смерти невозможно; принужденная жизненная активность на грани физического износа тела лишь способ отвлечения. Равно как и ревностное обращение к религии не преображает внутренний мир, а лишь дает возможность хоть в какой-то степени закрыть в душе мрачные пещеры ужаса и давящие коридоры отчаяния. Именно закрыть или задрапировать, ибо освещение их даст картину, которую не в состоянии вынести человек.

И я умру так: всевластная воля осветит то, чего боялся как неизвестного, и внезапный испуг от мельком увиденного перекроет дыхание, резким ударом спрессует сердце и мгновенно парализует сосуды. Зловещая вспышка будет зеленой. Возможно, с оттенком красного.

Наверное, все вышеизложенное провоцирует представить меня как одинокого дремучего старца с трясущейся головой, непослушными руками и истонченными ногами, который пытается подать банальные истины и откровенные бредни как «еще одно последнее сказанье». Возможно, мне присуща некая театральность как человеку, которому не чужды гуманитарное восприятие действительности и завышенная самооценка.

Не буду корчить из себя загадочного всезнайку, ибо уверен, что «мысль изреченная есть ложь», и только простые постулаты в системе человеческих критериев в каком-то приближении правдивы. Не буду тратить отмерянный остаток времени на заумные разглагольствования, пользы и удовольствия от которых не будет никому.

Возможно, это повествование покажется мелкомасштабным и надуманным в сравнении со значимостью предстоящего события, которое завершит мою жизнь. Но ведь человечество не придумало и не придумает никогда более лаконичного и исчерпывающего описания жизни, чем прочерк между датами рождения и смерти. А чтобы мой рассказ не представлялся обиженным брюзжанием уходящего человека, которого уже никто никогда не пожалеет, постараюсь не бренчать пустыми дырявыми кастрюлями скепсиса и не гонять из угла в угол клубки пыли уныния.

 

15–25

 

Итак, события, которые судьбоносной нитью прошили мое существование, начались в далеком тысяча девятьсот семьдесят пятом году от Рождества Христова или же в 6958 от сотворения Господом мира, как теперь становится все более популярным и, возможно, будет утверждено Указом.

В те исторические времена, которые чуть позже с оттенком иронии называли периодом застоя, а ныне со всей серьезностью – эпохой развитого социализма. В те древние времена, когда компьютер был не планшеткой, а агрегатом, еле вмещавшемся в большой комнате и решавшем задачи, которые были вполне по силам среднему инженеру. В те давние времена, когда официальная генетика застряла на невиданных большинством дрозофилах и пока не появилась легенда об овечке Долли – первопроходце клонирования. В те темные времена, когда основным видом энергии в зданиях был мазут и проводное электричество, а на улицах – бензин и дизельное топливо. В те примитивные времена, когда люди писали друг другу письма на бумаге, а звонили из телефона-автомата – аппарата общего пользования, расположенного на улице. В те пуританские времена, когда гомосексуализм карался Уголовным кодексом, но парадоксальным образом был распространен и практически ненаказуем в исправительных заведениях. В те неразвитые времена, когда телевидение, включавшее максимум две программы, еще только становилось цветным; самыми впечатляющими эффектами фильмов были каскадерские трюки и комбинированные съемки, а холодильники угрожающе рычали и боязливо тряслись при своей монотонной работе. Фильмы «Бриллиантовая рука», «Ирония судьбы», «Белое солнце пустыни» и «Джентльмены удачи» победоносно прошли по экранам, с первого раза овладев душами советских людей, к числу коих всецело и безраздельно принадлежал и я.

Практически все газеты, девять из десяти которых поспешно присягали строю названием, давали однотипные передовицы. А на самой вершине монолитной пирамиды, казавшейся более устойчивой, чем гробница юниора Хеопса, находился казавшийся столь же вечным Генеральный Секретарь, монотонно и с неидеальной дикцией вещавший истины, казавшиеся прописными и оттого еще более незыблемыми. Все были счастливы одинаково и несчастливы по-своему.

Все читали Агату Кристи, все готовили на праздники салат имени ситуайена Оливье и покупали на базаре апельсины за три пятьдесят, а уж по будням – «Кильку» за полтинник. Все знали, что пиво бывает двух видов: «Жигулевское» в бутылках и «Жигулевское» в разлив.

Все любили Пугачеву, никто не слышал о Киркорове. Незнание песен Высоцкого считалось признаком невежества или неоправданного апломба. Редко кто знал столицу Афганистана, а слово «блин» в качестве вводно-связующего паразита еще не завоевало умы и сердца граждан.

 

В общем, можно долго рассказывать о приметах того времени, но, наверное, такую условность, как обстановка, допустимо игнорировать, когда речь идет о человеческих отношениях, ибо они на фоне меняющегося уклада представляют некую константу.

 

20

 

Я был в то время студентом института народного хозяйства. Обычным студентом – в меру шалопаистым, в меру бедным, в меру амбициозным и… безмерно страдавшим от несчастной любви! Моя избранница, общение с которой представлялось недосягаемой вершиной блаженства, училась на курс старше и сдержанно сторонилась меня, держала дистанцию. Поднаторевшие в житейских делах друзья по общежитию, отслужившие два года в срочной армии и перед поступлением прошедшие подготовительное отделение, снисходительно объяснили, что ее отец – директор «Универсама», а у меня даже прописки нет, что с моей специальностью можно оказаться по распределению в каком-нибудь Чимкенте… И что «не фиг зацикливаться, у нас бабцов – как на клумбе, а парней – дефицит…»

И вот сегодня наступил окончательный разрыв. Нет-нет, она мне ничего не сказала!

Я в очередной раз подкарауливал ее с лекции, пропустив второй час своей, чтобы попытаться пригласить ее в недавно выстроенный шикарный «Красный Октябрь» на новую французскую комедию «Возвращение высокого блондина».

Увидев, что она, переговариваясь с подружкой, спускается по ступенькам учебного корпуса, я мысленно стал считать до пятидесяти, как учили старшие товарищи. Увы, на цифре «девятнадцать» мир взорвался: из «Жигуленка» третьей модели цвета «снеж», до сих пор помпезно, но безобидно стоявшего за оградой института, энергично вышли два мордоворота, лет на пять старшие, чем я, и вполне по-джентльменски встретили девочек.

Она заметила меня и даже помахала рукой. Ах, эти жесты! Простое поднятие руки и шевеление кистью с использованием пальцев почти однозначно передает не менее тридцати видов информации. И это только определенных. А сколько нюансов!

Короче, я понял, что мне суждено быть или, цензурно говоря, вагинострадателем, как выражались старшие однокашники, или, все-таки каким-то случайным чудом сломав ворота вожделенной крепости, постоянно бороться за владение тем, что принадлежит мне по праву, данному матушкой Природой. А возможно, с кем-то, тайным или явным, делиться своим проблемным счастьем.

Наверное, это был мой первый опыт взросления. Но, увы, юношеский возраст самонадеянно предполагал решение личных проблем без участия третьих лиц. Отец для душеизлияния не подходил – препятствовала дистанция мнимой независимости. Мать – тем более. Поколение, до которого дошло остывающее дыхание второй мировой войны, по-детдомовски боялось обвинений «беги к мамочке», «держишься за мамину юбку» и подобных. Ближе всего был двоюродный брат, которому сейчас было тридцать лет. Он, разведясь и женившись во второй раз, получил квартиру и работал нормировщиком на металлургическом заводе в крупном провинциальном городе. Он бы по крайней мере спокойно выслушал меня, и, конечно, не дал бы универсального совета, но и не округлил бы глаза от моих признаний. Но он был далеко, я к нему даже ни разу не ездил; мы встречались чаще у родителей, где он выпивал с отцом.

 

Не помню точно, почему я оказался у «Красного Октября», который находился в полутора километрах от нархоза. Возможно, хотел продать билеты, стоимость которых позволяла прожить пару дней не впроголодь. Или же надеялся пригласить какую-нибудь девушку, как бы пытаясь заткнуть кухонным полотенцем брешь, пробитую торпедой.

– Прошу прощения. У меня такое чувство, что вы хотите продать лишний билет? – Ко мне обратился мужчина, как мне показалось, лет тридцати пяти. – Хотелось бы, да не успел…

– У меня два…

– Понимаю, сердечные страсти. Пойдемте со мной. Куплю два.

Отупение, владевшее мной последние двадцать минут, развеялось, как туман от ветра. Манеры незнакомца не отталкивали, но настораживали. Что-то было не так.

Он протянул синюю пятерку.

– У меня сдачи нет…

– Не надо.

– Не возьму, меняйте…

– Ну и порядки в вашей стране!

 

Впрочем, все эти детали мелки, скучны и являются принадлежностью времени, к которому относятся события. Наверное, слишком выпирает, что оценка поведения юноши дается с позиции отжившего свое человека; удивляет, что паренек разговор с мужчиной не воспринимает как агрессию или подкат; вызывает недоумение отказ от продажи билетов по цене выше номинала. Ну что ж, таким было время, такими были мы…

Забегая наперед, скажу, что в процессе краткой беседы я успел подумать о нем как о диверсанте, засланном за «железный занавес» с целью сбора секретных сведений, коими, судя по многочисленным подпискам на военной кафедре и практикам на двух номерных предприятиях, несомненно владел и я. Или агенте госбезопасности, раскрывающим лиц, склонных к сотрудничеству с вышеуказанными диверсантами. Или потенциальном эмигранте, потому что только человек, у которого была верная перспектива отъезда на другой конец света, мог свободно говорить «ваша страна».

В конце концов я отнес его к известной всем, но загадочной категории тихопомешанных.

Он взял мои билеты и быстро их продал, вернув мне деньги. Предложил закурить «БТ», но я предпочел собственную «Орбиту». Сам он не курил. На мой вопрос, зачем ему нужны сигареты, ответил: «У всех нас иногда скапливаются ненужные вещи».

 

Пропускаю то, как мы ехали в «пятом» трамвае до парка имени Первых Коммунаров, хотя помню это детально.

– Хотите, удивлю вас? Вы – Павел, а родители ваши – врачи районной больницы.

Гипотеза о тихопомешанном не перенесла осведомленности незнакомца, хотя отец был уже не рядовым врачом, а завотделением. Она (гипотеза) вновь трансформировалась в версию о диверсанте или агенте.

– Нет-нет, я догадываюсь, о чем вы думаете! Просто мы с вами знакомы очень давно, и вы меня, возможно, забыли. Вы тогда были еще очень маленьким. Помните, как вы … ты в лесу заблудился, Пашка?

 

5

 

Да, я вспомнил загадочного незнакомца. Меня, пятилетнего, родители взяли с собой в лес собирать чернику. Я как-то отвлекся и не заметил, что их нет рядом. Начал громко и во все стороны кричать. Побежал, упал, вывернул алюминиевый литровый бидончик, привязанный к поясу, поцарапал щеку сухой веткой. Вытирая кровь и слизывая ее с ладони, я приговаривал уже вполголоса: «Мама! Папа!», надеясь, что крик души столь же пронзителен, каким должен быть голос, чтобы его услышали самые близкие люди.

Неожиданно я заметил перед собой черного человека, еще более громадного, чем мой папа. За ухом у него лежала папироса «Беломор». И он казался старше папы.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Пашка…

– Павел, значит, по-вашему.

Незнакомец не внушал особого страха, поэтому я упрямо поправил:

– Я – Пашка.

– Ты один такой маленький пришел в лес?

– Нет, я с папой и мамой, они меня с собой взяли, мы чернику собирали, – доложился я и на всякий случай добавил: – Мой папа самый сильный, он моряк!

– А где работает твой папа? – продолжал спрашивать незнакомец.

– Они с мамой в клинике работают: папа врачом, а мама фельдшеркой.

– Ты, наверно, заблудился, Пашка?

– Ага-а! – ответил я и разревелся, ибо значение этого страшного слова было подробно и образно объяснено мамой.

– Тихо-тихо, Пашка! Я – дядя Витя. Сейчас ты успокоишься, высморкаешься, вытрешь слезки и будешь кричать: «Ау, мама!», потом немножко послушаешь и снова крикнешь: «Ау, папа!», опять послушаешь и снова: «Ау, мама!» Когда услышишь голос мамы, кричи: «Я здесь!» А когда придете домой, отец купит тебе кукурузных палочек.

Посмотри, где солнышко? Оно тебя видит, и маму с папой видит. А если вдруг не встретитесь, я опять приду и помогу тебе. И не бойся волков, днем их здесь не бывает. Они страшные, но сами боятся солнышка и людей. Сейчас они спят в колючих непроходимых ельниках, прячутся от людей и солнышка. А сегодня ни туч, ни дождя не будет… Возьми ириску. Если долго не будут приходить, скушай ириску и опять покричи: «Ау, мама! Ау, папа!»

Дядя Витя ушел. Я крикнул два-три раза – и вот мама уже тянет меня за ухо, выговаривая за непослушность и невнимательность, а папа удерживает ее: «Ну перестань! Главное, что нашелся!»

…Отец купил мне кукурузных палочек, но переубедил, что никакого черного дяди Вити не было.

 

20

 

– Вы дядя Витя, который мне ириску дал? Он, по-моему, старше был, а сейчас, наверное…

– Нет-нет, ты ошибся, Павел. У меня всегда один и тот же возраст.

– У вас волосы были темнее!

– Тебе показалось, Пашка. Просто у твоего отца были глубокие залысины, а у меня их не было. И ты вспомнил рассказы бабушки о черных людях.

– Дядя Витя?!

Прилив эмоциональных воспоминаний захлестнул мне дыхание, внутри горла зачесалось, вызывая ту недоплаканную детскую слезу, которую у меня, маленького, унял таинственный и незнакомый дядя Витя. Почему-то вспомнилась трагическая песня о погибшей грузинке.

– Тихо-тихо, Паша. Успокойся. Посмотри на ту девушку, при мысли о которой у тебя прерывается дыхание, лет через пять. Поверь, это скоро будет. Ты с ней – как лимон и бетон: примитивно рифмуетесь и никак не сочетаетесь. Обрати свой взор вокруг и выбери Судьбу из тех, кто смотрит на тебя благосклонно. Порой думается, что мне не приходилось испытывать любовь, но я помню, что она бывает меж людьми. И поверь: я тысячу раз наблюдал то, что тебе предстоит пройти и что мне пройти уже никогда не дано…

– Мне кажется, что ты тогда спел песню «Сулико»: «Долго я томился и страдал: кто тебя убил, Сулико?»

– Ты все перепутал, Паша. Слова у этой песни в вашем переводе не те. И пел ее разве что твой отец, который служил на Северном флоте. А я… Ну, может, мурлыкал уходя…

 

Если бы не два рубля восемьдесят копеек, неведомым образом присоединенные к рублю, который я оставлял на возможные кофе-гляссе в буфете кинотеатра, визит дяди Вити (или просто Вити?) можно было считать не менее ирреальным, чем мое детское воспоминание о нем.

 

30–40

 

Не хотелось бы показаться монотонным и занудным, как рокот на холостом ходу мотора колхозного трактора, припаркованного к усадьбе, где тракторист обедает, поэтому перепрыгиваю лет через пятнадцать к очередной встрече с человеком, которого до этого называл Витей.

 

Был конец девяностого года прошлого века. На экранах советских кинотеатров вовсю шли «Хищник», «Данди-крокодил» и «Рэмбо», телевидение завораживало финскими технологиями, притягивало программой «Взгляд» и сеансами массовых гипнотических лечений, умиляло первым телесериалом о хрупкой рабыне Изауре, несколько настораживало рекламой часов «Оливетти» на программе «Время». Анекдоты про русского, немца и поляка, так распространенные в моем детстве, постепенно замещались анекдотами о бизнесменах. Газеты были настолько читаемы и обсуждаемы, что подписка в ползарплаты никого не удивляла. Эмиссары бизнеса страны, руководителями которой в некорректной форме была поставлена заведомо нерешаемая задача, прямо с рабочих мест рванули «на гандаль» в ближнее зарубежье, именуемое Польшей.

Уцелевшие и неискалеченные воины афганской кампании занимали рядовые должности во вновь образуемых отрядах милиции особого назначения, особым назначением которых являлась борьба с собственным народом, откуда, впрочем, их часто вышибали за независимость, превышение полномочий или несанкционированное пьянство.

Тридцатки, добавленной к уже устоявшимся зарплатам первым и последним президентом великой страны, хватило, чтобы подчистую размести товар с прилавков, начиная с зубной пасты и заканчивая безразмерными однотонными трусами, разделочными досками и сахаром.

Бунтовали столицы союзных и автономных республик. Единая нация – советский народ – размежевывалась на большое количество национальностей.

В соответствии с генеральной линией партии, балансирующей на грани краха, власть предержащие напомнили стране воинствующего атеизма, что Бог все-таки есть и писать это слово надо с большой буквы. Писатели и журналисты, посетовав на забывчивость, молвили «ах, да!», а политические бонзы, искренне веруя лишь в собственную хватку и увертливость, публично начали выражать Господу свое почтение.

 

Есть опаска, что личные рассуждения могут капитально разойтись с нынешним школьным курсом, поэтому не стоит останавливаться на подробностях. Достаточно сказать, что блатное арго пролезло в литературную речь, а лет через пять – отбросило стыдливые кавычки. На базарах стало гулять молдавско-цыганское «лавэ», из-за несклоняемости замененное через некоторое время на вульгарное «бабло», ныне исчезнувшее из обращения. Упоминание о деньгах не случайно, так как в тот период казалось, что только наличие и количество их определяет человека как личность.

Да еще наличие талонов и купонов отличало гражданина империи, трещавшей по швам, от животного.

 

35

 

Мне «посчастливилось» быть, наверное, одним из последних аспирантов Советского Союза, по крайней мере в нашем институте. Потеряв три года на отработку по распределению, а затем семь лет в очереди на квартиру, я недопустимо затянул с поступлением в аспирантуру. Но недостающие сто рублей, которые неоткуда было взять и которые присоединялись бы к зарплате после защиты диссертации, были необходимы моей семье, что могла уважать меня пока лишь за потенциальную принадлежность к ученой элите.

…Кандидатскую диссертацию на тему «Автоматизированная система управления производством на предприятиях железобетонной промышленности в условиях рыночной экономики» только что обратили в ничто на научном совете. «Ваша концепция не гарантирует самоокупаемости, а в неокупаемые проекты, равно как и в долгосрочноокупаемые, государство средства вкладывать не намерено», – заключительная фраза оппонента, с которым, по словам моего научного руководителя, «все было схвачено», заставила совет бросить «черные шары». Два белых из двенадцати: один – руководителя, в чем нет сомнения, а в причастности ко второму признались все, включая проводящего «генеральную линию» оппонента, бывшего парторга.

Руководитель выразил сочувствие, не скрывая собственной досады. Мы с ним даже немного выпили, а потом зашли ко мне домой. Он упорно убеждал, что удар, уничтоживший меня, предназначался именно ему. Наконец он ушел.

Я в одиночку допивал «Столичную», добытую у таксистов, невнятным рычанием проклиная «крашеных коммунистов» и разрывающим глотку кашлем от сигарет «Астра» не давая спать семье.

 

Назавтра я не пошел на работу. Об этом было заранее договорено с завлабом, к тому же у меня был талон к зубному врачу: нужно было делать две коронки и ставить мост в левой нижней челюсти.

 

…Он остановил меня на выходе из метро:

– Молодой человек, вас, кажется, Павлом зовут? Вы торопитесь?

Пройдя пару шагов по инерции, я обернулся и нарочито вызывающе произнес:

– Ну?

– Повторю свой вопрос: вы торопитесь?

Я узнал Витю, хотя он показался сильно помолодевшим, чуть ли не решив в этот раз, что умалишенный – я. Буркнув: «Да, офигенно!», – направился в стоматологическую клинику, которая находилась в сотне шагов от метро.

 

Наверное, впечатление от того, что призрак, встретившийся третий раз в жизни, ожидает на пороге клиники, было здорово смазано предыдущими манипуляциями ортопеда с моими челюстями.

В ушах еще стоял шум и скрежет бормашины, когда я вдыхал зимний воздух.

Он стоял, прислонившись спиной к бело-кирпичной стене гастронома, расположившегося через улочку, и печально улыбался.

Я просто подошел и сказал:

– Узнал вас, Виктор. Скажите, наконец, кто вы такой?

– Я не Виктор. Я, скорее, Виталий. Виктор – победитель. А кого здесь побеждать? Ты ведь не чувствуешь себя победителем мусора, когда пылесосишь квартиру. И не считаешь победой сорванное яблоко или прихлопнутого комара.

– Виталий так Виталий. Ты кто такой?

– Ты воспринимаешь меня как ровесника, Паша. Поэтому я расскажу тебе сегодня гораздо больше, чем обычно. И первое: меня зовут не дядя Витя, не Витя и даже не Виталий. У меня нет имени. И еще: у меня нет родины, кроме Земли, нет семьи, кроме человечества, нет возраста, нет смерти. У меня есть только рождение и жизнь.

– А, понял! – иронично отозвался я. – Жертва проекта «Фантакрим-Мега»? Вы сумасшедший?

– Я ненормален – это абсолютная истина. Ибо норма есть средняя установленная величина. Любой человек имеет отклонения от нормы, но моя аномалия немыслима для обычного человека – я бессмертен.

– Кощей Бессмертный, Каин, Агасфер? – Какой-то смешливый бесенок руководил моими мыслями и языком.

– Виттернал, если вам угодно.

– А, уже Виттернал! Вы сбежали или вас выпустили?

– Паша, а ты сам себе не кажешься сумасшедшим оттого, что непочтительно разговариваешь с человеком, которого видишь третий раз в жизни?

При этом Виттернал посмотрел так покровительственно-ласково, что я вновь ощутил себя маленьким Пашкой с алюминиевым бидончиком, привязанным к поясу. И даже почувствовал охват щиколоток резинками от ярко-зелененьких штанишек, что были тогда на мне.

– Простите. Масса житейских обломов, нервы ни к черту…

– О вашей несостоявшейся защите знаю. Это не проблема или, как ты говоришь, не «облом». А нервы у тебя крепкие, ты здоровый флегматик. Это хорошо. Ты сам не представляешь, каким мощным психо-духовным потенциалом владеешь.

Его склонность обращаться то на «ты», то на «вы» в очередной раз не могла оставаться незамеченной, но и не озадачивала.

 

Пропускаю события, в итоге которых мы оказались у меня в квартире. Представив Виттернала жене как бывшего однокурсника Виталия, я провел его на кухню – самое удобное место для посиделок, особенно вечерних и ночных: над кухней – кухня, под кухней – кухня.

Он почти не пил, сославшись на опасность потерять ясность рассудка. А я, предварительно уведомив, что проститься нам следует не позднее одинннадцати вечера, пообещал выслушать все, что бы он ни сказал.

 

Наверное, предыдущими сокращениями я заработал право изложить его странный рассказ полностью, ибо тогда, с его разрешения, включил на запись двухкассетник «Снежеть», который на прошлой неделе случайно по купонам приобрел в «Бытовой технике». А позднее, не доверяя долговечности пленки, переписал текст на бумагу, исключив из повествования Виттернала свои неудачные иронические реплики, на которые он реагировал с обаятельной убедительностью.

Он бил хлесткими, не всегда логически связанными, абзацами.

– Я знаю, что в это невозможно поверить, но мой возраст не поддается счету. Не хочу сказать, что вечен или присутствовал здесь с момента сотворения мира. Но я знаю этот мир, как никто из живущих. Скажу больше: я знаю этот мир лучше всех живущих, вместе взятых. Последнее несколько самонадеянно – перечеркиваю эти слова. Наверное, приходилось слышать, что Земля держится на трех Слонах, стоящих на Черепахе? Не появляется ли смысл у этого воззрения, когда вышеозначенные животные будут писаться, как и положено, с большой буквы? Слоны – гравитация, инерция, магнетизм. Черепаха – равновесие. Не удивительно ли, что именно эти животные, не знающие старости, были выбраны символом вечного мира?

А понятно ли, что такое «перисданта сторгиноунгмы»? Возьмите любой специальный текст, пусть современный, но из отдаленной для вас области, перечитайте вслух и передайте свои соображения по поводу его содержания! Уверен, что получится некая невыразительная сентенция полуциничного толка. Что означает слово «квант» или «кварк» для неандертальца? Приблизительно то же, что и для вас…

Как мы могли изложить устройство мира, в котором вам предстояло жить? Если угодно, попытайтесь объяснить значение слова «гипотенуза» или «перпендикуляр» своему пятилетнему мальчику! И самое обидное, что вы не поняли смысла девяноста девяти из ста наших посланий. К бесспорной удаче можно отнести, что «каждый волос на вашей голове посчитан». А основную часть перевели столь примитивно и предвзято, что идея дать вам хоть какое направление померкла до того, как вы попытались ей воспользоваться. На протяжении всей истории вы тыкаетесь, как слепые котята, не забывая выкалывать глаза прозревшим. И ваш прогресс, равно, как и регресс, – лишь закономерность случайности, упорядоченность хаоса.

Самое поразительное, что вы необычайно внимательны к цифрам. Если непонятый текст вы склонны искажать в угоду вашим понятиям и амбициям, то непонятные цифры вы покидаете в неприкосновенности, даже если они кажутся нелепыми. С чего вы взяли, что «тринадцать» – число Черта, а три шестерки – самого Дьявола, если вы понятия не имеете ни о том, ни о другом?! Одновременно имея в виду, что Черт и Дьявол – одно и то же…

Итак, мир действительно зародился семь тысяч лет назад. Что вы считаете годом? Триста шестьдесят пять оборотов Земли вокруг себя и один – вокруг Солнца? Зиму-весну-лето-осень, которые и ныне наизнанку в Южном полушарии и «никак» в зоне Экватора? Фразу «и был день, была ночь – день первый» в масштабе двадцати четырех часов отказывается воспринимать обычный человеческий разум. А свет и тьму различают даже слепцы. Вода нейтральна лишь волей породивших вас; вполне пригодной для главной жизненной жидкости могла оказаться и соляная кислота, а взамен кислорода, который несмертелен лишь в смеси с азотом, – ксенон.

Так вот, на первых порах Вселенную держал только один Слон – гравитация как свойство принадлежности. То есть все системы Галактики были недвижимы. Неожиданный рывок, который у вас теперь принято называть Большим Взрывом, породил движение, характеризующееся инерцией. То есть, появился второй Слон. Господь высморкался Галактикой. Магнетизм, третий Слон, возник от динамики полета и трения. И наконец, когда силы ускорения сравнялись с силами сопротивления, возникла Черепаха, подставившая свой панцирь под Слонов, – равновесие. И будет оно сохраняться до тех пор, пока Галактика не наткнется на преграду и, растекшись на ней, не обретет новое, статичное, равновесие. Все, что вне Галактики, обозримо, но недостижимо. Как только вы научитесь определять абсолютные скорости небесных систем, это станет понятным. Вы увидите, что с неощутимым вашему уху гулом пролетаете мимо них, практически неподвижных, с огромной скоростью. Но это моя собственная версия, не подтвержденная ничем, кроме умозаключений, на которые у меня было достаточно времени.

Вернемся к теории мироздания как истории планеты Земля. Создание Света и Тьмы – задача не более сложная, чем для вас – щелчок электровыключателем. Вы же никогда не поймете природы света и тьмы! До вас до сих пор не дошло, что тьма истинная – отсутствие света, а свет может иметь любой оттенок – от абсолютно белого до черного.

Пропускаю длительный период первоначальной коагуляции к горящей искре пылинок, придавших ей шарообразную форму. И сие есть только второй день, когда Божий Хаос предопределенно осмысленным движением сотворил Землю одновременно со всей Галактикой.

То, что я доложу далее, неоднократно излагалось в апокрифах, которые вы с упрямой неизменностью уничтожали вместе с их авторами.

Разделение земной тверди, воды и неба внебожественно, вернее, первобожественно, то есть определено Божьим Хаосом. А вот зарождение жизни, заметьте, одновременно растительной и животной, – несомненная заслуга деятелей обители Бога Нынешнего и Действительного. Отдельно сотворенные эти две формы неизбежно погибают, как вымрет племя людское и без мужчин, и без женщин…

День третий, если хотите – этап, был успешно завершен.

Про свет и тьму я говорил: даже крот беспроблемно отличает свечение от мрака; создание светил указано в святых книгах их авторами для гармоничного восприятия. А вот создание живности, подобной нынешней, – особый этап. Я не могу объяснить человеческими образами, но что неоспоримо: все многообразие стационарных растительных и быстродвижущихся животных существ было сотворено не мгновенно, не с первой попытки. И даже окончательный вариант был неоднократно откорректирован. Вы нашли отходы опытов и назвали это эволюцией. Но ведь ни одна ольха, принадлежащая, по-вашему, к семейству березовых, никогда не станет березой! И даже в семействе акул вы найдете больше разнообразия, нежели меж людьми, обезьянами и саламандрами!

Способность к оплодотворению есть ключ Божий, яйцо есть око Божье, а клетчатка – основной материал. Это модуль, так было задумано. На сим день пятый закончился. Земля грохотала взрывами вулканов, а воды Всемирного Океана кипели от тепла Искры, обволакиваемой Пеплом.

И были направлены на Землю сыны и дочери Божьи с наказом плодиться и властвовать. С боязнью были восприняты они сотворенным Богом миром, ибо на чувстве превосходства и жажде уничтожения зиждились их сила и помыслы. Посему отозвал Господь сыновей и дщерей своих и по образу и подобию их сотворил людей, даровав им Смерть и повелев, чтоб приходила она по их Призыву. Увидев, что люди живут дольше, чем нужно для гармонии, указал Господь, чтобы Смерть приходила к ним по его Наказу. Но, когда племя людское разрослось неисчислимо, и устал Бог следить за каждой отдельной Судьбой, повелел он, чтобы Смерть приходила по Сроку, означаемому ею же. Однако Смерть мудра: она и доселе слышит Призыв и внемлет Наказу.

И покинул Бог на Земле нескольких Перволюдей, у которых нет срока, ограниченного Его волей или суждением Смерти. И означил их атрибутом бессмертности, дабы узнавать своих преемников могли.

Я, Виттернал, – потомок Перволюдей… Мы не вечны: наш срок – жизнь человечества.

…Вы, естественно, слышали о Всемирном Потопе. Но вами обсуждается только последний, описанный вами же. Сравните высоту Арарата и Джомолунгмы! Вода, залившая вмятины Земли, даже при малом возмущении легко покрывает те ничтожные клочки суши, которые вы именуете материками и островами. Повышение наружной температуры планеты на пять градусов лишит ее суши. Вы и сейчас в воде, лишь ноздри торчат! И исключительно от третьего Слона – магнетизма – зависит, когда это произойдет в следующий раз. Вы живучи и приспособляемы. Но уверяю: даже пяти поколений не хватит, чтобы у ваших прапрадетей появились жабры, а существование на ковчегах, пусть даже космических, истребит или выродит вас… Впрочем, не будем категоричны: не первая попытка и не последняя.

Но вернемся к истории людей, как и всего живого, предшествующего по срокам сотворения вам, нынешним. Земля тогда вращалась медленно, она едва делала оборот вокруг своей оси за два поколения – пятьдесят нынешних лет. Магнитный стержень был слабым, и поэтому жить в условиях тепла и света можно было лишь двигаясь вслед за Солнцем, то есть вопреки движению Земли. Все созданное кочевало по Земному Поясу, каждодневно сдвигаясь на четыре-пять нынешних километров. Растения не умели ходить, но они были способны бросить в почву семена, которые, побыв два-три десятка лет в космическом холоде, вновь всходили, встречая новые поколения людей. И было это долго, почти вечно… Можно сомневаться, что абсолютный холод не в силах уничтожить растение, – но и сейчас на Земле есть растения, которые не может уничтожить ни самое сильное пламя, ни самый лютый мороз. Ни их, и ни их семена…

 

На этом пленка закончилась, и я проснулся от ритуального шарканья ее белого хвостика по корпусу магнитофона.

Я задремал и не видел, как Виттернал ушел. И, видимо, не был бы уверен в его визите, если бы вновь не зарядил пленку, не отмотал бы ее и не услышал:

«…И покинул Бог на Земле нескольких Перволюдей, у которых нет срока, ограниченного Его волей или суждением Смерти. И означил их атрибутом бессмертности.

Я, Виттернал, – потомок Перволюдей… Мы не вечны: наш срок – жизнь человечества.

– Позвольте! Виттернал, что ли? Что вы мне лапшу вешаете о своей эксклюзивности? А уж если трепаться – давайте, может быть, о Всемирном Потопе. Кажется, это и вам сказать в тему, и мне послушать не западло!»

Собственный гнусаво-пьяноватый голос был мне неприятен.

 

45–55

 

Следующие пятнадцать лет переломали мое мнение о человеке как о существе мыслящем; я познал природу власти, почувствовал неустойчивость климата, а главное – ощутил собственную конечность. Не поддевайте, господа филологи: вы сами понимаете, что речь идет не о руке или ноге.

 

…Две тысячи пятый год. Как приятно пропустить два нуля, не обозначая их словами! Смешно сказать, хоть забыл, когда смеялся, но в молодости не был уверен, что доживу до него.

Создана «Девятая рота», однако никто и не вспоминает «Наших»; ремиксирован «Кинг Конг». Забыты «Двенадцать обезьян», а «Тихая планета» выброшена из киносправочников ввиду малопримечательности и бескассовости. Арнольд управляет Калифорнией. Лебеди и Евдокимовы в горниле российской власти не выживают. Перечитал книгу о царствовании Елизаветы. Все правильно: и не должны выживать.

Европейские державы выбирают в лидеры женщин. «Вновьобращенные» в Европу страны сдают на неправый суд своих бывших вождей, пытавшихся силой удержать власть и, по большому счету, спасти собственное государство. Империи продолжаются разваливаться. Планета, имевшая полстолетия назад около пятидесяти держав, стремится к двумстам пятидесяти. Войны не только не останавливают разъединения, а вроде бы и способствуют ему. Возможно, человечество пока не понимает всей серьезности процесса.

Арабский регион подобен дрессированному тигру, отведавшему человечины. Америка напоминает боксера-профессионала, который «в строгом соответствии с правилами» методично калечит худосочных прокуренных подростков.

Тянет дымом новой, непонятной мировой войны. Возможно, она уже идет. Но пока человечество на подъеме.

Анекдот о Брежневе как о «мелком политическом деятеле в эпоху Аллы Пугачевой» кажется неоспоримой истиной для тех, кто помнит Генсека. Слово «формат» в шоу-бизнесе является пропуском, «неформат» – приговором. Впрочем, я музыку почти не слушаю. Хорошо, что начали крутить песни моей студенческой юности: «Там где клен шумит, над речной волной…»

Правду сказал Виттернал: ни одна ольха не стала березой.

 

Во всех видах бизнеса популярны компъютерные мальчики, которые выскочили на общечеловеческую арену как черт с табакерки. Мне-то понятно, откуда взялась эта претенциозная плеяда: раньше они бесцельно слонялись по коридорам научно-исследовательских институтов, норовя улизнуть среди рабочего дня на рынок или в кинотеатр. Теперь они занимаются тем, что по душе, без видимого для дела результата болтаясь в виртуальных мирах.

Выкристаллизовалось общее понимание, почему так много людей занято косвенной работой, от которой никому ни сытней, ни теплей, ни веселей. Освободить неглупых людей с чувством собственного достоинства от ненужной работы без содержания – вызвать бунт, освободить и прикармливать – спровоцировать рост амбиций и, в конце концов, тоже протест. Цивилизация, которая научилась производить реальные блага малыми силами, плодит бездельников, если угодно – бесполезных деятелей. Значительная часть так называемого среднего класса – люди, неспособные творчески работать и разумно руководить, но элементарно могущие взорвать общество, если их не занять и не приручить. Поэтому никаких иллюзий, равно как и разочарований в осуществлении своего предназначения, я давно не питал.

 

Должен заметить, что к тому времени я ощутил всю трагичность наклонной здоровья. И если проблема кариеса и зубного камня была решена вставными челюстями, то к уже привычным гастриту, мигрени, одышке органично добавились ишемия, атеросклероз артрит и иже с ними. Но, надо сказать, на работе (пятый год в малозначительной организации заместителем директора по обучению кадров) я старался держаться молодцом, что было несложно: строгий пиджак вкупе с отутюженными женой брюками запросто маскировали оплывшее по всем направлениям тело. А расширившаяся красноватая физиономия обманчиво предостерегала возможных покусителей на мой авторитет от неосмотрительных действий, намекая на столь же мощный торс, якобы находившийся внутри оболочки, именующейся одеждой.

Про рыхлое тело я уже говорил. И призвать его к порядку возможности не было: когда преодолевалась лень и апатия – подсовывало свои сюрпризы здоровье. Вернее, нездоровье.

Общее психологическое ощущение: как будто ты стоишь на горе, на которую до этого взбирался, и спускаться с которой будет проще, хотя расстояние примерно такое же. И догадываешься, что спуск будет быстрым и эмоционально не насыщенным.

50

 

Сначала я принял его за молодого человека, направленного на наш комбинат то ли на стажировку, то ли с биржи.

– Садитесь. Документы давайте.

– Павел Андреевич, я – Виттернал, Витя…

Этот удар был похлеще того, который я испытал два года назад, когда генерального директора коммерческой фирмы, где я тогда трудился, в моем присутствии облачили в наручники.

Но, наверное, в глубине души я и не забывал о Вите-Виталии, потому что сразу отреагировал:

– Подожди, я дверь закрою. Кофе хочешь?

Виттернал бросил на стол листок в клетку (подобных листков я не видел лет десять, предпочитая пользоваться плотной писчей бумагой) с интервалами цифр 0-10, 15-25, 30-40, 45-55, 60-70, 75-85, 90-100.

– Что это? – Привычка ощущать собственную персону главной в личном кабинете давала о себе знать.

– Подумайте, ведь вы некогда собирались быть ученым. Включите IQ.

Прошло не более минуты, как я бросил ему листок с цифрами: 5, 20, 35, 50, 65, 80, 95.

– То есть в следующий раз вы посетите меня в шестьдесят пять лет? У вас есть риск не застать меня в живых: я уже был на волосок от смерти – только внимательное сочувствие прохожих и профессионализм медиков удержали меня от неосмысленного рывка на тот свет.

– Интеллект не есть разум, а лишь ум, Павел Андреевич. У вас будет полчаса времени?

– А после работы нельзя?

С годами я стал трудоголиком и панически боялся потратить даже минуту рабочего времени на личные нужды, хоть и проку от своей работы давно не видел.

– Да, конечно, я погуляю пока…

– Может быть, вам деньги нужны? – скорее предупредительно, чем покровительственно спросил я.

И угадал.

– Да, не помешали бы в данный момент.

Я предложил Виттерналу сумму, достаточную для вольного времяпровождения на пару часов с учетом его статуса, который явственно обрисовывало обтрепанное одеяние.

– В семнадцать пятнадцать заходите. Я пропуск закажу. Да, кстати, как вы прошли сейчас?

Виттернал улыбнулся, и если бы его лицо не преследовало меня на протяжении жизни в тихих снах и удачных кошмарах, из которых он меня освобождал, я посчитал бы эту улыбку проявлением беспардонной наглости.

А так я просто сказал:

– Да-да, все, пока. До встречи.

 

История, которую поведал Виттернал, на этот раз сообщивший, что ему ближе имя Имартал, была весьма афористична:

– Изначально люди были подобны богам не только внешне, но и по вечному сроку жизни. Ты помнишь это, Павел Андреевич. Но, увидев, что человечья душа в отличие от божественной имеет конечный ресурс, Верховный назначил номинальный срок жития человека, разбив его на пятнадцатилетние стадии: детство, юность, молодость, зрелость, пожилой возраст, старость. Таким образом, в каждом человеке программно заложена возрастная сетка. Не удивительно ли, что порог в девяносто лет преодолевает мизерная часть, а за сто пять лет заскакивают только единицы?

Каждой стадии было отведено десять лет, между стадиями были установлены переходные этапы в полстадии – пятилетия. Эти пятилетия – переход из предыдущего возраста в последующий – зачастую болезненны.

Именно поэтому в двенадцать-тринадцать лет люди собираются покончить с этим миром или с собой. И (одновременно!) гордятся, что их все чаще называют «парень», а не «мальчик». Или – не «девочка», а «девушка».

Именно поэтому в двадцать семь–двадцать восемь они начинают чувствовать, что восхождение неизбежно сменит спуск, как должное воспринимая обращение «молодой человек». И в то же время полнокровно радуются жизни.

Поэтому в сорок два–сорок три года непонятные и необъяснимые сигналы внезапно пошатнувшегося здоровья вызывают панику и ощущение завершенности программы, а первое обращение «дядя», а то и «батя» сначала возмущает, а затем настраивает на смирение. И тем не менее именно в эти годы приходит понимание, что мир в ваших руках.

Поэтому в пятьдесят семь–пятьдесят восемь ханжеский комплимент «Вы прекрасно выглядите!» или «Вы ничуть не изменились!» воспринимается с ироничной благодарностью, а обращение по имени терпимо только от близких или давних друзей. А понимание жизненных законов порождает радостно-мстительную зависть к тем, кто моложе.

Поэтому в семьдесят два–семьдесят три удивляешься новым напастям, включая столь непереносимую мужчинами импотенцию, а заодно и варикозно-узловатые ноги. А уважительно-пренебрежительное «дедуля» после недовольного сам-на-сам пыхтения воспринимается аксиомой. Зато приходит умение радоваться простым вещам: солнцу, небу, деревьям.

Поэтому в восемьдесят семь–восемьдесят восемь с непритворным испугом смотришь на изменившийся до неузнавания мир, а изменившийся мир с непонятным уважением поглядывает на пигментные пятна на твоем лице, которые, впрочем, давно уже покрыли и тело. Ты легко прощаешь, что редко кто помнит твое имя, мысленно неоднократно благодаря людей хотя бы за внимание к самому факту существования твоей личности, растворяющейся в жизненном рассоле. Ты некогда пенял этому раствору за его низкую концентрацию, но теперь это – яд, разъедающий тебя. Но возможность стоять у края жизни вызносит над суетой. Хотя и приходит мерзопакостное ощущение, что ты турунда, чужеродный предмет в общественном организме.

Седьмая стадия – долгожительство, которого способны достичь единицы. Число «шесть», естественно, не относится к божественным.

Что особенно интересно: все возрасты имеют свою сферу влияния. Вас всегда вытолкнут из «невашего» возраста, если вы вздумаете претендовать на камфортное самочувствие в нем. Пятидесятилетние обзовут «сопляком» тридцатилетнего, а тридцатилетние намекнут пятидесятилетним, что те – старые козлы.

А «семь» – ваша судьбоносная цифра. Не счастливая, как вы думаете, именно судьбоносная. Человек запоминается как личность, если он прожил не менее семи лет. В среднем вы живете семьдесят лет (если хотите – семьдесят семь, без учета отбраковки не понявших смысла существования). Семьсот лет живет нация – можете прибавить две семерки на размазанный период зарождения или угасания (как правило, один из них нечеток). Семь тысяч лет способна продержаться цивилизация – прибавьте три семерки на срок непосредственной гибели и окончательной потери исторической памяти. Семьдесят тысяч лет (четыре семерки – на погрешность) – время экоцикла реставрации кондиционности экзистенции антропоморфов. Проще говоря – время смены человечества как вида.

– Постойте, секунду! Вы же меня некогда убеждали, что как раз семь тысяч лет назад за семь дней Бог создал Землю. Откуда теперь «семьдесят тысяч»?

– С каждым разом ты становишься глупей, Павел, прости за панибратское отношение. Как метко сказал один из вас «Мудрость не всегда приходит с возрастом. Иногда возраст приходит один». Не надо искать противоречия между сказанным ранее и нынешним. Логика здесь обманчива и неприменима, как, допустим, медицинский термометр при измерении углов. А капроновая нить может быть и леской, и бельевой веревкой, и струной, и петлей. Не поддавайся искушению увидеть четкую и конечно определенную картинку, в которой все будет понятно и незыблемо.

Я всего-навсего пытаюсь передать тебе знания по твоей шкале. Но в любом случае: если ученик не понимает – несовершенен учитель…

Имартал освободил меня от своего всеохватывающего влияния, и я, подобно мухе, волей случая оказавшейся на шахматной доске, сделал ход:

– Прошлый раз ты говорил, что бессмертен. Я вижу, что твой возраст не меняется. Поясни, как ты смог уцелеть в череде непрекращающихся войн, не стать жертвой эпидемии или рокового случая? И наконец, учитывая тотальный учет граждан, где ты живешь, где работаешь, кто тебя кормит?

– Все очень просто, Павел Андреевич. Войн и эпидемий я избегаю, так как легко их предугадываю. Можно считать, что все это прописано. Невероятность и причудливость истории человечества диктуется его природой и предсказуема, как вдох и выдох. Вспомните юность: насколько сложно было избежать драки, даже если ее не желаешь! А впоследствии? Представьте, что это проходит десятки-сотни раз! Ты знаешь, чем умный человек отличается от мудрого? Умный способен выкрутится из любой неприятной ситуации, а мудрый в нее не попадает.

Чтоб было понятнее, скажу, что не присутствовал ни при восстании Спартака, ни при одной из французских революций, не участвовал ни в Первой, ни во Второй мировых войнах. Ваша Третья мировая война, которая в полном ее раскрытии грядет и которой вы жаждете, скорее всего удивит мощной перетасовкой наций, и жертвы ее откатят ваши амбиции и уравновесят желания и возможности. Дурная кровь будет слита.

А на планете всегда достаточно мест, с которых удобно наблюдать за побоищами, не участвуя в них.

О питании. Человек существо метаболичное. Его аппетит – движущая сила цивилизации. Если не тратить энергию попусту, то, соответственно, ее не надо будет и потреблять. Не менее девяноста процентов жизненного потенциала дает нам дыхание. Некоторый минимум еды необходим человеку только затем, чтобы держать в тонусе органы пищеварения. А вы гробите эту систему, пытаясь угодить своим вкусовым рецепторам, которые даны лишь для того, чтобы определить степень съедобности продукта и получить указания по его усвояемости.

С вирусами еще проще: они развиваются предсказуемо, и на их вариации у меня иммунитет. И вредоносность их условна, даже правильна: среди десятка тысячи вирусов лишь около сотни могут нанести вред человеческим особям. Защита от мелких тварей – признак первобожественности.

Вы еще не спросили о природных катаклизмах – землетрясениях, наводнениях, морозах, ураганах. Позвольте, сразу перейду к оказиям, непредсказуемостям и случайностям, а?

 

Имартал протянул руку к ножницам, торчавшим из канцмассера. Последующее произошло мгновенно.

Он резко вздернул рукав серого свитера, а затем выцветшей розовой рубахи, оторвав пуговицу у запястья и, сильно прижав тупые ножницы, протянул по венам локтевого сгиба.

Темная кровь брызнула на мой рабочий стол и лицо Имартала.

– Спокойно, Паша, смотри…

Хэппи энд не наступил. Имартал перехватил ножницы раненой рукой и ударил ими себя в левый глаз.

…Не знаю, как цепенеет мышь перед змеей, но когда впоследствии моя верная супруга жаловалась, что во сне я довольно связно и матерно рассказывал запредельные истории, было полное понимание, что это результат демонстрации бессмертного Имартала-Виттернала. А не правда ли, что в слове «демонстрация» есть нечто демоническое?

– Ну вот, Павел Андреевич, все восстанавливается…

Левый глаз блеснул зрачком, как будто бы увидел меня в первый раз. Я глянул на лужицу крови, что вытекла из руки.

– Ну тут ничего не сделаешь. Что упало – то пропало. Уберут с утра, если вам лень будет. Пуговичку, позвольте, подниму.

Имартал вытер окровавленное лицо ладонью, встал на четвереньки, ища пуговицу, продолжая при этом бормотать:

– В каждом человеческом организме есть ресурс, позволяющий восполнить недостаток любого вещества, устранить повреждение в любом органе. Разумеется, органы уязвимы. Но и в случае полного уничтожения оного остальные стремятся взять на себя его функции. У нас с вами, как у антропоморфов, организм цельный…

Тут я обнаружил, что пуговица, небольшая и серенькая, лежит на моих брюках чуть ниже кармана. И машинально стряхнул ее на пол.

Имартал как и не заметил, что пуговичка упала. Но, похоже, обнаружив, где она, он пошарил возле моего ботинка, а затем вытащил и показал с улыбкой:

– Рубашка-то при чем… Пришить надо будет. Да, кстати, валокордин у вас во-он там…

И безошибочно указал кивком подбородка на шуфлядку стола.

После спокойно скатал рукав свитера, протер об него ножницы и аккуратно поставил их в канцмассер.

– Объяснить не могу, но так оно и есть. Сломанная кость по крошкам собирается воедино и сращивается за пару минут. Тоже, наверное, дар Божий. Вам, людям, это не светит в принципе. Вы можете претендовать только на вечную жизнь при условии возможной смерти от случайности. То есть, на остановку процесса старения за счет регенерации организма. Вы, может быть, хотите спросить, не больно ли мне? Так же больно, как и смертному. Но боль – это тоже чувство, а я ценю чувства, потому что у меня их практически нет. Чтоб не забыть: детей у нас не бывает. Мы не бесполы, но бесплодны – у нас не может быть детей. Я не поверил и попробовал: детей не должно быть. Запомни это, Павел Андреевич, и никогда не шути с этим.

Да, я еще не ответил, где можно жить в любую эпоху. В храме, конечно же. В пристанище, которое не знает времени. Там никого не интересует ни твое имя, ни прошлое, ни прописка…

– Я не верю в то, что ты существуешь, Имартал. У меня с собой фотоаппарат. Можно, я тебя сфотографирую?

– Извините, Павел Андреевич. Вам, наверное, непривычно и неприятно, что какой-то задрипанный молодой человек вещает сомнительные истины. Фотографируйте, конечно. У вас «цифровичок»? Еще «мыльница»? Снимайте смело – я не растворюсь.

Я опять не помнил, как мы расстались, хотя фотография действительно получилась.

 

60–70

 

Я пенсионер почти четыре года. Мы победили в той войне. По крайней мере об этом постоянно говорится, и в этом мало кто сомневается. Порой войну предпочитают называть Мировой Революцией. Последние пару лет тихо.Правда, ранее никому не известная малюпасенькая Алазитания затевает новую заварушку, но мы, кажись, на этот раз в стороне. Алазитания – странное государственное образование, чем-то подобное Ватикану, Мекке, Монте-Карло или Израилю: территории практически никакой, а адепты, структуры и финансы – по всему миру. Но объединены алазитанцы не по религии, нации или увлечениям, а, скорее, по мировоззрению. Что-то вроде антиглобалистов конца прошлого века. Хотя и это не совсем точно.

Перелетные птицы истреблены семь лет назад. «Истреблены» не в прямом смысле этого слова. Десятилетнего одомашнивания при одновременном уничтожении вожаков оказалось достаточно, чтобы исчез инстинкт перелета. Те одиночные особи, которых генетическая память понуждает встать на крыло, через пятьсот-семьсот километров теряют ориентацию и нещадно сбиваются охотниками, ибо объявлены носителями птичьего бешенства. Из перелетных остались только непонятные человечьему рассудку крачки, которые упрямо снуют от холода к холоду и которых сумели защитить «зеленые». Те же «зеленые» пытаются наладить перелетные пути, сопровождая стаи птиц на мотодельтопланах. Все согласились с тем, что у птиц есть разум. Условий для его развития никто, разумеется, не собирается предоставлять, хотя какие-то опыты проводятся.

Да, о холоде – это важно: Арктики пока не растаяли, но Гренландия уже течет. В общем и целом – холодает. А некогда визири власть имущих предрекали глобальное потепление!

Люди страны, в которой живу, в основном не относятся к расе, которая меня взрастила и к которой я принадлежу. Те невысокие черно-косоглазые юноши, которые ухитряются незаметно-уважительно кивать при встрече, мне симпатичны. Другая категория – рослые, горластые и длинноносые, которые, кажется, не обращают внимание ни на что, кроме своих клановых отношений, – слегка раздражает. «Тебе пора уходить! – слышится в их безразличии. – Мы теперь хозяева жизни!» Их старики, которые имеют прописку чуть ли не равную моей, при общем разумении процесса подтверждают то же: «Нам пора уходить! Они – хозяева жизни! Дети…» Их дети.

Появились репетографы – приборы-переводчики с любого языка. У них бешеная популярность, подобная популярности мобильных телефонов в начале века. Впрочем, для общения, призванного поддерживать существование, язык не нужен. Прав Имартал: для нас главнее цифры.

Азиатские страны снимают энергию с барханов, европейские – с тротуаров. Те и другие – с ветряков.

Ах да! Я уже не смотрю кино, у которого есть современное название – «синем». Кажется, похожее название было у кино полтора столетия назад, в начале создания. «Синем» проникает в мозг, минуя зрение и слух. Взрослые смотрят в основном, когда спят или отдыхают. Молодежь – всегда и везде. Лет тридцать назад так отрешенно слушали музыку через наушники, пережевывая жвачку. Теперь у них небольшие, как бы рисованные кружочки на висках. Я в силу старческого консерватизма и невысокой пенсии предпочитаю собственные сны – что душа посоветует. Тяжелобольным также прописывают «синем». Наверное, и я подключусь к всеобщему веянию, когда соберусь умереть. Пока не по карману. Последнее, что смотрел из нормальных фильмов, – «Обуздание Сахары». По мне – по краюшку допустимый примитив, а эти – с блямбами на висках – тащатся.

Осваивается новый вид транспорта: вормобус. Это подземные и наземные эскалаторы. Точнее, система эскалаторов: у центральных скорость довольно высокая, у боковых – минимальная.

 

Немного о себе. Видимо, в качестве защитного рефлекса от комплекса неполноценности, возникающего из-за второстепенной (или даже необязательной, обременительной) роли в социуме появилось и укрепилось некоторое злорадство по отношению к молодым: мол, поживите с мое – и вас тоже обломает!

Я бросил курить и сейчас искренне не понимаю, зачем курил почти полвека.

 

65

 

Конечно, вечноживущий Имартал зашел поздравить с серединой пожилого возраста и по традиции выдать какую-нибудь ошеломляющую гипотезу. Хотя, честно говоря, не представляю, что меня может поразить или хотя бы заинтересовать. И все-таки я ждал его и поэтому не удивился, когда молодой человек, который помог мне сойти с ленты вормобуса на утоптанную снежную площадку, произнес:

– Я – Витя. Может, вы меня помните?

Помню ли я тебя, дядя Витя–Виталий–Виттернал–Имартал?! Как давно мы не встречались!

– Я ждал вас, Виталий… Виттернал. Догадываюсь, что погостите и больше не появитесь. Ведь вы сказали прошлый раз, что старость мне не грозит. Может быть, поживете у меня? Редкий случай – квартира на отшибе, но без подселенцев: лишних три метра квадратных, зато не хватает метра кубического. Потолки низкие… Скоро идет под снос. Дом аварийный… Теперь ведь перенаселение, сами знаете, только вот Австралия благодаря английской королеве… А прописка ведь и вам нужна? Вы не мерзнете? Одеты легко… Не спрашиваю, как вы меня нашли – вам все под силу.

Все это было произнесено в течение десяти минут, пока библейски обтрепанный Витя сопровождал меня по скользкой апрельской наледи до подъезда.

 

В этот раз он рассказывал о миллионах лет эволюции как о реализации Божьего замысла. И сообщил, что через пару столетий человеческая цивилизация выполнит свою миссию и уступит пальму первенства неким плоским то ли майгринам, то ли траминам, которые будут меньше человека в тысячи раз и которые давно хозяйничают в глубинах Мирового океана. Инстинкт преобразования природы у них достаточно развит, а скоро усилится тяга к освоению новых территорий. Точнее сказать, к их завоеванию. Люди и эти самые майгрины-трамины друг друга никогда не увидят из-за того, что у них слишком различны условия существования.

 

Как-то так получилось, что Виттернала удалось прописать и сделать наследником жилища. Я сам настоял и даже документы ему, воспользовавшись неразберихой и употребив взятку, оформил. Немало поспособствовали сему старческая немощь, привычка собирать документы и умение разговаривать с власть имущими. Виталий Константинович Адамов стал мне ближайшим человеком.

И я бы, наверное, давно бы уснул в колыбели Смерти, не породив ни строки, если бы не он.

– Пишите, Павел Андреевич, пишите! Я хочу, чтобы вы жили дольше. Я научился ценить вашу короткую жизнь. Людей вообще, имеется в виду.

Стационарно Виталия Константиновича приютил Храм Милосердия. Но время от времени он приходил, подбодрял. Иногда приносил полбуханки свежего хлеба, временами бегал в аптеку за активированным углем, анальгином, преутирмоном, ношпой и другими лекарствами, к которым у меня доверие по-старинке. Однако через полгода он исчез, оставив меня в очередном ожидании.

 

Я уже давно понял, что Виттернал-Имартал не может быть богом. Бог призывает к себе, но никогда не приходит. Не может он быть и ангелом, посланцем Всевышнего, ибо ангелы любой религии бьют на внешний эффект, но не озадачивают, а излагают все четко и понятно или абсолютно прозрачно указывают, что делать. Однако он и не Бес, хоть некогда и упоминал про три шестерки.

Временами я хотел спросить его, кто же он такой, но знаю, что не получу достоверного ответа: из-за его ли абстрактно-ассоциативного изложения, из-за моего ли недопонимания.

Определить Витю (мне все-таки ближе это имя) как последователя или потомка инопланетян, заселивших нами, их гибридами, Землю, не хочется – простая разгадка не может быть верной. К тому же он слишком земной.

Считать его привидением, регулярно появляющимся ко мне на определенных отрезках жизни – признать себя сумасшедшим и проститься с остатками объективности: привидения не оставляют голоса на магнитной ленте и обличья на фотопленке.

 

75–85

 

Практически я вернулся к началу своей повести. Но если начинал писать зимой, то сейчас – глубокая осень. Теперь она наступает в сентябре. Деревья давно стоят без листьев, по ночам – заморозки, по серым улицам гуляет пронизывающий ветер, а снег все не выпадает. Я, непонятно почему, пережил невыносимо жаркое лето…

 

Время ужесточилось. Тюрьмы переполнены. Образуются принудительно-исправительные трудовые армии. «Синем» запрещен и приравнен к наркотикам пятого уровня. Зато в школах разрешено насыщение мозга извне полезной информацией. Ученый Рукрехт настолько же популярен, как изобретатель вращательного кубика венгр Рубик во времена, когда я был молодым специалистом.

Социальная реклама настойчиво предлагает действенные средства от алко-наркозависимости, облысения и импотенции. Все это было еще в первых газетах, изданных человечеством, но глупые надежды неистребимы.

Ряд стран вернулось к проводному электричеству, предпочитая низкий кпд высокому риску волнового воздействия, разрушающего или стимулирующего (пока не разобрались) головной мозг. Наряду с тем популярны квартирные генераторы-мигоженеры. Кто говорит, что мигоженерные волны вредят здоровью, а реклама производителей утверждает, что они настраивают на нужную частоту человеческие клетки и, что немаловажно, уничтожают кухонных мокриц и отчасти тараканов.

Был потоп. Он длился восемь лет. Вода до сих пор не отступила. Затоплено тринадцать процентов суши. Тем не менее появилось еще около тридцати новых мелких государств. Только Штаты все растут.

Черные волосы необъяснимым образом перестали быть доминантным признаком. Рождается все больше светловолосых. Это случилось после пандемии серной чумы, от которой в особенности пострадал Китай. Антарктида стала популярна у туристов, хотя для быстрой переправки обмороженных работает несколько конкурирующих фирм. Трансферы суетятся по индивидуальным заказам. «Зеленые» усердно протестуют против сафари-расстрела императорских пингвинов, которым только ради этого позволяют плодиться.

Стало модным наносить татуировку на лобную часть черепа. Там указываются все необходимые данные, чтобы возможные клоны могли продолжить род, не теряя родословной. Черепа обрабатывают и хоронят отдельно, остальное сжигают: в условиях перенаселения, которое повлекло почти полное использование оставшейся суши, умершие не успевают сгнивать. Некоторые страны дают разрешение хоронить в корозионностойких гробах, но на глубине не менее десяти метров. Затратив большие деньги на «яму», родные не скупятся на «сопутствующий загробной жизни» антураж.

Загадочные «черные дыры» нашли бытовое применение: теперь в квартире можно зажигать не только свет, но и тьму. Это так называемый «свет черного цвета». Очень удобно, если захочешь прилечь днем. Даже жалюзи не обязательно зашторивать. Впрочем, очевидности природы тьмы как поглощения света нет, как никогда не было, нет и не будет понимания природы света. Похоже, потомок Перволюдей был прав: тьма – отсутствие света, остальное – свет.

 

80

 

Стоит ли говорить, что вновь объявился Имартал? На этот раз – энергичный, деятельный. Вопреки моим пессимистическим протестам, пользуясь статусом опекуна, он решил подправить мое здоровье. Для начала вшил регулятор температуры тела. Теперь моя нормальная температура – тридцать три градуса Цельсия. Заставил отказаться от инсулина и постоянно пичкает… э… дегидроэпиандростероном сульфата. Говорит, что это должно удлинить жизнь. Не сильно верится, особенно после сообщения, что уменьшение онкологических заболеваний на восемьдесят процентов подняло среднюю продолжительность жизни лишь на два года, прибавленные к старости. Любит пошутить: «Я хочу, Павел Андреевич, довести вас до такого состояния, чтобы не стыдно было в музее мадам Тюссо выставить!»

А позавчера – ошеломил. Подошел и, глядя непривычно колючими глазами, серьезным голосом, задействовав, видимо, все свои гипнотические способности, произнес:

– Дедушка Павел! Не хотелось бы вас огорчать, но ваша жизненная повесть подошла к концу. Я не желаю, просто не терплю логического и блистательного завершения, поэтому хотел бы сделать вам презент, подобный тому петушку-флюгеру из оцинкованной жести, которого в вашем чубастом и короткоштанном детстве сильный ветер сбросил под ноги с новостройки. Вы не оценили своего счастья: железный штырек, на котором он стоял флюгер, мог пробить вам голову, а вместо этого петушок, желанный и недавно казавшийся недосягаемым, лег под ноги. И был вашим первым жизненным разочарованием: металлический заусенец оцинковки разорвал вам кожу безымянного пальца…

Я не стал допытываться у Имартала, откуда он знает и зачем пересказывает впечатления моего детства. А он продолжал:

– Мною предложенное никак не уложится в текст, и так малоудобоваримый, но тем не менее… Это ген, которого мы лишили человечества. Вы уже научились делать корабли из материала, который легче воздуха, выращиваете нужные вам овощи в морской воде, начали добывать сырье из бездонных недр космоса, применяете цезиевые бомбы и рубидиевые гранаты. То, что я дарю, – формула бессмертия, на пороге познания которой вы стоите. Вам необходимо будет поместить его в четвертую хромосому взамен имеющегося там гена. Это позволит клеткам делиться не сорок-пятьдесят раз, как сейчас, а, скажем, четыреста-пятьсот. Ваш срок жизни приблизится к продолжительности жизни библейских людей.

Есть три минуты, чтобы переписать формулу или запомнить ее. Современные технохимики воспроизведут ее за пару лет. Но любая неточность притормозит движение человека к Богу. Лично тебе, конечно, пользы от нее не будет. Старайся, Пашка, старайся…

Имартал достаточно небрежно бросил передо мной листок, на котором поперек формата канонически отчетливо высветилась латиница букв и арабика цифр двухмиллиметровой толщины.

Честно говоря, мне, атеисту по воспитанию, было глубоко безразлично, что станет с человечеством после моей смерти. Там, по ту линию, меня ждали все мои близкие люди, а здесь – только бессмертный Имартал.

Он, видимо, дал мне какой-то психический импульс, потому что я, второпях настроив линзы, начал переписывать формулу. Но обычные химические элементы (цэ-аш да цэ-аш) настолько часто повторялись, что нет уверености в том, что все сделано правильно. К тому же в конце работы текст начал расплываться, линии букв и цифр истончились и исчезли – что-то пришлось дописывать по памяти.

Тем не менее я уверен, что это почти то. А мне уже все равно. Все-таки Имартал – Дьявол, ибо слышу, что Господь зовет меня. Он никогда не приходит – он зовет. Мне плохо, очень плохо… Часто кажется, что я улетаю в небо. Это сначала в небо, затем выше, еще выше… Бесконечно высоко. Я вижу ВСЁ. И тем не менее вновь улетаю выше и выше. Это сны, поскольку пока все проходит, и я возвращаюсь, чтобы ждать Смерти.

Не буду больше писать. Я выполнил то, что было возложено судьбой.

 

95

 

Р. S. Должен признаться, что все предыдущее, за исключением слегка подправленного ныне, написано (или, как сейчас говорится, – «нанизано») лет пятнадцать назад. Теперь никто ничего не пишет и не набирает – информация составляется из готовых смысловых блоков, которые нужно упорядочить и (при желании) слегка откорректировать.

Ныне на дворе семь тысяч тридцать третий год. Впрочем, растет число сторонников возвращения христианского летоисчисления. Зреет бунт, который посбивает не ко времени высунувшиеся головы. Что-то симптоматичное происходит в Африке.

Легализированы наркотики по третий уровень включительно. Снова разрешен «синем». Это требование ООН, но не все страны ему подчиняются: кто в сторону смягчения, кто – ужесточения.

Баски, приехавшие поболеть за свой футбольный клуб «Эускади», разнесли полсотни закусочных «Ит Харц Контнент». Через пару дней усмирения электроскотчем и подземельем три с половиной сотни их были отправлены в свои витории и алавы.

 

…Все же Имартал переубедил, что владеет моей жизнью. Он посетил меня в девяносто пять лет, отметил, что процесс старения остановлен, и сообщил, что жить мне еще долго – до тех пор, пока взрыв ядра Земли, в которое c незапамятных времен заложен взрыватель, не разнесет планету на куски и крошки. Это будет скоро, поскольку я вечен. Я спросил Имартала, а спасется ли он? «Нет, я – земной». Я спросил: «Почему ты – вечно молодой, а я – вечно старый?» Он ответил: «Так получилось. Но для меня возраст теперь не имеет никакого значения. Я собираюсь уйти на другой, возможно – высший, уровень жизни. А ты, даст Бог, помолодеешь. Я постараюсь – в этом мое назначение. Только поэтому мы, потомки Перволюдей, вечны».

Формула, которую я некогда сумел передать ученым и даже опубликовать в Паутине, ни при чем. Ее, похоже, игнорировали. Но уже сейчас старейшему жителю планеты – сто пятьдесят два года. Столетних – тридцать миллионов. И это несмотря на непрекращающиеся войны! Трудно сказать, может, что-то все же усвоили?

 

105–115

 

P. Р. S. Две тысячи шестьдесят шестой год. Две шестерки пугают. Снова вспоминаю Имартала: люди слишком большое значение придают цифрам. Что-то поговаривают о гигантском метеорите, который в следующем году должен дать встряску планете. Военные предлагают два варианта защиты: разбить незванного гостя на осколки и усеять ими половину площади планеты или же направить его в Марианскую впадину и смыть Океанию. Мол, кому она нужна?

Черная американка с итальянской фамилией Лора Тичелли задолбала флэм-клипом «Непонятно, почему мы еще здесь?», хотя стих явно уникальный и к месту. Джойнт Стинглер утомил рекламным показом «Явления мрака»: пятисекундные эпизоды высвечивались даже на урнах. Впрочем, не раздражали.

 

Непонятно почему, но в последние годы я стал чувствовать себя лучше. Исчезли задвиги памяти и галлюцинации. А сегодня совершенно спокойно прошел пешком километра три по своему району. И даже агрессивные потомки белоголовых бестий, которые появились после алазитанской детентизации, оценивая меня, не осмеливались нападать, хотя их кигсы – скользящая обувь, которую я пока не освоил, – скорее всего, позволили бы избежать поимки и наказания. Но уж больно я был (позволю такое слово) вальяжен!

Кстати, последние события (Всеафриканское Восстание, которое объяло мир) позволили беспроблемно восстановить документы, якобы уничтоженные при пожаре, после которого я жил в Храме Андаманских Волхвов. Согласно нынешнему паспорту мне сорок семь лет, хотя выгляжу пока старше лет на пятнадцать. Они думают, что меня состарили жизненные катаклизмы. На самом деле я теперь не только вечен, я молодею.

Недавно я засмотрелся на женщину, оценивая ее возраст, и она ошарашила уличным говором: «Что, контакт перемкнуло? Пятьдесят!» Только придя домой, я понял, что это цена ее сексуальной доступности.

 

На этой планете у меня не осталось никого, кроме Адамова-Имартала, которого я отчаялся увидеть. Он не появился, когда мне исполнилось сто десять лет, – это нонсенс, моветон или алогизм, как хотите. Значит, он все-таки ушел на другой уровень жизни. Впрочем, об этом, как и о моем возрасте, знаю только мы.

Около года назад по телеплату (так пренебрежительно называют телевизор) я увидел Витю: он теперь один из боссов, распоряжающихся фондом Соросовских премий. Это и есть «высший» уровень, Виттернал? Или это твой клон?

Затем я видел его, отправляющимся в космос. Естественно, он опять назывался по-иному. Спустя некоторое время дали информацию, что один из проворовавшихся энсуров Сорос-фонда приговорен к пожизненному заключению на острове Масс. Бесспорно, что Адамов-Виттернал клонирует себе подобных смертных и пристраивает их на влиятельные должности или делает известными личностями, не заботясь о них в дальнейшем. Зачем, непонятно. Возможно, передает привет или какую-то, пока недоступную пониманию, информацию.

 

Я уже разобрался, что блокирование гена старения после достижения зрелого возраста продлевает жизнь, даже дает регенеративный откат, но не восстанавливает традиционную репродуктивную функцию. Значит, бессмертные воспроизводят подобных себе из богатого материала смертных. То есть, и сам Имартал-Адамов такой же, как и я, только старше. Возможно, только на пару десятков или сотен лет.

Наверное, и мне нужно будет готовить преемника. Как это делается, пока не знаю. Что там говорил Адамов об атрибутах – внешних признаках? Возможно, их можно увидеть только на детях… Не случайно ведь он встречался со мной, начиная именно с пятилетнего возраста. Ребусы-шарады… Ну ничего, время у меня есть.

Да, о формуле, по которой теперь живу: совпадение общего ритма жизни с ритмом жизни собственной; в случае невозможности гармонии внешняя жизнь игнорируется изменением ее восприятия; последовательность любых действий и постепенность расширения или сужения сфер деятельности; в случае невозможности соблюдения препятствующие обстоятельства считаются предпосылкой для закономерного чередования; выбранная цель должна быть настолько велика и далека, чтобы промах был исключен, а достижение – необязательным. Впрочем, подобные сентенции неизбежно приходят в любую разумную голову, когда волнующееся море суеты сковывает лед мудрости.

Питаюсь я скромно и пару раз в неделю – хватает.

 

120–130

 

P. P. P. S. Метеорит не уничтожил человечества, но, видимо, принес немало бед майгринам, о которых Адамов некогда рассказывал, что они живут в глубинах Мирового океана. Они, видимо, обиделись на человечество и наслали на Австралию вирус. Вирус смертелен не для всех, поэтому человечество заселяет пятый континент специально подготовленными изгоями. Вроде бы нечто подобное было на этапе освоения Австралии белой расой.

Майгрины не могут сами выбраться из-под толщи воды, но могут использовать в качестве боевой силы иных морских обитателей. Отмечены сотни случаев потопления судов нимбомоллюсками и десятки тысяч – нападений на людей номо-скатов. Правда, об этом пока говорится на научно-популярном уровне. Акулы и дельфины в войне против человечества пока не участвуют.

 

…Вчера во всем квартале из-за нашествия на станцию послегрозовых шаровых молний пропала энергия. Пробираясь по темной узкой запыленной лестнице аварийного входа в свою берлогу, оступился и кубарем катился целый пролет. Повреждений на себе, когда очнулся, не нашел, но до сих пор болит раздробленная, но уже сросшаяся коленная чашечка и дико ноет шейный позвонок. То есть, я стал неповреждаемым. Однако надо беречь себя. Боль – это, конечно, тоже чувство, но пока еще не очень приятное.

 

Последнее: родил от ушмы Сейды. Она, естественно, взяла ребенка на себя – ушмам запрещено рожать. Я без уведомления властей переселился к женщине, которую некоторое время назад любил. За три месяца, в течение которых давелось отбить девять атак на наше жилище, мое чадо, практически не увеличившись в размерах, не развившись умом, успело созреть, повзрослеть, состариться и умереть. Я испытал, говоря по-старинному, – шок. Сейда все время повторяла, что это результат неудачной стерилизации, которую делают всем ушмам. Вскоре она сошла с ума. Имартал был прав – нам, бессмертным, нельзя иметь детей. Я устроил ее в Храм Матери Терезы, в котором сам проживал до прошлого года.