Сперва вернулось ощущение холода и боли, потом проявились незнакомые голоса и, наконец, над моей головой проступило высокое черное небо с яркими, полузнакомыми звездами. А подо мной – жесткие травы Дикой Степи. Впрочем, это для меня она дикая, а для невидимых мною людей – просто Дом. Я потянулась, пытаясь расправить плечи и оглядеться. Связанные за спиной руки побаливали. То же можно было бы сказать и о ногах. Болела и голова – огрели, видимо, чем-то тяжелым. Да, не жалуют здесь пришельцев. Тем более таких, как я – северян. Впрочем, тот факт, что я не из соседнего Гирана, а из гораздо более дальней Альдунны, по одежде не установишь. Я нарочно переоделась. В конце концов, кочевникам вовсе не обязательно знать, что ими интересуется кто-то, кроме ближайших соседей. Да я бы и не интересовалась, если бы не гиранский король. Любые договоры, хоть письменные, хоть устные, подтверждаются только делом. А уж если я клялась Богами Запада не оставлять его в беде… Впрочем, до некоторой степени дела Дикой Степи интересуют и меня. Два года прошло с тех пор, как войско кочевников, обогнув и Гиран, и Морненлак, и даже Норентраст, попыталось напасть на нас с северо-востока. Я не понимаю, как они прошли, будь не лето – не прошли бы точно. Во всяком случае никто до последнего не верил, что они это сделают. Ждали удара с юго-востока, через Керуннартский перевал. Но его удалось закрыть. Другие соседи помогли. Как бы то ни было, Альдунне после войны остались новые слезы, покалеченная земля да эпидемия холеры (хвала Богам, что не чумы – с ней бы мы так быстро не справились). Но понять, зачем степнякам все это понадобилось, мы так и не смогли. Есть одно соображение, но не к ночи и мысли о нем… Наконец, удалось оглядеться. Я лежала у входа в сурху – палатку кочевников, и на меня никто не обращал внимания. Тощая моя котомка тоже была рядом, по видимости не обысканная. Да и одежда почти вся была при мне. Разумеется, меч забрали, равно как и нож, бывший за голенищем снятых с меня сапог. Последние валялись в нескольких локтях от меня, ближе к костру, у которого вокруг котла сидело несколько мужчин. «Ага, примеряли, - злорадно подумала я. - На пятку ни одному не налезет. А женщинам с детьми такие вещи здесь не дают.» Да их и не было здесь, женщин и детей. Только мужчины, гордые, суровые, готовые измордовать плетью любого, совершившего на их взгляд ошибку. Один из них резко выделялся своим видом - старый и не привыкший носить оружие. Но когда он начинал говорить – все замолкали. Хырх. Ведун. Жрец. Волшебник. Как я ненавижу эту породу! Я прислушалась, благо на земле не так много языков, чтобы я не могла их выучить. Мое первоначальное впечатление было ошибочным, я наткнулась отнюдь не на дозор или отколовшихся от уррата беглецов. Военачальника – урра – здесь, по-видимому, не было вовсе, а все сидевшие у костра, кроме, конечно, хырха, были очень молоды. Паттх. Это слово, произнесенное одним из сидевших у костра, должно было быть понятным мне и без перевода. Инициация. Посвящение в мужчины. Это есть и у других. В Гиране юноша должен раздобыть шкуру волка, причем никакими силками пользоваться нельзя, в Эсстэнне - посадить лозу, выжать сок, сделать молодое вино и его выпить, у моего народа требуется самостоятельно изготовить меч для себя. А здесь… - Вы должны знать, что паттх – это не просто пойти в степь и провести в ней одну ночь, - почти монотонно говорил хырх, - но вы должны услышать ее, понять ее, узнать ее прошлое, настоящее и будущее. От начала времен. В начале был тот, кого следует звать Хырха Хырхаре. И создал он землю, а на земле – широкую-широкую бескрайнюю степь. На земле – травы высокие, в травах звери и птицы быстрые, ветер поет, и над всем – высокий небесный свод. Смотрел он на степь и радовался. Но подумал потом: а что, если еще кто-то сможет этому радоваться, моя радость тогда станет вдвое большей. И создал он тогда человека. Человек увидел степь и тоже обрадовался. А степь большая, широкая. Захотелось человеку всю ее красоту увидеть, пошел он осматривать ее и устал. И обратился тогда к создавшему его: «О Хырха Хырхаре! Помоги мне обозреть всю эту прекрасную степь!» И сотворил Хырха Хырхаре ему коня, сказав человеку: «Ты заботься о нем, пои, корми, чисти, а он в благодарность повезет тебя на своей спине.» Обрадовался человек, сел на коня и поскакал. Скачет день, скачет другой, степью любуется. Долго скакал, зверей разных встретил, птиц разных видел, травы и кусты разные созерцал. Но больше никого не встретил. И тоска его взяла. Обратился человек тогда с просьбой: «О Хырха Хырхаре! Сделай так, чтобы не одному мне на эту красоту любоваться!» И тогда создал Хырха Хырхаре женщину и кобылу для нее, чтобы вместе с человеком по степи скакала и ее красоте радовалась. «А если нам двоим будет очень много радости и мы захотим ее еще с кем-нибудь разделить, что тогда?» «А тогда у вас родятся дети и лошади, чтобы дети ваши могли скакать по степи и радоваться ей.» Так и повелось с тех дней. - Но такой ли был мир с самого начала, как сейчас? Говорят, раньше не было множества вещей… - Правильно говорят. Вот ты, например, Скага, сын урра, звезды знаешь? Умеешь путь по ним держать? - Да, немного. Вот Небесный Всадник, Волк, Орел, Пояс Девы, а вон там Глаз Хырха Хырхаре. - Неплохо. А знаеши ли ты, как возникли звезды и созвездия? Когда-то очень давно небесный купол был гладким, как синей кожей обтянутым. И освещали этот купол два светильника – Солнце и Луна, но более ничего не светило. И вот однажды поссорился человек со своей женой. Сел он на коня, и она села на кобылу, поехал он в одну сторону, и она поехала в другую сторону. Скакали-скакали по широкой степи, да и потеряли друг друга из виду. Горько стало человеку, горько его жене. И хотели бы помириться, да никак не найти им другого на бескрайних просторах. Заплакал человек, заплакала его жена: «Ой, что же нам делать? Как нам теперь встретиться?» И тогда взял Хырха Хырхаре эти слезы до последней слезинки, собрал их и поместил на небесный свод, украсив его яркими звездами. Но тщетно: человек и его жена осушили слезы и стали глядеть в небо, но и на небе не могли найти дорогу друг к другу. И тогда взял Хырха Хырхаре свой глаз и поместил его на небо, и с тех пор всякий, кто идет, устремляя взгляд на этот глаз, никогда не собьется с дороги и всегда найдет искомое. Глазом же своим наблюдает Хырха Хырхаре за степью, чтобы не случилось на земле новой беды. - А откуда взялся на небе Пояс Девы? - Жила одна такая на земле, - несколько необдуманно вмешиваюсь я. Эту легенду я знаю, вернее даже не легенду, а песню, пришедшую в Гиран как раз из Дикой Степи. Только переложить красивые поэтические строки с северного наречия гэрверин на кхато будет непросто. Все оборачиваются ко мне. - Ты… умеешь говорить? – молодой человек, кажется, главный из них, не считая хырха, чуть не заикаться начал. - Тебя это удивляет? – усмехаюсь я. – Вы считаете нас, северян, кем-то вроде собак или газелей? - Очнулся? Хорошо… - все также невыразительно вмешался хырх. – Что вынюхиваешь? А вы куда смотрите? – почти прикрикнул он на молодых людей. Все правильно, я другого отношения и не заслуживаю. И если бы мои ребята поймали чужака, то была бы им взбучка за такое невнимание к пленным. А что в мужском роде ко мне обращаются – так одежда у меня походная, да и сложением у моего народа мужчины и женщины мало отличаются. - Будешь отвечать, когда спрашивают или язык забыл? Мне говорить неправду нельзя. Просто физически больно. Правда, молчать я умею. Однако, глотнув воздуха, решаюсь ответить: - У нас говорят, война опять будет. - Где это «у нас»? Я молчу. Сказать «в Гиране» нельзя, хотя в Гиране тоже так говорят и даже больше нашего, а у нас… Знать наверняка мы не знаем, а посмотреть страшно. Всякий проницающий будущее тем самым фиксирует увиденный его вариант. Я ведь тоже в некотором роде «хырх». - Ну? Отвечай! Я гиранское наречие знаю, хотя откуда ты там взялся такой мелкий? Мальчишка, что ли? На эсстэнца тем более не похож, те смуглые и черноволосые. Одежду-то при желании какую угодно раздобыть можно! Умен хырх, ничего не скажешь. Если он еще и диалекты знает, тогда дело плохо. - Я не воин, я… певец и сказитель. И книжник. – Это, конечно, правда, хотя и не вся правда. – Я собираю легенды и сказания. Вернусь домой – переложу услышанное в песню, а может, и запишу. В нашу книгу. Давайте лучше о звездах. Я тоже хочу это знать. - О звездах? О войне он не хочет! – Хырх издал кряхтение, долженствующее изображать смех. – Может, ты лучше меня все знаешь? Старший, да? Я, действительно, старше, причем очень намного. Хырх бы свою торбу съел, если бы узнал, и сказал бы, что люди столько не живут. Правда, не живут. Впрочем, кто сказал, что мой народ – люди? Хотя с людьми мы ладим, и неплохо. - Нет, я хочу слушать. Хырх тоже прислушивается. Похоже, альдуннский выговор от гиранского отличается все-таки заметно, даже если речь и идет на кхато. Впрочем, немного погодя хырх решает продолжить. У одного урра была красавица дочь. Она была свежа, как весенняя трава рано утром, грациозна, как газель, легка, как ветерок. К тому же была редкостная мастерица и умела делать тончайшие ткани. Не удивительно, что юноши со всей Степи ходили свататься к ее отцу, а те, кто посмелее, пытались привлечь ее внимание. Только она всем отказывала, говоря, что не нашла еще такого, кого смогла бы полюбить. Юноши уходили с разбитым сердцем, но один из них не захотел смириться с отказом. Однажды ночью он взял самого быстрого коня, сурху, суму с едой и мешок и отправился к сурхе, где спала девушка. Ему удалось накинуть мешок на нее, и увезти ее из дома на своем быстром коне так, что его никто не услышал. Степь большая, и конь, и всадник устали, и юноша поставил сурху, чтобы отдохнуть. Мешок он положил внутрь, но не стал завязывать, чтобы девушка не задохнулась. Сам же лег спать. Пока он спал, девушка вылезла из мешка и заплакала: «Что же мне делать? Я не хочу становиться женой нелюбимого. И убежать нельзя – конь у него быстрый, догонит.» И тогда Хырха Хырхаре ответил ей: «Выходи в степь, сними с себя свой длинный тканый пояс, закинь один конец его на небо и поднимайся. Я тебя там спрячу.» Девушка так и сделала: вышла в степь, сняла с талии длинный пояс, закинула один его конец в небо и начала подниматься. Юноша проснулся, увидел девушку и стал подниматься вслед за ней. Быстро поднимался юноша, но девушка еще быстрее. Понял юноша, что она вот-вот убежит, и закричал, да так громко, что девушка от испуга разжала руки, упала вниз и разбилась. И там, где падали капли ее крови, там расцветали маки. Юноша увидел это, отпустил пояс и бросился вниз, ибо незачем ему больше было жить на свете. И тоже разбился. И куски его плоти, падая, превращались в ядовитых змей. А Пояс Девы так и остался на небе. - Но ведь это значит, что смерть уже была уделом людей? Когда же она появилась? Не может быть,чтобы Хырха Хырхаре так задумал, чтобы люди умирали? - Не бойтесь смерти, бойтесь жизни без радости. А это уже что-то совсем новенькое. Не то, чтобы сама по себе идея, сколько ее наличие именно у них, степняков. М-да, много радости принесли они нам своим походом. Да и гиранцы по временам аж стонут от восторга. Я уже не говорю об эсстэнцах – те просто впадают в ступор при виде кочевника. Если бы не наша крепость, перевал защищать было бы некому. Впрочем, у степняков, видимо, как у многих других людей, две религии – одна для внутреннего использования, другая для внешнего. Я лично такого поведения не понимаю, но чего с людей взять! Очень долгое время смерти, действительно, не было. Самые первые люди не знали ни смерти, ни старости. И вот появились у первых мужчины и женщины дети, а затем и внуки. И как-то незаметно обнаружили они, что им не хватает сил радоваться всему новому, что возникает – каждому новому потомку, его каждому деянию. И разучились радоваться. Так пришла в их жизнь тоска. И взмолились тогда мужчина и женщина: «О Хырха Хырхаре! Освободи нас от этой тоски! Верни нам радость!» И ответил Хырха Хырхаре: «Я не могу научить вас заново радоваться, как невозможно вернуть в ручей каплю, упавшую на землю. Но я могу забрать вас отсюда, оставив вашу тоску здесь.» И забрал он их души в другое место, оставив тела здесь. на земле. Но, поскольку людей уже становилось много, создал Хырха Хырхаре трех слуг и поместил их на небо. И наказал он им следить за людьми и наблюдать, у кого иссякает радость. Таких же забирать и приводить к нему, дабы доставить их в новое место, где они опять смогли бы радоваться. И с тех пор Волк приходит к тому, кто не радуется себе, Орел приходит к тому, кто не радуется деяниям своим, а Небесный Всадник приходит к тому, кто не радуется деяниям детей своих. Говорят также, что Волк приходит к детям, Орел приходит к юношам, а Всадник – к зрелым мужам, но знающие ведают истину. М-да, изумительная легенда, вполне объясняет гордость степняков. Правда, откуда знать, понимают ли слушатели разницу между «радуйтесь себе» (а не «ненавидьте себя», к примеру, – мне встречалось и такое) и «упивайтесь собой». Это я-то знаю, что я – не больше и не меньше, чем этот хырх, и даже травинка, которую я ненароком сломала, когда меня швырнули на землю. И все же: эти люди знают, что они – странники в этом мире, убеждение далеко не самое худшее из возможных. Я многое бы могла сказать по этому поводу, но вслух говорю только: - Развязали бы, а то все болит. Куда я на своих двоих отсюда убегу? Пешком, правда, не сбежать, на лошадях тут же догонят. А то, как я сюда добралась, лучше не объяснять. И дело не в том, что мои сторожа никогда не видели живого дракона – может, и видели – просто моя репутация в их глазах может от этого очень пострадать. Решат еще, чего доброго, что я либо очень великий воин, либо весьма могущественный хырх. Еще прирежут с перепугу. А что до драконов, вспоминается одна уже альдуннская легенда. И создал Единый два вида говорящих существ: эллис и оллис, чтобы они жили между собой в дружбе и радости. Эллис – небесные - всегда смотрят на звезды, зная, что каждая из них – целый мир, но ходят всегда по одной и той же земле. Цель жизни их – хранить красоту мира, связь их с которым неразрывна до тех пор, пока стоит мир. Оллис – земные – всегда смотрят на землю, на которой они – всего лишь временные гости. Цель их жизни – изменение, и когда они сделают все, что могут, то уходят в другой мир, чтобы начать все сначала. Но если эллас захочет изменять мир, он может стать оллас, и если оллас откажется от изменения мира и примет его таким, как он есть, то станет эллас. Однажды говорящий обратился Единому: «Что же мне делать? Я не хочу быть ни оллас, ни эллас. Оллис знают изменение, но не ведают красоты мира, в который попали, эллис ведают красоту, но они привязаны к одному миру и не могут его покинуть. Оллис, покидая мир, сбрасывают свое тело, как одежду, но вместе с телом сбрасывают и память о покинутом мире. Эллис имеют одно тело и одну память, но они никогда не покидает пределов мира.» «Чего же ты хочешь?» «Я хочу, чтобы память моя хранила образы всех миров, где мне доведется жить, и я мог по своему желанию приходить из одного мира в другой.» «Ты хочешь быть странником и только странником, без надежды обрести дом и без привязанности ни к одному из миров? Хорошо.» «А еще я хочу иногда встречаться с другими и рассказывать им об увиденном.» И Единый выполнил его просьбу, но так как просивший отказался и от дара эллис – красоты – и от дара оллис – забвения, - то наделил он его тремя другими дарами: могучими крыльями, чтобы летать в мирах и между мирами, огненным дыханием, чтобы не было преград этому полету, и беззвучной речью, чтобы рассказывать о полетах. Так появились драконы. - Что усмехаешься? Лучше расскажи, – голос хырха по-прежнему монотонен, но я ясно различаю в нем приказ. - Почему бы и нет? – пожимаю плечами я. – Только вы ведь о таких вещах даже и не слыхали. И легенда очень дальняя и древняя. Я рассказываю, может не так гладко, как на родном языке, но довольно-таки сносно. Единственная заминка – собственно в слове «дракон». Ну не знаю я его на кхато! Однако хырх неожиданно приходит мне на помощь: - Слушайте все! Пришелец рассказывает о кхайкарахто. – И, поворачиваясь ко мне, добавляет, - такие существа живут в Окраинных горах. Я-то сам их не видел, а вот дед мой о них рассказывал. М-да, сколь живи, столь учись. А хырх уже обращается к молодым воинам: - Кто скажет мне, кого еще мы можем встретить в горах? И дружный ответ: - Птицу Кха. Ну, об этом-то все знают. У кочевников долгое время не было никаких знамен, но, понаблюдав за гиранцами, кто-то догадался и сделал флаг с грубым силуэтом летящей птицы - не ястреба и не степного орла, как думают некоторые, а именно птицы Кха. Птичка эта – страшный хищник с предгорья, к счастью, редко встречающийся. На добычу меньше газели она обычно и не смотрит. Но отбившаяся от табуна лошадь или одинокий всадник непременно попадут в беду. Однако птица Кха – это не только символ силы и жестокости – это также и символ мудрости, и я вполне предугадала следующую легенду. Людей на земле становилось все больше и больше, но степь оставалась все такой же огромной. Как же быть, если два человека хотят поговорить, а разделяют их многие дни пути? Кричать не докричишься, сигральным костром много не скажешь. Взмолились люди к Хырха Хырхаре: «Помоги нам» «Голодному следует дать не мясо, но охотничий лук. Смотрите внимательно по сторонам и увидите искомое». Стали люди смотреть. Степь как степь, ничего особенного. Вдруг прилетает с гор птица Кха и бросается на пасущуюся невдалеке газель. Но тут же опускает добычу на землю и окровавленными когтями начинает царапать землю, оставляя на ней красные знаки. Потом поднимается ввысь, унося добычу в горы. Только люди успокоились, как небо темнеет и появляется вторая птица, еще больше прежней. Люди в панике бросились на землю, а птица покружилась над кровавыми следами и улетела вслед за первой. Поняли тогда люди, что первая птица оставляла знаки для второй. Так появилась письменность, которую мудрые люди называют следом птицы Кха. - А чем же они пишут? Неужто когтем? – перебил хырха один юноша. Хырх сердито на него посмотрел, но ответил: - Да, конечно. Стиль для записей изготавливается только из когтя птицы Кха. Вот вы думаете, что нет на свете ничего важнее войны и воинского искусства. Пусть так. Но для того, чтобы стать хырхом, юноша должен пойти на особую охоту - охоту на Кха. Только добытый им коготь может стать инструментом для его записей, стиль нельзя купить или одолжить, его можно только изготовить самому от начала до конца. Но пишут сейчас, конечно, не кровью, а соком марры, вскипяченным с марровым камнем. - А мне говорили, что самое почитаемое растение – это не марра, а могх-чох, - произнес тот же юноша. - Могх-чох – для любящих силу, марра – для любящих знание, - вместо хырха отвечаю я. – Суди сам, что должно быть выше! Хырх отнюдь не возражает и, кажется, доволен как вопросом юноши, так и моим ответом: - А ты ведь тоже хырх, а не просто переписчик книг. Очень интересный знак. Вот уже десять весен, как мне на паттхе не встречался ни один чужак. И уже десять весен, как никто из юношей даже не изъявлял желания стать хырхом. Но ты, Скага, сын Сатта-урра будешь хырхом, - повернулся он к юноше. – И великим хырхом, если верить знаку. - Мой отец будет против. Он хочет видеть меня урром урров. - Да? - крякнул хырх. – А кого он выдрал плетью, когда узнал, что ты наблюдаешь за женщинами, варящими ранозаживляющее снадобье? Юноши сдержанно засмеялись, однако Скага даже не изменился в лице. - Я хочу всего лишь слышать травы и ветер. - Чужеземец, - хырх обратился ко мне, - Что ты знаешь о травах? - О травах степи? Очень немногое. Расскажи лучше о могх-чохе. Жил один человек, и был у него большой табун лошадей. А еще была у него жена и маленький сын. Как-то раз отправился он пасти свой табун, а жена и сын в сурхе одни остались. Возвращается – ни сурхи, ни жены, ни сына. Лишь земля утоптана копытами и сапогами да колючая ветка могх-чоха на месте сурхи валяется. Злые люди похитили его родных. Заплакал человек: похитителей много, а он один, и времени прошло уже много. Но Хырха Хырхаре говорит ему: «Спеши в путь, и помощник мой будет с тобой.» И указал на могх-чох. «Что проку мне в этой колючке!» - сказал человек, поднял и отшвырнул голой рукой ветвь. Но при этом укололся о шип, да так, что потекла кровь. И – странное дело – будто сил у него прибавилось. Вскочил он на своего лучшего коня, и поскакал по следам похитителей. Скачет он, скачет, а впереди вдруг слышатся лошадиный храп и ржание, будто лошадь взбесилась и скачет по кругу. Пожалел он животное, выстрелил из лука, а когда животное упало, подъехал и видит, что к крупу его прицепилась ветка могх-чоха. Она и свела с ума от боли лошадь. Оглянулся человек, а на земле лежит маленький сверток и жалобно плачет. Поднял человек сверток – а в нем его сынишка маленький живой и невредимый. Поскакал он дальше, малыш в одной руке, снятая с лошади ветвь в другой. Скачет, скачет – и настиг похитителей. Они коней расседлали и сурхи поставили. Но лук натянуть не может – ребенок одну руку занимает. В гневе подскакал он тогда к ним и начал их сечь веткой. А она крепкая, и острые шипы раны оставляют. Взмолились похитители: «Это не мы виноваты, а наш урр. Это он приказал нам похитить твою жену. И лошадь бешеную приказал бросить тоже он. Вот он сейчас в той сурхе, что в стороне стоит.» Бросился туда человек и застыл на пороге. Жена его хлещет веткой незнакомца, который хочет до нее дотронуться, а не может. Так и хлестала, пока тот не упал и не взмолился: «Прости меня, это я виноват, тебя от мужа увез и сына твоего в степи бросил.» Заплакала тогда женщина, а муж входит и протягивает ей сверток с ребенком. Сели они на коня и уехали к своему табуну. А с тех пор куст могх-чоха называют растением силы, а иные и растением правды. Знаю я этот кустик. Попалась как-то хырхам в руки, так они меня плетью из могх-чоха охаживать стали. Правды доискивались. Им ведь прекрасно известно, что в соке этого растения содержится вещество, которое, действительно, может в малых дозах добавить силу тела, но зато снижает силу разума. На меня, правда, подобные вещи не очень-то действуют – кровь не та – но все же приятного мало. - А теперь ты расскажи, - обращается хырх ко мне. - Скажем, об Огненном Цветке. Давно хотел послушать. - Нет, не могу. Пусть думает, что хочет: что я не знаю ничего об этом или что он ошибся относительно моей родины. Для меня же Огненный Цветок – это не легенда и не сказка, а то, что я поклялась когда-то охранять. - Лучше я расскажу что-нибудь другое. Тоже северное? – и, не дожидаясь ответа, я начинаю. Когда тот, кого вы называете Хырха Хырхаре, решил создать человека, он поместил его спать в пещеру, а чтобы сон никто не потревожил, поставил охранять собаку. Тогда собака была еще голая, без шерсти. И тут приходит тот, чье имя никогда нельзя называть, и хочет зайти в пещеру, посмотреть на человека. Надо сказать, он уже тогда отличался желанием все испортить. Собака его не пускает. «Собака, пусти меня в пещеру!» «Не пущу, не положено!» Тогда дунул он у входа в пещеру, и стало очень холодно. Собака тут же начала замерзать. «Пусти меня, а я тебя за это согрею!» «Хорошо!» Дунул он еще раз, и собака покрылась густой шерстью. Пропустила его собака к спящему человеку. Посмотрел он на него и еще раз дунул. И человек тоже покрылся шерстью. Не стал он дожидаться гнева Хырха Хырхаре и ушел, а человек и собака остались в пещере. Приходит Хырха Хырхаре, чтобы пробудить человека и видит холодную пешеру и покрытых шерстью человека и собаку. Разгневался Хырха Хырхаре, схватил человека и бросил его далеко на юг в самый густой лес. Схватил он собаку и также хотел ее бросить, но она взмолилась: «Не бросай меня, я больше никогда так делать не буду! Я всегда буду самым верным и преданным другом!» Не стал бросать Хырха Хырхаре собаку в южный лес, убрал он холод из пещеры и создал нового человека, опять с гладкой кожей и без шерсти. А собака с тех пор стала его самым верным другом. - Так на земле появились обезьяны, - смеясь, закончил за меня Скага. – Иногда этих тварюшек к нам привозят, но они здесь долго не живут. - И еще зима, - добавил хырх. – Интересно, кто-нибудь, кроме меня заметил, что две рассказанные чужеземцем легенды принадлежат двум разным народам? - А, так вы задались целью установить мое точное место рождения? Ну тогда вот вам еще одна, совсем из других краев. Когда-то люди жили большей частью вдоль рек и в предгорьях. И была у одного человека очень злая жена. Долго он с ней мучился и, наконец, решил сбежать от нее. Ночью взял пожитки, вышел из дома и пошел в степь. А к утру понял, что она его догнать может и взмолился тому, кого вы называете Хырха Хырхаре: «Помоги мне! Сделай так, чтобы жена меня не смогла догнать!» И создал тогда Хырха Хырхаре пустыню, преодолеть которую могут только самые крепкие мужи. Однако в пустыне нет ни воды, ни еды. Поэтому создал он для мужчины оазис, чтобы он там мог жить, дал ему лозу и наказал посадить в землю. Человек посадил лозу в землю, и вырос вкусный, сладкий виноград. Человек ел его, и другие фрукты, росшие в оазисе, запивая водой из источника. Но однажды он забыл мешок с виноградом на палящем солнце, и когда вспомнил про него, в мешке уже не было винограда, а вместо него была какая-то жидкость. Человек был голоден, и он налил эту жидкость в чашу и выпил. И тут же ему стало весело и радостно. Тогда он решил выпить еще. Выпил – и забыл, что у него когда-то была жена. Тут бы ему и остановиться, но он решил выпить все до капли. И тогда он забыл о том, что надо ухаживать за лозой. И она перестала давать крупный и сладкий виноград, а давала терпкий и мелкий, но мужчина все равно его больше не ел, а делал из него вино. С тех пор и говорят. что первая чаша – для счастья, вторая – для несчастья, а третья для бессчастья, хотя мало кто знает истинный смысл этой поговорки. - Поговорка, конечно, мне знакома, но напрасно бы ты пытался выдать себя за эсстэннца. Слишком уж светлокожий. Да и почти все твои легенды, кроме первой, немного несерьезны. - А гиранскую можно? Был голодный год. Однажды человек пошел на охоту за медведем, и волк тоже искал добычи. И помогли они один другому, добыли искомое и для каждого хватило мяса. С тех пор они стали побратимами и стали делить всю добычу пополам. Но недолго это длилось. Однажды пошли они на охоту и увидели женщину. «Добыча!» – сказал волк, но ничего не ответил ему человек. «Давай разделим ее, половину тебе, а половину мне.» «Нет, я не хочу ее делить, я возьму ее себе!» И человек построил себе дом и привел в него женщину, а волка не пустил в дом. Ночью волк попробовал пробраться в дом, чтобы утащить женщину к себе. Он-то продолжал настаивать на дележе. Но человек проснулся, бросился на битву с волком и сумел отбить женщину и прогнать волка. С тех пор человек и волк стали врагами, но когда человек идет на охоту за волком, он берет только нож, чтобы в знак уважения сражаться с бывшим братом равным оружием. - Это вполне в духе гиранцев, - заметил один из юношей. – Отец брал меня в набег в прошлом году, так они все равно, что волки – в волчьей шкуре ходят и ножи даже у малых мальчишек за поясом. Я вздрогнула. Агурн мне рассказывал о вырезанной заставе. А ведь ему не только Дикая Степь создает проблемы. Со стороны Морненлака полно недобитых банд, да и разоренную войнами страну поднимать нужно. - Холодно? Верните ему плащ и сапоги, - приказал хырх. Вернули бы еще то, что было в сапоге… Хырх между тем продолжал рассказывать о небе и о земле, о траве и о ветре, о мужчинах и о женщинах. Я заметила, что уже светает. Еще немного, и меня начнут искать. Спросят дракона, где он меня оставил, а потом… Потом вся эта часть степи окажется выжженной огнем. Вся – и хитрый, но мудрый старый хырх, и пытливый Скага, и эти юноши, виновные только в том, что их воспитывали в ненависти к чужакам. Может быть, я уже что-то сделала, чтобы не было этой ненависти, может быть… Я попыталась подняться на ноги, насколько позволяли ремни. - Меня ждут. Хырх, казалось, ничуть не удивился: - Развяжите. - А оружие? – Наглею я. – Другого такого нигде не найти, это подарок. А у вас все равно расспросов не оберешься, откуда такое взяли. Вытащить не сможете. Мне возвращают и меч, и нож, и сумку. - Скага, возьми двух лошадей и проводи. В нужную сторону, - подчеркнул хырх. – А что до войны, ты бы поинтересовался у Выхтака-урра урров и Схарака-хырха. М-да, имена мне известные. Схарака даже не поленился мне личное проклятие как-то прислать. Мы скачем по степи со Скагой. Внезапно он останавливается и говорит: - Слезай! Меня, впрочем, это вполне устраивает. Вызывать дракона на виду у кочевников я и не собиралась. - Хырх, - вдруг говорит Скага. – Я еще хочу слышать твои легенды. - Хорошо, - отвечаю я, лихорадочно роясь в сумке. – Знаешь ту гиранскую заставу? У нее еще флаг с волком? Приезжай к ней и покажешь дозорным вот это, - я достаю металлическую фляжку с выгравированным гербом Нэрталкароста (у нас все такие, я по ним периодически своих разведчиков разыскиваю, если с ними что-то случается). - Они скажут, где меня найти. А содержимое (во фляжке все еще плещутся остатки сосновки) можете выпить. Или пусть ваш хырх выпьет, а то у тебя голова закружится. Скага берет в руку поводья второй лошади и пришпоривает своего коня. Я остаюсь одна, но не надолго. Так я и думала, одним драконом дело не ограничится. - Как ты могла исчезнуть! - Милый, где, по данным нашей или гиранской разведки сейчас находится уррат Выхтака-урра? |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
