ПРОСТОЕ ИСКУССТВО – ЖИТЬ

 

В дверь постучали. После моего ободряющего “Войдите!”, – в проеме возникла Настя. Настя – это очаровательное существо двадцати пяти лет, начитанное и образованное, обладательница чудной фигуры и прекрасных глаз. Разумеется, совершенно несчастное. Несчастна она по той причине, что уже два года влюблена в Вадика, а Вадик бессовестно пользуется ею, и совершенно не думает о том, что девушке давно пора замуж. Но буквально вчера Вадик предложил съездить на недельку в город, в котором имел счастье родиться. Могучая женская интуиция подсказала Насте, что он собирается познакомить её с родителями, а это значит…

А это значит, что учебный год в самом разгаре, и Настя, которая работает на нашей кафедре лаборантом, должна идти ко мне и просить отпуск за свой счет. Потому что я – заведующий кафедрой «Детали машин» – и есть тот самый человек, который раздает отпуска налево–направо. Эти тонкости мне поведала старший преподаватель Альбина Викторовна, которая курит с Настей в женском туалете и находится в курсе девичьих проблем. Вот почему сейчас на стол передо мной легла бумага «Прошу предоставить….» Умоляющий взгляд и намек на вскипающие слезы дополняли реалити–шоу. Я молча взял заявление, размашисто подмахнул и протянул подателю.

– Алексей Петрович, – трагическим шепотом повела свою партию без пяти минут невеста, – вы даже не знаете… вы – просто ангел.

Она чмокнула меня в щеку, схватила лист и выскочила за дверь. Я задумчиво потер зацелованную часть организма и посмотрел на часы. Начинался обеденный перерыв. По традиции я должен идти в харчевню на углу, заказывать две порции пельменей с майонезом, два чая, и ждать Николая, институтского товарища. Николай как всегда опоздает, прибежит через десять минут и будет весь обед выкладывать последние политические события, заедая их холодными пельменями. Так было бы и сегодня, но сегодня в тринадцать ноль–ноль я должен быть в другом месте – у мирового судьи, на бракоразводном процессе.

 

Алена ждала у окна. Хрупкая фигурка, светлый плащ, хорошие туфли, безукоризненные ноги, челка. Она всегда выглядела великолепно. Ещё с тех пор как была моей студенткой. Мы прожили десять лет, а год назад что–то случилось. Семейная жизнь дала не трещину, она просто развалилась. Попытки найти причину развала ни к чему не привели. Кончилось тем, что я забрал две стопки книг и съехал из собственной квартиры. Снял однокомнатную на другом конце города, и предоставил событиям возможность идти своим ходом. А неделю назад мне передали повестку.

– Привет. Хорошо выглядишь.

– Привет, – она повернулась ко мне, окинула взглядом.

Разрази меня гром, но в этом взгляде мне почудилось внимание. Алена закусила губу. Так она всегда делала перед тем, как обратиться с какой–либо просьбой.

– Алеша, я хотела попросить… – ты можешь мне оставить квартиру? Я понимаю, что квартира твоих родителей, но… – у меня сейчас хорошая работа, я тебе выплачу. Со временем.

– Почему бы и нет? – я пожал плечами.

В самом деле, почему бы и нет? Наверное, это нормально, когда бывшая жена просит оставить ей квартиру, которая вообще–то принадлежала моим родителям. В подобных случаях у меня всегда был только один вопрос – сколько же вы будете на мне ездить и почему я должен решать ваши вопросы, улаживать ваши проблемы? Разве я похож на деда Мазая, а вы на зайцев?

– У тебя кто–то есть? Я хотел сказать – конечно, живи. Я нормально устроился.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Правду говорят, что ты ангел. Наверное, я буду страшно жалеть.

Процедура развода заняла десять минут. Материальных претензий у нас не было. На предложение подвезти Алена отрицательно покачала головой.

 

Небу было нас жалко, и оно плакало мелким дождиком. Перерыв заканчивался через двадцать минут, и я прибавил газу. Рука машинально потянулась к плееру, чтобы включить Тома Вэйтса, который в такие минуты был моим лучшим другом. Я отвлекся от дороги, а когда поднял глаза и сфокусировал зрение, то увидел, что из–за встречной фуры выскочил «Опель». За рулем была женщина, а рядом, на переднем сидении, ребенок. Однополосная дорога не позволяла отвернуть – по бокам зияли кюветы. Если бы только ей пришла в голову мысль нажать на тормоз… мы бы успели… точно успели… я видел это, вдавливая тормозную педаль в пол. Мысль не пришла. В последний момент она повернула руль влево и, сбив пару столбиков ограждения, вылетела в кювет. «Опель» перевернулся. Мою машину от резкого торможения занесло, развернуло боком и фура, которой при её массе на скользкой дороге тормозить было бесполезно, левой частью бампера ударила её в багажник и отшвырнула на обочину, словно картонную коробку.

Наверное, на пару секунд я отключился. Придя в себя, толчком выбил заклинившую дверь и вывалился из кабины. Задней части своей машины я старался не замечать. Метрах в пятидесяти, на боку лежал перевернутый «Опель», а рядом, на коленях, стояла женщина. Она стояла, не шевелясь, и смотрела на что–то прямо перед собой. Это что–то было ребенком. Мальчиком лет восьми. Он лежал вытянувшись, взгляд его был направлен куда–то вверх, на то, что было выше неба. Я подошел и присел рядом. Женщина не проронила ни слова. Есть люди, которые цепенеют, когда на них валится горе. Я протянул руку и положил мальчишке на лоб.

Не знаю, как это передать, но где–то глубоко я почувствовал, что он жив. Внутри ещё бьется тоненькая жилка, которая называется жизнью, и она молила о помощи.

– Не умирай, – попросил я, – живи… она не сможет без тебя.

В глазах у меня померкло. Наверное, так бывает, когда останавливается сердце. Я почувствовал, что заваливаюсь набок, но, прежде чем отключиться, услышал, как мальчик застонал, а сквозь пелену в глазах увидел, что от дороги к нам бегут люди.

 

Молодой доктор, осмотрев меня внимательнейшим образом, восхищенно сказал.

– Не знаю, в чем вы родились, но выйти из такой передряги без единого синяка – это уметь надо.

– Как мальчик? – спросил я, натягивая свитер.

– Нормально. Несколько ушибов, но в целом – легко отделался. Обычно дети страдают больше всего, – сказал доктор, берясь за ручку двери приемного покоя.

– Да, – повернулся он, – вас просил зайти главврач. Кабинет в конце коридора.

 

– М–да, уважаемый, подбросили вы нам хлопот, – укоризненно произнес главврач вместо приветствия, смотря на меня поверх очков.

– Ваш коллега сказал, что всё в порядке, – попытался я оправдаться.

– А–а… это, – он махнул рукой, – дело совсем в другом.

– В чем? – непонятливо уставился я на него.

– Давайте сразу договоримся, уважаемый Алексей Петрович, вы не считаете меня сумасшедшим и внимательно слушаете все, что я скажу. А потом будем думать, как нам с вами выпутываться.

Я только пожал плечами.

– Видите ли, дело в том, что планета Земля, на которой мы с вами живем, в некотором роде является зоной. Не той зоной, что описана у Стругацких, – упредил он жестом мой вопрос, – а настоящей зоной или, если угодно, исправительно–воспитательным учреждением галактического масштаба. Вы, как человек образованный, конечно знакомы с теорией монады Лейбница? – он заговорщицки подался в мою сторону.

– Конечно, – уверенно ответил я, прикидывая как мне быстрее выскочить из кабинета, когда главврач войдет в буйную фазу.

– Так вот, всё так и есть. Провинившиеся монады или назовем их сущностями, направляются на Землю для перевоспитания. Причем срок этого перевоспитания не оговаривается, всё зависит от самой сущности.

– И при чем тут моя персона? – всем видом я выражал согласие и живой, неподдельный интерес к услышанному.

– В том–то и дело, что сегодня вы были амнистированы. Это бывает. Нечасто, но бывает. Уровень вашего позитива превысил необходимый для освобождения. Это произошло там, в суде, – пояснил он.

– Откуда он знает про суд, – подумал я, но вслух спросил, – и что?

– Каждая сущность при внедрении на Землю получает некую защиту определенной структуры. Чтобы избежать всевозможных непредвиденных ситуаций типа побега. В тот момент, когда вас реабилитировали, защита была снята для обратного перевода вас в состояние монады. Но качественный скачок был так велик, что вы поставили собственную защиту и акт перехода, который должен был произойти в тринадцать сорок семь на шоссе, не состоялся.

– Погодите, – уточнил я, – вы хотите сказать, что авария на шоссе была запланирована, я должен был погибнуть и таким образом вернуться в состояние монады? А как же ребенок?

– Он тоже, – утвердительно сказал врач, – как и его мать. У нас все точно и аккуратно. Ребенок - это вообще судебная ошибка. К сожалению, они нередки. Мертворожденные младенцы - как раз такие случаи.

– То есть мы должны были встретиться лоб в лоб и все погибнуть? – спросил я.

– Именно так, – подтвердил доктор, – но защита, которую вы поставили самопроизвольно, помешала этому произойти. Вас сейчас вообще невозможно убить.

Я скептически хмыкнул. Врач недовольно покачал головой, встал, прошел к двери и закрыл на ключ. Затем направился к сейфу, достал оттуда пистолет «ТТ» с глушителем и направил мне в грудь. Ноги мои стали ватными, я только успел зажмуриться и услышал металлический щелчок, а немного погодя – второй. Я медленно открыл глаза. Доктор стоял с пистолетом в одной руке, другой протягивая мне два патрона с разбитыми капсюлями.

– Видите, я ведь вам говорил. Думаете это мистификация?

Он взял со стола толстый медицинский справочник и поставил у стены. Отойдя на пару шагов, доктор прицелился и дважды выстрелил. Раздалось два негромких хлопка, и книга отлетела в сторону. В кабинете запахло порохом.

– Вот видите, – с какой–то грустью сказал он, направляя пистолет в мою сторону, – ещё хотите?

– Нет-нет, спасибо… я вам вполне верю, – энергично запротестовал я.

Врач согласно кивнул, бросил пистолет в сейф и, достав оттуда бутылку коньяку и две рюмочки, наполнил их и подвинул одну мне.

– Выпейте, успокойтесь. Вам ничего не грозит, если только…

– Что – если только? – спросил я, залпом проглотив коньяк и совершенно не почувствовав вкуса.

– Вот к этому, самому главному моменту я и подхожу. Если только вы сами этого не захотите.

Я попытался улыбнуться.

– Налейте ещё коньяку. Доктор, а зачем мне это нужно? Соглашаться. Мне и здесь очень неплохо. Зачем мне куда–то возвращаться? И вообще, почему я должен вам верить? А если я соглашусь, то, как вы намерены это проделать? Сунуть меня под поезд?

Он многозначительно поднял палец.

– Но ведь там наша родина? Вы что не понимаете? Хотя, да: в человеческом образе это трудно понять и принять. Но вы уже не человек. Вернее – не совсем человек. Что касается вопроса как – … креста я вам не гарантирую, но хороший яд вполне.

Я озадаченно покачал головой.

– Нет, спасибо. Вы это всерьез? Человеческая цивилизация на Земле – колония отбывающих срок монад?

– Абсолютно. Подумайте сами – вся организация жизни в точности напоминает организацию какой–нибудь колонии строгого режима. Те же рабочие, надсмотрщики, обслуживающий персонал. И, в зависимости от поведения и стремления к исправлению, предоставляется возможность освобождения или… – он сделал паузу, – или новый срок. Правда, должен сказать, что в организации процесса есть некий элемент лицемерия. Нас присылают сюда с готовым генетическим набором, определяющим возможности и потенциал. Знаете коан: «если у тебя есть посох – я тебе дам посох, если у тебя нет посоха – я у тебя отберу посох». В Евангелии есть эквивалент сказанному: «…ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет....» Так что, на самом деле путей к исправлению не так много. Человек заранее запрограммирован на определенную жизнь, в зависимости от генетического набора и биохимических процессов. Один, не прикладывая особых усилий, обречен на победу. Он имеет полный набор талантов и способностей, легко добивается успехов в любом деле, занимает высшие места в иерархии. Другой, пытаясь делать то же самое, всегда обречен на провал и неудачу. Вы согласны?

Я ошарашено молчал. По правде говоря, я сам не раз задумывался над этими вопросами – насколько несправедливо устроен мир. Рождаются два человека, подрастают, идут в детский сад, школу, институт. Но у одного великолепная память, спортивное сложение, здоровье и вдобавок постоянная потребность в сильных ощущениях, стремлении покорять и изменять окружающую среду. Он участвует во всех начинаниях, добивается успеха в науках и ремеслах, занимается альпинизмом, прыгает с парашютом и черт там ещё знает чем, пользуется успехом у девушек, зарабатывает кучу денег и живет полной насыщенной жизнью. У другого – все происходит с точностью до наоборот. В момент, когда нужно совершить поступок, он обливается холодным потом, робеет и отказывается. С легкостью уступает место и приоритет более напористым и уверенным. А к середине жизни к нему намертво приклеивается клеймо – неудачник. Но ведь он старался? По–своему он пытался что–то сделать в этой жизни. А результат?

Я неуверенно пожал плечами.

– Пожалуй. А какая ваша роль в этом процессе? Вы надсмотрщик.

Он улыбнулся.

– Именно так. Мы находимся во всех сферах. Медики, учителя, пожарные, чиновники – любой человек может выполнять эти функции. И в нужный момент осуществлять строго определенные действия связанные либо с продолжением функционирования монады в зоне либо с организацией реабилитации и перехода в другое состояние.

– Вас кто–то назначает?

– Нет. Просто в нужный момент приходит понимание – что делать. А остальное, – он махнул рукой, – дело техники.

Сейчас решение только за вами. Либо вы соглашаетесь, и мы вам обеспечиваем сравнительно безболезненный переход в мир иной, либо… продолжаете свое существование здесь в этом же облике. Но с вашим уровнем, вы уже будете не совсем обычным человеком.

– А что будет с мальчиком и его матерью?

- Лишившись части защиты, которую вы передали ему там, на шоссе, он погибнет. Несколько позже, – он подлил коньяку.

– Ерунда какая–то, – я потряс головой, – какая защита? Ничего я не ставил.

– Я вижу, вы все ещё сомневаетесь. Давайте пройдем. Это рядом.

Он отпер дверь и вышел в коридор. Я шел за ним. Убегать мне уже никуда не хотелось, но все происходящее казалось фантасмагорией, в которой я почему–то участвую. Мы поднялись на второй этаж и вошли в небольшую палату. У стены стояла единственная кровать, возле которой сидела женщина в накинутом на плечи белом халате. Скорбное лицо, черные круги под глазами. На кровати лежала девочка лет пяти, опутанная проводами и трубками.

– Выйдите, пожалуйста, – обратился доктор к женщине, – я хочу показать ребенка коллеге.

– Кома, – пояснил он, после того, как та вышла, – уже второй месяц. Вы можете привести её в сознание прямо сейчас.

– Как? – поразился я.

– Вам нужно просто захотеть. И всё, – пояснил доктор.

– А как это укладывается в вашу теорию? Ведь, наверное, она должна умереть, вернуться в состояние монады, а я нарушу процесс?

– Нет. Она ещё не готова. Сейчас у неё период обрабатывания. Кроме того, иногда такие вещи позволяются. Тогда происходит чудесное выздоровление.

Я подошел к девочке. Закрытые глаза, тонкие безжизненные черты лица, восковые пальцы. Что бы вы сделали на моем месте? И я тихо шепнул–попросил:

– Очнись…

Ничего не произошло. Я взглянул на врача, он сделал одобрительный знак.

– Очнись…, – вновь попросил я, – это очень нужно.

Я увидел, как ресницы затрепетали, и из–под них выкатилась слезинка. Затем девочка открыла глаза, обвела нас взглядом и спросила:

– А где мама?

– Мама сейчас придет, – сказал я, – ты только не волнуйся, мама здесь.

Мы вышли. Я шел впереди, доктор задержался с женщиной. Позади раздался вскрик, сдавленные рыдания, стукнула дверь палаты…

 

– Достаточно? – спросил главврач, когда мы вернулись в кабинет.

– А что, если я не соглашусь? – я уже не знал, как к этому относиться.

– Оформим как отказ. Такое тоже бывает. Главное, чтобы отчетность совпадала.

– И как это сделать?

– Очень просто. Нужно громко и четко сказать – я отказываюсь.

Я встал со стула и, чувствуя себя последним идиотом, выпалил в потолок:

– Я отказываюсь.

Ничего не произошло. Небеса не разверзлись. Я спросил:

– Всё? Можно идти?

– Конечно. Удачи вам, – доктор захлопнул дверцу сейфа и запер на ключ.

У двери я задержался.

– Доктор, а что там? – и для уточнения ткнул пальцем вверх.

– Увы. Здесь, в человеческом облике, и я не могу этого знать, – извиняющимся тоном сказал он, – но когда–то мы обязательно узнаем.

 

***

 

Дождь закончился. Я достал пачку сигарет, присел на сырую скамью.

Сзади раздался шорох, и чьи–то руки закрыли мне глаза. Эти руки я бы узнал среди миллиона других. Алена села рядом.

– Мне позвонили, сказали, что ты попал в аварию, и тебя отвезли в больницу.

– Всё так и было, – сказал я.

– Ты представить не можешь как я…. Алеша, поехали домой, мне столько нужно тебе сказать.

И в этот момент я абсолютно точно почувствовал, что мне сейчас нужно сделать.

– Поехали, – сказал я и тыльной стороной ладони смахнул дождинку на её щеке.

Она вздохнула.

– Правду говорят, ты – ангел…