Город Харьков возник не сразу. Он вырос постепенно за окном дребезжащей плацкарты. Взмахнул руками-рядами тополей, протянулся какой-то бесконечной аллеей. Промелькнула светящаяся буква «М» очень знакомого начертания.

 

– Ма, смотри! – удивилась прилипшая к вагонному окну Оля. – Еще города нет, а метро уже есть!

Да, лениво подумали мы, интересно. Может, Харьков такой себе длинный город?.. Совсем другие мысли занимали нас тогда. Был отпуск и отдых в Красной Поляне. Была турбаза, благословенные домики в лесу, был не попадающий пальцами в ноты массовик-затейник Волобуев с визгливым аккордеоном. Были прогулки в чащу к обязательному знаменитому дубу, под которым однажды спал Пётр Первый. Мы, будущие писатели, а в то время простые журналисты Анна и Петр, вместе с дочкой-пятиклассницей Олей спали в напоенной соснами и дубами Поляне безмятежно, что твой царь-государь... Только не бесплатно. Августовские овощи-фрукты манили и соблазняли помимо столовского питания, опять же за прокат настольного тенниса, бадминтона и гулятельно-катательных лодок изволь уплатить... И вот отпуск незаметно закончился, и вместе с ним незаметно закончились деньги.

 

Так что подъезжали мы к Харькову с одним рублем в кармане и кучей непростых вопросов. Да, очень хорошо, что мы заранее догадались купить обратный билет на Киев. Но что делать в Харькове с десяти утра до десяти вечера, без еды, без места для отдыха – словом, без денег? Реально ли в городе провести весь день, да так, чтоб не тратиться? Не сидеть же на вокзале в такую жару.

 

– А может, на пляж пойдем? – предложил изобретательный ребенок.

Папа задумался. А мама сразу сказала:

– Умница.

Действительно, должен же быть в таком большом городе, как Харьков, пляж. Река-то, наверное, есть. Вспомнили: Лопань называется. Но на чем там лежать, на этом ихнем пляже?

– У нас нет подстилки, – печально заметил хозяйственный папа. И невольно посмотрел на полосатый чехол, укутывающий матрас на плацкартной полке. Вслед за ним свой взгляд на матрас перенесла и мама. Да, подумали мы, хорошо бы такой чехольчик позаимствовать в качестве подстилочки пляжной. Но это неправильно, нехорошо, нельзя.

Лучше б мы на матрас не смотрели...

 

Пока мама Анна напряженно задумывалась о предстоящем дне в незнакомом городе, папа Пётр и дочь Оля беззаботно, как и положено беззаботным существам, болтали. Папа всё порывался рассказать, как он проездом через город Харьков возвращался со срочной службы в армии. Мужчины вообще любят об армии повспоминать, им только дай слово – не остановишь. Но в этот раз не получилось: подъехали к вокзалу.

 

Обсуждаемый Харьков дернулся и замер в окне. Позади осталась суета прибытия, возврат подстаканников и сдача из рук в руки проводнику мятого белья, арендованного на последнюю мелочь. На волю, на волю!.. Идем по перрону, солнце сжигает, прячемся в тень нашего поезда, но он, опустевший, медленно катится куда-то на отстой и оставляет нас на солнцепеке. Жарко...

 

– Ну что? – Оля тянет нас за руки. – Пойдем на пляж?

Мы смотрим на нее вопросительно. Всё же было ясно, какой может быть для путешественников пляж без расстилания удобного лежбища? И тут дитя с невинным лицом вытаскивает из своего рюкзачка краешек ткани. Тот самый чехол, как зебра полосатый. Вот так так!..

 

– Вы ж говорили...

– Что?!

– Ну не говорили, думали. Ну и я подумала, – сказала дочь, независимо задирая нос.

О ужас, растерялся и заметался папа и сказал:

– Надо же, это самое... Догнать поезд, найти проводника, вернуть!..

– Не надо, – деловито придержала его за рукав мама. – Поезд ушел.

Оля радостно улыбнулась, показав два крупных, как у зайца, передних зуба, и подвела черту:

– Мы же потом вернем! А сейчас нам самим очень нужно.

 

...Вот так однажды, жарким августовским утром, на завоевание города Харькова без гроша в кармане отправились три киевских почти что криминальных элемента. Вокруг – пыльная зелень, прохожие едят, конечно, мороженое “Каштан” в шоколадной глазури... Да-а, им хорошо!.. Горячий асфальт обжигает даже сквозь подошвы кроссовок. Мы глазеем вокруг и ловим взглядом приметы города. Харьков, ты будешь нас знакомить с собой? – буду! – прошелестел-закружился сквознячок, пронеся вдоль тротуарного бордюра конфетные обертки и окурки.

 

Рассматриваем дома – краснокирпичные и желтокирпичные, с лепниной и вытребеньками, ажурными балконами и кое-где даже витражами. Где же мы такие видели? Что за дежавю? Глядим, пошла кривобокая улица, явно близнец нашей киевской, только не помним, какой именно. Идем, идем – то по внезапной тени с говорливыми горлицами вверху, то опять по солнцу. Спускаемся, поднимаемся... Да это же, сообразили вдруг мы, чисто киевский способ передвижения: вверх-вниз! – не в каждом городе такой способ возможен.

 

Мы торжественно постановляем: Харьков – явный брат Киева. Ну, может быть, двоюродный брат, не иначе.

Куда-то вниз проваливается улица, чем-то неуловимо напоминающая нашу Прорезную. Над улицей на уровне второго этажа нависает одинокий балкон, чуть ли не задевая наши головы. Дом старый. По обеим сторонам балкона красуются две колонны, между ними – арочно-полукруглая балконная дверь. На балконе пусто и чисто, ни цветов, ни веревок, ничего, ровно как стол. Лишь посредине стоит одинокий табурет. На табурете сидит девушка, смотрит перед собой и курит, время от времени стряхивая пепел вниз, не глядя на проходящих внизу. Сидит она на самом солнцепёке, в 35-градусную августовскую жару, но солнца будто не замечает. Сидит и сидит...

 

А вот милое наблюдение: бочка с квасом, на ней большая потрепанная бумажка с акууратно выведенными словами: «Та холодний, і нє спрашивайтє!»

 

Долго мы шли, устали, надо посидеть немного. Обозначился то ли скверик, то ли площадь – с освежающим фонтаном. Вода умиротворенно шипит. Достаем и доедаем свои вчерашние бутерброды, кормим жадных голубей, которые чуть ли не на плечи нам садятся и крыльями обдувают. Смотрим по сторонам. Харьков-Киев, Киев-Харьков, города словно рифмуются. Однако наблюдать Харьков гораздо проще, чем нашу родную столицу. К своему городу мы привыкаем, живя в нем, и перестаем замечать совершенно. Он становится незаметен, как почтальон у Честертона, как привычное собственное тело. Бессознательно мы к Киеву относимся. А в чужих городах невольно открываем глаза. Те органы наблюдательские, что есть в мозгу, начинают работать.

 

Вот недалеко на лавке двое мужчин под пятьдесят, и видно: с утра уже приняли. Горячо рассуждают о глобальных событиях – продовольственной политике, революции, войнах в мировом масштабе, контрабанде самогона. К ним с готовностью присоединяется третий, какое желание литься с массами! Их разговор разносится далеко и хорошо слышен. Приходят к неминуемому выводу, что жизнь – собачья, и как от нее не пить?!

 

Мы перешли через улицу и вдруг увидели знакомый памятник в сквере. Постойте-постойте... Так это ж Григорий наш Саввич Сковорода! Очень похож на киевского, только наш с котомкой за плечами, а этот держит в руках книгу. Здесь, в Харькове, есть еще и фонтан (еще один фонтан, как много в Харькове фонтанов!), и философ улыбается журчащим струям приятной полуулыбкой. Вот так встреча! Ведь он тоже, бывало, бродил по земле с одним рваным рублём в кармане... Журналистский интерес заставляет нас забыть об усталости, мы ходим и расспрашиваем. Сквер называется Каскадный, а памятник авторства самого Кавалеридзе – совершенно камерный, небольшой и очень свой. Чувствуется, что в его тени ситро очень удачно пьется в жаркий день. Если есть, конечно, на что напитки покупать.

 

Мы присели в тени Сковороды, послали Олю купить ситро в киоске. Знали, кого посылать!.. Бутылку ей дали, а рубль вернули – рваный, говорят... Смеемся, поглядывая на Сковороду. Пьем колючий лимонный напиток и вспоминаем всё о знаменитом философе, что нам известно. Здесь, в Харькове, он преподавал в Харьковском коллегиуме вначале поэтику, после – курс греческого языка...

 

Однако пора расспрашивать аборигенов про пляж. Прохожие удивляются, но отвечают радушно. Правда, почему-то машут руками в разные стороны, лишь в одном сходятся: нужен трамвай. Ищем в указанном направлении трамвай, но вместо него обнаруживаем какую-то кофейню. За столиками артистически развалились живописные ребята, по виду явные артисты или художники. Творческая инцэлигэнция – это то, что надо!

 

– Вы не скажете, как проехать на пляж? – спрашиваем у бородатого в соломенной шляпе.

– Шоыаарите?! – проревела шляпа, обдавая непрошенных любопытствующих девятым валом перегара.

– Простите, есть ли у вас пляж? – робко обращаемся к соседу шляпы. Но тот вдруг оглушительно и неразборчиво начинает читать стихи, после чего падает под стол. Внимательно вглядевшись, замечаем, что все тут малотрезвые или просто невменяемые – сами по себе, без всяких дополнительных допингов.

 

Девушки утаскивают папу в сторону и дружно начинают нервничать. И тогда вступает мужская ария. Папа Петр наконец рассказывает притихшей аудитории про свое возвращение из армии, как город Харьков его поддержал. “Это было...” – начинает он, его просят покороче, и он соглашается. Короче: ему было двадцать лет, он демобилизовался, поезд его привез из Уссурийска почему-то не в Киев, а в Харьков. И надо было провести весь день в городе до вечернего поезда, ну вот точно как сегодня. Молодой дембель сразу был очень растерян, но решил, что Харьков похож на Киев. Ну вот эта кривоватая булыжная улочка, куда он забрел от вокзала, то и дело озираясь, чтобы найти обратную дорогу – точно похожа на улицу Карла Маркса киевскую (нынешнюю Городецкого). О! Да она ж и здесь называется Карла Маркса, надо же! Чувства тогдашние папины были тщательно взболтаны, как в миксере. Два года перед тем ходить строем от забора до обеда, выполнять приказы и не думать, а тут – всё незнакомое, чужое, тревожная свобода. И город Харьков, наверное, эту растерянность почувствовал, понял, бережно солдатика-киевлянина принял и сохранил, не дал ни заблудиться, ни напиться, ни попасть в руки строгих патрулей с риском сесть на гауптвахту вместо возвращения домой...

 

– Так что, – по-мужски уверенно подводит черту непривычно разговорившийся папа, – всё, что нужно, мы в Харькове найдем! Уж будьте спокойны.

 

К нам подходит большеголовый юноша, сидевший до этого за столиком кафе и что-то рисовавший на листах бумаги. Студент, наверное. Он дружелюбно улыбается и объясняет, что тут каждый занят своим делом, и лучше не мешать. Хотите узнать, как пройти? Расскажут, но потом еще и проводят, и разговором развлекут, и угостят кофе или пивом, никуда не денетесь, и подружитесь. Так что смотрите, это ж обязывает. Хотите узнать, который час? Скажут, но лучше ориентироваться по солнцу, потому что предположат, что вы же учились в одном классе, или встречались где-то, проводят, пригласят, далее по тексту... Как зовут? Юрек меня зовут, я художник, вот смотрите...

Юрек показывает нам рисунки. Они мастерские, точные, видна сильная талантливая рука.

 

– А от это, ребенок, гляди – ты, – говорит Юрек нашей Оле. Действительно, похожа. – А ты художником хочешь быть? – спрашивает он ее.

– Неа, – мотает она головой. – Я врачом буду. Дай-ка карандаш.

И дитя рисует на листе из юрековой папки огромный шприц, вонзенный во что-то, похожее... ну, в общем, куда врачи делают уколы.

 

Общий смех. А юноша Юрек оказывается городским фанатом-харьковофилом. Повезло нам. Он не только рассказывает, на какой надо сесть трамвай, чтоб добраться до пляжа, но и честно предупреждает что половина транспорта харьковского едет не по маршруту, не сейчас, или не берет пассажиров. И вообще на морде у него один номер, сбоку второй, водительница объявляет, что он по необъясняемым причинам едет по третьему, по пути ей сообщают, что там перекрыты рельсы и надо поехать в объезд... Так что держитесь!

 

Мы доехали до пляжа именно так, как и было сказано: с остановками по пути и поломкой трамвая в самом конце. Оставшийся километр шли пешком, по солнцу, травам и пескам. Место, куда мы прибыли, назвать пляжным можно было только при большой фантазии. Видимо, у харьковчан она имеется в избытке. Нам открылись два грязноватых типа озерца или речки, разделенные коллектором. Песок серый, берег зарос травой и чахлыми деревцами, отбрасывающими виртуальную тень. Народу оказалось неожиданно много в виде неподвижно лежащих и всячески развлекающихся тел.

 

Выбрали мы себе место подальше от курящих-пьющих-жгущих костерки, достали с почестями матрасный чехол (папа виновато вздохнул) и расположились стойбищем. Женщины тут же начали засыпать, потому как это у них в крови, у женщин: целебный сон. А мужчина, как и положено воину, ходил вокруг и сон своей семьи охранял. Поглядывая, впрочем, с интересом по сторонам и принюхиваясь. Попахивало шашлыком, хотя и неправильным, но вызывающим волны аппетита. Раздавались песни, хотя и неправильные, но далеко. Некоторые, особо добросовестные харьковчане тушили оставленные костерки водой, принесенной в консервных баночках. Трогательная забота об окружающей среде...

 

Неподалеку на зелено-жухлой траве лежал мужчина в ослепительно красной рубахе. По его лицу, как по книге с крупным шрифтом, ясно читалось, что он после вчерашнего. Близко от него расположилось несколько братьев по крови, пропитанной спиртным. Они попивали принесенное с собой из пластмассовых стаканчиков и смотрели на беспробудно спящего с сочувствием пополам с завистью. Наверное, им хотелось бы выпить того же, что и краснорубашечный, достичь такого же результата. Цветовая гамма бытовой сцены: ярко-красное на зеленом плюс серо-желтый колор лиц. Что это – импрессионизм, авангардизм или экспрессионизм? Пожалуй, нет: это первобытный капитализм...

 

Сон, конечно, занятие полезное, но спать весь день невозможно. Через несколько часов спящие проснулись от голода. Запах шашлыка уже не казался неправильным, навевая мысли о еде. Порылись в пакетах – ноль. Пусто. М-да...

– Поехали обратно в центр, разберемся, – сказал папа.

Пока шли, пока ехали – откуда ни возмись стали образовываться вкусные запахи. Где они раньше прятались? В окно трамвая врывается свежий сдобный ветер, аж скулы сводит. На заднем сиденье кто-то жрет огромный хачапури, сволочь такая, и сырный дух пронзает голодные киевские животы. Мы отворачиваемся в другую сторону, а в той стороне молодая мама поит ребенка молоком из бутылочки с соской. Мммм!!!

 

– Ничего-ничего, – подбадривает папа свой маленький табор уже на улице. – Сейчас. Рубль у нас есть? Есть.

– Но куда же мы пойдем его тратить, этот рубль? – озирается мама.

– Спокойно. Мы же однажды уже решили, что Харьков похож на Киев, так? А в Киеве мы не заблудимся. Все за мной!

И папа пошел наобум, повинуясь инстинкту, что с ним бывало редко. Пошел-пошел... Вот сюда, кажется... Теперь почему-то тянет свернуть налево...

– Почему налево? – останавливается мама, руки в боки. – Что это за улица?

– Гиршмана, – папа делает невинное лицо. – Фамилия хорошая, понравилась...

 

Всё-таки заставил девушек улыбнуться. И ведь нашел! Угол Сумской и Гиршмана, «Пирожковая», едой пахнет, ура. Да здравствуют Сумы, да здравствует неведомый Гиршман, и да здравствует Харьков!..

 

Заходим, заказываем, дрожащими от нетерпения руками расплачиваемся единственным оставшимся от отпуска рублем. Продавщица наливает нам три бульона в майонезные баночки вместо стаканов, кладет на тарелку три пирожка. Берем это всё и отходим, а в животе трубами уже играет бравурная музыка композитора Г. Свиридова «Время, вперед», и апофеоз близок... О, сладкий запах сдобного теста кривоватого пирожка с мясом! О, томительный аромат мутноватого бульона неизвестного происхождения! Как мы вам рады!..

 

Только отходим к каким-то столикам с грязноватой клеенкой и садимся, как продавщица кричит нам вслед:

– Шо такое, дайте другой рубль, этот рваный совсем!..

Папа краснеет и нервно вскакивает, намереваясь вернуть еду. Но мама невозмутимо дергает его за рукав, и папа садится обратно. Тогда мама спокойно и громогласно объявляет, что у нас денег больше нет, и как хотите. Можете склеивать.

– У нас другого рубля нет, – счел необходимым разъяснить папа. – У нас вообще... – Тут его дернули посильнее, и он замолчал.

 

Все присутствующие принялись нас пристально рассматривать, возможно, на предмет выяснения, уж не побирушки ли мы какие или, не дай Боже, цыгане. Но интеллигентные наши лица всё-таки дышат, видимо, неприкрытой честностью.

– Так у вас шо, денег нету совсем? – недоверчиво спрашивает продавщица.

– Шовшем... – полузадушенно отвечает Оля. Она торопливо, пока не отобрали, давится пирожком и бульоном, от этого у нее слезы на глазах. Продавщица смотрит на эти слезы, и ее лицо добреет.

Пока папа наблюдает описанную картину, вытирает пот со лба, успокаивается и поворачивается к своей порции – ее уже нет. А есть только невинное лицо ребенка с очень толстыми щеками, как у бурундучка.

 

– Да ладно, шо мы звери, – говорит продавщица, наливает в майонезные баночки еще бульону, кладет на общепитовскую тарелку горку пирожков, выкатывается из-за стойки.

– На, дитинко, поїж, – она ставит перед Олей еду. – Ти какіе любіш, з капустою ілі з м’ясом?

– Ш капуштой и ш мяшом люблю, – с полным ртом, “жалистным” тонким голоском говорит Оля. Она мгновенно включилась в ситуацию с намерением извлечь из нее максимум пользы.

Тем не менее добротой работницы общепита мы растроганы чуть ли не до слез. Вот какие харьковчане оказались гостеприимные!

– Я же говорил, – гордо заявил папа. – Это – наш город!

 

Мы начинаем чувствовать себя в Харькове, как дома. Или это сытость наступает?..

Немного в стороне пристроилась к своим майонезным баночкам группа подростков, то ли школьников, то ли студентов. С их стороны взмывают фейерверки хохота. Они пьют что-то красненького цвета, явно покрепче бульона. Напевают ритмичное, прищелкивая пальцами и закусывая шоколадными конфетами (под названием «Маркиз», как углядел зоркий от голода папа). Казалось, они поглощены собой и своей хипповой тусовкой, но нет, они всё видели и наблюдали.

 

– Шо за манера людей порванным рублем попрекать, люди ж голодные, вы откуда? Из Киева? О, ну так вгащайтеся... Ну-ка, Лешка, ну ка Юлька и Лёлька... – Они вытряхивают из карманов мелочь, покупают нам пирожков и бульонов целый поднос. Оля поглощает всё как автомат, а папе, конечно неловко.

 

Продавщица делится с какой-то зашедшей перекусить знакомой женщиной:

– Представляєш, ото сідять кієвляни, совсєм без деньох...

– Та ти шо?! – подхватывает женщина пенсионного сочувственного возраста. – От бедние! Атцтали від поєзда, воно канєшна бува... Ну от тебє мєлочь, нагодуй діточок...

Подогретые вином подростки хихикают. А в пирожковую заходят новые люди. Но это они для нас новые, а тут каждый каждого знает. Район, что ли, такой? Или харьковчане все между собой знакомы, как примерно соседи по этажу?

 

Хозяйка пирожковой вновь заводит свой рассказ о киевлянах, но ей не дают доформулировать. В игру включаются совсем развеселившиеся ребятки:

– Они не просто от поезда отстали, – объясняет для всех Лёша, – они потеряли память.

– Совсем. Амнезия у них, – печально подтверждает Лёлька.

– Тока и помнять, шо киевляне, – добавляет Юлька, подхихикивая.

 

Мы уже всё поняли и не спорим. И таки да, новые посетители радушно угощают нас пирожками, на которые уже, честно сказать, смотреть не хочется. А бульон из носу вот-вот польется. Но надо ж “держать” роль! А Оля поглощает всё, и как в таком маленьком тельце так много помещается?

 

Теперь все вокруг начали срочно добреть, как почтальон Печкин после подаренного ему велосипеда. Хотя добрей отнестись к нам, кажется, уже невозможно. Радушные харьковчане наперебой советуют нам сходить напротив, там памятник Шевченко в парке имени его же, очень интересный памятник, считается лучшим в мире памятником Шевченко. Почему? А потому что там не только товарищ Кобзарь, но и герои его произведений вокруг толпятся, которых скульптор Манизер ваял со знаменитых актеров того же театра того же Шевченко.

 

Уже на пороге нас окликнула продавщица:

– Рупь свій заберитє, не буду я його склеівать.

Забрали, конечно...

 

Мы выкатываемся на улицы Харькова как три шара, один маленький и два больших. Идем дальше бездумно, пытаемся купить воды, квасу... Каждый раз на порванный рубль ругаются и возвращают его, но напитки обратно не требуют. Неразменный рубль, прямо сказку нам Харьков устроил!..

 

Обратно опять проходим по знакомым уже улицам, мимо родных уже скверов. Смотрим, наблюдаем, слушаем разговоры. Мы, журналисты-писатели – гусеницы-шелкопряды. Всё, что видим, что наблюдаем и узнаем – превращаем в нити слов. Только лишь что-то происходит, слышится, замечается – гусеницы тут же воображают, как именно это будет соткано: вот так и этак, подлежащее-сказуемое-метафора. Нити получаются разные, но плетутся они постоянно. Ничем другим гусеницы не хотят заниматься. Потом кто-то щупает шелк, кивает одобрительно – годится, заверните!..

 

Идем по самому центру Харькова. Разгоряченные городом, не сразу замечаем, что как-то очень быстро стемнело, будто и не летний день. Всё небо захватила большущая черная туча, дунул ветер. Замер – и рванул еще сильнее. Выкатились из подворотен пластмассовые пустые бутылки, где-то наверху хлопнула оконная створка – и сразу грянул звон разбитого стекла. В небе сверкнула молния, кто-то из нас зашептал: «Раз, два...» На счет «три» ударило так громко, что заложило уши. И рухнул ливень.

 

Скорей, скорей укрыться, – чем, ведь зонта нет! – а матрасный чехол на что?! Наша троица накрылась сверху полосатой тканью, как плащ-палаткой. Ничего стало не видно вокруг, только одни только струи воды перед глазами, и всё. Вода, шипя, отражалась от булыжников, гулко барабанила по крышам стоящих автомобилей. Стало легко дышать. Мы бежали по центру, прикрывшись матрацным чехлом, и хохотали, высовывая любопытные мордочки свои наружу, чтобы осмотреться. Вокруг были прохожие под зонтиками, они нам улыбались. Вокруг были дома, ужасно похожие то ли на Главпочтамт киевский, то ли на ЦУМ, улочка поднималась вверх, и опять булыжники. И город будто говорил: ничего, ребята, дело житейское! Всё будет путем.

 

Вскоре ливень стал просто дождиком. Капли падали всё реже, потяжелевший чехол свернули и затолкали в полиэтиленовый пакет. Но светлее не становилось – значит, уже вечер близится. Значит, на вокзал? Пора прощаться?

 

Романтически настроенный папа стал убежденно развивать мысль, только что, видимо, пришедшую ему в голову: о том, что Харьков – город талантливых людей. Таланты вырастают здесь, как в теплице, и уезжают в Киев – продолжать расти. А после Киева и до Москвы добираются, надо же как-то поддерживать ихнюю культуру.

 

– Да и вообще, – совсем разошелся папа, – если в Киеве вам встретится необыкновенно талантливый дизайнер, журналист с бойким пером, умопомрачительный артист, поэтесса, литератор, режиссер, талантливая телевизионная команда – знайте: скорее всего, все они харьковчане.

 

– Так что, – веселится Оля, – говоришь, Харьков – это Киев? Да, па?

– Да. Ну, не совсем. Харьков – это Киев минус... эээ... минус...

Тут вступает мама:

– Минус пробки из-за проезда по центральным улицам высоких государственных лиц.

 

Оля хлопает в ладоши.

– Ура! Харьков – это Киев минус! Играем дальше?

Мы приближаемся к вокзалу, охотно поддерживая внезапную игру.

– Харьков – это Киев минус столичный апломб!

– Харьков – это Киев минус угрюмая ненависть к приезжим!

– Харьков – это Киев минус нервное остервенение прохожих!

Харьков – это Киев... Минус что?..

 

...Дробятся звуки, отскакивая от сводов вокзала. Мы ожидаем своего поезда, мы уже не здесь, мы нездешние... Прощай, Харьков, устроивший нам сказку с неразменным рублем, он же гривна. Мы долго потом хранили наш харьковский рубль на «черный день». Но потом он куда-то исчез. Видимо, нашел себе новых владельцев. А может, вернулся в Харьков?..

 

Кстати. Если эти строки прочитает тот проводник, который однажды недосчитался матрасного чехла, пусть обращается. Полосатый зверь еще жив и проживает в кладовке.