Сказки царского двора

---

 

Мой папаша был в тридевятом колене потомком великого князя Столобого, - это его так прозвали за ум и грамотность великую. Однако достоинство княжеское еще в седьмом колене кобыле под хвост пошло, так что вроде и сын боярский, а жил он простым мужиком-лапотником.

Трое нас, сыновей-погодок, у него было.

Старший – Емеля. Здоровенный бугай вымахал, белокур да курчав, как богатырь истинный. Силищи в руках не меряно. В общем складный и ладный весь.

Средний – Фома. Хоть и помельче старшего, а тоже будь здоров детина, и красотой не обделен – статен, подтянут, брит начисто всегда, серьга в ухе, - девкам шибко нравился.

Ну, а младший – Иван, я то бишь. Как вам сказать… О себе, как о покойнике – либо хорошо, либо ничего. Хотя, чего греха таить – обычный младший сын. На печи или на сеновале поваляться – это то самое, по мне.

 

Однажды случилась в царстве-государстве ни то смута, ни то война с иноземцами, точно не скажу, потому как хутору нашему не перепало в той мясорубке, - на отшибе мы жили, у черта на рогах, к нам и мытари царские иной раз не добирались. Да и сопляками мы тогда были - Емеле и четырнадцати не исполнилось.

А вот папаша под раздачу угодил. Дернула его нелегкая в столицу на ярмарку аккурат перед этим делом поехать.

Семь лет домой возвращался! Значит, пока царь-батюшка порядок в государстве не навел, папашу домой не отпустил.

Зато вернулся предок весь в парче, золота карманы полны, и грамоту царскую кажет: «Сим повелеваю Афона Остолопова назначить оружничим и дарую ему шапку боярскую».

Прогнулся предок неслабо – из грязи да в князи с суконным-то рылом.

 

«Собирайтесь, - говорит папаня, - едем в столицу, в хоромах жить будем! Тебе, Емеля, я уже боярышню родовитую приглядел – свадьбу сыграем. Ты, Фома, и сам себе найдешь, а ежели нет, то они тебя найдут. Вот тебе серьга в ухо с бриллиантом. С такой серьгой девки что мухи на… то есть пчелы на мед слетаться будут! А тебе, Иван, и вовсе разницы нет, где зад на печи пролеживать!»

Так и поехали мы столицу.

 

Столица – шумная, зараза! Людишки мельтешат, что мухи. А горластые! – покою от них нет. Хоромы батька знатные урвал, только с печью дела не важные, - печь неправильная, без лежака.

«Вот тебе палата отдельная с большущей кроватью – спи себе, Ивашка, в удовольствие. Только без надобности из хором не выходи, а то знаю я тебя – язык, что помело! Нынче за язык и голову потерять не долго!»

 

Зажили мы в столице.

Емеля вскоре женился. Боярышня смазливая ему досталась. Хороша, слов нет! Тесть его в царские приказы на работу посадил. Деловой стал Емеля, на козе верхом к нему теперь, не иначе! Весь в батьку – прогибается, боярскую шапку хочет.

 

Фому батя в дьяки пристроил. Говорит, у самого царя бывает! За каким таким делом – не пойму.

И какой-то не такой Фома стал. Он и на хуторе девок сторонился, хоть и бегали они за ним, а тут так и вовсе.

Однако ж приметил я в его палате румяна девичьи, сажу на жиру, что ресницы мажут, и хлам прочий девичий.

Ну, думаю, братец, видать зазноба у тебя краше Дуняши Емелькиной, раз ты прячешь ее от глаз наших. Во как влюбился, что хлам собирать стал! Уж не царскую ли дочь красотой своей пленил?! Серьга теперь у него другая – самоцвет крупный в ней! А морду бреет до синевы!

 

Пришел однажды папаша домой в час благодатный*, и говорит: «Царь-батюшка желает видеть сыновей моих. Говорят, дочку замуж выдать желает. Собирайтесь, едем во дворец, до вечери поспеть надобно».

А меня в сторонку отвел, и шепчет: «Ты, Ивашка, рта не раскрывай, когда у царя будем, а то ведь не равен час, зад твой не на постели лежебокой, а на колу окажется».

Мне два раза объяснять не надо: «Я, - говорю, - батька, немым прикинусь, на всяк случай».

 

Приехали мы во дворец, а там народу! – не протолкнуться. Вот, думаю, чудеса! Как жить в доме, коли это не дом, а проходной двор? Все галдят! Все перешептываются! Жалко царя с царицей, - это ж что ж за жизнь личная, когда в хоромах, как на ярмарке?

 

Стоим мы с отцом, Емеля с нами, - себя лишний раз показать, ему-то к царю не к чему – женат уже. А Фома и так где-то здесь, в базаре этом затерялся, - он-то дьяком при царе!

Вдруг дверь в царскую палату отворяется. Смотрю, вроде Фома выходит. Смотрю лучше – не признаю брата: взлохмаченный весь, морда красным горит, потный какой-то. А глаза… матерь пресвятая богородица! Ресницы сажей вычернены, щеки в румянах!..

Слышу, шепчутся, хихикают вокруг. Тут я к батьке поворачиваюсь, и говорю, про немоту свою мнимую позабыв: «Это что ж, батя, за Содом получается? Это ж зачем ты меня сюда привел? Я молчал час добрый, но чую, что если дальше молчать буду, то и меня как Фому на «кол» посадят!»

Батя меня затыкает, а людишки аж рты раззявили.

«Тише ты, дубина стоеросовая! А то и впрямь на кол пойдешь, да настоящий!»

Емеля меня локтем толкает и шепчет: «Ты, Ивашка, помолчи! Тут ведь все спины гнут, да случается, не в ту сторону. Служат царю-батюшке! Всё служба!»

Притих я. Наблюдаю, что дальше будет. Фома наш, будто Золушка в полночь драпанул с глаз долой, едва сапоги свои красные сафьяновые не потерял.

 

Стрельцы, что у дверей, к царю боярина пропустили, тот с минуту там побыл и вышел с грамотой, фамилию на букву «А» зачитал. Смотрю, пошли три сына с отцом к царю. Ну, думаю, до нашей «О» пока доберутся, и палата опустеет.

«Батя, - говорю, - ждать нам еще долго, а мне уж невтерпеж. Скажи Христа ради, где надобность справить?»

«Одна морока с тобой, Ивашка! Олухом ты был, олухом и остался! Ступай на двор – там теремок увидишь – то по надобности теремок».

Вышел я из дворца, огляделся – не пойму где искать. Стрельца на дверях спрашиваю: «Скажи, служивый, где тут у вас терем?»

Сам не знаю, почему спросил про терем, а не про теремок. Подумал, раз уж хоромы - дворец, то и теремок теремом быть должен.

Он так недоверчиво посмотрел на меня, и говорит: «А тебе на кой ляд терем понадобился?»

«Нужда, - говорю, - припрет – сам узнаешь! Ты, мил человек, мне направление укажи, а дальше я сам. Нужда у меня срочная».

Он опять на меня посмотрел недоверчиво. Потом говорит: «А ты кто такой, чтобы в терем тебя пускать?»

«Как это кто?! Да я!.. Иван я, сын боярина Афона Остолопова, брат Емели из приказов, брат Фомы, дьяка царя-батюшки!»

Про Фому я, наверное, зря ляпнул, да слово не воробей…

«Ну, - говорит, - раз Фомы брат, то в терем тебе можно!»

Говорит шельма, и хохочет.

«Ступай, - говорит, а сам ржет, закатывается, - за угол, там терем с башенкой увидишь. Стрельцам сразу скажи, что Фомы брат – пропустят!»

 

Терем с башенкой я нашел, стрельцам сказал, как научил. Внутрь вошел, и хожу, ищу, где же тут место то, - терем большой, дверей много, а богатые какие! Ну, думаю, царство наше государство – богаче не бывает! Такие теремки для надобности только у нашего царя есть!

Открыл я одну дверь, голову просунул посмотреть, а там три девки девицу голую обступили, платье на нее надевают!

Я глаза выкатил, и смотрю, башку назад высунуть не в силах, - не каждый день такое за дверью показывают!

Как завизжат девки, да врассыпную! Платье на ту, ладную да пригожую, так и не надели. А она стоит голая, взгляд волнующая, и смотрит на меня, как на невидаль какую, - рот раскрыла да глаза вытаращила, ни завизжать, ни с места сдвинуться не может.

 

Как зашел в светлицу, я припомнить не могу. Знаю, что девки все сбежали, а остались мы с ней вдвоем. Про нужду-то я позабыл, вернее ее другая нужда застила… Справил… обе, - теремок в тереме нашелся.

 

Вернулся я в приемную палату к сроку. Батька уже сердцем занемог, покуда меня дожидался, но обошлось – удара не случилось. Только прошептал он недовольно: «Одно слово, что Иван-дурак!». Громко такое говорить не принято было, - царя тоже Иоанном величали!

 

Позвали нас. Вошли, чинно раскланялись. Вслед нам боярин вбежал, все на меня косился почему-то.

Подошел тот боярин к царю, и шепчет что-то на ухо, а сам с меня глаз не сводит.

Царь вздрогнул, тоже на меня зыркнул.

«Как зовут тебя, молодец? - спрашивает».

«Иваном, - отвечаю. – Батька в твою честь, царь-батюшка, имя дал»

Сам кланяюсь, а в мыслях уже кол заточенный представляю, - сидеть мне на нем, думаю. Боярин-то наверняка про мои теремные похождения царю докладывал.

Вдруг царь как захохочет! Да так весело, что и мне смешно стало.

«Ты, - говорит, - Иван, не только именем в меня, а и нравом тоже! Бери, - говорит, - дочку мою в жены, коли приглянулась шибко! Мне удалые воеводы нужны! Свадьбу справим, поедешь в город Новегород первым воеводой, от Батория-короля защиту держать будешь!»

 

Вот так и я прогнулся – с печи, да в воеводы!

Ведь у нас что главное? - связи!

 

Жили мы с царской дочкою долго и счастливо, потому как вероломный король Баторий богу душу отдал, и защиту держать стало не от кого.