Марина Воронина

 

Что ценнее: опыт или впечатления? Применительно к загранице, я имею в виду. Я и сейчас этого не знаю. Вот слушаю Анну, вернувшуюся из Турции – ах! ох! отдохнула, женщиной себя почувствовала! вот что значит заграница! Потом смотрит на меня и осекается: не разбередить бы рану.… Какую рану, Анечка! Как объяснить, что чешские неприятности – поскольку закончились – часть моей бесценной жизни. Наука – бесспорно. Жизнь, она такая – учит и учит, за что и спасибо.

Я еще в Москве догадалась что будут сплошные приключения. Те, которые на свою задницу. Все же об экстриме как-то не думалось. Признаю, в сорок надо соображать, куда лезешь. Не девочка. Здоровье не то. Воспитание. Правильно люди говорят...

 

- Работу мы тебе найдем. Нескоро. А за квартиру плати сейчас.

- У меня нету…

- Ты что, совсем без денег приехала? Володя, поищи там у нее…

- Правда – без денег!

- А жрать что будешь?

- Так я думала... Я же на заработки ехала, мне обещали.

- Я тебе ничего не обещала! Ты знаешь, что русских здесь не любят? Вы и работать совсем не умеете. Ленищ-щи...

Спать мне определили на полу. Снизу вытертый плед, сверху рваная простынка.

Утром проснулась от криков. На кухне разве что кастрюли не летали. Едва понимая западно-украинский ор, смысл уловила: две бабы голосили про меня. Что я ночью храпела и меня надо выгнать. Хозяйка со славным именем Эдита, накануне велевшая меня обыскать, кричала русским матом:

- ...! Пусть живет! Пристроим - дырки найдутся! Ты тоже не сахарная, потерпишь. Или плати за всю комнату разом. Там места еще на четверых хватит. Не нравится - п...дуй домой!

Так рождалась моя гастарбартерская одиссея. Я слушала первый лай и плакала. Но смертельная тоска на вторые сутки – это рановато. Кип смайл! Ничего другого не остается.

 

А все началось в России, когда я решила, что можно избавиться от проблем, убежав от них. Купила в фирме звучного наименования «Миллениум» путевку в Чехию – дешевле на тот момент не оказалось. Сулили работу горничной, 500 баксов в месяц. Думала – отсидеться, заработать долларов – дцать, и вернуться домой, как ни в чем не бывало. Желание смыться смыло и службу, и дружбу, и семейный быт, и обязательства с обещаниями. Выбралась.

В золотой Праге поняла: пропасть, от которой бежала, была ложбинкой. Взамен разверзлись бездны бездонные. Предстояло их преодолеть или же сгинуть без суда и следствия.

Досадно, что в истине – от себя не убежишь – я убедилась при возвращении. Порядком истерзанной и побитой, мне заново пришлось решать все те же проблемы, вживаться в систему. По-прежнему никто никого не жалел. Но наука подпольной Чехии сказалась-таки: плюнула на все и замолчала. Я к своему берегу уже прибилась.

 

Спасало то, что закарпатцы падки на деньги. Я жила в квартире, где обитало еще семь человек. Время от времени я с кем-то сталкивалась на кухне, но одну девушку не видела никогда. Ее молодой муж пояснил: работает. По 18 часов в сутки каждый день. Приходит, чтобы вздремнуть, переодеться и ванну принять.

- Но зачем?!

- Деньги нужны.- Смотрит на меня муж, как на дуру.- Заработаем, дом на Украине купим. Главное, год-полтора продержаться…

Помню, одна товарка – Татьяна – рассказала свою историю. В черные жинки (нелегальная рабсила) Татьяна попала три года назад. Мыкалась по подработкам, заработка, что сулили на родине вербовщики, не попадалось. Потом предложили ехать за

Прагу, шлифовать гранит. Платили неплохо. Сил хватило на несколько месяцев. Заработав сколько-то тысяч долларов, Татьяна решила уехать в свой Ужгород. Там родители воспитывали ее дочь. Накануне отъезда к Татьяне явились двое пареньков.

- Тетка, половина денег наша.

- Хлопцы, так мне самой дюже надо. Не дам, простите Христа ради.

Пареньки спорить не стали. Избили Татьяну так, что та неделю в лежку лежала, пока ребра срастались. Деньги, за неподчинение, забрали все. Кое-как, почти пешком, вернулась жинка в Прагу. В Ужгороде без денег ее все равно бы не приняли.

Когда мы встретились в подвале ресторанной кухни, о возвращении домой она уже не думала. Бойко спорила с чешскими поварами, подбирала остатки еды с тарелок – для безработного сожителя. И была беременна. После 12-часовой смены, когда я опухшими от воды руками стягивала насквозь промокшую одежду, Татьяна продолжала уныло сидеть на полу раздевалки.

- Та шо мне спешить… Езденки все одно нету. Ночного трамваю дождусь и покачу к мужику своему, пропади он. Помереть бы…

От «помереть» ее держала мечта когда-нибудь удачно заработать. Половину, конечно, хлопцам, без разговоров.

Так что, пока существовала возможность на мне поживиться, меня не трогали. Работу искали усиленно всем кагалом. Нашли, да не одну (о чем ниже). А потом.… То ли полюбили меня западанцы, то ли жалели. Я была одна русская – против них, против чехов, против всей той гнусной жизни вообще. С любопытством – выстою или нет,- меня вели по задам эмиграции, подсобляя не упасть духом. Там кружку дорогого «Гамбринуса поднесут – восторг! Там графский средневековый замок покажут – упоение!..

 

В итальянском «Сквере» на Староместской площади я мыла посуду десять дней. Золушка во плоти. Строго-настрого было наказано: не останавливаться! Если присядешь отдышаться, значит, нечего делать и

подбросят еще работы, а то и вовсе решат, что ленивая – выгонят. Смена 12 часов через 12, деньги через полтора месяца по результатам работы.

Из всего, что пришлось узнать и пережить в Чехии, меньше всего хочется вспоминать ту мыльно-паровую каторгу. Но почему в мире происходят революции, я поняла именно там, в «Сквере».

 

У женщин должны быть красивые руки… Ничего не хочу об этом знать, как и том, что я женщина. Я – посудомойка, раб кухни престижного ресторана. Правила нормального существования перечеркнуты. «Мелкая утилитарная цель» - выжить. Но руки… Пухлые ладони утопленника, ногти растут вширь и крошатся, как бракованная сюда, кожа до локтей зудит сыпью. В трамвае ночью, по пути на хату, я украдкой ем уворованное кешью, прячу от глаз людских свои руки. Впрочем, никто и не смотрит. В ночных трамваях ездят, главным образом, обкуренные подростки и бомжи. Спят в тепле и покое, покачиваясь. Зажимают добро ногами.

Ночную трамвайную жизнь вел и Саша, еще один сосед по квартире. Вспоминая бомжовское прошлое, учит меня:

- Жить можно. Если ситуация совсем испохабится, попробуй перекантоваться на трамваях. Глядишь, все и устаканится. Поверь опыту.

Саша явился в Прагу четыре года назад. Тоже по нелегальному найму. Устроился чернорабочим на стройку, спал в бытовке-вагончике. Была зима. Ветер, студено. Вагончик почти не отапливался, пол всегда оставался мокрым. Ворчал и наворчал: отобрали у него бытовку. Жилья не было. Пришлось вести трамвайную жизнь. После работы сядет Саша в теплый вагон и спит. В депо разбудят, пересаживается тогда на следующий маршрут. И так из конца в конец города до утра. Потом на стройку. После вновь на трамвай. Выдюжил. Теперь Саша чист и сытен. У них с женой отдельная комната в квартире. Каждый день горячий душ.

 

«Укрепление авторитета, деловых качеств и творческих возможностей ведущих представителей промышленности, менеджеров и ученых, обновление традиций и

сотрудничества чешских и российских предпринимателей, развитие сотрудничества в рамках европейской интеграции» - лишь одна из задач международного клуба менеджеров, куда я попала после «Сквера». Председатель – Володя Васильев.

Маленький, круглый, бывший советский комсомолец владел культурно-развлекательным комплексом «Подкова» в 15-ти километрах от столицы. Ресторан, варьете, банкетный зал, гостиницу, сауну, караоке-бар, фитнес-клуб и прочая-прочая обслуживали двое: я и Марийка. Мы мыли полы, посуду, окна, стирали скатерти и салфетки, крахмалили простыни, чистили овощи, натирали латунные поручни и зеркала, пылесосили диваны, убирали листву из фонтана, мели площадь и стоянку для автомашин, отглаживали форму поваров и официанток. Ели, что подбрасывали повара. Спали в каменной комнатке при кухне.

Каждое утро мы, прежде всего, брали в руки швабры и шли натирать ресторанные плацы. Огромные окна заливало солнцем. Мнилось, будто окружающее великолепие тоже наше. Хотелось посидеть за пустой барной стойкой. Но Марийка решительно нарушала уютную тишину пронзительным воплем Верки Сердючки – дева-а-чки!.. И мы запрягались в работу. Я быстро полюбила незатейливое творчество украинского скомороха. Бесшабашное – ой не буду горевати, буду танцевати!.. – утешает, если сидишь, как выражаются чехи, в глухом перделе.

Все нелегалы слушают свою смешную Сердючку.

 

Предположение, что с русским хозяином, культурным человеком, богатым собственником мое положение как-то изменится – не оправдалось. Я оставалась в роли бесправной, понукаемой рабсилы. У которой даже не спрашивали, как ее зовут. Страх нелегала перед полицией – главное состояние после страха остаться выброшенным без гроша, известен всем рабовладельцам, Васильеву он был известен в том числе. Они использовали наш страх на полную катушку.

Заканчивался месяц батрачества на Васильева. Скоро должны были выдать зарплату – 12 тысяч крон. За три дня до этого приятного события нас с Марийкой с потрохами отдали полиции.

Все дело было в ней – худенькой девочке 18-ти лет с растрескавшимися пятками и больным желудком. В «Подкове» безвылазно она провела последние два года и собиралась вернуться в Украину – паспорт править.

- Боженьки! Как все надоело!- восклицала она, ловко очищая заскорузлый корень сельдерея.- Домой хочу, к маме. Гулять буду допоздна с девчатами, веселиться, хлопца заведу.

Марийка приехала в Чехию несовершеннолетней, и потому не попадала даже в разряд черных жинок. Она вообще была никто – необразованная, трудолюбивая батрачка. «Подкова» стала для нее настоящим подпольем, откуда она практически не выходила и даже не получала денег. У нее был с Васильевым договор: ежемесячную зарплату оставляли якобы на хранение в сейфе, взамен Марийка получала 200-300 крон на карманные расходы. Телефонный кредит пополнить, кофе прикупить. Собравшись домой за паспортом, она забирала свои сбережения – почти 300 тысяч крон. Отдать в одночасье

этакую сумму было выше сил тех, кого девушка два года обслуживала. Марийку, и меня заодно, сдали федеральной полиции.

 

Чехия готовилась к вступлению в Евросоюз. В крупных городах шел повальный полицейский шмон. У каждого третьего прохожего спрашивали документы. В поисках нелегалов прочесывались магазины, склады, стройки, кухни. На улицах мигранты не раскрывали рта: даже акцент привлекал внимание федералов. Даже неторопливая походка и уставший взгляд. Свое пребывание в «Подкове», в пригороде Праги, я считала везением.

И вдруг – здрасьте-пожалуйста – облава.

Выдали нас по какой-то хитрой наводке. Руководство даже не оштрафовали за использование нелегальной рабочей силы. Меня

взяли сразу, у мойки с посудой. Я не успела толком ни расстроиться, ни придумать легенду для облегчения своей участи. Только очень было жаль, что с Чехией придется прощаться, не окупив даже трат за дорогу.

Вежливо держа под локоток, полицейский отвел арестантку в канцелярию. Там уже толпился народ. От стола к столу метался администратор с выпученности от растерянности глазами. Не менее десятка женщин, облаченных в мешковатые черные брюки, с пистолетами на поясах, чего-то нервно ждали. Оказалось – Марийку.

Бедная девка, увидев вползающих в ресторан федералов, в панике бросилась наутек. Ну, понятно: погоня, выстрелы в воздух, заламывание девичьих рук, лязг наручников.

Эскортом, разными дорогами, нас повезли в Прагу.

Полицейским ехалось со мной тревожно, после Марийки-то с ее спектаклем. Вдруг эта тоже чего-нибудь учудит? Они то и дело пригибали мою голову к сиденьям – не вертись, не рыпайся. «Ой, пане-панове, любви нет ни на грош»- дурашливо напевала я в ответ. Страх последних двух месяцев исчез. Все! Свободна! Прочь рабский труд, прочь клиенты! О, Прага, да ты, я вижу, красавица! Здравствуй, сердце Европы. Вот она – я. Вышла из подполья. Здравствуй.

 

В полицейском участке мне было по-прежнему неудержимо весело. Конвоиры вежливо улыбались. Как было не смеяться, когда порядочную дотоле женщину всамделишно, на полном серьезе, фотографируют в анфас и профиль, мерят рост, снимают отпечатки пальцев. Правда, здесь заминка вышла. Отпечатки не отпечатывались. Техника выдавала следы гладких подушечек. Посмотрели на пальцы в лупу.

- Вы где работали? На кухне?- поинтересовался инспектор.

- Да, пане.

- Сочувствую. Отпечатки почти смыты.

- Навсегда?!

- Нет. Восстановите, если вернетесь домой.

Следы в полиции я все-таки оставила. Старым дедовским способом: окуная пальцы в краску.

После нескольких часов нудиловки меня отпустили на все четыре стороны. Просто выставили за дверь, влепив в паспорт печать о депортации из страны в течение трех суток. Объяснениями моих новых прав и обязанностей никто никого не утруждал.

Марийки я больше не видела, как она уже не увидела свободы. Из полицейского участка ее этапировали прямиком в так называемый криминальный лагерь. Долго проверяли личность, Марийка, говорят, плакала безостановочно, потом под конвоем ее отвезли на границу и сдали на руки украинским властям. А девочка хотела вернуться в село королевой.

 

Я не знаю, что такое азил. Испробовав на своей шкуре, так и не поняла до конца сути самого слова. Иди в азил, проси азил, живи на азиле, забудь про азил. С французского, азил – это изгнание. Уж очень трагично. Мигранты мыслят проще и шире – как место, куда нужно отправиться, чтобы попросить убежища. Не в полицию и не в посольство. В лагерь. Где высокий забор и собаки по периметру. Конец и начало. Точка, где судьба останавливается.

Получив депортацию, я туда и двинулась.

Что подвигло меня принять азил, коротко не объяснить. То был эксперимент нечаянный.… Три дня, за которые требовалось покинуть страну, показались слишком малым сроком, чтобы посмотреть, наконец, Прагу и вообще заграничную жизнь. К тому же, не было денег на обратную дорогу. А журналистское любопытство – было. Я приняла решение. И ступила на дорогу, по которой буду идти долгих пять месяцев, с которой сойду, выхлебав чашу беженца до дна. Проблему – как убедительнее отказаться от родины – я пока запрятала поглубже.

 

В маленькой Чехии, в 217 раз меньше России, расположено двенадцать лагерей беженцев. Сотни тысяч мигрантов стекаются сюда, чтобы проложить маршрут дальше в Европу. Чехия – лишь перевалочный пункт. С видом на жительство открываются границы в более сытные страны. Государство знает об этих устремлениях. И внимает душераздирающим историям вполуха. За 15 лет из ста тысяч ходатайств о предоставлении убежища положительный ответ получили три тысячи беженцев. Остальные влились в плотные ряды нелегалов. Недаром с преступностью в стране нелады. Сам президент полиции Иржи Коларж признавал печатно, что «наша страна плодит воров». Но средства, которые получает Чехия от международных организаций за содержание лагерей и возню с мигрантами, окупают издержки.

Все это я узнала потом. Прежде нужно было достичь Врат адовых.

 

Вот он – лагерь Вышни Лхоты, главный распределитель и отсекатель алчущих чужеземного хлебова.

Последняя сотня метров. Сумки отяжелели, ноги зашаркали. Добрела до запертых ворот и встала. Что дальше-то? Тишина. С той стороны меня разглядывало интернациональное сообщество.

- Полный пердел,- пробормотала я и догадалась нажать на звонок. С трезвоном вошла в приоткрывшуюся щель. Мое угольное ушко.

За воротами повторилась уже привычная полицейская процедура со шмоном вещей. К вечеру меня препроводили в отстойник.

«Мы такого не видали никогда». Большая комната с матрацами по углам, ряды деревянных кресел, как в сельском клубе, посередине стол, заваленный стаканчиками, объедками, полупустыми бутылками с водой. Двухъярусные нары – для избранных?- на которых вместо подушек громоздились баулы с вещами. Цыганские дети с визгом гонялись друг за другом. Татуированный косматый мужик в рваной тельняшке протянул мне иголку с ниткой. Молча вдела. Тот осклабился и сел рядом – зашивать дырки.

- Эй! Эй!- послышалось из угла. Оглянулась. Охранник делал знаки – подойди. Вручил на руки сухой паек и какие-то бумаги.

- Ну и?- спросила я.

- Ано.- Строго ответил охранник. Не приставай, дескать, сама разбирайся.

Ощущение надвигающейся угрозы забурлило в животе. Почему меня подсадили к этим людям? Чего хотят?.. Спросить было некого. Разноязыкий народ жался к своим сумкам, прятал глаза от встречных взглядов. Вдруг донеслась знакомая до боли украинская речь. Ринулась. Объясните, парни!.. По-быстрому пояснив, что к чему, парни однозначно отвернулись.

Ну что ж, сама значит сама. Все равно обратно не выпустят. Закон выживания в волчьей стае моя страна давно и успешно отработала. Я подошла к загаженному столу и смахнула все на пол. Разложила свой паек. Налила жидкого сладковатого чаю из крана в стене. Уткнулась в выданные бумаги. Спать, подумала, буду также – просто сброшу с нар лишнюю чужую сумку. Пусть кто видят, знают: задевать такую не рекомендуется. Загрызу.

- Руса – руса?- цыганка протягивала мне кусок курицы.

- Да, романэ, русская. Спасибо…

Цыганка, улыбаясь, отошла.

 

Если за всеми нами наблюдает с небес Бог, то за упырхликами – лагерная администрация по мониторам. Не знаю, что они углядели в моем поведении, но на интервью меня вызвали через два часа вместо обычных двух недель. На интервью – значит, на допрос.

Интервью в отстойнике – самое важное, что должно с вами случиться, если вы попросили убежища. Именно то, что там будет сказано, потянется отныне за вами шлейфом, определит удел.

Легенды и сказки выдумывают разные, лишь бы пожалостливее. Правды о своей предыдущей участи не говорит никто, потому что не проникнется Министерство внутренних дел простой безрадостностью существования. Экономические проблемы в расчет не берутся вообще. Только политические. Считается, что если ты дома не сумел нормально жить, то и нигде не сможешь. Нахлебников плодить – дураков нет.

Я, чтобы не врать и на последующих допросах не путаться, решила рассказать о горькой доле российских журналистов. Гонениями на них и на себя лично объяснить – почему, собственно, здесь нахожусь. Чем не политика?

Но с каждым часом неустанных, повторяющихся вопросов понимала: не верят. И не потому, что я была неубедительна. Министерским служкам мнилось, что я рассказываю о ком-то другом, не о себе, ведь невозможно, чтобы в провинции творились те же безобразия, что в Москве. Что публикации запрещают, что газетчикам зажимают рты по всякому поводу, и даже если ты решил высказаться насчет неудачного расписания

автобусов, тебя разругают и вызовут на ковер… к начальнику автовокзала. Угрозы по телефону, вынужденные беседы с братками, повестки в суд – до последнего времени обычное дело в практике тех, кто еще не забыл, для чего существуют газеты и придумана свобода слова. До последнего, потому что и братки теперь заткнулись, как газетчики, а для того, чтобы в изданиях все отражено было правильно, власти достаточно выразительно пошевелить бровями. Чехи не верили, что в России оставаться нормальным журналистом, не соглашаться быть тупым пропагандистом и публикатором административных речей, чревато как минимум потерей профессии. Я позорить профессию не хотела. В возрасте, который по теперешним меркам считается старостью, переквалифицировалась в стрингеры. Это давало свободу хотя бы оставаться самой собой. Я писала чаще и резче, продавая статьи за копейки газетам, где еще пытались сохранять остатки независимости. Знала, что рисковала каждым написанным словом. Знала, что рано или поздно получу по счетам. Знала, что ни один журналист за меня публично не вступится.

Чехи ничему не верили. Их смущало, что на протокольный вопрос – вы чего-то боялись на родине?- я, дура, гордо отвечала – нет!

Словом, мы все запутались. Отвергая методы власти, я эту самую родину продавала, а чехи не могли взять в толк, какие могут быть ужасы и опасности, если все равно не страшно. Противно до блева – такого в их реестре не значилось.

После допроса меня, наконец, определили в лагерь. Ждать, какой выпадет жребий.

Мы не воры, не разбойники, мы – простые хороводники. Кто только не обитал в приемном центре Вышни Лхоты! Вьетнамцы, грузины, словаки, чеченцы, африканцы, монголы, болгары, казахи, украинцы опять же. Одна русская и одна белоруска. Все носили кличку упырхлик (беженец по-чешски), каждый имел идентификационный номер. Если до этого я была безымянной черной жинкой, то теперь получила взамен имени собственного кодовые семь цифр.

Запрятанные к подножию Моравских Бескуд, мы не замечали ни красоты гор, ни дружного цветения весны. Стояние в очередях заполнило все существование. Мы хмуро топтались в очереди на обед, ждали вызова к врачу, ждали, когда откроется дверь секача, где за пять крон можно купить куртку или штаны – дар армии спасения. Одежка

настолько устаревшая, что секонд-хэнд по сравнению с ней – бутик. Особенно внушительная очередь выстраивалась к окошку лагерного магазина. Не сразу пробьешься и к плитке, чтобы сварить кофе: одной на весь женский барак. А сидело в бараке порядка сотни человек, не считая малых детей. Три душевых отсека (без дверей) – тоже не быстрое удовольствие. Очереди не было только в библиотеку – самое унылое место из предлагаемых. Оставалось с кем-нибудь дружить. Своеобразное занятие в лагере. Выдаваемые бесплатно презервативы говорили сами за себя.

Дабы уберечься от домогательств, я выбрала в наперсники болгарина Петера Ангелова. Самого затрапезного мужичонку зеленой (мужской) зоны.

Мы познакомились в очереди на рентген.

- Скажите, здесь нигде нельзя выпить?- склонился он к моему уху.

- Выпить? Вы что, с луны свалились?

- Жаль. Так хочется хорошего красного вина.

Благородно так сказал, со значением. Одет же был – хуже не придумаешь. Выцветшая куртка с обтрепанными до ниток рукавами, ободранные ботинки, засаленные вонючие брюки. Неприлично даже для упырхлика. На азил пришел, потому что помирал с голоду где-то на пустырях Брно.

Я была первой за последние полгода женщиной, заговорившей с ним. Мы стали дружить. То есть, встречаться после завтрака за столовой и прохаживаться по лагерю на потеху всем.

Я заставила Петю пойти в секач и купить другую куртку.

- Пять крон?!

- Петя, я помою полы в общежитии и заработаю тебе эти пять крон.

То, что купил Петя, было много хуже того, что он уже имел.

От студеного ветра у Пети постоянно болели зубы и мы много времени убивали на то, чтобы найти таблетку анальгина. (В отличие от презервативов, на таблетки существовал запрет). Другим занятием было занять у кого-нибудь три кроны на стограммовый пакетик дешевого кофе. За приготовлением дотошно разрабатывали план перехода границ, чтобы очутиться в Дании – мекке нелегалов, где беженцам на прокорм платят полторы тысячи евро вместо трехсот крон, как в Чехии.

Еще Петя хотел на мне жениться. На время он забывал о Дании и говорил:

- Ты знаешь, какое в Болгарии вино? М-м-м.… Поедем, вместе станем за виноградом ухаживать, сок давить. У меня ведь дом свой, плантация.

- Зачем же ты уехал от такого богатства?

- Сыну на свадьбу денег заработать. Не получается пока.… А вот в Дании, как переправимся, сразу властям сдадимся. Я ему прямо из лагеря евро буду высылать.

Пришел трансферт, и дружка моего этапировали. В какой лагерь постоянного пребывания он попал – не знаю. Телефона своего Петер Ангелов мне не оставил.

 

А потом подошел трансферт и по мою душу. Из приемного центра меня, вместе с партией других бедолаг, ожидающих решения МВД, перевезли в жилой лагерь Костелец над Орлицей. Два часа автобусом до Праги. Сорок минут – до краевого центра Градец Кралове, что на Эльбе.

Повезло. Большинство просителей попадало совсем в глухие места, такие как Страж, Сэч, Збышев или Кашава. При одинаковом послаблении режима порядок жизни там оставался прежним: есть и спать в пределах зоны. Счастливчиками считали тех, кто оказывался в Бэле Ежова. Близость автомобильного завода позволяла работать (несмотря на запрет), не расходуясь на жилье и харч. Лагерь обеспечивал все.

В том числе, успокоение нервов. Для чего в столовой всегда находилась емкость бесплатного чая. С бромом. Никакая другая вода для питья в лагере не пригодна, кроме этого чая. Вот и пьешь. Потом спокойно смотришь телевизор и не маешься ни тоской, ни скукой. Некоторые в таком состоянии пребывают долгие годы.

Жили мы на краю Костельца, в казармах бывшей советской воинской части. На улице Красной Армии. В город захаживали пиво пить.

Городок, конечно, булыжный. На желтой ратуше бьют часы. Мраморные ангелы стерегут покой усопших. Тихо везде, не только на кладбище. Идешь по каменной улочке – ни встречных, ни поперечных. На дверях ювелирной мастерской объявление: «Жителей лагеря просим не стучать и не входить». А так, обслуживают везде. Если молчком, кто же догадается, что ты «житель лагеря»? Улыбайся, главное. Лицо расслабь.

 

Я целыми днями бродила по окрестностям. Растаскивала по обочинам расползшихся после дождя улиток, огромных, как вареники. Поражалась обилию живности всякого рода. Провинция России уже не может похвастать ни вольными табунами жеребцов, ни рыбными бурунами в речках. Здесь это обычное дело. Кролики прыгают, косули пасутся. Пара диких уток заводит семью. Я хожу, смотрю. Никто меня не боится. Набрела на страусиную ферму – ни одна собака не выскочила облаять. Любой прохожий с тобой здоровается.

Чем не жизнь? В таком покое или медовый месяц проводить, или на старости лет мемуары в благополучии писать. Может, когда-нибудь я за этим в Костелец и вернусь. Сниму домик возле Частоловицкого замка 13 века, где экскурсии проводит вернувшаяся из эмиграции наследная графиня, и стану жить-подытоживать.

Но быть приживалкой на чужой земле невыносимо. Я стыдилась беженского положения. Игра с государством в кошки-мышки затянулась. Пора было ускорить финал. На это потребовалось еще три месяца.

 

Полиция разрешила мне уехать в Прагу. Но каждые две недели велено было возвращаться в лагерь на отметку – вот ваш упырхлик, в наличии, под надзором и контролем.

В Праге я попала в руки знаменитой Ренаты.

Первая наша встреча произошла еще до ареста, в «Подкове». Ухоженная пятидесятилетняя баба, всегда в узких юбках, с двумя мобильниками на поясе. Когда на своей «Тойоте» она по утрам подъезжала к комплексу, Марийка материлась. Работа, которой она нас заваливала, должна была компенсировать ее собственное безделье. Не помню, наблюдала ли она облаву, но когда я вернулась из участка, Рената все уже знала.

- О?- удивилась она.- Отпустили? Будешь работать?

- Нет, я за вещами. Еду на азил.

- Вот оно как. Это хорошо,- задумчиво сказала Рената.- Ну, давай я тебя на прощание пивом угощу.

За пивом выяснилось, что мы землячки. Я из Нижнего, она из Чебоксар.

- Нет-нет! Я тебя не брошу. Оставь телефон, что-нибудь придумается.

И когда «придумалось» - вызвонила. Я уехала из сонного Костельца в Прагу. К ней.

 

Рената жила одиноко в съемной двухкомнатной квартире. Одна комната полностью предоставлялась мне. Рыжая мебель на белом полу, зеркало в полстены – после углов, после железных нар лагеря это было как счастье. Стоимостью шесть тысяч крон в месяц.

- Деньги будут, не беспокойся,- заверила Рената. – Давай праздновать возвращение.

Благодаря этой женщине, я узнавала и видела немало нового и любопытного. Неудобств перенесла тоже немало. С ней всегда нужно было быть начеку, настороже, вранье и выгода правили здесь бал. Но эмигрантское одиночество расслабляло даже такую профуру, как Рената. Тогда на стол выставлялась водка, закуска и мы напивались под ее рассказы о себе.

 

Огонь, вода и медные трубы стали в ее жизни обычным делом. Полтинник в итоге ознаменовался тем, что жила героиня пятый год в Чехии, знала всех и вся. Мне довелось присутствовать на ее юбилее. Прислуживала разномастным гостям. Чехи, немцы, русские, сербы и даже дама из Черногории, где у хозяйки намечался совместный туристический бизнес. Только не было за праздничным столом ни ее детей, ни мужа. Рената давно с семьей разлучилась. А жила на деньги, про которые однажды намекнула: это многие-многие тысячи долларов. Историю состояния не скрывала.

Далеко не красавица, Рената добивалась всего с помощью переднего места. Затем уже подключался и ум, и сообразительность, и хватка, и деловое умение рисковать, чего бывшая продавщица секции спорттоваров не была лишена. Но пушистое междуножие употреблялось как главное и безотказное орудие.

Когда юная Рената за какие-то десяток лет доросла до руководителя отдела в республиканском министерстве торговли, дурак понял, что карьеру она сделала. Ее муж по-прежнему оставался простым шофером, самостоятельно воспитывал сыновей.

Чиновницу подвела недальновидность. По конкретному делу соскучилась. Побывав с проверкой в ювелирном магазине, она пожелала стать его директором. При любовнике-министре быть еще и хозяйкой медной горы – это сулило небывалые возможности.

Всего год Рената распоряжалась развалами драгоценностей. Нагрянувшая ревизия вскрыла недостачу камней и золота.

Два года провела наша девушка (а то! к тому времени ей было всего 32 года) в следственном изоляторе. До суда дело не дошло. Понятно, с помощью чего и кого, хотя исчезнувших драгметаллов вернуть государству она не смогла.

- Я все с себя сняла! Я даже у матери забрала все подаренные побрякушки. Больше ничего не было, честное слово!

Как в чисто поле, вышла Рената из стен темницы. Ждал ее благоразумно не брошенный муж с детьми.

Но не долго длилось семейное затишье. Наступила пора частных кооперативов, поднявших на дыбы залежи народной предприимчивости. Как тут было обойтись без Ренаты, ее связей, опыта, знания каналов и ходов. Ее позвали, и она вошла в долю по созданию, не более и не менее, лесопильного и деревообрабатывающего производства.

На снимках той эпохи я разглядывала Ренату, лохматой рыжей химией ярко выделявшуюся среди толпы однообразно-серых мужчин. Организатор предприятия – бывший главврач, а ныне компаньон и, конечно, любовник, поставил подругу во главе, сам скромничал в должности снабженца.

Фирма процветала. Вначале доски, а потом просто лес, огромными партиями отправлялись за границу. Скоро компаньоны выкупили завод в собственность. Рената была перезагружена делами и любовью. Верный супруг работал здесь же, личным водителем ее и снабженца.

- Как он терпел?- удивляло меня.

- Ну, знаешь, тогда шли такие деньги, что не вякнешь. Правда, один раз он меня побил. Пар выпустил, ладно. Пришлось простить.

Налаженную малину сбили рэкетиры. Наехали столь основательно и грозно, что любовники решили делать ноги. Сняв активы, продав и заложив по-быстрому, что только можно, укатили в Москву, а оттуда самолетом в славный город Нью-Йорк.

А на прощание она навестила старую подругу, много лет прошагавшую рядом по торговым терниям. Подруга сентиментально расчувствовалась, решила, что прощание их – навсегда и после неведомо какой по счету рюмки открыла секрет – сейф в стене. Все брильянты, золото, серебро, изумруды и сапфиры, за которые Рената отсидела два года в КПЗ, лежали здесь, в шкафчике верной подруги. Ноги буквально подкосились, и Рената улетела в Америку в инвалидном кресле.

За океаном бывший главврач сразу придумал собственный бизнес, разделил капитал и сказал незадачливой полюбовнице:

- Выбирайся сама. Обузу на шею не возьму.

На восстановление здоровья потребовалось затратить много средств, но обезноженная и преданная, Рената от этого не обеднела.

Короче говоря, в итоге она оказалась в Чехии. Но еще шевелилась, еще ухватывала от жизни сладкие куски старая перечница!

 

Я долго не понимала, зачем понадобилась Ренате. К тому времени в «Подкове» она уже не трудилась, сидела сутками на сайте знакомств и цепляла ухажеров. Никакой работы не мне не предлагала.

Я искала работу сама. В основном, пробавлялась фушками, когда подменяешь занемогшую или еще чего жинку. День, два – и новые поиски. Мыла посуду в пиццерии, порхала горничной по этажам отеля «Карло Четвертый». Научилась паять кабелажи для игровых автоматов. Затирала полы от пролитого пива в стриптиз-баре.

Но все эти фушки приносили крохи. Я изнывала от невозможности заплатить Ренате за комнату. Долг копился. Она намекнула, что добро не бесконечно, запретила пользоваться ванной – коммунальные услуги дороги.

Была у меня, с лагеря еще, камарадка – Вера. Немножко нервная, но отходчивая. С сыном они тоже снимали комнату. Вера ругала меня за наивность – попала в сети к бабе, она подлянку еще устроит! Я часто оставалась там ночевать. Видеть Ренату не хватало сил.

 

Давно пора было отправляться домой. Но не пешком же по Европе шагать. Возвращение зависело даже не от полиции, забравшей документы, а от энной суммы несуществующих денег.

Я уже ненавидела само слово – деньги. О них говорили постоянно, везде и все. Вне зависимости от наличия их или отсутствия. Меня, умевшую прожить на пятьсот рублей в месяц, бесило, что ничтожные бумажки, особенно если их нет, способны превратить человека в животное. Казалось – дайте мне эти бумажки, и я разорву их зубами.

Но никто не давал, ни в каком виде. Занять на дорогу было не у кого, украсть негде. Да еще эта клетка с желтой мебелью.… Не вернуть Ренате долг представлялось немыслимым делом.

Круг замкнулся. Я находилась в коконе нескончаемого пустого ожидания: работы, денег, освобождения, возвращения.… Не скатиться в отчаяние помогало любопытство: чем же эта бодяга кончится. В какую еще переделку попаду, выберусь ли. А пока с Верой, заядлой театралкой, мы ходили в дешевые театрики да посиживали в кабачках за пивом.

 

Наконец Рената сказала – собирайся. Я нашла тебе работу.

- Будь приветливой и податливой, улыбайся,- напутствовала она, заметно волнуясь.

- Зачем? Я ведь иду мыть окна.

- Это очень богатый человек. Если ты ему понравишься, он даст другую работу, не только окна. Вечером мне все расскажешь. Ну, иди. Не подведи меня.

Нужный дом был рядом. Я часто проходила мимо, и даже видела эти окна на шестом этаже, всегда занавешенные какими-то тряпками. И думала про эти странные тряпки, в соседстве сияющих окон, будто знала, что когда-нибудь там окажусь.

Богатый человек встретил меня у подъезда.

- Мирослав,- дружелюбно представился.

- Вы русский, украинец?- спросила я. Мне он понравился сразу: строен, одет по-нашему – брюки, ремень, белая рубашка; ровно стрижен, пахнет одеколоном. Похоже, я серьезно устала от окружавшей вольности и небрежности, если обычный вид обитателя кабинета елеем лег на душу.

- Я русский и бывший военный. Остальные вопросы потом.

Мы поднялись в квартиру. Мирослав показал фронт работ. Пять комнат были абсолютно пусты, если не считать огромного надувного матраца в одной комнате и широкой кровати в другой. Кухня выглядела более обжитой. Тут висели шкафчики, стоял холодильник, стол, стулья. Но жилым духом не пахло. Окна, действительно, запылились и были уляпаны голубиным пометом.

- Никто не живет,- подумала я.- Вот бы Мирослав спрятал меня здесь от Ренаты!..

Переодевшись, вооружившись ведрами, тряпками, брызгалками, я принялась за мытье. Мирослав, как ожидалось, не ушел, но неотступно следовал за мной из комнаты в комнату.

Это было непонятно. Сторожит? Так здесь воровать нечего. Следит за качеством работы? Тогда почему столько болтает – о политике, о предательстве Власова, о значении татаро-монгольского ига, я даже уставать начала? Или некому выслушать?.. Скоро он перешел на вопросы. Кто я, откуда, кем работала на родине, откуда знаю Ренату, какие у нас отношения. Человеку, который понравился, отвечать легко. Я честно поведала свою невеселую историю. Узнав, что я журналист, Мирослав удивился и примолк. Впрочем, ненадолго. Втянул меня в дискуссию о будущем России.

Так мы передвигались с ним от окна к окну часа три. Балкон он мыть запретил.

- Потом, не важно.

Я уже догадывалась, что и окна – не важно. Что я нахожусь здесь совсем с другой целью. С какой? Чего сейчас потребует богатый человек? Почему волновалась Рената, провожая меня сюда? В чем я должна была ее не подвести?

- Можешь принять душ,- сказал Мирослав, занавешивая чистые стекла прежними тряпками.

- Дома,- буркнула я. Быстро помыла руки и встала в прихожей.

- Чего ты? Проходи в кухню.

- Да ладно… Может, вы заплатите, да я пойду?

- Сколько?

- По прейскуранту или сколько не жалко.

- Мне не жалко.… Все-таки проходи, а? Не бойся, не трону. Расскажу кое-что.

На кухонном столе красовались свежие огурцы, мидии в рассоле.

- Любишь мидии?

- Не знаю. Креветки люблю.

- Креветки сама купишь. А вот македонской самогонки ты точно никогда не пробовала. Смотри, специально ради тебя открываю.- Он сбил сургучную заливку с горлышка.- Мне оттуда контрабандой привозят. Редкая штука.

Пришлось сесть за стол. Мирослав разлил самогонку по рюмкам.

- За тебя, свет-Марина. Понравилась ты мне. Очень. А потому слушай…

Слушала я спокойно, может потому, что от самогонки кружилась голова.

- Беги из Чехии что есть мочи. Завтра же. Денег на дорогу я дам. Я так понял, что ты не знаешь, чем занимается Рената. А ведь она на смотрины тебя прислала. Вернее даже, на продажу. Она вербует и поставляет женщин для съемок в порнофильмах. Где ищет – ее проблемы. Но процент получает хороший. А квартира эта, чтоб ты знала, съемочная площадка. Через неделю здесь будет полно народа и непотребства.

- Я похожа на порнозвезду?

- Как ни странно – да. Нам поступил заказ на фильм, где героиней должна быть женщина в возрасте. Не красавица, не дурнушка. По сюжету, ее.… Не важно. Ты не будешь сниматься в этом фильме.

- Слушай, неужели ты думаешь, что я бы вообще согласилась? Мало ли кто кого куда послал!

- Есть такая армейская поговорка: не знаешь – научим, не можешь – заставим. Все снимается, все вставляется в сюжет. Чем натуральнее, тем кино дороже… Рената прощупывала тебя три месяца. Ты в безвыходном положении. Сколько ты ей должна?

- Почти двадцать тысяч крон…

- Вот видишь. Ты не первая и не последняя. Рената – клещ.

- А почему ты все это рассказываешь? Не боишься, что заложу?

- Не смеши народ – заложу.… Говорю же – понравилась. Но я, извини, импотент. Если бы не это, я бы помог тебе другим способом.

- Женился?

- Может быть.

Самогонку допивали в молчании.

На прощание Мирослав дал мне, сколько нужно денег, и я ушла.

Ренате я сказала, что все прошло хорошо, Мирослав сам ей позвонит и расскажет. Ночевать ушла к Вере-камарадке.

Днем, пока Рената сидела в парикмахерской, мы вынесли мои вещи. Два дня, в течение которых полиция оформляла стоп-азил (отказ в прошении убежища), я скрывалась на квартире у Веры. На третий день она посадила меня в поезд Прага-Москва.

Когда в купе влетела первая муха, я поняла, что дом близко. Самое время поплакать…

 

***