,,Выше гор могут быть только горы…,,

Продавец в винном подвальчике Судака как-то нервно передернулся, когда мы с Геной запихнули в рюкзак две пыльные бутылки, которые он нам вынес из своих запасников. Хотя вместо передергиваний мог бы и обтереть товар, все же покупаем мы коллекционные вина Массандры, а не бормотуху какую-нибудь! Но не стали мы портить себе праздничное настроение глупой перепалкой, а закупились на базаре всякой зеленью и полезли с женами на гору Волчак, отмечать Генино тридцатипятилетие.

Вроде бы и невелика гора, а ползли наверх полчаса на четвереньках, практически не принимая ни разу гордой позы прямоходящего альпиниста.

Красотища наверху, почти весь Судак как на ладони и здоровенный кусок моря впридачу. Расчувствовались мы с Геной,- Давай – говорю- до начала официоза по стаканчику коллекционного за такую красоту примем!- Жены, Оля с Наташей, идею эту без особого восторга приняли, но и перечить не стали. Тоже, наверно, размягчились душой от этих красот и от успешного восхождения на вершину. Открыли мы бутылку, стали по стаканам разливать, а оттуда вместо вина, что-то крайне непотребное даже не полилось, а заплюхалось в посуду. Нынешний наш Президент быстро бы сравнил это с кое-с-чем из носа, но не могу же я столь явным плагиатом заниматься. Поэтому перескочу я попытку классификации содержимого стаканов и перейду сразу к следующему эпизоду, тем более что верные наши подруги предложили нам эту гадость в одну посудину слить, а самим заняться содержимым второй бутылки. Вы думаете, там лучше вино было? Те же сгустки, похожие на молоденьких медуз, вышвырнутых штормом на прибрежный песок и уже полурастаявших от жаркого крымского солнца. (О! Все-таки нашел вполне достойный синоним Президентскому определению!).

Горе наше было бескрайним и глубоким, как само море.

Трепеща от отвращения, поднес Гена стакан к губам и прикоснулся к этой, с позволения сказать, жидкости. Почмокал губами и задумался. Видя столь неадекватную реакцию и я пригубил, и тоже задумался. А ведь букет-то остался! Внешний вид, конечно, подкачал, но букет! Тут, наконец, дошло до нас, что и пыль на бутылках и отвратительные медузы в содержимом это и есть лучшее доказательство истинности и божественности напитка! В пять секунд из бумажных салфеток была организована фильтровальная установка, при помощи полотенца произведен окончательный отжим отфильтрованного осадка и ситуация была процентов на девяносто спасена.

Закончился юбилейный банкет драматически. Когда все было выпито и почти все съедено и мы уже сделали первый шаг с вершины, Ольга села на валун и тихо сказала: -Все ребята, оставьте меня, я буду жить здесь, пока не погибну от голода и жажды!- Когда мы посмотрели вниз, то поняли, что это ее решение было принято не от слабости характера, а от осознания суровой и жестокой правды. Потому что на четвереньках вверх, на гору, это тебе не на четвереньках вниз, к подножию.

Реально представилось, как четыре окровавленных клубка летят к подножию горы, шлепая по ней остатками бывших рук и ног, и в алых брызгах застывают в пене прибоя. Наташа сказала: -Хорошо хоть огурцы не все съели, будут у нас вместо еды и вместо питья. Дня на два хватит.-

И в этот момент я отчетливо услышал крик обезумевшего отца Федора, попавшего в свое время в подобную ситуацию на Военно-Грузинской дороге. Через некоторое время крик услышали уже все. Затеплилась слабая надежда, что может быть тех, кто кричал, уже услышали в Судаке и помощь придет со дня на день. Решили, что, пока есть силы, надо попытаться дойти до товарищей по несчастью. Прошли с полкилометра в сторону противоположного склона, крик слышался теперь уже непрерывно. Кричали за поворотом. Когда мы обогнули скалу, то увидели кричавших. Две команды рубились в пляжный волейбол, а вокруг их вопили болельщики. Чуть подальше, на стоянке около шоссе, стояли автомобили и начиналась курортная цивилизация в виде палатки с винами из тех же подвалов Массандры. Мы взяли по стакану сухого, молча чокнулись и молча выпили. Слов не было. Жизнь продолжалась.

Финская ночь перед Рождеством.

Ивало, Руха, Рованиеми. Как эхо из детства. Помните? Лоухи, Сампо, Ильмаринен. Теперешние не помнят, потому как не читали этих волшебных сказок в детстве, а послевоенные мамонты должны-бы вроде помнить. Это Финляндия. А первые три сказочных слова - это городки в Лапландии. Строго говоря, это то же самое, что наше Заполярье с Кандалакшей, Колой и Мончегорском, только по ту сторону зеркала. Чудеса в этом зазеркалье, как и положено, начинаются сразу в аэропорту. Полярная ночь, невероятное даже для нас северное сияние во все небо и, как его отражение, аэропорт в сверкающем льде. Ледяные подсвеченные разноцветные скульптуры, ледяные дворцы, ледяные гномики с коптящими, но негаснущими свечами, ледяные Санты Клаусы в своих смешных колпаках и мы с Лёней, остолбеневшие от этой рождественской сказки наяву. По дороге в гостевой домик вдруг остановка посреди леса. Вдоль нашего хайвэя по сопкам летит куда-то под звон колокольчиков на настоящей оленьей упряжке настоящий Санта.

- Рождество скоро-, как бы небрежно бросает наш гостеприимный хозяин, старый Пуску, мудрый и толстый как Будда. -Подарки по хуторам развозят-. Но наш минивэн почему-то трогается с места только после того, как упряжка Санта Клауса совершенно исчезает из виду.

Гостевой домик – это домище из вековых, в обхват, сосен, и такие же вековые ели и сосны буквально в полуметре от стен. Дом с его каминами, саунами, кухнями и гостиными вроде бы и не строили, а будто вырос он вместе с тайгой в десятке километров от самого городка, не потревожив ни дерева, ни камня.

Вечером, после горных лыж, поездка за несколько километров в крохотную деревеньку, в которой живет полицейский комиссар в отставке, купивший лицензию на самогоноварение и организовавший настоящую корчму с непрерывной дегустацией этой, еще теплой гадости и не менее отвратительных коктейлей на ее основе. Наши северные лавки, стол из здоровенных плах, глиняные кружки с самогонкой, громадная схема самогонного аппарата во всю стену, моргающая разноцветными лампочками, стопка каких-то листков бумаги и красных Санта-Клаусовских шапочек. За столом человек двадцать в различной степени охмеления, этакая сборная из местных аборигенов и заезжих иноземных гостей, от экзотических японцев до примелькавшихся русских. И незатейливые финские песенки, записанные на этих листках английскими буквами, и стук кружек по столу, и мы, уже в этих клоунских шапочках, поем сначала по бумажке, а потом, положив руки на плечи соседей и раскачиваясь, как хмельные викинги, поем уже по памяти и по наитию, и самогонка стала совсем уже как виски, и никто не берет никого за грудки и не интересуется наличием или отсутствием уважения. Люди приходят и уходят, и это не шоу, организованное ради бездельников из гостевых домиков и пятизвездочных отелей горнолыжного курорта, это скучная деревенская жизнь за финским полярным кругом. И бедному комиссару каждый день надо варить свое пойло и каждый вечер петь песни с гостями, потому как чем же еще заняться пенсионеру зимой в деревне?