Магнитом тянуло к этому, на вид ничем не приметному дому. Бывала я там и раньше, но какая-то недосказанность, недорассказанность угнетала, не давала покоя. Заглянула «на огонёк» и в этот раз.

Хозяйка дома, Любовь Алексеевна, уже восемьдесят седьмой год отмеряет:

- Это Михаил, брат отца, дом строил. Да маленько не достроил, помер. Жена Михаила, Агафья Александровна, тогда в монастырь ушла. Вот татя мой и взялся дом достраивать. Видишь, каки больши окна сделал! - Любовь Алексеевна довольно взмахнула головой в сторону окон, словно это была единственная и самая ценная достопримечательность избы.

В давние времена в северных домах маленькие окна делали, чтобы побольше тепла сохранить зимою студёной. Но татя Алексей решил иначе – света надо бы дать больше избе, невесело с лучиной сидеть, и без того Север обделён солнечными днями.

Алексей вернулся в родную деревню из г.Кронштадта, где о.Иоанн Кронштадтский хотел было выучить племянника на священника, но что-то у парня не срослось, захотелось ему обратно в деревню, к маме. Здесь он и женился, и четырьмя ребятишками успел обзавестись, да вскоре и овдовел.

***

 

Не далее, как в начале двадцатого века влюблённым никакого выбора не оставалось, кроме как принудительного расставания. Так и Гришка. Недолго он любовался своей Павлой. Побегали вместе на вечерянки, а потом обоих насильно - Гришку в армию на 25 лет с невесёлой шуткой:

 

«Во солдатушки, ребятушки, дорога широка.

Вы гуляйте, наши девушки, лет до сорока!»

 

а Павлу – замуж, с не менее приятным напутствием:

- Либо замуж, либо я тебе не брат, а ты мне не сестра - уходи из дому! - любезно выпроваживал её брат Василий, оставшийся в семье за отца.

Так и выдали её, молоденькую красавицу Павлу, супротив воли, за богатого детьми Алексея.

Смиренная Павла не стала долго сопротивляться, ведь не в первый раз её из дома выдворяли: семилетней девочкой отправил её братец Василий в поповский дом - сначала в няньки, а потом в работники - земельный надел на женский пол тогда не выделялся, а кормиться как-то надо было.

Дома, конечно же, можно было остаться, но всё равно приходилось зарабатывать на хлеб сызмала. Предлагал ей Василий работу по хозяйству - нет, не по дому, поскольку тёпленькие места уже давно были распределены между старшими сёстрами, которых у Павлы было аж пять! Ей предлагалось ездить на сенокос, да мох для скотины в лесу собирать, да навоз за той же скотиной выбрасывать, да холодной зимой за дровами в лес ездить… В общем, вся работа во дворе, да в лесу. Вот Павла и согласилась пойти к батюшке Павлу в няньки - в избе-то работать всё теплее.

В поповском доме приходилось девчушке не только нянчиться, но и по хозяйству помогать – скотину кормить, стирать да портки зашивать... Однажды, мыла она полы, да под кроватью монету нашла.

- Батюшка, не вы ли обронили?

- Ты, Павлуша, нашла, значит, она твоя, - отказавшись от находки, вдохновлено произнёс батюшка.

Павла не заставила себя долго уговаривать, сохранила деньгу, а в ближайший выходной отнесла её матери. Та, конечно же, одобрила поступок дочки:

- Молодец, что не взяла без спросу - может быть даже, они специально подбросили монетку, чтобы проверить тебя.

Выдержавшая серьёзный экзамен, Павла была очень довольна собой.

Долго жила она в поповском доме, где матушка научила девчушку и готовить, и вязать, и вышивать, и книжки читать… Словом, легко прижилась Павла на новом месте.

Однажды зашёл к батюшке отец Иоанн Кронштадтский – каждый год навещал он любимую Суру, чтобы узнать как дела на Родине. Долго беседовали попы о чём-то, но девчушке навсегда запомнилось услышанное:

- Порато устал народ от медведя – хозяином бродит по деревне, скотину давит… Да ещё крысы одолели – у одной козочки вымя откусили, заболела та, пришлось её нарушить…

- Сделаю я так, чтобы твари этой тут больше не было, чтобы скотину нашу зверь не трогал! - решительным голосом произнёс отец Иоанн.

Потом собрались они и стали обходить все поскотины (пастбища) с молитвами. Любопытная девчонка тоже увязалась за ними. Прошлись попы по близлежащим деревням, а отец Иоанн везде на дороге монеты раскидывал (он не поощрял попрошаек, считая, что за деньгой надо, на худой конец, хотя бы наклониться, дотянуться…)

Павла тогда тоже подобрала 20 копеек да купила себе материи на ситцевый сарафан, 5 копеек за метр.

Нравилась батюшке Павлу смышлёная девчонка и со временем, подарил он ей Евангелие да пристроил в церковно-приходскую школу, куда брали только детей из бедных семей. Жили там детки на всём готовом – еда, одежда, учёба... А на единственный выходной бегала девчушка домой.

Случилось так, что летом 1905 года отец Иоанн Кронштадтский в последний раз в деревню пожаловал – на освещение Успенского собора в Суре, который выстроил на многочисленные пожертвования. После обряда освящения вышел он на балкон маккавеевского дома с проповедью, из которой тринадцатилетней Павле опять запомнились его странные слова:

- Вот построил я церковь да осветил её…, но не будет она долго служить… - сменятся времена, перестанут люди богу верить, да будут церкви рушить, священников убивать…

А 2 января 1909 года о.Иоанна Кронштадтского не стало, но жизнь продолжалась…

 

***

 

В 1916 году выдали Павлу насильно замуж за многодетного Алексея. Привёл он жену в свой дом, а она и вспомнила, как приходила сюда как-то в детстве, с подружкой Машей – именинные пироги Машиной крёстной, Дарье Ильиничне, приносила. А та на печи сидела.

Не думала, не гадала Павла, что вновь когда-нибудь попадёт в этот дом с необычно большими для Севера окнами. Но печь к тому времени уже опустела – мать Алёши, Дарья Ильинична, умерла года через три после брата Ивана (о.Иоанна).

Молодые прошли через переднюю избу (комнату), служившую в те далёкие времена кухней, где стояла русская печь, а из мебели – всего-то стол для хозяйских нужд, да на стенах примитивные шкафы для посуды. А в следующей комнате - просторной столовой, украшением служила старинная угловая печь. На стене, между окнами, висела большая квадратная рама, под стеклом которой были аккуратно, уголок к уголку, собраны фотографии – семейный фотоальбом, по которому Алексей знакомил жену со своей роднёй. Ниже, под рамой, красовалась огромная фотография, с которой серьёзным взглядом и лёгкой улыбкой смотрел о.Иоанн Кронштадтский:

- А это мой дядя Ваня. Фотографию эту он мне сам подарил, когда в Суру приезжал.

Так вот и попала Павла в дом, ставший в последствии знаменитым.

Так вот и началась её семейная жизнь. Но не сразу обзавелись молодые общими детишками - сильно уж тосковала Павла по своему Григорию… А через год революция началась. Белые нагрянули в деревню, потребовали, чтоб Алексей лошадь запрягал да вёз их, куда они прикажут.

Отважная, ничего не боявшаяся, Павла, заявила:

- Никуда он не поедет!

- Прикажем, так поедет.

- Тогда я сама поеду. Если меня убьют, то у меня никого нет, а у него четверо ребятишек. Ему надо детей ростить.

Несколько дней везла она белогвардейцев куда-то студёной северной зимой. В одну из ночей бежать решила. Лошадь тихонько запрягла да поехала в сторону дома. Но не знала она, что на посту, при выезде из деревни, патруль стоит:

- Стой, кто едет?

- У меня разрешение есть, - аккуратненько так соврала Павла, доставая из кармана тулупа завалявшуюся курительную бумагу.

На неосвещённой дороге ничего не было видно, поэтому Павле обман удался. Она доехала до ближайшей деревни, спрятала лошадь у родственников, замела следы, на случай, если её искать будут, и переночевала. Следующей ночью Павла опять продолжила путь, так и добралась до дома, где её ждал Алексей с кучей голодных детишек, а посередине избы стояла бочка с красным вином – белогвардейцы устроили свой штаб в этом доме…

Но вскоре власть в деревне опять поменялась – красные пришли, церкви стали рушить… - «вот, что означали странные слова о.Иоанна!» – нежданное озарение посетило Павлу.

Но после совершённого ею «подвига» семейная жизнь потихоньку стала налаживаться. И вскоре родилась у них первая дочка. Павла хотела Машенькой назвать, но старшая сестра новорожденной, Анна, пошустрей оказалась и крестила малышку Любашей. А потом родились и ещё четверо…

Когда красные стали раскулачивать деревенских, Павле, как родственнице Кронштадтского, со всех сторон советовали бежать:

- Никуда я не поеду, - твёрдым голосом заявила она, но тревога всё же закралась глубоко.

Подружка же Павлы, работавшая в сельсовете уборщицей, шепнула ей:

- Собрание партийное было. Решили вас не раскулачивать – сказали брать у вас нечего, только стены на детишки голодные …

Долгими зимними вечерами рассказывала мама Павла Любаше, всё что в жизни ей досталось пережить – о том, как приходилось работать целыми сутками, да как молиться ходила… Однажды взяла мама Любашку с собой в церковь, обряд причащения тогда проводился. Поп всем что-то вкусненькое раздавал, и Любе тоже дал - ей понравилось. На следующий день девчушка сказала:

- Мама, пойдём опять в церковь!

- Дак ведь каждый-то день не причащаются, милая.

Жизнь продолжалась. И как-то раз повзрослевшую Любу подружки уговорили вступить в комсомол:

- Будем на сцене выступать, да песни петь… весело будет!

Но Люба решила сначала с мамой посоветоваться:

- Мама, можно я пойду в комсомол?

- Пойди. Воли твоей я не отнимаю, - помнились Павле неприятные ощущения, когда её саму неоднократно воли лишали. Твёрдо решила она не ломать судьбу своим детям…

Вскоре Люба пришла на комсомольское собрание, где зачитали её заявление и попросили рассказать автобиографию…

- А можно ли её в комсомол принимать? Ведь, она же родня Кронштадтскому?

Поспорили немного, так, для порядку, но всё же приняли…

- Думается мне, что комсомольцы-то были умнее партийцев, - сказала Любовь Алексеевна, улыбнувшись мне…

***

Вот уже сто лет, как отец Иоанн Кронштадтский не приезжает в родную, любимую Суру, но по сей день не климатит здесь медведям да крысам - первые обходят далеко стороной, а вторые, случайно завезённые, вскоре дохнут - вопреки своей живучести.

Вот как сильно прилипли его молитвы к земле родимой…

 

август 2007, с.Сура,

Архангельская область,

Пинежский район