ВЫСТРЕЛ

Посмотрев в дуло пистолета, он увидел нечищеный ствол, вяло, будто нехотя, подумал: «Совсем распустился, мерзавец...».

Потом, положив его на стол, медленными шагами, будто подкрадываясь, подошел к кровати и застыл, прислушиваясь к чему-то. С улицы доносились крики людей, ржание лошадей и странные, непривычные звуки.

Лег. Кровать под тяжестью застонала, как будто умоляя, не ложиться на неё. Вздохнув, уставился на стену. Захотелось сделать так, чтобы мысли прекратились, и остался только взгляд и больше ничего; но они, как непрошеные гости, врывались и будили память, вплетающуюся в сознание несвязанными между собой отрывками.

Кровать стояла напротив окна, и сев на нее, можно было рассмотреть всю комнату: стены, окрашенные в мутно-серый цвет, смотря на которые, перестаешь ощущать себя человеком, окно, прорубленное так высоко и такое маленькое, больше напоминавшее тюремное, с тем незначительным отличием, что не было решеток. В противоположном углу, как бы прислонившись от усталости, стоял умывальник - старый, ржавый.

Эту невеселую картину завершал стол, и стоявший рядом стул, точнее, остатки от него. Всё это нагоняло тоску и уныние.

Как только Капитан приподнялся с кровати, раздался писк, оглянувшись, он сплюнул и, шаркающей походной, будто его вели на казнь, подошел к столу, на поверхности которого валялись окурки, и многое другое, чего уже нельзя было узнать, и, наконец, мутный стакан, наполовину наполненный жидкостью неопределенного цвета.

Рука автоматически потянусь к стакану, на некоторое время застыла, потом пальцы вцепились в него и сжали - еще мгновение и стакан должен бы рассыпаться на осколки. Рука вздрогнула, напряжение ослабло, и Капитан, приподняв стакан до уровня глаз, стал рассматривать колеблющуюся жидкость.

Постояв несколько минут, Капитан поставил стакан. Руки безвольно рухнули вдоль тела. Непонимающим взором взглянул на стакан, словно пытаясь вспомнить, что он хотел сделать, потом судорожно схватил бутылку, опрокинул содержимое в стакан и, боясь, опоздать, будто спешил на последний поезд, давясь, не отрываясь, выпил. Поморщился. По горлу словно провели колючей щеткой. Посмотрев на стол, ни к кому не обращаясь, да и обращаться, было не кому, комната была пустая, крикнул сдавленным голосом: «Ваше здоровье... Господин, бывший капитан...». Была в этом горьком высказывании непонятная насмешка над собой. Потом засмеялся так, словно его душили и щекотали одновременно. Из горла вырывалась хриплое покашливание, отдаленно напоминавшее смех.

Он надрывно смеялся над окружающим и над неумолимо приближающимся будущим. Единственное, что оставалось, - это прошлое. Там жизнь, здесь существование.

Выпитое, на мгновение вырвало его из действительности, на секунду обдало успокоенностью, устремило в неизвестное и смирило с окружающим. Наступила передышка.

Захотелось курить. По привычке похлопал по карманам - пусто, скользнув взглядом по столу, - среди обрывков серого мусора, злобно смотрящего на него, - увидел окурок. И вот это событие, которое раньше бы вызвало отвращение, сейчас - радость.

Затянувшись, почувствовал, как в нос пахнуло кислым, будто ел закисшую капусту. Голова закружилась. Стена качнулась, поплыла в сторону, как на корабле, когда стоишь на палубе. Вдруг во рту ясно почувствовался соленый привкус, потом зазвенело в ушах, и как только шум стал утихать, где-то вдали, вначале как гул, а потом все яснее и яснее зазвучали голоса. Капитан напрягся, превратившись в слух, стараясь различить и расслышать это уплывшее хрупкое, прошлое...

«Не мешало бы…», - мысли неожиданно оборвались, наступила пронзительная тишина и тут же вынырнула действительность . Как наемный убийца, застыла перед глазами и нельзя было от неё уйти, спрятаться. Она приблизилась, опрокинула его навзничь, потом подмяла под себя, представ перед ним отсутствием денег, городом, где нельзя найти человека, который смог бы одолжить под честное слово.

Тут же, как чёрт из табакерки, вскочила тоска. Набросилась на него, поверженного жизнью, вонзила в его истерзанную душу свои острые клыки воспоминания….

Капитан застонал от этой пронзительной боли. Поморщился и стал метаться взглядом по стене. Вначале взгляд метнулся куда-то вправо, потом, он оглянулся, как будто надеясь увидеть за своей спиной кого-то, кто мог бы помочь…. Увы!

Потом взгляд пополз, медленно, как земной червь вниз и, наконец, опустился до умывальника, где чуть повыше, этого странного устройства для умывания, расползлось пятно коричнево-бурого цвета, похожее на высохшую кровь. Капитан сел на кровать и стал рассматривать его, пытаясь забыться. Неожиданно ему захотелось потерять память, чтобы не было этого непрерывного напоминания, о его раз и навсегда потерянной жизни, которая осталось там, уже в несуществующей стране, зыбкая и хрупкая, но такая дорогая и близкая……

Неожиданно, словно во сне, ему привиделся таракан с длинющими усами, которые шевелились. Он полз медленно, степенно, не проявляя признаков беспокойства, по всему чувствовалось - хозяин. Таракан остановился возле пятна, поводил усами и снова с важностью продолжил свой путь. «Ему хорошо, - медленно в голове проплыла мысль, - он дома... А где мой дом?» - Чувство обиды захлестнуло его: «Где? Где, милостивые государи, то, что имеет каждый человек - Дом? Я вас спрашиваю...»,- последние слова были произнесены вслух и обращены к таракану.

В ушах Капитана зазвенело, как будто зазвенел звонок. Ему не было слышно собственного, надрывного крика, только ощущалось биение сердца: тук-тук... тук-тук... - это часы жизни отсчитывали, оставшееся ему время. Голос глухо ударялся в стены и обида, как жилка, пульсировала на виске. Капитан заговорил с тараканом, потеряв ощущение времени и пространства: «Вот ты, мерзкая тварь, - он ненавидел его, будто тот был причиной всех его несчастий, - ползешь... Не боишься меня. Чего бояться? Ты дома. Да! Дома! И все тебе привычно, потому, что ты родился здесь и вырос, а я постоялец. Не здесь... Не в этой квартире, я постоялец в жизни. Мне кажется, что если ты захочешь, пошевелишь усами, то мне придется искать новое место. Но где? Не знаю... Как Вечный Жид, я иду и не могу остановиться... Но куда? Вдруг показалось, что таракан прошептал: «Что изволите сказать? Молчите. Понимаю. С кем говорить. С кем!?».

Капитан не заметил, как начал называть Таракана на «Вы» - «...Вы Дома... О, Господи! А где же мой Дом? Почему ты мучаешь меня? Если моя роль сыграна - возьми, возьми... Ведь мой дом... Что вылупился?» - Таракан приподнял голову и стал смотреть на Капитана. «А мой дом, господин Таракан, отняли. Восстала чернь и тю-тю! Баста! А что я сделал плохого? Что? Кому? Честно служил, воевал... И вот, извольте, дослужился!» Он осекся, - Таракан улыбался. Говорить не хотелось. Руки опустились, и вдруг жалость к себе, как игла, вонзилась в сердце. Заплакал. Из груди не вырвалось ни стонов, ни криков - только струйки соленой воды смывали грязь со щек, подбородка...

И здесь, когда отчаянье выдохлось, когда все настолько потеряло смысл, что даже собственное существование стало неразличимым, вдруг обрушился поток воспоминаний, они летели стремительно, он переживал это так, будто всё происходило на самом деле, и в этом грохоте, от которого лопались перепонки. Капитан услышал голос, который нельзя было спутать ни с одним в мире, звучавшем как откровение, как - то единственное, что единит нас с миром:

- Володя, ну, что ты? Мы ждем...

- Иду! - Закричал Капитан, вскочил, и тут же пелена исчезла. Грохот сразу же, как по мановению волшебной палочки, обратился в тишину. Перед ним был угол и больше ничего. Все тело сотрясалось, будто его раздели в лютый мороз. Шатаясь, направился к столу. Взял бутылку и увидал, что она пуста, усмехнулся и, обращаясь к таракану, пытаясь подавить дрожь, сказал: «Вот здесь, мой последний..., - он не мог подобрать слова, махнул рукой и продолжил, - видишь, что...» - Капитан осекся, будто спотыкнувшись, и в его воспаленной голове стало ясно, словно наступило утро. Дрожь исчезла.

Посмотрев на пятно, увидел, что там копошились уже два таракана. «Вашего полку прибыло? Что ж? Приветствую вас, господа!» - Он говорил это спокойно. Тишина тревожно зажужжала, и одиночество стало ощутимым. Закрыл лицо руками. И увидел поле... Заснеженное... Руки, устали, потому что он боялся их оторвать от лица. В душе сладостно заныло. И вот уже несётся мысль, что обязательно должно что-то изменится, не важно, как и когда… И всё вернётся…

Действительность раскололась. Казалось, что он отделился от тела и стал зрением.

Белая простыня снегов лежала на знакомом с детства просторе. Она была продолжением тела... Более того - души...

Это было так правдиво, как будто всё происходило в синематографе. Он, тогда еще поручик, ехал с товарищем домой на побывку. На сердце было хорошо и уютно. Впереди ожидала встреча с родителями. Неожиданно повернувшись, будто его толкнули, он увидел волка, бежавшего за санями…

Капитан смотрел на него и вдруг почувствовал, что он бежит не для того, чтобы напасть. Какая-то другая причина движет им. Он смотрел в глаза Волка, и ему показалось.… Нет, показалось!

Приятель, повернувшись, перехватил его взгляд, тут же вскинул ружье. Капитан, даже сейчас не понимал своего тогдашнего поступка, схватился за ствол и резко опустил его вниз. Выстрел оказался напрасным.

- Ты что?! - На лице Приятеля было удивление.

- Я... я... Бог его знает! Жалко, что ли, стало... Один... Это похоже на убийство. Извини...

- Поверь мне, он бы, повстречавшись с тобой в лесу, извиняться бы не стал. - Засмеялся товарищ.

Волк остановился. Капитан не мог оторвать от него взгляда и вдруг, может быть, это привиделось, но он ясно видел волчьи глаза. Совсем близко. Будто Капитан и Волк стояли друг перед другом. В глазах была тоска. Капитану стало не по себе. Он как бы прочитал в них: «Зачем ты так?». Теперь, в этом забытом богом, южном городе, Капитану вдруг стало ясно, что он обрекал Волка на беспрестанный бег по всему расхристанному пространству, а жизнь, как безжалостный охотник, будет преследовать его, ни давая, ни на секунду остановиться, перевести дух. Вокруг все чужое и враждебное… А так хочется остановить бег. Тогда глаза кричали и обвиняли.

Сейчас, Капитан ощутил в них укор. Только теперь он смотрел не в волчьи глаза, а в свои...

Это было невыносимо, но отвести взгляда он не мог. Иногда прошлое, отделенное от сегодняшнего дня пространством и временем, выплывает из памяти так неожиданно, что оценивается по-другому.

Происходящее потеряло очертания, утратило смысл, остался бег, бессмысленный и тоскливый, как вой, вырывающийся из груди Волка на бескрайнем белом одиночестве.

Капитана озарило: происходящее сейчас, здесь - не жизнь, это только декорация. А там, за какой-то незримой чертой, все будет не так. Он не мог вырваться из этого белого простора, который как полноводная река, захватил его и уносил, в какие-то бескрайние дали, и не было на земле силы, которая смогла бы остановить это течение.

- Десять…, - досчитал Капитан, дойдя до угла, повернулся и, шагая быстрее, возобновил счет. Все мешалось: прошлое вытесняло настоящее. Он жил только тогда, когда в памяти вспыхивали картинки прошлого. Это длилось считанные минуты, секунды. Жизнь теплилась былым, а настоящего и будущего не было. Оно растворилось. Ушло.

Как затравленный зверь, метался Капитан из угла в угол, пытаясь найти лазейку. Кружилась голова. В груди так колотилось сердце, что стало трудно дышать. В ушах звенело. На лбу выступил пот. Руки тряслись мелкой неприятной дрожью. Разрывая тишину, зазвучали голоса - звонкие и чистые. Он прислушался. Смысл слов нельзя было разобрать. Капитан напрягся - ничего не получалось. Вот, снова голоса, потом - обрывки песен. Капитан не понимал своего состояния, но тревога ощущалась так ясно, что казалось, что кроме этого всепоглощающего чувства пустоты ничего больше и нет. И вдруг какое-то чувство, сменило тревогу, сменило всё. Наступало оцепенение, похожее на сон наяву, когда все ощущения притупляются. Правда, сейчас была еще горечь. Всё проходит, но это не пройдёт. Это Капитан знал точно.

«Что со мной?» - думал он. На мгновение вспыхнула тревога, но под натиском безразличия, быстро угасала. Настоящее отодвинулось, стало ненужным.

Убогая обстановка и одиночество уже не пугали. Он привык к этому, свыкся. Капитан не ощущал себя живущим здесь, в этой маленькой грязной комнате, которую ему сдал турок. А жил он там, где прошелестели, словно листья, лучшие годы его жизни.

Там, где была Она… Они встретились случайно. Как она потом говорила, что вначале он ей не понравился, но потом они как-то незаметно для себя стали встречаться. И, неожиданно для них обоих, любовь поразила их.

Это был гром среди ясного неба. Они как бы забыли про весь мир… Но мир помнил их.

Страшна его память.

Война, революция…

Вьюга, метель, тоска…. И больше ничего.

Они потерялись. Теперь Капитан и не смел, надеяться на встречу. Но иногда случалось, что он вырывался из прошлого, и сталкивался с действительностью. Это было тяжело.

Подойдя к кровати, он ничком упал на нее. Некоторое время прислушивался к самому себе, потом закрыл глаза. И снова раскинулось белое пространство, по всей земле, которую он любил больше всего на свете. Капитан никогда не жаловался, никого не винил. Молча, принимал удары судьбы.

И вот, оставшись один на один с этим белым пространством, он, боевой офицер, не раз, глядевший в глаза смерти, растерялся. На этой белизне Капитан увидел фотографию. Пригляделся... и почему-то вспомнилось...

Ребенком он очень любил бродить по оврагу. Однажды, гуляя, дошел до места, где дорога пересекала ручей. Никто не мог сказать, почему дорога проходила здесь, но все привыкли, стерпелись. Ни у кого не возникало мысли, что- изменить. Вся наша жизнь – сплошные привычки!

Часто, пытаясь переехать ручей, возницы застревали. Он просто так, из любопытства, посмотрел вниз и увидел повозку, которая несколько накренилась под тяжестью груза, а несчастная лошадь, напрягая последние силы, да так, что казалось, что жилы, высыпавшие по всему телу, лопнут, не могла ее вытащить. Телега из-за тяжести словно вросла в землю.

Возница, обливаясь потом, и не зная, что делать, бестолково говорил, и временами, впадая в совершенное отчаяние, нещадно бил животное кнутом, зло матерясь.

И тогда Капитан, в то время, десятилетний гимназист, увидел страшное: лошадь плакала... Он закричал, не помня себя, бросился на возницу, и стал бить его кулаками.

Оторопевший Возница, видя перед собой барчука, старался только закрыть руками лицо, не понимая, что происходит, только беспрерывно повторяя:

- Что, Вы, Барчук, что Вы?!..

От этого воспоминания Капитан вздрогнул, и испытал жгучий стыд. Есть в жизни такие моменты, которые окружающим кажутся пустяковыми, но они, как раскаленные угли, жгут сознание, делая жизнь почти невыносимой. Со всей ясностью возникло в его воспалённом сознании, лицо мужика, по которому вперемешку скользили слезы и кровь. Возница уже не сопротивлялся, его руки повисли, вдоль тела, словно плети.

Капитан застонал – и с какой-то непостижимой ясностью, все представилось ему, потом возникли глаза, точь-в-точь лошадиные. Все тело мальчишки содрогнулось, откуда-то из глубин раздался пронзительный и страшный вой, и, не помня себя, он бросился бежать, преследуемый глазами, - покорными и бесконечно добрыми, которые мешались - то возницы, то лошади. Жизнь стала ни к чему... И если бы не староста, который случайно оказался поблизости - быть бы беде. Староста, - огромный мужик, которого все любили и уважали, но побаивались за физическую силу, - в несколько прыжков, догнал барчука и подмял под себя, но тот, не помня ничего, хрипел, вырывался, кричал, что он не должен жить: потом затих, еще раз дернулся, и на губах выступила пена. В его сознании, с необычайной яркостью, вспыхнуло белое пятно ,потом показалось, что это дверь, которая распахнулась, обнажив пропасть пространства и какая-то сила повлекла мальчика к себе - мгновение – и всё поглотила темнота.

В это же время лошадь дернулась, сделала немыслимое усилие и вытащила возок…

…Капитан вздрогнул, ясно ощутив, что очнулся в том времени. Первое, что увидел - потолок. Вначале трудно было понять: где он? Как здесь очутился... В голове гудело. Потом откуда-то стали восстанавливаться события... И вновь перед его внутренним взором возникли глаза - он вскочил. Тело стало сотрясаться, было только одно желание - бежать... Бежать, не останавливаясь, расходуя и боль, и обиду в беге. Нянька обняла его, и силой, на какую была способна, наклонила мальчика к подушке. Потом он рыдал. Прорываясь сквозь слезы, кричал:

- Няня... Я подлец... Я не могу жить... Не имею права...

- Володечка, сыночек, успокойся, ну что же ты так убиваешься... Успокойся родненький. Все пройдет... Все пройдет...

Всё проходит….

Здесь, в забытом Богом месте, где все было чужое и невыносимо враждебное, он не только ощутил все пережитое как явь, но даже почувствовал руку Няни и сразу же свалился камень, который давил, давил...

Внезапно, как молния в воде, на поверхности сознания вспыхнуло: глаза Лошади, Возницы и Волка. Сквозь пелену неясных воспоминаний, мелькнула мысль: чьи это были глаза?

Капитан старался сейчас вспомнить, но не мог. Что-то ускользало. Перед мысленным взором мелькали жёлтые пески… Это пустыня, которая изнывала от жары. И так хотелось пить, что казалось, что не хватит целого океана, чтобы утолить жажду.

Как выстрел нашло оцепенение. Мышцы сковало. Все замерло, стало сжиматься. «Вот, - думал он, - я бил мужика, он лошадь, лошадь топтала каких-то маленьких жильцов ручья... И волк понял это. Он больше не хотел бежать... Он хотел одного - прервать бег...».

Мысль, что все живое и неживое объединяет на земле страдание, хотя и не была нова, но в этот момент подействовала на Капитана успокаивающе. Оцепенение улетучилось так же неожиданно, как и возникло. Воспоминания оборвались. По телу проползла истома. В глазах вспыхнул свет такой яркости, что он зажмурился, и, открыв глаза, увидел перед собой стволы деревьев - это было так неожиданно, что он даже не успел удивиться.

Капитан сидел, прислонившись спиной к стволу, на маленькой полянке. Было покойно. Наверху, в венце из крон, сияло солнце. Вспоминалось его последнее прибежище - он вздрогнул, и стал думать о деревьях, стволах... О чем угодно, только не о том. И оно исчезло, погрузившись в тину подсознания. Из памяти ушло все пугающее и тревожащее, она как бы очищалась и сбрасывала с себя отжившую кожу. Стало хорошо. Наступила умиротворенность.

- Володя..., - голос быт такой родной, такой знакомый, что Капитан почувствовал, как глаза защипало, и маленькая искорка обожгла щеку.

Осмотревшись, ничего особенного он не увидел. Деревья сливались и вдали становились стеной. Зажмурился, потом открыл глаза, и увидел мальчика, который стоял и приближался одновременно. Его лицо казалось знакомым. Потом в сознании появилась фотография. Этот мальчик - он в детстве.

- Володя, мне страшно, - прошептал Мальчик, озираясь.

- А-а-а-а..., - вырвалось из груди Капитана.

- Что с тобой? - Мальчик встревожился.

- Ничего... Ничего... сейчас пройдет, - трясущимися пальцами, он дотронулся до глаз. Прикрыл их. Разноцветные шарики вначале собрались воедино, потом разлетелись.

- А ты знаешь, я был у мамы..., - упал на Капитана голос.

- Ма-ма..., - прошептал Капитан. Все внутри сжалось. Разрывая пелену, становящуюся безбрежным отчаянием, к ним подходила Мама...

Подойдя, она остановилась, обняла мальчика за плечи и, посмотрев на Капитана, спросила:

- Тяжело, сынок?

- Нет... - одними губами прошептал Капитан.

- Ничего, Володечка, ничего сыночек, все пройдет. Все будет хорошо. Ничего не бойся. Прости, родной, нам пора...

- Володя, не бойся, - сказал мальчик.

Пелена перед глазами стала плотнее. Они удалялись, очертания таяли в пространстве. Хотелось вскочить, броситься за ними, догнать, быть рядом, но какая-то сила властно удерживала его. В памяти всплыла картинка, которую в детстве он часто рассматривал: Святой Себастьян стоял привязанный к столбу, а в него вонзались стрелы, но он не замечал их, темное, земное ушло, и взгляд устремился к небу. Во всей фигуре было просветление, будто в синеве он разглядел такое, что дало силу превозмочь боль.

- Что, Капитан, струсил? - перед ним стоял Комиссар, которому он спас жизнь. Пелена распалась.

-Что?

- Струсил, говорю, аль оглох? - повторил Комиссар. Капитан узнал этот голос. Фигура была какой-то расплывчатой.

- Кого же, позволь узнать? - Капитан усмехнулся. Губы скривились.

- Жизни!

- Да ты философ, оказывается! Ничего я не струсил. Просто устал, понимаешь, ты, смертельно устал от бега... А ты зачем здесь?

- Как же, ваше благородие, запамятовали, я обещал вернуться, вот и пришел.

- Ну?

- Не запрягли, чай, Ваше благородие, а понукаете!

- Чего ты хочешь, братец? - снисходительно спросил Капитан.

- Убедиться.

- В чем?

- Хотел видеть тебя богатым... Тогда ясно суть твоя крысиная, ан нет - страдаешь. А ежели страдаешь - человек... Но, вот, непонятно мне, чего ж человек-то на человека восстал, а? И, ни правых, ни виноватых. Как же так?

Капитан молчал. Ощущая спиной кору дерева, понимал, что это не сон, а действительность. Кружилась голова, слегка поташнивало. Лицо становилось маской, на которой застыла гримаса непонимания и отчаяния; эти вопросы мучили и его, особенно страшно было убивать... Убивать людей... Неожиданно стало светлее, фигура Комиссара стала отчетливее.

Взглянув на него, Капитан обратил внимание, что от правого виска наискосок протянулась красная линия, она была такой свежей, будто ее сделали сейчас. По щеке чертила замысловатые рисунки кровь.

- Что с тобой? - с участием спросил Капитан.

- А-а... меня в тот день, как ты меня отпустил, кончили, как вернулся к своим.

- Как?

- Как, как, ясно дело, как, - шлепнули! Думали – гад, я. Они, дуралеи, не поверили, что я не продавал... Все товарищи, светлая им память, полегли, а я остался... Да, что я тебе говорю, чай не забыл, что у балки было?

- Помню...

-Решили, что я Иуда... Ну, и без лишних разговорчиков и сантиментов кончили... Вот дела! Да, что там баить! Время-то какое было? Брат на брата... Эх, ма!..

- Выходит, не спас я тебя, а погубил?

- Бросьте, Ваше благородие! Чего сюсюкать. Я бы на их месте тоже кончил... Чего там! А вот мысли стали меня одолевать: почему человек на человека-то, а?

Капитан неожиданно испытал странное чувство: внутри все похолодело и в голове мелькнуло, словно обожгло: «Он же мертвый!».

- Не о том вы, Ваше благородие! — Тихо, но выразительно сказал Комиссар, будто прочитал его мысли.

Капитан вздрогнул, словно его застали за нехорошим делом, в голове пронесся чей-то крик, словно табун проскакал перед глазами - неожиданно со всей обнаженностью стала ясна его незащищенность перед этим человеком, с невероятной уверенностью в правоте своего дела. Уверенных в себе Капитану приходилось видеть еще в Германскую, но здесь было другое. Этот пекся обо всех, стремясь сделать всех счастливыми, не жалея своей жизни, а ведь он, Капитан, не был таким, он жалел только свое прошлое, к которому привык, без которого не мог и не хотел жить.

- А... вот сейчас ты веришь, что ваше дело было правильным? Что все загубили не зря, а?

- Да... Но вот мутит... Не дает покоя, как оса жужжит - почему же человек на человека восстал, а?

- Не знаю... Но одно я знаю твердо, поверь мне, пройдет время и все вернется на свои места... Как говорится на круги своя: всегда кто-нибудь хочет, чтобы у него было лучше, чем у остальных. Нельзя изменить природу человека, его историю, где эгоизм остается главным, а ведь чтобы наступило то, что вы провозглашаете должен родиться другой человек, не похожий на нас. Это уже другая эра...

- Чего вы говорите такое, а еще боевой офицер! - воскликнул Комиссар.

- Причем здесь это?

- Да притом, что когда на Германской были, чай, по кустам не прятались или ошибаюсь?

- Что?! - Кровь ударила Капитану в лицо.

- То-то же. Другого не ждал. Так, значит, там была одна цель, - изгнать врага ненавистного, а здесь надо перешагнуть через себя, через то, что мешает, ведь это тоже враг. Надо посмотреть на мир другими глазами и превозмочь то поганенькое, что таиться в уголках души... Тяжко - дело ясное, но ведь надо. Как иначе? Иначе никак - это дело такое.

- Но ведь не все так думают.

- Тех, кто не так думает - шлепнуть!

- Как у тебя всё просто, если кто не понимает, - шлепнуть! Больше у тебя ничего нет? Раньше помню, ты пел о людях-братьях.

- Гады, мне не братья!

- Но, ведь все - люди!

- Ох! Вот то-то и оно! Мне не понятно, почему человек на человека пошёл…. договориться, что ли нельзя? – Комиссар пожевал губами, посмотрел куда-то в сторону и продолжил,- а с другой стороны - как договориться, коль скоро вот тебя, а ты человек не дрянь, как ко дну прошлое тянет и, нет сил перешагнуть, а? Почему?

- Ничего нельзя изменить... Вы смените нас... Лучших из вас, таких как ты, как ты говоришь - шлепнут, а вот дрянь - всплывет. Она всегда скрывается, когда что для неё опасное, но потом всплывёт и присвоит то... за что плачено кровью и повернет все к старому, но только не к тому, что было у нас, нет, мы это несколько столетий создавали, было время! А страшнее, хуже, у них будет одно правило - под себя и под одеяло, а там, чавкая, давясь, будут жрать то, что нахапали за день. Все на круги своя... Как в Писании... Все уже было и будет ещё.

- Может быть и так... Оно-то тебе видней, ты грамотный. Я - нет. Но появится человек, который превозможет и тебя и меня и тех... свиней, о которых ты говорил. Это точно... Ради него и принял...

- Блажен, кто верует!

- Верую! - Рявкнул Комиссар.

- Вон как?! - искренно удивился Капитан.

- И не иначе. Мы за человека... Может не за этого... Может быть ты и прав... время не подошло. Но лиха беда начало. Путь не прост... Мне попик в детстве говорил, хороший был человек, что Христа предали богатые, что он против них был... Точно. Он за бедных, за тех, кто презрел имущество, кто ради духа - на казнь, на растерзание. Вот за это и принял смерть... Путь не прост. Идешь, идешь, вроде ровно, хвать, - ямка под ногами. И не успеешь опомниться - мордой о землю. Больно! Но другие-то увидят, что там опасно, обойдут... вот и мы... чтобы другие обошли... Ведь Христос-то он тоже... Чтобы другие знали, что делать и куда идти…

- Ты же в Бога-то не вернешь?

- Да причём здесь это! Бог - выдумка... Это тот, там... далеко…,- Комиссар неопределенно махнул рукой, - а Христос по-людски страдал. Попик сказывал, боялся он... Значит человек. И страдал. Как мы - страдал. Значит за нас, за людей... Вот оно что! Если упал, встань, кровь – вытри, и иди, а ежели смеются, не обращай внимания. Иди! Вот и превозможешь.

- Ну-ну! Тебе виднее... Вон ты уже получил в награду... Может другим чего достанется.

- Не разобрались...

- Это неразбериха еще долго будет продолжаться. Ох, как долго! И столько еще пуль найдут в хороших сердцах покой.

- Если строить, надо место расчистить.

- А освободившееся место усеять человеческими жизнями?

- Это ты зря... Всему свое время. - Упрекнул Комиссар.

- Мне бы такую уверенность, - с тоской прошептал Капитан.

- И что бы ты с ней стал делать?

- Определился бы к вам на службу, и вел бы тихую и незаметную жизнь маленькой гаечки большого коллектива, проводя время в строительстве и в мыслях о нем... Что вы там строите? Новую жизнь? Hу, вот... ее бы и строил, хотя, если быть честным, построит такую жизнь нельзя...

- Ну, валяй, за чем дело стало?

- Хм... Оно конечно так, но есть одно обстоятельство, о котором поэт сказал: «привычка свыше нам дана, замена счастию она». Это память привычек. Память, ты - знаешь, мил человек, её никто не отменял. Её не отменишь, не запретишь как там, у вас, мандатом? И порой, хотя бы вот сейчас, хотелось бы от нее убежать, да ничего не получается, нет сил! Бежать то некуда, да и чудище держит цепко. Не вырваться. Оно о себе напомнит в самое неподходящее время. Никто на этой земле не поможет. Эта тварь в нас разворачивается, независимо, хотим мы этого или нет, как пружина, кольцо - за кольцом и не спастись от этого, не переменить.

Все предрешено и только безумная воля может это перечеркнуть. Возвыситься над всем, и парить в свободных эфирах, могут только отдельные люди. А остальные... Это мы с тобой. Отбросы человечества, только с разных сторон, а суть, впрочем, одна.

- Складно поешь. Но не верю я тебе... Ничего ты не понимаешь. Испугался ты жизни! Запутался в своей одежде, а главное - не веришь в себя, вот и хватаешься за старое, зато свято веришь в своё прошлоё... Эх, не то ты копил!

- Может, ты накопил? - С издевкой спросил Капитан.

- Ничего, прав... - Комиссар не договорил и стал прислушиваться.

Казалось, что он как бы пытается что-то рассмотреть в себе в каких-то неведомых, неизвестных глубинах.

- Ну, будь здоров. - Комиссар повернулся и медленно стал удаляться, и через мгновение исчез в неизвестно откуда наступивших сумерках. Стало прохладно. Капитан попытался встать - не получилось.

Солнце исчезло, посылая последние прощальные лучи, и в них он различил фигурку. Капитан напряг зрение, пытаясь рассмотреть, но так ничего и не увидел. Темнота становилась плотнее.

Вдруг, ни с того ни с сего, вспомнилась лошадь…. Она напряглась изо последних сил, но так и не смогла вытащить телегу….

И тут же мелькнули глаза Возницы, потом появились огромные тараканьи усы, надвигающиеся на него, и казалось, что ещё немного, и они коснуться его...

Как выстрел, неожиданно, неизвестно откуда появились глаза Волка.

Они дразнили, звали его...

Протирая глаза, Капитан силился понять, что было несколько минут назад - сон или явь? Перед ним была все та же комната, тогда он встал, движения были четкими, даже немного резковатыми, как много-много лет назад, и казалось, что сейчас в его сознании созрело единственно правильное решение, которое нельзя ни отменить, ни запретить: оно ставило всё на свои места.

Он – человек прошлого и ему не хватило место в настоящем.

Взяв в руки пистолет, посмотрел в дуло, и все до этого грязное и чужое, что окружало его, стало растворяться в последнем желании.

Лёгкая грань, разделяющая явь и сон исчезла и он, поднёс пистолет к виску и уже палец устремился к пусковому крючку, как вдруг, Капитан услышал голос матери, который он смог бы различить из тысячи голосов:

- Володя, ну, что ты там замешкался, иди же скорее, мы ждём тебя!