Олька Сергиенко жила в дурдоме всю свою небольшую жизнь. Нет, дурдом, конечно, по-нормальному назывался вспомогательной школой-интернатом имени пионера-героя Павлика Морозова, но все поселковые, имевшие и не имевшие отношение к этому заведению, называли его в просторечии именно дурдомом.

Олька, в принципе, не возражала, потому что какая разница, как называют место, где ты ешь, спишь, гуляешь по территории и иногда учишься в школе... лишь бы тебе там нравилось. А Ольке дурдом, в общем-то, нравился. Там было неплохо. Учителя Ольку хвалили, воспитатели в интернате были не очень строгими, пионервожатый - эстонец Тыйну с белесыми глазами и волосами, крашеными в цвет воронова крыла, если и приставал, то только к мальчишкам, а истопник дедка Вася если и тискал девчонок порой за худые попки или невыросшие еще титёшки, то всегда давал после этого чуть ли не полную горсть конфет-подушечек с повидлом. Конфеты были липкими, как и дедкины руки порой, но пять минут можно было потерпеть, если хотелось сладкого.

Только иногда на Ольку накатывала то ли тоска, то ли какое недомогание, она точно не знала, как это назвать. Накатывало обычно во время зимних и летних каникул, когда большинство дурдомовцев разъезжалось по родным домам, к мамам и бабушкам, а если у кого были - и к папам. Таких неприкаянных, как Олька, которых никто на каникулы никуда и никогда не забирал, насчитывалось около двух десятков, и они слонялись по интернатской территории, не зная, куда себя девать.

Впрочем, зимой их вывозили в райцентр на большую городскую елку, где давали прозрачные кулёчки-подарки с яблоком, мандаринкой, двумя шоколадными конфетами и десятком карамелек - ценностями, которые надо было по возвращении в дурдом старательно припрятывать, потом нанюхиваться ими досыта, а уже только потом откусывать по малюсенькому кусочку от всего и представлять, что это будет длиться всю жизнь.

В ноябрьские и майские праздники дурдомовцам выдавали "парадку" - белый верх и черный низ. Рубашки были одинаковыми для девочек и мальчиков, девичьи юбки как правило были "на вырост", да и брюки мальчишкам приходилось подворачивать в два, а то и в три раза. Но всё равно, на душе у всех был праздник, потому что их строем выводили на поселковую клубную сцену, и хор дебильных детей бодро исполнял перед поселковым народом несколько патриотических и народных песен под баян татарина-музраба. Даунята, подслеповато щуря маленькие глазки, тоненько тянули: "Ро-ди-на-слы-ы-шит, Ро-ди-на-зна-а-ет...", или довольно слаженно все дебилы мощно рявкали: "Эх, харашо в стране савецкой жыть!". Люди в зале улыбались, бабки прикладывали к глазам уголки платков, но уходил хор со сцены всегда под бурные аплодисменты, что давало певцам право собой гордиться. Государственные хлеба елись на не халяву!

Летом воспитатели, если им было не очень лень переться куда-то в жару с непоседливым выводком, водили ребят на речку. Там разрешалось помочить ноги чуть ли не по колено, но купаться было нельзя - говорили, что химкомбинат сливает выше по течению какую-то гадость, и можно даже умереть, если вдруг искупаешься и нахлебаешься этой водицы.

Маленькие радости были нечасты, и Олька порой чувствовала-таки себя никому не нужной и очень радовалась, когда начинался, наконец, учебный год и дурдомовцы возвращались в свой интернат, полные впечатлений от домашней жизни. Олька была коренной детдомовкой и совершенно не помнила ни родителей, ни чего-то еще из ранней жизни за территорией дурдома. Она знала, что ее называют олигофренкой или дебилкой, но не знала, стоит ли на это обижаться - может, она и вправду и была таковой.

 

В сентябре в дурдоме появилась новая завучиха - Дарья Дмитриевна. Ольке она ужасно нравилась, потому что походила на пингвина в своем темном костюме с белой блузкой. Пингвинов Олька полюбила, когда увидела их однажды в какой-то телепередаче о животных. Телик им разрешали смотреть в кабинете директора раз в неделю - по воскресеньям.

Олька не могла полностью выговорить завучихино имя-отчество и называла ее по-свойски - Дритмовна. Дритмовна была, помимо того, что учителем-дефектологом, еще и логопедом, и очень быстро научила Ольку выговаривать некоторые звуки, ранее ей не дававшиеся. Олька с гордостью демонстрировала себя одноклассникам, громко и раскатисто говоря что-нибудь вроде "со-ссала Ссаша ссушку" и "Ррябина кудрррявая рросла над обрррывом".

Олька слышала также, что Дритмовна сказала кому-то в учительской однажды, что никакая Олька не дебилка, а просто у нее отставание в развитии, потому что в детстве никто ею не занимался, и что она, Олька, вполне обучаема и могла бы учиться в нормальной начальной школе, классе так в четвертом, если бы смогла нагнать программу. Ольке шел четырнадцатый год и она училась в шестом дурдомовском классе, но слова Дритмовны запали ей в душу, и она во что бы то ни стало решила стать нормальной.

 

Когда начались первые заморозки, всех поселковых трудоспособных, а также сотрудников и старших школьников дурдома, погнали на сельхозработы - набивать поплотнее закрома Родины, а точнее - убирать по сезону капусту. На стылом поле Олька подошла к завучихе и сказала:

- Дритмовна, усыновите меня, а? Я буду Вам по хозяйству помогать, я умею и пол мыть, и посуду, и варить могу научиться, если продукты не боитесь попортить поначалу. А Вы меня выучите так, чтобы я в нормальную школу пошла и чтобы у меня не было отставания в развитии.

Дритмовна сняла перчатки, мокрые от воды, выливавшейся из вилков капусты, подышала на замерзшие руки и поправила платок на Олькиной голове:

- Оленька... я не могу, к сожалению, тебя усыновить. У меня своих детей трое, и я их одна воспитываю. Мне никто не разрешит тебя взять к себе. А заниматься мы с тобой, конечно, будем. Сдашь хорошо по итогам года все контрольные - я твоё дело представлю на районную комиссию, а там уж - что решат. Я и вправду думаю, что ты сможешь учиться в обычной школе.

Олька не обиделась на отказ в усыновлении, она понимала, что раз нельзя - значит, нельзя. Но у нее осталась большая тайная надежда стать нормальной, и Олька начала хранить в себе эту тайну и усиленно заниматься!

 

Однажды во время занятий в кабинет Дритмовны заглянула ее старшая дочь. Олька иногда видела ее и раньше, но как-то стеснялась подойти и заговорить. Машуля была симпатичной светловолосой девушкой, заканчивала среднюю школу в райцентре и, по словам Дритмовны, собиралась после школы в институт каких-то языков, потому что они ей очень давались. Тут Олька маленько недопонимала, что за языки и куда им сдаваться, а спросить Дритмовну было неудобно - Олька и так считала, что часто ей надоедает со своими вопросами и заморочками.

А заморочек у Ольки хватало. Недавно детдомовцы, как раз после уборки капусты, носились с воплями по территории, играя в догонялки и отдыхая таким образом после выполнения домашних заданий. Вдруг у Ольки в животе скрутило так, что она чуть не упала. Она присела, обхватив себя руками, на ступеньки, и чуть не заревела. Но боль быстро прошла, и вроде бы всё стало как обычно, но вечером, когда Олька пошла перед отбоем в туалет, она вдруг увидела следы крови на своих новых голубых, недавно полученных у завхоза трикотажных трусах, и ужасно испугалась. Ей подумалось, что она как-то незаметно напоролась где-то на ржавый гвоздь, но она не нашла никаких дырок на трусах. Тогда ей сразу стало и вовсе страшно, потому что она знала, что на свете есть очень много неизлечимых и неизвестных науке болезней, от которых запросто можно умереть, а этого Ольке пока вовсе не хотелось.

 

Наутро Олька снова чувствовала себя плохо, попросилась с уроков в изолятор и показала свою жуткую болезнь медсестре. Медсестра засмеялась и объяснила Ольке, что она, похоже, становится взрослой девушкой, и эти дела будут у нее повторяться каждый месяц, и что бояться этого не надо, но всё это совершенно меняет жизнь! Олька получила в руки большой пакет с совершенно новым для нее предметом - гигиеническими прокладками. Надёжно спрятать их от любопытных глаз было возможно только одним способом: разложив все прокладки аккуратненько на металлической кроватной сетке под матрасом по одной, чтобы со стороны было незаметно... что Олька немедленно и сделала.

После этого разговора Олька стала подолгу смотреть на себя в зеркало, ища признаки взросления, но так их и не находила - те же чуть кривые передние зубы, те же веснушки на курносом носу, те же выцветшие за лето вихры на голове - не пойми чего вообще, а не девушка никакая.

Вот как раз в этот период задумчивости над своей новой жизнью Олька и увидела снова Машулю, забежавшую к Дритмовне по каким-то своим делам. Машуля была, скорее всего, тоже уже взрослой девушкой, раз заканчивала школу, а Ольку распирало поделиться своим пониманием жизни. Она подошла к Машуле и сказала:

- Здравствуй, Машуля! Я тебя знаю, а ты меня нет. Я - Олька, и Дритмовна не может меня усыновить, потому что вас у нее и так трое. Да и маленьких обычно усыновляют, а я уже почти взрослая. У меня уже даже месячные пришли.

Машуля несколько смутилась, но дружески улыбнулась Ольке:

- Привет, Оля! Я тебя тоже знаю.

Олька встрепенулась:

- А откуда ты меня знаешь? Ты меня видела? Я тебе нравлюсь? Ты мне о-очень нравишься! Дритмовна сказала, что я не дебилка, а у меня отставание в развитии только, а это поправимо! Она еще сказала, что надо книжек много читать - это помогает развиваться. Я ужасно сказки читать люблю, только у нас в дурдоме какая уж библиотека, - и она пренебрежительно махнула рукой, - Мне б поинтереснее чего, покрасивше, про любовь даже может чего... в сказках!

Машуля снова улыбнулась:

- А ты "1001 ночь" читала? Совершенно волшебные восточные сказки. У нас дома эта книга есть. Если мама разрешит - я могу к вам сюда придти как-нибудь вечерком и вам всем их почитать, хочешь?!

Олька аж захлебнулась воздухом от восторга. Еще бы она не хотела! Они вместе вызвали из учительской Дритмовну и Олька деликатно отошла в сторонку, старательно делая вид, что не слушает, пока Машуля разговаривает с матерью о каких-то своих делах. Наконец, Машуля сообщила изнывающей от нетерпения Ольке, что Дарья Дмитриевна разрешила ей придти вечером к девочкам в интернат и почитать им перед сном с полчасика.

 

Олька не помнила, как она дождалась вечера. Машуля пришла к ним через часок после ужина, младшие и средние дурдомовцы собрались в игровой комнате и расселись кто на ковре, кто на стульях, кто где. Вечерняя беременная воспитательница вязала что-то, сидя в кресле, а Машуля, устроившись возле торшера, начала вслух читать ребятне восточные сказки.

То ли Дритмовна посчитала, что это хорошо влияет на развитие, то ли воспитателям была разгрузка, то ли самой Машуле нравилось проводить часть своих вечеров в такой обстановке, а может и всё вместе, но факт остается фактом - эти чтения стали проводиться два-три раза в неделю. Олька наслаждалась этим временем. Она влюбилась в Машулю со всей страстью и всячески старалась подчеркнуть перед дурдомовцами свою к ней духовную близость.

Однажды после чтения она провожала Машулю до выхода с территории и спросила:

- Маш... а ты ела рррахат-лукум и щщербет, про которые в 1001 ночи?

- Ела. Мы как-то давно с бабусей на Невском проспекте в Питере покупали рахат-лукум, был там магазинчик "Восточные сладости".

- А он вкусный? - сглотнула в волнении Олька.

- Вкусный, но, наверное, на любителя. Он разный, вообще-то... есть лимонный, есть ореховый, есть розовый, есть мятный зеленый - пахнет всё очень вкусно, а есть неудобно. Он такой - как резиновый во рту, тягучий, и весь сахарной пудрой обсыпан, его до-олго есть можно.

- Щисливая ты, Машуля,- грустно сказала Олька, держа Машулю под руку, - И в жизни уже много чего видела, и книжек много читала, и даже рахат-лукум ела! И еще ты красивая, волосы у тебя вон какие, - она смущенно замолчала и потом всё же сказала - Знаешь что, Маш... Я тебя очень сильно люблю и буду ждать до конца своей жизни! - Олька почти всхлипнула от избытка чувств.

- Осспидя, Олька... Где ты только набралась таких фраз? Я же тут, с тобой. Мы еще много чего с тобой почитаем. А волосы - хочешь, я тебя так же подстригу? Вот завтра зайду за тобой после уроков и приглашу тебя в гости, хочешь?

- А отпустят воспитахи? - взволновалась Олька.

- Ну, а чего? Попрошу - наверное, отпустят под мою и мамину ответственность, конечно, - сказала Машуля, засмеялась, чмокнула Ольку куда-то в ухо и, развернув лицом к дурдому, подтолкнула:

- Всё, всё! Спать тебе пора - проспишь завтра! И мне рано вставать! До завтра, подруга!

 

На следующий день Машуля, как и обещала, пришла и пригласила Ольку в гости. Олька весь день вела себя очень прилично, потому что страшно боялась, что ей не разрешат выходить с территории дурдома, но Машуля, видимо, уже получила разрешение накануне, потому что буквально сразу, войдя, помахала Ольке, стоящей в коридоре:

- Эй, ты чего там притихла?! Одевайся, пошли к нам!

- А домашнее задание... оно-то как же ж ... когда ж я... - засуетилась Олька, не зная, куда бежать от нахлынувшего счастья.

- У нас и сделаешь - возьми с собой всё, что нужно, в портфель положи - и пошли! Я тебя внизу подожду! Увольнительная твоя - до вечера, за час до отбоя я тебя назад должна вернуть!

Олька ломанулась за портфелем, не чуя ног. Через пару минут она, запыхавшись и на ходу просовывая руки в рукава дурдомовского пальтишка, уже кричала кому-то наверху, сбегая по ступенькам:

- Ни фига! Сами справитесь, без Ольки! Я в гости иду!! У меня увольнительная до вечера!!!

 

Дритмовна с детьми жила в небольшом частном домике в двух кварталах от дурдома, то есть - недалеко. Поселковые улицы Ольку не особо удивляли - она их не раз уже видела, будучи на дурдомовских "выходах в люди", а вот в гостях ни у кого она еще ни разу в жизни не бывала!

Машуля, просунув руку за дощечку, открыла щеколду на воротцах, жестом, полупоклонившись шутливо, предложила Ольке пройти во двор, а потом открыла ключом и дверь в дом.

Олька вздохнула и осторожно вошла, оглядываясь по сторонам. Большая комната, печка в углу, пахнет чем-то вкусненьким... дверь в другую комнату, еще какая-то дверь...

- Ну, проходи, снимай пальто, сапоги. Вот тебе мои шлёпанцы. Сейчас мы с тобой чуток перекусим, потом нужно домашнее задание сделать. А уж потом мы с тобой можем чем угодно заняться. Делу - время, потехе - час, слышала такую поговорку? - и Машуля помогла Ольке снять и повесить пальтецо и переобуться.

Олька спросила:

- А за этой дверью кто живет?

Машуля распахнула дверь:

- Это наша комната - моя и сестры с братом. Видишь, вот тут они спят, вот тут - я, а это - мой письменный стол. Я с первой смены учусь в райцентре, а сестра- со второй, тут, в поселковой школе, а брат - в детском садике. Мама вечером с работы идет - его забирает. А это - мамина комната, отдельная, чтоб никто никому не мешал. Вот они все вечером будут дома - все вместе и ужинать будем.

Олька снова потрясенно вздохнула, потрогав всё, что находилось на письменном столе:

- Свой письменный стол! Это прямо мечта детская у меня будет, Машуля. И еще, рахат-лукум - моя светлая восточная волшебная мечта.

Машуля разогрела удивительно вкусный гороховый суп и котлеты, и Олька впервые в жизни села за домашний, покрытый скатертью стол, накрытый только для двоих. Степенно пообедали, а потом Машуля делала свои уроки, а Олька - свои, то и дело отрываясь и любуясь окружающей обстановкой.

 

Когда уроки были сделаны, Машуля сказала:

- Так, а сейчас, снимай свое платье, надевай мой халат и садись на табуретку - я тебя стричь буду!

Олька внезапно застеснялась. Казённое платье было еще туда-сюда, но ей вдруг стало стыдно за линялую майку, за застиранные в бытовке трусы непонятного уже цвета и старые чулки, которые держались на ногах посредством круглых резинок, выдернутых из старых трусов.

Машуля всё поняла. Она молча прошла в большую комнату, открыла шифоньер и стала что-то там искать. Олька смотрела в пол, не двигаясь.

Машуля вернулась с ворохом одежды в руках и сказала:

- Так... Олька, ты сказала, что ты меня любишь?

Олька молча кивнула, всё так же глядя в пол.

- Тогда знаешь что, прекращай свои комплексы. Мы - подруги, а подругам нечего друг друга стесняться! Смотри, что я тебе принесла, - и Машуля бросила принесенное на кровать, - Я сейчас выйду, ты надень пока халат, подстрижемся, а потом будем барахло мерять, идёт?!, - и она снова вышла.

Олька стремглав бросилась к двери, закрыла ее, в секунду скинула детдомовскую одежонку и надела домашний халатик, бывший для нее слегка великоватым. "Не выпаду!" - подумала Олька, и распахнула дверь.

 

Машуля улыбнулась и усадила Ольку на табуретку спиной к зеркалу, сказав:

- Не подглядывай! Работу будешь принимать по конечному результату!

Олька ни фига не поняла про результат, но покорно уселась и замерла под машулиными руками, которые то расчесывали ее вихры круглой щеткой, то распутывали кудри, то приглаживали. Ольке никогда в жизни не было так замечательно, и она прикрыла глаза.

Машуля чикала ножницами, то и дело поворачивала туда-сюда олькину голову, подвивала кончики волос электрической плойкой. Потом, удовлетворенно причмокнув, сказала:

- Олик, глаза не открывай, - и она осторожно повела Ольку снова в маленькую комнату.

Там она разрешила Ольке открыть глаза, но не давала повернуться так, чтобы можно было увидеть отражение в окне или небольшом зеркальце на стенке над письменным столом:

- Вот, давай померяй вот эту кофточку и вот эту юбку. Я из этого выросла, а сестра не доросла еще. Пока дорастет - из моды всё выйдет, так что - как раз для тебя! И вот эту блузку померяй, и вот это, - она протянула Ольке что-то неимоверно красивое, коротенько-розовое и с белыми кружавчиками, - Это комбинация, вместо майки надевать под блузку. Не на каждый день, наверное, но пусть у тебя будет!

Уже не думая о линялой майке, Олька скинула халатик и эту самую майку, и с благоговением влезла с помощью Машули в шелковую комбинацию.

- Погоди, не надевай блузку. Надень юбку сначала - посмотрим, где что убавить-прибавить, - сказала Машуля, протянув Ольке юбку в красно-черную клеточку, - Это называется юбка-шотландка.

Олька послушно надела юбку, застегнула два крючочка на талии и обе они - Олька и Машуля - удивились, наколько хорошо юбка сидела, как будто была сшита специально на Ольку.

- Ну, иди уж, глянь на себя - смилостивилась Машуля, и пропустила Ольку перед собой к зеркалу-трельяжу в большой комнате. Олька подошла к зеркалу и не увидела в нем себя. Из зеркала на нее смотрела светловолосая девочка-подросток с огромными карими глазами и короткими пышными волосами, красиво уложенными, и с аккуратной чёлкой, волной переливающейся при любом движении головы. Девочка была довольно симпатичной, со вздернутым носиком с веснушками, которые ей очень шли. Через белые кружева комбинашки чуть просвечивали припухшие небольшие грудки, а талия была тоненькой и стройной.

- Ну, чистая Лолитка - восхищенно сказала Машуля, - На, надень кофточку, - и она протянула Ольке темно-красную кофту тонкой шерсти на маленьких перламутровых пуговках.

Олька машинально натянула кофту, и снова поразилась девушке в зеркале - кофта подчеркнула своим цветом чистоту зарумянившихся щёк, и даже крупный олькин рот стал смотреться совершенно по-другому - почти журнально-модельно.

- Маша... Машуля... я боюсь! - Олька чуть не плакала, - Я боюсь!

- Чего ты боишься, Олик? Ты стала почти взрослой, это нормально и хорошо! - засмеялась Машуля, с удовольствием глядя на Ольку.

- Машуля... Я же дурдомовская! Дебилка!- зарыдала Олька вдруг, уткнувшись в машулино плечо и горько всхлипывая, - Меня никто не любит, я никому не нужна! У меня и родителей-то никогда не было, и рахат-лукум я никогда не ела!

Машуля усадила Ольку на диван и сказала строго:

- Знаешь что, подруга, ты мне это дело брось! Никакая ты не дебилка, и ты это знаешь! Ты очень неглупая и симпатичная, и у тебя всё хорошо будет в жизни! И кончай, на фиг, реветь, а то скажут, что я тебя мучила и до слёз доводила, попадет нам обеим за твои красные глаза, и не будут тебя отпускать больше никуда!

Перспектива не ходить более к Машуле в гости Ольку ну никак не устраивала, поэтому она постаралась быстренько успокоиться, вытерла слезы и сопли линялой майкой и сунула ее в портфель. Машуля показала ей, где умыться, и Олька пчти вернулась в хорошее расположение духа.

Они еще немножко послушали музыку, а потом Олька перетрогала корешки всех книг в книжном шкафу и на полках над письменным столом. Пришла из школы Машулина сестра, а потом - и Дритмовна с Машулиным братом. Все вместе они поужинали, причём Олька напросилась помочь мыть посуду и погордилась, когда Дритмовна сказала, что она это делает, пожалуй, даже лучше Машули.

Ну, а потом настало время, когда Дритмовна сказала:

- Ну что, девчонки, одевайтесь-ка все трое, чтоб тебе, Марья, не одной возвращаться, и шагом марш в интернат. Проводите Олю - и сразу домой!

 

А потом была замечательная жизнь. Почти каждое воскресенье Ольке разрешалось самой выходить за территорию и и приходить в гости к Дритмовне. Точнее, конечно, к Машуле, которую Олька фактически боготворила и постоянно высматривала в окно, когда та обещала заглянуть на несколько минут после своих занятий в школе. Обычно это бывало после дурдомовского обеденного времени, и Ольку особо никто не контролировал, поэтому она сразу мчалась, кое-как накинув пальтецо, к забору на территории и, увидев через дырку в заборной доске выходящую из автобуса Машулю, передвигалась от дырки к дырке до самых ворот, куда Машуля и подходила. А если на улицу выходить не разрешали, то Олька торчала у окна, сидя на подоконнике и высматривая знакомую фигурку.

Машуля по-прежнему приходила иногда почитать книжки ребятам в дурдоме или поиграть с малышами, и воспитательницы советовали ей серьезно подумать, не лучше ли ей поступать не на иняз, а на дефектологический в пединститут, раз ей так нравится возиться с неполноценными детьми.

Как бы там ни было, как-то быстро наступила зима, а потом и весна. Олька старалась учиться как можно лучше, чтобы предстать летом пред ясны очи комиссии, которая решала судьбу дефективных детей. Ее не оставляла мечта об обычной школе, пусть и классом-двумя ниже.

Машуля, в свою очередь, готовилась к выпускным экзаменам и однажды сказала Ольке, что вот - надо уже ехать в Москву, чтобы подавать документы в институт и сдавать там вступительные экзамены. Олька растерялась:

- А как же я? А если меня переведут? А если ты поступишь - ты же всегда будешь жить далеко!

- Олька-Олька... Ну а как же быть? Это ведь жизнь. Так будет всегда - кто-то будет уезжать, кто-то ждать, а потом все снова будут встречаться. Я обязательно буду сюда приезжать - ведь тут остаетесь все вы.

 

Машуля уехала. Через несколько недель Олька получила от нее красивую открытку с видом Москвы и парой строк. Олька нарисовала красным фломастером сердечко прямо на имени Машули и перед тем, как лечь спать, ежевечерне целовала открытку в это сердечко и клала ее под подушку.

Летом комиссии почему-то не состоялось и Ольку никто никуда не перевел. Дритмовна уехала в отпуск, отправив младших детей к бабушке, и Ольке совершенно некуда было деваться. Она снова то слонялась по территории, то зло дралась с оставшимися дурдомовцами, дразнившими ее "брошенкой", а иногда втихаря накручивала намоченные волосы на подаренные Машулей мягкие пластмассовые бигуди, заматывала голову платком, как будто простыла, чтобы ночная нянька бигуди не видела, и потом подолгу стояла в пустом ночном туалете, расчесывая получившиеся кудри и вспоминая Машулю.

Дритмовна вернулась из отпуска, и Олька, увидев ее входящей в здание школы, где совсем скоро уже должны были начаться занятия, помчалась как сумасшедшая, в учительскую.

В учительской был накрыт стол и даже стояло две бутылки с темным вином. Несколько воспитах и директор школы поздравляли Дритмовну с чем-то, смеялись, желали успехов. Олька не посмела войти в учительскую, но стояла у приоткрытой двери и прислушивалась. Она поняла, что Дритмовна, кажется, снова уезжает, но куда и зачем - не могла расслышать. Она села на подоконник, решив во что бы то ни стало дождаться Дритмовну, чтобы поздороваться и поговорить.

Наконец, дверь распахнулась, взрослые стали выходить из учительской, и Дритмовна увидела Ольку:

- Оленька! Как ты выросла за лето! Как твои дела?

Олька почувствовала легкий запах вина и отчего-то разозлилась:

- Никак мои дела! Ничего я не выросла! Уехали все, ну и уезжайте, и никого мне вас не надо! На фиг вы все мне сдались! - она соскочила с подоконника и побежала, разревевшись на ходу.

Дритмовна догнала Ольку возле выхода.

- Оля! Ну-ка, остановись немедленно и прекрати слезы! Мне тоже нужно с тобой поговорить.

Они вошли в здание интерната, прошли в кабинет директора и сели в кресла. Дритмовна объяснила Ольке, что ее пригласили работать директором такой же школы-интерната в другом поселке тут же в области, и отказаться никак было нельзя, потому что и условия работы там получше, и зарплата побольше - а значит, жить будет проще. Понятно, что младшие дети поедут с ней, а Машуля останется в областном центре, потому что в институт в Москве она не поступила, но успела сдать экзамены в пединститут в Свердловске и ее зачислили.

Что же касается Ольки, то Дритмовна сделает всё необходимое, чтобы Ольку перевели в ту школу, где Дритмовна будет директором, поэтому всё должно быть хорошо, нужно только набраться терпения и подождать. Они обустроятся, Машуля будет приезжать в гости, и всё будет хорошо. И вопрос о переводе в нормальную школу тоже с повестки дня не снимается.

Олька успокоилась. Она была готова ждать вечно, но ей надо было точно знать, что всё будет хорошо.

 

Наступил новый учебный год. Потом снова убирали картошку и капусту. Потом выпал первый снег. Олька получила еще одну открытку от Машули - на сей раз с красивыми цветами и поздравлением с днем рождения. Машуля написала, что она бросила пединститут - такие были семейные обстоятельства, и сейчас работает на заводе. Большой отпуск ей дадут только летом, но она обязательно навестит Ольку в эти зимние каникулы, потому что возьмет отгулы и приедет повидаться со своими школьными друзьями, как они договорились еще на выпускном вечере в июне.

Олька погоревала о машулиных делах и стала ждать зимних каникул.

Потом пришла еще открытка - с красивой елкой и золотистыми блестками - такой, наверное, не было ни у кого во всём поселке, а не только в дурдоме. Олька прикнопила ее возле тумбочки в спальне и любовалась даже в темноте, когда ночная нянька уже щелкала выключателем, потому что блёстки на открытке посверкивали даже в лунном свете. Через несколько дней должны были начаться долгожданные зимние каникулы.

 

Машуля приехала субботним утром через пять дней после наступления нового года. Школьная подруга встретила ее на автостанции. Они поехали к подруге домой, пощебетали там немножко о своих делах, и Машуля, взяв приготовленный еще дома сверток, отправилась в дурдом, в гости к Ольке.

Она вошла в здание интерната, отметив, что Олька не ждет ее, как было обычно, сидя на подоконнике или подбегая прямо к входным дверям, увидев Машулю из окна. В интернате всё было как всегда - из кухни пахло супом, у младших детдомовцев начался тихий час, старших в каникулы в интернате было, в общем-то, немного, и в зоне видимости никого не наблюдалось. Поэтому Машуля прошла к кабинету директора и, услышав голос за дверью, постучала и приоткрыла дверь:

- Здравствуйте! Могу я повидаться с Олей Сергиенко?

- Машуля! Заходи-заходи... Как твои дела, как мама устроилась на новом месте? - помахал ей рукой директор школы, державший возле уха трубку телефона. Машуля вошла, директор жестом пригласил ее присесть в кресло напротив и, сказав в телефон, что у него гости, положил трубку.

- Ну, рассказывай, рассказывай, столичная штучка, как успехи? Как она там - жизнь большого города? Сидим тут в деревне, киснем, ничё не знаем, - директор был молодым, в общем-то, мужиком, и всегда симпатизировал Машуле. Вот и сейчас, разговаривая, он улыбался, подшучивал, и Машуля почувствовала, как будто она никуда и не уезжала.

- А то, бросай, давай, свой завод, возвращайся - будешь у нас работать, кадров не хватает, сама знаешь. Комнатку прямо в интернате тебе оборудуем, никаких плат за электричество, телефон даже могу поставить, на питании будешь, а? - директор подмигнул, зная машулину нелюбовь к столовским обедам.

Они мило поболтали несколько минут, и Машуля, вставая с кресла, снова спросила, можно ли ей повидать Ольку, и не заболела ли она - не видать что-то...

- Видишь ли, какое дело, Машуля... - директор начал перекладывать бумаги на столе, - Ольки ведь тут больше нет.

- То есть, как нет? - не поняла Машуля, - Перевели ее в нормальную школу? А куда? Где она сейчас?

- Да нет, не перевели никуда... вернее, перевели, м-да. В общем, похоронили мы, Машуля, Ольку позавчера. Прямо тут, на поселковом кладбище. Могу показать, где конкретно, если есть желание навестить.

Машуля снова опустилась в кресло. В голове была странная пустота, а перед глазами стояла Олька в красной кофте с перламутровыми пуговками.

- Что случилось, Николай Семёныч? Она болела?

- Да нет, здоровенькая была. Она как твою открытку с ёлкой получила, так начала втихушку убегать на автостанцию - автобус городской встречать, тебя ждала очень. Пообещал даже наказать за такие дела, если еще раз узнаю. А тридцать первого числа она опять туда убежала. Когда возвращалась - машина ее сбила, сразу насмерть, прямо на тротуаре. Водитель уже наотмечался, видимо, не удержался на скользкой дороге, въехал на тротуар - и вот...

 

Директор подвез Машулю на своём "жигуленке" до кладбища на краю поселка и показал, где можно найти Ольку.

- Иди, я подожду, - сказал он, - Нынче рано темнеет, не успеешь оглянуться. Отвезу потом, куда скажешь.

Машуля дошла по пустынной дорожке до заснеженного холмика с воткнутой в него металлической палкой и простой табличкой, намертво припаянной к палке. Табличка указывала Олькины имя, фамилию и две даты.

Машуля развернула сверток, привезенный для Ольки, и положила на холмик большую красную коробку, повязанную кокетливым блестящим бантиком. На крышке коробки рельефно вились восточной вязью золотые буквы - "Рахат-лукум розовый, в сахарной пудре".

- Олька, это тебе! - Машуля, с моментально замерзшими от соленой влаги щеками, медленно повернулась и пошла к кладбищенскому выходу. Через несколько шагов она оглянулась помахать Ольке рукой, как обычно было при их прощаниях. Красной коробки на снежном холмике не было. Машуля улыбнулась сквозь слёзы - Олька всегда была нетерпеливой.