(Джебран.)

 

Где-то далеко, куда не торопятся, но все же приходят, где сумерки никогда не обращаются в ночь, а несуществующая ночь слепо ненавидит рассвет, где мрак сияет одинокой луной, а пустота никогда не наполняется воздухом, однажды мне встретилась девушка.

Она дышала. Как это странно!.. Поразительно, она не забыла, как нужно дышать… И пусть подобие воздуха было лишь вакуумом, неспособным вернуть легким кислород, но она не замечала подлой подмены. Ее тело по-прежнему помнило, как нужно жить, и давно остановившееся сердце продолжало старательно выталкивать кровь в разорванные артерии.

Она видела. Видела и тревожное, чуть тронутое гнилью небо, и сухие волны янтарного пепла, что вздымались под ним, толкая и пачкая белизну замерзших облаков, и даже крохотные капельки своей собственной крови, повисшие за спиной осиротевшими шаровыми молниями. Не видела лишь меня… И почему-то от этого становилось грустно… Ведь я был совсем рядом.

Она дышала, видела… Но не понимала, что явь и навь, спутавшиеся тугим комком седых волос, никогда уже не распутаешь, не заплетешь в косы, не украсишь лентами смеха. Ленты порваны, гребень сломан, путь пройден, и лишь гранатовые капли за ее спиной, те, что гасли единственным следом утерянного мира, навеки останутся настоящими и теплыми. Такими же, как и я…

Остановившись напротив, но глядя сквозь меня, девушка тихонько вздохнула. Как бы хотелось мне повторить этот вдох — хотя бы из вежливости и в благодарность за ее присутствие — но легкие, разорванные миллионы бесконечных часов назад, только болезненно трепетали в безнадежной попытке расправиться. Однако я по-прежнему мог говорить — без звука и почти без смысла. Я — шорох сухих листьев, всё так… Но быть может…

— Привет… — попробовал я. Получился почти настоящий шелест. Неплохо для начала. Я поторопился закрыть рот, чтобы не наговорить от радости кучу всяких глупостей.

Она вздрогнула, ощутив присутствие, и выбросила в каменный воздух еще несколько гранатовых искр.

Вот зачем она так?.. Глупенькая, наивная… Волнуется, теряя драгоценные капли! А ведь здесь они на вес золота… Я бережно собрал в ладони крохотные красные шарики, повисшие вокруг ее разорванной груди — собрал почти все, но, к несчастью, не сумел удержать последний. Он взорвался, полыхнув прошлым, и боль, освободившаяся от плена гранатовой пленки, вытянулась, охватила мою ладонь — и с нежностью возлюбленной оторвала палец. Но чего стоит плоть в сравнении с возможностью разрушить одиночество?..

— Держи… — я протянул оставшиеся шарики девушке. — Держи и не теряй больше. Вот как ты собираешься вернуться назад, если все растеряешь?..

Она не услышала меня, но гранатовые капли, поднявшиеся на уровень ее тусклых, испуганных глаз, казалось, привлекли ее внимание. Я возликовал.

Как заставить ее понять меня? Как заставить услышать, как поделиться с ней тем, что не так давно — и с таким трудом! — узнал сам?.. Мысли блуждали бессмысленными призраками над останками погибшей реальности.

Отчаявшись вырвать объяснения у необъяснимого, девушка шагнула вверх — прочь от пугающе-реальной горки кроваво-красных шариков, покоящихся на невидимой, покалеченной взрывом ладони. Но я не собирался так просто ее отпустить, не хотел сдаться на милость помутневшей от гнева луне — и шагнул следом.

 

* * *

 

Луна взъерошилась и, сбрасывая тлен после вековой неподвижности, тяжело взмахнула костлявыми остатками крыльев. Она не хотела, не могла позволить этим двоим соединиться, ведь тогда они найдут ответы на вопросы, которых никто не знал. Двое опасны, особенно когда мертвы, и особенно — когда они вместе. Луна понимала это — и потому поспешила воскресить хотя бы одного из них.

Небесный колодец разомкнул щербатую пасть, и позволил луне проскользнуть вниз, под ноги беглецам.

 

* * *

 

— Эй, подожди! — крикнул я так громко, что почти победил беззвучный ветер, но девушка по-прежнему не видела меня.

Ее не трогали ни стоны, ни мольбы, ни ярость, ни холод. Набирая невероятную скорость неподвижного отрицания, она отодвинулась в пустоту, теряя еще несколько гранатовых капель, соскользнувших с кончиков волос. Я торопливо обнял алое облако, готовое вот-вот рассеяться во мраке воссиявшего дня, — и тут меня осенило. Я понял, как заставить ее услышать.

Обогнав девушку и замерев прямо перед ее лицом, я что было сил сдавил первую из собранных капелек. Брызгая дивными полутенями, она на мгновение повисла во тьме — и я успел начертить ею букву «Я», прежде чем потерять палец, уничтоженный огнем. Гранатовые дорожки боли, принявшие очертания знакомого символа, парили перед изумленным взглядом девушки, а потом их пожрало мгновение.

— Я?.. — шепнула она зажмурившись, чтобы сохранить отпечаток буквы на потревоженной светом сетчатке.

— Правильно… — выдохнул я. И отчего-то заплакал. Сухими, некрасивыми слезами. Слезами облегчения, счастья, надежды.

Девушка остановилась, напрочь позабыв о желании убежать, а небо открыло сотни тысяч гневных глаз, чтобы испепелить ее — ослушницу, соперницу, неожиданную опасность, вторгшуюся в мир непостижимых истин.

«Э» — выдавил я, теряя еще один палец и несколько рябиновых капель вместе с ним.

«Т» — спешил я. У нас оставалось так мало времени.

«О» — получилась кривая, возможно оттого, что я торопился, а может быть, виной всему был огонь, оторвавший правую кисть. Или так вышло оттого, что рисовал я последним оставшимся пальцем — за неимением других, придавив им капельку к предплечью. Буква была кривая. Но девушка, казалось, поняла.

Она кивнула пустоте, в которой так и не смогла увидеть моей тени, требуя продолжать. Но пальцев больше не осталось.

«Т» — повисло в тишине и каменном напряжении, лишая меня остатков руки. Но я был счастлив. Девушка слушала меня!

«Ы» — гранатовые сполохи чуть искривили точеные контуры ее побледневшего лица, но прежде, чем исчезнуть, растаяв в бессмыслице будущего, я успел увидеть, как ее глаза зажглись пониманием и радостью.

 

* * *

 

Огненный провал небесного колодца зиял чернотой: там виднелся выход. Луна свернулась тысячами чешуек и обратилась в скользкий, искрящийся тьмой шар. Для того чтобы падать, крылья ей были уже не нужны.

Могущественный страж Провидения, непобедимая посланница богов, поручивших ей охранять неприкосновенность Истины, она мчалась к цели быстрее отчаяния, и, достигнув ее, — накрыла, сжала, расплющила.

Смешные! — хохотнули голоса будущего, что составляли ее суть. — Наивные! Вам никогда не познать. Не встретиться. Не вспомнить. Не успеть...

Я зажмурился. Бессильное отчаянье, пришедшее вслед за осознанием очередной неудачи, показалось мне куда страшнее того, что вот-вот произойдет. Я уже знал этот сценарий: сегодня луна в тысячный раз положит конец моим попыткам освободиться, вернет в круговорот, откуда невозможно вырваться.

Обреченный взгляд девушки, отразившийся от моего сердца, стремительно изгладился из памяти, ушел под облака и остался лишь призрачным следом потерянной надежды. Так боги не дают нам познать истину. Так они разлучают нас, как только мы приходим к пониманию. Так было и будет всегда. Пока стоит мир. Пока боги живы.

Мир разжался ярко-красным кольцом — и взорвался звуками, красками и запахами.

— Поздравляю, мамочка! — улыбнулся кто-то, приподнимая меня на ладони и ласково похлопывая по спине. — У вас прекрасная дочка! Голубоглазая красавица, только взгляните! Три четыреста!

Какая жестокая пытка — начинать все заново!

Я не выдержал.

И закричал.

 

24 марта 2008