КРОССОВКИ.

 

Белые, ослепительные на ярком солнце, из большого количества де-талей, наверное из отходов широкого обувного производства, но прошитых добротно: кручеными суровыми нитками; с дырочками, словно обсыпанными ненароком чем-то мелким и темным, - но ровненько в четыре ряда, чтобы не потели ноги, потому как в основе и литой подошвы, и причудливого верха лежала все та же резина, как известно, не пропускающая сквозь себя свежий воздух; и очень удобные: вместо шнурков служили им надеж-ные, сдвоенные, липучие язычки.

 

На улице хорошо!.. Только что пролился дождичек, тучка убежала за крыши домов в северную сторону, над асфальтом воскурился парок, обкра-дывая ребристые следы по краям да так быстро, что вскоре и от центра не оставалось мокрого пятнышка.

 

Они часто задерживались, слегка разворачивались, поэтому и выша-гивали неровно, пока не споткнулись о край проезжей части, - светофор обозначился красным, - подождали, пока с ними не поравнялись такие же, такого же размера, и тоже - совсем новенькие! - перебежав через дорогу они замерли и притаились, пока другие не проважничали совсем рядом, но мимо...

 

Над ними нависали чистенькие, хотя и очень старенькие, брючки под пиджачком погодком в более светлую, на спине, сторону, серая рубашечка с подрубленной нитью бахромой на рукавах, при всех, наглухо застегну-тых, пуговицах одаривала шею хозяина неограниченной вольницей. На са-мом верху - картуз с козырьком под домик, по самые уши, старательно и... безнадежно хоронящий под собой возраст.

 

Важные - несли черные, блестящие, невесомые брюки, плотно и круг-ло обнимавшие ремнем с блестящей пряжкой солидное тело под тонкой, черной водолазкой; и брюки и пиджак трепетали от раскрепощенного дви-жениями рук и ног надушенного ветерка. Породистая седина плыла над ни-ми надо всеми - на целую голову. Видимо, цепко приклеился взором к ним прохожий потому, что они, вдруг, стреножено сбились с шага, разверну-лись на пятках носками в обратную сторону, и взгляд над ними небрежно скользнул от таких же кроссовок до пуговки на картузе, задержался там на мгновение и перепрыгнул еще выше и позади. Развернулся с интересом и картуз - выше только фонарный столб...

 

Кроссовки важного господина удалились быстро, оставив хозяину других приятные размышления, и они, подаренные сыном в день рождения, своей значимостью возросли сейчас еще больше потому, что такой вальяж-ный господин не мог нацепить на ноги "абы что". Когда-то он был боль-шим начальником, а теперь они сравнялись, оба пенсионера, донашивают, что у кого осталось, довольствуются подарками своих детей, потому что в оставшейся жизни им больше-то ничего и не нужно.

 

Звякнула железку о железку, - ехал, ехал грузовой автомобиль и подпрыгнул на бугорке, то есть провалился вначале в канализационную ямку, а уж потом, выбираясь, взбрыкнул одним колесом и металлические детали стукнулись друг о друга, но может быть и просто грохнул плохо заклиненный борт о борт с другой, с противоположной стороны, и... об-ронил бывший водитель мысль, с которой вышел на улицу при вельветовой, коричневой сумке: что-то же он хотел купить? хлеба? нет... Но не рас-строился, а развернулся к дому, рассылая в стороны зайчики от своих новых, белоснежных... (он часто забывал их название), - вот-вот! - кроссовок. Конечно, вальяжный тянул не меньше, чем на управляющего центральной автоколоной, а то и выше, но старость их подравняла, а смерть вообще выстроит в одну равную шеренгу. Он представил, как на том свете они встретятся, припомнят случайную встречу в белых тапочках... - рассмеялся, пока один...

 

За первым поворотом к дому, перед вторым - в подъезд - выделился во весь рост из четверки, забивающей "козла" в центре двора, под липой (уцелела вот, единственная!) Сенька Долговязый, который и сидя оста-вался долговязым, и родился - сколько долговязым, столько и бестолковым, докучая и соседям, и так - случайным прохожим, особенно женского пола.

Конечно, не мог Сенька остаться безучастным и к чужим новым кроссовкам, - выбежал из-за стола босиком, - а лапы у него как у снежного человека, только немытые с самого рождения, - замахал мельничными рукавами, заорал луженой глоткой, что мол "пылит старый лимузин в но-вых скатах" и... вдруг - как наступит клешней на солнечный зайчик - аж болью прошило. И откуда только силы взялись у потерпевшего, - так уда-рил он его в грудь кулаками, что упал тот с размаху на задницу, ошалело тараща глазами от неожиданности; загоготала за столом троица наблюдателей, - а кроссовки, не дожидаясь лифта и не останавливаясь для дыхания, поднялись к себе на третий этаж, захлопнули за собой дверь и долго-долго не могли успокоиться. Хозяин, нацепив очки, все всматривался в лицо пострадавшей, влажной тряпочкой удаляя следы "навозной помады" и сокрушаясь над преждевременной морщиной-царапиной...

 

Закончился день; наступил вечер, следом ночь, утром в дверь по-стучала внучка, впорхнула - вся в голубом, с двумя огромными белыми бантами, всплеснула, восторженно, руками.

- Ах! Какие ботиночки! Это тебе папа подалил? Да?..

Тот папа, который стоял под окнами, - ждал отмашки деда, что мол все в порядке, - он спешил на работу.

Внучка поднесла исстрадавшуюся кроссовку к глазам, ласково прове-ла ладонью по дырочкам, неожиданно лизнула.

- Сладкая! Как моложеное!..

 

Дед остался доволен таким точным сравнением: она и в самом деле походила на отечественный, четырехрублевый пломбир без обертки и без верхней вафли.

- А я тебе куплю настоящего, если съешь кашу и сосиску.

- Я, как же, съем, - обреченно и глубоко вздохнула внучка.

 

Когда они вышли на улицу, то двор был еще пуст, - долговязый вы-ползал в него после обеда, - липу же оседлала тысяча, если не больше, воробьев, так что казалось, что громко чирикали сами листья, и трепе-тали от ветерка запертого внутри этой кипящей короны.

- Ух!.. - воскликнула внучка и так широко раскрыла свои глазища, что дед увидел в них весь мир: и голубое небо, и липу, и дома, и себя, и свои белые, как облака, кроссовки...

 

" Нет, люди не исчезают бесследно, - думал он (подобные мысли по-сещали его в последнее время особенно часто), - они растворяются в не-бе, в воздухе, в лесу, в реке, или, если повезет, вот в таких глазах своих внучат, и такими продолжают еще долго жить", - он наклонился, поцеловал ее в щечку.

- Я правильно думаю? - спросил он.

- Плавильно!.. - решительно согласилась она.

 

Ну, бывает же такое в жизни! - у киоска "Мороженое" стоял вчераш-ний, вальяжный господин, и тоже за ручку с высокой, полной, красивой - но... дочкой, потому что уже взрослой, но и не в кроссовках - а в обыкновенных черных туфлях.

- Здравствуйте! - дед радушно подался вперед, продолжая себя в протянутой руке, - вы вот с дочкой, а я с внучкой...

Кислая, чужая улыбка наползла на лицо вальяжного господина, но скользнул он по нему вчерашним, знакомым взглядом от кроссовок к пуго-вице на картузе, и выше - к фонарному столбу.

 

- Не признали? - дед использовал так и непригодившуюся пока руку для обозначения направления, - вчера мы были там в одинаковых... как их там прозывают... как у меня... а ляд с ним, в тапочках!

 

Вальяжный господин онемел в движениях, а дед, вдруг припомнил, что тот вчера прихрамывал, как и он сам днем раньше, пока не произвел в правом тапке одну простейшую операцию, - вот почему он сегодня в другой обувке.

- Вы знаете что! Там, в акурат у правого мизинца шовчик, у меня так было, его можно срезать перочинным ножичком, мелочь, а мешает...

 

Внучка повисла на прилавке, пальчиком затыкала в итальянскую обертку за стеклом, за восемь рублей.

- Купи такого!..

- Нет, лучше этого, за четыре, - отвлекся на нее дед.

- А я хочу этого! - заупрямилась внучка, - мне мама всегда такое покупает.

 

Дед не мог смириться с тем, что она выбирает худшее, но и посчи-тав неудобным пускаться в длительные объяснения, решил для краткости слукавить.

- На такое у меня не хватит денег.

 

А для господина сделал предложение, понимая, что тому вряд ли приходилась за всю жизнь держать в холеных руках конкретный инстру-мент.

- А хотите я вам сделаю, я тут неподалеку...

- Ты что ко мне пристал? - неожиданно и грубо оборвал его вальяж-ный господин.

- Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты! - расхохоталась блондинка.

 

"Неужели ошибся, - в страхе засомневался дед, - пристал к незна-комому человеку... - ну нет, эта золотая бабочка на пряжке, - ничего в жизни подобного ему и видывать не приходилось, - в драгоценных камень-ях," - а еще он мог удостовериться на седой породистой прическе (ее-то он точно признал бы), но боялся поднять глаз.

 

- Больной какой-то, - вальяжный господин подхватил даму под руку, увлек за киоск, и оттуда, уже невидимкой поднялась над его басом и разлетелась на все стороны света ее последняя, жестокая фраза.

 

- Неужели ты не понял, что у него не хватает денег, и он у тебя клянчил для внучки... Привыкли размножаться за чужой счет!..

 

Внучка никак не могла склонить к себе голову деда.

- Нагибнись, деда! Нагибнись! - прыгала, хваталась ручонками за его плечи, повисала, но дед не гнулся, словно в камень превратился. Наконец, она дотянулась до его уха, зашептала, - деда, я лазлюбила моложеное, я его больше не люблю, - заглянула в закрытые глаза, - лучше семечек купим! - но когда увидела слезные мешочки в уголках, и окропи-ла в них пальчики, то заплакала и сама. - Знаешь деда, я и семечки лазлюбила. Пойдем лучше домой, попьем чайку...

А день катился и катился, и продолжал катиться: как и вчера, и позавчера, и год назад, и тысячу лет... но, мимо...

 

Свистнул за окном сын, внучка выбежала к нему и замахала ручонка-ми, дед поднял свою в прощальном приветствии и ей и сыну, и отпустил. Посидел на стульчике в прихожей и... заменил кроссовки на старенькие, надежные сандалии, - те он набил газетой и спрятал в тумбочку, до вре-мени... До какого?.. Сенька Долговязый пьяно горланил.

 

И приснился деду сон.

Подходит от к высоким воротам блистающим алмазами, золотом, драгоценностями, каких он и не видывал никогда, за ними - деревья, как липа во дворе, только сверкающие с изумительными плодами, на ветвях - изумительные птицы, с изумительными голосами. Чуть ниже светлый ручей - хрустальная вода весело журчит между мраморных камушков. У входа страж - красивый, высоколобый, курчавый, в старинной парчовой одежде, в левой руке - ключ, должно быть от ворот.

 

А у деда в руке вельветовая сумка, и на ногах не сандалии, а белые тапочки - из-за них и неспокойно на его душе: его страшит возможность снова встретиться с тем вальяжным господином в черном костюме.

Страж, видя что он опечалился, сказал:

- Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши нежели ему войти в Царствие Божие.

Вставил ключ и раскрыл перед ним ворота...

 

После поминок, до позднего вечера, Сенька Долговязый не давал по-коя соседям: сначала во дворе, потом и по квартирам ходил, звонил, стучал, брызгал пьяной слюной.

- Это я виноват!.. Это я его по скату!..