Давно настало время гордиться теми талантливыми, умными, неординарными людьми, которые закончили наш уникальный ВУЗ – МГУ им. М.В. Ломоносова.

Сейчас объектом нашего внимания станет знакомство с творчеством Татьяны Евгеньевны Виноградовой (Логачевой) – кандидатом наук филологического факультета МГУ, доцентом кафедры русской литературы ХХ века – поэта и литературоведа, журналиста и художника.

Смелый, современный, прогрессивный взгляд на окружающий мир, широчайший кругозор и умение владеть словом – весомая основа творчества Татьяны Виноградовой.

Восприятие окружающего мира, преломляясь в её сознании, приходит к нам в своеобразном поэтическом облачении.

Не традиционное русское рифмованное стихосложение

привлекает Татьяну, а свободный стих – верлибр (vers libre,франц.)

В русской поэзии верлибр появился задолго до символистов.

Верлибром писали А.Фет, А.К.Толстой, К. Бальмонт, М. Волошин, И. Бунин, М. Кузьмин, А, Белый и др.

Т. Виноградова пишет верлибром свободно, как дышит. Это не

значит, что она не может писать рифмованные стихи. Она просто выбирает для себя полную свободу, не желая ограничиваться в творчестве никакими рамками. Насколько это возможно, свобода становится образом жизни.

Свободный полёт мысли – это та стихия, в которой творит поэт. Татьяна Виноградова пишет о своих стихах следующее: «…В любом человеке есть то, что в них содержится. Если же в человеке этого нет, то восполнить лакуну стихи не помогут. Стихи не должны быть обращены ни к какому читателю… Они нужны, прежде всего, для самого пишущего. И даже, более того: стихи пишут себя сами – используя поэта в качестве регистрирующего прибора…».

Однако, пора перейти к тексту того стихотворения, которое будет приведено ниже. Оно имеет название: «Большое описание дождя». Сама поэтесса считает, что стихи подобного плана «не должны быть обязательно прочитаны подряд и до конца».

Однако позволю себе не согласиться с ней, особенно в данном случае. Вышеупомянутое стихотворение невозможно не прочитать до конца, причем на одном дыхании, задействовав при этом весь арсенал внутреннего восприятия слова, несущего колоссальную образность…

На самом деле – это вовсе не «описание дождя» -это САМ ДОЖДЬ, идущий над миром, сквозь мир, непосредственно над нами и сквозь нас. Невозможно внутренним взором не видеть, как он струится «прохладный и сумрачный», как летит «хрустальный и готический» между «тишиной и молчанием». «В эту ночь он летит и ко мне…» – пишет поэтесса , и ко мне – вторю ей я. «И ко мне» - может сказать каждый, начавший столь увлекательное чтение, подставляя мнимому или истинному, уже не различить, дождю свои ладони, слушая его «кельтский шепот».

Читатель почувствует всё, что чувствует сам автор. Он не сможет уснуть, представляя дождь в городах мира и «посреди зелёных холмов, посреди зелёного острова, на углу извилистой улочки Ньюарка». Вот он уже «шумит по соломенным крышам и по крышам из солнечных батарей…». Он стремится «к Собору, чьё имя, как воздух и его нельзя произнести по русски… - К Собору, где Утешение тихо, незаметно встаёт с тобой рядом и обнимает за плечи… Он (дождь) не спросит, кто ты, между тишиной и молчанием», он летит, пронизывая и пропитывая собой мироздание только к тебе, благодарный читатель, потому, что ты невольно ставишь себя на место автора и уже не разделим с ним, неразделим с миром, неразделим с дождём. Благодатная дождевая вода прольется перед рассветом и перед твоим «растерзанным городом и омоет его грязные улицы, зашумит в удивленной листве».

О, это святое омовение влагой небесной! Сколько наносного, сумрачного и ложного уйдёт вместе с ней из наших измученных, мечущихся душ, стоит только подставить дождю свои ладони и закрыть глаза.

А сейчас настало время слушать дождь.

 

БОЛЬШОЕ ОПИСАНИЕ ДОЖДЯ

 

Дождь рождается над океаном, —

над Атлантикой,

и над Северным морем — тоже,

и над Англией, свежей и сонной,

он струится, прохладный и сумрачный.

...Он летит, хрустальный, готический,

между тишиной и молчанием,

— в эту ночь он летит ко мне.

 

...Первые капли упали

на холмы между Ноттингемом и Брэдфордом,

и тихие дорожные указатели

уводят в Ливерпуль шестьдесят пятого

(«Куорри-Бенк, 36 миль»),

— How do you sleep?

А мне не уснуть,

потому что этот дождь,

этот дождь...

 

И желтый шиповник дремлет,

дремлет, сомкнув бутоны

у стены старой церкви Святого Павла,

в узкой улице Святого Павла,

в маленьком городе Брэдфорде,

посреди зеленых холмов,

посреди зеленого острова,

над которым сейчас идет дождь...

 

...Ночь смешала краски и контуры,

ночь набросила призрачный сумрак,

но этот дождь — он все чувствует.

— Подставь ладонь...

 

И в Ньюарке, у рыночной площади,

на углу извилистой улочки,

в старом доме, дождем занавешенном,

за стеклянно-текущей витриной

дремлет маленький магазинчик,

где на всех стеллажах и полочках —

идеально прозрачных, конечно, —

в серебристом мягком сиянии

— статуэтки из хрусталя.

 

Этот дождь, струясь, преломляясь,

застывая в стрекозином полете,

превратился в эльфов и кошечек

(в тех, глядящих на короля), —

в львов сверкающих, в льдистые розы,

в вопросительных единорогов, —

в принцев, в замки, в граненых драконов, —

и над всеми над ними — радуга,

и у всех кристальных созданий

в препрозрачнейшем этом мире

лишь глаза черно-черные,

недождевые, внимательные.

— Даже можешь и не пытаться,

все равно отведешь первым взгляд.

 

Этот дождь,

он вбирает весь сумрак

вьющихся роз у Ноттингем Политекникс

(а черные лебеди спрятались и спят,

и крошечный прудик съежился

под дождевою рябью) —

 

и в поднятое окно темной аудитории

вваливаются мокрые ветки

и ночная сырая свежесть,

и кто сидит там, в глубине,

уронив голову на руки,

и дремлет, а может быть, — плачет,

— потому что этот дождь,

этот дождь...

 

— он вбирает всю тишину

старых тисов, дубов и каштанов

за стеною тишайшего кладбища,

там, напротив, через Пайл-стрит,

 

— дождь рассказывает деревьям

биографию Иггдрасиля,

по ветвям струятся дриады,

собираются в круг друиды —

 

и покой готических замков,

не потревоженных, древних,

погруженных в себя, как в море,

молчаливых, как эта ночь.

— Странно, здесь все время помнишь о море...

 

Дождь шумит по соломенным крышам

и по крышам из солнечных батарей, —

коттеджи из серого камня

стоят вдоль старинной дороги, —

стоят века напролет

вдоль дороги с левосторонним движением,

что ведет к смиреннейшему собору —

кафедральному, всепрощающему,

чьи норманнские серые башни

сторожат ускользающий мрак.

 

— К собору,

чье имя — как воздух,

и его нельзя произнести по-русски,

и где белые свечи горят,

в тишине, ясно и ровно,

в правом приделе нефа,

у могилы Святого Освальда, —

всего девять белых свечей,

словно на морском берегу стоящих

в серебристо-светлом песке,

что почти до краев заполняет

круг широкой каменной чаши,

древней и безыскусной,

как первые века христианства.

 

— К собору,

где тяжелые своды не давят,

и где небо днем улыбается

сквозь фламандские витражи.

 

— К собору,

где Утешение тихо, незаметно

встает с тобой рядом

и обнимает за плечи...

 

Дождь рождается над океаном,

он для всех,

он не спросит, кто ты, —

между тишиной и молчанием

в эту ночь он летит ко мне.

 

И эта вода,

струящаяся в темноте,

прольется перед рассветом

над моим растерзанным городом

и омоет его грязные улицы,

зашумит в удивленной листве...

 

И под шум этот детям приснятся

замки с зубчатыми башнями,

розы, львы и единороги,

Ланселот, и Джиневра, и Мерлин,

и желтый шиповник,

и — среди красных кустов и зеленых лужаек —

собор, чье имя — как вздох,

и его нельзя произнести по-русски.

 

...Дождь прольется перед рассветом...

— И я, стоя под темным и теплым небом,

посреди Среднерусской возвышенности,

буду слушать его кельтский шепот,

и подставлю ему ладони,

и закрою глаза,

потому что —

 

Дождь рождается над океаном, —

Этот дождь,

этот дождь...

 

Теперь, после прочтения стихов давайте задумаемся: насколько безграничны возможности верлибра в сочетании с истинным талантом, и как огромны, открывающиеся перед поэтом и читателем возможности выражения и восприятия природы и сущности окружающего нас мира.