ЮБИЛЕЙНЫЕ РА3МЫШЛЕНИЯ

Ко дню рождения 2.12. 1948г.

Пятьдесят. Ну, как тут выразиться точнее? Дожил, допрыгался, доигрался? Впрочем, какая разница!? Ведь сколько не фокусничай, манипулируя оттенками, - во главе угла всё равно остаётся хитрющая физиономия цифры, просто по-свински растущей из года в год. Тем не менее, мне только немножечко грустно. Хотя с детства, когда пятьдесят казалось барьером недосягаемым, радостей в мои дни рождения было мало.

В семье был я младшим, и страстно мечтал догнать своих братьев. А они, видать, внутренне ощущая мою мечту, - превращали весь праздник в сущую пытку; ежеминутно подбегая ко мне с «поздравлениями». Проще сказать, они целый день таскали меня за уши, с самым серьёзным видом доказывая, что именно так я вырасту гораздо быстрее. Ну, а я же им верил! Вот они и старались. Так, что по сей день ещё слышу, как хрустят мои бедные уши, и даже вижу себя за шкафом, где тайно рыдал, старательно комкая уши; оставаясь в полной уверенности, что тем, смогу прекратить их стремительный рост. Ведь так не хотелось к уже существующей кличке «Рыжий» нажить еще «Лопоухого».

Впрочем, помню, - уши не слушались, и всё равно росли, заметно опережая остальной организм. И тогда только ногти меня утешали... Плача, я их обгладывал до крови; а когда рассматривал, ища за что бы еще зацепиться, то видел мелкие белые пятнышки; по приметам всезнающих взрослых, стопроцентно предвещавшие неожиданные подарки. Ну и, естественно, эта мысль утешала, и я бежал из укрытия, прикрывая ладонями уши, чуть ли не с боем прорываясь мимо братьев к родителям; дабы выяснить, кто ещё должен прийти.

Да, всё дело в том, что родители были против лишних вещей; а необходимое покупали, не дожидаясь праздников. И это было вроде понятно. Я ведь декабрьский, а брат - январский; и можно умереть, например, от нетерпения, получив велосипед зимой, но аж до весны ожидая, пока покатишь его во двор. Поэтому велосипед появлялся в срок. А в день рождения тебе напоминали, даже если подарок был уже окончательно уничтожен.

Впрочем, прекрасно понимая, что этого мало, папа всё равно делал мне праздник; дарил «Победу»; так он говорил.

Я и сейчас не могу понять, почему среди «Москвичей», «ЗИМов», и позже появившихся «Волг», именно «Победа» рождала во мне особенный трепет; конечно же, настоящая.

Вобщем, в день рождения мы терпеливо топтались на улице, дожидаясь такси. И да, нас интересовала только «Победа»! Поэтому мы старались узнать машину издалека и даже отбегали от тротуара, чтобы другие машины не останавливались. Зато, когда вдали, наконец, появлялась кремовая или же синяя с белым «Победа» с зелёным глазком, то…

Мы не ехали ни-ку-да! Больше того, даже таксист, удивлённый подобным условием, должен был выйти. Вслед за чем, папа угощал его «Беломором» и объяснял: «День рождения, понимаешь, и вот такая у младшего блажь…»

После этого объяснения я полноправно забирался в машину, - совершенно один. И не думайте, что вперёд, чтобы дёргать за руль и делать «бррр», будто я еду. Нет! Уже тогда я был ценителем тонким; поэтому, тщательно выстучав обувь, я, - не дыша, - забирался на удивительно уютное заднее сидение и ждал, пока папа оттащит подальше братьев; корчивших в окна рожи. И только потом, невидимый и недосягаемый я закрывал глаза и… делал свой первый вдох. Особенный…

Потому что я вообще не дышал. Я нюхал «Победу», нежно оглаживая сидения и даже не пытаясь определить источник неповторимого запаха. Я нюхал - и плакал от счастья, как после долгой разлуки! И только потом, нарыдавшись, я раскрывал глаза и осторожненько привставал, чтобы увидеть фосфоресцирующие огни приборов.

Впрочем, сами приборы интересовали меня второстепенно, поэтому я глазами скользил по ним, будто по звёздному небу, отыскивая свою звезду. Известную, по-настоящему, только лишь мне…

Звездой этой были часы. Добравшись до них, я замирал и ждал, не мигая, пока минутная стрелка стронется с места. И только тогда - я позволял себе улыбнуться. С каждым чётким её скачком, наполняясь непередаваемым ощущением - роста. Да-да, только в «Победе» я ощущал, как расту, и наполнялся верой, что выросту по-настоящему. Так, что однажды сам поведу «Победу». И только это значило «по-настоящему»; из-за чего, до того, я не хотел даже касаться руля. Потому и садился лишь сзади. Я даже видеть руль не хотел. И потому, прощально улыбнувшись часам, я опять закрывал глаза и уже только нюхал. Зная, что только «Победа» неповторимым пахнет родным, и этот запах известен только лишь мне, - её родственнику.

Насытившись запахом, я забывал обиды, распахивал дверцу и звал в машину всех остальных. Ни за что, не объясняя, что же я делал в машине; ведь знал прекрасно, что это они всё равно не поймут.

Шофёр, задобренный папиным «Беломором», мельком осматривал всё внутри, всё-таки ожидая с моей стороны непредвиденной выходки; затем бормотал нечто вроде «А чёрт с тобой», и начинал куролесить вокруг нашего дома. А потом мчался до Треугольного переулка и обратно к Соборной площади, с криком - «В атаку!», расплёскивая огромные лужи или тараня попадавшиеся на пути сугробы; будто радуясь и нашему счастью и такому заказу. Благо за 3 рубля тогда можно было объездить весь город, и даже автоинспектора одарить…

 

Кроме родни и друзей родителей всегда приглашали всех дворовых детей. А какие от них подарки, - сто грамм «Батончиков»? Потому их к ушам я не допускал, при первой же попытке «поздравить», начиная визжать, как новорожденный поросёнок: «Мама, а этот уже поздравлял!» А как докажешь?

С другими детьми, Мишкой и Гариком, - приходил дядя Гриша и тётя Рая. Он был водителем хлебовозки, хотя папа его называл «Биндюжник». А тётя Рая работала в гастрономе: то на пиве, то на конфетах-пирожных. И за это их все называли «благополучной семёй». Хотя благополучного для себя я ничего не ждал; всё знал наперёд. Сначала дядя Гриша будет громогласно ругаться матом, проклиная автобусы и трамваи. Затем, по пути опрокидывая стулья, будет бегать вокруг стола со всеми здороваться, в мельчайших подробностях повторяя их «переход Суворова через Альпы». И естественно, этот «биндюжник» становился центром внимания, будто не я именинник, а он. А я вроде как, виноват, что они живут на Молдаванке, а из-за меня в гости едут чёрт знает как… Вобщем, мне оставалось ждать; вдруг принесли что-то новенькое, ради чего и стоило терпеть всю эту несправедливость. Хотя, много ли надо ума, чтобы понять, - все эти жалобы особых подарков мне не сулят. Тем не менее, - что?

Когда ожидание становилось невыносимым, «бендюжник» вдруг оглушительно хлопал в ладоши и рявкал: «А где же этот подлец?» Причём, от его баритона даже рюмки падали на столе. Но появлялась надежда. И я подползал; больше глядя не в глаза двухметрового горлопана, но на его огромные сковородки-ладони, которые он начинал растирать с таким ужасающим скрипом, будто собирался порвать меня на куски. И да, он часто катал меня на своём дребезжащем «Газоне», и до отвала кормил горячим хлебом, разрывая его прямо в пекарне, но когда он меня подзывал, - я никогда не знал, чем это кончится. Поэтому был несказанно счастлив, если по пути меня хватала в охапку тётушка Рая. Правда, она будто топила меня в своей необъятной груди, затем зацеловывала, одновременно вымазывая помадой и замачивая слезами, как бы прощаясь со мной навек, но это было терпимо. Тем более, заранее зная, что от макания в грудь и от духов её можно враз задохнуться, я предусмотрительно закрывал глаза и делал глубокий вдох, как делал всегда, когда мыли мне голову и поливали водой из чайника. Далее, она оттирала меня от помады и слёз, и только потом… я получал коробку заварных пирожных, даже если она «сидела на пиве». Ладно, и на этом спасибо. Но, к этому времени подлетал дядя Гриша. «Давай сам!» - командовал он, - что для меня означало забраться на стул. Но. Пока я размышлял, какой стул от него свободен подальше, он за шиворот вздёргивал меня на ближайший и начинал гоготать, пальцем тыкать в живот и шлёпать по заду. Вслед за чем, начиналось самое гнусное. И не подумайте, что со стула я должен был почитать стишки. Нет! Я должен был просто стоять, а он начинал всем рассказывать, что когда-то я был ещё меньше, но много толще; и даже ходил вразвалочку, не спеша, как старый бабушкин гусь.

По натуре своей – «молдаванской», это «биндюжник» повторял несколько раз в разных красках и соусах, а меня, именно потому, что всё ещё не мог догнать убегающих братьев, - этот рассказ о моей пузатости, конечно не радовал. Плюс, старшие братцы уже катались по полу от счастья, от хохота дядьки кололо в ушах и дальше просветление не намечалось. Т.е. после рассказа он подзатыльником стряхивал меня на пол и начинал «сковородками» ляпать по, скажем, «именинным мордасам». «Бокс! Давай бокс! Бей, давай сдачу! Ага, коробка мешает! Брось, руки всегда должны быть свободными! Давай, бросай, дерись, будешь боксёром!». Ну и как тут без слёз?! Поэтому я бросал коробку с пирожными и с ревом кидался в драку, прекрасно зная, куда надо бить, если ты ростом ниже.

Казалось, что эта «забава» всем нравилась. И только тётя Рая напоминала: «Гриша, полегче».

(Ха-ха, - полегче! – думаю я теперь. И тогда ведь считали, что именно эти «игрушки» полезны для полноценного детского образования. И очень удобно, - родители вроде как не при чём.)

Наконец, заступился папа. «Ну, хватит! - потребовал он. - Брось свои молдаванские штучки и садись к столу». И тогда я, сквозь слёзы впервые подумал: «Ага. День рождения, это когда каждый может над тобой издеваться; за что дадут ему водку и вкусности. А он тогда скажет: «За именинника!» И только тогда о тебе все забудут, как не взирая… Хотя, вероятно, без этого не растут. Значит, надо терпеть». Тем не менее, надо бежать… А тут - папа.

Нет, это надо понятнее объяснить. Объясняю. Среди братьев и дворовых я был младшим; значит, особенно к оплеухам было не привыкать; тем более что «под слёзы» я боли не чувствовал. Но вспомнив о «вкусностях», - я вдруг догадался, что Гарик и Мишка, и Марка с Шуркой, - о которых сначала подумал, что бросились меня отбивать от «биндюжника», - они бросились… на коробку с пирожными! А тут - папа. И теперь их уже не догнать. Обидно! Тем более, - папа; он думает, что успокаивает меня и не отпускает. Значит, - пирожные уже домчались туалета, а там дверь - на железной задвижке. И точно, не надо быть ясновидящим! Он меня отпускает, я лечу, как стрела, - и не на антресоль, но к туалету. А там - дверь на задвижке, и недосягаем подлый квартет. Только ехидные вопли слышны: «Ахах, какие огромные, вкусные!» И да, внизу двери дырочка от сучка; так вот, они туда сунут кусочек обёртки, чтобы я полизал. Потому что, - так объясняют из-за двери, - с братом надо делиться. Ну, и как тут не плакать?

По-настоящему я ждал дядю Борю. Даже когда он сбежал от тётушки. И потому, что при встрече она его избивала, - я настоял на перемирии и обязательном присутствии дядьки на моём дне рождения.

Вообще-то, моя любимая тётка - дядьку драла безбожно; причём, всегда обвиняя в измене. А я ничего шпионского в нём не видел! Да и вообще, к тому времени понимал, что сильные всегда врут, будто именно слабые первыми начали. Так и тётушка. Она не только первая начинала; она ещё до прихода дядьки ходила по дому и всем говорила, что последние волосы повырывает, и зубы качалкой… Причём, как вспомнит о дядьке, так сразу качалка в руках. А ещё она его называла… Ах, ладно. Я же помню: дядька был добрый, смешной и вообще - даже тихий. А изменщики родины не бывают такими. Кроме того, никто лучше его не умел подбирать подарки.

Вот, как сейчас помню: столярный набор с настоящей пилой, рубанком и молотком, который назывался киянкой. Позже, - лобзик и целых три пачки к нему тонюсеньких пилочек! Причём, он всегда говорил, - если очень мечтаешь, - получишь. А я мечтать умел лучше всех! И, честное слово, без каких-либо задних мыслей всегда мечты рассказывал дядьке. Например, он подарил мне книжку «Маленький Мук», и даже сам её мне почитал. Интересно? Конечно же, интересно, - ему говорю, - особенно сапоги-скороходы. Так интересно, что просто мечтаю.

С «Победой» было всё ясно: куплю, когда вырасту. А вот сапоги были первой необходимостью; чтобы узнать, куда от меня убегают братья; что прячут! О, как хитро они перешёптывались, друг другу что-то показывая в кулаке, затем в кармане; а потом пулей срывались с места и… Ах, что говорить! Без скороходов никак.

Наконец, пришёл дядя Борька! Первым делом, - в обход моей тётушки, - прямо ко мне. «Позгавляю тебя, дагагой. Желаю выгасти побыстгее и гадителей не огогчать!» После чего я вообще забыл, плакал ли в этот день, - потому что сразу же расхохотался, представляя, что дядька горло от ангины полощет. Кроме того, после этого «поздгавляю», по нашему с ним договору, я должен был сразу зажмурить глаза, чтобы подарок узнать по запаху. Он всегда говорил, что только желанное вкусно пахнет; вот и узнаёшь, как родное. И вот, представьте, столярный набор; а ведь я его вынюхал, угадал! И даже в магазине перед этим не нюхал…

Новый запах меня поразил. Это пахло почти как «Победа». Ну, а какая «Победа» может быть в картонной коробке!? Больше того, если не угадаешь, - так говорил всегда дядька, - то… Вобщем, я нюхал, как сыскная собака, потерявшая своего пограничника. «Нет, - думал я, - игрушечную «Победу» дядька купить не мог; я давно ему говорил, что про игрушечную даже мечтать не хочу. Тем более что пластмассовая - она и пахнет обыкновенной куклой! А тут…»

- Что это, что это? - заорал я. - Хоть покажи! Сдаюсь!

А что было делать? Взрослых я уже знал: поиздеваются, выпросят всякие обещания и отдадут. А тут - дядька Борька! Он издеваться не будет. А что попросит - посмотрим. Пообещаю…

Конечно же, дядька не издевался. Но прежде достал другую коробку; сразу открыл, показал. Глупость какая-то, азбука. Буквы! Какого чёрта?! Мне ведь до школы… Да и пахло то совсем не картоном и не типографский краской. Я говорю вам, пахло - Победой.

Вобщем, он показал мне несколько букв и попросил повторить их названия. Тоже мне, - развлечение. Впрочем, я повторил. А все даже притихли. Он дальше, - я повторяю. Дескать, ведь не дурак, - ну и давай ту коробку! Хотя, уже становилось обидно. И, поверьте, только зная моего дядю Борю, - искуснейшего дарителя подарков, - я сдерживал желание смыться за шкаф, чтобы там… А вдруг тётка была права?

Когда мои нервы уже не выдерживали, дядька вдруг выставил рядышком несколько букв. «Пгобуй, читай. Это отгадка к подагку». А все сразу начали привставать, подбегать, чтобы увидеть буквы. И тут я подумал, - а вдруг и подарок отдаст он другому; тому, кто первым прочтёт эти - чёртовы буквы? Вот ведь, - вроде мои именины, а от «радости» только уши болят. Да и братья уже подбегают, - дай им прочесть! Дудки! Я буквально телом накрыл это всё и замычал… Сы-ке-ры-хы. Скороход! Представляете! Ну, кто же так шутит? Конечно, - я зарыдал. И уже в слёзной завесе увидел, что дядька эти же буквы тычет под нос, но уже на желанной коробке. Читай! Скороход!

Это были новейшие кожаные ботинки. Высокие, как сапоги, и с металлическими ушками вместо дырочек. Чтобы их шнуровать, как флотские! Представляете, помните?!

Слёзы уже не мешали. Они испарялись мгновенно и вновь появлялись, хотя я хохотал от счастья и радости. Ведь на подошве ботинок и даже внутри стояли такие желанные буквы, что я узнавал их даже в причудливых вензелях. Скороход! Это слово пахло настоящей Победой.

Кроме того, ботинки были светло-коричневые. Попросту рыжие. А это значило, что только мои! Мои, потому что я - рыжий. И папа недавно сказал, что надо будет купить мне коричневые, потому что Марка меня заставляет меня чистить его ботинки, убеждая, что мои - не мои. Я ведь донашивал его - чёрные. А тут и дядька провозгласил: «Давид, - эти когичневые уже только Гыжему, пгавильно? Он же теперь - большой!» И, поверите, я даже за рыжего не обиделся. Ведь, не будь я рыжим, чистить мне брата ботинки всю жизнь. А тут, - дядька Борька; волшебник, умница - мой избавитель.

Помню, - я упросил родителей в этот же вечер позволить мне испытать Скороходы. И мне разрешили. Так и сказали: «Ведь ты уже стал большим! Целых четыре года!»

И плевать уже было на убеждения братьев, что «Скороход» это просто название фабрики, которая шлёпает эти ботинки - тыщами. Конечно, где-то в глубине души зарождалось сомнение. Но ведь и понятие, что не всё может сбываться, как в сказке, - иначе тогда не нужно будет мечтать. А тогда пропадает - Мгновение. То, в которое сбылась мечта. А ведь только лишь это мгновение - лично твоё, как и твоя мечта. И никто его не отнимет. Причём, и её и его можно хранить в своём сердце; запросто-просто прижать, как ботинки, к своей груди. И тогда наплевать, что «биндюжник» наляпал тебя сковородками. Что братья, Гарик и Мишка и висят на твоих ушах, как обезьяны в зоопарке, на кольцах. И что в туалете они всего за минуту слопали все пирожные, а тётя Рая, хотя обещала завтра дать много, всё равно даст одно, даже если припрусь к ней на Молдаванку. Ах, всё равно! Я тогда уже понял, что мечты, и переживания детства навсегда останутся в сердце, - точно такими. А это - уже частица Победы.

Потом я подслушал, что дядька Борька напился, как никогда. Но только я понимал, что, остерегаясь партизанского нападения тётки, - сегодня, светлая память ей, - он стразу же взял меня на колени. Да и правильно, - кто тебя тронет с ребёнком; тем более с именинником! А я, нарыдавшись за день, - мгновенно уснул, обнимая ботинки. Вот и пришлось ему пить, чтобы я рос, почти без закуски; ведь его руки мне были и подушкой и одеялом.

И хорошо, что в этот вечер я не пошёл испытывать Скороходы, - поэтому всё обошлось без печального разоблачения тайны фабрики «Скороход». А во сне, - я легко обогнал моих старших братьев, да и они не обиделись. Они за меня - порадовались. А потом, наяву, когда стали постарше - признались, что ни в кулаке, ни в карманах у них не было ни-че-го. Просто они так играли; чтобы я рос побыстрей, и бегал не хуже других.

Сегодня мне 50-т. И очень много хорошего в памяти. Необходимое, - я теперь покупаю сыну. А желанное? Ах, если бы это был лобзик или ботинки! Ну, а как же дать ему дорогое, если нас научили больше мечтать и меньше копить?! Учили - любить: родное и близкое; а дальше - судьба. Как удел и объём накоплений. А что я скопил? Что припрятал мой папа, мама, тётки, дядьки и бабушка?.. Себя нам на память? Или отдали себя - в нашу память? Отдали - это точнее. И уже только поэтому я предлагаю выпить за наших родителей; за любимую тётку и битого ею дядьку; за Гришку-биндюжника и тётю Раю. За всех! Любивших меня и нас, как могли, и этим растивших. Значит, выпьем за нас и за них, как за единое целое! Потому что я помню всех, как неповторимый запах родни и - ещё какой-то Победы. Ещё какой-то, потому что та уже у меня была. И однажды, когда я подвозил старичка – моего первого пассажира, - он, оценив мой восторг, загадал загадку. «Нищие… мечтают о богатстве, - а богатые мечтают о любви. Но в этом известном, - так он сказал, - надо найти ещё одно слово. Потому что вся жизнь и мечты - в открытие этого слова. И только нашедший его, - разгадавший загадку, - не потерял время зря». Помню, - слово не угадал; и сразу грустно мне стало, что глуп. Но старик указал на часы, и стрелка в этот момент качнулась вперёд. Я улыбнулся, сразу же вспомнив детство, и поехал быстрее. Будто почувствовал, что ко всему уже памятному и любимому надо обязательно приложить рассказ старика - загадку. Потому что, если не угадаю слово, то. Ведь «Победы» ржавеют, ломаются или просто выходят из моды; а родное - живёт. Значит (так думаю я), пока живы, слово найдём; а сейчас просто выпьем - за всех!