Ядне Нина Николаевна.

 

Аркане

 

Когда приезжаю в родные края, надеваю одну из красивых ягушек, оставшихся от мамы, беру кого-нибудь с собой и иду в чумы, которые стоят вокруг поселка. Хочется встретиться со знакомыми, родными, послушать их разговоры о жизни, да просто посидеть и попить чаю... В один из таких ясных, но морозных мартовских дней, когда я подошла к дому родственников, чтобы кого-нибудь из них пригласить пойти в чумы, увидела возле дома стоящую ко мне спиной женщину в новой белоснежной ягушке, подпоясанной ненецким тканым поясом. Она кого-то ждала. Ее стройный стан, подтянутость говорили о ее собранности, ее характере. Стоя сзади, я не могла определить возраст этой женщины. Но когда она повернулась ко мне, я увидела черное морщинистое лицо, седые, почти белые, с прямым пробором, волосы под цветастым платком и гордый взгляд черных суровых глаз, которые пронизывали насквозь. Она, видимо, узнала меня, шагнула навстречу и поцеловала мой нос, а затем прослезилась. Я с трудом узнала ее. Это была Аркане.

Мы много лет не виделись, пожалуй, с тех пор, как я уехала учиться в дальние города. Тогда она со своей семьей постоянно жила недалеко от моих родителей в тундре, во время летней рыбалки на рыбоугодье Тото-Яха наши чумы стояли рядом. Потом, с годами, Аркане потеряла почти всю семью, оленей, долгие годы жила по людям в тундре и теперь вынуждена была жить у своей внучки в поселке.

Мы разговорились... Я старалась не расспрашивать о тех, кто ушел в мир иной. Она сама вспомнила моих родителей добрым словом: «Давно их нет на этой земле, а я вот все живу и не знаю, сколько еще мне мучиться на этом свете... Лучшие люди ушли к небесным богам давно... Иногда кажется, что живу вечно: пережила всех родных, детей, друзей, знакомых... Часто ночами вспоминаю прошлое и думаю: «За что Бог наказал меня, оставил одну...» Вскоре подошла хозяйка. Мы зашли в дом, и пока она растапливала печку, готовила чай и накрывала на стол, беседовали. В комнате стало тепло, моя собеседница сняла свою белоснежную ягушку, аккуратно свернула ее и положила в холодный угол комнаты у входа, поправила свое фланелевое платье и села на диван, положив ногу на ногу и обхватив колено крепкими натруженными руками с толстыми от болезней пальцами. Она была худой, но стройной, как в молодости. Суровые на первый взгляд глаза потеплели, и она неторопливо стала рассказывать, как жила все эти годы.

Неожиданно в дом вошли две молоденькие ненецкие женщины с тремя детьми. Одна из малышек капризничала и по-русски требовала: «Мама, пойдем гулять!» Молодая мама шлепнула ее: «Подожди, Анжелочка, сейчас пойдем!» Другая женщина, найдя табакерку у изголовья дивана, набрала табаку и по-русски спросила нас: «А вы идете в чумы?» – и, не дождавшись ответа, ушла на кухню. Аркане окинула молодую женщину строгим взглядом, ее черные глаза как-то по-особому сверкнули в полутемной комнате... Женщины ушли. Аркане с возмущением сказала: «Вот какая нынче молодежь пошла. Даже по-своему ленятся говорить! Может, мы просто не понимаем, о чем они говорят. Эти, как и многие другие, не замужем, детей рожают неизвестно от кого! Имена дают своим детям такие, что и не выговоришь, как будто иссякли у нашего народа свои имена. Раньше людей в тундре не меньше было, и каждому находили свое, ненецкое имя. Почему они не говорят по-ненецки и не хотят носить национальную красивую одежду, а ходят почти все в одинаковых тесных пальто? Часто многие из них стыдятся тех, кто носит ненецкую одежду».

Хозяйка хлопотала по дому и не вникала в наши разговоры. Мы не спеша пили чай. Старая женщина рассказала мне о своей жизни:

– Давно это было. Родом я из Ныдинской тундры, Салиндер. Никогда не думала, что не вернусь в родные края. Мои родители работали у богатых людей. Наши хозяева разрешали носить одежду, какую мы хотели, ездить на тех оленях, на каких желали. Мы, дети, научились у взрослых вести хозяйство: шить, выделывать шкуры и лапы, добывать дрова, воду, охотиться, рыбачить. Родители позволяли нам многое. Часто мы с хозяйскими ребятишками уходили по весне собирать яйца, а осенью – ягоды, сухие ветки, выкапывать корни съедобных растений. Беспечно жила я у родителей в чуме...

Однажды зимой в стойбище приехали совсем незнакомые люди. Четыре упряжки остановились напротив нашего чума, и хозяева их, привязав здоровых быков к нартам, направились прямо в жилище. Старший, седой старик, войдя в чум, уселся на пороге и произнес непонятные слова, обращаясь к моему отцу. В чуме, кроме родителей, были и другие родственники. Я с любопытством прислушивалась к их словам. Мой отец долго молчал, беседу не поддерживал. Остальные приезжие пытались войти в чум, но мои родственники их не пускали. Им все же удалось просунуть внутрь чума кусок красного сукна. Мои родственники стали рвать его на куски, и только после этого незнакомцам разрешили войти. Отец распорядился, чтобы моя старшая сестра ушла в соседний чум – из другой тундры приехали сваты.

Переговоры были долгими. Отец делал на специальном по¬сохе нарезки, соответствующие размеру калыма, а сват срезал то, что считал лишним. Спор продолжался долго. Сват выходил к жениху, который все время сидел на своей нарте, советовался с ним и возвращался в чум. Родители и сваты уже почти договорились, как вдруг моя тетка сообщила, что старшая дочь у отца ленива, нерадива, к тому же родила вне брака ребенка. И тут же добавила: «Возьмите лучше младшенькую, пусть она еще не все умеет делать, но очень быстрая и трудолюбивая!» Сваты переглянулись и стали совещаться. Я же, не поняв сначала, о ком идет речь, хотела выйти к соседской девочке и сообщить новость, как вдруг мама схватила меня за руку, притянула к себе и стала тихо плакать. Только тут я поняла, что мой отец согласен выдать меня замуж за незнакомого мужчину. Моему горю не было утешения, я плакала навзрыд. Хотя меня успокаивали родители и родственники, я не могла понять, как мой отец решил вместо сестры выдать замуж меня. Я плохо представляла себе, что такое замужество...

Шло угощение в чуме, где мне нельзя было присутствовать. Меня отослали в соседний чум. Хозяева его пригорюнились, узнав о том, что меня увезут в неизвестные края. Ночью меня привели в чум и в одежде уложили спать. «Наверно, рядом с женихом», – подумала я. Я не знала даже, как он выглядит, и страшно боялась шевельнуться. Но, к счастью, рядом лежала моя бабушка.

Я плакала, боялась перемен в своей жизни. Уснула под утро. Вскоре поехали в чум жениха. Не помню, как одевали меня в свадебные наряды, как под руки выводили из моего родного чума, как посадили на нарядные свадебные нарты... Помню только, как мама тихо плакала и просила: «Так решил твой отец, будь послушной и хорошей женой своему мужу, слушай его сестру и мать...»

Потом, позже, я узнала, что моему отцу отдали за меня сорок оленей, двух лис, десять песцов, десять оленьих шкур, один нюк – покрышку для чума. Со мной родители отдали три ягушки, три нарты. Привезли меня в жилище, где мне и предстояло жить всю жизнь. Мать мужа приняла меня молча, а его старшая сестра, растрепанная старуха, старая дева, сразу же пробубнила: «Дорого стоишь, много работать надо!» И потекли безрадостные дни в новой семье. Я ездила добывать дрова, перетаскивала нарты с грузом, когда готовились каслать на новое место, рубила дрова, вставала раньше всех, разжигала огонь и готовила пищу. Тогда печек не было. Сквозь густой дым костра хозяева чума часто не видели моих слез – тоски по родным.

Мой муж оказался старым человеком. Как и положено жене, я спала с краю, у входа в чум. Уже два года я была замужем, но почти каждую ночь вздрагивала, когда край ночной ягушки мужа касался края моей. Я боялась лишний раз шевельнуться или повернуться на другой бок, чтобы муж не проснулся. Он был неплохим человеком и знал, что настанет день, когда сделает меня своей женой по-настоящему. Во мне же постоянно жил страх перед неизвестным...

Иногда, когда я зябла на морозе в тундре в поисках дров целый день, муж, украдкой от матери и сестры, встречал у чума, распрягал оленей и отправлял меня поскорее в чум согреться. Иногда он вместо меня рубил дрова, перетаскивал тяжелые нарты и вещи, на которые у меня просто не хватало сил. Но стоило это заметить его сестре, как начинался крик: «Пусть она сама делает то, что положено замужней женщине! Ты – мужчина, занимайся мужскими делами!» Часто его мать и сестра упрекали меня: «За тебя уплачено столько оленей и всякого добра, что тебе надо трудиться день и ночь, а не лениться!»

Однажды мы с соседской девочкой Атне пошли за дровами. Была весна, птицы весело пели, легкий ветерок ласкал наши лица, а солнце было такое яркое, что хотелось стать птицей и улететь далеко-далеко, в родные края. Мы бегали по сопкам, собирали яйца уток и гусей, потом наткнулись на небольшое озеро, возле которого можно было выкапывать вануй (корень жизни). Мы, увлеченные этим занятием, не заметили, как наступил вечер. Неожиданно полил сильный дождь. Вдруг меня охватил страх, ведь я не собрала никаких дров. Атне стала требовать возвращения домой. Дождь лил все сильнее, и раскаты грома наводили на нас ужас.

Мы помчались в стойбище. Не успела я приблизиться к своему чуму, как раздался крик старухи: «До каких пор ты будешь бездельничать, бегать целыми днями с Атне, которой делать нечего? Ты – замужняя женщина!» Я тихонько вошла в чум. Когда стала высыпать из подола своей суконной ягушки корни и класть в обувной мешок (пады), вдруг поняла, что сегодня по моей вине нет дров, не будет чая. Тяжелые кулаки свекрови били меня по голове, по спине. Я выбежала на улицу и решила навсегда уйти из этого чума. Ничто не держало меня здесь. Медленно направилась я в сторону большой сопки. Дождь лил не переставая. Слез у меня уже не было, но, казалось, внутри у меня все навсегда застыло. Вдруг откуда ни возьмись навстречу появилась упряжка из пяти серых быков. Это был мой муж. Я молча села к нему на нарты, и мы вернулись обратно.

Осенью, когда пошла третья зима моего замужества, мы ехали к своим зимним нартам, я почувствовала легкое недомогание. Когда поставили чум, я удалилась за ближайшую сопку и с ужасом обнаружила, что вся в крови. Об этом нужно было сообщить старухе, матери моего мужа. Я сказала, и она с радостью воскликнула: «Наконец-то она стала взрослой, у нее появились все признаки женщины!» Потом она достала все необходимое в таких случаях и стала наставлять, как себя вести: ни на что не наступать, не переходить через вещи, особенно мужские, не ходить вокруг чума, не касаться священных нарт, раз в месяц обязательно производить очищение чума и всего, что есть в нем, не есть осетра, а в особые периоды даже в вареном виде. Так я стала девушкой. Не знаю, сколько мне было лет, да разве знали ненцы свой возраст... Вскоре настала ночь, когда мой муж положил меня под свою ночную ягушку. Помню только, как говорила моя мама при прощании: «Не сопротивляйся, если муж захочет с тобой спать, не серди его, подчиняйся ему, он – твой хозяин...»

Еще четыре года не было у меня детей: две зимы и два лета. Свекровь ворчала, расспрашивала меня, почему я не рожаю. Наконец родилась у меня дочка. Но не суждено было мне долго радоваться: однажды, когда я крепко уснула, нечаянно придушила ее своей большой грудью. Мой муж тряс меня, но я не просыпалась, пока сильный удар в лицо не разбудил меня. Ударила свекровь. Мой ребенок был мертв. Вэсако – так звали моего мужа – молча сделал гробик, и на закате второго дня мы похоронили малышку. Я не плакала: материнские чувства еще не пробудились во мне. Но себе дала слово: никогда так крепко не спать.

После родился сын, за ним дочка, потом снова сын и две дочери – одна за другой. Так жили мы, и не ведала я, что скоро умрет мой муж. Уже став взрослым, умер мой старший сын, позже похоронила других детей. Осталась только дочка, у которой тоже все умерли от всяких болезней, и теперь только ее внучка согревает мое сердце...

На мой вопрос, почему она не вышла второй раз замуж, старая женщина ответила: «Не положено было, я должна была быть верной своему мужу, хотя и не жалели меня его родные!»

С годами она научилась, как и все ненки, шить добротную одежду, хорошие ягушки, гуси, кисы. Работая на людей, она вырастила всех детей, которых потом потеряла. Но самое страшное испытание выпало на ее долю несколько лет назад, когда в тундре разбился вертолет со всеми пассажирами. Погибла внучка с мужем и детьми. Потом люди рассказывали о том, что мертвого ребенка и его мать связывала пуповина: внучка носила следующего ребенка под сердцем. С тех пор душа старой Аркане не может найти покоя...

Попив еще чаю, мы вышли на улицу. Яркое солнце слепило глаза. Мы шли по берегу реки за Хукэ-сопку. За ней недалеко друг от друга расположились чумы обедневших ненцев, у которых давно нет оленей и никакой надежды выбраться из нужды. Моя собеседница шла легким твердым шагом и говорила: «Нет, не может человек тундры жить в поселке, в доме, где постоянно болит голова. Хочу, чтобы меня похоронили в тундре, где много воздуха, свободы, простора... Хочу еще немного пожить в тундре!»

Вскоре мы подошли к первому чуму. Хозяева его сидели за столом и пили чай. Нам сразу же поставили чашки с ароматным чаем, как положено в любом чуме у ненцев. Лицо моей спутницы просветлело, она с легкостью, свойственной только ненкам, села у края стола. Приехавшие из тундры в поселок на праздник оленеводов мужчины весело смеялись и были рады видеть нас, своих земляков. Аркане пила чай, скромно улыбаясь, и только черные глаза ее были строги, как всегда...

 

Ядне Нина Николаевна.

пос. Антипаюта, 1993 г.