На тротуаре, прямо на коленях стоял пожилой человек и пытался судорожно что-то поднять из весенней грязи вперемешку со снегом.

Чуть позади, по всей видимости, разбросаны его вещи. Две сумки с незатейливой поклажей, на половину высыпавшиеся от падения. Мимо проходили люди…. Молодая пара прошла, лет по двадцать, красиво разодетые, презрительно смотря на старика – Развелось этих бомжей…- кто проходил мимо, презирал, злорадствовал в сторону этого человека.

Видя эту ситуацию, я незамедлительно подошёл к нему. И словно все исчезли. И те, что проходили, людьми уже мне казались. Людишки, звери мелочные, с шакальими повадками в своих мыслях, бездушные тени проносились мимо.

- Они сломались у Вас – наклонился я к человеку, и подняв с грязного асфальта душку от очков, подал её ему в руку. И в этот момент мне стало не по себе. Он был настолько взволнован, словно он минуту назад пережил последний миг, некую кому, или увидел смерть.

Его трясло словно в лихорадке от простого падения на этот грязный тротуар. Мелкая дрожь его передавалась и мне. Пытаясь успокоить его, и говоря, что всё уже позади, я пытался, как можно больше подобрать добрых слов. Но дрожь, его дрожь сковала комом, некой болью мне горло, за жизнь. За то, как она хрупка, как она невыносимо жестока среди такого шакальего, гнетущего окружения. Случайно, взглянув в глаза этого человека, я словно увидел его жизнь, его трудовые будни; его жизнь в самых тяжёлых днях и годах. В каждой морщине и сединке этого старика, казалось, была уходящая эпоха, годы больших свершений. На вид ему было немногим больше шестидесяти. Кожа на руках загрубевшая, утончённая с выступающими, синими полосами вен. Ссадина на правой руке с запёкшейся багровой полоской кровью. И он не был городским жителем. Простенький плащ, испачкан справа, брюки до колена с той же стороны окрасили свой серый цвет в грязь с этого тротуара, ботинки советского времени, дёваные, словно на выход, хранимые, небось, в нижнем ящике его деревенского комода при старенькой, небось, избушке. Да, по всему виду его, было чётко ясно, что он приехал в город из села, из трудового села.

- Вставай батя – говорю, придерживая за руки.

- Спасибо Вам – он благодарил меня, с трудом поднимаясь на ноги.

– Я из больницы только вот…. -он запнулся

- Домой еду – продолжал он мне говорить; запинаясь и трясясь, словно в лихорадке. Словно после страха, перед возможной встречей смерти на этом тротуаре.

-Вы успокойтесь. Пожалуйста, успокойтесь – я все успокаивал и продолжал поднимать этого человека на ноги, чтобы он окончательно встал.

Скверно, очень скверно было на душе, оттого что я видел, что наша жизнь в такой ситуации, в таком вот одиночестве, оказывается и гроша ломаного не стоит; если нет никого рядом, помощь оказать некому. Проходит мимо народ. Нет, не народ мимо проходит, а шакалы уже, как мне показалось на тот момент, с окровавленными, зубастыми рылами. А он, человек, практически гибнет здесь на тротуаре. Пытаясь собрать очки, чтобы может быть, последний раз взглянуть на этот никчёмный мир…

Я ещё постоял некоторое время, придерживая человека за плечо. Словно удостоверившись, что он более-менее твёрдо стоит на ногах, принялся собирать его вещи в пакет и сумку. Подал их ему в руки. А его всё трясло от прошедшего. Но он продолжал благодарить и благодарить меня. Мне даже и неудобно стало находиться с ним рядом очень долго. Словно его дрожь, как мне казалось, косила силы, подкашивала ноги. Пусть не с такой силой, что поначалу, но она давала о себе знать, даже спустя несколько минут. Я держал себя, со всех сил удерживал проникновение этой беды в себя, продолжая придерживать человека, боясь, что он ещё очень слаб.

- Сами дойдёте до вокзала? – спрашиваю, и он, словно понимая, осознавая некую, неимоверно, откуда взявшуюся связь, связь под средством его же боли…

- Спасибо, я уже нормально себя чувствую – отвечает.

Мы разошлись. Через пару шагов я обернулся, словно хотел проверить твёрдость шагов. И он шёл, своей старческой, но уже более уверенной походкой. А точнее сказать, он брёл в сторону вокзала, держа в руках пакет и сумку с незатейливой поклажей. Я подумал…

Уходила эпоха понимания и уважения к старшим поколениям, и просто к людям оказавшимся в беде. Словно возвращалась в своё прошлое, скрывалась за стенами вокзала эта эпоха.