Статья написана специально к сборнику и размещена на нескольких сетевых ресурсах, внизу даны ссылки на самое книгу, в одной из ссылок представлены выборка стихотворений автора. Данное предисловие к книге, а также другие критические рецензии на книгу автора в ближайшее время будет опубликованы в "Литературной Газете" и журнале "Новое литературное обозрение". Ты — человечества частица, И блеск его сберечь изволь... Григорий Марговский Писать о стихах русского поэта-эмигранта, досконально изучившего обычаи племени апатридов, сложно. Но дело это благое уже потому, что нашему читателю давно уже пора глотнуть воздуха Поэзии и отдать должное таланту человека, мало сказать, с непростой судьбой, а с той, что и позволила — как ни парадоксально — этот талант приумножить. Такая поэзия по определению исповедальна, поэтому исследовать творческий путь поэта — не наша задача. Наша задача услышать, как мощно звучит гражданская нота у поэта, покинувшего родину после развала Союза, перекати-полем блуждавшего в поисках своего пристанища на земле, укоренившегося в чужой почве, но, главное, оставшегося верным родному языку. Рядом с Григорием Марговским трудно кого-либо поставить: настолько твёрд и индивидуален его почерк, данный ему от природы, и, безусловно, оттачиваемый в собственной мастерской, где незримо присутствуют и философские трактаты, и древние памятники письменности, и томики любимых поэтов. Чем нам оправдаться, современники, поэты и критики, что это имя до сих пор мало известно читателю? Неужели пресловутый пиар — залог всенародной любви, которой великий Пушкин призывал поэта не дорожить? В этих стихах вы не найдёте джентльменского набора лубочной ностальгии. Беспристрастный взгляд поэта себе в глаза вынуждает нас ему верить: …Горько мне, что столько плодоносил Дар мой от отечества вдали, Что не с теми я, кто горсть земли В светозарную могилу бросил… («Реквием») Приехали - и ладно. Только ноги б о нас пореже вытирали здесь! («Илья Зерцалин») Искушенного в поэзии читателя, взявшего в руки эту книгу, ждет удивление самого высокого порядка: как же мастерски использует автор вербальные средства для возвеличивания, никак не меньше, и обогащения поэтического языка? Где в своем сердце он угрел эти исконные, почти стертые из нашего сознания слова, буквально вернув языку его геральдику, добавив знаки времен и народов, столь органично вписавшиеся в повествование. Из чего возникает эта фонетическая игра, «перестановка букв», парадоксальная перестановка смыслов, торящая чудные «тропы» сквозь освоенные пространства поэтических версификаций? Григорий Марговский… не тот ли он хранитель генного наречия и некоего душевного вещества, без которого и нет человека? Затем и человек, чтоб замечать – Глотая слезы и латая дыры – Как немощны мечты, как звезды сиры, Когда на них безликости печать… («Затем и человек, чтоб замечать…») Рифмы, эти контрапункты поэзии, у Григория Марговского редкостны и стоят того, чтобы посвятить одним им только исследование. Это сотворчество с языком, возрождение его традиций, изобретательство и словесная комбинаторика, тяготеющая к научным лингвистическим изысканиям. Это, в конце концов, напоминание о сужении нашего угла зрения на собственный язык, в котором неисчислимое множество лексем, о которых мы и не ведаем, но благодаря поэту они начинают жить, как только по его, дарованному ему свыше, произволению встретятся с долгожданным суффиксом или окончанием. И все эти «соприродные» языку ассонансы и аллитерации просто обязаны угнездиться в нашем с вами языке, потому как всё более заметно: мелеет река русской словесности, мельчает речь даже культурного, по нынешним меркам, человека. И в этом смысле поэт: творец языка своего народа, его охранитель, если хотите, пожизненный его опекун. Как же сладостно повторять эти созвучия и удивительно точные, тончайшие и чуткие фонемы, радуясь уникальному музыкальному слуху поэта. Увидеть сородственность слов, сотворить метафорическую феерию звуков и смыслов, зазвать читателя так, чтобы он оказался внутри стихотворения и увидел мир глазами автора, буквально стал им — один из признаков подлинности в искусстве: Смотри во все глаза на свет, что вдалеке, Но ближняя деталь – прозренью не помеха: Перловая крупа – ей сделали «перке», Внутри какой-то герб у грецкого ореха... Предчувствием томим то войн, то катастроф, Я много упустил прекрасного, живого. Что толку горевать? Я ко всему готов. Теперь я одинок в последнем смысле слова. Орехов наколю, перловки отварю. Подробности твои, вселенная, отрадны. Да сменит Б-жий мир затменье на зарю! Да служит Млечный путь нам нитью Ариадны!.. (Наблюдательность) Основополагающими свойствами поэтики Григория Марговского являются сюжетность, притчевая глубина и пристальность к детали. Поэту дано запечатлеть щедро рассыпанные Творцом приметы природы, узнаваемые подчас в какой-то малости, которая на самом деле вовсе и не малость, а голографический сколок общей картины мира. Таковы стихотворения «Рига», «Суховеи», «Бостонское чаепитие» (на последнее сам Бродский облизнулся бы!). Что делает поэзию поэзией? Кроме прочего афористичность, удачный заключительный аккорд стихотворения. В слове «кода» зашифровано и еще одно понятие «код». Тот неповторимый смысл, который оказывается в финале стихотворения сродни откровению («Торговец», «Памяти композитора», «Древовиден ветвистый хитин рогачей-короедов…», «Перестановка букв», «Реквием»). И тут происходит чудо: целое стихотворение превращается не просто в развернутую метафору, а поднимается на тот уровень, который и ставит в один ряд поэта и философа: Завитушки над каждою буквой - как пламя свечное, Преклоненное вздохом Г-сподним… Вовеки иврит Не осилить мне, пасынку. Нет бы — родиться при Ное И услышать, как мир на одном языке говорит! Исхудав от Исхода, простынкой укроюсь: колено Полусогнутое возвышается средь пирамид; А всего их двенадцать - бежавших плебейства и плена, Этот саван песчаный для рабства историей сшит! Лампа света дневного подрагивает от накала: Точно бабочка бьется, зажатая в чьей-то руке... О, душа, ты две тысячи лет избавленья алкала: Так о чем же бормочешь теперь на чужом языке? Листая сборники современных авторов, ловишь себя на мысли, что это писал один и тот же человек, пусть и в разные периоды своей жизни или увлечения направлениями поэтических школ. Как не хватает современному стихотворцу отстраненности от себя, как всё чаще впадает он в банальную рефлексию на «вечные» темы. А где же поэтическая живопись, исторические полотна, эпика, требующая долгого дыхания? Григорий Марговский, осмысливая себя во временном потоке, смело сопрягает разные эпохи и тем самым, как это ни рискованно звучит, оставляет на них свой след («Данте», «Рембрандт», «Диоген Лаэрций», «Гамлет», «Офелия»). И в этом смысле поэма «Илья Зерцалин» — поистине фундаментальный труд. Читатель, перелопатив с огромной пользой для себя сноски к этой выдающейся (с исторической, этнографической и гражданственной позиций) вещи, начинает осознавать, что перед ним не просто поэт-современник, а ходячая энциклопедия, не только русской жизни, а вообще всякой-разной. И тогда становится понятна боль, относящаяся не только к эмиграции в другую страну и культуру, но и эмиграции, если можно так выразиться, вселенско-пустынножительской, эмиграции в себя, одиночества, схожего с затворничеством. О виртуозности эпической формы Григория Марговского можно говорить долго. Но хочется привлечь внимание читателя к не менее виртуозному содержанию! Энциклопедизм поэта (но не поэтическое кредо) неброского «бродского типа». И если сегодня многие поэты слепо ведутся на открытую и незапатентованную Бродским манеру стихосложения, слепо копируют форму со всякими переносами на следующую строку и множеством соподчинений в одной строфе, то это как раз и является эпигонством. А когда видно влияние Бродского-энциклопедиста на творчество конкретного поэта, каким является Григорий Марговский, то его в эпигонстве даже не заподозришь. Потому что подражать эрудиции невозможно: она индивидуальна, как опыт, как набор хромосом. Под эрудицией здесь подразумевается определённый уровень культуры, но отнюдь не склад знаний-файлов в черепной коробке. Отрадно будет, если читатель, далекий от академизма и с пониманием, унесённой с ветром девятнадцатого века, культурной традиции, с неким корыстным интересом расширения кругозора, дочитает поэму до конца. Читают-то с этой целью многие… Понимают — единицы. Потому что до такого органичного уровня соединения разновременных лексических структур, как то: церковнославянизмы, латынь, еврейский слог, сленг ранней эмиграции, поздней, подняться сложно. Но при желании можно. …зане у новгородских загогулин прорезался ветхозаветный глас; да и латиница - от семисвечья вся фитилями литер запылав – сулила инквизиторам увечья и царствам предрекала переплав… В этой связи вспоминается Сигизмунд Кржижановский (1887—1950), редчайший эрудит, писатель и прозорливец, поэт от прозы и т.д. В свое время его назвали «прозёванный гений». В начале девяностых прошлого века был культурный всплеск с неплохой амплитудой: время самиздата кончилось. Его стали печатать и почитывать… Но и не более. Он так и остался прозёванным. И хоть в 2003 году издали его пятитомник, этот умница остался-таки косно элитарен... Он страдал при жизни от непризнанности и удушливой атмосферы невежества. Но и сегодня читатель ещё больше отброшен от культурного наследия С. Кржижановского. Отброшен уже и не по своей воле, а в силу антикультурных тенденций в обществе: хорошая литература пылится на полках, среднему читателю напрягаться лень, да и не особо блещет он образованием. Выхолощенные уроки литературы и переписанной многажды истории, бестселлеры, превращённые в валовой продукт для захолустной деревни. На полках наших сельских магазинов некогда лежали ровными рядками буханки угольного хлеба и строем стояли бутылки водки. Остальное народ производил сам, тем и кормился. Пусть это жёсткая аналогия, но что касается духовной пищи, то книг, насыщающих наподобие этих буханок и расслабляющего напитка… сегодня превеликое множество. Добавились разве что рекламные глянцевые журналы, чтобы читатель не забыл вовсе азбуки, а картинки приближали бы его к скоростному впадению в адаптированный мир «прекрасного детства». Если вспомнить Пера Валё с его «Гибелью 31-го отдела», то мир это уже однажды проходил… Настала наша с Вами очередь? Или у нас, читатель, есть выбор? Есть! Сценическое действо поэмы «Илья Зерцалин» затрагивает все сферы бытия эмигранта, дает, пусть спорный, взгляд на Израиль и его уходящие в глубь истории проблемы, но снабженная таким обилием сносок, имеет несомненную историческую и историографическую ценность. При этом у Григория Марговского не получается «втиснуть» историю в стихотворные строки. Она (история) ложится у него на поэзию, как на музыку. Да и стихи сами наглядно демонстрируют всё вышесказанное особенно тем, кто хоть что-то знает из того, что поэт дает в многочисленных сносках. Поочередно молча мы, ни вздоха, как в торичеллиевой пустоте, корпели средь новелл Захер-Мазоха, тыняновских и ждановских статей... Мадам Блаватская своей доктриной здесь налегла на краковский гроссбух, карманный справочник по эндокринной системе щитовидкою разбух, в энциклопедии наукоемкой эпохи Щорса властвовал жучок, и Бендер бредил золотой каемкой: не переплет - а клубный пиджачок! Ситуация с прочтением, не только интеллектуальным, такой поэзии, осложняется еще и знанием законов орфоэпики, топонимии, других языков, истории, философии. Всё упирается исключительно в эрудицию читателя. А это задача непростая, хорошо бы прочесть эти стихи вслух, и, может быть, тогда он насладится вкусом этих слов, подогнанных друг к другу удивительно точно: зазоров-то почти и не видно, как на фонетическом уровне, так и на эстетическом... Поэзия Григория Марговского, безусловно, дар любви ко всякой детали многосущностной жизни, без коей всё рассыплется и обратится во прах. Отсюда и проистекает радость читателя от сопереживания, узнавания, приятия. Много ли это? Вклад любого художника в сокровищницу культуры оценивается не сразу. Такая у нас, увы, сложилась в последнее время тенденция: в упор не видеть талант, а потом скорбеть о нём, как только его носитель покидает сей мир, и собирать вечера памяти, произносить панегирики, писать эссе и статьи. Но есть надежда на то, что те, кто сейчас читает эти строки вдруг да спохватятся: а ведь мы тоже творцы и соглядатаи этого чуда по имени «жизнь», да выразить вот так не можем. И тогда приходит пианист, откидывает фалды фрака, садится и опускает тонкие нервные пальцы на желтоватые клавиши старого рояля. И зал замирает. Ольга Пахомова 5 февраля 2008 Приобрести книгу Григория Марговского можно по следующим ссылкам: Книжная галерея «Нина» Москва, ул. Бахрушина, д. 28, тел.: (495) 959-2103, 959-2094, в будни с 10.00 до 20.00, в субботу – с 10.00 до 18.00, воскресенье-выходной проезд м. Павелецкая, Книжный магазин «пирОГИ» Москва, ул. Никольская, д. 19/21 Проезд м. Лубянка в Интернете: |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
