Сколько их – брошенных деревень по России. Скрипят от ветра по ночам калитки, в которые столько лет никто не входил. Хлопают оторванные ставни, пугая гомонящих сорок. На старом кладбище давно уже никого не хоронят, могилы сравнялись с землей. А правнуки Степанов, Тимофеев, бабки Дарьи давно выросли и разлетелись, кто куда. А дороге всё снятся босые детские ноги и куры, купающиеся в теплой дорожной пыли. И печка всё ещё помнит запах хлеба, сдобных пирогов с капустой. Заросли крапивой и лебедой бывшие огороды. А дома всё ждут и ждут своих хозяев, и только птицы ранней весной прилетают на старые гнездовья, да черёмуха буйствует по весне в развалившихся палисадниках.

 

При входе в метро бабуля собирает милостыню. Денег у меня только на жетончик, но есть конфеты. Я даю ей конфет и неожиданно замечаю, что рука у неё такая же мягкая и горячая, как у моей мамы, и держит она её так же. И мне становится грустно до слёз.

 

90-е годы

Необыкновенно тёплый сентябрь. Площадь около магазина. На ступеньках сидит бедно, но аккуратно одетая старушка и с аппетитом ест булочку, запивая её водой.

На подстриженном кустарнике сушится весь её чисто выстиранный гардероб. Нежаркое солнце приятно греет спину. И бетонные ступеньки лестницы тоже согрелись. Бельё скоро высохнет, и старушка тронется в путь.

 

Площадь у сквера. Стоит бабушка и весело просит: «Подайте на папиросы!».

«Бабуль! В твоём возрасте никотин вреден», – и даю ей яблоко. Она смеётся и долго крестит меня вслед.

 

ПЕСНЯ

«Завела меня тропка дальняя до вишнёвого сада!». Молодой, звонкий голос разносится в подземном переходе метро. Поёт бедно одетая, полуслепая пожилая женщина. «Бабуля! Великолепно поёте!» – говорю ей. Бабушка к тому же плохо слышит. Я отдаю ей скомканные купюры, иду к выходу, а вслед доносится: «Завела меня тропка дальняя до вишнёвого сада».

 

Лето 1945 г. В избе, на русской печке спят трое детей. Сбоку примостилась мать. В калитку, прихрамывая, входит молодой мужчина в солдатской гимнастёрке. Он шёл со станции всю ночь, устал и сел на родной порог. Прошёл в сени, громыхнул пустым ведром. Женщина испуганно спросила: «Кто там?». «Я – Ваня» – «Откуда?» – «С войны».

Это были мои родители.

Июльское солнце бьёт в окна, пылинки танцуют в его лучах. А нас с сестрой ещё нет на свете.

 

ВОСПОМИНАНИЕ

И когда однажды Господь призовёт нас к себе и спросит: «А был ли ты счастлив в этой жизни на земле?», тебе, вдруг, припомнится звенящий от кузнечиков и шмелей луг, туман над речкой, бархатные комочки шмелей, синий омут, жёлтое море одуванчиков, погожие сентябрьские дни, гроздья рябины у калитки, первый снег и Новый год с мандаринами и ёлкой, шальные мартовские ветра, зовущие в дорогу, оттаявшие пригорки и ручьи в оврагах, жёлтые шарики вербы у дороги и Пасха.

И ты ничего не сможешь сказать, а только горько заплачешь, уткнувшись в старческие ладони.

 

С детьми всё просто. Сначала мы их носим на руках, потом ведём их за ручку. Потом идём с ними под руку, а в глубокой старости они ведут нас под руки до самого конца.

 

Однажды, 20 лет спустя, уже седой дамой Вас неудержимо потянет в небольшой зелёный городок. С трудом подниметесь на пятый этаж, подойдёте к квартире, в которой жили очень давно. Позвоните. Дверь откроет заспанная женщина в халате. И Вы скажете традиционную фразу воров и наводчиков: «Ивановы здесь живут?» Женщина подозрительно посмотрит на Вас, а в приоткрытую дверь Вы увидите балкон, на котором так было хорошо вечером. А в летние тихие сумерки летали ласточки и летучие мыши ночью. И тоска, которая долгие годы гнездилась в сердце, вдруг начнёт таять, как мартовская сосулька.

 

ПЕРЕЕЗД

Я сижу на коробках с вещами. Я уезжаю из этой квартиры навсегда. Верно говорят: переезд дело серьёзное. А квартиру менять – последнее дело. Ты в ней ещё живёшь, смеёшься, плачешь, или грустишь, а по ней ходят чужие люди. Смотрят, считают метры, переводят в деньги. А ты привык к этим метрам, ты к ним прирос, и отрывать придётся с кровью. В эту квартиру мы въезжали молодые, счастливые, с двумя детьми. Дети выросли здесь, кончили школу, институт. А муж из крепкой опоры превратился в обузу, алкоголика и скандалиста. Поэтому в новую квартиру я еду одна. У меня здесь жила мама, уехав от сестры, любила моих кошек и хомяков, и не любила мужа. От этого времени у меня осталось ощущение безоблачного счастья и тепла, Которое греет меня до сих пор, иначе бы я замёрзла в своём одиночестве. Мамы давно нет, она медленно и долго умирала. И с тех пор у меня поселилась в душе грусть. А на месте, где похоронены мои любимые кошки, выросли элитные дома, в них живут люди. А квартиры там хорошие и дорогие. Ну, вот и всё. Подъехали грузчики, звонят в дверь.

 

СЧАСТЬЕ

У меня всё есть, и у меня всё хорошо. Только нет мамы и папы, сестры, брата, двух племянников, тети Маши и Лильки, свёкра и свекрови, и многих-многих других, близких и не очень родственников. А ещё любимых животных. И никого нельзя вернуть ни за какие деньги, ни на минуту.

Счастье – это когда не надо никого хоронить.

Счастье – это развод с опостылевшим мужем.

А ещё – мыть горячее от солнца крыльцо на даче.

 

МАРКИЗА

Маркиза – сирийский хомяк, традиционной классической ярко рыжей окраски. Я купила её из жалости зимой в зоомагазине. Она сидела в клетке у окна, из всех щелей которого несло зимней стужей. Принесла её в варежке за пазухой. И она в тепле, ласке, на хорошем питании из запуганного нервного зверька превратилась в красивого, доброго, рыжего друга. И я целую Маркизу в спинку. Жаль, что хомяки живут только два года.

 

Серёга – рыжий соседский шестилетний мальчишка. Он ходит играть к моей трёхлетней дочке. Играет очень по-доброму, во всём ей уступает. Дочь его не очень любит. Говорит, что он «лыжий». Букву «Р» она не выговаривает. Летнее утро. Странный шаркающий звук по деревянным тротуарам. Смотрю в окно: смешная и странная картина. Серёга – в зимнем пальто и в валенках на босу ногу, в зимней шапке, с лыжными с палочками в руках, на лыжах.

– А ваша девочка проснулась?

– Конечно, нет, ещё только восемь часов утра.

– А я её хотел повеселить, когда проснётся, вы мне скажите, я снова приду.

Шло время, а дети дружили. Нам дали квартиру, и мы уезжали, собирали вещи. Об этом разговоре я узнала совсем недавно от дочери. Посмотрев на нашу суматоху, Серёга отвёл дочку за угол дома и с видом заговорщика сказал: «А я так сделаю, что вы отсюда никуда не уедете. Я ваши все стенки, ковры, одежду спрячу. А без них вы куда? А замок в вашей новой квартире сломаю. И как вы туда попадёте?» Вещи он не спрятал и замок не сломал. Мы уехали. А Серёге сейчас 27 лет, и он серьёзный деловой человек. И он ходит не в валенках на босу ногу, а в костюме от «Версаче». У него трёхлетний сын Серёжка, такой же рыжий и веснушчатый. И на лыжах летом он не ходит, и зимой тоже. Он ездит отдыхать в Таиланд.