Хвала богам, верзила, встреченный на выезде из селения и от нечего делать запустивший вслед каравану камнем, был от рождения косоруким. Не причинив вред странникам, булыжник повредил что-то в оси передней повозки. Теперь каждый поворот колеса сопровождался жалобно-унылым звуком, в котором каждый из комедиантов слышал что-то свое.

«Е-есть хочу-у!» – несмолкаемый противный писк отчаянно раздражал Толстяка. Не слишком прилежно приглядывая, чтоб немудреная декорация не свалилась с повозки в желтую дорожную пыль, он с возрастающим упорством обгладывал совершенно голую кость.

«И-и! Хо-о-олодно!» – Нэйси, согласно кивая, плотнее куталась в единственную «приличную» шаль – память о дорогой матушки. О, та бы умерла, да-да, умерла бы со стыда, узнав, что ее единственная дочь вынуждена зарабатывать на жизнь, избрав участь жалкой комедиантки. А тут еще вечный холод…

«Плати-и подати-и!» – глава трупы морщился при каждом напоминании, как от застарелой зубной боли: в кошельке не только у «этих бездарей», но и у него самого отчетливо проступило дно. Приедешь в какое-нибудь селение – а тут уже эта прожорливая саранча, то бишь, почтенные сборщики налогов и уважаемые старосты. Да тут еще эта грубая чернь, то бишь, почтенная публика, норовит расплатится не полновесной монетой, а харчами со своих огородов. А еще эти чужаки из-за моря, то бишь, уважаемые старшие собратья по профессии, говорящие исключительно «высоким штилем», который, небось, не понимают и сами кривляки, то есть, любезные ценители прекрасного, отбирают последний кусок хлеба. Да еще этот недоумок с камнем, то бишь… Ну, нет уж, камень – камнем, а недоумок недоумком, тут иначе и не скажешь…

Хозяин с неприязнью покосился на Шутника, который по своему обыкновению о чем-то увлеченно спорил с Хмурым: этим-то и горя мало – не у них болит голова о будущем труппы. А привычные голод и ночевка под открытым небом мало пугали приятелей, не могущих без доброй ссоры прожить и часа.

Старуха и Сюзи, чья очередь была ехать на второй повозке, тихо беседовали. Старуха как раз рассказывала молодой попутчице про роскошную обстановку замка, где прошла ее молодость, и доброту бывшей хозяйки. Да-да, в молодости она служила старшей горничной, и точно так же скрипела дверь ее СОБСТВЕННОЙ каморки. Сюзи покорно кивала, не вслушиваясь в привычные рассказы, и задумчиво теребила ожерелье из фальшивых камней – половину своего прошлого заработка.

Слабак вел лошадей под постромки, и мрачно слушал старухины небылицы. Он все порывался напомнить, что «добрая хозяйка» безжалостно выгнала состарившуюся служанку, и нечего забивать голову девчонки всякими глупостями. Но, из-за вечного опасения сделать что-то не то, помалкивал.

- Толстяк, выбрось-ка мосол: на нем мяса меньше, чем мозгов в твоей голове! Нэйси, сядь на повозку: не карета, но лучше, чем плестись пешком! Слабак, стегни лошадей! Да пошевеливайтесь же, бездари! Вы что, замка не видите?!

Замок, внезапно вырос за одним из поворотов бесконечной дороги. Глава труппы с тревогой оглядел своих подчиненных, чей внешний вид ну никак не свидетельствовал о постоянном преуспевании труппы, махнул рукой и решительно постучал в массивные ворота.

Вышедший стражник, явно прискучив бездельем за долгий день, обрадовался дармовому развлечению и вполне добродушно осведомился, не ослепли ли приезжие дармоеды, решив ломится в приличное владение?

Грубый взрыв хохота положил конец жалкому лепету хозяина о том, что они, низкие лицедеи, исполняя данный когда-то обет, по пути в столицу, зная о милосердии местного господина… Похоже, жизнь в этих краях не отличалась разнообразием, и подоспевший владелец замка, не вслушиваясь в льстивые речи, милостиво кивнул: «Небось, играете скверно, но все лучше скуки. Входите!»

Пока повозки въезжали на просторный мощеный двор, один из стражников ущипнул Сюзи. Та тихо взвизгнула. Слабак молча огрел ухажера тяжелым деревянным мечом, тот взревел раненным зверем:

– Чтоб какой-то слабак-комедиантишка…

Но тут Слабак, подняв «оружие», впервые отрекся от прозвища, давно заменившего ему имя:

– Я не слабак, я – Немий. А вот ты – грубая тварь!

Деревяшка против настоящего меча – пустая забава. Хорошо, что лорд соизволил прикрикнуть на забияк:

– А ну уймись: девчонка, и впрямь, слишком хороша для тебя. – Сюзи, как всегда легко, залилась краской смущения. – А с твоим норовом, парень, тебе не в комедианты идти, а в городской набор: повелителю нужны солдаты, мечтающие о командирском звании.

– Господин изволит шутить, - залебезивший хозяин наткнулся на взгляд тихони Слабака, и подавился привычной репликой. Отточенный в странствиях нюх подсказал: «Лучше бы заночевали в поле!»

В парадном зале поспешно сооружали помост и расставляли свечи. Гости поглядывали на актеров со сдержанным интересом и перешептывались. Вопрос, что угодно посмотреть почтенным господам: трагедию или комедию, был решен в пользу трагедии. Хозяин расцвел, лица остальных актеров вытянулись, даже Хмурый казался угрюмей обычного. Эту трагедию, по уверению Хозяина, сочинил его талантливый, но – увы!– рано скончавшийся друг. «Увы! Чтоб ему не скончаться немного раньше, не завершив своего творения?» – желчно бормотал в таких случаях Хмурый, облачаясь в потертый камзол: их репертуар не блистал разнообразием, а господа привычно предпочитали трагедии грубым фарсам. Пусть даже актеры, говорящие высоким стилем отличаются старательностью, а не талантом.

Отец-скряга в особо трагических местах не без гордости угодливо улыбался публике. Его супруга, страдая от деспота-мужа, украдкой хмурилась при виде нерасторопности служанок. Невестка держалась еще чопорней, чем предписывала роль, дочь, на коленях умоляя не отдавать ее в жены угрюмому богачу, с трудом отрывала глаза от украшений знатных дам. Ее голубоглазый брат и дядюшка, все время отпускающий шуточки, украдкой тыкали кулаками в толстого слугу, завороженного запахами ужина настолько, что он постоянно забывал о своих репликах.

Публика слушала рассеяно. Ее не взволновали ни предательнице-дочери, украдкой разорившей отца ради любовника, ни брату, убивающему преступницу, ни отцу, сходящему с ума в завершении действия. Вяло похлопали и так же лениво поспорили, стоит ли смотреть что-либо подобное или скучать так, без зрелища?

При этом многие с надежной поглядывали на мужчину в причудливых одеждах алхимика, молча расположившегося в углу залы. Наконец, снисходя к этим взглядам, тот медленно, немного хромая, подошел к другим зрителям:

– Господам не понравилось представление? Действительно, оно скучно, как сама жизнь. Другое дело, что актеры не жили в ролях, а лишь играли их, неплохо для измотанных долгой дорогой людей. Но не достаточно, чтоб расшевелить нас, сытых и скучающих…

– Хватит, хватит, дядюшка. Вы сегодня не в духе, как всегда после ваших опытов… Как там Ваши поиски философского камня? – слегка заискивая, прервал его владелец замка.

- Давно успешно завершены: лучшего средства для превращения свинца в золото, чем человеческая глупость, не найдут никогда. Я не ищу, я развлекаюсь. Я вот изобрел снадобье: одна ложка – и двое суток человек и его роль - одно. Трус, у которого перед поединком трясутся колени, превращается в бесстрашного воина. На 48 часов. Не хочешь славить тирана? Глоток – и ты искренне преклоняешь перед великим правителем – ровно двое суток. Как видите, польза неоценима. Я уже испробовал его на себе, но – увы! редкий порок! – я не притворяюсь, я искренен. Почему бы не испробовать его на людях, чье ремесло – притворство? Как, господа комедианты, за двойную плату по маленькому глоточку, а? Сыграете так, что королевская труппа в полном составе умрет от зависти.

– С превеликим удовольствием, милостивый господин! – закивал Хозяин. Прочие, после недолгих колебаний, дали свое согласие. Кто утверждая, что жизнь – не столь уж ценная штука, кто отпуская шуточки по поводу платы за самоубийство, кто со сдержанным достоинством (хоть тут, пожалуй, Нэйси слегка переборщила). Слабак попытался было показать внезапно прорезавшиеся зубы, но его быстро заставили замолчать, и он тоже хлебнул темной горьковатой жидкости, в надежде, что это жестокая шутка, а не отрава.

Публика, в предчувствии редкого зрелища поддалась к сцене. Свечи вспыхнули яркими светильниками, полинявшие тряпки актерских костюмов заблестели новыми шелками и бархатом. Руки скряги, тянясь к вожделенному золоту, заменившему ему семью, мелко задрожали, шутки его братца заставляли зрителей хвататься со смеху за бока. В осанке Нэйси появилось что-то, заставляющее верить, что она – дама из древнего обнищавшего рода, безжалостно отданная замуж за выскочку. Последний вздох кроткой матери, умолявшей детей не ссориться, пугал правдоподобием. Деревянный меч блеснул сталью, и кровь, а не краска, затмила его, когда предательница-сестра получила по заслугам. Хохот обезумевшего в конце отца был столь страшен, что самые чувствительные из дам непроизвольно отодвинулись подальше от сцены.

Занавес опустился, а публика все безмолствовала: игра, потрясая, оставляла после себя тягостное впечатление. Слабак помог подняться Сюзи, с тревогой косясь на ее бок. Глаза девчонки сверкали, обычно бледные щеки покрыл густой румянец: она выглядела прехорошенькой. Мужчины оживленно захлопали, дамы поднесли к глазам кружевные платочки. Щедро расплатившись с актерами, их отправили отдыхать на сеновал. Слабак, помогая Толстяку разобрать декорации, задержался и вышел на двор последним. На небе тускло мерцали звезды, голова слегка кружилась, даря неведомое чувство свободы. Тот же стражник заступил ему дорогу, насмешливо предложив помахаться на мечах. Деревянная игрушка в умелых руках тоже кое-чего стоит: вслед взобравшемуся на сеновал Слабаку неслись проклятия неудачливого противника, вынужденного баюкать сломанные ребра. Хозяин всполошился, боясь, что их тут без заработка выставят в ночь. «Дети, не ссорьтесь», – прошелестел голос Старухи. Внезапно Слабак, выросший в приюте и никогда не слышавший подобного вне сцены, опустился перед ней на колени, согревая морщинистые холодные руки своим дыханием: «Хорошо, мама», – он резко поднялся и хмуро взглянул на остальных. Никто не осмелился отпустить какую-нибудь колкость: с этим лучше было подождать пару деньков.

Утром Слабак проснулся поздно, все успели разбрестись по своим делам. Одна Старуха лежала странно вытянувшись, устремив широко раскрытые глаза куда-то сквозь щели потолка. Пока он, отказываясь признать очевидное, пытался ее разбудить, в сарай, шатаясь, вошла бледная Нэйси.

- Ты здесь… думала, никого нет. Я устала, посплю… – она закрыла глаза, натужно, прерывисто дыша…

– Ты заболела? Погоди, я сейчас…

Она резко приподнялась и тут же без сил рухнула на привядшие душистые травы:

– Нет! Не смей!.. оставьте в покое, все…

Возле двери он едва не сбил с ног Шутника. Тот взглянул на потерянное лицо парня, и, казалось, понял все. Крепко взяв его за плечо, зачем-то подвел к больной, склонился, принюхался к дыханию девушки:

– Где она только раздобыла отраву? Уже поздно звать лекаря.

– Так что, просто стоять и смотреть на это?!

– Дай ей умереть сейчас, когда она чувствует себя знатной дамой, а не нищей комедианткой. Слышишь, Немий?

Мальчишка судорожно сглотнул:

– Не прощу себе, что дрых, а она… Где же были другие?

– Я был занят: сперва отговаривал Хмурого идти в отшельники, скорбеть о тщете всего сущего, после устраивался на новую должность: теперь я – шут в соседнем замке. Думаю, у меня хватит ума, чтоб сыграть дурака.

Нэйси слабо шевельнулась, словно стремясь принять перед смертью «достойную» позу. Немий накрыл ее старым плащом, вгляделся в заострившиеся черты лица в надежде, что девчонка сейчас испугается, захочет переиграть, а у них хватит времени спасти ее. Но снова услышал: «оставьте… покой» и последний слабый вздох.

– Где Сюзи?

Впервые на его памяти Шутник отвел глаза и замялся перед ответом:

– Она хочет поговорить с тобой. Попросила найти…

Не дослушав, он привычно заткнул за пояс дубовый меч и выскочил во двор. Сюзи, одетая в новое шелковое платье, теребила золотую цепочку, не находя нужных слов. Впрочем, он все понял и так:

– А когда надоешь ему? Ты же успеешь привыкнуть к роскоши, и что тогда?! В пруд с головой или тоже яд?!

– И пусть в пруд! Мне надоели холод, голод, хохот толпы и пыль - желтая пыль бесконечной дороги, ее невозможно смыть, она снится мне в кошмарах! Пусть омут, пусть яд, но перед этим – красивые одежды, лакомства, лесть прислуги!

– Маленькая тварь! – Немий с удивлением понял, что в руках у него меч, и что-то внутри него противится попыткам привычно заткнуть «оружие» за пояс. Пришлось изо всех сил ударить деревяшкой вымощенному двору. Несколько мгновений он и Сюзи одинаково растерянно глядели на дубовый клинок, силой удара расщепленный пополам. После девушка попятилась, пытаясь сохранить достоинство:

– Да как ты смеешь, ты, нищий актеришка! – ее голосок предательски дрогнул, и она взглянула на бывшего друга почти умоляя: – Начальник стражи согласен взять тебя на выучку. Это же лучше, чем дорога?

– По твоей просьбе? Проживу без подачек. Ты лучше позаботься, чтоб твоих бывших подруг похоронили по-человечески, а то закопают, как падаль. Позаботьтесь, Сюзелэн, если в Вас хоть что-то осталось от белокурой Сюзи.

– Мог бы и не просить, грубиян! – она удалилась, гордо вскинув подбородок, достаточно медленно, чтоб он успел окликнуть и извинится. Парень, сжав зубы, молча проводил ее взглядом, а после решительно направился в сторону замка. Почему-то никто из прислуги не остановил наглеца, пока он блуждал гулкими коридорами, выискивая нужную комнату. Когда он вышел во двор, где бесновался хозяин, его руки остро пахли вчерашней проклятой жидкостью: слугам придется повозиться, собирая осколки колбы и вытирая пол.

Хозяин бушевал:

– Я разорен! Одни умирают, другие покидают меня. У меня нет актеров, что же у меня осталось?

Немий криво улыбнулся:

– Двойная плата за представление.

Рука хозяина, непроизвольно потянувшаяся к кошельку на поясе, столь явно задрожала, что парня передернуло от брезгливости. Он не стал вслушиваться в пространные рассуждения о том, что жалование не нужно ни мертвецам, ни шутам, ни отшельникам, ни тем, кто портит реквизит. Просто слегка, больше для острастки, сгреб в кулак старый кафтан, пестреющий латками, и попытался заглянуть в глаза человека, перед которым робел еще вчера утром:

– Подавись и моими грошами: Слабак вчера умер, а мне, Немию, нужно торопиться в город, пока не закончен набор солдат. Ты хоть Толстяку выдели его долю: он тебя не оставит, пока будешь кормить. А остальные вошли в роли, хорошо вошли, так, что не смогут выйти и через двое суток…

Он решительно шагал по дороге, гоня от себя умные мысли, что глупо идти в дальний город без гроша за душой и без корки хлеба в кармане. За спиной послышались шаги:

– Да стой ты! Или ты в скороходы намылился?

Перед ним стоял его вчерашний противник. И, странное дело, молодое обветренное лицо воина казалось смущенным. В его руках был старый меч и небольшой узелок.

– Держи, что ли. Гаэнс, когда умирал, просил отдать его меч толковому новичку. А тут пару монет и немного харчей: собрали с ребятами на дорогу, – даритель слегка поморщился: – Сколько с ними эль из одного кувшина хлебали, никто мне так не смог врезать, как ты. Может, останешься? Еще скопытишься в дороге: город не близко. А так все забудется, уладится как-нибудь.

Голос вчерашнего актера стал предательски хриплым:

– Спасибо, друг. Когда-нибудь верну и деньги, и еду. А сейчас мне пора: выживу – вернусь к вам не новичком, а воином, тогда и подеремся по всем правилам, – губы почему-то никак не удавалось свести в подобие улыбки.

…Он шел вперед по бесконечной желтой дороге. После, добравшись до леса, свернул с дороги на незаметную тропку. С трудом разыскал заброшенный алтарь Госпожи Ночи – покровительницы мертвых. Бросил на замшелый камень мелкую монету из своих скудных запасов. Внезапно его ноги подкосились, он рухнул на колени и мох алтаря жадно впитал тяжелый злые слезы. Его прозвали Слабаком в приюте – он был более хилым, чем другие подкидыши, но и там, огребая тумаки, он не плакал. Но сейчас вокруг было слишком много смертей: Старуха, Нэйси, Хмурый, подавшийся в отшельники, Шутнике, нацепивший дурацкий колпак, отрекшийся от своего имени, Сюзи, он сам…

Говорят, Госпожа Ночь благосклонно принимает в жертву слезы. Он добрался до города – видно, богам понравилась последняя жертва Слабака и первая Немия. Он был уверен, что и последняя подобная – его, будущего великого воина, возможно, полководца или путешественника, возможно, и разбойника или галерника… Вчерашнего комедианта, хорошо вжившегося в очередную роль, внезапно превратившуюся в жизнь…