Часть четвёртая: 1051 – 1054 годы.

 

Всё в этот день казалось ему необычайно торжественным. Даже свет в Софийском соборе. Солнце освещало весь храм. Его лучи падали вниз, отражаясь от миллионов зеркал мозаики, наполняя воздух искрящимся золотом. Солнечный свет блестел на мраморном полу, на затейливом узоре на плитах, будто под ногами лежал цветочный ковёр.

Он говорил, что равных нет этому храму от востока до запада. Сотни людей сегодня пришли в Софийский собор и все верили, что есть в нём часть души каждого. Много лет они платили дань князю, за эти деньги и был построен собор. Люди работали на его строительстве и говорили, что будет теперь и в Русской земле храм, не хуже цареградских.

И не в одном Киеве строили храмы. В те же годы Владимир Ярославич построил в Новгороде Софийский собор, утверждая этим единство Русской земли.

Простые люди, пришедшие в собор, впервые в тот день услышали слово не греческой веры, а русской. И услышали они его от человека, который был одним из них, и говорил на родном для всех языке.

Этот славный день закончился, а за ним наступили другие, наполненные неотложными делами и заботами. Заботы были у каждого свои.

Княгини Ингигерды тогда уже не было в живых, и Ярославу без неё тяжело было справляться с делами своего семейства. Князь достаточно потрудился, разбирая семейные неурядицы своих сыновей. Тогда он понял, что пора упорядочить и эту часть жизни.

Ярослав поделился своими мыслями с митрополитом, который в последнее время был слишком занят, вникая во все дела церкви. А там тоже требовалось наведение порядка.

Собрались они вдвоём и положили перед собой свод византийских законов, из которого по своей давней привычке взяли то, что требовалось, и немало добавили от себя. Так появился Устав Ярослава, в котором были прописаны правила брака и развода, имущественные дела и церковный порядок.

Князь ещё раз прочитал свой труд и остался доволен. Одна только мысль его несколько смутила. Он обратился к митрополиту, который собирал рассыпанные им под столом перья.

- Я не пойму, как же ты написал подобное:

« Если жена окажется гадалкой, ворожеей или будет замечена в колдовстве, то наказать её должен дома муж. Но развестись с подобной женой муж права не имеет. К церковному суду таких жён не привлекать».

- Что же ты своих обижаешь?

Илларион сел на своё место, с сожалением осмотрел пучок испорченных перьев, и ответил князю:

- Всё это суеверия пустые – порча, приворот и прочее. Мне это известно лучше, чем кому-либо другому. А совсем ничего не написать я не могу – слишком много людей спрашивают, как с язычеством боремся. Потому пусть дома и разбираются. У меня и без них времени ни на что не хватает.

- Это ты про пьянство среди духовенства говоришь? Что же, дело важное. Но для работы над летописями найди человека надёжного, учёного, и что бы мирским соблазнам не был подвержен. Потому, что хочу я видеть хронику русскую, что бы наследники мои знали о наших делах и не повторяли ошибок моих.

Илларион в свою очередь просмотрел Устав и задумался:

- Многое я в своей жизни написал, а таких стихов, как мечтал когда-то, у меня нет. Кто его знает, что для этого было нужно. Теперь уже не напишу никогда – старым стал. Найду я для тебя летописца, есть на примете один человек.

Устав был доведен до народа, которому отныне предписывалось жить по его правилам. А работу над летописями поручили Феодосию – игумену монастыря, что недавно был основан в пещерах над Днепром.

Дела у Феодосия продвигались медленно. Летопись эта была самой первой на Руси. Он приходил к митрополиту, расспрашивал о давних делах, брал у него греческие и римские книги, что бы посмотреть, как писали другие люди.

Проходили месяцы, а похвалиться можно было очень немногим. Сегодня в очередной раз Феодосий пришёл к Иллариону за советом. С прошлого раза написано было очень мало.

- Ну и что я князю покажу? Эти твои полтора листа, Феодосий? Ты у меня книги берёшь, а потом они лежат у тебя месяцами. А мне даже князь вовремя книги отдавал. Давай, я прочитаю, что там у тебя нового.

Митрополит забрал у Феодосия листок будущей летописи и начал читать:

- Пришёл Святослав к вятичам и спросил у них, кому они дань платят…

- Хорошо, только я тебя, Феодосий, не пойму, в чём ты всё время сомневаешься?

Феодосий тяжело вздохнул и сказал в ответ:

- Скучно у меня получается.

- Ты же не “Илиаду” сочиняешь. Пиши, как есть.

- Я, так как вы, владыка, писать не умею. Это у вас легко и красиво получается. А я и начала хорошего придумать не могу.

Митрополит начал подозревать, что если Феодосий будет и дальше так работать, то конца его летописи не увидят не только он с князем, но и сам Феодосий.

- Вы мне в прошлый раз обещали рассказать про крещение Руси.

- О князе Владимире я многое могу тебе рассказать. Крестил князь Владимир Русь не любовью, а страхом. Потому, что был не только истинно верующим, но и обличённым властью…

« При крещении получил он имя Василия, то есть царя. С тех пор более уже никто не называл его сыном рабыни. Врагов, оскорблявших с юности князя, не осталось».

Иллариону не удалось продолжить свои размышления о жизни великого князя. За окнами послышался шум множества голосов. Дверь открылась, и внутрь вошёл мужчина высокого роста, богато одетый, лет тридцати на вид.

Он поклонился митрополиту и сказал:

- На суд мы пришли к тебе, владыка. Я купец Добромысл. Хочу сообщить о делах богомерзких.

Он поклонился ещё раз и положил на стол к Иллариону листок бересты.

« Что же, вот я и увидел плоды просвещения при своей жизни. Русичи доносы стали писать друг на друга. Посмотрим».

Илларион стал читать. Сведения, сообщённые купцом, были удивительными. Он жаловался, что пострадал от некой девки по имени Маринка. Жила она на Подоле, и была отъявленной ведьмой. При помощи колдовства завлекала она мужчин в свои сети. Самого Добромысла ей тоже удалось завлечь. Маринка собирала землю с его следов, жгла её в печи и таким образом приворожила купца. Позже она заманила его к себе домой, напоила колдовским зельем и превратила Добромысла в дикого тура. Так бы он и остался в зверином облике, если бы не родная мать, спасшая сына от злых чар.

Никогда ещё такой глупости Иллариону читать не приходилось. Он прочитал донос ещё раз, одновременно разглядывая купца. Ему вдруг очень захотелось спросить его, как же он дожил до своих теперешних лет, будучи таким дураком.

Купец обернулся назад и махнул рукой. В двери вошли двое слуг, которые тащили под руки упиравшуюся девушку, а за ними следом половина священников Софийского собора. До сих пор ещё в митрополии русской не разбирали дел о колдовстве, и священникам любопытно было здесь присутствовать.

Слуги вывели девушку вперёд, и Добромысл указал на неё:

- Вот она, ведьма!

Маринка изо всех попыталась вырваться, но они держали её слишком крепко. На голове у неё был платок, который развязался и начал сползать вниз по плечам. Волосы её оказались русыми, отливавшими тёплым золотом. Они легли на плечи тяжёлой волной, открывая стройную шею. Блеснула серьга с бирюзовым камнем, который не был таким синим, как её глаза.

Что такое самая красивая? Может, и есть где-то лучше, но других искать уже не надо.

« А почему они все сейчас на меня смотрят? Что они хотят от меня? А, ну да».

- Ах, ты, ведьма! Сознавайся в колдовстве, живо!

Купец толкнул Маринку ближе к столу митрополита, от которого давно уже ждал ответа.

- Я же ясно всем сказал, чтобы с подобными делами дома глава семьи разбирался…

- Да, как же нам быть, владыка! – Видимо, Добромысл рассчитывал на большее воодушевление со стороны митрополита, и тоже подошёл к его столу. – Мужа у неё нет, отец умер, дома судить её некому.

- Какой же ты, негодяй! Ты же моему отцу обязан всем! А теперь обвиняешь меня неизвестно в чём! Да если бы он жив был сейчас, тебе несдобровать! Мало тебе трёх жён твоих стало, я понадобилась!

- Что ты кричишь на меня, волочайка уличная! Я на тебя управу найду! Обо всех твоих ведьмовских делах известно будет!

- Вы же не на торжище своём! Перестаньте кричать и говорите, по порядку. – Илларион кивнул в сторону Маринки. – Ты говори.

- Да он же врёт всё! Он же мне проходу не давал, а у самого три жены в доме! Я его и прогнала! А когда я ему сказала, что за насилие теперь наказание полагается, и что я на него князю жаловаться пойду, если в покое не оставит, он меня в колдовстве обвиняет!

Да, похоже, что так всё и было. И не надо было быть Соломоном, что бы их рассудить. Но Добромысл не унимался, не желая уступать:

- Кто ты такая, что бы на меня наговаривать! Волочайка, вот ты кто! Сжечь её надо, ведьму!

- Что про трёх жён сказано было? – Илларион обратился к Добромыслу, а не к Маринке, в сторону которой старался больше не глядеть. – Сколько там жён у тебя?

Слуги купца отпустили руки девушки. Они должны были хорошо знать о делах в доме Добромысла. Это было ещё одним доказательством в её пользу.

- Отчего молчишь? Сколько жён у тебя? Три?

- Да.

- Вот оно, как. А известно ли тебе, что по Уставу многожёнство запрещено. Жить полагается с одной, венчанной женой. Другие жёны должны уйти в монастырь. Давай теперь разбирать дело. Ты говоришь, что пребывал в зверином облике, был диким туром. А долго ли? Может ли кто-то подтвердить твои слова?

Митрополит посмотрел на слуг купца. Они молчали, дело стало оборачиваться не в пользу их хозяина.

- Значит, свидетелей этого нет. Понятно, продолжим далее. По твоим словам, в человеческий облик тебе помогла вернуться мать. А каким образом? Она разбирается в колдовстве?

- Нет, не разбирается.

- Ты же говорил, что она превратила тебя обратно в человека. Значит, она ведьма?

- Нет, не ведьма.

- Выходит, что твоя мать не ведьма, и вернуть тебе человеческий облик не могла. Почему же ты сейчас не в турьей шкуре? Может, и не было ничего вовсе?

В отличие от митрополита, Добромысл Аристотеля не читал и о логике ничего не слышал. Илларион поглядел в сторону священников и сказал, обращаясь более к самому себе:

- Да, подобное дело есть искушение дьявольское для людей, некрепких в вере. Всем должна быть известна ложная суть языческой лести, глупые суеверия, ложное колдовство. Как же легко человек, сам погрязший в разврате, в пороках, может оболгать невиновных. Посему, девица эта невиновна. А ты, Добромысл, виновен в нарушении Устава. Две твоих жены уйдут в монастырь, а ты заплатишь за непотребные слова, коими сейчас ругался.

По Уставу полагалось наказание и за оскорбительные слова.

Маринка ушла первой, а Добромысл отправился отдавать в монастырь лишних жён и платить за слово волочайка.

Когда они вышли, Илларион спросил оставшихся священников:

- Я сколько на свете живу, а в такую позорную историю меня ещё никто не втягивал. Кто его сюда пустил?

Все они поспешили выйти.

- Что тебе ещё рассказать, Феодосий? – Митрополит вернулся к прежнему делу.

- Скажите, владыка, а верно ли то, что у князя Владимира было полторы тысячи наложниц?

Илларион косо посмотрел на него, а вслух сказал:

- Врут про князя многое. А в летописях сплетням не место. Ты лучше, Феодосий, приучись мне вовремя книги отдавать. Так, как это делает княжна.

В двери вошла Анна, младшая дочь князя. Она села на скамью возле окна, закрыла руками лицо, и, не обращая на них внимания, заплакала.

Митрополит наклонился к Феодосию:

- Ты, Феодосий, лучше иди сейчас. В другой день мы с тобой договорим.

Феодосий понимающе поглядел на митрополита, и вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

Илларион подошёл к княжне и спросил её:

- Что случилось, Анна? Заболел кто-нибудь?

Она отрицательно покачала головой, но плакать не перестала.

Было Анне семнадцать лет. Росла она девицей благочестивой, учение предпочитала пустым забавам. Княжна была частой гостей у митрополита и давно уже перечитала все книги в библиотеке Софийского собора. Более всего она интересовалась философией и римской историей. Обо всём прочитанном в книгах было у неё своё собственное мнение.

Послезавтра должна была княжна уезжать к жениху, королю франков Генриху. Согласия на брак с Анной Генрих добивался долго, и наконец-то оно было получено. Посольство франков находилось в Киеве и готовилось отбыть в обратный путь вместе с будущей королевой.

Сама же будущая королева франков сейчас безутешно рыдала. Илларион налил ей холодной воды. Княжна выпила и стала вытирать слёзы.

- Ну, что с тобой случилось, Анна?

Княжна повернулась к окну и сказала тихо, не глядя на митрополита:

- Я замуж выходить не хочу.

А в чужую жизнь ему вмешиваться совсем не хотелось, да и права никакого не было при живом отце и братьях.

Она и сама должна была прекрасно это понимать. Потому Анна и сказала ему:

- Да, я знаю всё сама. Только что же мне делать? Не хочу я быть женой Генриха.

- Почему? Разве ты королевой не хочешь быть?

- Меня могут выдать замуж только за правителя какого-нибудь, ни за кого больше. Но за Генриха я выходить не хочу, потому, как знаю, что такого человека я любить не буду.

Илларион начал вспоминать всё, что слышал о короле Генрихе. Никаких порочных сведений о нём не было. В чём же была причина?

Анна неохотно начала рассказывать:

- Мне вчера сказал епископ Готье, что рад видеть их будущую королеву столь прилежной в учении. От него я и узнала, что мой жених неграмотный! Король Генрих ни писать, ни читать не умеет! Как же я жить с ним буду? Мне с ним и поговорить будет не о чем. Епископ увидел, что я расстроена и начал успокаивать. Он сказал, что Генрих – лучший охотник во всём королевстве. А я таких людей не люблю.

Княжна почувствовала, что митрополит теперь на её стороне и продолжала:

- Я отцу сказала об этом, а он надо мной смеётся. Говорит « ты, дочка, молода ещё, жизни не знаешь. Это хорошо, что ты умней – будет он во всём тебя слушаться. А как наскучит тебе – отправишь его на охоту, а сама будешь книжки читать. И в кого ты у меня такая, не пойму».

Илларион представил, как Ярослав говорил это и от смеха не удержался. Княжну это смутило ещё больше:

- И мамы больше нет, а она бы его уговорила. А теперь отец никого, кроме вас не послушает. Хотя, вы же с ним написали в Уставе « если родители выдадут девицу замуж против её воли, а она сделает над собой что-нибудь, они отвечать перед митрополитом будут». Вот, и разбирайтесь между собой. Я замуж не хочу. Мне совсем другие люди нравятся – такие как вы.

- Анна, если дело так плохо для тебя, то отец твой заставлять тебя не будет…

Она его слова не слушала, смотрела на полки с книгами и тихо говорила, будто сама с собой:

- Хотя, где же для меня такого найти? Среди королей такого нет – я обо всех сведения собрала. Похожих вовсе нет. И, таких, как мой отец, нет. Придётся мне выбирать из тех, что есть.

Анна помолчала немного, потом посмотрела на митрополита и сказала ему:

- Я знаю, что царевна Анна плакала перед венцом с князем Владимиром. И после, случалось. А я плакать не буду больше и замуж за Генриха выйду.

- Анна, ты же сама всё для себя решила. Что же от меня хочешь?

- Как что? Я же вам книгу принесла.

Княжна раскрыла свёрток из синего бархата и отдала Иллариону книгу волхва.

- Я, как только прочитала её, так и принесла обратно. Мне уезжать надо, а я боялась забыть и с собой её увезти. Спасибо, очень занимательная философия. Такой я прежде не встречала.

Он поставил книгу на полку снова и спросил княжну:

- Что ты намерена дальше делать, Анна?

Княжна улыбнулась ему в ответ и сказала:

- Я поеду и с Божьей помощью порядок наведу. Дайте мне Евангелие на память.

Анна взяла Евангелие, ушла и оставила митрополита одного. А ему надо было ещё и ответ константинопольскому патриарху написать.

В письме патриарх разъяснял различия между взглядами на веру в Риме и Константинополе, и предписывал ему придерживаться точки зрения, принятой в Византии. В своём ответе Илларион во всём согласился с мнением патриарха, но в душе он удивлялся, как это люди не могут поделить веру в единого бога. Ведь не язычники?

Письмо было вскоре готово, и полдесятка листков пергамента ушли в путь к далёкому и великому городу.

Этот долгий день в митрополии русской заканчивался.

« Теперь мне понятно, почему не написал я таких стихов. Но менять что-либо для меня давно уже поздно. Давай, чужие почитаю».

Он взял книгу эллинского поэта. Давно знакомые строки поплыли перед глазами.

« Где-то далеко на севере от Эллады, есть земля счастливых гипербореев. Не знают они ни трудов, ни забот, а проводят свои дни в беспрерывном веселье и праздниках».

Если бы так оно и было.

Этот день заканчивался, а новых дней впереди оставалось совсем немного.

А для кого-то не осталось совсем. В месяце лютом умер князь Ярослав.

Вечером после панихиды Илларион подводил итоги своей жизни и думал, как скоро придёт в Константинополь известие о смерти князя. Византия не простит самоуправства Ярослава. Из его мыслей не выходило растерянное лицо Изяслава Ярославича, нового великого князя. Изяслав оглядывался на своих приближённых, словно пытаясь спросить у них совета.

Митрополит сравнивал жизнь Ярослава с жизнью его сыновей и удивлялся. Ярослав был одним из многочисленных сыновей великого князя, родители его ненавидели друг друга. Он прошёл трудный путь к великокняжескому престолу, устранив на нём своих братьев. А позже мог найти выход из любых неприятностей.

Сыновья Ярослава выросли под опекой заботливых и любящих родителей, и не знали теперь, как жить дальше.

Как только в Константинополь придут новости о смерти князя, империя попытается восстановить своё влияние. Для этого все средства будут хороши.

Теперь Иллариону следовало позаботиться и о своём наследстве. Людей, в которых он был полностью уверен, было достаточно. Но кому передать на хранение книгу, он не знал.

Митрополит, отдающий книгу язычников, представлял бы довольно странное зрелище. Да, ещё бы и начал говорить о том, какую ценность представляло всё, что сделано предками. Он сомневался, найдётся ли сейчас человек, который бы его понял. Кроме того, это могло бы навлечь неприятности на нового хозяина книги.

Пожалуй, Ярослав мог бы его понять. А князь Владимир – нет.

Выход нашёлся сам по себе. Конечно же, князь Владимир, кто же ещё.

Илларион забрал книгу и отправился искать новое место для её хранения. В этот поздний вечер людей на улицах было немного. Зимняя вьюга заставила сидеть их дома.

Когда он пришёл, двери Десятинной церкви были уже заперты. Митрополит позвал служку, отправил его за ключами. Когда он вернулся, Илларион открыл двери церкви и вошёл внутрь один.

Это был первый христианский храм, который он увидел. Здесь нашёл своё последнее пристанище князь Владимир и жена его Анна.

Книгу волхва, одного из ближайших советников Владимира, он спрятал возле гробницы князя. А потом долго стол над ней и думал, как менялась жизнь людей после крещения Руси Владимиром. Теперь новая вера объединяла людей. И ещё о том, как сам князь пришёл к вере в единого бога.

Десятинную церковь построили, когда Илларион был юношей. Теперь он был стариком, а храм казался по-прежнему новым. Но время пройдёт, и церковь станет старой. Может, тогда и найдут книгу.

« Придёт же время искать, а не терять, любить, а не ненавидеть. Понял ли это сам Владимир? Но без него я бы это не узнал».

Книга, в которой была записана история славянских племён, осталась в Десятинной церкви.

Вскоре после этих событий из Константинополя в Киев прибыл новый митрополит. Вместе с ним пришли новости об окончательном разрыве между Римом и Константинополем.

Князю Изяславу намекнули о том, что надо согласиться с мнением Константинополя. Иначе быть большим неприятностям. Подразумевалось обвинение в ереси. Прямых доказательств не было против Иллариона, но их никто бы искать не стал. Хотя главной причиной недовольства им в Византии было то, что он выгнал константинопольских шпионов. Но о таких вещах вслух не говорили.

Потому Илларион уступил преемнику. Случайно так вышло, или нет, но поселился он на месте дома, где когда-то родился. Всё вновь повторилось, вернувшись на круги своя.

Теперь, а никогда прежде в его жизни так не было, заняться ему было нечем. Мысли его обращались к прошлому, к тому миру и к тем людям, что знал он когда-то.

Мир прежней языческой Руси уходил, уступая новому миру. Бывший митрополит был в числе людей, которые приложили немало усилий, чтобы новый мир появился. Ещё во многих сёлах люди молились прежним славянским богам. Но уже никто, кроме него не знал древнего языка, на котором говорили предки, и чьи слова отзывались чем-то знакомым в латыни и греческом.

Но вместо образов людей из прошлого на ум пришёл монах Феодосий. Наверное, работа над летописью остановилась.

Илларион набрал листков пергамента, чернил, и начал писать хронику славянских племён. Он описал происхождение славян, первые века их истории.

Работа шла быстро, ни на что постороннее он не отвлекался. Кроме одной мысли. Один день из его жизни, тот, в который он выбрал свою судьбу, вспомнился во всех подробностях.

Что если бы на самом деле, возможно, было предсказать будущее? Как бы он поступил тогда, узнав, что повторит судьбу своего учителя?

Но думать о таких вещах было бессмысленно, и он вернулся к работе. Вскоре она была закончена. Почти закончена:

« Что там ему не хватает? Начала хорошего? Сейчас будет тебе начало»

Илларион взял чистый листок пергамента и написал на нём:

« Так начнём же повесть сию. Откуда есть пошла Русская земля, ведомая ныне во всех четырёх концах земли».

На следующий день он отнёс свои записи в монастырь и отдал их Феодосию. Феодосий заглянул наугад в середину и прочитал:

- В наши дни многие сомневаются, что Кий, основавший город Киев, был князем. Но если бы он не был князем, то не ходил бы в походы на земли византийского кесаря и не получал бы дань от людей его.

- Вот теперь тебе проще будет над летописью работать. Здесь всё есть, что тебе понадобиться.

- Спасибо. А я хотел отдать проповедь вашу.

Илларион только отмахнулся в ответ ему:

- Знаешь, Феодосий, если тебе так « Слово о законе и благодати» понравилось, то возвращать не надо. Мои речи мне самому больше не нужны.

Илларион ушёл, оглянувшись напоследок на монастырь, которому предстояло в будущем стать Киево-Печерской Лаврой. Когда-то давно он любил приходить сюда, сочинял стихи и мечтал написать нечто особенное.

Вернувшись, домой в Киев, он встретил Андрея, одного из знакомых с ним священников. Андрей пришёл его навестить и прождал всё утро. Илларион был рад видеть его, но Андрею пора было возвращаться обратно.

- Знаешь, Андрей, я с тобой пойду. Это всё же лучше, чем одному дома сидеть.

Они пошли вдвоём от старого града Владимира по направлению к Софийскому собору. Всю дорогу Андрей пытался выразить ему сочувствие, но понял, что бывшего митрополита это уже не интересует.

- Ты бы мне лучше о новостях рассказал. Что у вас там происходит?

- Да у нас всё одно и тоже: Рождество, Пасха, Троица… Всё одно и тоже.

- Надо же: зимой – Рождество, весной – Пасха, летом – Троица. И так год за годом, скоро век такой жизни будет. Само, как-то получилось.

Андрей не понял его, но сказал вслух то, о чём давно уже собирался:

- Я думаю, что церкви нашей и далее необходим глава из наших людей. Жаль, что не продолжил князь дело своего отца. А так удачно всё складывалось.

- Что же, мне остаётся себя утешить одной мыслью – если кто-либо подвиг совершит, но погибнет и дела рук своих не увидит, то за ним другие придут. Они его дело и продолжат. Много лет назад и я в такие вещи верил.

Разговаривая, они пришли к Софийскому собору. Было начало осени и полуденное солнце светило мягко, окрасив золотом и строения митрополии и листву на деревьях. Илларион оглядел их и сказал:

- Вот и осень в Киеве, за нею зима придёт, а потом – весна, которой я уже никогда не увижу.

Собор казался огромным, уходящим в вечное синее небо. Глядя ввысь можно было думать только о будущем. Но, знать будущее, не дано никому.

Начальный летописный свод был использован Нестором для создания « Повести временных лет». Многократно переделанная в угоду политическим симпатиям князей, она станет предметом изучения историков.

Единая держава пережила князя Ярослава ненадолго. Его наследники не долго хранили заветы братской любви. В борьбе за власть, в междоусобных войнах они губили Русскую землю. В двенадцатом веке было написано « Слово о полку Игореве», в подражании песням Бояновым. Но стихами войны было уже не остановить.

Огонь монгольского нашествия уничтожил всё. Во время пожара в Десятинной церкви сгорела книга волхва. Она погибла вместе с могилой князя Владимира и последними защитниками Киева. Новый подъём государства наступил только через века.

А потом придёт век двадцатый, и люди снова захотят всё начать сначала, как будто не было до них ничего. По планам реконструкции Киева Софийский собор подлежал сносу. От разрушения его спасёт только вмешательство Франции, помнившей королеву Анну.

Так и останется этот храм, равных которому нет от востока до запада.

В том же двадцатом веке появятся сведения о наличии у славян собственной письменности, а за ними и множество подделок.

Илларион смотрел на Софийский собор долго, пока здание не начало расплываться перед глазами. Массивные византийские купола устремились вдруг вверх, вытянулись и заблестели на солнце золотом. Со всех сторон послышались голоса тысяч людей и шум огромного города, Киева, раскинувшегося на обоих берегах Днепра.