Ирина Гирлянова

СЛОНЫ.

« Всё утрясётся – что бы ни стряслось…»

Г. Сусуев

***

Без этой веры нас стрясёт от стресса

с земли. И, потрясений не тая, -

Быть иль не быть? – из праздных интересов

нередко для себя решаю я.

Но шевелюрой шевельну от страха, -

«шевелятся» киты в чужих морях.

Слонов четвёрку держит черепаха,

а трех китов не вспоминайте зря.

Есть два ответа только: или - или!

А дюжина, аж чёртова, - стихов!

Но бабочки сквозь кокон режут крылья, -

взмахнуть и сдохнуть! Мир, увы, таков.

Жизнь такова. И жди конца, пожалуй…

Не быть? Иль быть? Не зажигай огня!

Что слава? – Прах! (Как будто б я не знала!)

Но, кажется, слова нашла не я.

Сегодня не хочу идти к соседке

и появляться вовсе меж людьми.

Полью-ка фикус! Поливаю редко.

Ты брешешь, жизнь. На, выкуси, возьми!

Ажур гардин задвину плотной шторой

и продолжаю путаться впотьмах:

Быть иль не быть? Хорош вопрос, который

мне ставит жизнь, - не разрешу сама.

Считать слонов всю ночь в своей постели,

с утра проснуться, утрясая суть…

Быть иль не быть? – Душа рванётся в теле.

Дожить бы до зарплаты как-нибудь.

Из всех слонов меня вот этот топчет.

Хоть жизнь скудна, паскудна, но – одна.

Мой слон - взбешён! А бабочка средь ночи,

едва дыша, садится на слона.

***

Столбы – жирафы. Тучи – как слоны.

Вороны, - те цитируют Эдгара.

И небо красит губы, будто сны,

над лужами, не тратя время даром.

Вся голова надета набекрень!

Шныряют крысы мимо с кошельками.

У булочной стоит прошедший день:

- Подай на хлеб! (Не положите камень!)

Венеция и Греция – ца-ца!

У них всё есть! Но - дальше, чем до бога.

Рыдает день. И так трясёт в сердцах

своей досадой! Бьётся об дорогу,

чтоб отмахнуться, как от мух, от нас.

Блаженны духом нищие? – Не верьте!

Вниз, на карниз… Как будто пробил час…

Лишь хлеба просят, а не лёгкой смерти.

Нашёл слова, - кому они нужны!

Не выбросить слова из песни этой.

Капель, как ак-компанемент весны,

смывает грязь на улочке раздетой.

Кругом – вода. Но и в своём кругу

не пью с утра. Иль мне заняться нечем?

Я – человек! Могу поднять ногу.

И мне ничто не чуждо человечье.

Жить – абы как! Слоняться сгоряча

и потреблять ни мало и не много,

и телеса не доверять врачам,

и душу – никому! Лишь только богу.

Вода – мутна, и мучиться – за что ж?

«Шестая» - рядом. Стены пахнут серым.

Жизнь, дура, - плачь! Раз на аркане вошь,

то в магазин я не пойду, наверно.

Из туч-слонов всё каплет и бежит

живая влага (что-то сдуру даром).

Не обижаюсь среди луж на жизнь.

Мир – мокрый, но довольный, как слоняра!

***

Ты – отдаёшь, но хочешь – получать!

…Июнь, в дождях погрязнув, как в пороках,

нам приготовит не цветочный чай,

а горечь губ и очередь упрёков.

Игра – всю ночь! Напропалую злюсь…

Я отдаюсь, но получить хотела б

взамен твою восторженную грусть

и облаком прижавшееся тело.

Ты так решил: меня – не провожать,

опять в заботы быта окунуться…

В дворах-колодцах дождевые блюдца

мелки и жалки, как твоя душа.

Ты провожай надежды, не меня!

Я – оптом сдамся торгашам на рынок.

Реально утро. Но слабо обнять

тебе меня на лестнице за спину!

Июнь уходит влажно, тяжело.

Чуть обижаясь на дождливость лета,

не продолжаю линию сюжета.

Свежо и больно. Первое число.

ПРОЩАНИЕ.

Regreso pronto (en seguido).

Hasta la noche! Nos yeremos!

Испанский фольклор.

А я – вернусь. Когда-то. Скоро.

Увидимся. Я не прощаюсь.

Пусть этот оголтелый город

наполнен странными вещами,

и день разболтанным трамваем

гремит на каждом повороте,

по-прежнему неузнаваем.

Узнаете – но не поймёте.

А я – вернусь! Сегодня, может.

А может, через две недели.

День так в пути неосторожен,

и есть опасность: в самом деле

вдруг не вернуться… С безразличьем

смешаться с рыночным угаром…

Я – возвращаюсь. И отлично!

Где поздравленья и фанфары?

Вот, фанфаронством изувечен

сосед по буквенному цеху,

зазнайство рюкзаком на плечи

взвалил и силится уехать.

Вот, «барра» в красненькой косынке

средь лент забыла пулемётных

о доме, о любви, о сыне.

Смешные измышленья шлёт им.

Вернётся? – Оглянётся разве.

А я – вернусь, как уходила.

Спокойной жизни праздный праздник

пусть добрым будет, не унылым.

За возвращение – подымем!

Но первый тост – за атамана!

За кумпол, за коровье вымя,

за… запятые. Как ни странно.

И будто детская считалка:

Вернёмся ли? Куда б вернуться?

Колодцы ли с водой иль блюдца,

я – ухожу. И мне не жалко.

ШАМАХАНЬ.

« Что-то знакомое гладит рука…»

А. Сигида

не станешь эфроном тем бишь гумилёвым

на стане остатки исклёваны клёво

в издолбленной нише ничто и ништяк

ведь ты оторвался без тормоза, так7

да, ты оторвался летел как фанера

манерней заезжего миссионера

отъявленным сказочником во плоти…

лети же, голуба, врубаясь лети…

есть что-то восточное в жёсткой кровати

и тёплое как одеяло на вате

и сладкое…будто ломаешь запрет

хорошего не было в сказках и нет

старо и затёрто и так надоело

утешьте своё распростёртоё тело

ведь сверху забавно смотреть свысока

на мужество мудрости и…чудака

чу, щупальца шарят по спелому следу

в горячке и в горести гордой уеду

так спи же ещё ощущений ища

средь хлама и хлада хлыста и хлыща

ещё в состояньи во вражеском стане

и в божеской стати… не станешь…не станешь

пропустишь все сроки и клюнет петух…

летает над станом салтановский дух.

Ас.

( триптих )

1.ВОЗВЫШЕННОЕ.

Налёт часов – достаточен для снов.

Хоть до утра и зим, и лет – до тыщи,

сумбур по изголовьям в сто голов

ползёт змеёй, среду и почву ищет.

Я, всё одно, решился на таран:

удар по лбу, очередная рана…

Библейских текстов и тисков игра,

а рядом - помесь Торы и Корана.

Ведь, всё одно, грядёт последний день

и страшный суд, с людским судом несхожий.

Я – одолею эту дребедень,

и дрободан свой одолею тоже.

Переживу, как пережит потоп.

Пропитан насквозь дождевой водою,

взлетел, лечу…Не нужен мне никто.

Я здесь один, и значит, что-то стою.

Я – мастер по полётам в темноте.

Пусть в небо стены вавилон возводит,

налёт времён – не в небе и воде!

Хоть воду лить я тоже мастер вроде…

Вода потопом заливает нас,

и время, и страна – резки и пьяны.

Я, между прочим, - первоклассный ас.

Но, как звезда, пока что безымянный.

2.ОГЛАШЕННОЕ.

Нарушил притяжение и сдуру

я от земли рванул куда-то ввысь…

Решил, как жил: спасу аппаратуру!

Хоть сам не знаю, как суметь спастись.

Тяну, тяну, не веруя в конечность

и бытия, и собственно меня.

Вы, люди, претендуете на вечность?

Но с вечностью якшаюсь только я!

Планирую – почти без « керосину»,

пикирую – всего на миг вперёд…

Глаза – мои! У дочери и сына.

Но я врубаясь снова в огород!

Как оглашенный, я мечусь, покуда

хоть что-то шевельнётся. Значит, жив!

Под землю снова, нехристь, лезть не буду.

Я - в небе нарезаю виражи.

Коперник пострадал, сгорел Джордано,

и прочих разных проклинал амвон.

Но лучше поздно, если слишком рано,

чем никогда…Лугань, Донец и Дон…

Топографичны вежды и невежды,

и, славу богу, - слава Лугу! Что ж,

не умирают никогда надежды.

Пущай себе летает молодёжь!

А, может, кто-то и со мной зависнет,

на кон цвета поставив и цветы…

Я оглашаю собственные мысли,

и это так приятно с высоты!

3.НЕВОЗВРАТНОЕ.

Падаю, иль нападаю?

Кто самолёт направлял

над городами-годами,

там, где чернеет земля?

В сад, что посажен не мною,

вниз, на игрушечность крыш…

Всё-таки, видно, я – стою,

раз меня, Боже, хранишь!

Вывернусь чуть за минуту

до ощущенья огня…

Может быть, должен кому-то,

если спасают меня?

Я же вернусь, может статься.

Только качаются вдруг

целыми гроздьями – стансы,

стрижено-кошеный луг.

Выдаст ли чёрт или идол,

бросится снова? «Ату!»

Ночью ушла в пирамиды

кошка к другому коту.

Чудится мне, ёли-пали,

кумпол на купол надет…

Падаю? Или поддали?

Я ещё русский поэт?

Там, на земле, не собрать вам

даже в лукошко меня!

Люди, - по-крупному, - братья.

И по-любому – родня.

***

Человек – это звучит гордо?

А порой это звучит – модно.

На великие дела годный,

а его всю жизнь в дерьмо мордой…

Отчего такое вот дело:

сотворён и одарён круто,

а бросается вниз оголтело

и кусается, как шизанутый?

Ну, понятно, платит сам по счёту,

ничего, как манна, не даётся.

Как коняка ходит на работу,

очень редко от души смеётся.

Заедает век свой, будто пряник,

и от жалости к себе – плачет…

Закопался человек в дряни,

бессловесный и почти незрячий.

Только греет у тепла попу,

размножает, наложив, кучи,

чтоб всю жизнь на лом и хлам прохлопать,

охаметь и охулить, - что круче.

«Схамениться!» - не сказать ярче.

«Не сховаться!» - не сказать вернее.

На челе твой век сидит, старче,

и качается, как цепь на шее.

ИЗМЕНЫ.

И хватит!

Не нужно о прошлом!

Капусту, не душу, - круши.

Хорошего мало в хорошем.

Живём. Надо, стало быть, жить.

Забудь. И беги, избегая,

и бред свой недолго жуя.

Когда-то досталось, я знаю.

Достала - другая. Не я.

Другая… Я ею не буду.

Что было, то было. Прошло.

Уедешь, и вражьему блуду

ты кукиш покажешь в стекло.

Случилось ведь то, что случилось.

Банальность бананов – гнильё!

И, пуганый, сделай же милость, -

признай пораженье своё!

Средь сваренных в балках дурманов,

средь нищенства духом, и зла –

стяжатели жёнку утянут,

и выставят вон, как козла.

Но ты, во другом огороде,

будь зубр, а не рваный козёл!

(Ты новую козочку, вроде,

чтоб скрасить обиды, завёл?)

Дела заведутся и гроши,

и новый утопчется путь…

Хорошего мало в хорошем.

Ведь что-то мешает уснуть.

…Мы выключим свет. И увидишь,

остатки – не так уж плохи!

Забудь о беде и обиде!

Пусть их караулят стихи.

А повода нет, - и не надо!

В копытце напьёмся воды…

Заядлость, она не от яда.

Она - от всеядной еды.

***

Ах, эти белые коты!

А рыжие – ужо, тем боле.

Вам только дай тепла и воли,

вы сразу броситесь в кусты.

Иль в душу влезете, скользя

пушистым телом виновато…

А вы – не люди! Так нельзя:

мурлыкать за натуроплату.

И ревновать, и воровать

вам, будто людям, не пристало.

Ведь, в вас – животное начало.

И вы – не верите в слова.

Души, по всем канонам, - нет

ни в вас, ни в прочей божьей твари…

Бывает, нелюди ударят,

на вид приличные вполне.

Бывает, вам – сытней чем нам.

И ни за что - дают медали…

Не сдохнет с голоду в подвале

котов достойная страна!

***

«Три полосы, как шрамы от трезубца

мне старый куст оставил на щеке…»

Г. Сусуев

Упала русь у края возле моря.

Даждь-бог с Перуном, как огонь и дождь.

На то князья, друг с дружкой чтобы вздорить, -

не я тебе, так ты мне фейс набьёшь.

До гопака, хоть гопаньки, - далече.

Трезубец – не гарпун, но вилы в бок.

Дорвался княжить, - голову на плечи,

а не качан, не чайник. Что, слабо?

Украдкой укради времён развязку.

Сильвестр иль Нестор, выбривай хохлы!

И временную летопись из связки

растаскивайте в разные углы!

Мы – жили-были, а теперь – отдельно

кто жил, кто был, кто вороньём кружил,

кто вдрызг ударом поражён смертельным,

кто на трезуб наматывает жил.

Упала Русь. Распалась на уделы.

Римэйки. Бандуристы. Гусляры.

И ничего, Перуне, не поделать.

И нечем даже, Дажде-боже, крыть

Между собой устраивая распри,

традиции истории блюдём,

на свете белом проживаем наспех

с очередным оранжевым вождём.

Ну, нет на нас хазар и печенегов!

Мы в диких танцах погрязаем сплошь.

Но, слышите, - затачивают нож

На игорей, мстиславов и олегов.

 

***

«Несусь на них, таких же кареглазых.

И знаю, что они - лишь часть меня…»

А. Косогов

Тмуторокань. Редедя. Кровь касогов.

Мстислав немудрый вытирает нож.

История застыла у порога,

И ни фига в ней, боже, не поймёшь!

10-й век, и Киев с Ярославом

мудреет с ликом Спаса на крови,

и русский бог языческого нрава,

- Убей! – благословляет, - И живи!

Возьми богатство: землю, дань и жёнку,

потом по-братски погоняй братка…

Мочи касогов! Дальнюю сторонку

тмутороканью прибери к рукам!

…Се, благородно, богородно в мире!

Убийство и разбой восходят в раж.

Прости, Косогов! Спи в своей квартире!

Чего теперь уж, кареглазый наш!

В Чернигове, в гробах святого Спаса,

который век не замолить грехов.

Наш Бог на нас глядит с иконостаса,

осатанев от водки и стихов.

***

«Дай дождя по-хорошему,

или я отрекусь…»

А.Сигида

Проходят все субботы вдоль «шаббатов»,

и «мацая» мацу или жуя,

отборного добра, зерна и мата

наслушалась и наглоталась я.

И, оклемавшись от упрёков еле,

сгребаю мусор и кладу в мешок.

Апрель… Упрела… Вербная неделя.

Мне «верба» не «верба» - и хорошо.

Не пальма! Но – как будто! Так по-детски…

Мы верим в сказки до сих пор всерьёз.

Совки и мусор, и совет советский:

держи по ветру тела член – свой нос!

И на чердак! Учиться и учиться.

Хоть неучем помрёшь. Всё муть и вздор.

…Лень на субботник ленинский тащиться.

Ну, хоть бы дождь, – погоды режиссёр.

И вот, ура! С утра – мокра и мыта

кора деревьев и мозгов кора,

изменена орбита и забыта,

как старая метла среди двора.

На этих прутьях не набухнуть почкам,

пусть завтра Пасхи воскресает дань…

Недоумённо спрашивает дочка:

-Кто этот Ленин? Ленкин папа – да?

Век проторчав средь массовых психозов,

не утрясая ни один вопрос, -

иду под дождь! Перехожу на прозу,

которая прозрачней праздных проз.

КРОВЬ.

Кровь – не пустяк. Не просто биоткань, -

носитель жизни! И уйдёт по капле

в песок часов, которые века

накапливают пылью на этапе.

И пусть разложит некий лаборант

кровь донора по всяким лейкоцитам,

кровь человечья – исчерным-черна.

И как ни странно, вовсе беспринципна.

Какой-то бомж, точимый червяком,

неряшливости низменный образчик,

спасенье может принести легко,

хоть ничего не видел редьки слаще.

Кровь – безнациональна! И - тепла.

А вгорячах такого напартачит,

что и тела, как те колокола,

гудят и западают на горячем.

И в голубых кровях всё тот же звон!

Слабо ль кому-то утешенье это?

Хоть в холодность теперешнего лета

боль откровений вовсе не резон,

но я скажу: еврейство – та же боль.

Второй Адам был по крови Адамом.

Гордитесь кровью тихо и упрямо.

И мне, как разнокровке, знать позволь,

что в Откровеньях – крови нет следа!

И глупо различать по видам крови

народы, поселенья, города,

религии… Над всеми – лишь надгробья!

Все будем Там. Уйдём к богам своим.

А здесь живём и вместе рядом дышим.

Кровь – не пустяк. И заливает крыши,

когда разбиты в кровь колени и

когда глаза налиты кровью зла,

несущегося в бешеной атаке…

Еврея кровь когда-то мир спасла.

всё остальное – выдумки и враки.

***

«Из памяти, из тёмного угла

возник вдруг образ, что любил когда-то…»

« И грызёт меня творчества голос,

и рутины отбросил я груз…»

М.Некрасовский

Я разбросала тени по углам,

ты тоже создал нового кумира…

Но балалайкой забренчала лира,

а очень даже скрипкой стать могла.

Иль зазвучала, как виолончель,

иль альт запел бы голосом кифары…

Мы время (жизнь!) смогли растратить даром.

Неважно чья я. Ты неважно чей.

Давай устроим из обрывков струн

большой костёр! Пусть под луною пляшет!

Пусть прошлое сгорит сегодня наше,

за то спасибо творчества костру.

Но ты – в полоне. Полон белизной.

Воспоминанья лунною дорожкой

не задевают между строк немножко,

а донною пугают глубиной.

Создай себе кумир – в который раз!

Мы любим так обманываться всуе.

Такие мы изыски нарисуем,

за правду принимая их подчас!

Увы, у лир не современен ритм,

среди рутины – загрызает голод.

Мужчина в сорок, как мальчишка, молод.

И мне про возраст мой - соври. Смоги.

***

« Ты на камнях фонтана

отдалась мне спонтанно.

Ах, как ты горяча!»

М. Некрасовский

Любовь – пока спокойна, будто волны.

Поверхностна, и может быть – легка.

Мой океан свечением наполнен

и отражает звёзды, облака…

Не верю в «поскорее грянет буря»,

а верю в тёплый бриз и мягкий штиль.

В горячечном бреду, с весёлой дурью,

со мною, мой приятель, не шути.

Ты знаешь, мне не свойственны капризы,

хоть все мы, бабы, ветрены - насквозь.

Но пряность лета и приятность бриза

соединить в одно мне довелось.

Пусть кто-то там купается в фонтанах

и сбрасывает платье на виду,

я – гордая. И вешаться не стану.

Я в сторону другую отойду.

Я в Понт Эвксинский отдаюсь спонтанно.

Понтон из «понта» - пьянство без основ.

Не в море, захлебнуться можно в ванной.

И даже в луже из случайных слов.

Избалованный ласковой лазурью,

накапавший себе белиберды, -

поберегись! Мятежно ищет бурю

стакан дистиллированной воды.

***

Я поверю в какого угодно бога,

заучу хитрых мантр основные звуки,

лишь бы легче была у тебя дорога

от разлуки одной до другой разлуки.

Я любое найду для тебя лекарство,

разыщу средь чащоб колдовские травы,

лишь бы ты поскорей одолел мытарства,

хоть дороги тебе, дорогой, по нраву.

Я останусь здесь, никуда не денусь,

целый день проторчу в коридоре снова,

лишь бы ты не бросался в сердцах на стену

от дурного глаза, слова худого.

Буду другом, порукой, подобьем жалким,

буду тайной мыслью иль словом колким…

Только б ты был мужчиною, ёлки-палки!

И всегда оставался им, палки-ёлки!

***

Е. Заславской.

Смычок - к услугам!

Пальчик покажи, -

и зарыгочут длинные балбесы.

Ноктюрн излит. Но в глубине души

ещё звучит мелодия без веса.

Легка - легка, ночного мотылька

намного хрупче! В ней разлито столько!

Включили ночь. И замерла река.

И месяц спит надкусанною долькой.

Маэстро сник, сложил свой инструмент,

в задумчивости тронул пальцем деку…

Наверное, звучит ещё момент,

другому что не слышен человеку.

Иносказанья, формулой игры, -

лежат на дне ракушками. И перлы

растут и дорастают до поры,

когда ловец их раскрывает первый.

Из раковин мерцает перламутр…

Русалочки наслушались Шопена.

Маэстро горд и, в благородстве, - мудр.

Но вздрагивают руки откровенно.

Он чертит нотный стан для малышей,

русалочкам молоденьким в дорогу…

Хоть хвост у них - почти что от ушей,

но на ушах - лапша. И очень много.

КОРРИДА ЛЮБВИ.

«Это как пламя, сжигающее изнутри.

Мчусь по арене и стан мой в овациях тонет…»

Е. Заславская

Стан потонул в овациях. Звезда

взошла, зажглась – не потому, что нужно,

а потому, что сердце безоружно

и беззащитно от Любви всегда…

Тореодорам надобно быков,

но мы под руку попадаем часто,

коровами-коровы… Где же счастье?

Оно ведь есть! Иль мир всегда таков?!

Арена жизни или просто цирк?

Вам крови или смеха? Что вам, люди ?

Года мой норов бешеный остудят

или осудят горе-мудрецы,

но сердца жар - уйдёт в мои стихи.

Держись, звезда! Я не снижаю планку.

Хоть иногда бываю грубиянкой,

буяню и блуждаю средь стихий;

Тореодоров или пастухов

ищу… Как будто их люблю… Не знаю,

что в них найду и с ними потеряю,

иль выпущу в огонь моих стихов.

Коррида… Вы заказывали? Что ж,

копьё и бандерильи наготове…

Кровь – не на мне. На вашем честном слове.

Которое вложило в руки нож!

***

Огуляли, - как тёлку, доили – коровой,

а теперь, как говядину, прут на убой…

Как забьёте- съедите! И будьте здоровы!

В скотобойцы пойдёт человек не любой.

Я, коровой от страха попятившись, плачу

и протяжно мычу, чтоб узнать ваш ответ:

неужели нельзя в этом мире иначе,

потребители мяса и мягких котлет?

Мне так жаль вас, когда кровожадно и жадно

просыпается хищник… Вот, сзади шаги…

Только сказочек, нет, посвящать мне не надо,

про «бурёнушка-матушка, ну, помоги…»

Я удрала бы в Индию – слишком далёко.

Здесь же я – только мясо, породистый скот.

Оттого в ваших детях сокрыта жестокость,

что приходится вспарывать тёплый живот.

Мне так жаль этих женщин в платках и клеёнках!

Им – работа такая, и не виноват, -

(просто нечем кормить ни меня, ни телёнка)

комбинация смерти, мясной комбинат.

Я б ещё погуляла по белому свету,

надоили б на кашу себе молока…

О-хо-хо! Так хозяев хороших, ведь, нету!

И запала душа, как запали бока.

Так уж лучше убейте для песни застольной!

Хоть какая-то польза! Жива я пока…

Говорят, что коровам, - поверьте! – не больно!

Только – сразу! Не дрогнет же ваша рука?!

***

«Я теперь понимаю,

что я осени дочь…»

Е.Заславская

Я - дочь зимы. И холодна, как лёд.

И потому мне в жизни не везёт,

а лишь скользит и падается с краю.

А отчего – теперь я это знаю.

Я – дочь зимы, и грязи не терплю.

Температура близится к нулю –

и я томлюсь, до дрожи замерзая…

Всю жизнь просплю – теперь я это знаю.

Я – дочь зимы, и умираю с ней.

Я доживаю до последних дней,

дожёвывая прежние запасы,

осколки разбирая, будто пазлы.

Я – дочь зимы, и лишь играю в жизнь.

Ведь, как её в ладонях ни держи,

Распорядится её кто-то свыше…

И очень жаль, что Там – меня не слышат…

Я – дочь зимы. И неба серый цвет

мне судьбоносен, как парад планет

эпохи Рыб с эпохой Водолея…

Как зимний день, я угасать умею.

Средь толчеи, извечной кутерьмы,

снегурок, снежных баб и детских санок,

я – замираю. И смотрю часами

на этот мир, что выдумали мы.

***

Приятно знать: на свете есть Любовь!

Пусть кроха лишь тебе и мне досталась,

иллюзии стремительная малость,

иль вовсе не досталось ничего.

Но женщина другая – запоёт,

в глубокой мере счастье ощущая…

Моей же какофонии случайность

совсем не в счёт… Да и какой тут счёт?

Вот, зайчик солнца прыгнул на стекло,

припудренное пылью или грязью…

конечно много в жизни безобразий.

Кому-то – всё! Иным – не повезло.

Но так устроен мир. Слепа фортуна.

Не всем фартит, не каждому везёт.

Завидую по-белому - и всё.

Пусть чьи-то дни не пропадают втуне.

И солнца заяц, спрыгнувший с небес,

не выбирая вечер и дорогу,

в глазах счастливиц скачет, будто бес.

Есть!Yes! И это радует немного.

Приятно – не завидовать, Любить –

чем безответней, тем увы, упрямей,

обыденность суровую долбить

и упиваться вместе с соловьями.

Медовый месяц.

Я вымажу тебя, как есть, в меду.

И оближу, как леденец на палке.

Мой непутёвый, ясноглазый, жалкий,

ты не нашёл меня? А я – найду!

Пусть это и смешно и грустно, всё ж

мне мёд, как пчёлки, наносили годы.

И в эту сладость тянет от природы.

И никуда отсюда не уйдёшь.

Ты – мой партнёр по партии сластён!

И самый сладкоежистый на свете.

Из тьмы столетий мною обретён.

Пусть нас не понимают наши дети.

И, если правда, что лишь в сорок пять

пора и можно собирать клубнику,

мы, бабы-дуры – ягодки опять,

всё делим вожжи в вожделенье диком.

И я тебя не в мёд, - гружу в слова!

Такие беспардонно-донно-злые…

У нас есть будто жизни запасные.

Но как весной кружится голова,

и взрослою я девочкой бегу –

да! – на свиданье! Вглубь постельной сцены…

И с важностью и ленью вожделенной

блуждаю на цветущем берегу.

Аллергики на мёд! Вам – не везёт!

И хочется и колется? – Не надо.

Балуется который вечер кряду

житухой-медовухою народ.

А что потом? И мёд порой горчит.

Но молодайкам до того нет дела.

Июньским солнцем пропиталось тело,

душистая мелодия звучит…

Медовый май мой, смелый и смешной!

Я в патоке увязла видно снова.

А где же пряник розовый медовый,

раскрашенный, как есть бесстрашно мной!?

 

***

Не хочется в тёплую шкурку влезать.

Хожу до последнего в летнем прикиде.

Вот, осень настала. Пора замерзать.

А кажется – кто-то нас хочет обидеть.

Вот, скоро зима застеклит зеркала,

забелит, завеет уснувшие дали…

Казалось бы, я никого не ждала,

а жалко, что осень ушла с холодами.

И яблоки жаль, и густой листопад,

и будку собачью под брошенным небом…

Зима… Но наступит весна, говорят.

Скорей бы… Как долго… И год – будто не был.

Не хочется верить, что не навсегда

в моей круговерти и ветер, и травы…

Уходит весна… Но и вы, как всегда,

как я , - не правы, и как вечность – не правы.

 

ОСОБАЧЕЛОЕ.

«Для старой охрипшей собаки

начнётся счастливая жизнь…»

Виктория Мирошниченко

1.

Блажен, кто верует иль верит в лучшее:

в счастливость случая, в матёрость сучую,

в муть голубую (хотя б от неба),

и в жизнь другую (хоть там и не был).

А в головах так гудят компьютеры,

так мутно-матово, так смутно-муторно…

О, каламбур! Цельный день собакою, -

за хруст купюр с водяными знаками!

И бредить некак весенним дождичком,

между коллегами осторожничать.

С небес, разбухших от благ, решения –

головсмещенья , главосмешения.

Собаки лают, а с ветром носится

многорычанье, многоголосица,

весна, усталость и раздражение…

Прости мне, господи, прегрешения.

Я – сразу в небо! Летучей рыбкою.

Служу собакою по ошибке я.

И с верхотуры многоэтажия

ещё, поэты, на вас нагажу я.

2.

« Не важно кто ты: дева или бля…»

Е.Заславская

Каждой собаке - счастливую жизнь!

Ну-ка, прохожий, рискни, покажись!

Каждой сучонке – под бок кобеля!

(Сука, Заславская, это не бля…)

Псарство, иначе сучарство,

платит налог государству.

Каждой собаке – лежанку в тени!

( Не по-французски. Меня извини.)

Плоти оплот , - зарифмована чушь, -

каждой собаке – богатенький муж!

Чтоб охранял и, как есть, огранял…

Вот он, для истинных сук идеал!

Вот она, фишка для ушлых собак, -

хавки на шавок не хватит никак!

Мой же папаша – французский бульдог.

(Не оттого ль так изыскан мой слог?)

Слов не хватает, однако.

Вот где зарыта собака!

3.

«…Портрет с кладбищенской ограды

глядит с ухмылкою на нас.»

«Эх вы, братья! Ну, что вы грызётесь!»

А. Медведенко

Ну, что же вы грызётесь, эко право?

Озлоблены до кончика хвоста.

Темно дышать. О, времена! О, нравы!

О, целованье вечное Христа!

Глядит портрет с кладбищенской ограды

С ухмылкой, не с улыбкою икон.

Натравливай собак! Мы будем рады.

Спускайте же с цепи наперегон!

И слёзы ближних глаз, и слёзы дальних

увидите. Не зря едим свой хлеб.

О, двадцать первый век фундаментальный!

Накликал апокалипсис Земле!

И нам, собачьим душам, видно, тоже –

под зрак Иуды, шествующий вдаль.

Повсюду люди, люди, люди… Боже,

за корку хлеба отдаю медаль.

С удушной сворой, то бишь с грешной стаей

карманников, на четырёх иль двух

лететь, лететь… Собаки – не летают!

А жаль. Не слаб на псарне свежий дух.

***

На обочине чувств чужих,

по прибою из листопада,

прохожу возле лужи лжи,

погружаюсь, куда не надо.

Телевизор, как суррогат,

ворох собственных чувств заменит.

Жизнь прощёлкаю наугад,

задыхаясь от нетерпенья.

И опять загружаю дни

винегретом или компотом…

Так и кажется: догони –

и дойдёт основное что-то.

Но иллюзии этой грош,

как и все остальные «глюки»…

На обочине не найдёшь

ничего, кроме бледной скуки.

***

Не провожай. Сама дойду до ручки.

Открою дверь меж домом и средой.

В густой грязюке кобели и сучки:

их не отмоешь никакой водой.

И животом, и лапой плюхнуть в лужу, –

не устоит собачая душа!

Вот, - гонг на гон. Щенков плодить кому же,

кому, скуля, дворняжек умножать?

Не провожай. Останься у забора.

Весна, как водка, опьяняет вдруг.

Облезлой шкурой отвисишься скоро

на дряблостях и немощах старух.

В кургузых кацавейках, драных плюшках,

раскроют рты…Ан, поздно! Боже мой!

Ты никого, красавец мой, не слушай, -

иди себе спокойненько домой!

Наощупь, в темноте не попадая,

ни в колею, ни в стык чужой строки…

Не провожай, как я – не поважаю.

Ведь мы же не собаки, мужики.

***

«Остаются Адамы с Евами,

и богу я не нужна…»

Е. Руни «Песни Лилит»

А я – из Ев!

Лилиты и Лолиты,

неладны будьте

и тоской облиты,

и множьте многоточья

трижды три…

А я - на кухню

борщ пойду варить.

Да, я из глины,

из ребра, из праха, -

Ниоба, Пенелопа, Андромаха;

Я буду в буднях

не блудить, - будить

и демонов пытаться победить.

А я – из Ев!

Нутро своё изъев,

о ревности и горестей сдыхая,

Адама и соперницу - не хаю.

«Та хай їм грець!” –

им попросту скажу

и в борщ свою зажарку положу.

Несчастная,

гляди, ты стала тенью.

Гоняешь привиденья, наважденья,

а я – терплю.

(По-крупному – права!)

Я – есть! А ты – лишь сказки и слова.

Летай себе в материях высоких!

Я буду печь хлеба и опресноки,

и так довольна этим, чёрт возьми!

Я человеком буду меж людьми.

А ты – Ничто! Харибда и Химера,

разменивая век, меняя веры,

ты, в кабале каббалистичных сфер, -

сумбур из гейш, вакханок и гетер!

Ты чёрною Кармен и рыжей Геллой

на мир глазами мерзкими глядела,

ты искушаешь мужа, как змея...

Хоть женщина... Такая же, как я.

И всё же, на таких, как я, - на Евах

Мир устоит устоями. Налево

мужчинам суждено вести игру:

ногою дрыгнут, прежде чем помрут.

А я – из Ев!

Прапрапрабабки Евы

слыхали все давно твои напевы!

«Вы виноваты сами…» - боже мой!

…Адам,

ведь ты останешься со мной?!

БИКИНИ.

Вот, тонкая полоска, -

лишь видимость, - купальник.

Низь низменных вопросов

для хамов и охальников.

А нудные нудисты

спихнут под философию

вам образ девы чистой

беструсою тусовкою.

Всяк видит то, что видит.

И лжёт о том, что кажется.

Пусть сатана изыдет.

(Хотя потом отмажется).

Но, подогрев инстинкты,

бьёт ханжески по харям.

Хоть из лесу, вестимо,

но по мозгам – ударит.

Вот – тонкая полоска,

скрывающая в сущности

с изысканностью броской

на бёдрах и на бюсте

всё то же у всё тех же.

О, грешные творенья,

еси задолго прежде

сего стихотворенья!

Эх-ма, ты, мама-Ева,

зачем кожух надела?

Не токмо ж для «сугрева»

прикрыла бело тело?

Чтоб неповадно было!

Чтоб не кричать «не дам!»

и чтоб не лез как быдло

всклокоченный Адам.

Почти «АНЧАР».

«Источают яд гремучий гады…»

А.Медведенко

«Нас лето выжжет знойным ядом»

Е.Руни

 

Гремучий яд иль знойный – всё едино.

Укушенный Пегасом – не жилец.

Гремит ли яд, иль жарит грудь и спину,

узнаю я когда-то наконец.

Гремучий газ скопился в дальних штольнях.

Я – штейгер, потому в сём знаю толк.

Снаружи – лето, а в глубинах дольних,

как с горных высей каплет кипяток.

Ошпарь дождём пегасов, правый Боже!

Ты, как Зевес, великий и прямой,

сказал: - Нельзя! – и выжигаешь кожу,

и яд поэзий гадам точишь свой.

Змея гремит хвостом, как колотушкой.

Таращимся на звук. Почти гипноз.

Пустыня. Змеи. Солнце. Саша Пушкин.

Противоядье он для нас принёс.

***

«Так плыли: голова и лира

вниз, в отступающую даль…»

М. Цветаева «Орфей».

« А потом подойдёте к нам, мы допьём остальное пиво и все бутылки ваши…

Т.Чайка «Новая жизнь»

Прошёл в Тартаре ад Аида,

вернулся с золотым руном,

и вдруг… Не сказано в обиду –

убит не воином, вином!

Растерзан дерзостью вакханок

(Что натворили! Что творят!),

и молчаливо, бездыханно

уносишь свой потухший взгляд.

Глаза, распахнутые дико,

и губ запёкшуюся кровь…

Гляди-ка, тенью Эвридика

клянёт проклятую любовь.

Прохладой собственной овеяв

всё, что когда-то в нём жило

и звалось юношей Орфеем,

целует мокрое чело,

волос струящиеся струны,

развитых кудрей кутерьму…

Погиб певец, любовник юный,

и память вечная ему.

… Но, бабы! Вы – не обессудьте:

так напиваться – упаси.

Вы мужикам своим не судьи,

хоть в Греции, хоть на Руси.

Чтоб так царапаться, кусаться,

мужчину до смерти задрать –

кубло пьянчуг персон на двадцать

должно хлестать вино с утра!

Чтоб озвереть никак не меньше,

чем сотня Церберов с цепи…

Совет для пуще пьющих женщин:

Нажралась – не буянь, а спи!

 

***

«Хоть разок ещё влюбиться разреши…»

А. Фрольченкова

 

Влюблюсь ещё разок на полчаса!

Я столько раз влюблялась, что привыкла

к превратностям лирического цикла.

Могу об этом хоть всю жизнь писать.

Пришёл, увидел, победил – о нас!

О любвеведах, знатоках в любови…

Хотя мы правы, собственно, в основе:

и в женском лике трётся Лавелас.

Ну, правда, по-другому назван сей

талант иль грех… У женщин – в среднем роде.

А я – влюблюсь! Свобода нынче в моде.

Ещё разок. Явлюсь во всей красе.

Нет, я не Клеопатра. Что вы, право!

Любвеобильна, но не так жестка.

Живите дальше! В департамент нравов

за разрешеньем сбегаю пока.

На полчаса! На день, а может – на ночь…

Влюблюсь – и разлюблю уже к утру!

Возлюбленных былых – бросаю навзничь,

ведь сердце – не резина. Лопнет вдруг!

Я – не Кармен, чтоб крылья взять у пташки.

И масть другая, и другой напор.

Но разрешенье – важная бумажка.

Ей пользуюсь в любови до сих пор.

***

« Вы не поймёте, что венец –

трава забвенья…»

В. Гринчуков

Трава забвенья - не венец игры!

С молчанием не сходна суматоха.

Не каждый доживает до пора,

когда поймёт: что хорошо, что плохо.

Хоть в доме вашем, словно на юру,

гуляет ветер по покатой крыше,-

но залатать бы жэковцам дыру, -

ещё поэт о солнышке напишет!

А карты я не признаю. Всерьёз.

Как времени пустое избиенье.

И сути голой каверзный вопрос

пусть каждое решает поколенье.

Сыграйте, мэтр! Хоть на одной струне!

На обнажённом нерве, - для эпохи!

На женском теле, на густом вине,

на облаках…Они не так уж плохи.

А серым жабам Вы простите крик, -

они ведь тоже существа живые!

Вам не понять их жабичий язык,

как чужды и как непонятны вы им.

Не раздавите! Прыгают в траву, -

забвенья, может, ищут твари божьи…

Назло врагам – напишите главу

про морды, про личины и про рожи!

***

« Шелковица однажды узнаёт,

как выглядит она…

С. Лиманов.

Из детства помню: в тютине – весь двор.

Всё чёрное, от сих до этих пор.

Асфальт, земля, скамейки, рты ребячьи…

И, втаптывая в грязь дерев плоды,

носились мы с восторгом молодым,

коленок черноту своих не пряча…

Тю, тютина – шелковицей звалась,

с тутовником почти теряя связь,

чьи червячки свой шёлк для тканей вили…

Вот, переименован детства цвет.

Но, всё-таки, при повзросленьи нет

в шелковицах такого изобилья!

Как выглядит теперь? – Не так черна,

чумаза. Будто детская страна

осталась там, в кромешном зазеркалье

средь луж и душ… Не завожу я речь

о том, чего немыслимо сберечь

за данью лет и расстояний далью.

«Как выгляжу? Хоть ветерок-чудак

погнул и поматросил просто так,

но до сих пор жива, чернюсь наливом.

Подружкам белым предъявляю счёт:

из тютинок у них не кровь течёт,

а жидкость непонятного разлива.

Весь двор усеян на манер ковра.

Бесплатная я! Ешьте, детвора!

Корява, потому – лезайте смело!»

И у деревьев есть характер свой…

Я в тень от тютин, будто бы домой,

средь жара дня сбегаю ошалело…

***

Бореи и Гипербореи,

и вечности призрачный свет…

Запутать всё очень очень умеет

смышлёно-мудрёный поэт.

«Мысля» в нём зажата, как жало.

Сочувствуя, в рай или в ад

я каженный день провожала.

А многие – мимо глядят…

Неправда, что это не страшно:

жизнь выжать, как впрочем и жить.

Ах, правдой наотмашь не дашь, и

хоть «и» на строке удержи!

Назло не злоупотребляя

пустых философий словцом,

слабо обличить негодяя,

личину найти под лицом?

Сворачивать вбок? Я ли, ты ли?

И вот, ёли-пали, увы –

в скорбящей душе опостылев, -

империя «мовной» молвы.

Последние из могикан, и

что гирло реки, что лиман, -

упрямо заносит песками

и солнцем сжигает весьма.

Мысль тонкою стрункою рвётся,

и сколько о том не пиши,

блестит отражение солнца

в чернеющей бездне души.

В последней инстанции истин,

пирожник, сапожник ли кто –

искомо касание кисти,

дрожания лиственный ток.

Так видно на Патмосе диком,

безлико накачан иль пьян,

обсказывал божии лики

и строки клепал Иоанн.

Насмешливо или сурово

нам жизнь обрубает лета,

но мысль, облеченная в слово

вновь будет над кем-то витать.

И стройность в усталости видя,

вверяясь добру или злу,

прости, если чем-то обидеть

успела на первом углу.

Но мы ведь покаместь - живучи!

С весомою разницей лет

на встречу сподобил нас случай.

Спасибо, что есть ты, Поэт.

***

Искусство – ждать в очередях,

и жаться в транспорте – искусство!

О, город! Твой победный стяг

по-транспарантному искусствен.

Твой стяг опал под сенью бед.

Гляди, твои бездомны дети.

Хоть на вопрос умён ответ,

да только некому ответить.

И, рожу скорчив погрубей,

в бреду подрагивая дико,

из местных бомжей Анжелика

почуяла весну в себе.

Искусство – не увидеть грязь

и мусор средь разбитых улиц.

И улыбаться, не смеясь.

Не насмехаясь. Не волнуясь,

что кто-то крикнет: - Эй, дурак!

Или: - Тебе какое дело?

Другая не пошла игра.

Или играться надоело.

Искусственно закончим срок,

как преждевременные роды.

А город, - он даёт урок

нерасторопному народу.

Уродами из рода в род

ползти, юродствуя на брюхе…

Не то, чтоб народить народ, -

мой город, застегните брюки!

Он – фору даст! Но неспроста

залезет в душу бодрым вором.

Искусство – находить места,

чтоб не подохнуть под забором.

Искусство – обиходить дом,

и обходить углы и щели.

Хоть большинством с большим трудом

мы выжили и уцелели.

***

Нынче поставили счётчик на воду,

чтоб не считали, что льётся задаром

и неизбывную жажду природы

ждали, как кару.

Счётчик на газ – так понятно, что очень.

Дырка в земле, и кочует по трубам

и по карманам премьеров охочих

доллар и рублик.

Чтобы понятно всем вам и так сразу,

и, невзирая на попы и лица,

счётчик прикрепится и к унитазу.

Пусть веселится!

Эх, широки вы,… славянские души!

Хитрый хохол всё считает до крохи:

сколько, мол, выпить вам надо и скушать,

чтобы не сдохли.

Ну-ка, вдохну и не выдохну. Кукиш!

Воздух – на счётчике. Вдруг пригодится?

Может быть, купят когда-то от скуки

нас заграницы!

Жизнь ли по счётчику нам отпускают,

или обратно чтоб мы не втекали,

чтобы блуждали с копейкой веками

в лужах фекалий?

***

«Земля мала, - дороги бесконечны…»

Ю. Цыганков-Серебряков

Что той Земли? –

Песчинка в океане

вселенских длин,

молчаний и длиннот…

Она когда-то нас нести устанет

и не снесёт!

Иль попросту – стряхнёт.

И выйдет срок…

Ведь вечны - только боги.

Каприз Творца

или несчастный бред,

но манят бесконечностью

дороги.

Иллюзиям – конца и края нет!

Идём, идём, идём, идём…

Покуда –

не упадём!

Но и потом – ползём!

Земля растит

колючки для верблюдов,

лишь кое-где очертит чернозём.

Сотворено!

Попробуйте, поймите –

куда, зачем и для чего бежим

от тех событий

до других событий,

не соблюдая паспортный режим.

Как хочется

быть вечным и беспечным,

не вздрагивать под громкие гудки…

Но мы – малы! Дороги – бесконечны.

Вот, - остановка. И конец строки.

***

Я.А.Смоляренко.

Не помню ни обложки, ни названия,

ни автора… Но лучшая из магий –

почувствовать покойников дыхание

на желтоватой высохшей бумаге.

Из старых книжек, на развалах сысканных,

жду голосов и мыслей шевеленья.

Не умирают книги! Это – истина.

Пусть с верхом сверхестественно явленье.

Давно те кости в прах земной рассеяны

(наследники их редко поминают),

но до сих пор вселяют потрясения

писатели с глухими именами.

Не на устах у всех, но всё же движется,

растёт волна, поистине живая,

прекрасных чувств… Тебе спасибо, книжица,

за то, что донесла и согреваешь!

Спаси, бог, душу тех, кто в ночи тёмные

строку к строке старательно слагали,

писателей, которых не запомню я,

разрыв наследство скромное в развале.

Не исчезай в маккулатурных трениях,

сминаясь в туалетный вид бумаги,

дух озаренья, творчества, горения –

прекраснейшая магия из магий!

***

А.Грибанову

Инженера, как шофера,

руками держат руль упрямо.

Сквозь все коллизии и драмы

ведут страну на всех ветрах.

Изобретатели побед:

котлов, пробирок и мобилок,

уже потом сдадут дебилам

труд рук своих – тепло и свет.

И все богатства растащив

по виллам, кабакам и думам,

подумайте, кто мир придумал.

Всё от Давидовой пращи

ведь начиналось...И «мысля»

вкруг инженерная витала…

Творец творил своё «начало»,

извилинами шевеля.

И образ свой - подобьем дал.

Дерзайте, думайте, смотрите -

как над землёю воспарить и

как лучше выплавить металл.

В курганах и раскопках царств

чту, положа на сердце руку,

историю не государств,

историю наук – науку.

Есть гордость за учёный клан.

Их, невостребованных ныне,

страна на бедность обрекла

иль на тасканья по чужбине.

Там «ingineer» и «ingenieur» -

сверхуважаемые люди.

Дай бог, Давид, что с давних пор

наука Голиафам будет.

Даст Бог? Не даст! Не выдаст чёрт,

подавится такой работой.

По инженерному расчёту.

Не на авось. Раз есть расчёт.

***

Амброзия забила лебеду.

И голливуды выбили Толстого.

Куда-то я, как весь народ иду,

поперхиваясь крепкорусским словом.

Оно одно, как видно доживёт

средь косности и сленга нуворишей.

Всех матерей в этаж покрыл народ,

и со стропил ему срывает крыши.

Какой бы ни был, но ведь это – дом!

Со всеми тараканами и псами.

Его когда-то строили с трудом

и защищали, как Иван Сусанин,

и лопали всё ту же лебеду

в распухшие годины лихолетий…

На наше счастье или на беду

крепчает время в наших ушлых детях.

Они ушли, зашедши далеко,

и чётко держат ушки на макушке,

вбирая параллельно с молоком

всех междометий нашенских игрушки.

И переходят на престижный мат,

не понимая: благий он, не благий, -

сапожник, дипломат и депутат,

и прочий гаврик, не стыдясь бумаги.

Она всё стерпит! Наши души – SOS!

Бальзама термоядерного в души!

Зря им не проповедовал Христос,

естественную логику нарушив.

Порой – уместен, будто огурец,

закуской кисловатою и хрусткой.

Но всё же потрудитесь, наконец, -

перевести с босяцкого на русский!

***

Я выплесну всё на бумагу.

И, если вам что-то мешает,

без жалости или напряга, -

не слушайте! Но - разрешайте.

Заткните и уши, и души,

и все маломальские щели…

Умейте, услышав, не слушать!

(Хоть это дано с колыбели.)

Я – выплеснусь! Стоном до крика,

иль тону хорошему впору;

впишусь экзотически диким

прутом в свой плетень у забора.

Троюро-двоюродны братья,

и сёстры – бесспорно породны.

Отрадны, парадны объятья

в свободном паденье с народом.

Мы пар выпускаем наружу,

чтоб, боже, чего не взорвалось!

Бумагою вытереть – душу,

чтоб вытереть что-то. Хоть малость.

 

Провинциальный этюд.

По-губернски нам легко живётся.

на посёлки смотрим свысока.

Во дворах подсолнухи под солнце

подставляют жёлтые бока.

Кто тут был, но больше - кто тут не был,

можно рассказать и позабыть.

Кукуруза тычет пальцем в небо,

и попала в небо, может быть.

У домов на клумбах – хрен с укропом,

для собак достаточно репьёв…

Кто-то здесь всю жизнь свою ухлопал,

кто-то детство просадил своё.

Родина! Любить тебя учили!

Научили? Очень может быть!

Здесь, в лугах твоих века почили,

здесь кресты и храмы, и гробы…

Грязь – не сало. Впрочем, хрюкнет сало

и “по-украінськи взверещить”.

Я б о сале вовсе не писала,

но оно - наш герб и даже щит!

Абрикосы, как ненужный мусор,

август загребает по садам…

Здесь заборы ставят безыскусно,

мат заборный предлагая нам.

Мы теперь губерния, иль волость

Александровск – не из тех Гренад?

На лепнине – бывший серп и молот,

ныне превратились в экспонат.

Не до жиру (сала)! Быть бы живу.

Сникерсы – не юнкерсы. Но всё ж,

стариков – на минимум. Пожили.

У куда же сплавить молодёжь?

Пол-Москвы построили. Пол-мира

наших девок щупают, хваля.

До клозетов из простых сортиров

доросла донбасская земля.

Как шахтёров накормить стихами?

А зимою не замёрзнуть вдруг?

И гудки, и трубы - отдыхают.

Лишь подсолнух шепчет на ветру.

***

Не планируемые дети –

планируют с неба.

Молока требуют,

насущного хлеба,

тёплых пелёнок,

рук добрых просят.

Лежат и ждут:

прижмут или бросят?

Потом – вырастают,

плодами виснут,

срываются…

Голос срывают, артисты!

И, как петушки,

горланят фальцетом

на старых куриц…

Обидно это.

И нас переходят

в переходном возрасте,

исполненные юностью,

иже гордостью, -

что, мол, умней

предыдущих на свете…

Дети-дети,

милые дети!

Потом пообтешутся,

рога обломают,

сбиваются в стадо,

сбегаются в стаю,

и так же друг друга

пытаются скушать,

как все предыдущие

грешные души,

и бьют друг друга

той же монетой, -

становятся взрослыми.

Скучно это.

БАЗАРЮ.

Не стыдно что-то продавать.

Не стыдно чем-то торговать:

картошка, масло, сыр, овёс…

И даже - Родина, - вразнос!

Тряпьё, сырьё, тепло и пар,

и даже – женщины, - товар.

О, деньги! В нынешний момент

вы есть всего эквивалент:

престижа, власти, жизни, зла –

лишь только б «денежка» плыла!

И музыку закажут вам,

и по желанью вышлют «дам», -

всё продаётся по цене…

Тут всё понятно, ясно мне.

Что продаётся – не беда.

Но если нечего продать?

О, деньги! Вы – как мелкий сор.

И нищенство – такой позор,

и бедность – не порок, - напасть…

Не продаваться, но не красть?

Не убивать, не подбивать,

не вытворять, не воровать!

Раз всё в деньгах, и суд и суть, -

без них ни охнуть, ни вздохнуть.

Без них - какой авторитет?

Без них любви и счастья нет,

без них развалится семья…

Всё правильно. Чего же я?

***

Найди меня за мной, -

внутри я, может, краше,

и, может, диалог

перерастёт в роман.

Нас занесло весной,

и солнца зайчик пляшет,

суют бока в тепло

панельные дома.

Я прыгну на панель

по-заячьи, украдкой, -

погреюсь, поскачу

и попросту - сбегу!

Весенняя капель

волос намочит прядку,

я что-нибудь чуть-чуть

присочиню, смогу.

Промокших репутаций

слушаю советы -

произойдёт со мной

какой-нибудь сюжет…

Далась вам красота!

Ан, не было и нету,

но мне теплым-тепло

в душе и в шалаше.

Внутри меня найдёшь, -

так налюбуйся вволю!

Я, верно, улыбнусь

печальным мыслям вслух.

Весна - везде и сплошь,

и потому позволю

задуть свечою грусть,

чтоб зайчик не потух.

 

***

Параллельная жизнь протекает с поправкой на бедность.

Лишь во сне одиночество может себя одолеть.

Поздравляю себя не с обидою и не с победой.

Не копаюсь в себе, а тем более, в старой золе.

Прогорело, прошло, бескорыстную пользу отринув.

И на что расточились, растратились силы на что?

Половина и треть, а быть может, уже четвертина

иль осьмушка осталась бессмысленной частью пустой.

Параллельная жизнь пропадает всего за краюху,

за понюшку, кусок, за какую-то каплю вины…

Здесь уже не одну, совратив, превратили в старуху

отстранённость и страхи родимой и странной страны.

Оттого и хамит длинноногая молодость сходу

и хохмит сгоряча, не вникая в горячечный бред.

Кормит мамка пока и в пакетик кладёт бутерброды…

Принимаю на веру безверие, будто запрет.

Обобщенья ни в чём не дают ни совета, ни света.

Параллельная жизнь мудро катит по плоскости вниз.

Толстозадые дяди на грошик прикормят поэтов, -

на четыре мосла перед ними за этот каприз!

 

***

И наконец-то дети узнают,

откуда есть они… О, боже!

Какие шутки, штуки, рожи –

до дрожи по сто раз на дню!

И мать, конечно, перемать –

хоть по сто раз… Какие звуки!

Уроки уличной науки

не перестали принимать.

Какие жесты и слова,

изыски с блеском и манеры!

Увы, созрели пионеры.

Что возмущаться и скрывать?

Остался тем же белый свет,

лишь снова смена поколений.

Идёт агония продленья

на сотню или тыщу лет.

И нет… Нет ничего… С нуля

под крики ушлой обезьяны

вновь воспитания изъяны

чего-то ради или для..

А, впрочем, всё старо, как мир.

Откуда, что – узнают сами.

Пусть в соответствии с усами,

или с мозгами, черт возьми!

И мать на матер.терминал

заменят парой-тройкой звуков.

Эх, дети! Это – лженаука,

что каждый с возрастом узнал.

Всё повторится! Даже впрок

не пожелая оглянуться,

а, глядь, – на вас уже плюются,

науки улиц взяв урок.

Так вот вам: знать и понимать –

большая разница меж теми,

кто видит в темноте лишь темень,

и тем бравирует весьма.

***

На улице – ноль.

Настроение – ноль.

На сердце грызутся

диез и бемоль.

Опущены плечи

и губ уголки.

Испорчены вечер

и вечность…

Прикинь.

Но с полки глядят

корешками миров

хорошие книги

из тех вечеров,

что крепко стоят

на холодном песке

и бьются –

упрямою жилкой в виске.

Спасает лишь то,

что конец-то один,

и как бы не жамкало

сердце в груди,

но всё-таки, что-то

весомое есть.

А труд есть работа.

И гордость. И честь.

Вот, чётки. И чёткость –

для пальцев игра…

В промёрзшую ночь

возвращаться пора.

Минор, будто минус.

Мажора пожар

пытается

щупальца ночи разжать…

***

И вот, деревья – голые, без листьев.

Ноябрь их оборвал. Этюд немыслим.

Не клеем же приклеивать листву?

И если кто-то скажет: - До свиданья! –

уйти без слов. Вжимаясь на прощанье,

как желтый лист в промёрзшую траву.

Пусть в этой акварели солнца мало.

Не я её, а осень малевала.

Я эту акварель себе беру.

Не холст, не масло, - навсего бумажка!

Мне, как деревьям, холодно и тяжко

от сырости на пакостном ветру.

Что за погода! Погоди же, осень!

В тебя мы снегом декабрёвым бросим,

и перспектива тает… На черта-

тельной метрии мне примеры данных?

Прикроем срам деревьев бездыханных

ладошкою последнего листа.

И до сего критического часа

Ван Гог, Дали и, может быть, Пикассо,

не трогайте ни душу, ни строку.

Реалии – на уровне фекалий.

Что, собственно, хотели вы и ждали

от древесины на своём веку?

Зима – гравёр. И примет эстафету,

мысль подхватив сомнительную эту,

чтоб медленно вводить в анабиоз

все проявленья жизни ошалелой.

И, собственно, кому какое дело

до скользких мыслей и замёрзших слёз?

 

Крен Ипокрены.

История – не умерла.

Есть избранные средь мурла.

Средь морд проскакивают лица.

Хоть накренилася криница.

Источник точит целый день

стихов спасительную тень

гекзаметрами Ипокрены;

пронзает и века, и стены.

Накрылись крынки у ребят.

Средь рынка незаметно в ряд

Пасут поэзию, пасуют –

Хубетов, Косогов, Сусуев.

Но крен веков - не превозмочь.

Пегасы – вскачь и мимо прочь.

Беллерофонтов ныне мало.

Конину на махан загнало.

Ант, арий или атаман –

По жизни выдавлен и пьян.

Душа – как пятка Ахиллеса.

Твоя поэзия – железна?

Иль бесполезна?

Увы. У.е. и евро – страх,

Как продувают на ветрах

Бычиной краденой Европы…

Хвост, хвастаясь, растет из попы.

 

ЛИНХ.

« Да, скифы мы…»

А. Блок.

Не отвечают на добро добром.

Ещё с лихвою захлебнётесь лихом.

Блеснёт хитро кровавым серебром

неблагодарность под рукою Линха.

Он и тогда всей Скифией владел, -

в леса и реки не ходили греки;

он удилами делал свой удел

на век на свой, а думал, что навеки.

Как все цари, был сам себе царёк, -

подобострастны, беспробудны лица;

соединял он с западом восток

и чётко знал, где грани и границы.

Кошачьим взглядом искоса косил

исконнее коней иконостасов,

за поясом с охоты приносил

кровавое зарезанное мясо.

Был смел и зол. И никаких проблем:

ни плуга, ни сохи… Тем бишь мотыги.

Привяжется ж какой-то Триптолем!

Из греков, что ль? Что нам до ихней фиги?

Кружил и жил, не напрягая жил,

не разгребая и не ковыряясь!

Обнажены кинжалы и ножи,

нежертвенною кровью обагряясь.

Кто смел, тот ел. И видно потому,

по милости богини али бога,

вгрызаться в землю (было бы к чему!)

не захотел смиренно и убого.

Не напрягая мифов и былин,

стращая земледельческие страны,

в рысь обращён был обрысевший Линх,

а может – обрусевший средь курганов.

Как ни умней, мы – скифы от корней,

рысцой рысим, покачивая крупы.

Прохожий, проходи! – До наших дней

мы одержимы бешено и глупо.

 

***

Мы – пуп земли! А остальные – попа!

Красивы мы, нахраписты, резвы.

Финикиянкой дохлою Европа

валяется в ногах среди травы.

Не снились киммерийцам наши травы

и солнцем пролужённые луга.

Здесь роксоланы очень даже справно

стамбулам могут наставлять рога.

Красивейшие женщины Востока

пред нашими лугарками – черны.

И лишь у нас, хоть трудно и жестоко,

начнётся устроение страны.

Мы станем станом. А враги пусть плачут.

Кто не лугарь – тот, стало быть, дикарь.

Всем форпостам поставлена задача:

не на гора, так на попа пока!

Что попы нам! Что Папы и попоны!

Мы грезим, вдрызг упитые собой,

пропаханные в поте миллионы

одной конягой и одной судьбой.

«Коли б не я!» - и солнце б не вставало.

Самим себе салют подсуетим.

Самим себе подставим пьедесталы,

пока туман в отечестве и дым.

Наш визг подхватят, проглотив наживку.

Где верх вершил, там ныне будет низ.

Патриотизм затрагивает жилку,

из ножен доставая шовинизм.

***

Наши дохлые мамонты

нам обеспечат ещё

обороноспособность и жизнь

среди крекингов века.

будет мир наш опущен,

а после в итого прощён.

Судный день ссудным днём

заменён для души человека.

Бизнес Бога на нас

провалился уже на корню.

Уж поставил бы лучше на мамонтов:

проще и круче.

Умирающих солнц

агонически-точный «каюк» -

продолженье спектакля.

И падает занавес в тучи.

Чем дразнить чистотой

и престижностью Неба зазря,

обещанием жизни без боли,

страданий и плача,

воскрешай лучше мамонтов!

Русским тебе говорят.

И не нужно на древнееврейский

иль греческий это толмачить.

Сам придумал со психа

и нам, и себе вавилон,

хоть сибирские мамонты

сдохли ещё до потопа.

Мы живём, будто в долг,

иль наследством ушедших времён.

И, рождённые всуе,

допущены лопать и топать.

Благодарность – не наша черта. На черта

было вешать на чёрта

кураторство созданным миром?

Наши дохлые мамонты

нам выставляют счета -

за квартиры.

***

Стихи, подобные стихии,

на уровне шизофрении

плетут плетнями там и тут.

Довольно весело плетут.

Ассоциации и блики –

чтоб на безликости великим

себя почувствовать вполне,

пророком в собственной стране.

И воздух бурно сотрясая, -

лже-иоанн и лже-исайя, -

вещать на целую страну

галиматью. И не одну.

Голимы маты матерьяла.

Поэзия б не потеряла

без этой дряни ничего,

осталась вечной и живой.

Флюиды, фишки, фимиамы –

деяния Прекрасной Дамы.

Изыски, писки и пески –

от скуки, лени и тоски.

И каждый раз, влезая кожей

в дерьмо такое, я итожу:

не понимаю ни черта,

но красота – не пустота.

От блоков железобетова

ростки раздавленные стонут.

Под солнцем не хватает мест.

Бог не поможет – чёрт заест.

 

***

Исчерчен весь стрижами небосвод, -

пернатым – дом, и поле для сраженья.

Который год, как весь честной народ,

я в броуновском двигаюсь движеньи.

Молекула, такая же, как я,

на повороте обошла меня!

Под свежим ветром ждёт китов планктон,

кому-то - пища, что уже не плохо.

Евклид, Конфуций, Пифагор, Платон –

блестят под микроскопом Саваофа.

И, как ни странно – все моя родня.

Природный вид приветствует меня.

Слоны слонят купают нагишом.

Как мне, им век свой суждено слоняться.

Не выбирать им: малым быть в большом,

или большим над малым наклоняться…

Но нам дано лишь таинство огня!

Спасает человечество меня.

Как любит жизнь любой слепой червяк!

В любви самодостаточен и весел.

Делись и властвуй на исходе дня

беспутством разговоров и агрессий.

Что – внешний вид, и даже что – язык,

которым разговаривать привык?

 

СОДЕРЖАНИЕ

1.Без этой веры нас стрясёт от стресса…

2.Столбы – жирафы. Тучи – как слоны…

3.Ты – отдаёшь, но хочешь – получать!..

4.Прощание.

5.ШАМАХАНЬ.

6.Ас.

7.Человек – это звучит гордо?..

8.ИЗМЕНЫ.

9.Ах, эти белые коты!

10.Упала русь у края возле моря…

11.Тмуторокань. Редедя. Кровь касогов…

12.Проходят все субботы вдоль «шаббатов»…

13.Кровь

14.Я разбросала тени по углам…

15.Любовь – пока спокойна, будто волны…

16.Я поверю в какого угодно бога…

17.Смычок - к услугам!..

18.Коррида любви.

19.Огуляли, - как тёлку, доили – коровой…

20.Я - дочь зимы. И холодна, как лёд…

21.Приятно знать: на свете есть Любовь…

22.Медовый месяц.

23.Не хочется в тёплую шкурку влезать…

24.ОСОБАЧЕЛОЕ.

25.На обочине чувств чужих…

26.Не провожай. Сама дойду до ручки…

27.А я – из Ев…

28.Бикини.

29.Почти «АНЧАР».

30.Прошёл в Тартаре ад Аида…

31.Влюблюсь ещё разок на полчаса!..

32.Трава забвенья - не венец игры!..

33.Из детства помню: в тютине – весь двор…

34.Бореи и Гипербореи…

35.Искусство – ждать в очередях…

36.Нынче поставили счётчик на воду…

37.Что той Земли…

38.Не помню ни обложки, ни названия…

39.Инженера, как шофера…

40.Амброзия забила лебеду…

41.Я выплесну всё на бумагу…

42.Исчерчен весь стрижами небосвод…

43. Провинциальный этюд.

44.Не планируемые дети…

45.Базарю…

46.Найди меня за мной…

47.Параллельная жизнь протекает с поправкой на бедность…

48.И наконец-то дети узнают…

49.На улице – ноль…

50.И вот, деревья – голые, без листьев…

51.Крен Иппокрены.

52.ЛИНХ.

53. Мы – пуп земли! А остальные – попа!

54. Наши дохлые мамонты…

55. Стихи, подобные стихии…