Сон в летнюю ночь,

или сказка о рыбке

 

Летняя ночь была, это она помнит точно. Душная такая, до тошноты. А был ли сон, это как сказать. Назвать сном то безобразие, которое одолевает ночами после шестидесяти лет, трудно. Рыбка тоже была. Золотая, пучеглазая, с шикарным хвостом. Пялилась на нее через мутные стенки пластикового пакета, в каких обычно переносят рыбок из магазина в аквариум. А, может, приснилась или привиделась в дреме... Теперь уже Лиля точно знает, что могло быть всякое.

 

Длинный звонок в дверь извещал о приходе внука, убежавшего во двор гулять. Лиля поспешила ему открыть.

– Бабуль, смотри, что мне подарили! – завопил семилетний Лешка, опасно размахивая пакетом под носом у Лили.

– Какой дурак тебе это дал?!

– Дяденька какой-то, и не дурак, он же подарил!

– А он спросил, есть ли у тебя аквариум? Ты ее что – в ванну бросишь?

 

– Она же золотая! Как в сказке Пушкина!

– Она точно золотая, кучу денег стоит! Сейчас же идем к твоему крутому дядьке отдавать рыбину!

Лешка зашелся в протестующем вопле:

– Не-ет! Не отдам!

 

Рыбку временно, до возвращения родителей Лешки из отпуска посадили в круглую посудину, которая когда-то служила аквариумом, а потом стала бродильней для капусты. Лешка созерцал свое сокровище, а Лиля обходила дом в поисках доброго дяденьки, подарившего ей новые хлопоты. Дом имел шесть подъездов и тринадцать этажей с поломанными лифтами. Третий по счету подъезд доконал Лилю, и она вернулась.

 

Слишком активный ребенок и домашние труды сбили ее с ног где-то в десятом часу вечера. Вот тогда она и окунулась в душную летнюю ночь, совсем не похожую на комедию Шекспира.

 

... Рыбка лениво плескалась в своей тюрьме, перекормленная внуком, а Лиля смотрела на нее с кровати и думала грустную думу про свои болячки, морщины, позорно маленькую пенсию и дочкины бесконечные проблемы с детьми и мужем. «Вот чего бы я хотела в свои годы, чтобы спокойно помереть? – размечталась Лиля. – Эй, рыбка, можно желание загадать? У меня их мало, всего одно! Я надеюсь только на себя. Сама все устрою, мне бы только вернуть лет эдак... – Тут Лиля задумалась, как бы точнее указать срок продления собственной жизни за счет подаренной молодости. – Лет двадцать мне хватит, чтобы все утрясти. Лишь бы мои мозги да память фурычили на всю железку! Чтоб осознанно действовать, без ошибок».

 

Утром она встала и сразу обнаружила исчезновение рыбки. Вместе с тарой, так сказать. «Ну и ребенок нам достался, – подумала сердито о внуке, – опять что-то учудил. И как он мог поднять эту штуковину?»

С постели поднялась почему-то легко, даже слишком, – вскочила, а не сползла в свои тапки, как обычно по утрам.

– Леша, ты где?

Леша подозрительно молчал. Лиля кинулась в прихожую, свернула в детскую комнату. Пусто. Диван, на котором ночевал Лешка в отсутствие родителей, был возвращен в исходное положение и даже накрыт марселевым покрывалом.

 

Тут Лиля призадумалась: откуда внучек вообще вытащил на свет божий это старье?

– Леша, ау, ты где?

Легкая паника охватила Лилю: внук не отзывался. Надо одеться и бежать на улицу – решила, возвращаясь в спальню. Ее остановило мяуканье.

– А это что?!

 

Симпатичный рыжий котенок терся об ее ноги, как родной. «Обменял рыбку на кошку!» – догадалась Лиля и взяла на руки котенка. Тот знакомо обхватил передними лапками ее шею – обнимал. «Черт его знает, что!» – подумала Лиля, суеверно осеняя себя крестом и одновременно роняя котенка на пол. Так ее обнимала только одна кошка в мире – Микки! Но то было... сколько же лет назад? Все двадцать, если не больше!

 

«Странно, – подумала Лиля, оглядывая комнату, в которой выросли по очереди дочь и внуки.– Куда телевизор девался?»

Еще раз огляделась – да так и села: что это за допотопные обои? А куда девался трельяж? Сейчас на его месте стояла обшарпанная тумбочка, накрытая вышитой скатеркой, а стенку украшало зеркало в металлической рамке с завитушками.

 

У нее даже голова закружилась от нереальности происходящего. Схватилась за голову, и тут увидела в зеркале себя и громко ахнула:

– Кто это?!

На нее испуганно смотрела она сама, но... какая молодая! Глазищи – во! Щеки пылают утренним румянцем, темные волосы хоть и не причесаны, но до чего пышные и ни одной сединки не видно!

 

Очарованная, Лиля не могла отвести глаз от собственной физиономии, пока не сообразила, что это все сон, и надо проснуться да вставать. Но куда вставать? Она и так стояла на своих ногах – без намека на отечность. Правда, тапки были жалкие: с дыркой в области большого пальца, вытертые, в пятнах. И халат на ней был ситцевый, линялый, и сорочка ночная бедненькая, таких и в секонд-хэндах нынче не увидишь.

 

Оглянулась вокруг и над стареньким комодом обнаружила на стене красочный календарь, а на нем огромные цифры – 1988 год!

«Рыбка! – вспомнила Лиля. – Я же, дуреха, попросила двадцать лет скинуть!» И замерла, соображая, что теперь делать, и что теперь будет. Потом осторожно вышла в гостиную, осмотрела ее с любопытством. Боже, какая бедность! Обои от стен отошли, на месте ее мебельной стенки – старый книжный шкаф, играющий роль еще и буфета. Рамы в окнах давно не крашенные, правда, стекла – чистые. На тумбочке телевизор с небольшим экраном – «Янтарь».

 

В прихожей услышала стук двери:

– Лилька, ты где-е? Все дрыхнешь? Я уже и за хлебом смотался, а ты...

Узнала давно забытый голос когда-то любимого супруга, сбежавшего через три года после рождения их первой внучки, и у нее даже сердце екнуло...

– Привет, старуха!

«Вот дрянь: старуха!» – обиделась Лиля за себя, теперь сорокалетнюю да еще красавицу.

 

Петя тоже выглядел неплохо. Макушка не светится, пузо над джинсами не нависает, глаз, как у всех бабников от природы, горит. Шлепнул по заднице законную супругу и двинул в кухню с ласковыми словами:

– Что жрать будем?

Лиля заглянула в холодильник, подивилась почти пустым полкам. Точно мировой финансовый кризис добрался и до ее холодильника. Обнаружила два плавленых сырка, полпачки масла «Селянского», остатки паштета на блюдце и маленькую кастрюльку с жареной рыбой. «Хек серебристый!» – на глазок определила национальность рыбешки.

 

Ах, лучше бы она не просила сохранить ей память и мозги хорошо пожившей женщины! Сейчас бы свежо переживала каждую минуту и радовалась подарку! А так... сплошной анализ да сравнение! И полный контроль над своими эмоциями.

Когда-то в молодости любимый супруг, а к их сорока годам – почти разлюбленный, с кучей недостатков, но убежденный в своей непогрешимости, грохотал в кухне крышками кастрюль в поисках еды. Ел он за троих, а зарабатывал на себя одного. Еще и рук не прилагал к жилищу, тоскующему по ремонту.

 

– Тебе надо, ты и ремонтируй! – говорил, когда сильно приставали к нему. – А мне и так хорошо.

– Папа, – возмущалась дочка, – мне людей стыдно приглашать в гости! Вчера Вадим хотела привести, но...

– Пусть твой Вадим и покажет свои строительные таланты. Хочет жениться – пусть докажет свою профпригодность. А то все лезут на готовенькое!

– Так он же не строитель!

– И нам никто, – добавляла жестко Лиля, которой Вадим не очень нравился.

 

Никто не лез на готовенькое: дочка их особо не блистала красотой, работала старшей пионервожатой в школе, так как провалилась на экзаменах в институт. Родная школа пригрела. А в школе женского полу всегда перебор. Спасибо физруку Вадику – отметил вниманием. Но это надо было как-то закрепить и углубить, как говаривал товарищ Горбачев. Углубление уже произошло (в тайне от родителей), а с закреплением была напряженка.

 

– Не вижу полноценного завтрака!

– Я вчера весь проспект Карла Маркса пропахала, чтобы добыть чего-нибудь. Сырки вот достала и двести граммов паштета неясного происхождения.

Память услужливо вернула ей вчерашний день, когда она делала обход всех продуктовых точек на длиннющем проспекте в охоте за съестным. В киоске, который торговал столовскими полуфабрикатами, выстояла очередь за паштетом. Считалось, что он печеночный, но на вкус походил на замазку, сдобренную кулинарным жиром неизвестного происхождения. Но как она обрадовалась!

 

Хек – им был завален рыбный магазин – надоел до чертиков. Было такое ощущение, что в мире эта скромная рыба расплодилась до гигантских масштабов, сожрав прочих собратьев по виду. Говядиной же торговали исключительно в подвалах продуктовых магазинов, куда попадали только по блату.

 

Но, опять же таки – подлая память вернула ее в эпоху, из которой она так неожиданно выпала, и где этот самый хек наблюдался лишь в замороженном виде и стоил по цене хорошей красной рыбы. Зато по соседству с ним возлежали на прилавках столько морских собратьев хека, что глаза разбегались. И это – при мировом-то кризисе! «Да-а, парадоксы рыночной экономики!» – подивилась Лиля.

 

Скромно позавтракала в компании с мужем. Ела хлеб с паштетом, запивала растворимым кофе с молоком (сливки и кофе в зернах остались в будущем) и разглядывала своего суженого с некоторым пристрастием. И чего это она когда-то так влюбилась в этого... этого типа? Нос крупный, но бесформенный, глаза цвета мокрого асфальта, волосы пепельные, прямые. Пробор сбоку, а когда чубчик со лба отбрасывает, – вылитый трактирный лакей из позапрошлого века.

 

– Где Надька шляется? – спросил супруг и тут же, не дожидаясь ответа, – уже про свое. – Вчера гуляли в отделе, так все бабы как с ума посходили – клеились ко мне.

– Надька у подруги ночует.

– Какая Надька? Из отдела?

– Дочь твоя.

– А чего ты уставилась на меня? Давно не видела?

– Давно. И слава Богу.

 

Лиля даже не смогла скрыть радостной улыбки, что не видела это чучело больше... сколько же лет прошло после развода?

– Ты у меня всегда была с приветом.

Странно, а она всегда считала себя рядовой особой, без всякого привета...

Надя явилась к вечеру, кивнула родителям, что как раз присели на продавленный диван смотреть программу «Время»:

– Приветик, предки.

 

Лиля осмотрела дочь с пристрастием. Девочка была пока стройненькая, не то что в свои сорок лет, когда раздобрела после рождения Лешки. Но убогая одежонка скрадывала ее женские прелести. А как они старались приодеть дочь! Лиля – с тайной мечтой, чтобы ее чадо не засиживалось в девках, муж – чтобы дочь свалила с квартиры и не мешала ему своей дебильной музыкой из колонок.

 

По телевизору транслировали партконференцию, словно страна только и мечтала с утра до вечера видеть любимых членов политбюро. Но Лиля с интересом созерцала позабытые лица и слушала позабытые речи. Сладкоголосый Горбачев бесцеремонно перебивал докладчиков репликами, а зал чуть ли не стоя встречал аплодисментами его хамство. Когда Ельцин, еще не набравший силу, пошел на трибуну и стал критиковать (вполне умеренно) кого-то, Горбачев погрозил ему пальцем, а Лигачев крикнул:

– Борис, ты не прав!

 

Тыкал всем и Горбачев, словно не важные дяди с партбилетами сидели в зале и в президиуме, а школяры. Лесть в сторону президиума, где восседал Горбачев с верным соратником по партии, Лигачевым, лилась таким жирным потоком, что даже благодушный Петя не выдержал – выключил главный канал.

– Включи! – крикнула Лиля, сильно политизированная в годы перестройки (все надеялась на чудо!). – Абалкина объявили!

Абалкина хоть и слушали в зале, но вроде бы не слышали. Его умные мысли потонули в мощной волне словесной шелухи следующих докладчиков.

 

– Грядет реакция. – Лиля вздохнула шумно. – Смотри, Лигачев набирает силу... А Горбачев... казался таким благодушным, а смотри, как его корежит от каждого смелого слова. Вот уж не ожидала. Обещал демократию, а сам... мыльный пузырь.

– Не-е, он наведет порядок, – оптимистически утешил Петя, страдающий верхоглядством. Лилю это всегда раздражало.

– Ду-урак! – смачно сказала она на прощанье, отправляясь к дочери в комнату – за очередной дозой вранья.

 

– Мама, – успокоила ее дочь, – ничего не было. Ты это хочешь знать? Вадик не такой. Мне, кстати, туфли нужны, а зарплату не дают.

– Отцу жалуйся, – безрадостно посоветовала Лиля, возвращаясь к телевизору.

 

Что-то горячо говорил с трибуны артист Ульянов. Она прислушалась. Та-ак, и этот надеется на развитие кино... И писатель Бакланов размечтался о славном будущем нашей советской литературы благодаря перестройке. Правда, этот пощипал немного свое литературное начальство...

 

Лиле казалось – она смотрит старый киножурнал, которым раньше предворяли художественные фильмы. Но там кроме бурных оваций, не было решительно ничего, а здесь все друг другу трепали нервы, наступали на больные мозоли, тут же извиняясь. Один Ельцин неуклюже, по-медвежьи, прищемлял словесно высшему партийному руководству то нос, то хвост. Да только никто, кроме Лили, не знал, чем закончится эта идеологическая битва.

 

2

 

Знойная ночь под боком у прежнего супруга обернулась для Лили пыткой. Петя домогался ее в соответствии с законом о браке, а уйти было некуда. Две узкие кровати впритык на месте ее шикарного дивана никак не помогали увернуться от жарких объятий мужа. Глупая рыбка, очевидно, с перепугу забыла вернуть ей любовный пыл зрелой женщины, пока еще не разлюбившей мужа до конца. Приходилось уползать на свою территорию под предлогом внезапно заболевшего сердца. Петя ее возвращал со смехом, продолжая насилие. Очевидно, работники техотдела, где вкалывал Петя, и где накануне отмечали чей-то день рождения, обалдевшие от безделья и выпитой дешевой водки, не истощили запас жизнелюбия.

 

Во всяком случае, так получалось из рассказа Пети. Расставаясь, они договорились продолжить гульку в завтрашний выходной на Днепровских островах. Петя предвкушал очередной пир (во время чумы: в Нагорном Карабахе шла настоящая война!) в обществе двух чертежниц из отдела, а потому усиленно готовил почву, изображая жгучую любовь.

 

– Ты со мною поедешь? Правда, там будет Лидка. Я знаю: она тебе не нравится. И вообще, намечается скука, – лицемерил супруг, уже добившийся своего.

– Иди сам! У меня работы полно! – обрадовала его жена.

« И так будет еще три года? – с тоской подумала Лиля, когда супруг отвалился и захрапел. – Или еще больше? Надо подсчитать...»

 

И тут до нее дошло: так будет не три года! Так будет все двадцать лет, которые она себе выпросила! Что там еще ее ожидает?

Длинная цепочка событий, которые она бы не хотела вновь пережить, потянулась в памяти, теряя по очереди звено за звеном.

 

Сначала она будет ждать, когда же Надька поступит в институт – с ее-то оценками! Потом дочка «принесет в подоле», как предвещала Лилина мама, жившая в селе. Внучка окажется крикливой и болезненной – Надя не будет вылезать из больниц... Умрет Лилина мама... И это надо снова пережить?! Этот кошмар – как они хоронили в селе маму, и сбежалось все село на поминки (так у них заведено), и пришлось покупать (в долг!) кабанчика соседского, потому что у мамы водились только куры, а их уже съели врачи – в оплату за вызовы.

 

Пока Лиля приводила в порядок разоренное мамино хозяйство и пристраивала несчастного песика к новым хозяевам, Петя в городе завел себе стационарную любовницу. На заводе зарплату выдавать перестали. А за что было платить социалистическим бездельникам? Завод простаивал – в полном согласии с генеральной линией партии, ведущей народ в... а черт его знает, куда!

 

На нервной ли почве или какой другой (почв хватало!) Лиля сама загудела в больницу. Пошли косяком странные обмороки. Приезжала сначала «Скорая помощь», но тут же сдавалась:

– Колоть нечем. У вас есть шприцы? Какие-нибудь лекарства?

Надя с орущим младенцем на руках выгребала из коробок запасы просроченных лекарств. Их подарила дочь умершей соседки.

 

Пригодилось. Кололи папаверин. Помогало на пару часов – и снова Лиля шлепалась в обморок, словно дворянская дочь. В больнице, правда, нашлись лекарства, зато исчезла еда. Кормили манкой на воде и без масла да чаем без сахара. Дочь в дуэте с хнычущим ребенком таскала маме в больницу еду из школьной столовки – вареную говядину с перловкой и компот. Чтобы мама не волновалась, Надя с энтузиазмом рассказывала ей о своих успехах на ниве заочного просвещения. Работу в школе она не бросала, умница...

 

Нет, было кое-что и приятное... Например, как они радовались, когда явился физрук с раскаянием, предложив зарегистрировать брак. Он уже работал в другой школе, куда сбежал из страха, что Надежда его окрутит. А потом увидел дочку, уже готовую к общению, не орущую, а даже наоборот, щебечущую, и растаял.

 

Лицо Лили снова омрачилось. Вспомнились скандалы между всеми четырьмя – Нади с мужем и Лили с Петром. На территории скромной по метражу квартиры разместиться двум воюющим сторонам было трудновато. Скудный продовольственный паек хорошему самочувствию не способствовал.

 

А впереди уже маячил полный беспредел: купоны вместо денег, на заводе зарплата бартером: хочешь – не хочешь, бери вместо денег отрез ситца на десять метров или медный таз для варенья. Петя к тому времени свалил к своей возлюбленной, Лидке-чертежнице, но о семье помнил. Когда завод выполнял какой-нибудь заказ для колхоза, с ним расплачивались говядиной. Мясо рубили прямо в цеху, а потом делили на кучки – по количеству работников отдела или цеха. Лучшие куски попадали начальникам, рядовым инженерам оставались кости, обросшие худым мясом.

 

Приходил Петя и торжественно выкладывал на стол свою добычу:

– Ешьте!

И смотрел победителем. Кости варили, мясо обдирали с костей и мололи: макароны по-флотски были самым экономным блюдом. Внучка обожала макароны.

Без сна провалялась Лиля в своем новом молодом теле и обличье, не чувствуя почему-то радости. Как сошла с ума – все вспоминала события, которые ей предстояло прожить еще раз.

 

Петина измена – это так, пустяк, в сравнении с потерянной любовью к другому человеку, возникшему на жизненной дорожке в самый паршивый период жизни. Сначала прихлопнули техникум, где она преподавала экономику, потом упразднили пионерскую организацию – вместе с пионервожатыми, и Надя засела с ребенком дома... Бывший супруг приносил мясо все реже, а внучка Катюша вместе со своей мамой вдруг обрели зверский аппетит. У Лили душа болела и башка трещала от раздумий: где найти хлебную работенку?

 

Нашла неожиданно. При общей нищете вдруг разрослись, словно грибы-поганки после дождя, иноземные фирмы, торгующие кремами, гелями, пищевыми добавками и прочим товаром, которым не наешься, но... «Но» – и было спасением – оно кормило тех, кто не мазался кремами, а уговаривал народ непременно мазаться по утрам и перед сном. И пить спирулину, и масло тыквенное, а также есть хлопья из зародышей пшеницы, которыми спасались от всех болячек. Все пекарни будто разучились печь хлеб – он стал серым и липким. Зато в моду вошли хлопья из зародышей пшеницы, объявленные панацеей.

 

– Я нашла тебе работу! – сказала однажды Ольга, бывшая сотрудница Лили. – Смотри! – Она покрутила перед Лилиным носом хрустящим пакетиком. – Это хлопья. Я подписалась в одной фирме...

Ольга долго вводила Лилю в курс дела – ужасно выгодного! И столько вдохновения было в ее речах, столько оптимизма, восставшего из недавнего праха, что Лиля тоже загорелась.

 

– Входишь в сетевой маркетинг, то есть подписываешься сама и других под себя подписываешь. Тебе фирма продает пакетик, например, хлопьев или клетчатки по три гривни, а ты клиенту отдаешь по пять или шесть.

– То есть, я становлюсь спекулянткой?

– Ду-ура! Это называется ры-нок!

– Ясно. А какой дурак у меня купит за пять, если он стоит три?

 

– А откуда этот дурак знает, что три? – Ты неисправима, дорогая. Хочешь жить – умей вертеться.

Все чаще Лиля слышала эту поговорку. Все и вертелись. Кто в Польшу ездил за товаром, кто в заграничную Москву. А потом уже осмелели – в Турцию подались. Но для такого радикального шага у Лили не было бабок. Деньги теперь иначе не называли. Возник какой-то параллельный язык – сплошь из уголовного мира.

 

– Пойми: это тебе не за границу ездить, а дома крутиться! Фирма-то родная, товар отечественный! В Харькове производят.

Лиля встряла в эту самую отечественную фирму и давай крутитmься. До этого, правда, надо было созреть – прочитать кучу брошюрок, типа: «Рекомендации по применению продукции фирмы...» Самой проникнуться любовью к хлопьям, клетчатке, маслу тыквенному и всяким эликсирам из травок. А потом и попить, и поесть полезную продукцию, чтобы поверить в ее целебные свойства.

 

Пока ела, пила и делала ванны с эликсирами, поверила в чудо. Откуда ни возьмись, появилась бодрость духа вместе с физическими силами. Получала пакетики с хлопьями, трамбовала их в сумке, бутылочки с маслом устанавливала плотно – семь потов сходило, а она и не замечала. Потом ходила по разным учреждениям – распевать гимны своему товару:

– Вы посмотрите в книжечку! Там все написано: как и когда пить и есть при разных болезнях. Надо вылечить пиелонефрит – пожалуйста! У мужа аденома предстательной? Вот рецепт! Масло тыквенное – 1 чайная ложка три раза в день до еды!

 

Она лечила бронхиты, воспаление легких, ревматизм, выводила глисты, справлялась с кишечными палочками, спасала от панкреатита и даже от болезни Боткина.

Женщины легко шли на контакт, поддаваясь гипнозу красноречия. Лиля так обогатила свой словарный запас медицинской терминологией, что вполне сходила за врача.

 

Где она только не искала своих клиентов! Едет, например, в электричке на дачу к подруге – заводит разговор о здоровье с первой попавшейся женщиной, у которой тут же обнаруживаются многие хвори. А у Лили – готов рецепт! Расхвалит товар так, что попутчица готова выложить любые денежки тут же:

– Ой, а где достать? У вас? А телефон у вас есть?

 

Потом Лиля тащит сей товар по адресу, и очень часто – к черту на кулички: город большой, разбросанный, микрорайонов полно, а там ни в одном доме нет целого лифта – все разобраны на запчасти. Тащит Лиля сумку на девятый – десятый этаж и сама себя уговаривает: « Если бы не хлопья из зародышей пшеницы, силенок бы не хватило доползти!»

 

И так она наловчилась за три года работы, что купила дочке зимнее пальто и сапоги (правда, на ремонт квартиры денег не хватало). А фирма наградила ее грамотой за успешную работу, присвоив звание менеджера первой категории. Не спекулянтка она какая-то, а ме-не-джер!

 

Вспоминая этот жизненный этап, Лиля подумала, что второй раз пройти эту дорожку ну никак не хочет. Даже имея здоровые ноги, гладкую кожу и румянец на щеках.

Правда, еще была встреча с Ромой... Ей тогда стукнуло пятьдесят, и ничего она от жизни не уже не ждала интересного в личном плане...

 

3

 

– Лилька!

Она оглянулась на голос и засияла: ее одноклассник Ромка, в которого она была влюблена долго и тайно, улыбался во весь рот и даже протягивал руки навстречу. Таким она его не знала. Ромка в школе был гордецом, молчуном и объектом любви всех старшеклассниц. На Лилю с ее скромным обликом – нуль внимания. За два последних года обратился к ней один раз, попросив чистую тетрадь. Тетради не нашлось, и Лилька расстроилась. Все! А теперь он улыбался как родной и тянул руки. Чудеса...

 

– Ты похорошела! Чем занимаешься в наше трудное время?

Лиля с вызовом кивнула на руки, занятые сумками, из которых торчали пакеты с ее продукцией. Приготовилась к отпору.

– Ясненько! Торгуем. Я – тоже, только кое-чем потяжелее. – Он добродушно засмеялся. – Металлом.

– Как это? Ты же преподавал в институте?

– Было дело. Бросил. Друг фирму организовал, взял меня к себе. Не бедствую. Давай сумки. Посидим?

 

Лиля покосилась на его модные джинсы и рубаху. Рома отпустил бородку, заматерел, но ему шло, и прежнее смущение от его близости неожиданно охватило ее. Посидели, поговорили, сменяя тему, как обычно, когда долго не видишься. Странным было то, что Рома с интересом ее расспрашивал о семье, при этом смотрел прямо в лицо, а не мимо. Словно ловил выражение ее глаз, проникался ее чувствами.

 

У Ромки было двое детей, жена, квартира в центре города и никакой тоски по прежней работе. Словом, все, что нужно для полного счастья. Лиля похвастать этим не могла. Мужа нет, денег в обрез, здоровье ни к черту, дочка опять беременна, зять оказался с неважным характером, еще и любителем выпить. Но обо всем Лиля говорила почти весело, с иронией. В общем, не плакалась.

 

Расставаясь, Рома вдруг сказал:

– Нам бы встретиться, а?

Хотела спросить: зачем? Постеснялась, вежливо согласилась. Обменялись телефоном.

Дома она разложила на диване весь свой скудный гардероб и ужаснулась: надеть-то нечего! Все либо из моды вышло, либо от старости поблекло. Побежала в секонд-хэнд. Нашла там миленькое платье, почти не ношенное, с бирочкой, английское. Такое легкое, в разводах, цвета бирюзы. Нацепила дома еще раз – ахнула: прямо как с обложки глянцевого журнала, какие нынче вдруг заполнили прилавки киосков. Не хватало только украшения. Полезла в древнюю шкатулку, разыскала кулон из Прибалтики на тонкой цепочке и такой же браслет: изящная побрякушка, но ведь дешевка, бижутерия...

 

Он позвонил через неделю, неожиданно:

– Еду к тебе. Буду через полчасика.

– Не надо ко мне! – крикнула в панике, – я к тебе выйду, в парке погуляем!

Не хватало еще пускать его в квартиру, где ремонта не было сто лет!

Нет, богатые бедных не поймут никогда. Он, наверное, думал, что живет его одноклассница нормально, как все, то есть прилично.

 

Лиля металась по квартире, напрасно пытаясь придать ей этот приличный вид. Слава Богу, в тот день Надя с Катюшей уехали к свекрови в село, и в доме был относительный порядок. Но бедность перла изо всех углов, и Лиля тут была бессильна. Влезла в новое платье, подкрасилась и вышла на балкон – ждать одноклассника.

 

По тупости своей провожала глазами каждую машину марки «Жигули», и когда развернулась возле их подъезда шикарная тачка черного цвета, да вышел из нее Рома с необъятным букетом и сумкой, совсем скисла. Возненавидела свою жилплощадь мгновенно, а с нею впридачу бывшего мужа Петю с его врожденной ленью и равнодушием к комфорту.

 

Рома поцеловал ее в щечку, дружески, потом вытащил из сумки дивную вазу цветного стекла и сунул туда цветы, все это деловито отнес прямо в ту комнату, что гордо именовалась гостиной.

– Подожди, я водичку налью, – засуетилась Лиля.

– Я сам, – сказал Рома, шагая в ванную.

Лиля потерянно ходила за ним следом. Рома не поднимал глаз на облупленный потолок и старенькие обои. Он выложил на стол в столько продуктов, сколько хватило бы им на всю семью в течение месяца. Лиля молча смотрела на красивые баночки из супермаркета, хрустящие пакетики и медленно закипала.

 

А потом взорвалась:

– Я что – нищая? Мы что – от голода умираем? Да у нас есть все! Даже... шоколад!

Рома расхохотался:

– Даже шоколад?! А я, дурак, притащил еще конфеты! Глупая!

Он вдруг обнял рассерженную Лилю за плечи, привлек к себе и закрыл ей рот поцелуем. Это было так неожиданно, что Лиля обмякла в его руках.

– А я, ты знаешь, прошел через такой ад, что все понимаю! Все!

 

Он обвел руками ее квартиру, словно это и был ад.

– Когда в институте перестали платить зарплату, а у меня уже двое детей, жена тогда болела, я в долги влез... Потом фирма наша, первая, та, куда друг позвал, лопнула, и мы снова у разбитого корыта остались. Продал квартиру, купил меньшую... Я два года потом пахал, как проклятый, мотался по Союзу в поисках заказов. Мне повезло, у меня все наладилось, но я помню, что такое нужда. Когда жрать нечего, а кредиторы подстерегают за каждым углом. Нас кинули, понимаешь? Долго рассказывать! Давай кофе попьем, я принес.

 

Целых полтора года длилось это свалившееся на голову счастье. Они встречались на его даче. И совесть Лилю перестала мучить, когда Рома со смехом заявил, что жена все знает, потому как сама живет свободной пташкой. На дачу он ее отвозил на своем мерсе, и пока ехали, Лиля чувствовала себя крутой, как и ее друг. Правда, ее напрягало то, что надо прятаться от глаз соседей, не одобрявших свободного образа жизни этих новых украинцев. Дача (мини-дворец) была в процессе строительства, и Рома говорил:

– Ничего, забор закончим – хрен они увидят.

 

Словно к Лиле это имело прямое отношение. Ни о каком совместном будущем не было и речи. Лиля это понимала, ничего не требуя, радуясь временному счастью. Ромка оказался простым парнем, без заскоков, ласковым и щедрым. Лиля согласна была на роль любовницы. Ну, кому еще выпадала такая удача – после пятидесяти лет обзавестись любовником?!

 

А рухнуло все так же неожиданно, как и свалилось на голову. Ромка перестал появляться, словно приснился. Потом позвонил, сказал просто:

– Ты меня прости... Мы с Алей решили наладить жизнь... семейную. Я не хотел говорить: сложные у нас были отношения, но мы...

Лиля не стала слушать, кинула в трубку:

– Прощай.

И надолго отключилась. Ничего не могла понять, кроме главного: сказка закончилась. И какая разница, почему. Все ведь правильно – муж-то чужой...

 

Значит, и это она должна снова пережить? Все эти ночи, когда усыпала в слезах и просыпалась?

И что теперь делать? Как вернуться в привычную старость, где все утряслось наконец? Хотя... какая же это старость – шестьдесят лет?

Петя громко всхрапнул под боком, и Лиля сцепила зубы.

Уснула она незаметно для себя, устав от вороха событий, пережитых ею за двадцать лет и словно бы повторившихся.

 

А проснулась – рыбка плещется в своей круглой тюрьме, смотрит на нее через стекло в упор. Лиля пыталась сообразить: рыбка – из какой жизни? Настоящей или другой, «молодой»? Значит, она вернулась, слава Богу? Но почему тогда под боком все еще дышит Петя?

 

Закрыла глаза, взмолилась про себя: « Верни меня назад! Не хочу ни чужих смертей, ни мужа, ни молодости! Зачем она, когда надо копейки считать, Петю терпеть, с его мелким пижонством, зятя, который лается с Надькой регулярно, из-за каждой чепухи! А со своими болячками я и сама справлюсь!»

И уснула как-то странно быстро. А проснулась от вопля Алешки:

– Ба-а! Тебе звонят!

 

Мобилка заливалась жизнерадостным маршем в руке у внука. Это же надо – так уснуть, словно навеки!

– Мамочка, как вы там? Как Лешка? Не нашкодил еще? Ты чего молчишь? Что-то случилось? У тебя давление? Сердце?

Лиля медленно возвращалась к жизни. А когда вернулась – после очередной порции дочкиных панических вопросов – заорала в ответ так радостно, что даже Лешка уставился на нее удивленно:

– Надя, все у нас прекрасно! Лешка – чудный пацан, мне с ним хорошо! Ему такую рыбку подарили! Забыла, как называется... С вуалевым хвостом, глаза навыкате, золотого цвета. Идем сегодня аквариум покупать.

 

Потом еще о чем-то долго щебетала по мобилке Катюша, но Лиля слушала плохо, обводя глазами стены с нарядными обоями, новые шторы, которые купила зимой. Ремонт наконец-то сделали, и Вадим помогал теще приводить в порядок квартиру, гордясь тем, что и он, наконец, раскрутился, – может даже в Крым прокатить семью. А там ведь недешево сейчас стоит отдых!

 

Лиля понимала, почему он так старается: пестует идею обмена с тещей. Ей отдадут свою однокомнатную, сами въедут сюда. И ладно, это справедливо, думала сейчас Лиля. Лишь бы они не ссорились, лишь бы дети были здоровы, лишь бы Катюшку удачно выдать замуж.

 

Ну, какие у нее проблемы, думала счастливо Лиля, не заглядывая в зеркало. Болячки? Так их было достаточно и в сорок лет, и в пятьдесят. Как раз к шестидесяти стало меньше. Организм ли приспособился, или процессы жизненные в нем шли помедленнее... А что у дочери хлопот полно, так ведь это – жизнь! Куда от нее денешься? Главное – дети не уроды, учатся прилично, папа стал зарабатывать побольше, а пить меньше.

Вот, правда, в стране бардак... Так это беда общая, не персональная.

 

Лиля заглянула в холодильник и улыбнулась: кризис, конечно, а все у них имеется. Под завязку холодильник забит. И не надо бегать по городу с высунутым языком, чтобы добыть колбаски. В супермаркетах продуктов навалом. Все стонут, ругают правительство, а на улицах машин дорогих больше чем людей, – туда-сюда бегают. За какие шиши их покупают? И молодежь одета по моде, и старики-пенсионеры, хоть и с трудом сводят концы с концами, но не голодают. И вспоминают счастливые времена своей молодости со слезой:

– Вот раньше как было! Пирожки с ливером всего четыре копейки стоили! И кефиром хоть залейся!

– Бабуль, ты чего улыбаешься? Пойдем аквариум покупать? А игру новую купишь? А то пацаны говорят – у меня одно старье в компьютере.

– Ну, в этом я... как там у вас говорят? Словом, чайник! Пусть твои предки голову ломают над этим.

 

Январь 2009 г.