Майор стоял у окна и злобно пыхтел папиросой. За окном нетерпеливо лаяли и гремели сеткой ограждения собаки в вольерах, напоминая сонным инструкторам, что пора бы уже и на площадку. За казармой прокашлялся и оглушительно загрохотал дизель. Начинался новый день.

За спиной майора, еле различимый в полумраке кабинета, хлюпал носом лопоухий и конопатый Петечка, лучший инструктор-собаковод Базы. Капая слезами на зеленое сукно стола, он старательно расправлял и разглаживал рапорт, написанный ученическими чернильными каракулями. Рапорт майор только что в ярости скомкал и в него, Петечку, запустил.

- Товарищ майор! Сергей Петрович! Ну отпустите меня на фронт, пожалуйста! – прошептал Петечка. – Не могу я больше!

- Нет людей, я сказал! - отрезал майор, не оборачиваясь. – А таких, как ты, вообще, может, один на миллион!

Петечка не зря считался лучшим инструктором. Любая, даже самая злобная и упрямая собака, при виде Петечки начинала ползать на брюхе и повизгивать от восторга, готовая выполнить любую команду, только прикажи. Он натаскивал собак за какие-то немыслимо короткие сроки, вызывая уважение начальства и тихую зависть остальных спецов.

Люди, в отличие от собак, Петечку всерьез не воспринимали, видимо, по причине его маленького роста, невероятного лопоушия и конопатого детского лица. И никому даже в голову не приходило называть его Петром или, хотя бы, Петей.

Когда вновь прибывшему инструктору, сержанту Прокопченко сообщили, что маленькое рыжее существо в застиранном танковом комбинезоне, старательно вычищающее вольеры, на самом деле старшина Петр Орлов, сержант почесал нос и недоверчиво сказал:

- Что вы мне мозги крутите!

Потом заржал, упал и долго катался по траве перед вольерами, пугая притихших собак.

- Товарищ майор! – опять зашептал Петечка. – Они мне снятся. Все. Я же всех помню. Приходят, садятся и смотрят. Я их зову, а они не подходят, хвостами виляют, скулят, как будто слышат, а не видят. Я к ним хочу подойти, а не получается, как будто в стенку какую-то …

- Отставить! – рявкнул майор и обернулся. – Опять сопли твои интеллигентские? Собачек жалко? А людей, пацанов зеленых на фронте, тебе не жалко?

- Жалко, товарищ майор. Только люди знают, за что жизнь отдают, а собаки ведь не понимают! Они же под макет к миске бегут, радуются, хвостом виляют! Я же не могу им объяснить про фашистов, мы для них все одинаковые!

Майора перекосило. Он бросил папиросу на пол, выскочил из-за стола и выглянул за дверь. Плотно прикрыл ее, подошел к Петечке вплотную и прошипел сквозь зубы:

- Значит так, старшина. Ты этого сейчас не говорил, а я не слышал, понял? Одинаковые мы, мать твою! За такие слова, знаешь, что бывает? Штрафбатом не отделаешься, шлепнут! И меня заодно с тобой!

Майор поднял с пола окурок, раздавил его в пепельнице и сел.

- Понимаю я все, – хмуро сказал он. – Собак ты любишь, знаю. Только каждая наша собака людей спасает, победу нам приближает!

- Одна собака – один танк, - зло сказал Петечка. – Всего один.

- Всего один? – вскочил майор и сунул старшине под нос деревянную кисть в черной перчатке. – На, посмотри, что такое один танк! Полюбуйся! А еще восемь таких, как ты, сопляков, по земле гусеницами размазало, все отделение, вместе с винтовками и пулеметом! А была бы с нами хоть одна собака, все живы были бы!

- А собаки бы не было! – всхлипнул Петечка.- Я же инструктор! Я в Бресте собак совсем не так учил! Они у меня по маршруту ходили, след брали, даже нарушителей задерживали! А если бы тогда, утром, Альма на парашютистов не бросилась, нас бы всех в караулке, как котят…Она мне тоже снится, товарищ майор. Я же ее даже похоронить не смог! Отпустите меня на фронт, пожалуйста!

- Хрен тебе, а не фронт! Снится, ему, понимаешь! А мне, думаешь, ничего не снится? Я, думаешь, как тогда из окопа вылез? Рассказать? Снаряд прямо рядом со мной лег, в двух шагах! Очухался я, смотрю, лежу на дне здоровенной ямы, голова гудит, не слышу ни хрена, а из обрубка вот этого кровь хлещет. Перетянул ремнем, кое как, полез наверх, а высоко, стенки крутые, одной рукой не уцепишься, срываюсь, понимаешь? И знаешь, что я сделал?

Петечка испуганно замотал головой. Майор неловко прикурил, прижимая коробок к груди деревяшкой, выдохнул облако дыма и тихо сказал, глядя в пол:

- Мальчишки со мной рядом были, трое. Первый день на передовой. Десять минут в бою. Их в куски порвало… Так вот я, Петя, эти куски сложил один на другой, и по ним – наверх, как по ступенькам… Мне эта лесенка теперь всегда снится, если стакан на ночь не принять. Иду я по ним, а они мне помогают, поддерживают, улыбаются! А до верха все никак не дойду… Ступенек все больше и больше с каждым разом становится.

Майор раскрошил папиросу, переложил папки на столе, подвинул чернильницу и очень спокойно сказал, не поднимая глаз:

- Старшина Орлов! Приказываю вернуться в питомник и приступить к исполнению своих непосредственных обязанностей!

- Есть! – козырнул Петечка, повернулся кругом и вышел.

 

На площадке грохотал макет танка – жестяное корыто, покрашенное в зеленый цвет, с двумя гусеницами по бокам и дизелем внутри. Собаки, навьюченные учебными минами с торчащими вверх кусками резинового шланга вместо детонаторов, весело бегали от инструкторов до миски под брюхом макета и обратно. Миску задвигали все глубже под трясущийся жестяной лист, и собакам приходилось ложиться и ползти. Собаки возмущенно тявкали на инструкторов, но лезли -вкусного хотелось, а к грохоту они уже привыкли.

Тут же, белым колобком, вертелась маленькая Чапа, по ошибке принятая за щенка и привезенная три месяца назад с партией собак. Когда выяснилось, что расти собачка не собирается, сержант Прокопченко не смог удержаться и сразу же ехидно предложил привязать к Чапе ручную гранату и отправить на фронт, на устрашение немецкой пехоте. Петечка тут же молча бросился на огромного сержанта и даже умудрился его свалить. Прокопченко встал, изумленно потрогал разбитую губу, неожиданно для всех извинился и предложил Петечке вечную морскую дружбу.

- Какая-то вы, девушка, сегодня заплаканная! – весело прокричал Прокопченко сквозь грохот, заметив Петечку. - Идите скорее к папе Коле! Папа Коля утрет Ваши горькие слезы и даст немножко поплакать на широкой матросской груди!

Петечка отмахнулся.

- Что? – посерьезнел сержант. – Начальство кричало и топало на Петечку ногами?

- Не могу я больше, Коль, - сказал Петечка, тоскливо наблюдая за суетой у макета.- Вот и эти уже готовы, можно уже отправлять, а завтра пришлют других, а потом – еще и еще…

- Налицо нервическое расстройство нервов! – заявил Прокопченко.- Дышите глубже, больной, сейчас доктор Коля будет вас лечить!

Сержант сел на травку и, потянув Петечку за рукав, заставил сесть рядом. Повертел головой, подмигнул и вытащил из-за пазухи плоскую трофейную фляжку:

- Рекомендую от нервов, как специалист! Больной не хочет? Зря. Может быть, за старенькую Колину маму и папу?

- Не хочу.

- Ладно, - пожал плечами Прокопченко и убрал фляжку. – Коля не будет обижаться за маму и папу, Коля готов Вас внимательно выслушать! Петечке опять снились собаки? Как говорила одна моя знакомая гадалка, собаки, это к друзьям! Очень хороший сон!

- Они все погибли, Коля. Они мертвые! Смотрят на меня, хотят подойти и не могут. И я не могу! Даже вьюки с них снять не могу, они так в них и стоят, а им же неудобно, тяжело и ремни давят! И по детонатору видно, что у всех мина сработала. Ни одна не спаслась. Мы их очень хорошо натаскали… Я натаскал!

- Понятно, - сказал Коля. – Угрызения совести? Утрата потерь? Это Коля очень хорошо понимает! Но, по-моему, не стоит воспринимать героических собачек так близко к Вашему юному и неокрепшему сердцу!

- Завидую я тебе, Прокопченко, - задумчиво произнес Петечка. – Все у тебя легко и просто.

- Конечно! Я просто смотрю на них, как на очень хорошее, эффективное, но совершенно неживое оружие. Они не люди и даже не собаки, друзья человека! Они пэ-пэ-эмы!

- Противотанковые подвижные мины,- прошептал Петечка, и потрепал за ухо подбежавшую Чапу.

Чапа пискнула, перевернулась на спину, подставляя розовый теплый живот, вывалила язык на траву и задрыгала лапами.

- Именно, юноша! А иначе мы все, вместе с командиром, смотрели бы сны про собак и портили казенные подушки скупыми, но очень горючими мужскими слезами!

- А я всех помню. По именам.

- Спасибо, мне такой памяти совсем не надо! Если бы я переживал за каждую убитую собачку, моя нежная морская душа лопнула бы, как мыльный пузырь, от невыносимых страданий! А мне оставалось бы только пойти и застрелиться!

Петечка встал и быстро зашагал куда-то в сторону кухни.

- Юноша, Вам не туда! Все свободные винтовки в казарме, а мыло и веревки на складе! – весело крикнул ему вслед Прокопченко, пожал плечами и пробормотал. – Псих ненормальный!

Грохотал дизель и весело лаяли собаки.

- Есть касание! Взрыв! – кричал инструктор и отмахивал флажком.

 

Ночью Петечке приснилась пустая комната, без окон, с шершавыми кирпичными стенами и земляным полом. За запертой на огромный тяжелый замок дверью скреблась и скулила собака. Ничего страшного, вроде бы, не происходило, но Петечке вдруг стало так жутко и тоскливо, что он закричал от ужаса, бросился на дверь и проснулся.

Темная казарма храпела, бормотала и поскрипывала железными кроватями. У двери, освещенный тусклой лампочкой, прислонив винтовку к стене, мирно посапывал на табуретке дневальный.

Петечка натянул сапоги на босу ногу и на цыпочках пошел к выходу.

Во дворе было тихо. Собак сегодня вечером забрали из вольеров и увезли, а новая партия должна была прибыть только утром. Пустой питомник пялился в темноту голодными черными дырами открытых пустых клеток. В домике комсостава, как всегда, горела одинокая лампочка в комнате майора и сквозь голое, без занавесок, окно было видно, как беспокойно мечется по стенам длинная майорская тень.

А перед крыльцом казармы чернел одинокий остроухий силуэт.

- Альма? – робко спросил Петечка. – Это ты? Девочка моя, ты меня нашла! Иди ко мне!

Собака заскулила, прижала уши и заметалась вдоль невидимой преграды, тычась в нее носом.

- Я понял! Я все понял! Альмочка, милая, подожди секундочку! Я сейчас! Папа сейчас вернется!

Петечка метнулся в казарму, схватил винтовку и выскочил обратно. Мыча от нетерпения, передернул затвор, сжал зубами кислый холодный ствол и запрыгал на одной ноге, сбрасывая сапог. Сзади кто-то что-то закричал, хлопнула дверь и загромыхали сапоги по деревянному крыльцу, но Петечка уже просунул большой палец босой ноги в скобу и с наслаждением нажал на спуск.

Где-то далеко-далеко гулко хлопнуло и опять кто-то закричал, но Петечка уже рванулся вперед из отвратительно медленно падающего тела и упав на колени перед Альмой, зарылся лицом в ее теплую пахучую шерсть. А со всех сторон, виляя хвостами и повизгивая от восторга, уже бежали собаки, стянутые ремнями вьюков. Петечка оторвался от Альмы и принялся торопливо расстегивать пряжки на мохнатых животах и с остервенением отбрасывать мины в сторону.

- Потерпите, милые мои! - кричал он сквозь слезы. – Я теперь с вами! Я теперь всегда буду с вами! Теперь все будет хорошо!

 

Измучив за день всю Базу допросами, и толком ничего не добившись от испуганных инструкторов и обслуги, суровые комендантские, наконец-то, собрались уезжать. Петечкино обезображенное, почти безголовое тело забросили в кузов полуторки, чтобы увезти в город на экспертизу, хотя, как сказал следователь, и так все было ясно – явный самострел.

Уже садясь в машину, комендантский шофер вдруг злобно пнул попавшуюся ему под ноги растерянно скулящую и тревожно нюхающую воздух Чапу. Собака с визгом отлетела в сторону, а стоящий рядом с грузовиком бледный Прокопченко вытер рукавом глаза, повернулся к нему и спокойно спросил:

- За что? Что плохого успела сделать Вам эта маленькая собачка?

- А чего она под ноги лезет? – заявил шофер и презрительно сплюнул. – Мясо танковое!

- Нет, юноша, ошибаетесь, - сказал Прокопченко, ласково улыбаясь. – Мой лучший друг Петя Орлов считал, что собачка – друг человека, и я с ним совершенно согласен! А мясо сейчас будете Вы! Только я не танк, я хуже!

На истошный визг шофера, забившегося под грузовик, с крыльца посыпались комендантские автоматчики и свалили рычащего и плюющегося сержанта прикладами на землю.

- Прекратить! – сказал из окна майор свинцовым голосом.

За его спиной маячил следователь и неодобрительно блестел очками.

- Под мою ответственность, - бросил майор через плечо.

Он вышел из домика, странно запнулся на верхней ступеньке, секунду постоял в нерешительности, потом неловко спрыгнул сбоку крыльца и подошел к машине.

- Сержант Прокопченко! Под арест шагом – марш!

Прокопченко поднялся, отряхнулся, снял ремень и протянул его майору. Поднял пилотку, сунул в карман и зашагал строевым шагом к сараю, служившему карцером.

Следователь покачал головой и развел руками.

Чапа бежала за сержантом, виляла хвостом и подпрыгивала.

 

Поздно ночью проспавший Петечку дневальный сидел в сарае, слушал сверчков и надеялся, что начальник, как всегда, что-нибудь придумает и его отмажет. Он смотрел на звездное небо в маленьком квадратике окна и пытался молиться, мучительно вспоминая древние странные слова, которые шептала его бабушка, стоя на коленях перед черной доской, освещенной дрожащим желтым пятнышком свечки.

На стене, в квадрате лунного света, блестел золотой рамой портрет вождя, повешенный, видимо, в назидание провинившимся. Дневальный посмотрел на него и поежился. У вождя были такие же мудрые и пронзительные глаза, как на бабушкиной иконе. В голову полезли такие мысли, что он перекрестился, накрылся шинелью с головой и отвернулся к стене.

Под портретом, закинув руки за голову, безмятежно храпел Прокопченко, а рядом с ним, свернувшись калачиком, посапывала Чапа.

В окошке майора, как всегда, тускло горела лампочка, но тень не металась по стенам, а спокойно лежала на полу, у его ног, как большая черная собака.

Майор, страшный, красный и опухший, напивался в одиночестве, тупо глядя на тень невидящими глазами.

- Мальчишка глупый! – бормотал он. – Собак ему жалко! А мне не жалко? Я железный, что ли? Бимка мой, Бимушка! Песик мой хороший! Не уберег я тебя. Помнишь, милый, как мы на охоту ходили? Помнишь? На уточек? Ты так любил… Да если б я мог! Да хоть прямо сейчас! Я бы за всех вас, родные вы мои, сто раз под танк бы полез с миной на спине, чтобы только война эта кончилась, проклятая!

Майор потянулся было погладить тень, отдернул руку, уронил голову на деревяшку протеза и зарыдал:

- Мальчишки мои милые! Собачки мои! Вы тоже ступеньки! А мы по жизням вашим идем, наверх, к победе карабкаемся! И я иду! Сапожищами вас, сапожищами грязными! А вы нас поддерживаете, улыбаетесь, хвостами виляете! Простите меня, ступеньки мои родненькие! Бим, Бимушка! Где ты, хороший мой? Ко мне!

Через окно, с черного неба, смотрел на майора в упор мертвый собачий глаз луны.

 

А маленькой Чапе приснилось большое-пребольшое поле с ее любимыми пушистыми одуванчиками. По мягкой траве бегал добрый Петечка, смеялся и играл с собаками. Он увидел Чапу, улыбнулся и помахал ей рукой, а она ему – хвостом.

Бедный Коля так расстроился. Чапа прекрасно знала, что Петечка вовсе не умер, что на самом деле никто и никогда не умирает, просто все уходят туда, где им хорошо. Она хотела объяснить это Коле, чтобы он больше не плакал, но не смогла. Коля хороший, но такой же, как все люди, непонятливый.

Собак вокруг Петечки было очень много, целая большая стая, и некоторые из них были Чапины друзья. А еще там была большая и очень серьезная незнакомая черно-рыжая собака. Она не играла со всеми, а сидела и очень внимательно следила за Петечкой. Чапа сразу поняла, что Петечка ее Хозяин, и собака за ним присматривает, так что мешать ей сейчас не нужно.

А потом, на другом конце поля, вдруг появились большие железные коробки на гусеницах, такие же, как на площадке, только еще страшнее. Коробок было очень много, они ужасно грохотали и ползли на Петечку и собак. Чапа очень испугалась, и хотела убежать, но вдруг вспомнила про Колю. Ведь он же спит и ничего не слышит! А кроме нее никто его не защитит! Она поджала хвост, зарычала, и залаяла на страшные коробки. И все собаки залаяли. А большая серьезная собака молча сорвалась с места и, припадая к траве, мягко подбежала к Чапе и встала рядом.

Коробки испугались и убежали, и сразу стало хорошо и весело. Чапа еще немножко поиграла с собаками, со всеми попрощалась и побежала домой. Хозяин Коля, конечно, большой и сильный, но надолго оставлять его одного нельзя, с ним опять что-нибудь случится.

Так уж получается, что если людей оставить без присмотра, они сразу начинают драться, играть со своими непонятными и невкусными железками и заниматься всякими глупостями!

 

23 апреля 2009 г.