Зонтик Кагановича

 

Откусив немалый кусок от аппетитного бутерброда, состоящего из тонкого кусочка хлеба, смазанного сливочным маслом и трех ломтиков гусиной ветчины, моя сестра прокричала:

- Она у меня снимает квартиру уже три года и все это время я вынуждена каждый месяц по несколько раз звонить ей, чтобы получить свои сраные триста долларов.

- Чего ты кричишь, говори спокойно, - сказал я своей сестре Лере, прикидывая, не пора ли мне соорудить ей новый бутерброд. Предыдущее кулинарное сооружение быстро уменьшалось в размерах, подгоняемое чаем, который сестра пила из большой белой кружки.

- Я не кричу, - так же громко возразила мне Лера, - это у меня такой профессиональный голос. Вот если бы ты в течение двадцати лет каждый день по несколько часов вел уроки музыки в наших израильских школах…

- Где дети кричат раза в полтора громче тебя … - в тон сестре успел вставить я фразу.

- Какое там, в полтора раза, - обрадованная моей поддержкой заорала сестра, - в три раза громче. А я их должна перекричать, что успешно делаю каждый день, - с гордостью закончила она, отправляя в рот остатки бутерброда.

И, поедая с не меньшим аппетитом новый бутерброд, украшенный мной на этот раз двумя половинками кривого израильского огурца, Лера рассказала нам печальную историю своего квартирного предпринимательства.

Квартиру в Беэр-Шеве Лера купила не для того, чтобы самой в ней жить. До этого события она семь лет снимала квартиру в Иерусалиме, в двух шагах от родительской, тоже съемной, квартиры, в которой и происходило сегодняшнее наше чаепитие с гусиной ветчиной. Квартира в Беэр-Шеве стоила значительно дешевле Иерусалимской, как раз столько, сколько сестра могла себе позволить с учетом всех пособий, машкант и других благ еврейского социального государства. Поэтому доходы от сдаваемой в аренду квартиры могли бы покрыть половину её затрат на аренду квартиру в Иерусалиме, но половина – это тоже немалая сумма.

Могли бы, если бы свои платежи жильцы делали аккуратно.

Полгода Лера промучилась с первым арендатором, полгода – со вторым, и вот уже три года мучается со своей нынешней жилицей, приехавшей в Израиль откуда-то из Украины.

- Так она что, совсем не платит? – не вполне уловив суть проблемы, задал я вопрос.

- Ты, как всегда, невнимательно слушал, - вмешалась в разговор моя жена Саша, - Лера сказала, что ей приходилось по пять раз звонить в Беэр-Шеву, прежде чем та ей переводила деньги. А деньги ей перестали поступать с начала этого года. И добавила, обращаясь к Лере, – Я думаю, что нам надо поехать туда и на месте во всем разобраться.

- Подожди, - ответила Лера, - это еще не все. Она собирается съезжать с квартиры через неделю.

- Тем более, - сказала жена тоном, не терпящим возражений. Я, прожив с Сашей двенадцать лет, знал, что возражать ей, когда она говорит таким тоном бесполезно. Лера в этом убедилась через две минуты.

Выезд в Беэр-Шеву был назначен на восемь часов утра.

 

Арендованный Фиат весело шелестел по шоссе, переходя на ритмичное постукивание, когда его колеса наезжали на дорожную разметку, украшенную специальными металлическим шишками.

Иудейские горы закончились, ландшафт выровнялся и, чем дальше мы углублялись на юг Израиля, тем чаще по обеим сторонам дороги стелились возделанные поля, казавшиеся очень нарядными в самый разгар израильской весны.

- А у нас дома сейчас минус один, - заметил я, размышляя о том, что становится жарко и скоро, пожалуй, в машине придется включить мазган .

- А у нас в пустыне Негев плюс двадцать два, - с гордостью ответила мне сестра.

Я по своей многолетней привычке вел машину со скоростью, позволяющей привлечь меня к уплате штрафа.

- О! – воскликнул я, указывая на дважды мигнувшую мне встречную машину, - у вас что, тоже предупреждают водителей о полицейской засаде?

- Предупреждают, но только русские и арабы, - ответила мне Лера, - ты бы сбавил скорость.

- Уже сбавил, - ответил я, перестраиваясь в хвост белому Пассату.

За небольшим подъемом на обочине стояла бело-синяя машина израильской дорожной полиции.

- Спасибо мигнувшему, - произнесла жена.

- Кстати, на тему «О!» есть хороший анекдот, - громко сказала сестра, - вы его знаете?

- Какой анекдот? – спросила Саша?

- Рассказывай! – распорядился я.

- Значит так, - начала сестра, - В синагоге раввин читает главу Торы, в которой сказано, что еврей всегда должен хранить верность жене и не посещать проституток. В это время один из присутствующих громко восклицает: «О!». Раввин его спрашивает: «Каганович, Вы почему воскликнули «О!»? Тот отвечает: «Я вспомнил, где я вчера оставил свой зонтик».Пока мы смеялись, за стеклом машины промелькнули щиты с надписями – сперва ивритскими крючочками, потом на «родном» английском: «Беэр-Шева – 20 км». При скорости в 120 км/час мы можем быть на месте через 10 минут.

- Послушай, Лера, - принялся я инструктировать свою сестру, - когда мы будем у твоей жилички, не говори ей о том, что я твой брат.

- Вообще не говори ей, кто мы такие, - уточнила Саша, - чем меньше она будет знать о нас, тем сильнее будет нас бояться. Самый большой страх – это страх неизвестности.

- Но я как то должна ей вас представить… - попробовала возразить Лера, но я тут же ее перебил:

- Не должна! Ты пришла в принадлежащую тебе квартиру. Если бы женщина, арендующая эту квартиру, своевременно вносила арендную плату, то она могла бы требовать неприкосновенности своего жилища. Но поскольку она не платит тебе, то о какой неприкосновенности сейчас может идти речь? И вообще, ты с ней пожестче!

- Не надо ей улыбаться, извиняться и оправдываться, - продолжила Саша мой инструктаж, - твоя задача – получить с нее деньги и выгнать ее из твоей квартиры.

- Вам легко говорить, - слабо трепыхнулась моя сестра, - а я так не умею.

- А тебе надо суметь! – жестко возразила ей Саша.

 

Стены подъезда, в котором находилась квартира, принадлежащая моей сестре, были разрисованы от пола до потолка, свет в подъезде отсутствовал, входная дверь держалась божьим духом. Это было так непохоже на столичные Иерусалим и Тель-Авив, хотя, в отличие от маргинальных районов родного Санкт-Петербурга, в подъезде блочного дома не воняло мочой и кошками.

Квартира, в которую мы вошли, казалась нам продолжением подъезда.

Можно было бы предположить, что обитатели квартиры собираются вскоре отсюда переезжать, если бы, наряду с коробками и вещами, громоздящимися повсюду по углам, такой же бедлам не продолжался на столах, в шкафах, на кухне и в открытом, почему-то, холодильнике.

Впрочем, в этой трехкомнатной (по российским меркам) квартире обитала сейчас только одна женщина, вид которой вызывал недоумение не меньшее, чем вид ее жилища.

Худая, обряженная в длинную юбку и в бесформенную кофту, женщина надела на свою голову светлый платок, украшенный по краям длинной восточной бахромой. В отличие от религиозных еврейских женщин, укрывающих платком только свои волосы, обладательница столь странного наряда обмотала этим платком еще и шею. Заметив наши недоуменные взгляды, она поспешила пояснить, что надела этот платок из-за больных ушей.

Я в первый момент не придал особого значения этому обстоятельству, поскольку меня беспокоило то, что Лера с самого начала разговора взяла неверный тон, как бы извиняясь на наше неожиданное вторжение.

Она, как-то виновато улыбаясь, пыталась договориться с жилицей о выплате ею задолженности и освобождении своей квартиры.

- Вы понимаете, - говорила Лера, - я ведь тоже снимаю квартиру, у меня самой двое детей…

В общем, уши у моей сестры были доверчиво растопырены в ожидании лапши, которую предполагалось на эти уши развешивать. Такое развитие событий нас с Сашей никак не устраивало.

Я, не снимая черных очков (хотя освещенность в этой квартире – помойке вовсе не способствовала их ношению), взял табурет и сел напротив женщин, зато моя жена извлекла из сумки фотоаппарат и стала снимать все вокруг, начав, естественно, с этой лахудры в платке.

При первой же вспышке фотоаппарата та подскочила как ужаленная:

- Почему вы меня фотографируете, - закричала она, - я не давала разрешения здесь фотографировать!

- А вашего разрешения и не собираются спрашивать, - вмешался я, предваряя слабый лепет моей сестры.

- А кто вы такой? – кинулась она в атаку на меня, - Что вы здесь делаете?

- А это вас не касается, - твердым голосом ответил я ей, - Я нахожусь здесь по просьбе хозяйки квартиры и уйду вместе с ней.

- Я пока еще живу здесь и не позволю… - конца ее фразы никто уже не услышал, потому, что перекрывая её вопли я заорал:

- Ты сейчас будешь делать то, что я тебе говорю, - и, уже сбавляя тон, распорядился, - Возьмите бумагу, ручку и я вам продиктую текст расписки.

К нашему немалому удивлению, она в точности выполнила мою команду и теперь вопросительно смотрела то на меня, то на Леру. Я принялся диктовать.

- Пишем, я, фамилия, имя и отчество, если не забыли, как это будет по-русски …

И, сидя напротив, я смотрел как на бумагу кривыми, неумелыми строчками ложится текст расписки: «Я, Нестеренко Алла Владимировна …»

«Значит Алла Нестеренко, - подумал я. Как же это тебя в Израиль-то занесло, с ридной нэньки Украйны»?

- Пишем дальше. Обязуюсь в срок до … Какого числа? – спросил я, обращаясь к сестре.

- Она мне не позже пятого числа должна переводить деньги, - ответила Лера.

- Значит пишем: в срок до пятого апреля, - продолжил я диктовать Алле Нестеренко текст ее расписки.

Та продолжала писать под диктовку, безропотно достала свой таудат зеут , вписала в расписку номер удостоверения, затем – сумму долга. Процесс составления расписки несколько застопорился, когда сестра стала уточнять размер задолженности за свет и за газ.

В этот момент ко мне подошла Саша и отозвала в сторону.

- Смотри, - шепотом сказала она, - на столе стоит Коран, на диване раскрытая книга – это тоже Коран, но уже на русском языке и повсюду у нее валяются кассеты с арабскими надписями.

Я, отвернувшись от занятой подсчетами Нестеренко, поднял на лоб свои темные очки и принялся разглядывать раскрытую книгу, лежавшую на диване. Книга это, возможно, и не являлась Кораном, но, безусловно, была книгой исламской. Аудиокассеты с надписями из арабской вязи тоже, по всей видимости, имели отношение к исламу. Теперь и платок на голове у Аллы Нестеренко, завязанный ею как хиджаб арабской женщины, получил свое логичное объяснение.

Израиль, бывший на протяжении почти двух тысяч лет недосягаемой мечтой любого еврея, молящегося за то, что «следующий год – в Иерусалиме», Израиль, ставший в начале прошлого века высокой целью религиозных евреев и евреев-сионистов, свято верующих в социалистический способ общественного развития, Израиль второй половины двадцатого века, ставший своим государством для миллионов изгоев во всех частях света, Израиль в последнем десятилетии двадцатого и начале двадцать первого века становится тем государством, в которое можно просто переселиться, чтобы жить «на халяву». Не имея возможности отделить одних репатриантов от других, Израиль принимает всех, кто формально отвечает требованиям закона об абсорбции. Даже если в душе это люди далеки от понимания сути еврейского государства и бегут от самих себя в страну, которая в духовном, историческом и нравственном плане для них ничего не значит, Израиль их примет, даст корзину абсорбции, даст таудат зеут, чуть позже – даркон , а что при этом будут чувствовать эти алим ходашим - зависит только от них самих.

То, что Алла Нестеренко приехала в Израиль не по зову души (а также не по зову сердца и не по просьбе родных) само по себе не осуждается сегодняшним израильским обществом. Как и в любой свободной стране, принадлежность к той или иной религиозной конфессии является личным делом каждого. Но когда женщина, приехавшая пять лет назад из Украины и имеющая славянский вид на цветной фотографии в таудат зеуте, становится мусульманкой в воюющем с исламским терроризмом Израиле, то это превращение вызывает, по меньшей мере, удивление. А помимо удивления – еще и подозрение о том, что кому-то, наверное, очень выгодно сделать мусульманкой блондинку Нестеренко.

Пока я размышлял таким образом, Лера закончила разбираться с налогами, а также с коммунальными платежами и Алла Нестеренко готовы была продолжать написание своей расписки.

- Теперь, последний абзац, - не терпящим возражения тоном сказал я, когда все суммы и сроки были нами зафиксированы на бумаге, - пишем: в случае несвоевременной оплаты указанной выше суммы, я обязуюсь уплатить пени в размере 1% от суммы платежа за каждый день просрочки исполнения.

Нестеренко встрепенулась:

- А это по закону?

- Это по закону, - кивнул я.

- Я не знаю такого закона, - завопила она.

- Зато я его знаю!

- Кто вы такой, снимите очки, я хочу видеть ваше лицо!

- А вам его не нужно видеть. Единственное, что вам сейчас нужно – это оплатить долги и освободить квартиру.

К моему удивлению, Нестеренко быстро сдалась, не попробовав уменьшить размер пени, и принялась писать именно те слова, против которых она только что бурно возражала.

Моя сестра уже с трудом скрывала довольную улыбку, наблюдая, как ей казалось, капитуляцию противника, зато моя жена Саша сохраняла на лице каменное выражение.

Говорить она стала только тогда, когда сестра получила расписку на руки. Саша никогда не говорит в общем хоре, ее аудитория – это только исключительно ей внимающие слушатели.

Спокойным, даже, пожалуй, чересчур спокойным, размеренным тоном, она спросила:

- Как вы собираетесь сдавать хозяйке квартиру?

Почему-то именно этот тон раздражающе подействовал на Нестеренко. Та аж подпрыгнула.

- Почему вы говорите со мной таким тоном?

- Вам не нравится мой спокойный тон, - не повышая голоса, спросила Саша?

- Я все написала в расписке, - завизжала Нестеренко.

- Вы не написали, каким образом вы будете сдавать квартиру и как передадите ключ от нового замка, который сами установили.

Саша продолжала говорить спокойно, никак не обнаруживая своей взволнованности. Зато Нестеренко, казалось, впадает в истерику.

- Заберите свой ключ, - воскликнула она и, схватив ключ со стола, кинула его в сторону Саши. Ключ со звоном упал возле ног жены.

- Поднимите ключ и положите его на стол, спокойно произнесла Саша, - мы возьмем его со стола.

Нестеренко дернула плечами, вскочила, но, все же, повинуясь полученной команде, подняла ключ и положила его на стол. После этого, отойдя к окну, сказала:

- Вам повезло, что я полицию не вызвала.

- Это вам повезло с хозяйкой. Очень она у вас покладистая, - ответил я и, указывая сестре на ключ, добавил – забери его, это твой ключ от твоей квартиры.

 

Мы проспорили весь обратный путь от Беэр-Шевы до Иерусалима.

Я говорил, что этой особой в хиджабе должны заниматься государственные службы, противодействующие терроризму и отвечающие за безопасность граждан Израиля.

Сестра говорила, что ей немного жаль эту женщину, что ей самой в первые годы было нелегко и что в Израиле не запрещено исповедывать ислам.

- Ведь нельзя же преследовать человека только за то, что он молится Аллаху, - горячилась сестра.

Итоговую черту подвела Саша.

- Во-первых, - сказала она сестре, - ты сама говорила, что у нее в друзьях какой-то араб.

Сестра утвердительно кивнула.

- Во-вторых, - продолжила Саша, - она сейчас собирается переезжать, и, если я правильно поняла, куда-то в район Нацерета, (сестра вновь кивнула) а это, насколько я понимаю, территория палестинской автономии.

- Но там и евреи живут, - возразила Лера.

- Живут, - согласилась Саша, но вряд ли с хиджабами на голове.

И в третьих, - закончила Саша свои выводы, женщину с такой внешностью ваши солдаты пропустят с поясом шахида через любое КПП. Такие мусульманки – находка для ХАМАСа .

-И, в четвертых, - вставил я свое замечание, - у нее нет планов на будущее. Оно, будущее, ей по фигу. Она берет обязательства, зная, что не будет их выполнять. Может быть, она рассчитывает днями уже быть у Аллаха и общаться, если я не ошибаюсь, с семьюдесятью девственниками, обещанными каждому шахиду.

- Девственницы – это только для мужчин, заметила сестра.

- Я считаю, что вам сегодня же надо идти в полицию, - безапелляционно заявила Саша, не обращая внимание на нашу чрезвычайно интересную дискуссию о девственницах.

- А мне зачем, - я попробовал возразить ей, - ведь иврита я не знаю…

- А затем, что Леру туда надо привести за ручку и быть рядом, пока она там все не расскажет, - Саша поставила точку в этом споре, - И, лучше всего, пойти вам в полицию не откладывая.

Я вам говорил, что со своей женой я никогда не спорю, потому что это бесполезно?

 

Попасть в полицию нам удалась только назавтра. Сперва моя лень, а потом трудовой график сестры не позволили это сделать сразу, но в полицейский участок мы все же успели к вечеру следующего дня.

Девушка в голубой полицейской рубашке, сидящая у входа в помещение полиции за специальной стойкой, предложила нам немного подождать в комнате напротив.

В маленькой комнате работал телевизор, в это время уже показывали вечерние новости.

Я не обратил на телевизор никакого внимания, поскольку картинки сопровождал текст, произносимый на непонятном для меня иврите, но моя сестра замерла со смешанный выражением ужаса и удивления на лице.

Я тоже повернулся к экрану.

На экране показывали пустынный израильский ландшафт, группу военных, какие-то обрывки ткани, валяющиеся на земле.

- Что случилось? – спросил я сестру.

- Террористка взорвала себя, - не отрываясь от экрана сказала Лера, - к счастью, никто не убит, только два солдата ранены.

- А что тебя ввергло в такой транс?

- Они говорят, что женщина, взорвавшая себя, не имела типичной арабской внешности, а, скорее всего, была женщиной европейского типа.

- Где это произошло?

- Где-то на юге, как раз недалеко от Беэр-Шевы.

- Ты думаешь, что это могла быть твоя Алла Нестеренко?

- Я уже не знаю, что и думать, - ответила сестра, и я услышал слезы в ее голосе, - может быть, пойди мы сразу в полицию, как нам велела Саша, ничего этого не случилось бы.

В этот момент нас пригласили пройти в кабинет на второй этаж.

Полицейский, подтянутый молодой человек чуть более тридцати лет, внимательно слушал взволнованную речь моей сестры. Я мог только следить за выражением их лиц, ничего не понимая в произносимых на иврите словах.

Когда сестра положила перед ним расписку, которую вчера писала Алла Нестеренко и ткнула пальцем в верхнюю часть листа, я сразу догадался, что речь идет о номере таудат зеута новообращенной приверженицы ислама. Полицейский, не спеша, стал вводить этот номер в компьютер, стоящий у него на столе. Введя номер удостоверения, он нажал клавишу ввода, отправив запрос на исполнение. Ответ на посланный запрос был получен так быстро, будто сервер, хранящий информацию обо всех гражданах Израиля, находился в соседней комнате.

По мере того, как полицейский читал электронное досье на Аллу Нестеренко, на его лице выражение озабоченности сменилось выражением удивления, которое, вскоре, переросло в веселую ухмылку.

Я ничего не понимал.

Он начал что-то говорить и та же последовательность выражений отразилась на лице моей сестры, которая вдруг воскликнула:

- О! – и, обращаясь ко мне, весело добавила, - Ты вспомнил, где вчера оставил свой зонтик?

 

Через четверть часа мы, перебивая друг друга, рассказывали Саше о нашем визите в полицию и о том, что мы в полиции узнали.

Оказалось, что Алла Нестеренко уже давно находится в поле зрения местной полиции. Дважды ее задерживали за проституцию, но хиджаб и коран пока не фигурировали в ее досье.

Взрыв на КПП совершила не она. К тому моменту, когда мы были в полиции, личность террористки уже была установлена и это была вовсе не Алла Нестеренко.

За информацию, которой мы поделились с полицией, нам большое спасибо, но медалей за это нам не дадут, поскольку безопасность Израиля – это первоочередная забота всех его граждан.

Я только закончил излагать наше сообщение, как моя сестра Лера, откусив смачный кусок бутерброда с гусиной ветчиной, сказала, обращаясь исключительно к Саше:

- Эта лахудра Нестеренко младше меня на целый год. Но если ей удается до сих пор заниматься проституцией, то, значит, мы еще так молоды!