… Ветер небрежно рассыпал цветы по скромному могильному холмику.

Пунцовые розы на сизом снегу выглядели нелепо, и словно бы спрашивали: «Почему мы опоздали, почему нас не подарили еще живому человеку?».

Федор очнулся от холода и вновь бессильно зарыдал, вцепившись ногтями в промерзшую землю холмика:

- Мама! Мама!.. Как и чем искупить мне вину перед тобой, скажи, как теперь жить на земле?

Старенький «ЗИЛ» сиротливо стоял на обочине дороги. И Федор вдруг вздрогнул от нахлынувших воспоминаний…

Той нелегкой памяти зимой, этот же «ЗИЛ» стоял во дворе дома престарелых, когда он, Федор Миронов, под руки вел туда совсем ослепшую мать. Она слабо улыбалась зимнему солнышку и все просила:

«Феденька, ты уже забери меня весной, свози к отцу на могилку. Может последний раз, посижу я возле своего Ванюши»…

Федор так и не выполнил просьбу матери, посчитав ее за старческую блажь. И когда из дома престарелых присылали ему коротенькую весточку, он, сморщившись, бормотал: «И чего еще пишет, живет как у «Христа за пазухой», на всем готовом. Верно – от безделья». И небрежно комкал письмо. А в душе на миг становилось неуютно, но за чередой дел все забывалось. Федор уже и не обижался на жену, хотя это она, Наталья, настояла, чтобы он отвез мать «туда», жестко заявив:

- Или я и дети, или …

Сейчас, положив тяжелую руку на покосившийся могильный крест, он понимал, что ведь ничем, в сущности, никому не мешала тихая, робкая мать. Федор помнит, как молча, глотала она каждодневные упреки и обиды и, только шевеля беззвучно губами, молила:

- Господи, да что ж ты не пошлешь мне смертушку-то! Хорошо, что Ванюша - то, слава тебе, не видит и не слышит ничего этого.

И, смахнув слезу с глаз, тенью скользила в свою кладовку. Сначала ей была отведена комната, но Наталье негде было разместить новую финскую «стенку» - мешала злополучная кровать. И жила теперь бабушка Дарья в отведенной ей темной каморке. Там, за стеной, она в который уже раз слышала разговоры, что Наталье все надоело, что она устает, и пусть завтра же Федор отвезет мать в дом престарелых. Ведь живут же там люди.

Федор успокаивал жену и обещал, что на следующей неделе обязательно съездит и договорится.

Солдатская вдова, сдерживая рыдания, с каждым днем ждала разрешения своей участи. Пожалуй, никогда ей не было так тяжело, как теперь. Забывшись, вспоминала она, как радовались они с Иваном первым произнесенным Федюшей словам, как летними вечерами любили всей семьей косить на лугу траву для коровы. Даже в военные годы никогда не теряла Дарья присутствия духа. В деревне все завидовали ее трудолюбию и терпению. И когда Иван пришел с фронта, весь израненный и вскоре умер, не сломилась Дарья. Ведь у нее оставался их с Иваном сын, главная забота и надежда.

И вот теперь она никому не нужна. Единственной радостью в ее теперешней жизни была внучка – Светик – семицветик. Как же радовалась она, воркуя над девочкой!

А потом Дарья совсем ослепла и уже не она, а внучка охотно ухаживала за бабушкой, привязавшись к ней.

Зная об этой сильной взаимной привязанности, Федор и Наталья решили сказать дочери, что бабушка умерла. Мол, поплачет, поплачет, да и успокоится.

А Дарья, тем временем, уже жила в доме престарелых, разделяя свою нелегкую судьбу с другими обитателями этого горестного заведения. Сначала она все еще надеялась на что – то, каждый раз тревожно прислушиваясь, как к дому подъезжает машина. А потом, все поняв, не смогла уже перенести горя и тяжело заболела. И лишь благодаря заботам совсем чужих людей, она все еще жила.

… Федор до сих пор помнит тот вопросительный взгляд дочери:

- Папа, папочка, а куда же у нас бабушка делась?

Она смотрела тогда на него испуганно, и он обмер от внезапного сравнения: глаза – то – ну совсем бабушкины.

Прошли годы…

Девочка подрастала. И однажды, убираясь в комнате, она нечаянно уронила на пол тяжелый семейный альбом, оттуда посыпались фотографии и какая – то записка. Это было коротенькое письмо – сообщение о смерти бабушки. Бесстрастный штемпель на конверте указывал дату – три месяца назад. Застонав, бессильно, опустилась Света на диван. А очнулась – в больнице, рядом с кроватью сидели вчера еще самые родные на свете, а теперь мгновенно ставшие совсем чужими ей отец и мать.

Вспомнив беспощадные, потрясенные ложью родителей глаза дочери, ее тяжелые, произнесенные гневным шепотом слова:

- Что же вы наделали, убийцы!, Федор зябко поежился, с трудом встал с холмика, забыв на нем шапку и, сгорбившись, побрел к машине.