Первого июля 1988 года Матвей Бумажников быстро поднимался по широкой лестнице гостиницы «Удокан». Красная ковровая дорожка мягко приглушала торопливые его шаги и льстиво убеждала – сейчас он важная персона.

 

Ему исполнилось двадцать лет, девушки у него не было, а служба в армии ещё только предстояла. В своей жизни он успел совершить несколько знаменательных поступков: дважды, из чисто исследовательского интереса, напиться до бессознательного состояния, окончить Свердловский юридический институт и поступить на службу в Читинскую прокуратуру следователем.

 

Вот только карьера следователя для него закончится, толком и не успев начаться – через какую-то пару с небольшим месяцев.

 

Если бы только этим всё закончилось!

 

Ещё утром он занял номер на втором этаже, рядом с рестораном. Находясь под впечатлением утомительного перелёта из Свердловска в Читу, с посадками в Новосибирске и Иркутске, Матвей принял освежающий душ и отправился устраиваться на работу в Читинскую областную прокуратуру.

 

Прокурор области страдал от избыточного веса. Горестно обвислые усы и жиденькие беспорядочные пряди волос на его голове только подчёркивали страдания нездорового человека и никак не вязались с образом успешного, высокопоставленного чиновника. Когда Матвей несмело вошёл в просторный, обставленный солидной мебелью кабинет, прокурор не поленился встать и выйти из-за стола навстречу. Подойдя к Матвею, он крепко пожал ему руку; понимая тревожное состояние новоиспеченного специалиста, прокурор, с выражением сочувствия на лице, усадил Матвея к столу и, вернувшись на своё место, улыбнулся, видя, как Матвей, едва справляется со своим волнением.

 

- Завидую Вам, молодой человек! – сообщил он Матвею. – Завидую Вашим возможностям!

 

Участливо расспросив его о родителях, о настроении, жизненных планах, он торжественно вручил ему удостоверение следователя. Несмотря на своё волнение, Матвей подумал тогда, глядя на этого пожилого и больного человека: «Его песенка спета». При этом Матвей испытывал и сочувствие к прокурору, чья служба, судя по всему, подходила к концу, и радость от сознания – у него-то, действительно, всё впереди!

 

Он вспоминал в дальнейшем этого прокурора, когда постиг опытным путём, насколько Жизнь бывает расточительна – накопленные за долгие годы человеческого пути знания и умения с лёгкостью выбрасываются Жизнью, как лишнее, как балласт, в Никуда. И проводится новый опыт со свежим человеческим материалом.

 

Вернувшись в номер, Матвей выложил на стол ценные трофеи: обнаруженную к его удивлению в свободной продаже в местном магазинчике банку индийского растворимого кофе; довольно объёмистую записную книжку, в тиснёном кожаном переплете и дорогую авторучку. Затем включил электрический чайник и удобно расположился за столом у занавешенного окна. Был уже поздний вечер.

 

В гостиничном ресторане Юрий Антонов тосковал о море. А в старом парке, куда выходили окна номера, тихий и очень миролюбивый разговор женщины и мужчины вполне органично переплетался с пением цикад, чьи настойчивые рулады о южных приморских ночах заводили мужчину всю больше и больше, а женщину заставляли поверить и смириться с тем, что она сейчас для своего спутника самое лакомое блюдо, после ресторанных закусок, вина и музыки.

Матвей, всё ещё находясь под впечатлением своего недавнего поступления на государственную службу, захлопнул форточку. Он раскрыл купленный блокнот, немного подумал и начал писать.

«На что мне следует обратить внимание, чтобы стать хорошим следователем?

Во-первых…»

Матвей задумался. Он трезво понимал, что работу он выбрал не по своему характеру. Он был робок. Он не любил общества. Он боялся активных действий. Но ещё он не любил таких людей, каким он был сам. Поэтому он и решил стать следователем, полагая, что в следственной работе, в противостоянии с коварными и жестокими преступниками он не только поможет обществу установить порядок, но, и это было для него главным, сможет закалить свой характер и избавиться от своих слабостей.

Не придумав, что же ему надо сделать во-первых, чтобы стать хорошим следователем, Матвей перевернул лист и записал на новой странице:

«В своей жизни, отвечая на вопрос «кто я?», мы оставляем за собой не одни двери. Но при этом мы, как змеи, меняем лишь свою очередную шкуру. Кто-то на более цветистую и яркую, а кто-то - на тусклую и невыразительную.

И все мы, идеалисты и материалисты, пессимисты и оптимисты, мужчины и женщины, приходим всё-таки к пониманию, что главная дверь впереди. Когда мы снимем все свои линялые шкуры и увидим, наконец, кто мы есть на самом деле».

Матвей отложил в сторону ручку и ещё раз перечитал написанное. « А на счёт линялых шкур - это я совсем неплохо сочинил!» - подумал он, довольный собой, поглаживая пальцами русую бородёнку. Скорее это была не борода, а жидковатый гагачий пух, которому было не под силу скрыть юную розовость круглого лица, не знавшего ещё бритвы.

Староста группы Купченко Василий назвал его как-то шутя: «Дед Мороз в отрочестве!» Одногруппники дружно после этого стали называть Матвея дедом. Матвей, не поняв, что товарищи имеют в виду всё-таки детского, не настоящего Деда Мороза, был даже польщён званием Деда. А если где-нибудь в очереди видавший виды мужик, тесня Матвея, снисходительно говорил ему: «Борода, спешу очень. Пусти, пожайлуста!» Матвей охотно, проявляя мужскую солидарность, уступал, не замечая почти явной издёвки.

Был уже поздний вечер. Женщина из парка куда-то ушла. Может быть, она вернулась в ресторан? И может быть, это она сейчас едва слышно прошла по мягкому ковру мимо дверей его номера?

Не придумав ничего нового для записной книжки, Матвей лёг спать. Рано утром ему предстояло отбыть к месту назначения - в Магинскую районную прокуратуру. Билет на автобус он предусмотрительно купил ещё днём.

***

Утром следующего дня на стареньком рейсовом «пазике» Матвей отправился в затерянное в предмонгольских степях старинное казачье село Магинское. Он тревожно глядел в окно, на заросшие соснами горы, на незнакомую, поблёскивающую под солнцем реку, неустанно разворачивавшую свои изгибы то совсем рядом, у дороги, а то уже где-то внизу, теряясь в зарослях черёмухи. Время от времени Матвей незаметно опускал руку во внутренний карман пиджака – не потерял ли он удостоверение следователя? Подушечки пальцев нащупывали тисненые буквы на твёрдом картоне удостоверения, и он успокаивался. Однако упорное, настойчивое рычание автобусного движка, переходящее иногда на крутых склонах в истерический и злобный вой, для Матвея звучало совсем как мстительное обещание: «Уж ты погоди! Вот и тебе зададут жару! Ждут тебя - не дождутся!» Матвей, беспокойно поводив взглядом вокруг себя, нашёл свою сумку. Довольно нервно перебрав вещи, он извлёк две книжки: справочник следователя и уголовно-процессуальный кодекс. Листая в волнении, как перед экзаменом, то одну, то вторую книжку, он бегло прошёлся по всем следственным действиям, начиная с осмотра места происшествия и заканчивая порядком проведения эксгумации трупа. На это ушло два часа. Затем, притомившись и от долгой дороги и от изматывающей тревоги перед встречей с неизвестностью, он заснул, позволив книжкам потихоньку спрыгнуть с колен на пол и испуганно забиться под сумку.

И вот позади двенадцать часов тряской езды по горам, лесам и степным просторам, вот старый деревянный мост с аккуратно выложенными досками, позволившими автобусному движку с облегчением, после сложной дороги, пропеть уже примирительно свою заключительную песню, и вот оно - Магинское. Помогая женщине с многочисленными свёртками выйти из автобуса, Матвей крепко перехватил переданный ею пластиковый кулек, но кулёк вдруг зашевелился змеёй в его руках и издал резкий, пронзительный крик. От неожиданности Матвей выронил пакет из рук, и на землю из кулька вывалилась огромная утка, которой Матвей чуть было в пылу своей расторопности не переломил шею. Обиженная утка заковыляла на своих ластах прочь, недовольно потряхивая кончиками крыльев.

- Да что ж ты, парень, это делаешь! – замахнулась на Матвея своими свёртками розовощёкая тётка лет сорока – и поспешила за птицей.

Удручённый этим происшествием Матвей двинулся туда же, куда потянулся основной поток прибывших на автобусе пассажиров.

Был уже вечер. Закатное солнце окрасило все напоследок, перед тем как спрятаться за гору, неестественно красным светом, словно в школьной фотолаборатории, где штатный фонарь заменили обыкновенной, густо окрашенной в красное, лампочкой. Как на фотоснимке, плавающим в кювете с раствором, красными стали – зелень садов, жёлтый уличный песок, каждый двор в посёлке, начиная от самого нижнего и заканчивая старинными строениями, расположившимися вверху, у подножия высокой горы. Красной стала даже видневшаяся внизу, в зарослях черёмухи река.

Матвею оставалось только спросить у прибывших с ним попутчиков – где находится местная гостиница, и отправиться туда на ночлег.

А на следующее утро, удивляясь растянутости села, Матвей потопал по песчаной улице от гостиницы из Нового посёлка наверх, туда, где, по словам местных жителей, и расположилась Магинская прокуратура. Утреннее мягкое солнце и лёгкий свежий ветерок, настоянный на хвойном аромате соснового бора, заинтересованные и доброжелательные женские взгляды постепенно сменили неуверенность в его душе на радость и сознание - этот мир создан для него!

История села насчитывала около двухсот лет.

Когда-то здесь была станица. Казаки удачно выбрали место для своей крепости. С южной стороны станицу отделяли от Монголии степи и своенравная быстрая река Чёрная с её многочисленными протоками, вплотную подобравшимися к станице. Разливы для казаков были не страшны. Река протекала внизу по склону, оставляя причудливые изгибы русла, опутанного сетью проток, и устремлялась на север. От проток станицу отгораживала крепостная стена каменной кладки. Стена окаймляла станицу полукругом с южной и восточной сторон. Оттуда, со стороны степей, естественней всего можно было ожидать прихода неприятеля. С западной стороны станица была надёжно защищена горой Яблоневой и примыкавшей к ней скалистой грядой. Ну, а с севера поселение граничило с Цасучейским Бором, точнее его остатками, раскинувшимися в виде редких, раскоряжистых сосен на площади три квадратных километра. Дальше Сосновый Бор постепенно сходил на нет, посылая в степь отдельных своих гонцов в виде причудливой формы старинных сосен. Чем дальше в степь, тем отдельно стоящие сосны были могучее и раскоряжистее. Сельчане очень любили этот бор и берегли его остатки.

Ограниченная такими естественными границами станица могла разрастаться только вниз к востоку, за крепостную стену. Выросший там посёлок назывался Новым, в отличие от Старого Магинского.

Прокуратура Магинского района расположилась в старом посёлке, в древней избе, построенной не меньше, чем 150 лет назад из огромных лиственниц. Дом вполне мог служить памятником местного деревянного зодчества.

В этом строении на высоком фундаменте, с большим, по всему периметру здания, подвалом ранее располагалось что-то вроде казачьей гауптвахты, где провинившиеся казаки ожидали своего наказания. Затем здесь была изба-читальня, трансформировавшаяся на долгие годы в библиотеку, надо сказать, довольно богатую и пользующуюся, благодаря подвижничеству библиотекаря, хорошей славой у сельчан. Последние двадцать лет, после переезда библиотеки, в этой старинной избе разместился прокурор со своим небольшим штатом сотрудников. Какая-то странная аура, её чувствовали настоящие, коренные сельчане - и тюрьмы и в то же время библиотеки - окружала прокуратуру.

Прокурор, уже пожилой бурят, грузно нависший над своим рабочим столом, давно ожидал его. Запрятавшийся в углу просторного, не обремененного мебелью кабинета, он напоминал Матвею старого, многоопытного и хитрого паука, затаившегося в засаде.

Матвея он встретил внимательно, но с некоторым недоверием. Пристально изучая поданные Матвеем документы, он бросал на Матвея цепкие взгляды поверх старомодных очков.

- 1968 года рождения. Двадцать лет. – Он осуждающе покачал головой и поднял глаза к потолку, что-то подсчитывая в уме. – Четыре года учимся на юриста… с шести лет, что-ли, в школу пошёл? – он снова посмотрел на Матвея.

Матвей кивнул, нервно теребя пальцами бородку, а прокурор опять углубился в изучение документов.

- Ага! - наконец воскликнул он: - Свердловский юридический институт закончил!

Взгляд его потеплел. А у Матвея на душе сразу стало полегче. До этой минуты у него было чувство, словно его сейчас должны были разоблачить как засланного шпиона.

- Это хорошо. Мы тут все его закончили в своё время. И я, - он привстал, ещё раз пожимая Матвею руку: - Семёнов Онисим Арсланович, и мой помощник, Чернинов Петр Чонзонович. Ты будешь третьим оперативным сотрудником в нашей прокуратуре. Штат у нас небольшой. Кроме нас троих – есть ещё секретарь, она же заведующая канцелярией, Ирина и наш водитель Валентин. Парень ты молодой. Поживешь пока в гостинице. Потом решим вопрос с жильем. Скажу сразу - скучать не придётся! - Семёнов пристально поглядел на Матвея, как будто ожидал увидеть на его лице разочарование прибывшего отдохнуть в деревню городского бездельника. Но, расценив волнение Матвея как признак положенного энтузиазма, продолжил: - Ты будешь единственным следователем в прокуратуре. У Чернинова своей работы хватает. Но ему я также поручаю вести расследование уголовных дел. Он поможет тебе на первых порах. Юрист он опытный, хотя и есть у меня к нему некоторые вопросы, – досада мелькнула в его глазах.

- Будь с ним поосторожнее. И как напутствие моё, старого прокурора молодому, начинающему следователю, скажу – никому не верь. Остальное – будешь стараться – приложится. Пистолет, - Семёнов выдвинул ящик стола и достал увесистый «Макаров», - я тебе не дам. Рановато будет.

Он задумался, извлёк из пистолета обойму, убедился, что она заполнена аккуратным рядком рыжих патронов. Маслята. Действительно, маслята. Снова зарядил оружие. Затем, со вздохом, спрятал пистолет в сейф и, опираясь о стол, поднялся; вне своего рабочего стола это был неопасный, уже укатанный жизнью старичок. Не такой уж и грузный, а скорее выглядевший даже худощавым в своём широком двубортном пиджаке, пошитом его старательной и умелой женой из синей форменной ткани, регулярно получаемой в областной прокуратуре. Сутулясь, неспешно прошествовал он в приёмную, отмечая каждый свой шаг кивком головы, как сувенирный Будда с тайной пружинкой.

- Ирина, пригласи Чернинова, - распорядился он. Захватив свежую почту со стола секретаря, он вернулся на своё место и, уже не глядя на Матвея, продолжал кивать своим мыслям.

***

- Ну, что тебе показывать? – помощник прокурора Чернинов, довольно непринуждённо управляя прокурорским «уазиком», пристально всматривался чёрными раскосыми, типичными для бурята, глазами вдаль, сквозь не совсем чистое лобовое стекло. Машина петляла по песчаным улицам забайкальского райцентра, а Чернинов всё смотрел на дома, влево - вправо, словно выискивая, что же показывать? - Село наше Магинское - старинное, казачье… Там - Цасучейский бор, здесь – сопки, еще дальше – степи до самой Монголии… В общем, хорошо тут. Центральная Азия, одним словом. До Байкала, правда, далековато. Ветра сильно дуют. Особенно зимой. Да и тепла вот у нас здесь не хватает! - он рассерженно махнув рукой куда-то в сторону, помолчал, затем произнёс, обрадовано вспомнив: - Наверное, тебе надо показать Магинский буддийский дацан...

- Дацан? – отозвался Матвей, встрепенувшись. В его душе шевельнулось, просыпаясь, старое убеждение - человек, так или иначе, приходит к тому, что ему нужно. Его интерес к религии, интерес тайный, осуждаемый его комсомольской совестью, не скидывающей со счетов маячившие в какой-то нереальной дымке, как один из жизненных вариантов, высоты партийной карьеры, начался именно с интереса к буддизму. Возможно, это его совесть пролагала обходными манёврами тропку с интереса к чему-то экзотическому к религии как таковой.

- Думаю, времени ознакомиться со всеми местными

достопримечательностями у тебя еще будет

предостаточно, - после небольшой паузы заверил Чернинов не столько Матвея, сколько самого себя.

Затем, покружив еще немного по селу, он свернул в проулок и остановился у двухэтажного из красного кирпича здания, местного отделения милиции. Оказалось, это совсем недалеко от прокуратуры. Чернинов выскочил из машины, довольно резво для своей внушительной комплекции, поправил и без того сидевший безукоризненно галстук и, мужиковато косолапя, переваливаясь из стороны в сторону, споро направился к зданию милиции. Невысокий Матвей рядом с ним выглядел, как худосочный мавр перед командором испанской эскадры.

Матвей сразу почувствовал доверие и расположение к этому человеку.

Чернинов, еще молодой мужчина, лет тридцати пяти, относился к тем людям, глядя на которых, каждый догадается, что перед ним если не интеллигент, то, во всяком случае, человек интеллектуального труда. Такое впечатление создавалось благодаря утонченным чертам его белого, с гладкой кожей лица, не испещренного морщинами, как это бывает у людей, и в жару и в холод занятых физическим трудом на открытом воздухе; а также пристальному, но в то же время, как показалось Матвею, сочувствующему, всё понимающему взгляду.

Его длинная чёрная прядь прямых волос норовила закрыть правый глаз, совсем по-мальчишески, но с каким-то тонким расчётом, не свойственным для далекого от модных центров жителя.

- Пойдём-ка, я познакомлю тебя с сотрудниками, - его несколько фамильярное обращение не обижало Матвея, а наоборот, может быть благодаря тёплому оттенку в голосе, как-то сразу убирало барьеры в общении. Словно Матвей не приехал только что в чужие края, а вернулся к близким людям. Ему было приятно сознавать свою принадлежность к ним. Это его среда, он один из них, они вместе. Здесь он не один на один с этим миром и ему не приходится занимать круговую оборону, ощетинившись в своей агрессии против всех.

Чернинов провёл Матвея по узким сумрачным коридорам, заглядывая то в один, то в другой кабинет; познакомил Матвея с начальником, с оперативными сотрудниками. После этого Чернинов, не задерживаясь долго в милиции, захватив с собой двух сотрудников, повёз Матвея обедать в столовую передвижной механизированной колонны.

Столовая была небольшая, на три столика.

К их приезду посетителей не было, и Чернинов с согласия заведующей закрыл столовую изнутри на крючок. Затем, когда все уселись за столиком, улыбающаяся повариха, женщина пышная и такая же аппетитная, как и высившиеся здесь горкой на небольшой витрине свежие румяные булочки, подала по-домашнему сдобренные свежей зеленью ароматные, дымящиеся бурятские позы. Матвею они показались просто большими пельменями. Чернинов сосредоточенно, прищуриваясь, разлил по стаканам припасенную бутылку портвейна «Кавказ».

- Знакомься, Матвей, - Чернинов снова, уже более обстоятельно, стал представлять Матвею милиционеров. – Это начальник следственного отдела Белов Александр. Только что переведён сюда из Читы. С повышением. Живёт пока в местной гостинице, ожидает семью. Тебе у него есть чему поучиться. Хотя… - он шутливо погрозил Белову пальцем, оставив фразу недосказанной.

Белов, круглолицый, молодой ещё человек, со снисходительной и несколько легкомысленной, хлестаковской улыбкой, пожал Матвею руку. Уставившись благодушно на поставленный перед ним стакан с рубиновым портвейном, он, польщённый таким представлением Чернинова, произнёс тоном столичного жителя, наставительно:

- Не боги горшки обжигают. Главное – ввязаться в драку.

Несмотря на свою смазливую внешность и некоторую легкомысленность в отношениях с людьми, он был предан своей молодой жене. То и дело он ссылался на свою вечно отсутствующую, но давящую всех своим авторитетом супругу. Вот и сейчас, отставив стакан в сторону, он, опустив вниз глаза, пробормотал по привычке: «Ох, Галка осудит! Осудит!» И задумчиво обвёл присутствующих взглядом, словно оценивая, как и кому ещё перепадёт от его жены. Он не стеснялся рассказывать всем, порой повторяясь, о том, что его жена на момент их первой встречи была дочкой подследственного по одному из находящихся у него уголовных дел. «Конечно же, я дело в отношении своего тестя прекратил! А как же ещё!» Впрочем, в дальнейшем Матвей обратил на это внимание, Белов любил рассказывать избитые анекдоты, выдавая их за реальные истории, в которых он был главным героем.

«Как он верно сказал! «Надо ввязаться в драку!» - подумал Матвей, - и главное, ничего не бояться!» Матвей позавидовал уверенной снисходительности этого, видимо, успешного следователя.

- А это – старший участковый инспектор Болотов Семён, – продолжал Чернинов, поднимая наполненный портвейном стакан. – Все участковые в его подчинении, - Чернинов дружески похлопал свободной рукой по спине, хитро сощурившегося, по-кошачьи довольного, бурята. Его милицейская форма была в избытке сдобрена первоклассной кожей - портупея, не предусмотренные инструкцией ремни, два планшета, кобура, в которой удобно устроился «Макаров». Обычных форменных брюк Болотов не признавал. Галифе. Только галифе, заправленные в высокие, узкие сапоги, до блеска сначала начищенные щёткой, а затем отполированные бархоткой. За Болотовым всегда тянулся шлейф сложного запаха – гуталин, кожа, одеколон. Правда, многим женщинам этот запах нравился. Болотов был одного возраста с Черниновым, но ещё не утратил своей юношеской наивности. То и дело он сообщал окружающим новость: «Кажется, она в меня влюблена! Нет-нет, это точно, она влюбилась в меня!».

- Я думаю, - Болотов счёл необходимым высказать и своё пожелание, - ты станешь настоящим следователем,- и, весело глянув на Чернинова, добавил: - а может быть, скоро и прокурором, если будешь стараться и слушать старших товарищей, - он потянулся к Матвею со стаканом. Матвей с готовностью поднял свой, начиная уже, благодаря всеобщему вниманию, чувствовать себя без пяти минут прокурором.

- Ну! За удачное начало службы! – они все звонко чокнулись стаканами и осушили их, отдав должное недорогому, но, должно быть, качественному напитку.

Болотов проводил долгим взглядом повариху, оставившую у них на столе блюдо со свежей зеленью, и, отдаваясь ощущению послевкусия выпитого, словно он не двухрублёвый портвейн выпил, а пригубил бокал с коллекционным французским вином, сказал задумчиво: «Кажется, она влюбилась в меня!». И его лицо озарилось улыбкой Джоконды.

- Среди нас нет начальника уголовного розыска, - пожалел Чернинов, потянувшись за сигаретами, - познакомишься с ним позднее. - И затем добавил, раскуривая сигарету:

- Вот, Матвей, это всё люди, без которых ты беспомощная фигура. Да, конечно, следователь – лицо процессуально самостоятельное. Но ты должен уже сейчас понять, без уголовного розыска, без службы участковых преступление тебе не раскрыть и до суда дело не довести.

Матвей с поспешностью согласился. Отдаваясь радостному чувству, в немалой степени вызванному действием портвейна, он подумал: «Главное в жизни, - это найти своих!» И он, похоже, своих нашёл!

Закончив с обедом, они подались из столовой на улицу. Выходили не спеша, ленивой походкой. Матвей, дождавшись, когда Чернинов поравняется с ним, произнёс:

- Послушай, Пётр, не смог бы ты одолжить мне сто рублей?

- Сто рублей?! – удивился Чернинов.

- Ну да. Или двадцать, - Матвей был смущён. Он непроизвольно прикрыл ладонью свою бородёнку, словно пытаясь уберечься от ущерба, нанесённого его достоинству этой просьбой. «Вот так, - подумал он с пьяной бесшабашностью. - Один просчёт с легкомысленной растратой денег за один вечер в Свердловске, оставленных матерью на целый месяц жизни, влечёт за собой другой. Приходится, ставя себя в неловкое положение, надо сказать, дискредитируя, занимать деньги на новом месте работы. Может быть даже, ставя крест на успешной своей карьере… Ну, на счёт карьеры - это, конечно, уж слишком. Чего не бывает в жизни…»

Озадаченное выражение на лице Чернинова сменилось улыбкой. Он по-приятельски похлопал Матвея рукой по плечу:

- Что-нибудь придумаем.

И они уехали в прокуратуру.

Деньги Матвею выдали из кассы прокуратуры в качестве аванса.

***

Скучать Матвею, и правда, не пришлось.

За первый месяц службы в должности следователя у него накопилось с два десятка уголовных дел. В том числе и несколько бытовых убийств, которые, впрочем, большой сложности не представляли. Были совершены, как говорят прокурорские, в условиях очевидности. Поэтому у Матвея всё ладилось, и он чувствовал себя уже успешным следователем.

Ему нравилась эта работа; было интересно и поучительно видеть, как люди на изломе своей судьбы, оказываясь ли в роли жертвы, срываясь ли в противостояние с обществом, продолжают жить, отстаивать себя, целостность своей личности и на что-то надеяться в этой жизни. Матвей задумывался, а на что же они надеются? Что же они ещё ждут от своей судьбы, и кто же закладывает в человеке вот это стремление выплыть из круговерти событий и обстоятельств, не пойти ко дну, смиряясь со своей участью?

Разложив аккуратно у себя на столе уголовные дела, он достал свой блокнот, а также авторучку, которой он делал записи только в этом, сокровенном, блокноте. Авторучка была дорогая, заправлялась чернилами и гладко оставляла красивый жирно-синий след.

«Человеку с самого начала даны ориентиры – куда ему необходимо двигаться, - записал Матвей старательным почерком, - но в силу разных причин он ими пренебрегает. Эти ориентиры размещаются в сердце, нет, в душе. А точнее, в самой глубинной её основе. Надо быть человеком духовным, чтобы эти ориентиры выделять своим вниманием, своим внутренним оком. Хотя, я подозреваю, природа этих ориентиров такова, что не заметить их невозможно. Может быть, они для каждого даются по-особому? – Матвей с любовью посмотрел на ровно разложенные на столе, еще хлипкие, но аккуратно прошитые в жесткие корочки тома уголовных дел. В каждом из них лежал тщательно продуманный и красиво отпечатанный на пишущей машинке план расследования. - «Другое дело, - продолжил он свои записи, - каждый решает по-своему, следовать этим ориентирам или нет. В этом и есть выбор человека».

Перечитав написанное, Матвей остался крайне доволен собой.

Тем не менее, несмотря на самостоятельность, которую Матвей так быстро почувствовал, Чернинов постоянно заходил к нему и, дымя сигаретой, интересовался, как идет работа у начинающего следователя.

Чернинов, действительно, был опытным юристом.

В своё время он участвовал в расследовании не одного громкого убийства. Почему он вдруг из Читы перебрался в село - Чернинов Матвею не прояснил. «Это мои родные места, - сказал он Матвею уклончиво. – Становясь более зрелым - чаще начинаешь задумываться об отчем доме». Но тут же, рассказывая о прокуроре Семёнове, как сослали того из Нерчинска за ссору с партийным руководством города, вздохнул, признаваясь: «Все мы тут ссыльные».

Чернинов учил Матвея определять круг вопросов по назначаемым экспертизам; помогал выбирать из сонма экспертных учреждений единственное, нужное; определял объем материалов, представляемых для экспертного исследования.

Нередко Чернинов усаживался вместо Матвея за стол, уставленный томами следственных дел и внимательно изучал составленные Матвеем планы. Склонившись с авторучкой над бумагами, он то кивал одобрительно головой, то похмыкивая, перечеркивал написанное и аккуратным почерком вписывал своё. «Ну, вообщем-то неплохо. Неплохо. Видно, что думал над делом, - поднимаясь из-за стола, сообщал он Матвею. - Но следователь не может бесконечно планировать и только и делать, что размышлять над страницами уголовного дела. Он должен быстро реализовывать этот план, свои размышления воплощать в конкретных следственных, оперативно-розыскных действиях. В чём ты, я вижу, далеко не преуспел. Но ничего, - похлопывал он ободряюще Матвея по плечу. - Справимся!»

Матвей видел – занимается этим Чернинов не по указанию прокурора, а из искреннего стремления помочь начинающему следователю. Конечно, Пётр хорошо знал, как тяжело это - начинать следственную деятельность. И Матвей был благодарен Петру за эту помощь.

Ни один выезд Матвея на труп не обходился без сопровождения Чернинова. Пока все случаи сводились к одному – их неожиданному визиту на похороны. Местное население умудрялось быстро подготовить своих умерших родственников к последнему прощанию, обходясь без бюрократических проволочек. В таких случаях следователю всегда полагалось вынести свой вердикт – а не таится ли в такой смерти криминал? Матвей обводил беспокойным взглядом прячущих глаза родственников, растерянно останавливаясь взглядом на хитром лице старушки, укутанной в гробу в саван. Она много чего смогла бы рассказать об этом мире, о своей семье. Но в последний, завершающий этап своей жизни она прикидывалась, показывая всем, что на этом свете важнее козявок в собственном носу ничего нет. Матвей мысленно реконструировал в своём сознании сцены страшного убийства и уже подыскивал взглядом, кто помог бы ему вытащить из гроба покойницу для тщательного освидетельствования, а если понадобится, и экспертизы. Но Чернинов в таких случаях обычно, бегло окинув взглядом окружающую обстановку и перекинувшись тихо несколькими словами с одним-двумя присутствующими, не нарушая атмосферы торжественного действа последнего прощания, уводил Матвея. «Здесь всё ясно» - говорил он Матвею. – Потом оформишь протокол». Матвей, памятуя критические высказывания прокурора в отношении своего помощника, начинал сомневаться – а не слишком ли Чернинов упрощает всё?

Но вот как-то, в конце последнего рабочего дня недели, Матвей уже складывал в сейф тома уголовных дел, собираясь уходить, секретарь вызвала его к прокурору.

Когда Матвей вошёл в кабинет к Семёнову, тот поспешно убрал в ящик стола пистолет. Однако пустая обойма и патроны, россыпью лежавшие на столе, остались на виду. Коротко поинтересовавшись, как идёт расследование по имеющимся делам и довольствуясь кратким ответом Матвея, прокурор сообщил:

- На свалке обнаружен труп новорожденного с признаками насильственной смерти. Похоже, убийство. Тебе, Матвей, предстоит большая работа. Чернинова я направляю с тобой. Это первое твоё серьёзное дело. – Он испытующе посмотрел на Матвея.- От того, насколько ты справишься с этим делом, зависит вся дальнейшая твоя прокурорская карьера.

Проводив взглядом Матвея, он задумчиво провёл ладонью по зелёному сукну стола. Стол был точно такой же, какой был у него в своё время в Нерчинске.

***

Свалка располагалась в степи, в двух километрах от Нового посёлка, в широкой и глубокой балке. Здесь уже неслышно было лая собак, вторящего им мычания коров, стрёкота мотоциклов. Да и самого села из балки уже не было видно. Только краснела в закатном солнце пагода дацана, а ещё дальше, на горе в старом Магинском – розовел кирпичной кладкой строящийся православный храм. Самые высокие строения в селе.

Здесь же, на свалке всё окуталось тишиной. Смирно сидели, завершая пирамиды мусора, сытые и сонные вороны, много повидавшие на своём веку. Где-то вдали, плавными точками, меняли к надвигающейся ночи свою дислокацию степные орлы. Отара овец послушно, под присмотром настороженных овчарок, перетекала по степи на ночлег в своё степное стойбище. Во всём этом было разлито умиротворение.

Магинское было значительным представителем человеческой цивилизации, но всё-таки представителем ленивым. Поэтому свалка за лето успевала стыдливо прикрыться зелёными лопухами, а где-то и молодой порослью черёмухи, занесённой порывами ветра со стороны реки.

Чернинов, Матвей и несколько милиционеров внимательно исследовали свалку и подъезды к ней.

Складывая находки в специально приготовленный пакет, Чернинов ворчал:

- Вот почему бы не закопать труп у себя в огороде, а? – Нет, нам надо обязательно переться через всё село, через всю степь – на свалку. Безумие какое-то!

Выпрямившись, он посмотрел на Матвея.

- Действительно. Странно, - пробормотал Матвей, не зная, что добавить к этому.

Осмотр места происшествия наряду с множеством самых различных и, скорее всего, не имеющих отношения к делу предметов, дал в распоряжение следствия покрывало, в которое был завернут новорожденный, несколько хлопчатобумажных салфеток, тесёмку из голубого шелка, которой был перетянут пластиковый пакет с трупом ребёнка.

Когда уже стало темнеть, они вернулись в прокуратуру.

- Ну, что-ж, приступим,- Чернинов, натянув на свои холёные белые руки резиновые медицинские перчатки, внимательно стал исследовать эти вещественные доказательства, разложенные на столе в кабинете следователя. Стол Матвей предварительно застелил старыми газетами. Глядя на Чернинова, Матвей, вооружившись лупой, так же пытался найти какую-нибудь зацепку.

Осмотрев внимательно покрывало, Чернинов снял с него пинцетом несколько ворсинок, какую-то ниточку. Матвей упаковал найденные вещественные доказательства в конверт.

- Назначим по ним криминалистическую экспертизу, но уже в дальнейшем, когда фигурант в деле появится, - пояснил Чернинов Матвею.

Затем, внимательно посмотрев на Матвея, Чернинов добавил:

- Ты знаешь, сколько мусора мне на своем веку пришлось перелопатить? Свалки, отхожие места, клоаки человеческого общежития. Если ты считаешь, что всё это будут делать рядовые оперативники, милиционеры, а тебе останется лишь покуривать трубку в белой рубашечке и галстуке в своём удобном кабинете, да мыслить дедуктивным методом, то, значит, ты имеешь поверхностное представление о нашей работе.

- Да нет, я по-другому и не представлял себе свою работу, - поспешил заверить Чернинова Матвей. Он был подавлен видимым объёмом малоинтересной работы и отсутствием какой-нибудь перспективы по делу. Только какие-то тряпки, мусор. «С чего, с кого начинать поиск убийцы? – вертелось у него в голове.

Чернинов, отведя руку с дымящейся сигаретой в сторону, сощурился, оценивая искренность ответа Матвея, и обратил свой взгляд на стол с вещами.

Осмотр салфеток позволил обнаружить на одной из них вышитые зелёной ниткой инициалы «А» и «А».

- Ну, если это не залётная птица, ей от нас никуда не деться! – повеселел Чернинов. Сняв перчатки, он аккуратно стал упаковывать вещественные доказательства.

- Жаль ребёночка, - произнес он после некоторого молчания. – Здоровый, нормальный. Не дала ему мамаша узнать, что такое жизнь.

« А такая уж ли это бесспорная ценность - жизнь? – думал устало Матвей. Уже был десятый час вечера. А они ещё даже не ужинали. – «Сейчас жизнь – завтра нежизнь. Одна жизнь уйдет, придёт другая…»

Эта мысль позволила ему ночью, когда он остался один, а сон был перебит этим затянувшимся выездом на происшествие, записать в своей книжке: «Всё в природе, что перед нашими глазами, подсказывает о наличии во всём цикличности, о каком-то всеобщем законе повторяемости. И вообще, если глядеть в упор – можно различить одно, другое, третье… Но, если охватывать всё происходящее отстранённым взглядом, как бы в целом, то можно увидеть только бесконечность. Бесконечность, в виду которой ни жизнь человеческая, ни его смерть самостоятельного значения не имеют».

А сейчас Чернинов, продолжая упаковывать вещи, произнёс:

- Я знал одного следователя в Читинской областной прокуратуре, - он, повернулся к Матвею, - который застрелился из-за своей жены. Хороший был парень. Но никак не мог сладить с женой. И бил её, и по-хорошему пытался. Никак мир их не брал. И вот как-то поколотил её хорошенько, уча уму-разуму, рёбра сломал. А она возьми, да заявление на него в прокуратуру настрочила. Что называется, сор из избы вынесла. Дело возбудили против него уголовное. Мужика, видимо, это достало – застрелился. Меня это тогда здорово проняло. Знал я его; на семинарах следственных постоянно общались. Весёлый он был, какой-то жизнерадостный, несмотря на эти вот семейные неурядицы. Когда узнал я всё это, отошёл в угол своего кабинета и вот так прислонился к стене, заплакал, - Чернинов отошёл в угол кабинета и показал, как он прислонился тогда к стене, закрыв глаза рукой. - Жена с двумя маленькими детьми осталась. Вот такие встречаются стервы, - вздохнул Чернинов. – Здесь вот взяла и утопила пацана. Ну, не хочешь воспитывать – оставь другим!

Матвей убрал упакованные вещественные доказательства в сейф, радуясь окончанию работы: «Если у человека в этой жизни нет радости, - подумал он, - человек неминуемо будет стремиться уйти из этой жизни. Осознанно или неосознанно. Но опять же, из чего он почерпнёт эту радость в жизни? Только из иллюзий. Он сам придумает их, чтобы испытать радость. Как ни странно, но на плаву человека удерживают только его иллюзии. Когда человек их утрачивает, он должен утонуть».

***

Утром, собираясь на работу, Матвей стоял перед зеркалом и задумчиво оглаживал пятернёй свою бороду. Она не стала ни гуще, ни длиннее. У него даже начало зарождаться сомнение в её уместности. Борода только подчёркивала его молодость, но не делала ни солидным, ни мужественным. На столе, на электрической, плитке насмешливо пофыркивал чайник.

Меланхолично размешивая ложечкой сахар в чайной кружке – он всегда насыпал его в чай от души - Матвей по привычке обратился своим мысленным взором назад, в свои сновидения. Хвост этих снов, как последний вагон стремительно уносящегося в даль поезда, смутно мерцал в сознании, обещая Матвею какие-то подсказки в выводах о прожитом.

Когда он, уже было, совсем нащупал какой-то ускользающий образ, в дверь постучали.

В номер зашёл Белов, начальник следственной части милиции. Он жил в соседнем номере и периодически забегал к Матвею покурить.

- Вот смотри-ка, - нёс он в вытянутой руке две сигареты, - стрельнул. Он и Матвей покуривали только от случая к случаю, понуждая друг друга при встрече к этому занятию, «стрельнув» у кого–нибудь сигаретку.

Они закурили. Белов стал мечтать:

- Вот наберу полный штат следователей, покажу им, что от них требуется, и всё, как состав по рельсам, само пойдет в нужном направлении.

Белов занимал единственную действующую должность в своей следственной части. Генерал без солдат. Две имеющиеся ставки следователя были свободны. И он чувствовал себя завидным женихом, за которым бегал целый сонм невест. Он же не спешил с выбором, примеривался как снайпер, уже выполнивший основной свой долг и теперь уже для души, с удовольствием, облюбовывал себе через прицел новую цель, не спеша нажимать на спусковой крючок.

- Переходил бы ты ко мне, - предложил он Матвею. – У меня ты быстро научишься всем следственным премудростям. Звёздочки на твои погоны будут прилетать одна за другой. А в прокуратуре…- он пренебрежительно махнул рукой, - ты мхом зарастёшь. – Это была ещё не основная тема, а лишь завязка для его любого с Матвеем разговора. Белов и не ждал от Матвея утвердительного ответа на это своё предложение.

- Вот домой взял, поработать, - сказал он, показывая Матвею томик уголовного дела. Он сел за стол и подозвал Матвея.

- Смотри, - говорил он, - какая метаморфоза прослеживается по делу. – И он показал первый документ.

- Явка с повинной. Преступник задержан по горячим следам. Жертва, пожилой мужчина, не приходя в сознание, скончался в больнице. Его соседи показали нам на его собутыльника. Опера с пристрастием поработали с ним – и вот чистосердечное раскаяние – сам пишет, как колотил спьяну своего товарища табуретом по голове. Но вот, пока дело передаётся от оперов к следователю, проходит какое-то время, 2-3 дня. Менты потеряли бдительность, не спешат, дело раскрыто. Но рано радуются. Преступник опомнился, посидел в камере, пришёл в себя и на первом допросе заявляет, что оговорил себя под давлением наглых оперов. Следователь смотрит и вдруг видит, что объективно-то по делу ничего нет. Никаких доказательств, ни свидетелей. Всё строилось только на явке с повинной, на его признательных показаниях. И вот дело попадает в таком виде ко мне. Что делать? Как вернуть его на путь признания? Что бы ты сделал, Матвей?

- Поместил бы его в пресс-хату, чтобы его там изнасиловали, - пошутил Матвей серьёзным тоном, показывая свою осведомлённость. Он кое-что уже слышал о подобных способах давления на подозреваемых.

Коротко взглянув на Матвея, Белов произнёс:

- Далеко пойдешь. Но этим методом пользуешься обычно как исключительным. А потом – не всегда и не всех им проймешь. Я делаю проще. Беру чистый бланк протокола допроса, переписываю в него явку с повинной, завершаю протокол стандартной фразой: «С моих слов записано верно…» и иду к жулику. Допрашиваю его, исправно пишу галиматью, которую он несёт, выгораживая себя, но в нужном месте останавливаюсь и также завершаю протокол стандартной фразой: «С моих слов записано верно…». Даю ему возможность тщательно ознакомиться с протоколом. Сам же тем временем начинаю ходить по кабинету туда-сюда, мельтешить. Делаю попытки наставить его на путь истинный и при этом незаметно подменяю протокол допроса, и он у меня подписывает мою домашнюю заготовку, в которой он в соответствии со своей явкой с повинной признаётся в преступлении. А явка с повинной плюс протокол допроса с его признанием – это уже что-то!

Матвей невольно рассмеялся от такой находчивости. Белов ему нравился. Ненамного старше его, Матвея, а уже начальник следственной части. Расследовал сложные дела. И ни сколько не кичится своей должностью, держится с ним, как с равным.

- Да, - сказал Белов несколько обиженно, уже стоя у выхода – зато преступник находится там, где ему положено – в тюрьме. И улыбнувшись, добавил: - и у меня показатели раскрываемости на высоте. Так-то, Матвей. Посмотрим, как вы с Черниновым этих детоубийц найдёте и расколете!

Сделав рукой прощальный жест, примерно такой же, какой делал фюрер, выходивший на трибуну, Белов ушел.

***

Сразу после этого Матвей вместе с Черниновым поехали в женскую консультацию, сделали выборку по медицинским документам и установили, что в селе было пять женщин, которые могли бы родить ко дню совершения преступления. Обследовали они также и больницы с целью установления пациенток, поступивших на излечение с возможными осложнениями после родов или абортов.

- Ты должен знать, - говорил оживлённо Чернинов. Он, как гончая, почуявшая дичь, готов был к броску, - интересующие нас события всегда каким-то образом отображаются в сознании и памяти людей. Они отражаются так же в самых различных учётных журналах, картотеках, документах медицинских учреждений, торговых и промышленных предприятий, в старых уголовных делах. А получаем мы эту информацию своими ножками. Проводим поквартирно-дворовой обход в поисках очевидцев, рассылаем запросы в информационные центры, на предприятия, в организации; опрашиваем граждан и так далее и так далее… Черновая работа, одним словом.

- А как же дедукция?

- А ты что думал? Выполнил механически этот комплекс действий и преступление раскрыто? Да, к сожалению не редко следователь, шаг за шагом, производит, как робот, эти оперативно-следственные действия; а потом приостанавливает дело, оставляя нераскрытым преступление, и бросает его пылиться в сейф. Получает зарплату и с чистой совестью и холодным сердцем берется за новое дело. О том, что у человека есть какие-то мозговые извилины, которые надо хотя бы иногда напрягать, анализируя добытые материалы, такой следователь не знает. Клерк самого дешёвого пошиба. Акакий Акакиевич, который способен только красиво переписать бумажку. Но тот хоть любил своё занятие!

Чернинов замолчал. Видимо, отдавая должное старому гоголевскому герою.

- Когда я работал в Чите, - продолжил он затем, выходя из больницы и направляясь к машине - то обычно поручал такую работу оперуполномоченным. Это их хлеб. Я же только работал с теми людьми, которых они вычисляли.

Он махнул Валентину: - Поехали во вторую поликлинику!

- Вообще-то, - сказал он, глядя в окно и пожёвывая зачем-то спичку - любое убийство, совершенное в условиях неочевидности, требует создания оперативно-следственной группы. Ты, следователь, главный. Определяешь тактику и стратегию поиска, планируешь оперативно-следственные действия. А члены твоей группы, оперуполномоченные, участковый инспектор, ну вот и я, приданный тебе на подмогу помощник прокурора, у тебя на подхвате. Ну, над тем, чтобы это все оформить процессуально, мы с тобой отдельно подумаем. Вечером, в кабинете.

Сейчас же мы знаем, у нас тут всего две больницы, да одна консультация. Сведения, которые мы ищем, очень важны, поэтому мы с тобой сделаем сами эту работу.

Матвей был доволен. Он в деле, он включён в эту жизнь и совершает что-то важное. В то же время Матвей понимал, что он больше следует воле Чернинова, чем сам определяет линию своего поведения. Сам он, пожалуй, не смог бы наполнить свою жизнь вот этими бессмысленными на первый взгляд, ничего не значащими визитами, запросами справок и документов. Ну ладно, у них цель – поиск преступника. Цель обозримая, близкая. Но большинство людей и не видит своей цели – также делают что-то, выполняют, начинают, заканчивают и снова начинают, а ради чего, по-большому счёту, и не видят. Просто не могут остановиться, запущенные кружиться волчком кем-то невидимым. Да ждут дня получки.

Матвей подумал: «Почему человек не может выдерживать «ничегонеделанье», бездействие? Почему для него тягостна пауза в смене его переживаний, ощущений? Речь не о той чистой паузе в переживаниях, которая доступна только йогам. Даже обычное отключение человека от стандартного набора переживаний и ощущений для него тягостно, а порой и невыносимо. Человек сразу принимается что-то делать - жевать, курить, пить спиртное. Может быть, сказывается страх человека перед смертью? Поскольку такая пауза очень сильно напоминает смерть. А может быть, это вызвано обыкновенной слабостью человеческой психики? Ведь для того, чтобы выйти из бурного потока повседневных дел и переживаний на тихий берег созерцательности, необходимо приложить какое-то душевное усилие. Гораздо проще постоянно плыть

по течению. Перепрыгивать из одного события в другое, пусть они будут даже совсем незначительными».

***

Собранная информация вывела их на Антонову Анастасию, одинокую женщину двадцати девяти лет, работающую паспортисткой в милиции.

- Эту Настю я хорошо знаю, - задумчиво произнёс Чернинов, вспоминая, видимо, какие-то давние события. Он уселся на край стола в кабинете Матвея и достал сигарету. – Эта такая женщина, что от неё всего можно ожидать. И голыми руками её не возьмешь. Здесь не один к ней клеился. Девка-то ничего, симпатичная. Сам увидишь. Но вот в прошлом году закрутила она тут роман с начальником ГАИ капитаном Бадмаевым. Так тот, бедолага, потом не рад был. Не знал, куда спрятаться от неё. Ухитрился как-то стравить с Настей свою жену, так и отбился от неё.

Чернинов закурил, прошёл к окну. – Ты вот что, Матвей. Вызови-ка Антонову к себе на допрос с другими женщинами и на одно время. Сразу допрашивать не спеши. Как насидятся в коридоре, допроси Антонову первой. Подробно, детально, но заинтересованности не показывай. Пусть думает, что она одна из многих женщин и допрос формальный. Затем отпусти её.

Глянув на Матвея, он добавил:

- Путь к истине бывает порой довольно извилистым.

Удаляясь к себе в кабинет, Матвей подумал:

«А что такое истина? И вообще, можно ли прожить без неё? Видимо, каждый по-своему решает этот вопрос. А в чём для меня заключается истина? Точнее, куда я отправлюсь в поисках её? Ведь правильнее будет сказать, что каждый сам определяет, куда направляться в её поисках. А не в чём она заключается».

После того, как Антонова и ещё три женщины, пришедшие на допрос, просидели в коридоре у его кабинета около часа, порядком истомившись, он пригласил Антонову в кабинет. Это, действительно, была симпатичная молодая женщина. Тёмные волосы были увязаны сзади тугим пучком, подчёркивая контуры бледного лица. Карие, немного раскосые глаза наводили на догадку, что Антоновы жили среди бурят довольно долго и успели заиметь среди них родственников. На ней было длинное тёмное платье, туфли на невысоком каблуке. Её можно было назвать красивой, если бы не её болезненно пристальный, словно исподлобья, взгляд. Матвею он показался неприятным. Он старался избегать контактов с такими людьми. Люди с таким взглядом, как правило, любят всё драматизировать и способны из любой мелочи сделать большую проблему. Так он подумал об этой женщине, хотя у него самого опыта общения с женщинами практически не было. Своё суждение о ней он построил скорее вдохновлённый прочитанной литературой, а не на своём жизненном опыте.

Матвей как мог, подробно допросил Антонову. Женщина пояснила, что несколько месяцев назад она была вынуждена прервать беременность. Кто помог ей в этом – пояснить отказалась наотрез. «Плод закопала в своем огороде» - записал Матвей и сам подивился, как жутко читается это фраза даже в следственном протоколе.

Зафиксировав в протоколе допроса все эти обстоятельства, Матвей отпустил Антонову. Остальных явившихся женщин, допросив кратко и формально, также

отпустил.

После этого к нему в кабинет, как Яго из-за портьеры к замученному сомнениями Отелло, явился Чернинов. Он внимательно ознакомился с протоколом, дымя сигаретой. Затем положил протокол допроса на стол, стряхнув сигаретный пепел с галстука.

- Ты уж, действительно, совсем формально её допросил. Имей в виду, Матвей, завтра она уже забудет то, что наговорила тебе сегодня. А что-то сознательно скорректирует. Задай ты ей больше уточняющих вопросов, мы смогли бы в ходе следующего допроса уличить её во лжи. Она бы у нас поверила - мы ложь, выдумку не проглатываем. Мы её заставили бы говорить правду! А так у нас в дальнейшем будут ещё одни показания, просто уточняющие прежние.

Бросив на Матвея быстрый взгляд, не обиделся ли, продолжил:

- Допрос для нас, следователей, основной, пожалуй, после осмотра места происшествия, источник получения доказательства. То, что ты сможешь выжать из него и определит дальнейший ход дела. Это не просто беседа, разговор, вопросы. Это, прежде всего, целенаправленный поиск. Поиск истины, которая должна быть найдена. Вот в чем специфика следствия. Здесь истина обязательна будет найдена. И даже срок для её поиска установлен законом – два месяца. Ну, а если ты сам не знаешь, что ты ищешь, что хочешь от конкретного допроса, то, разумеется, ничего и не получишь. Так, бессистемно заданные вопросы и расплывчатые ответы. А начиная допрос, ты уже должен предполагать, какой тебе нужен его итог.

С появлением такого благодарного слушателя, каким оказался Матвей, Чернинов, похоже, осознал, какой, оказывается, длинный жизненный путь уже за его плечами. И как давно он сам был начинающим следователем!

Он выпустил через нос к потолку струйку синеватого дыма и задумчиво проследив за ней взглядом, снова обратился к протоколу.

- Сейчас у неё был бы девятый месяц беременности, прерывание беременности она сделала, по её словам, на двадцатой неделе. Обследование у гинеколога покажет, насколько правдивы эти её утверждения. Затем она должна указать нам, где спрятала плод. Обыск в её квартире тоже нам может кое-что дать. Как правило, салфетки, которые мы обнаружили, покупают не поштучно, а небольшими партиями. У них есть свой орнамент, да и ткань должна быть одна, если они из одной партии.

- Вот у Бадмаева проблемы сейчас возникли, - усмехнулся Чернинов, как показалось Матвею, злорадно. - Покруче, чем у того моего Читинского приятеля, который пустил себе пулю в лоб… Ну, всем этим мы займемся после заключения гинеколога. Сейчас же подождём, к кому Антонова побежит после допроса. Я распорядился, чтобы уголовный розыск проследил за ней, - пояснил он Матвею.

– Она не могла одна утопить ребёнка. Как правило, женщина сразу после родов находится в состоянии шока. Такое, как помнишь, заключение дал судебно-медицинский эксперт. Поэтому, думаю, без соучастников здесь не обошлось.

Матвей вздохнул и вспомнил слова Чернинова об извилистом пути к истине. Подумал: «И всё-таки я убежден, что истину не найдешь в этом внешнем мире. Истина - идеальная ценность и её надо искать в другом, не в этом реальном мире. Чем ближе я подхожу к своему концу, тем ближе я к Истине. Но окончательно я познаю истину только в самом конце, в момент своей смерти. Так мне кажется. И сейчас, за предстоящие два месяца, им предстоит не истину установить по уголовному делу, а всего лишь один из бесчисленных фактов этого внешнего мира. А что стоит за ним, скорее всего – не знает никто. Даже сама женщина, совершившая это убийство».

***

Антонова находилась в послеродовом состоянии. Это показало обследование у гинеколога.

Чернинов решил, что сейчас самое время провести обыск в её доме.

Антонова жила в Новом посёлке. Её огород прямиком выходил на буддийский дацан. Их разделяла только площадь размером с футбольное поле. Когда-то здесь, действительно, было футбольное поле, принадлежавшее расположенной неподалёку школе. Сейчас же на бывшей спортивной площадке разместилась автостанция в виде крытой веранды. Для ожидавших своего автобуса пассажиров она служила наблюдательной площадкой. Отсюда они молча смотрели на такое непривычное взгляду местного жителя зрелище, как пагода буддийского дацана. Непривычное, несмотря на его долгую историю.

Буряты появились в Магинском 150 лет назад. Несколько сот бурятских семей, компактно проживавших у монгольской границы, были переселены сюда после того, как на их родине ссыльный декабрист Ванцовский из Нерчинского завода, разъезжавший в округе по служебной необходимости, открыл месторождение редкоземельных металлов. Царское правительство, а затем и советское, успешно эксплуатировали это месторождение, выселяя не занятых на производстве местных жителей. Так в Магинском появились буряты, а вместе с ними и первый лама. Правительство, лишившее их отчего дома, помогло им со строительством дацана, компенсируя тем самым свою вину перед ними.

Несмотря на свой интерес, Матвей никак не мог выбрать время посетить дацан. Возможно, ему не хватало смелости выйти из одного измерения и перейти в другое. Вот и сейчас он уже совсем рядом, но ему предстояла работа.

В ходе обыска в квартире Антоновой были обнаружены салфетки, аналогичные по внешнему виду тем, которые были найдены с трупом новорожденного. Но эти были без вышитых инициалов. Имелся тазик, в котором могло быть совершено утопление ребёнка. В то же время, сотрудники милиции перерыли весь огородик, прилегающий к дому Антоновой, но ничего, что могло напоминать останки ребёнка, о котором говорила Антонова, обнаружить не смогли. Антонова же продолжала настаивать - она прервала беременность и захоронила плод в своем огороде. Место может указать только приблизительно, с погрешностью несколько метров.

- Ну что-ж, пора её закрывать, - заключил Чернинов, когда все эти действия к исходу дня были завершены. Он был удивительно спокоен, как будто всё шло так, как он и предполагал.

Поймав вопросительный взгляд Матвея, он пояснил:

- Не всегда арест вызван тяжестью преступления. В плане тактики арест оказывает мощное психологическое воздействие на подозреваемого. У него складывается впечатление о наличии у следствия важных доказательств его вины.

Судя по всему, Чернинову нравилось поучать Матвея. И он продолжал:

- И наоборот. Не задержи мы её сейчас, она посчитает, что мы ничем не располагаем против неё; почувствует себя уверенной, воспрянет духом; у неё появится надежда избежать ответственности, что позволит ей активнее оказывать противодействие следствию; и нам уже сложнее будет поломать её. Я имею в виду - её волю к противодействию.

Чернинов пристально, недобро понаблюдал с минуту за милиционерами, которые бросили свои лопаты и подпирали широкими спинами покосившийся забор, вертя при этом головами в разные стороны, как бестолковые ландскнехты, потерявшие своего командира. Начальник уголовного розыска уже вторую неделю решал в Чите вопросы о своём переводе в город, поэтому его подчинённые, почувствовав вольницу, как вьюны в холодной речной воде, ускользали из-под власти Чернинова. А если исполняли его поручения, то исключительно, как они сами считали, по своей доброте душевной.

- Ты, Матвей, поезжай с Валентином в прокуратуру, подготовь необходимые документы для задержания Антоновой.

Чернинов раскурил сигарету, продолжая хмуро следить за милиционерами. – А я вернусь с понятыми в дом и на месте попытаюсь добиться от Антоновой, чтобы она показала в огороде конкретное место, где, как говорит, она закопала плод.

Он усмехнулся: – Ишь, какая умная! «Точно не помню»! Зафиксирую отрицательный результат и вместе с ней приеду в милицию, минут через сорок. Ты с необходимыми документами жди меня там.

Только Матвей отошёл от дома Антоновой, как увидел старшего участкового Болотова. По заданию Чернинова Семён обходил соседние дома с целью выявления возможных свидетелей.

Болотов до службы в Магинском работал участковым в Сретенске. Говорят, в своё время он написал рапорт о направлении его в Афганистан. Его рапорту дали ход, отправили Семёна сначала в Советскую Среднюю Азию. Там он наслушался, видимо, из первых уст о боевых действиях в «горячей точке». И уже непосредственно перед переброской в Афганистан - подал второй рапорт. Он передумал совершать подвиги и его вернули обратно. Дома, в Сретенском РОВД, офицерский коллектив выразил ему недоверие, и Семён вынужден был поменять место работы. Так он оказался в Магинском.

Знал Матвей и другую о нём историю. Из Магинского изолятора временного содержания сбежали четверо арестованных, прибывших накануне из Читинского СИЗО для проведения следственных действий. Побег был устроен просто и, скорее всего, спровоцирован халатностью самого милиционера, охранявшего заключённых. Бдительность постового была усыплена долгими годами службы в изоляторе без чрезвычайных происшествий, а также шутками, прибаутками, анекдотами арестованных, которыми они щедро забавляли милиционера во время оправки - вывода арестованных в туалет. В ходе этого мероприятия постовой, пренебрегший требованиями безопасности и не заручившийся предварительно помощью милиционера из дежурной части, был преступниками связан и помещён в камеру на их место. При этом один из беглецов не пожалел своего носка для кляпа постовому. Забрав пистолет милиционера, четверо преступников беспрепятственно покинули здание милиции. Погоня организована была не сразу – только когда обнаружили распахнутые двери изолятора. Жулики успели добраться до Цасучейского бора и затеряться в нём. Вот тут Болотову и повезло. Пока погоня пошла по ложному следу, он откололся от всех и направился в другую сторону. В конечном итоге вышел из соснового леса, держа на мушке пистолета всех четверых преступников. Поощрён был за это руководством милиции денежной премией. Как удалось ему это сделать, не убив никого из участников побега – осталось до конца неясным. На расспросы Болотов отвечал лишь загадочной улыбкой, да фразой: «Пятнадцать лет службы в МВД – чего ты хочешь?»

- Ну что? Нашли что-нибудь? – Болотов стал задавать вопросы, ещё не поравнявшись с Матвеем. Не получив положительного ответа, он раскрыл одну из своих планшеток и достал исписанный лист бумаги. Протянул его Матвею. - Вот данные о соседях. Никто ничего не видел, не знает. Единственное – могут подтвердить факт беременности у Антоновой. Но это ты и без них знаешь. Но вот есть одна интересная информация – стоит её тебе хорошенько проверить – в последнее время зачастила что-то к Антоновой продавщица из книжного магазина, Рыбакова Нина. Такая же одинокая баба. Думаю, она много интересного сможет тебе рассказать.

И уже прощаясь, Семён добавил с улыбкой: - Смотри, не забудь меня, когда станешь прокурором!

Матвей поспешил к стоявшему у автостанции прокурорскому «уазику». Там их ждал Валентин.

Это был хитрый прокурорский шоферюга. Сын у него учился в каком-то престижном пожарном училище, не то в Москве, не то в Ленинграде. Возможно поэтому Валентин посматривал на всех прокурорских как-то снисходительно, свысока, как на безнадежных провинциалов. Постоянно ворчал и отпускал, как ему казалось, остроумные шуточки и меткие, ехидные замечания. Сейчас, дожидаясь их у автостанции, он делал на скорую руку ревизию агрегатов под открытым капотом. Даже после кратковременных самостоятельных поездок Чернинова за рулем автомашины Валентин сокрушённо начинал просматривать рулевые тяги, сцепление, что-то ещё. Иногда он высовывался из-под капота и бросал в ту сторону, куда ушёл Чернинов, яростные взгляды. Глаза у Валентина были чёрные, пронзительные. Сухощавое, смуглое, с тонким и крючковатым носом лицо таило в себе что-то восточное. Возможно, так и должен был выглядеть потомок казака. Матвея он пока никак не воспринимал. Едва-едва замечал.

- Валентин Петрович, надо бы в прокуратуру, - обратился к нему Матвей.

- В прокуратуру, в прокуратуру, - проворчал Валентин, с шумом захлопывая капот и усаживаясь за руль. – Мы уже не можем шага без машины сделать. А на то, что она сыплется и скоро совсем без машины останемся – всем плевать! Носятся туда-сюда! Зачем, почему – сами не знают!

Испытывая неловкость за всех плюющих на прокурорскую машину и за собственную бестолковость, Матвей подумал: «Основные, главные события происходят в другом мире. То, что происходит сейчас со мной здесь, в «реальном» мире – слабое отражение этих событий. Однако и этот мир, каким – то образом, воздействует на тот, «невидимый». При этом, чем больше действующее лицо поглощено действием одного мира, тем менее доступен ему в восприятии другой мир». Когда подъехали к прокуратуре, Матвей с облегчением покинул ворчавшего Валентина. Вздохнув, он заключил цепочку своих размышлений: «Думаю, что существуют пограничные ситуации, когда действующему лицу доступны оба мира». И, томимый незавершённостью своих размышлений, отправился в прокуратуру, готовить постановление о задержании Антоновой.

Казалось бы, Антонова своё задержание восприняла спокойно. Её волнение выдавало только то, что она беспрестанно, пока Матвей и Чернинов сидели в дежурной части и заполняли протокол задержания, отпускала едкие замечания собравшимся мужчинам.

- Ну, налетели! – говорила она с горечью, усмехаясь. – Нашли преступницу. Какие вы всё-таки бездари! Тратите время на одинокую, беспомощную женщину. Это вместо того, чтобы ловить настоящих преступников!

Она поводила глазами по просторному помещению дежурной части, видимо, в поисках сочувствующих.

Сотрудники милиции отводили в сторону глаза, не желая встречаться с ней своими взглядами.

Поняв, что сочувствующих себе она здесь не найдет, женщина примолкла. Она сидела тихо, как уставший журавль на болоте. Только когда в дежурную часть заглядывал кто-то из сотрудников милиции, она вскидывала на него свой ищущий взгляд. Но и тут не находила поддержки.

Матвей, глядя на неё, посочувствовал - каково ей сидеть здесь в роли задержанной преступницы, среди, в общем-то, своих коллег!

Когда задержание было оформлено, дежурный, чувствуя себя перед Антоновой виноватым, повёл её вниз, в подвал, где размещались камеры временного содержания.

Матвей и Чернинов последовали за ним. Матвей с опаской и любопытством спускался по крутым каменным ступенькам в подвал – в сыроватое, как подземелье, помещение, со специфическим неприятным запахом дешёвого табака и годами не выветривавшегося человеческого пота. Чернинов спускался вальяжно, как важный правительственный чиновник по трапу самолёта к толпившейся внизу в радушных и заискивающих улыбках местной региональной элите. Только ждали его не просто как дорогого гостя, а как человека, который взялся решать, определять чужие судьбы - с надеждой. В таких вот помещениях происходили его схватки, психологические поединки с подследственными.

- Прежде чем начинать допрос подозреваемого, - сказал он, слегка повернув голову в сторону Матвея, спускавшегося следом, - надо оценить следственную ситуацию. А правильно сделать это позволит анализ всей информации, которая у нас имеется относительно преступления и личности самого подозреваемого. Тут мало использовать свои криминалистические знания, дедукцию. Важно, чтобы были задействованы и твой жизненный опыт и твоя интуиция.

Он надавил на кнопку вызова постового.

- Понимаешь, - продолжал Чернинов, постоянно выдавая продолжительные и громкие звонки, как ребёнок, дорвавшийся до игрушки, - правильно оценить ситуацию, имеющуюся доказательственную базу – ещё недостаточно. Надо уметь глазами подозреваемого взглянуть на сложившуюся обстановку и предвидеть его реакцию на твои вопросы. Для этого требуется изучить предварительно личность подозреваемого; ну и иметь всё-таки немного воображения, чтобы суметь поставить себя на его место, рассуждать за него, представляя, как он будет воспринимать то или иное доказательство.

***

Дождавшись привода задержанной Антоновой в следственный кабинет, Матвей разложил аккуратно на столе бланки протоколов следственного действия. Предваряя допрос, он записал, как полагается, со слов задержанной, её анкетные данные. Чернинов в это время энергично похаживал по кабинету, с удовольствием покуривал сигарету и живо поглядывал на Антонову.

- Вы подозреваетесь в совершении убийства новорожденного – произнёс Матвей вдруг дрогнувшим от волнения голосом. - Что скажете по этому поводу? – он бросил искоса взгляд на Чернинова.

- Скажу, что я не совершала преступления, - спокойно и зло ответила Антонова. - Она обернулась к Чернинову и на некоторое время задержала на нём свой холодный, изучающий взгляд. – Беременность у меня была прервана на двадцатой неделе.

- Хорошо. – Матвей успокоился и вполне официально, как опытный следователь, продолжил: - Чем же Вы тогда объясните заключение специалиста-гинеколога о том, что в настоящее время вы находитесь в послеродовом состоянии?

- Объясню это ошибкой специалиста. Я не рожала, а избавилась от плода четыре месяца назад.

- Почему же Вы, тогда, не смогли показать плод?

Матвею казалось, он задает убийственные, загоняющие подозреваемую в угол, вопросы.

- Он был такой крошечный, что за прошедшие месяцы, я думаю, от него ничего не осталось. И потом, закапывала не я, а близкий мне человек. Сама я сделать это была не в состоянии. Имя этого человека никогда не назову, уж простите меня. Пока закапывали, я лежала на диване больная. Была не в состоянии двигаться.

- Ну а салфетки? И на трупе и у Вас в квартире обнаружены идентичные салфетки. Видно, что они из одной партии. – Не унимался Матвей.

- Не знаю, что и сказать. Видно бывает такое.

- А инициалы на салфетке, найденной на месте происшествия: «А.А» - Анастасия Антонова? Похоже, это Ваши инициалы. – Матвей посмотрел на Чернинова, ожидая от этого своего напора одобрения в его глазах.

- Не знаю. Это не мои салфетки. Инициалы, о которых вы говорите, я не вышивала. Вы же у меня в квартире нашли много салфеток, но ни на одной из них инициалов моих нет…

- Да что ты всё врёшь! – не выдержал Чернинов. Он повернул к Антоновой своё раскрасневшееся от возмущения лицо. – И на это у неё есть ответ, и на то! Но ты мне дай объяснение – зачем ребёнка убила! Хороший, доношенный ребёнок. Взяла и утопила. И теперь крутится так ловко. Ладно, я бы понял, если бы сказала, что запуталась в отношениях, потерялась в стрессовой ситуации и совершила такое, потому что без башки… Но нет, вчера убила, а сегодня сидит здесь, нога на ногу, и врёт так складно! Может быть, тебе ещё семечек в пригоршню насыпать. А?

Чернинов не на шутку рассердился. Глаза у него налились кровью, как у быка при виде весёлой публики на корриде. Он повернулся спиной к испуганной его вспышкой женщине и сказал следователю: - Ты, Матвей Николаевич, не пиши всю эту белиберду, что она несёт. Побереги чернила. Не хочет она по–хорошему, будет по-плохому. Сержант! – вытянув шею в сторону двери, крикнул он милиционеру. – Уведи задержанную. Да камеру подбери получше. Ту, в которой вчера бомж кони бросил!

Чернинов, уверенный в своих ожиданиях, как рыбак поплёвывающий на жирного свежего червя, насаженного на крючок, почти с любовью посмотрел после этого на заёрзавшую на табурете женщину.

У Матвея еще свежи были впечатления от выезда на это происшествие – какой-то бродяга повесился в камере на верёвке, сплетённой из своей разорванной рубахи.

Тогда, разрезая ножом самодельную верёвку над головой этого бедолаги, с тем, чтобы узел на шее оставить в целости - это позволит определить в дальнейшем, что было - самоубийство или убийство, Матвей подумал, оправдывая самоубийцу: «Почему человек считает, что состояние жизни – это хорошо? Почему смерть – плохо? Да, много что на белом свете доставляет ему удовольствие и радость. Но много – горе и страдание».

Когда Антонову увели, Чернинов уже с выражением досады на лице достал пачку сигарет:

- Ты чего ей просто так все козыри выкладываешь! Выложил без всякой её подготовки козырь, позволил ей потоптаться на нём, и следующий… Ничего не осталось. И она успокоилась.

Чернинов спрятал обратно сигарету в пачку, раздумав курить: – Имей в виду, нужного эффекта уже не получишь, когда снова к этим доказательствам вернёшься. Допрос – это схватка. И надо заранее настраивать на неё свой разум, быть психологически готовым к допросу. Ты должен понимать, быть готовым к тому, чтобы вести весь ход допроса уверенно. Вопросы должен задавать в определенной системе. Подозреваемый обязательно это почувствует. Почувствует, насколько логично они поставлены или же задаются сумбурно, что называется, из другой оперы. В этом случае такие непродуманные вопросы снимают накал напряжения, позволяют подозреваемому успокоиться. Ну, а если ты проглатываешь объяснения подозреваемого, не зная, что им противопоставить, он успокоится окончательно.

Чернинов уселся на табурет, где только что сидела Антонова и, уперевшись локтями о столешницу, обхватил ладонями свои широкие монгольские скулы, отчего его глаза еще больше сузились, превратившись в рысьи, настороженные щёлочки. Помолчав, изучая Матвея, он произнёс:

- Ты задавал вопросы, но я не почувствовал, сформировалось ли у тебя самого какое-то убеждение о виновности допрашиваемой. А она должна была почувствовать, что тебе, следователю, известно всё по делу. Как правило, все подозреваемые в ходе первого допроса преувеличивают имеющуюся у следователя доказательственную базу. Это на руку следователю. Он может этим манипулировать. Поэтому не стоит в ходе первого допроса сразу показывать, чем следствие располагает. Лучшего всего на этой стадии допроса осторожно намекать на эти доказательства, изматывать подозреваемого своей уверенностью в его виновности, задавать вопросы, которые позволяют ходить вокруг доказательств, улик, но полностью пока их не раскрывать. Всё это заставит подозреваемого здорово понервничать и кое-где проговориться.

Немного помолчав, Чернинов поднялся из-за стола и стал, прохаживаясь по кабинету, размышлять:

- Доказательства-то неплохие. При наличии её признательных показаний картина будет складываться объективной, стопроцентной. А без признательных показаний сложно будет осудить её за убийство этого ребёнка. Ну да, убила она своего новорожденного. Но возможно не этого ребёнка, а другого. Не исключено, что лежит он, бедолага, где-нибудь в земле. И никогда нам его не найти. Ну и что же – платочек с такими же, как у неё инициалами мы обнаружили на месте преступления? На этом обвинительный приговор за убийство не построишь. Да, это Антонова, конечно, убила нашего новорожденного. Но нам надо, чтобы она сейчас призналась в этом. Только весь комплекс доказательств с её признанием позволит нам довести дело до суда.

Видя, что Матвей помрачнел, Чернинов уже мягче добавил, похлопав Матвея ладонью по плечу: - Ну, никуда она не денется от нас!

***

По данным судебно-медицинского эксперта группа крови и у погибшего ребенка и у задержанной Антоновой была одна – вторая. Других данных, свидетельствовавших о принадлежности погибшего ребёнка Антоновой, эксперт в распоряжение следствия не представил.

В ходе повторного осмотра приусадебного участка у дома Антоновой вся земля на пяти сотках была по указанию Чернинова буквально просеяна. Милиционеры, человека четыре, подгоняемые Черниновым, уже с усмешкой поглядывали на него и откровенно стали халтурить, ворочая лопатами еле-еле. Результат был такой – никаких останков, которые можно было бы назвать человеческими, и даже останков животных, обнаружено не было. Это обстоятельство свидетельствовало о том, что Антонова говорила неправду, утверждая, что плод после прерывания беременности она закопала у себя в огороде. Установлено также, что после допроса в прокуратуре Антонова заходила в книжный магазин. Продавцом там работала Рыбакова Нина, такая же одинокая, как и Антонова, женщина, с которой Антонова поддерживала дружеские отношения.

Чернинов решил сам допросить Рыбакову. Он предложил Матвею также принять участие в допросе. Предварительно Чернинов постарался через оперативников и участкового собрать как можно больше информации о Рыбаковой.

- Очень важно, - говорил он Матвею, - тщательная подготовка к допросу. Это значит, изучить не только уже имеющиеся доказательства, но и психологические качества допрашиваемого. Бывает, в ходе допроса следователь принимается выяснять то, что уже давно им самим уже выяснено и содержится в материалах дела. Но следователь этого не помнит, устанавливает заново и заносит в протоколы уже иную, искаженную информацию о выясненном когда-то событии. После таких сумбурных допросов он имеет в деле массу противоречий, с которыми потом не знает, что делать. И вот такой горе - следователь кидает сырое, противоречивое дело в суд, а что там судьи в его адрес и в адрес прокуратуры будут говорить, ему всё равно.

Чернинов говорил о себе. Это ему были свойственны эти ошибки. Это он себя назвал самокритично горе - следователем. Но это всё осталось в прошлом, когда он был таким же начинающим следователем, каким являлся сейчас Матвей. Теперь же выясняется, что перед Матвеем он ас. И оказывается, не так уж мало он наработал в своё время. Есть чем поделиться с молодым, начинающим.

- Я думаю, что Рыбакова помогла Атоновой в этом преступлении. Больше некому, - поделился он своими соображениями с Матвеем. – Нам надо ее «расколоть», во что бы то ни стало.

«Ну-ну, расколи, - усмехнулся Матвей про себя. Чернинов внушал ему уважение. Но недавняя критика Черниновым проведённого им допроса Антоновой показалась Матвею необоснованной. Он сел за свободный приставной столик, с интересом поглядывая, как Чернинов раскладывает на столе протоколы, готовясь к допросу. Свидетельница должна была прийти к четырнадцати часам.

- Я уже тебе говорил, - Чернинов оторвал взгляд от бумаг, - готовясь к допросу, необходимо изучить личность допрашиваемого. Как это делается? Оценивается любая информация об отношениях его к отдельным людям, его привычках, интересах. Неважно, каким образом до тебя дошла эта информация. Процессуальным путём, через оформление каких-то протоколов, или каким-то другим способом. Пусть даже через сплетни. Главное, чтобы она, эта информация, не ввела тебя в заблуждение. А тут уж всё дело в тебе, как ты сумеешь проанализировать и оценить эти сведения.

Матвей внимательно слушал; он уже давно понял, что на эту тему говорить Чернинов может неплохо и долго. Но вот как он проводит допрос, Матвей ещё не видел. И ему не терпелось посмотреть и сравнить, насколько допрос, проведённый опытным асом, каким хочет показаться Чернинов, отличается от следственного действия, проведённого им, начинающим следователем.

- Ну, а самый важный источник получения такой информации о подозреваемом, - продолжал Чернинов, по - своему истолковывая интерес Матвея, - лежит, конечно же, в непосредственном твоём общении с ним. В ходе допроса ты должен наблюдать за выразительными движениями его лица, за его эмоциональным состоянием, за манерой поведения, за динамикой его речи, быстротой его реакции. При этом ты должен отличать показную демонстрацию каких-то психологических проявлений от непосредственного проявления чувств. Отсюда и будешь делать его психологическую характеристику.

Когда стрелка висящих на стене часов показала пять минут третьего, в кабинет постучали.

- Проходите, проходите! - доброжелательно отозвался Чернинов, обратив свой взгляд к двери.

- Я не слишком опоздала? - поинтересовалась разрумянившаяся от быстрой ходьбы молодая, уверенная в себе женщина.

- Нет, Нина Васильевна, Вы как раз вовремя, – Чернинов кивнул на Матвея и многозначительно добавил:

- Мы только что пришли от Антоновой.

Рыбакова показалась Матвею очень даже привлекательной женщиной. Нарядно одетая, увешанная бижутерией, она твердо прошествовала, цокая высокими каблуками, к столу и уселась на ближайшем к Чернинову стуле.

- Нет, нет, - мягко поправил её Чернинов, - прошу Вас туда, - он указал рукой на ряд стульев у дальней стены кабинета.

Около десяти лет назад студент Свердловского Горного института сделал ей, прекрасной и юной, предложение. Она со смехом отвергла его. Но, как ни странно, в последующее десять лет, подобных предложений ей больше никто не делал. Несколько мужчин, последовательно сменяя друг друга, воспользовались её наивностью, не обременяя себя никакими обязательствами. Точно так же и она потом, буквально использовала нескольких молоденьких неопытных мальчиков. И к тридцати годам вдруг обнаружила, что её красота стала увядать, а она так и осталась одна, без мужа, без семьи, без любви. Возможно поэтому всё в жизни вызывало у неё только скептическую усмешку, а планка жизненных интересов понизилась до возможности удачно обворовать магазин, в котором она работала. Последние два года она сожительствовала с единственным мужчиной в магазине, продавцом – экспедитором Иваном. Ему она припомнила всё и отыгралась сполна - и за отсутствие настойчивости у студента-горняка, и за излишнюю хитрость последовавших за горняком мужчин и за глупость мальчишек, с которыми она не знала, что делать. Терпеливость Ивана она объясняла себе его мужской несостоятельностью, о чём она ему и напоминала постоянно.

Когда Рыбакова расположилась, расправив свою юбку, Чернинов, опершись локтями о столешницу, скрестил пальцы рук и озабоченно посмотрел на женщину.

- Что же будем делать-то, Нина Васильевна?

- А что? – озорно и весело поинтересовалась молодая женщина, глядя Чернинову прямо в глаза. – Что скажите, то и будем. – Она улыбнулась Матвею, сидящему напротив, за приставным столиком.

- Вы, я вижу, не понимаете, - уже сурово пояснил Чернинов, - в какую историю вляпались!

- Это Вы о недостаче? Так я уже погасила её.

- Причём тут недостача? Хотя придет время и о ней будет разговор.

- Тогда о чём же?

- О Ваших с Антоновой делах!

- О каких делах? – с преувеличенным испугом спросила Антонова; она переводила свой взгляд то на Чернинова, то на Матвея, словно хотела найти ответ в их глазах.

- Не пытайтесь тут с нами играть! – стал сердиться Чернинов. - Я вижу, Вы не готовы к встрече с нами!

Он резко встал из-за стола и швырнул на столешницу авторучку, которая, резво покатившись, упала на пол и, преследуемая пристальным взглядом Чернинова, подкатилась к ногам Рыбаковой. Молодая женщина, грациозно наклонившись, подняла авторучку и, подойдя к столу, почтительно положила её на место.

Вернувшись, Рыбакова приняла смирённую позу. Хотя по её лицу Матвей понял, что её ничуть не смутило такое поведение сотрудника прокуратуры.

Чернинов с минуту, пытаясь сдержать своё возмущение, смотрел на Матвея, потупившегося в лежавшие перед ним протоколы. Затем он снова обратился к Рыбаковой.

- Ну, вот что, Рыбакова, мы с тобой здесь в прятки играть не будем, и я в последний раз спрашиваю – что ты намерена делать дальше?

- Как что? Работать. Я написала в объяснительной, недостача образовалась из-за того, что одна накладная на товар прошла по отчету дважды. Вот и получилось, товару много поступило, а денег я сдала мало. Но всё-таки в кассу деньги я внесла, от греха подальше.

Помолчав некоторое время, Чернинов задал ей ряд вопросов, не имеющих к делу отношения, а затем произнес тихо:

- Ладно, идите. Можете быть свободной.

Когда дверь за Рыбаковой закрылась, он вложил протокол допроса в папку с другими материалами дела, а затем, бросив искоса на Матвея быстрый взгляд, пояснил:

- Либо она слишком хитрая и нам наобум её не взять, только карты зря раскроем, либо она здесь не причём. Подождем немного с ней.

Скрывая своё злорадство от этого неудачного допроса, Матвей поспешно закурил, позволив многогранно отразиться на своём лице горечи от едкого табачного дыма.

Вернувшись в свой кабинет, Матвей, немного успокоившийся от сознания, что у него не так уж всё безнадёжно с допросами, записал в своем блокноте: «А почему не может получиться так, что этот убитый новорожденный в дальнейшем стал бы тираном, от рук которого погибнут многие народы на земле? Или, возможно, этот убитый новорожденный испытал бы в жизни такое горе, что его чувства разрушили бы всё мироздание. А может быть это и есть благо, что ему не дали жить?» Матвей вспомнил слова из Библии о грядущем конце света. Там говорилось, должно последовать ещё какое-то количество смертей (убийств). Матвей так понял эти слова из Библии - рано или поздно родится человек с таким сильным и обостренным чувством любви, и его чувство утраты, любви к умершему, исчезнувшему близкому человеку будет настолько великим и мощным, что этому миру придет конец. «Откуда нам знать, какая была бы роль этого младенца для всех нас? Как дико это не звучит, но возможно смерть этого младенца, действительно, благо для этого мироздания? И она, эта смерть, уже изначально предполагалась, задумывалась, когда определялась его судьба?» - заключил он свои размышления.

***

На следующий день Матвей принёс на подпись прокурору подготовленное им сопроводительное письмо о направлении уголовного дела на амбулаторную психиатрическую экспертизу.

- Его нет, он в суде, - сообщила Ирина, перебиравшая у себя за столом папки с надзорными производствами; глянув на его письмо, она сказала:

- Оставьте у него на столе.

Матвей вошёл в прохладный прокурорский кабинет и положил сопроводительное письмо на стол. Его взгляд задержался на приоткрытом ящике стола, куда прокурор нередко прятал пистолет.

«Интересно, позволяет ли он себе забыть и не спрятать оружие в сейф?» - подумал Матвей. Выдвинув ящик стола, он даже вздрогнул. Так не вязалась обычная педантичность прокурора с таким грубым нарушением правила хранения оружия; нарушением, граничившим с преступлением. «Вот тебе и законник!» - усмехнулся Матвей. – «Да он просто больной человек!» Матвей вспомнил постоянные игры Семёнова с оружием: «Да ещё и склеротик!» Матвей извлёк из ящика стола забытый прокурором пистолет и, передёрнув затвор, послал патрон в патронник; затем он приставил ствол пистолета к виску, ощутив тяжесть и холод металла; подержав так пистолет некоторое время, стал плавно-плавно усиливать давление указательного пальца на спусковой крючок, готовясь уже услышать оглушительный грохот выстрела. Но затем, опустив ставшую вдруг тяжёлой руку, Матвей быстро разрядил пистолет, вернул патрон в обойму; спрятав пистолет обратно в ящик стола, он вернулся к себе в кабинет.

Тринадцать лет назад его отец разнёс себе голову выстрелом из охотничьего ружья. Отец не смог простить себе смерть младшего, пятилетнего, сына. Ребёнок утонул в одной из тихих речных заводей, пока его отец ходил по реке в поисках щуки и закидывал свой спиннинг. Несколько месяцев отец мучился, казнимый душевными переживаниями, а потом, в один из ясных и тихих сентябрьских дней, Матвей услышал грохот выстрела в бане. Когда семилетний Матвей открыл дверь предбанника, то увидел сидевшего на диване босого человека без головы. На стене висел красный, живой ковёр, вытканный тем, что секундами ранее называлось головой его отца.

Всю свою жизнь Матвей искал этому оправдание. И остановился только на одном. Всё это имело какое-то значение, смысл, если побудило его взглянуть на жизнь другим взглядом. Не взглядом очередного, появившегося на свет едока, а взглядом человека, пытающегося успеть увидеть в беспорядочной, хаотичной мозаике жизни всё объясняющую картину. Это было жертвоприношение. Вот что это было – так оценивал Матвей ту беду, которая свалилась на него в начале его жизни.

***

После обеда Матвей и Чернинов возвращались из столовой передвижной механизированной колонны в прокуратуру. Чернинов был погружён в какие-то свои думы. Молчание было довольно тягостным и Матвей, чтобы как-то разрядить его, сказал:

- Пожалуй, стоит допросить Бадмаева? Как без него, если он возможный отец ребёнка? – Матвей внимательно следил за реакцией Чернинова. Он предполагал, что неспроста Чернинов тянет с допросом, необходимость которого столь очевидна.

- Конечно, - согласился озабоченно Чернинов, посмотрев на Матвея. – Я его сам планировал допросить. Думаю, со мной наедине он будет более откровенным. Мне приходилось с ним общаться, как говорят, в неформальной обстановке.

Чернинов не стал вызывать Бадмаева в прокуратуру, а отправился сам в милицию. Спустя два часа он вернулся в прокуратуру и сразу зашёл к Матвею. Закурил.

- Как я и предполагал, это он, Бадмаев, отец ребёнка. Погулял, нашкодил и - в кусты.

Чернинов был раздражён, но скрывал своё раздражение. Было видно, он выбирает выражения и клеймит Бадмаева осторожно.

- Ему хотелось и семью сохранить и любовницу не потерять. Но Насте, похоже, это надоело. Она решила, ребёнок позволит ей перетянуть Бадмаева к себе. Однако, тот, как только услышал о беременности любовницы, сразу, как протрезвел, контакты с ней оборвал. Стал примерным семьянином. Да, надо сказать, у него убеждённость, Настя беременна не от него. Якобы, в отместку, из ревности к его жене, нагуляла с залётными чеченцами.

Матвей подумал, не стоило, наверное, щадить чувства Бадмаева, а допросить его надо было, как следует. Еще лучше - в подвале. Поставил в такое трудное положение женщину и в тенёк, в кусты!

Матвей так и сказал об этом Чернинову.

- Да, - вздохнул Чернинов, - я тоже считаю, что каждый человек, особенно мужчина, должен отвечать за свои поступки.

***

В милиции, куда Матвей зашёл за копией трудовой книжки Антоновой, его перехватил Белов Александр, неутомимый начальник милицейского следствия.

- А-а, Матвей! Давненько я тебя не видел! – обрадовался он. – Ну-ка заходи ко мне, поговорим, покурим.

Он завёл Матвея в свой кабинет.

- Ты подожди, я у своего шефа сигарет стрельну.

Своих сигарет у Белова, как и у Матвея, никогда не было. Вернувшись через пару минут с двумя сигаретами, одну из которых он передал Матвею, Белов закурил.

Александр как-то рассказывал Матвею, что в Чите, где он служил в одном из районных отделов внутренних дел, ему в качестве повышения предложили в областном управлении место куратора по дознанию. Белов же попросился на вакантную должность начальника следствия в Магинском.

- Здесь я сам себе хозяин, - пояснял он Матвею, - а не какой-то там клерк в областном УВД. Да и тесть мой из этих мест. Известный браконьер! – похвастался он. Белов уже рассказывал Матвею историю своей женитьбы. Он женился на дочке своего подследственного – браконьера. Белов не скрывал, как само собой разумеющееся, что дело уголовное он в отношении своего тестя прекратил.

- Уголовно-процессуальный кодекс не догма, а руководство к действию, - учил он Матвея. – Только следователь, непосредственно работающий с преступлением и преступником, может судить, как этот закон применять.

- Ну и будет разночтение закона, - усомнился Матвей в этой истине.

- Будет. Конечно, будет, - согласился Белов. – А куда от этого денешься? Люди, ведь, применяют закон, слава Богу, не машины. И применяют его каждый раз в нестандартной по-своему ситуации.

Вот и сейчас, судя по всему, Белов был настроен поговорить.

- Ну, давай, рассказывай, как тебе живётся, работается. Нравится в прокуратуре? – Он с интересом посмотрел на Матвея.

Не дожидаясь ответа, он сказал:

- Я тебе вот что хотел предложить – переходи к нам. Только здесь ты получишь настоящую следственную практику. Научишься всем следственным премудростям. А что там в прокуратуре? Трясутся над каждой бумажкой. Формалисты до мозга костей. Чернинов - ещё куда ни шло. Но прокурор – бумажный человек! Я тебе говорю. До смешного доходит – прокуратура через дорогу, а он вместо живого общения, циркуляр за циркуляром по почте нам шлёт. Ну, ни идиотизм ли это? Вчера вернул мне три дела, не подписал обвинительные заключения. Из-за того, что я номера страниц забыл указать в протоколах ознакомлениях обвиняемых с материалами дела. Надо сказать, я эти страницы всегда указываю в самую последнюю очередь, уже непосредственно перед визитом к прокурору. Мало ли что. Бывает, по почте, уже после ознакомления обвиняемого с материалами дела, вдруг приходит какой-то документ, справка, заключение экспертизы. Не ехать же снова с ними в следственный изолятор в Читу к обвиняемому и знакомить его с ними! Подшиваешь в дело и уж тогда указываешь окончательно количество страниц в деле. Я прокурору говорю: «Онисим Арсланович, давайте я сейчас и проставлю эти номера страниц». Так нет. Письмо ему надо было сочинить на имя начальника о допущенных мною нарушениях уголовно-процессуального кодекса. Что за бюрократизм! Что за волокита! Ты смотри, Матвей. Станешь таким же формалистом – значит, можешь считать, что ты не следователь. Ну не может следователь – если он следователь, конечно - оглядываться так слепо на Уголовно-процессуальный кодекс! Вот я тебе расскажу один случай. И ты мне скажешь, насколько я прав или не прав.

В прошлом году в Чите расследовал я в составе следственной бригады уголовное дело по убийству одной девушки. Она работала продавцом в торговом павильоне. Вечером к ней подъехали на автомашине двое и увезли её. Девчонка симпатичная была. Так вот, они её неделю держали у себя в квартире. Насиловали, измывались. Потом третий появился. Он им и говорит: «Бакланы, вы зачем девку-то сюда притащили. Что с ней делать-то теперь будете?» «Убьём». «Ну, то-то же». Девчонка сообразительная была. Всё поняла. Тайком написала записку матери предсмертную, где указала имена и приметы убийц. А когда её нашли с перерезанным горлом, закопанную в сугробе в городском парке, надо сказать, что не скоро, то никаких улик не обнаружили. Девушка в морге, а следственное дело в сейфе у следователя прокуратуры. Следователь сидит, репу свою – лучше башку его тупую не назвать - чешет. Не знает, с какого боку к делу подступится. Ладно, бригаду из опытных следаков собрали. Так вот, звонит нам санитар из морга и сообщает – обнаружил в носке убитой девушки записку! Ту самую, предсмертную, что она успела тайком от мучителей своих написать. Понятно, мы их всех повязали. Но что толку. Они молчат. Пожимают плечами. Потерпевшая тоже молчит, уже на кладбище. Записка только одна в качестве улики. Но этого же мало! Ну, что толку, что я знаю, кто её убил! Суду этого недостаточно. Опера молодцы, старались во всю, даже грех на душу взяли - подвесили их как-то в одном укромном местечке вниз головой, как туши кабаньи. Без толку. Понимали, гады, что вышка им светит. Терпели. И ты знаешь, как я их поломал, когда их мне передали? Ничего у меня с ними поначалу не получалось. И я пошел на хитрость. Усыпил бдительность главного из них, Сидорова. Сколько с ним не встречался – всё о жизни говорил, не о деле. Даже водочку как-то в следственный изолятор тайком пронёс, с огурчиком. И как не противно было, выпил с ним даже. Покурили душевно. Поругали вместе предыдущего следователя. А потом уж и совсем расщедрился. «Хороший ты парень, - говорю,- сделаю-ка я тебе свиданье с матерью твоей». Он совсем растаял. «Пиши»,- говорю,- заявление». А сам уже у выхода танцую, мол, край некогда. Даю ему чистый лист бумаги. Тычу пальцем внизу. «Подписывай,- говорю,- потом сам заполню. Побежал уже». Он и расписался под чистым листом бумаги. А я уж у себя в кабинете от его имени составил на этом листе явку с повинной. Аккурат, до его подписи написал.

Потом бегу с этой явкой с повинной ко второму подельнику, к Попову. Сую ему под нос эту бумажку. Говорю: «Ну вот, Попов, сдал тебя Сидоров. Опередил тебя, пентюха. Теперь ты паровозом в этом деле пойдёшь». Тут же дал команду операм в СИЗО, чтобы этому Попову сменили камеру на другую, с более жёсткими условиями. Понял тогда Попов, гад, что сдал его, подвёл под монастырь Сидоров. Зовёт меня и со своей стороны спешит явку с повинной писать. Дескать, да было убийство... Только не я, Попов, главный, а Сидоров. Вот и не удалось им отвертеться. А займись этим делом прокурорские – промурыжили бы они их, промурыжили, да отпустили, извинившись, на волю. Нет, мол, улик. Обычная практика.

Понимаешь, какая штука, Матвей, ты либо будешь штаны просиживать в кабинете, прикрываясь Уголовно-процессуальным кодексом, либо думать головой, как избавить общество от таких упырей. Тут самая настоящая война идёт. А на войне, сам знаешь, все средства хороши.

***

На следующее утро Чернинов зашел в кабинет к Матвею, дымя сигаретой. Матвей сидел за пишущей машинкой и довольно бойко отстукивал одним пальцем уже вторую страницу текста.

- Что это? – удивился Чернинов, заглянув через плечо Матвея в текст.

Матвей встал, выдернул из машинки незаконченную страницу и бросил её на стол.

- Черновое определение жизни человека. Я думаю, что жизнью является любое отклонение от явления Вечности. Возможно, сознание в состоянии Жизни находится в таком же соотношении как разряд электрического тока в человеке. Переживание себя как конкретной личности - не что иное, как нахождение сознания в состоянии шока от жизни, - Матвей пристально посмотрел в лицо Чернинова. Тот внимательно слушал с тем редким выражением заинтересованности, которое всегда окрыляло Матвея. И поэтому он продолжил: - В какой-то точке Вечности почему-то стало протекать её, этой Вечности, прерывание. Пронзенная Сознанием Вечность в этой точке стало вырабатывать отклонение, может быть подавленное, искаженное, так называемое индивидуализированное сознание. Осознанное прерывание Вечности это и есть жизнь человека. Сознание Вечности – Бог. Возможно, Вечности необходим был опыт Конца, которого в принципе для Вечности быть не может. Но только, какой же это Бог, если ему недоступно что-то? В данном случае недоступна собственная смерть, конец? Человек это и есть Бог, постигающий свой конец.

Матвей был чрезвычайно доволен. Чернинов вздохнул:

- Вот что я тебе сказал бы. Если ты хочешь стать следователем, хорошим специалистом в каком-то деле, то отклоняй всё, что рассеивает твоё внимание, отвлекает тебя от твоего дела. Только если ты ограничишься одним, то станешь настоящим знатоком своего дела. И потом, не забывай, пока ты тут упражняешься в философских изысканиях – в подвале сидит человек и ждёт. Ждёт тебя. Ждёт, когда ты разберёшься в конкретном деле и внесёшь ясность в его судьбу.

Повернувшись к Матвею, Чернинов, переходя на обычный тон, спросил:

- Что будем делать дальше, Матвей? Подозреваемая в клетке. Улики как будто бы есть. Хотя тебе она в преступлении не призналась. Соучастник у нас также не выявлен.

- Допросить ещё раз её, пока позволяет время, в условиях камеры. Не будет ничего нового – отпустить на подписку о невыезде, - тем же тоном, уверенно и на подъёме, предложил Матвей. Он нисколько не смутился от только что прозвучавшей оценки его философских откровений. Матвею было достаточно того внимания, с которым Чернинов в таких случаях всегда его выслушивал, словно давая понять - каждый имеет право в этой жизни на свою особенность, чудачество, своё какое-то отклонение от нормы. У каждого должна быть какая-то сфера, где он чувствовал бы себя сильнее остальных. Чернинов всё это отлично понимал, поэтому давал Матвею возможность показать себя в чём-то другом, куда Чернинову, его учителю, путь был закрыт.

- Ну, а что-же такое новое может появиться, когда она будет на свободе? – поинтересовался Чернинов. – У неё или у соучастника вдруг заговорит совесть? Нет, если мы её сейчас, в оставшиеся двое суток не дожмём – считай, что это убийство зависнет. При таких-то уликах.

Допрашивать Антонову они отправились на исходе третьих суток.

- Вот увидишь, - заверил Чернинов Матвея, - сейчас она будет более покладистая. Женщина, которой не давали умываться трое суток и столько же держали в глухом, вонючем помещении, перестаёт быть женщиной и даже человеком. И вообще, человек, вырванный из своей среды и помещённый вот в такие условия, даже без психологической обработки теряет способность защищаться.

Действительно, как не старалась Антонова привести себя в порядок, вид у неё был ужасный. Примерно такой же, как у безвестного бомжа, умершего в той же камере, незадолго до её водворения туда. Платье помятое и видно, что далеко не свежее. Волосы, хотя она и приглаживала их постоянно, упорно выбивались в разные стороны. Лицо было помято и растеряно. Глаза красные. Видно было – плакала.

- Ну-ну, Настя, - встретил её участливо Чернинов, - не раскисай. Мы не позволим такой красивой женщине сгнить в тюрьме.

Судя по-всему, он не ожидал, что несколько дней под стражей окажут такое мощное психологическое воздействие на Антонову. Всё говорило о том, что женщина была сломлена.

Он предупредительно пододвинул ей единственный не приколоченный к полу табурет. – Ты не обижайся, что при первой встрече жёстко с тобой поговорил. Ты ведь тогда просто преступницей для меня была. - Чернинов быстро глянул на Матвея. - За это время, какое ты здесь находишься, мы разобрались в ситуации. Получили дополнительную информацию. И картина для нас прояснилась.

Антонова уткнула лицо в свои ладони и зарыдала. Плечи её затряслись.

- Матвей, принеси для Насти воды, - быстро распорядился Чернинов. Он напоил женщину водой, заставив её выпить всё содержимое стакана. Затем мягко, но с каким-то нажимом в голосе сказал:

- Мы сейчас вот что сделаем. Подумаем вместе, как выпутаться из этой истории с наименьшими потерями. Он пододвинул всхлипывающей женщине чистый лист бумаги.

- Ты же понимаешь, Настя, ребёнка у тебя нет, плод после аборта ты показать не смогла. Мы сами там всё перевернули. Весь огород – ничего нет. Возможно, крысы поработали, возможно, муравьи. Чисто. Ничего. В больницу ты не обращалась. Всё. Уже только за это можно применить соответствующую статью Уголовного кодекса, довольно строгую. Автоматически. Даже если предположить, что против тебя нет никаких доказательств по убийству этого, обнаруженного ребёнка. Но мы-то тебя знаем. Знаем твою историю. Что, как получилось. Ты же в нашей системе работаешь – пропасть тебе не дадим. Только пойми, что коли машина завертелась – всё-таки труп обнаружили – никто не позволит нам просто выбросить уголовное дело, как ни в чём не бывало. – Чернинов похлопал ладонью об ладонь, как будто сбивал с них пыль.

Антонова внимательно слушала Чернинова, изредка всхлипывая.

- Для того, чтобы поставить точку в этой истории, - продолжал Чернинов, - надо только всё объяснить. - Он ещё ближе подтолкнул к Антоновой лист бумаги и предупредительно снял колпачок с авторучки: – Пиши.

Антонова взяла авторучку.

- Я тогда-то и тогда… – стал диктовать Чернинов, – пятнадцатого июля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, у себя дома, по такому-то адресу, находясь в болезненном состоянии, родила ребёнка. Что было дальше – не помню, так как находилась в крайне тяжёлом положении.

Антонова задумалась.

- Пиши, пиши, - подсказывал ей Чернинов, - ты таким способом уйдёшь от убийства. Оно нам тоже ни к чему. Зачем нам в показателях по району лишнее убийство? Ребёнок–то, ведь, мог утонуть и в результате несчастного случая.

Антонова внимательно слушала Чернинова.

- Настя, ты нам доверяешь? – спросил её Чернинов. – Если доверяешь, то пиши. Мы тебя здесь обманывать не станем.

- Можно у вас сигаретку попросить? – робко обратилась Антонова к Чернинову.

- Да, конечно! Извини, Настя, что раньше не предложил. – Чернинов подал ей сигарету и, чиркнув зажигалкой, поднёс огонь.

Антонова жадно затянулась и с облегчением, одним вздохом, выдула в сторону от стола тонкую струю сизого дыма. – Простите, Пётр… как Вас по отчеству?

- Пётр Чонзонович, помощник прокурора, - охотно представился Чернинов. – А вот он - следователь, - Чернинов указал пальцем на Матвея.- Матвей Николаевич.

- Пётр Чонзонович, а это правда, вы мне поможете?

- Конечно, Настя, конечно. Зачем нам тебя обманывать? Доказательств по делу – ты сама видишь – хватает. Просто я не сторонник утяжелять беду. Она произошла. И потеряла ребёнка не кто-то, а ты. В этой истории ты не убийца, а пострадавшая. Но если мы будем подходить в этой истории по-казённому, формально, то надо будет направлять дело в суд по тяжкой статье. А в суде так же будут действовать по привычной схеме, в рамках санкции статьи. И в итоге женщина отдаёт все свои лучшие годы тюрьме. Но я убеждён, здесь не наказывать тебя надо по всей строгости закона. Рубить, что называется, топором по вые, - Чернинов повёл в сторону своей шеей, расслабляя пальцами узел галстука, и продолжил:

– Наша задача в том, чтобы разобраться, понять чужую беду. И помочь человеку, насколько это возможно.

- Помогите мне, Пётр Чонзонович! Я Вам верю. Должен же быть на этом свете человек, которому я могла бы довериться! Скажите, что мне писать?

- То, что я сказал, - заметно обрадовался Чернинов. – Можешь так и указать, что попросила знакомую поместить ребёнка в таз с водой. Ты же ребёнка сама не топила?

- Нет.

- Вот так и напиши. Попросила знакомую поместить новорожденного в таз с водой, - диктовал Чернинов. – Она же унесла затем куда-то труп новорожденного. У тебя же не было в планах воспитывать ребёнка?

- Были у меня такие планы.

- Нет, я имею в виду, что в связи с этой твоей любовной историей, так повернувшейся, ты, видимо, была поставлена в тупик?

- Я просто была в отчаянии.

- Так и пиши: «Ребёнка я не хотела. Поэтому так и поступила».

Получив от Антоновой объяснение, Чернинов распорядился увести Антонову обратно в камеру.

- Не отчаивайся, Настя. Немного посидишь - там всё решим, - напутствовал он её вслед.

По окончании рабочего дня Чернинов предложил Матвею отдохнуть на берегу реки Чёрной, у Скалы. Это, как стало известно Матвею, было любимое место Чернинова на реке. Здесь река сужалась с обычных ста - до каких-то пятнадцати-двадцати метров. Над пологим со стороны села бережком нависала с противоположного берега скала, выбиваясь из окаймлявшей весь берег скалистый гряды причудливым протуберанцем, скрывая в тени половину русла. Река Чёрная - стремительная река. Но в этом узком перешейке её течение просто завораживало человека. Блики на воде мелькали огнями нескончаемого скоростного экспресса в ночи. Глядя на это, человек невольно задумается о кажущейся, обманчивой неспешности своей жизни. Сколько воды утечёт только за то мгновение, когда он успевает бездумно моргнуть!

Оставив «уазик» в излучине реки, среди черёмуховых зарослей, Чернинов достал из пластикового пакета бутылку портвейна и два стакана. Усевшись прямо на прибрежную траву, он разлил портвейн. Подал Матвею стакан и тут же выпил из своего. Матвей последовал его примеру.

- Что же дальше с Антоновой? – поинтересовался Матвей. Он провел по губам тыльной стороной ладони и поставил стакан на траву.

- А что? Обманывать её не будем. Предъявишь сейчас обвинение по статье сто третьей Уголовного кодекса – умышленное убийство, арестуешь. Пусть сидит пока. Передопроси её хорошенько, подробно, обстоятельно. Зафиксируй её показания в том плане, что делала она всё это, не понимая, в таком душевном состоянии, которое не позволяло ей давать полностью отчёта своим действиям. Затем проведи психиатрическую экспертизу – пусть экспертиза подтвердит всё это. Я думаю, заключение будет именно таким. А перед направлением дела в суд, перепредъявишь ей обвинение по более легкой статье – убийство в состоянии сильного душевного волнения. Там наказание – никакое, мягкое. Отпустишь её на свободу, на подписку о невыезде. Суд ей даст условное наказание. А пока пусть сидит. Думаю, что с полгодика, пока в Чите проведут психиатрическую экспертизу. Это время в следственном изоляторе, собственно, и будет ей наказанием за убийство ребенка. Нельзя же её совсем без наказания оставлять! Всё-таки убийство было!

Чернинов достал пачку сигарет и извлёк оттуда последнюю сигарету.

- Ну, ты же сам говорил, Пётр Чонзонович, этот труп, возможно, не её ребенка.

- Возможно. Но убийство она все же совершила. Беременность – двадцать недель! - была, а ребёнка нет. Если найденный труп не её ребенка - значит, труп её ребёнка просто не обнаружен, - Чернинов бросил в проносившуюся в стремительном течении воду смятую сигаретную пачку.

- Ну, а какой был резон ей говорить, что она прервала беременность? - продолжил делиться сомнениями Матвей. – Могла бы сказать, что произошёл выкидыш. И потом, зачем она приплела какого-то знакомого? Могла совсем не упоминать соучастника. Говорила бы, что всё сделала сама.

- Глупость. Простая женская глупость заставила её так говорить, - коротко пояснил Чернинов, скользнув взглядом поверх головы Матвея. – И потом… - Чернинов посмотрел на Матвея, - врать далеко не просто. Когда человек даёт ложные показания, то даже в них он оставляет нить правды. Так легче врать. На нить правды человек нанизывает гроздья вранья.

Немного поколебавшись, говорить – не говорить, Матвей произнёс:

- Хорошо. Допустим, Антонова заслуживает какого-то наказания за убиенного младенца, совсем не этого, а другого, которого мы не нашли. Тогда может получиться так, что после того, как мы отправим на неё это дело в суд, кто-то, действительно убийца этого обнаруженного новорожденного, останется безнаказанным?

- Да не усложняй ты это простенькое дело! Она это сделала. Она. – Чернинов разлил по стаканам остатки портвейна.

– Поедем-ка в выходные на Байкал. Купаться сейчас может быть и холодновато. Но посмотреть славное море священный Байкал ты просто обязан. И с девкой тебя, с хорошей, давно хочу познакомить.

***

Обещание своё Чернинов сдержал. В пятницу на рейсовом самолёте АН-24 они, вместе с Лизой, секретарём районного суда, вылетели в Иркутск. Оттуда сразу же по прилёту, отправились на катере до базы отдыха «Медвежье».

Видно было, этот маршрут Черниновым уже был испытан. Оставив базу отдыха, они с рюкзаками, с палаткой отправились на берег озера.

- Это просто необходимо, - сказал он Матвею, заметив, что тот погружён в свои думы. - Три денька мы здесь поживём и затем вернёмся к своим делам уже с новым, свежим взглядом на свои проблемы. А сейчас ты свои дела должен забыть. Словно их и нет. Ты молодец, лёгок на подъём! - попытался он приободрить уставшего Матвея. - Я не думал, что ты быстро так согласишься на эту поездку.

Он улыбнулся и добавил:

- Ты увидишь, мир это не только твои заботы. Не так это и сложно - попытаться увидеть, насколько всё в мире красиво и замечательно! Да ещё когда рядом такая прекрасная девушка! – он шутливо подтолкнул плечом улыбавшуюся Лизу, рослую блондинку. Чернинов нисколько не преувеличивал. Она, действительно, была прекрасна; с виду – спортсменка-пловчиха; высокие же бёдра подчёркивали её женственность и придавали её облику, вкупе со спортивными плечами, ту неповторимую в каждом отдельном случае гармоничность, которая и называется женской красотой. Матвей отметил её удивительную схожесть со знаменитой Анной Герман.

Обычно Лиза ходила с распущенными до плеч роскошными волосами. Сейчас она их подобрала и спрятала под лёгкую косынку.

Матвей, как только увидел её, сразу понял – девушка необычная. На её лице постоянно блуждала какая-то загадочная улыбка, точь-в-точь как у Моны Лизы.

Только поначалу Матвею эта улыбка показалась приторно-слащавой улыбкой девушки, чрезвычайно переоценивающей свои женские прелести. Однако после первого знакомства с ней он понял, что Лиза очень далека от кокетства. Да и по большому счёту, несмотря на её ярко-выраженную внешнюю женственность, характер у неё был совсем не женский. Он долго приглядывался к ней, дивясь яркой красоте её лица, как будто искусно вырезанного из бумаги, и в то же время его не покидало ощущение, что чего-то, главного, не хватает. Потом он понял, в чём тут дело. Эмоционально она застряла где-то на семи-десятилетнем возрасте девочки, еще не достигшей половой зрелости. Скорее всего, это произошло из-за того, что у неё не было родителей. Они были, конечно, но жили каждый со своей новой семьёй в Иркутске. Лиза же с малолетства воспитывалась престарелой бабкой здесь, в Магинском.

Её женская природа, конечно же, взяла бы своё, заставляя следовать игре своих гормонов, уступая мужчинам. И с характером не было бы никаких проблем. Если бы Лиза была именно такой, какой казалась многим на первый взгляд – недалёкой женщиной, основное достоинство которой - её роскошное тело.

Когда они преодолели последний перевал, Чернинов остановился.

Закрыв глаза, он с наслаждением втянул в себя густой хвойный аромат, разбавленный прохладой скрывавшегося за деревьями родникового моря. Осталось идти совсем немного.

Лиза увидела на полянке, под старыми сухими ветками, распластанного ёжика. Это оказался дохлый, высохший ёж. Он как обхватил в свой смертный час в отчаянии своими сухонькими лапкам невидимую голову, так и остался среди пожухлой листвы.

Лиза с любопытством подняла ёжика и, заговорщицки подмигнув Матвею, подцепила ежа сзади на рюкзак Чернинову.

При каждом шаге Чернинова ёжик горестно кивал своей невидимой скрытой лапками головой.

- Ещё немного и мы будем на месте, - говорил Чернинов, одолевая крутой бугор. И ёжик сзади, на рюкзаке, согласно кивал головой, подтверждая это.

- Разожжём костёр, отдохнем, как следует, выпьем водочки.

И с этим соглашался ёжик, кивая своей невидимой высохшей головой.

Лиза рассмеялась.

Чернинов оглянулся.

- А что? Без водочки никак нельзя. Она усталость хорошо снимает, - объяснил он Лизе.

Наконец ёжик спрыгнул с Черниновского рюкзака. Но Лиза ловко подцепила его сучковатой палкой и, азартно прищурившись, закинула его высоко вверх. Ёжик, зацепившись за сук на разлапистой сосне, повис вниз головой и укоризненно покачивался им вслед.

Палатку они разбили на небольшом полуострове, свободном от деревьев и зарослей.

- Будет немного продувать, но зато, какой обзор! – Чернинов окинул взглядом небесную синеву озера, простиравшегося до самого горизонта. Как будто небо заполнило все эти таинственные глубокие впадины и ущелья, оставив наверху вместо себя бесцветность пустоты. – А вон остров Трёх братьев! – Он указал на небольшой, в двух километрах от берега, островок. – Вот бы там разместиться, да лодки нет, - пожалел он.

Когда устроились и наскоро перекусили, Чернинов достал из рюкзака бинокль, поправил на поясе кожаную кобуру с пистолетом, выданным прокурором по письменному заявлению Чернинова. Прокурор только на этих условиях согласился выдать оружие.

- Я поброжу в окрестностях. Возможно, подстрелю зверя небольшого на ужин. Вас оставляю одних. Буду часа через четыре, так что время зря не теряйте. Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю? - Чернинов хитро улыбнулся и исчез в зарослях.

Лиза проводила его насмешливым взглядом.

- Циник, да и только, - сказала она.

Она уже два года, окончив местную школу, работала секретарем в суде и заочно училась на юридическом факультете Иркутского университета. Матвей знал, что она любовница Чернинова. Тот каждый день нахваливал её Матвею. Говорил, какая она замечательная девушка, и что в Магинском ей никогда не сыщется достойный жених.

- Разве что, ты не положишь на неё глаз, - сделал он исключение для Матвея. – А тебя Лиза давно приметила. Всё расспрашивает меня про тебя. Познакомь, говорит, меня с ним, да познакомь! Не пропусти её, она будет тебе замечательной женой, - пообещал он Матвею.

- Может быть, костер разведём? – предложил Матвей девушке.

- Неплохо бы, - согласилась Лиза, с интересом поглядывая на Матвея.

Матвей взял топор, и они углубились в чащу в поисках подходящих дров. Нарубив две охапки, вернулись обратно на берег. Костёр из сухого ельника разгорелся быстро, с треском. Искры взметнулись к небу, повеяло жаром и ароматом хвои. Они уселись у костра и задумчиво смотрели на языки пламени, пожирающего ельник.

Лиза с трудом двумя пальцами выцепила пачку сигарет из кармана своих джинсов, плотно облегавших её стройные и сильные ноги, закурила. Поймав взгляд Матвея, по юношески неконтролируемо скользнувшего по её бёдрам, сказала:

- За зиму растолстела. Едва-едва в джинсы влезла. На диету садиться надо!

- Зачем это ещё? - пробормотал Матвей, подбрасывая сухие ветки в огонь, и без того уже шумевший, как в доброй кочегарной топке.

- А смог бы ты меня полюбить? – вдруг спросила неожиданно Лиза, повернув к нему своё розовое от пламени костра лицо.

Матвей смутился.

Он вспомнил Нину, соседскую девушку-десятиклассницу. Когда ему было четыре или пять лет, он сидел у неё дома, свесив ноги с дивана и смотрел, как она собирается на танцы. Нина стояла перед зеркалом и расчёсывала свои длинные и чёрные, отливающие синевой, волосы. Это была обычная, ничем не примечательная деревенская девушка. Но она очень нравилась тогда маленькому Матвею. Он сидел на диване и неотрывно смотрел, как она проводит гребнем по своим антрацитовым волосам, любуясь собой в зеркале.

Глянув на него, Нина спросила тогда, улыбаясь:

- Красивая я, Матвей?

Тогда Матвей также смутился, как и сейчас, и почему-то, насупившись, ответил:

- Нет.

Он на всю жизнь запомнил, как сильно огорчилась Нина. Улыбка сразу слетела с её лица.

Видимо она верила в поговорку: «Устами младенца глаголет истина».

В дальнейшем семейная жизнь у неё не сложилась. Она одна воспитывала троих детей.

Матвей же всегда корил себя, что пожалел тогда для девушки хорошего слова и не сказал правды, которая у него была на сердце.

Поэтому сейчас он сказал Лизе правду:

- Я и сейчас уже почти люблю тебя.

- Ну, «почти» не считается, - серьёзно ответила Лиза, бросив в костёр недокуренную сигарету.

***

Матвей смотрел на воду, на остров Трёх братьев и думал о том, как мало надо молодому человеку вроде него, чтобы ощутить жизнь сразу, и её начало и конец; не видеть при этом неразрешимых вопросов и не теряться от осознания той смехотворной малости, которую даёт ему жизнь, объясняя предназначение его появления на этом свете. Эта малость – другой человек противоположного пола. Для того, чтобы усомниться в мощности такого аргумента у жизни надо быть больным, надо быть шизофреником, в самом худшем значении этого слова.

Лиза, перехватив его взгляд, сказала:

- Этот остров так назвали из-за троих охотников – неудачников. Легенда говорит, что они охотились на том острове и набили там много дичи. Так много, что когда отплывали от острова с добычей, края лодки сравнялись с водой. Недалеко отплыли они от острова – лодка с богатой добычей пошла ко дну, а вместе с ней и три жадных охотника. Говорят, что и сейчас в ясный день можно увидеть, как на подводном холме стоят три утопленника и руки их тянутся к нам, за упущенной добычей, - Лиза усмехнулась. – Я думаю, даже в самый ясный день здесь ничего не разглядишь сквозь воду, хотя она и необыкновенно прозрачная. Очень уж тут глубоко. Даже здесь у берега, говорят, четыреста метров толщи воды!

Матвей перевел взгляд на костёр. На фоне темнеющего в спокойной озерной синеве острова его, красно-белые жадные лохмотья пламени выглядели, как что-то неестественное, болезненное и временное.

Где-то вдалеке, в тайге, щелкнул сухой пистолетный выстрел. Чернинов, видимо, нашёл дичь.

- Главное, на медведя бы не напоролся, - произнёс Матвей задумчиво, подбрасывая в костёр еловые ветки.

- Ты меня напугал! Не говори о медведях! Их тут, действительно, много.

Лиза с опаской оглянулась на глухую стену зарослей в потемневшем лесу и придвинулась ближе к Матвею.

«Да, я боюсь глубины. А еще этих утопленников». Матвей представил утопленников, тесной гурьбой стоявших на подводном холме. Руки их как извивающиеся водоросли колышутся, вытягиваясь вверх, к нему.

- Здесь медведей километров на сто, думаю, точно нет. Кругом тропы туристов и базы отдыха. Нас бы предупредили, - успокоил он Лизу.

Он чувствовал тепло сидевшей рядом девушки. Нечаянные её прикосновения вдруг стали осознаваться совсем не случайными, и переживание их превратилось в ощущение почти физической близости. Он вдруг ощутил её приятный аромат, свежий аромат молоденькой женщины оттенённый парфюмом. Одно мгновение - и этот аромат распахнул перед ним другой мир, другую реальность, ускользающую, но остро желанную.

«Смогу ли я доплыть туда?» - подумал он, смятённый нахлынувшими на него ощущениями. Он мысленно измерил расстояние до острова и тут же почувствовал, как сразу, от одной только этой мысли, его спину охватила холодная одеревенелость, и как будто разом вырос у него на спине ежиный частокол иголок. «Наверное, смог бы. Плаваю-то неплохо».

- Искупаться не хочешь? – он покосился в сторону Лизы.

- Ты что? Издеваешься надо мной? – Лиза шутливо ударила его кулачком по спине.

- А я искупаюсь, - он резко вскочил и, еще не веря, что дойдет до воды, направился к кромке берега. Но затем решительно, не раздумывая, скинул с себя одежду и прыгнул в воду; ошалев от студёной воды, быстро взмахивая руками, поплыл к острову.

- Матвей, ты куда? – испуганно закричала Лиза и уже строгим голосом крикнула: - Не валяй дурака, вылезай на берег!

Но Матвей ожесточённо греб к острову. Вода не казалась уже такой холодной. Его душу холодила больше мысль о полукилометровой толще воды под ним.

Матвей быстро грёб руками красноватую в вечерней зорьке воду, взяв за ориентир остров. Где-то на середине пути он засомневался в своей способности преодолеть расстояние до острова. Но потом всё-таки понял, что обратно, до берега, ещё дальше. С большим трудом, из последних сил, он доплыл до острова. Когда он выбрался на заросший молодым березняком остров, его дрожащие ноги подкосились, и он упал в густую зеленую траву. Он почувствовал в своей душе уже не тот страх, который доставал его на том берегу. Он почувствовал животный ужас перед смертью.

Оглянувшись на берег, Матвей увидел стоявшую неподвижно Лизу. Она смотрела в его сторону.

«Животный страх смерти», - подумал Матвей, лёжа обессиленный на спине, переводя дыхание и пытаясь согреться. Он понял, что никогда ему не преодолеть этот страх перед смертью. Особенно, если она действительно близка.

Когда он вернулся с острова, Лизы не было. Дрожа от холода, он стал натягивать на мокрое тело одежду. Из палатки вышла Лиза.

- И где это ты шерабохался? – спросила она с мрачным выражением лица. И затем добавила, не сводя с него своего тяжёлого взгляда: - По мозгам бы тебе дала! Убила бы!

Матвей был поражён происшедшей в ней резкой переменой настроения.

Но потом она быстро вернулась в палатку и принесла бутылку водки. Ловко открутила пробку и налила Матвею полстакана водки: - Ну-ка, выпей! Не хватало, чтобы ты простыл!

Когда Матвей выпил тремя долгими глотками содержимое стакана, она дала ему закусить шпротами и усадила у костра. Затем вынесла из палатки одеяло и накинула Матвею на плечи.

Помолчав некоторое время, Лиза произнесла:

- Ты разочаровываешь меня, Матвей.

- Почему же? - Матвей от выпитого спиртного уже стал согреваться. Тепло легкого одеяла, внимание девушки еще больше опьянели его и заставили забыть недавно пережитый стресс. Он чувствовал себя виноватым перед Лизой.

- Не люблю, когда мужчины совершает глупые поступки.

Лиза подбросила в костер сухие ветки. – Когда их поступки продиктованы глупостью, - поправилась она.

– Если, например, ты изо всех сил, не располагая ничем другим, пытался бы таким способом завоевать расположение женщины – одно дело. Такая глупость ещё понятна, и её можно простить. Но когда это делается, чтобы доказать что-то себе, доказать себе, что ты хорош…

Она замолчала и затем, видимо не найдя слово, которое могло бы точно выразить её мысль, продолжила: - Что-то неприятное в этом есть, Матвей.

Видя, что от её речей Матвей нахмурился, она улыбнулась.

- Я это к тому, Матвей, говорю, чтобы ты не совершал больше подобных глупостей.

Она вдруг порывисто встала.

- Давай-ка и я с тобой выпью! – она пошла в палатку за вторым стаканом.

Когда с охоты, ни с чем, вернулся Чернинов, Матвей и Лиза были уже изрядно пьяны. Они сидели у костра, наслаждаясь чувством взаимной симпатии и уверенностью, что любое слово каждого из них будет принято и истолковано другим так, как они этого желают и ожидают; это развязало им языки, и они говорили, то перебивая друг друга, а то вдруг разом почтительно замолкая и уступая с благодарностью другому право высказаться.

Чернинов, не замечая происшедшей перемены в их отношениях, присел у костра рядом с ними. Вид у него был чрезвычайно довольный, хотя и усталый.

- Ну что? Где твоя добыча? – радостно спросила его Лиза.

- Какая там добыча! – отмахнулся весело Чернинов. – Сам едва ноги унёс. Отстреливался от медведя. Не слышали что-ли? Все патроны исстрелял.- Он похлопал рукой по кобуре. Лиза и Матвей рассмеялись. Чернинов смеялся вместе с ними.

Он с благодарностью принял от Лизы стакан с водкой и свежий хлеб со шпротами.

- А вы-то что? – оторвав взгляд от стакана, он вопросительно посмотрел на них, ожидая, что и они присоединятся к нему.

- Пей, пей, - с нас пока хватит, - ответила Лиза за себя и за Матвея.

Эти три дня промелькнули для Матвея одним мгновением. Правда, под конец это путешествие было омрачено одним незначительным событием. Чернинов выстругивал ножом палку для треноги. Делая резкое движение, он умудрился зацепить остриём длинного клинка запястье на левой руке. Бросив нож на траву, он зажал правой рукой рану; но кровь шла так сильно, что Матвей испугался, не зацепил ли он артерию? Лиза не растерялась. Она смогла быстро остановить кровотечение, аккуратно перевязала Чернинову руку.

- Из тебя кровь хлещет, как из барана! – сообщила она растерянному Чернинову.

Матвей заметил, как сильно при этом побледнела сама Лиза.

***

В понедельник, сидя в своём кабинете в ожидании оперативного совещания, которым прокурор всегда начинал новую рабочую неделю, Матвей в сладостно - тревожном волнении думал, как будут складываться его отношения с Лизой. Состояние его было странным. С одной стороны он боялся признаться себе, что ничего, собственно, не произошло. Они просто хорошо втроём провели время. И при этом Лиза, общительная и живая девушка, установила с ним нормальные приятельские отношения. И ничего больше. Она по-прежнему подруга Чернинова. У них серьёзные отношения и, судя по-всему, эти разговоры Чернинова с ним про Лизу – просто попытки Чернинова взглянуть на свою проблему с другой стороны перед решающим поступком.

В то же время, несмотря на эти сомнения, Матвей чувствовал, можно сказать, был уверен, что Лиза сейчас также думает о нём и также как и он, знает, что встреча между ними произошла. А это самое главное. Матвей понял, что он счастлив.

Он снова и снова вспоминал Лизу, её улыбку, жесты, смех. Её взгляд, иногда долгий и пристальный. Даже её недовольство его выходкой, когда она отчитала его, переполняло его радостью, заставляло его сердце таять.

Думы Матвея были прерваны приходом Чернинова. Как всегда - в свежей рубашке и тонко подобранном галстуке, отлично гармонирующем с костюмом, довольно редкого, какого-то серо-зеленого цвета – он уже был с дымящейся недешёвой сигаретой. Её аромат тонко сочетался с приятным ароматом одеколона. По его улыбке Матвей понял, что Чернинов догадывается о том, что творится в душе Матвея. К его удовольствию Чернинов начал разговор о Лизе. Он опять стал нахваливать её, говорил, какая она редкая и замечательная девушка. Матвей, как будто это его хвалили, вышел в волнении из-за стола и также закурил предложенную Черниновым сигарету.

- Ей бы в город, - высказал Чернинов своё пожелание. – Что девке здесь, в этой глуши, делать?

И тут же добавил, бросив на Матвея хитроватый взгляд. – Хотя, вот видишь, тебя здесь встретила.

И он опять стал лить елей на сердце Матвею. – Я думаю, у тебя есть все шансы стать тем счастливчиком, за которым она пойдёт куда угодно и даже останется здесь, в этой глухомани, если тебе этого захочется.

Чернинов взглянул на огромные, вокзального вида часы на стене. Они были в этом большом кабинете явно не к месту. Кто бы не вошёл в кабинет, сразу обращал внимание на это бронзовое колесо, висевшее аккурат посередине стены. Когда Матвей сидел за столом, то практически всегда его взгляд упирался в чёрные шпаги замерших стрелок. Чёрные стрелки на белом фоне действовали на Матвея прямо-таки гипнотически.

- Хотя, Матвей, не знаю, от чего это зависит, но отношения в дальнейшем между мужем и женой настолько могут быстро трансформироваться во враждебные, что диву даёшься. Сегодня он еще влюбленно вздыхал и мысленно придумывал для неё самые ласковые слова, а завтра уже колотит её смертным боем.

Чернинов затушил окурок и, немного помолчав, в который уж раз, снова вспомнил незадачливого читинского прокурора, пустившего пулю себе в лоб.

А ближе к концу рабочего дня Матвею позвонила Лиза. Они договорились встретиться после работы, поужинать вместе и прогуляться до Цасучейского Бора.

Так они и сделали. Только по пути в лес, когда они поднимались по песчаному склону от столовой передвижной механизированной колонны, минуя центр Старого Магинского, внимание Матвея, всё это время поглощенного обществом идущей рядом с ним девушки, привлекла оживлённая, не прекращавшаяся, наверное, и ночью стройка на развалинах старой церкви.

- Что это вдруг? – спросил он Лизу. – Что-то не приходилось мне видеть подобные стройки.

Ему, собственно, всё равно было о чём говорить с Лизой. Возводимый из красного кирпича собор, архитектурные украшения были для него как бы в дымке. Он видел только лицо Лизы, в радостном смущении от его постоянного внимания, её платье, с каким-то непростым узором в красно-белых тонах, которое сразу стало для Матвея выражением ещё одной какой-то любимой черты девушки; духи, ненавязчивые, едва уловимые и от того, при их ощущении, ещё более желанные. И её голос. Она говорила, обстоятельно поясняя историю возведения храма и, наверное, догадывалась, что Матвей ловит с особым чувством её слова. Она произносила их со спрятанной в них радостью. А Матвей же чувствовал, как у него в душе вырастает, крепнет чувство, точнее ощущение самого себя, до этого момента ускользаемое, размытое и вдруг найденное. И это делает все его жизненные страхи и опасения призрачными и несущественными. Он вдруг почувствовал себя мужчиной, а не пареньком с нелепой бородкой.

***

Семёнов считал – нет ничего превыше закона. И он, как прокурор, таким образом, выше всех остальных должностных лиц во вверенном ему районе.

Первый секретарь горкома партии города Нерчинска, где Семёнов незадолго до этого прокурорствовал, так не считал. Тогда стараниями прокурора лишились своих должностей несколько хороших, крепких хозяйственников, допускавших нарушение трудового законодательства; затем было признано не соответствующим закону распоряжение первого секретаря горкома партии об осенней мобилизации школьников для спасения гибнущего на промозглых полях урожая картошки. После этого первый секретарь горкома приложил все усилия – а много не понадобилось, уж очень высок был его авторитет – для того, чтобы Семёнов не занимал больше должность прокурора в Нерчинске.

Знавшие Семёнова прокуроры, обсуждая это обстоятельство, со смешком покручивали у виска пальцем – нельзя же быть таким твердолобым и не учитывать принятые в обществе правила игры!

Так, Семёнов, судя по всему, свой последний, предпенсионный прокурорский срок должен был проработать в Магинском. Это обстоятельство не сломило Семёнова, а только усугубило и без того пессимистический его взгляд на жизнь. Зато он сумел так поставить отношения в своей семье, что для жены, двух своих дочек, а затем их зятьев и внуков он стал-таки царём; его авторитет был непререкаем. Все в доме ходили, тихо шуршали послушными мышами и упреждали любые его желания, которые, надо сказать, сводились только к одному – это чтобы не мешали ему, когда он уединялся в своей комнате в работе над документами, принесёнными с работы, да в изучении законодательных актов.

На совещании прокурор устроил им разнос.

- Я вижу, вы успокоились, - говорил он, мрачно глядя в стол. – То, что я Вам дал санкцию на арест Антоновой еще не значит, что вы можете сейчас гулять, веселиться, прыгать там, хлопая от радости в ладоши.

Чернинов изо всех сил старался подавить улыбку и подмигивал Матвею.

Это не ускользнуло от цепкого взгляда прокурора.

- В первую очередь это касается тебя, Пётр Чонзонович. Матвей Николаевич у нас молодой, начинающий следователь. И от тебя сейчас зависит, насколько он поймет всю серьёзность и ответственность нашего дела. Закрепляйте. Закрепляйте, упрочивайте обвинительную базу. Не хватало нам ещё, чтобы на пятьдесят тысяч нашего населения у нас были нераскрытые убийства. Пока у нас Антонова будет проходить экспертизу, проверьте начисто и отбросьте все остальные возможные версии этого преступления. Я слышал что-то о Красном Адуе. Там, якобы, тоже есть женщины, ходившие беременными и не стоявшими на учёте в женской консультации. Проверяли вы их, нет?

Прокурор уставился на Чернинова.

- Ну, а что их проверять? – усмехнулся Чернинов, не дрогнувший под тяжёлым взглядом прокурора. – У нас не только в Красном Адуе, у нас и в Большевике и в Ленинском, да и здесь, в Магинском, хватает таких женщин. По данным, полученным в ходе осмотра места происшествия, мы сузили круг лиц, подлежащих проверке. И вот занимаемся ими. И в первую очередь Антоновой.

- Я тебе ещё раз говорю, - не на шутку рассердился прокурор. – Проверь всех. В этом деле никакого упрощенчества быть не должно. Санкцию на арест Антоновой давал я. И я не хочу спать и вздрагивать – а того ли человека мы собираемся отправить в тюрьму!

- Ну ладно, ладно,- проворчал Чернинов.

Прокурор что-то хотел сказать резкое, но запнулся и лишь произнёс тихо, после некоторой паузы:

- Бери машину и с Матвеем поезжайте в Красный Адуй.

***

В Красном Адуе, расположенном в сорока километрах от райцентра, Чернинов вместе с Матвеем заглянули по двум адресам, где проживали возможные подозреваемые.

Сначала решили зайти к Андросенко Наталье, недавней школьнице, проживающей вдвоём с отцом. По срокам она должна была родить, однако по сведениям из женской консультации - ни ребёнка, ни беременности на данный момент у неё уже не было. Предстояло разобраться с этим.

Подгоняемый полученным недавно разносом у прокурора, Чернинов пинком распахнул калитку и сердито затопал по деревянному настилу к крыльцу. Матвей подумал, что если бы сейчас появилась какая-нибудь собачонка с претензиями, то Чернинов прихлопнул бы её одним ударом своей кожаной папки, не дав ей никаких шансов на дальнейшую службу у хозяина. В тёмных сенях Чернинов, оборвав на двери кожаную обивку, выругался, нащупал, наконец, ручку и дёрнул на себя входную дверь.

Их встретила домовитая хозяйка, на вид совсем еще школьница. Судя по всему, девушка незадолго до прихода незваных гостей навела в доме порядок. Вымытые полы только что высохли, поблёскивая коричневой краской, но перевёрнутые к верху ножками стулья еще громоздились на лавке. Сама же хозяйка, в белом платке, в цветастом фартуке, выбеленная мукой, стряпала за столом пельмени. При виде вошедших Чернинова и Матвея девушка сильно смутилась. Лицо её вмиг стало пунцовым, почти как и её, цвета меди, волосы. Встретившись взглядом с её испуганными глазами, Чернинов смягчился и решил вежливо поздороваться. Он тут же представился и представил девушке Матвея, попросив уделить им немного времени для выяснения некоторых деликатных моментов. Девушка провела их в другую комнату к столу и, не снимая передника, присела там же и сама, положив испачканные мукой руки себе на колени.

По оттаявшему взгляду Чернинова Матвей понял, девушка произвела на него благоприятное впечатление. Да и Матвею девушка так же понравилась. Но им предстояла работа. Не исключено, перед ними сидела преступница, убившая своего новорожденного ребёнка.

Уточнив анкетные данные и проверив у девушки паспорт, Чернинов приступил к допросу. Он выяснил, что, действительно, по времени у Андросенко Натальи сейчас должен быть ребёнок. Наталья утверждала, что она была вынуждена прибегнуть к аборту, так как у неё были сложности во взаимоотношениях с женихом. Чернинов никак не мог добиться от неё, кто же был её женихом и возможным отцом ребёнка. Несмотря на свою робость и покорность девушка оказалась непреклонной и отца ребёнка не назвала. Когда он добился от девушки имя и адрес повитухи в Магинском и допрос, вообщем-то, подошёл к концу, в дом вошёл, а точнее влетел мужчина средних лет с наполненной продуктами сумкой. По его радостному и возбуждённому виду, а также по необычайному смущению девушки, Чернинов и Матвей подумали, было, что это и есть виновник её беременности. Однако выяснилось, что это был отец девушки, Андросенко Николай.

- Но я совсем не удивлюсь, что если мы немного покопаемся в этой истории, то оно так и будет – отец её ребёнка – её же собственный папаша, - поделился с Матвеем своими соображениями искушённый в жизненных переплетениях Чернинов, когда они выходили за ограду этого дома. Петр решил нажать по возвращении в Магинское на повитуху, чтобы поставить точку в этой истории. А пока они решили заглянуть по другому адресу.

На этот раз им предстояло проверить ещё одну молодую женщину, у которой беременность также закончилась ничем.

- Если только в этом посёлке нам известно о двух таких случаях, то что же творится в целом по стране? – спросил Чернинов у себя самого и тихо выругался.

На этот раз их ожидало совсем не такое ухоженное хозяйство как у Андросенко. Уточняя адрес по бумажке, Чернинов повёл Матвея к дому без намёка на какую-нибудь ограду. Метров за двадцать до дома они оказались в окружении почётного эскорта сразу из трех мелких вислобрюхих псин, судя по всему, из одного помёта. Собачки дружелюбно проводили их до крыльца, а затем, с чувством выполненного долга, позёвывая и ласково поглядывая пришельцам в глаза, расположились в ожидании исхода визита тут же, неподалёку.

Чернинов первым, спотыкаясь и громыхая в сенях пустыми вёдрами, прошёл в дом. Матвей последовал за ним. Казалось, дом был просто наполнен трёх-пяти-семилетними карапузами. По-видимому, они были из того же помёта, что и собачки во дворе. Такие же пузатенькие, любопытные и доброжелательные. Не дав Чернинову и Матвею раскрыть рот, карапузы стали дружно здороваться с ними и подтягиваться ко входу, обступая гостей. Беглым взглядом Матвей насчитал пятерых.

- Здравствуйте, здравствуйте, - отвечал на их приветственные возгласы Чернинов, - мамка-то где у вас?

- Спит! – хором отвечала малышня.

Один из них, постарше, взял Матвея за руку и повёл в расположенный за русской печью закуток. Судя по многочисленным пустым бутылкам из-под спиртного, валявшимся кругом и специфическому перегарному запаху в избе хозяйке некогда было заниматься ни детьми, ни хозяйством. Разглядывая спящую на кровати, видимо после изрядной дозы спиртного, хозяйку, Чернинов пояснил Матвею:

- Это мать нашей подозреваемой.

- Эй! Мать! Горим! – решил пошутить Чернинов, расталкивая пьяную женщину.

- Горим! Горим! – закричали наперебой карапузы и стали хаотично бегать по избе, как шары на бильярдном столе у отчаявшегося научиться этому искусству игрока.

Ударом, сильным и метким, женщина откинула от себя руку Чернинова; затем витиевато выматерила его и стала подниматься. Поправляя сбившийся на голове платок и юбку, она с прищуром оглядела и Чернинова и Матвея, удивившись:

- Что за черти с горы?

- Милиция! – Чернинов не стал долго объясняться. – Где дочка-то твоя, Зинка!

- Зинка-то? Да с кобелями своими где-нибудь шастает. Нет, чтобы мать опохмелить! – посетовала она.

- А ребёночек её где? Куда его подевала? – Чернинов в нетерпении похлопывал себя по ноге кожаной папкой.

Какое-то осмысленное выражение стало проявляться на лице женщины. Глянув в лицо Чернинову, она пожаловалась:

- Да на бутылку, стерва, его обменяла! Лариным за одну бутылку отдала! Даже со мной не посоветовалась, гадина.

И тут же совсем спокойно добавила, пробормотав:

- Да она их нагуляет – девать некуда будет.

Выяснив адрес Лариных, Чернинов махнул рукой Матвею, приглашая его к выходу.

- До свиданья! До свиданья! – закричали им вслед ребятишки.

- До свидания! – спохватившись, крикнул им уже из сеней Чернинов, закрывая за собой дверь.

Беседой с Лариными, предъявившими им Зинкиного ребёнка, они закончили работу в Красном Адуе.

- Вот старый дурак, - вздохнул Чернинов, пряча последний протокол допроса в кожаную папку.- Правильно говорят – обжёгшись на молоке, дует на воду. Наш старик всего боится. Ну что же это – женщина отсюда поедет в оживленный райцентр, чтобы избавиться от трупа новорожденного? Это только нашему Онисиму могло в голову прийти. - И парадируя прокурора, совсем семёновским голосом, он проскрипел: - Дуй в Красный Адуй!

- Возможно, прокурор имел в виду другое. Жительница Красного Адуя или какого-то другого населённого пункта гостила у своих родственников или знакомых в Магинском. И в этот период и совершила преступление, - заступился за Семёнова Матвей.

- Теоретически, конечно, чего только может не произойти. Но почему тогда нам и жительниц Читы, других городов не проверить? В наше-то время из любой точки страны женщина могла приехать сюда – подосадовал Чернинов – Не люблю я лишних движений делать. Глупо это. Есть опредёленные исходные данные в нашем распоряжении. Вот на них и надо опираться в расследовании.

Бросив папку на заднее сиденье «уазика», он уселся за руль. – Но нет худа без добра. Здесь, в окрестностях есть уникальный водопад. Я же тебе обещал знакомство с окрестностями? Вот и полюбуешься на местную достопримечательность.

Чернинов заехал в магазин, где купил пару бутылок портвейна, закуску, и они уехали вверх по дороге, змеившейся в черёмуховых зарослях.

Когда заросли окончились, они увидели водопад. Матвей был поражён открывшимся зрелищем. Чернинов так же, молча, стоял, подняв голову и обратив свой взгляд вверх на плато, с которого вниз с рёвом срывалась стена воды - сначала плавно, падая со стометровой, не меньше, высоты, и уже внизу, бурля и пенясь, разбивалась о скалы и валуны. Воздух был насыщен аэрозольными, никогда не оседающими, словно зависшими брызгами. А над валунами явственно, как что-то материальное, что можно было потрогать наощупь рукой, зависла яркая, с чёткими границами всех спектров радуга. Матвей поймал себя на удивительном ощущении. Постоянный гул падающей и разбивающейся о скалы толщи воды вдруг пропадал и человек стоял в ватной тишине. Только раздавшийся вдруг рядом, приглушённый крик другого человека, возвращал, исчезнувший было, гул водопада.

Чернинов ревниво покосился на Матвея и остался довольный впечатлением, какое водопад произвел на Матвея.

- Я слышал в детстве от своего отца – он у меня был учителем - в этом месте племена, населявшие в древности этот край, приносили своему божеству жертву! – прокричал он. - Причём, в жертву надо было принести непременно самых дорогих, любимых родственников – своих детей!

Матвей закивал, не в силах поддерживать в таком гуле разговор.

На обратном пути из головы Матвея не выходила эта рассказанная Черниновым легенда. Вечером, он записал в своём блокноте: «Как это не выглядит жестоко и кровожадно, однако определённый смысл был в логике действий наших древних предков, приносивших человеческую жертву. Смысл, недоступный сознанию древнего человека, но предусмотренный и заложенный свыше. Только нравственное, душевное страдание, вызванное таким жертвоприношением, позволяло людям вырваться из замкнутого, уже вытоптанного жизнью круга, и подняться на новый жизненный уровень».

***

Каждый вечер, после работы Матвей встречался с Лизой, и они гуляли в окрестностях села. Ходили в Цасучейский Бор, на реку Чёрную, к Скале. Правда, в какой-то момент, когда они сидели на берегу и глядели молча на проносившуюся воду, Матвей подумал, что, скорее всего, Лиза ни один вечер сидела здесь с Черниновым. Наверное, пили портвейн, курили и говорили по душам. А возможно, и ещё что-то было. После такой догадки он старался увести Лизу по другим маршрутам – в степь, к горе Яблоневая, или они просто шли к буддийскому дацану, рассматривая его пагоды. Поднимались к строящемуся православному храму. Глядели на строителей, чёрными галками копошащимися на строительных лесах, опутавших стены храма. Сквозь проёмы окон виднелись лестничные марши, ведущие наверх, к будущей звоннице. Вот куда не удавалось Матвею привести Лизу – так это в клуб на танцы.

Как-то, возвращаясь в прокуратуру из суда, где он по поручению прокурора поддерживал обвинение по одному небольшому делу, Матвей увидел стоявший в проулке, недалеко от суда прокурорский «уазик». Матвей, было, направился к машине. Но, сделав несколько шагов, вдруг увидел за машиной Чернинова и Лизу. Долгое общение с ними позволили ему почувствовать по их позам, поворотам головы - между ними идёт серьёзный разговор. И он, Матвей, будет здесь лишним. «Третий – лишний» - легко подумал Матвей, но почувствовал, не может он всё-таки трезво воспринимать эту ситуацию. «Что-то не так», - произнёс он мысленно. Матвей не заметил, как добрался до прокуратуры. По дороге он купил пачку сигарет и в оставшееся до конца рабочего дня время сидел у себя в кабинете и курил.

***

На следующее утро Матвей, доложив прокурору о результатах рассмотрения дела в суде, возвращался в свой кабинет. Куривший в задумчивости в коридоре у окна Чернинов, при виде Матвея утопил в цветочном горшке окурок; затем перехватил Матвея и увлёк его в свой кабинет. Плотно закрыл за собой дверь, и с какой-то озабоченностью во взгляде достал из внутреннего кармана пиджака бумажный конверт.

- Вот что, Матвей. Мы тут с Тамарой по-семейному посоветовались и решили, что одолжим тебе денег на свадьбу. Тут - восемьсот рублей. Вернёшь, когда сможешь.

- Какую свадьбу?! – удивился Матвей, отпрянув от Чернинова.

- Самую обычную, - Чернинов повернул голову к двери, как будто опасался, что их подслушают. - Тебе сейчас не потянуть и на самую обычную. Если друзья не помогут.

Матвей непроизвольно отступил от Чернинова к стене. Но тот, снова приблизившись к Матвею, продолжил:

– Свадьба-то один раз бывает. Тебе, может быть, свадьба и не нужна. Зарегистрировался и ладно. А девушке, жене твоей будущей – это очень важно. Да и семья потом сплочённее будет.

Матвей лихорадочно соображал, как правильнее поступить. С одной стороны, действительно, он, размышляя о своём отношении к Лизе, уже мельком подумывал о свадьбе, расходах. Как о чём-то фантастическом, но всё же. С другой стороны – не хотелось ему брать деньги от Чернинова.

- Бери, бери, - Чернинов затолкал в боковой карман его пиджака деньги. – И больше мы не говорим об этом.

***

Матвей, озадаченный таким напором Чернинова, сидел за столом в своём кабинете. В пишущую машинку был заправлен чистый лист бумаги, но за работу он не мог приняться. До него доходил смысл поступка Чернинова. Лицо у Матвея медленно стало наливаться кровью, сердце учащённо забилось. Почему он никогда вовремя не может ответить так, как полагается? Ещё не продумав до конца, что сказать Чернинову, Матвей поспешил к нему в кабинет, чтобы вернуть деньги.

Как это плохо, когда ты не умеешь говорить твёрдо: «Нет»! Это уж слишком – деньги на свадьбу от бывшего любовника невесты!

Однако Чернинова он не застал. Выглядывая из своего кабинета каждые пять минут, Матвей видел только запертые двери. Наконец от Ирины он узнал, что Чернинов, захватив свою кожаную папку, отправился на молокозавод. И, скорее всего, на своём рабочем месте уже не появится. Матвей давно понял, что Чернинов каким-то шестым чувством знает, когда ему необходимо исчезнуть.

После работы Матвей отправился домой к Чернинову – так ему не терпелось поскорее избавиться от этих денег.

Чернинова дома не было. Тамара, жена его, провела Матвея в дом, предложила подождать Петра в комнате. Она всё поглядывала на Матвея, ожидая, что он как-то прояснит цель своего визита. Матвей ещё ни разу вот так вот, после работы, не заявлялся к Чернинову домой. Чернинов с Тамарой в это лето жили вдвоём. Дети гостили у родителей Тамары в Нерчинском Заводе.

Желая занять гостя, Тамара приготовила свежий зелёный чай. Она разлила чай по блюдечкам, видимо, из недешёвого сервиза, извлечённого из недр шкафа по случаю появления гостя. Затем хозяйка стала занимать его беседой. Скованность Матвея прошла довольно быстро. Он видел, что Тамара проявляет к нему живой интерес, а не просто поддерживает беседу из вежливости. Каждое его слово находило отклик в глазах Тамары и самому Матвею эти слова, сказанные в её присутствии, казались полными значения и глубокого смысла.

« А ему повезло с женой», - подумал он в какой-то момент, но затем поспешно отогнал от себя мысли о Тамаре как о привлекательной женщине. «Не хватало ещё с его женой сблизиться», - подумал он испуганно.

Разговор зашёл о женщинах. Начался он с вопроса Тамары о том, не пора ли Матвею подумать и создании своей семьи?

- Мужчина портится, когда долго гуляет свободным, без пригляда женщины, - заметила она, разглядывая узор на чашке, которую держала в руке. – Забота о детях, о своей спутнице делает из молодого человека мужчину. Ответственность за дорогих, самых близких людей – без этого мужчина и не мужчина вовсе, а так, иждивенец, который будет видеть в дальнейшем в своей жене только няньку, да игрушку иногда.

Она вздохнула. Матвею показалось, что Тамара приблизилась к чему-то особенно её волнующему.

- А ты знаешь, Матвей, сколько я не смотрю, вижу только сплошное подтверждение одной мысли. Точнее, древнему изречению: «Женщина – это верблюд, перевозящий мужчину по пустыне жизни». Вот где он сейчас? – неожиданно задалась она вопросом. – Уже два часа как он должен быть дома, а его всё нет! А придет домой такой деловой, весь уставший. Бросит свою кожаную папку на диван, начнёт указания давать по хозяйству всякие, разводить для видимости бурную домашнюю деятельность, не интересуясь в то же время ничем; и вином от самого пахнет, да женскими духами!

Тамара неаккуратно, едва не расплескав чай, поставила на самый край стола чашку и подошла к окну, внимательно посмотрев в конец улицы.

- Вот пока всех баб не перетрахает – не успокоится! – выдохнула она вдруг злобно. – Как можно так опускаться? Жили в городе, Чите. Сейчас вот в деревне сидим!

Она повернулась к Матвею:

- Уезжай отсюда, Матвей, уезжай. Здесь ты только водку научишься пить, да обленишься капитально.

Матвей понял, что если сейчас он дождётся Чернинова, то окажется свидетелем бурной семейной сцены. Он встал, отставив в сторону чашку с чаем.

- Тамара, спасибо. Я, собственно, пришёл, чтобы вернуть деньги.

И он выложил на стол конверт с деньгами. – Мне кажется, что это лишнее. Да я ещё и не созрел для такого шага, как женитьба.

- Деньги? – Тамара удивлённо подошла к столу и, изумляясь всё больше и больше, заглянула в конверт. – Откуда деньги?

***

На следующее утро Чернинов упредил попытки Матвея что-то выяснить, объясниться.

- Я приглашаю тебя сегодня к себе, - сказал он Матвею. – Сегодня пятница. Посмотришь, какую я баню у себя построил.

Договорились встретиться у Чернинова сразу после рабочего дня. Матвей решил не возвращаться до этого к неприятной для него теме.

В бане Чернинов знал толк. Это Матвей понял, как только переступил порог свежевыстроенной бани. Просторный предбанник хозяин обустроил таким образом, чтобы можно было отдохнуть основательно, с толком. Большой широкий стол занимал совсем немного места в просторном помещении. Широкие скамьи из свежих досок позволяли спокойно разместиться вокруг стола дюжине любителей парной.

- Не я, конечно, это всё делал, - скромно пояснил Чернинов, - но по моему проекту отстроено. Ты еще оценишь саму парную.

И действительно, сухой жар парной, настоянный на аромате свежей древесины, березового веника и пива, специально припасённого для этой цели, пьянили не хуже вина. Разбавив пиво водой, Чернинов щедро плескал из ковша на раскаленные камни, для аромата.

- Надо уметь ценить жизнь, - произнёс Чернинов, когда они, от души попарившись, расположились отдыхать в предбаннике. Кинув Матвею простынь, он, также, ловко, облачился в белое покрывало и стал откупоривать бутылку портвейна.

- Жизнь довольно простая штука, Матвей, - начал он, с жадностью сделав несколько глотков портвейна из запотевшего стакана. – Не одно поколение наших предшественников вывело на своем горьком опыте, чего нам следует опасаться в своей жизни, а что - любить. Пользуйся этими плодами с благодарностью и оставь следующему поколению результаты своего опыта. Только и всего. Не забывай, что и тебе на своём веку достанется постигать свои горькие истины. Поэтому не пропускай мимо такие радостные моменты жизни, как вот такая баня.

Матвей, полностью отдавшись охватившему его тело чувству расслабленности, потянулся к стоявшему на столе стакану с портвейном и также сделал глоток. Он, наверное, с большим удовольствием сейчас выпил бы пива, но подумал, что ему, как гостю, не пристало привередничать.

- А что, - произнес он, вернув стакан на место, - эти горькие истины я обязательно должен постигать? – Матвею был удивлён. Ему ещё не приходилось слышать от Чернинова рассуждения на эту тему.

- Ну, - Чернинов, как заправский оратор в древнеримском сенате обвёл рукой помещение предбанника, - Мы ведь существуем не для того только, чтобы есть и пить. Хотя не скрою, мне это доставляет великое удовольствие. На каждом из нас лежат и обязанности. У тебя сейчас – перед твоей матерью, перед обществом, которое тебе дало образование и возможность работать по нужной для тебя специальности. У меня же, кроме того – перед своей женой и детишками. Я их должен материально обеспечить. Дать возможность своим детям продолжить свое образование где-нибудь в хорошем вузе. Жену одеть хорошо, дать ей чувство защищенности социальной, ну и, может быть - чувство некоторого удовлетворения от своего социального статуса.

Чернинов осушил стакан и тут же его вновь заполнил.

Улыбнувшись, он продолжал.

- Думаю, и тебе в ближайшее время также предстоит нести этот груз ответственности.

Хитро покосившись на Матвея, он пояснил: - Ты и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься окружённым своими отпрысками. Лиза домовитая хозяйка, она тебе нарожает детишек, только держись!

«Вот хитрый самурай», - подумал Матвей, - «Он всё о том же».

- Рассказать, как я познакомился со своей женой? – рассмеялся Чернинов, толкнув Матвея рукой в плечо.

- Я только на работу устроился после института. Съездил к родителям в Нерчинский завод. Они тогда там жили. На обратном пути в местном аэропорту подсаживаюсь в зале ожидания к симпатичной девчонке. Начинаю с ней осторожный разговор. А она улыбается и потом говорит:

«А знаете, Петр Чонзонович, я Вас помню. Вы в школе мне пионерский галстук повязывали, в пионеры принимали». Вот так я со своей Тамарой познакомился. Она у меня гуранка, наполовину бурятка, наполовину казачка. Между прочим, стихи пишет! - с гордостью добавил он.

Рассказ Чернинова был прерван негромким, но настойчивым стуком в дверь предбанника.

- Входите, входите! – весело крикнул Чернинов.

В предбанник, хмурясь, вошла жена Чернинова.

- О, Тамара, легка на помине! – рассмеялся Чернинов.

- Ну да, на помине! – возразила Тамара. – Девок, поди, своих всё вспоминаешь, а не жену законную.

- Ну–ну! - запротестовал Чернинов.

Тамара подошла к столу и взяла в руки бутылку портвейна. – Сидишь тут как римский сенатор и молодого спаиваешь.

Она отхлебнула из горла бутылки и потом с отвращением сплюнула на пол.

- Алкоголик. Совсем алкоголик стал!

Тамара отошла с бутылкой в угол и ожесточенно стала трясти её, заливая пол портвейном.

- Ну, никак без спиртного! – стала она пояснять удивлённому и напуганному Матвею.- Никак! Обязательно ему надо выпить!

Чернинов побледнел, глаза его и без того узкие, стали совсем щёлочками. Он с минуту прицеливался, а затем, скинув с себя простынь, решительно подошел к Тамаре и, схватив её рукой за волосы, стал хлестать её по лицу ладонью наотмашь.

- Ты дашь отдохнуть людям после трудовой недели? Дашь людям отдохнуть?

Повернувшись к Матвею, пожаловался: - Ну, совсем человек ничего не понимает!

И снова методично стал хлестать Тамару ладонью по щекам.

Матвей, путаясь в простыне, бросился к ним, чтобы разнять дерущихся.

- Погоди, погоди! - отстранил его Чернинов оказавшейся вдруг такой тяжёлой рукой и вновь нанёс Тамаре удар по лицу. У Тамары побежала из носа кровь. Однако это её не остановило, и она ловко коленом нанесла Чернинову сильный удар в пах, заставив его согнуться от боли до пола.

- Импотент!- закричала она. – Ходок хренов! – и убежала, хлопнув дверью.

После происшедшего Матвей поспешно собрался и распрощался с Черниновым.

***

На следующий день Чернинов появился на работе, как ни в чём не бывало. Словно и не было вчерашнего происшествия.

- Ну, что у нас там? - спросил он заинтересованно у Матвея, как только вошёл в кабинет; и не дожидаясь ответа попросил у Матвея заключение судебно-психиатрической экспертизы, поступившее по делу Антоновой неожиданно быстро накануне из Читы. – Признали её у нас вменяемой?

Испытывая неловкость перед Черниновым за его вчерашнюю драку с женой, Матвей протянул ему заключение. В нём утверждалось, что Антонова страдает маниакально-депрессивным психозом, но в отношении инкриминируемого ей деяния её следует признать вменяемой. Заключение было весьма кратким и однозначным.

Чернинов, ознакомившись с заключением, ещё раз повертел его в руках, сощурившись от разъедающего глаза табачного дыма, как будто силясь что-то разглядеть между строк.

- Да, всё верно. Чётко и недвусмысленно. Как и полагается экспертному заключению, - с вполне удовлетворенным видом он положил заключение на стол. И порадовался:

- Теперь ей не отвертеться!

Матвей несколько озадаченно посмотрел на Чернинова, ожидая дальнейшего развития его мысли. В памяти Матвея были еще свежи совершенно иные планы, которые Чернинов строил в отношении Антоновой.

- И что же, - поинтересовался он, - мы будем направлять дело в отношении Антоновой в суд за умышленное убийство? А как же смягчающие обстоятельства? Условное наказание?

- Ну, с наказанием не нам решать, а суду, - резонно пояснил Чернинов. – Мы только квалифицируем деяние обвиняемого. Даём, так сказать, юридическое заключение. И только. И потом, - он внимательно глянул на Матвея. - Ты кто? Следователь или адвокат? Ты что, хочешь раскрыть убийство и привести убийцу на скамью подсудимых или загубить дело и позволить Антоновой выйти сухой из воды?

- Я просто не хочу топить человека, рассчитывавшего на нашу помощь.

- Какая помощь? – недобро рассмеялся Чернинов. – Кому ты собираешься оказывать помощь? Мы что здесь – спасательная станция?

И уже помягче, присев на край стола и похлопав Матвея по плечу, добавил:

- Гуманность к убийце – это жестокосердность к жертве. Кто ответит за кровь младенца? Даже Гёте, пожалевший, как ты знаешь, Маргариту в «Фаусте» - ту самую, которая убила своего ребёнка - в жизни, исполняя судейские обязанности, осудил такую же Маргариту на смерть.

Притворно по-стариковски кряхтя, он встал со стола, разминая круговыми движениями плеч свою спину.

- Пора. Пора тебе, Матвей, такие дела щёлкать, как семечки и расти дальше. Переходить надо на работу в следственную бригаду и расследовать серьезные дела.

И уже поравнявшись с выходом, он распорядился:

- Подготовь-ка постановление об этапировании Антоновой из Читинского следственного изолятора в Магинское. Да садись за окончательный вариант обвинения.

Он немного помедлил и добавил:

- Знаешь, что ещё скажу. Следует отличать подготовку к деятельности от деятельности как таковой. И не следует слишком долго готовится к деятельности. А то получится, как в той поговорке - «Он слишком долго дул на горячую кашу, в результате - каша просто стала холодной». Надо дело делать, Матвей.

Было похоже, что Чернинов всё-таки не отошёл ещё от вчерашней ссоры с женой.

Матвей мысленно посочувствовал ему. «Тут поневоле станешь жёноненавистником», - подумал он, понимая, почему Чернинов вдруг стал так крут с Антоновой.

«Надо бы зайти к прокурору, - подумал он затем - посоветоваться с ним».

***

Прокурор молча выслушал высказанные Матвеем сомнения по делу. Поглядывая на Матвея с некоторым подозрением, углубился в текст психиатрической экспертизы.

- При наличии такой экспертизы Антонова не может претендовать на серьезное смягчение наказания. А ваши доказательства, что вы с Черниновым наработали – он ещё раз прикинул на вес хлипкий томик уголовного дела. – Для серьёзного наказания Антоновой не годятся.

Прокурор бросил дело на другой край стола, Матвею.

- Назначь-ка ты стационарную психиатрическую экспертизу. Что можно за пять минут, в ходе амбулаторной экспертизы объективно установить? Только фамилию, имя и отчество. А тут за месяц-другой, глядишь, и найдут у неё какое-нибудь серьёзное отклонение в психике. Не поднимается у меня рука требовать для неё в суде суровое наказание. А так, после стационарной экспертизы, мы направим её в больницу на лечение. И дело закроем. А Чернинов, я знаю, ему лишь бы дело быстрее с рук спихнуть. Что будет с человеческими судьбами – ему наплевать. Ты смотри, не доверяйся ему - ещё раз напутствовал он вслед уходящему Матвею.

***

Когда, казалось бы, следствие по делу вошло в спокойное русло – экспертиза назначена, теперь только оставалось отвезти дело в Читу и ждать результата - Чернинов неспешно, как бы слоняясь в безделье, вошёл в кабинет к Матвею.

Матвей, в раздумье, как чеховский Ванька Жуков, сидел за столом и писал письмо. Точнее, печатал на пишущей машинке сопроводительное письмо заведующему отделением судебно-психиатрической экспертизы.

Глянув на Чернинова, он продолжил свою работу. Когда Чернинов так входил в кабинет - а заходил он просто так, без дела, не один раз на дню - то мог, ничего не говоря, подойти к окну, стряхнуть с листьев герани пыль, потянуться, зевнуть, произнести ничего не значащую фразу: «День-то какой!» и также неспешно удалиться, мурлыкая что-то себе под нос.

Сейчас, поравнявшись с Матвеем, Чернинов заглянул через его плечо в текст документа.

- «Судебно-психиатрической», пишешь, а слово «стационарной» забыл, - поправил он Матвея и, достав из пачки сигарету, протянул её Матвею.

- Давай-ка, перекури.

Матвей встал из-за стола, и они оба, разминая пальцами сигареты, стали прохаживаться по кабинету, как боксёры на ринге, забывшие вдруг, что они боксёры. Потом закурили.

- Тут мне на днях Болотов воду замутил. Говорит, что недавно, в то самое время, когда преступление было совершено, гостила в Магинском тётка одна из Большевика. Беременная была. Вернулась в Большевик – ни беременности, ни ребенка.

Матвей хмыкнул в тон настроению Чернинова.

- Ты знаешь, - оживился Чернинов. – Я как-то расследовал в Чите изнасилование одно. Женщину кто-то в городском парке изнасиловал и ловко скрылся. Так я, пока ходил по соседским домам, опрашивая жильцов, ещё два десятка таких изнасилований выявил. Которые были в этом парке. Женщины только не хотели огласки и не желали официального разбирательства. Так и здесь. Если копать, мы ещё с десяток детоубийств нароем. Но сам понимаешь – нам это ни к чему. Зарегистрируем тучу тёмных убийств и будем с ними плюхаться десять лет, посылать каждый квартал отчёт в областную прокуратуру. В то же время оставлять это без проверки – то же глупо и неосмотрительно. Мы с тобой по-другому поступим. Не будем засорять дело протоколами следственных действий с этой женщиной. Наедем на неё, как следует – не расколется, забудем об этом. А то видишь – Чернинов поджал озабоченно свои тонкие губы. – В том случае, когда следственные действия с этой женщиной нам ничего не дадут, придётся материалы выделять из основного дела в отдельное производство. Зарегистрировать их, как новое дело по убийству, и будет оно у тебя висеть годы. А тебя же будут склонять на каждом совещании в областной прокуратуре. А так - нет бумаг, нет и дела. Останется только наша окончательная убежденность в виновности Антоновой.

Ехать в Большевик они решили в этот же день, не откладывая дела в долгий ящик. На это раз Чернинов за руль «уазика» пустил Валентина. Приехали в Большевик уже к обеду.

- Глядишь и покормят вас, - пробормотал им вслед Валентин не то ободряюще, не то завистливо. Он–то остался в машине и от нечего делать принялся со скучным лицом за чтение какого-то детектива в мягкой обложке.

Чернинов вошёл в дом Снятиновской первым. Матвей шёл следом. Давно некрашеные половицы сильно скрипели и прогибались. Чернинов с сомнением покачал головой.

Снятиновская, бледная, изможденная женщина лет тридцати пяти, лежала в кровати у большой русской печи. Ничего не выражавшее, худощавое лицо её говорило о длительных страданиях, о том, что она изрядно натерпелась.

Сам хозяин, бурят с жиденькой чёрной бородёнкой, сидел рядом на табуретке. Перед ним на полу стояло ведро с картошкой, которую он аккуратно, но споро чистил.

- А вот и мы, - поспешил их обрадовать Чернинов. Он представился, сказал, что они расследуют одно уголовное дело, по которому им необходимо допросить Снятиновскую Ольгу Павловну.

- Это я, - отозвалась слабым голосом лежавшая на кровати женщина.

Слегка, толи покашливая, толи похмыкивая, Чернинов, посмотрев на свои начищенные туфли, прошёл по пёстрой, домотканой дорожке к столу.

Раскладывая на столе бумаги, он то и дело поглядывал на мужчину, продолжавшего чистить картошку.

- Ничего, ничего, - успокоила женщина Чернинова, перехватив его взгляд, - у меня от мужа секретов нет. Коли вы пришли, смысла что-то скрывать нет.

Чернинов, видимо, еще некоторое время колебался, не попросить ли удалиться хозяина, пока будет вестись допрос. Но затем он с интересом посмотрел на Снятиновскую.

- И что же Вы нам расскажите?

- Я была на шестом месяце беременности, когда поняла, что рожать мне нельзя. Я приехала сюда из Чернобыля. Сразу после аварии на станции. Муж и дочка у меня вскоре умерли, а я вот осталась здесь, у хозяина, - она кивнула на бурята, продолжавшего ожесточённо чистить картофель. Мужчина низко склонил голову и не смотрел на Чернинова и Матвея.

- И вот уже второй год мы с Арсланом живём душа в душу. Думала ему сына родить. Но потом, кроме дикого страха, у меня ничего не было. Ни радостного ожидания, ничего. Арслан два месяца назад уговорил меня съездить в Читу на обследование. Там только головой покачали. Ничего утешительного. Поэтому я тайком от Арслана съездила к одной бабке в Магинское, чтобы та прервала мою беременность. Я не знаю, кто там был, девочка, мальчик. Боялась даже взглянуть и спросить. Была уверена, что будет уродец.

Арслан не выдержал, бросил нож и картофелину, и выскочил из дома.

Снятиновская проводила его спокойным взглядом и продолжила:

- Как оклемалась, вернулась в Большевик. Женщину, которая мне все это сделала, ни о чём не спрашивала. Заплатила ей, сколько она просила, и уехала.

Немного поколебавшись, Чернинов записал всё-таки рассказ Снятиновской в протокол допроса, указав также фамилию и адрес бабки-повитухи. После этого они уехали.

***

К Лосевой, бабке-повитухе, Матвей отправился один. Её большой, но аккуратный, возведенный из шлакоблоков дом, прятался за сплошным, из свежевыструганных досок забором. Густые заросли черёмухи по всему периметру двора укрывали дом в тени и не давали любопытным никакого шанса, если даже и обнаруживалась удобная для наблюдения щёлка в заборе. Необычный для сельской местности электрический звонок на воротах исключал возможность внезапного появления в доме незваных гостей. Это вызвало у Матвея досаду – элемент внезапности в визите следователя пропадал. Он рассчитывал, что смущённая неожиданным визитом бабка будет с ним более откровенной. Хозяйка, однако, вышла к Матвею быстро. И смутиться тут пришлось самому Матвею.

- Лосева, бабка, не здесь ли проживает? – спросил он вышедшую на его звонок женщину. Спросил грубовато, уже заранее настраиваясь на жёсткий допрос повитухи и вдохновляя себя праведным негодованием против этой корыстной старухи, губящей младенцев.

- Я бабка Лосева, - ответила женщина, разглаживая ладонью несуществующие складки на своем домашнем халате и улыбнувшись, добавила: Мария Львовна.

Это была высокая красивая, хотя уже и немолодая, далеко за сорок лет, женщина. Она была ещё в том возрасте, когда её худощавость вызывало у мужчины только представление о её стройности и энергичности, нежели о подкрадывающейся старости с её болезнями и усталостью от жизни.

Матвей представился.

- Проходите, - Лосева приветливо пригласила Матвея в дом.

Досадуя на себя за допущенную бестактность, Матвей прошёл в дом. В комнате, куда провела его хозяйка, было сумрачно. Чувствовалось – недавно курили что-то ароматическое. Что курили – Матвей никак не мог определить. Но явно это были не советские «Золотое руно» и даже не болгарские сигареты. «Уж не травка - ли?»,- насторожился Матвей. Как пахнет «травка» он не знал, но ему было известно, что в притонах встречается и марихуана. На окнах висели портьеры из тёмного шёлка. Лосева подошла к окну и раздвинула шторы. Рассеянный свет из тенистого дворика преобразил в комнате обстановку. Комната теперь уже не представлялась Матвею гнездом порока. Старинный широкий диван на искривленных резных ножках в углу комнаты, такой же старинный круглый стол из красного дерева, монументальный книжный шкаф, тускло отсвечивающий стеклянными дверками – в этом был определённый стиль. Даже этот экзотический аромат дымка теперь казался не лишним. «В конце-концов, здесь могли просто восточные ароматические палочки жечь»,- догадался Матвей.

- Присаживайтесь, - пригласила Лосева Матвея за стол. Сама она так же села, но не напротив, а рядом с Матвеем. И он сразу почувствовал её мощную энергетику. Спокойный взгляд, прямой, может быть, немного длинноватый для женщины нос, большой рот. Хотя она и одаривала постоянно улыбками Матвея, но тонкие губы её были сжаты, а нижняя губа выступала немного вперед. Возможно, это было следствие неправильного прикуса, а может быть свидетельствовало о жестком её характере. Матвей вспомнил писания биографов Муссолини. Тот, нерешительный в молодости человек, специально учился выпячивать вперед нижнюю челюсть – это придавало его облику решительность.

Поэтому Матвей настроился на непростой разговор. Но к его удивлению, Лосева признала своё участие во всех фактах криминальных абортов, о которых упомянул Матвей. Отрицала только свою причастность к делу Антоновой. Матвею стало жаль её. Но он тут же мысленно одернул себя: «Красивая женщина и только. Красивая женщина, которая скоро окажется в тюрьме».

- Я знаю, что меня ждёт, если будет возбуждено уголовное дело, - сказала Лосева.- Поэтому не собираюсь вступать с вами в противоборство, коли уже есть свидетельства женщин, которым я помогла. Здесь я надеюсь только на Ваше…, - она выразительно посмотрела Матвею в глаза, - …понимание и участие.

При этих словах она убрала свои руки с колен, стала поправлять воротничок халата, теребить мочку уха. Взгляд у неё стал рассеянным. Матвей понял, что она сильно волнуется. «Какие у неё длинные и красивые пальцы», - подумал он, следя взглядом за движением её рук.

- Я уже судима за халатность. Заведовала в 1981 году в Ростове родильным домом. Как-то случилось несчастье. От инфекции умерло сразу восемь новорожденных. Наказание я отбывала в ваших краях. Так здесь и осела…

«Она тоже здесь чужая», - мелькнуло сочувственно в сознании Матвея.

- …дополнительным наказанием суд определил мне запрет на занятие врачебной деятельностью в течение пяти лет. Но я акушер-гинеколог, врач высшей категории, здесь простой фельдшер. Ставки по моей специальности в местной больнице нет, женщины едут со своими проблемами в соседнюю Могочу. Так я и стала бабкой-повитухой, - уголки её губ дрогнули, отразив душевную горечь. Она беспокойно зашевелилась, перекинула ногу на ногу, поправила подол халата, на мгновение обжигая Матвея видом своей ослепительно белой, нежной и трогательной как у девушки коленки.

- Подождите, Матвей Николаевич, - она вдруг решительно встала, - что это я за хозяйка такая, негостеприимная!

Она поспешно вышла и вскоре вернулась с бутылкой армянского коньяка, коробкой конфет и двумя рюмками, ловко удерживая всё это своими цепкими пальцами. Её саму несколько возбудило такое своё решение повернуть встречу в другое русло. На смуглом лице даже появился румянец, а руки немного дрожали, когда она расставляла хрустальные рюмки.

Матвей быстро поднялся. Он вдруг остро почувствовал власть этой женщины над собой. Вручив обескураженной женщине повестку, он скоро попрощался и ушёл.

В детстве, оказавшись без воды в жаркий июльский день далеко в южноуральской степи, Матвей испытал невыносимую жажду. Их, младших школьников, пропалывавших сорняки в молодой лесополосе, взрослые не смогли вовремя вывезти. Измученные работой под палящим солнцем и жаждой, бредущие с мотыгами по дороге в сторону своего посёлка, они вдруг увидели лужу на дороге. Не сговариваясь, они все, сколько их было подростков, легли у лужи и напились из неё. Да, Матвей знал, что такое жажда. Уже знал, что человек способен легко пойти на то, чтобы напиться из мутной лужи. Матвей задумался, почему эта, уже немолодая женщина, которая завтра будет сидеть в тюрьме, заставила его ощутить едва стерпимую жажду её? Не в том ли тут дело, что она уже заведомо жертва для него? Древние инстинкты преследования жертвы и торжество победы остаются глубоко в душе мужчины.

Матвей еще раз оглянулся на усадьбу Лосевой, вспомнил её уютно обжитую комнату, снова ощутил её мир, которого только что коснулся, с его таинственными и притягательными ароматами, с его, может быть, порочной красотой, и в который завтра он должен будет, уже облечённый силой закона, грубо вторгнуться и разрушить всё.

В последующие дни Матвей приобщил к делу составленные им протоколы её допроса, обыска и двух осмотров – в доме и на прилегающем участке. В дальнейшем эти документы предстояло выделить в отдельное уголовное дело.

***

Разобравшись с протоколами следственных действий в отношении Лосевой, Матвей подошёл к окну и распахнул его створки. Кабинет был заполнен солнцем и создавалось впечатление, что на улице жара. Однако, несмотря на мощную, свойственную для степных зон инсоляцию, воздух здесь едва прогревался до восемнадцати градусов. Не жарко. Возможно из-за холодного ветра. Матвей уже привык к здешним ветрам. Это движение свежего воздуха всегда волновало Матвея, вводило его в какое-то межвременное состояние. Он просто, как собака, ощущал носом движение свежего воздуха, тревожно улавливая его природу. Если ветер дул со стороны Цасучейского бора, воздух насыщался запахом хвои. Когда задувал с горы Яблоневой – пахло рекой с волнующим ароматом тины и терпкой черёмухи. Сейчас ветер был с монгольских степей; поэтому он вдруг, разом оказывался в детстве, ощущая родной, знакомый с рождения, аромат степной суши, разнотравья.

Навеянные свежим ветром воспоминания Матвея были неожиданно прерваны. В кабинет заглянула Ирина. Улыбнувшись Матвею, она пригласила его к прокурору.

Матвею нравились такие девушки, как Ирина. Несмотря на свою молодость и привлекательность, она, казалось, не знала о своей красоте и не замечала, как она нравится мужчинам. Работая, она практически не поднимала своей головы от пишущей машинки, от много- численных папок-скоросшивателей, поправляя время от времени спадавшие на глаза огненно-рыжие пряди. Матвей поначалу подумал, что волосы крашенные, но приглядевшись к её белому, словно прозрачному лицу, с едва заметными веснушками, ещё раз убедился, что Ирине вполне довольно того, что ей дала природа. Если и одаривала Ирина кого-то мимолётной улыбкой, то тень озабоченности тут же омрачающая её лицо, не позволяла никому заблуждаться по поводу её благорасположения к кому-либо.

Пётр как-то счёл возможным поделиться с Матвеем информацией о её семейных неурядицах.

- Муж у неё козёл, - доверительно, прикрыв уголок рта ладонью, сообщил он Матвею, - гуляет направо и налево, гад. И даже заразил её одно время венерическим заболеванием.

И добавил почти мечтательно: - Я бы на её месте давно отомстил такому мужу. Но она живёт только семьёй – детьми да своим мужем-козлом. Тут только посочувствовать ей остаётся.

И он скосил глаза на Матвея, наблюдая за его реакцией на эти слова. Возможно, эта его откровенность как раз и была вызвана явной симпатией Матвея к Ирине, которую он по своей молодости не мог скрыть.

Прокурор встретил Матвея неожиданно тепло.

- Проходи, проходи, Матвей. Присаживайся, - пригласил он Матвея ближе к столу, отложив в сторону бумаги, которые он только, что внимательно просматривал. Семёнов снял очки и неспешно, мягко помассировал двумя пальцами крылья носа, натруженные дужкой очков. Отложив в сторону очки, Семёнов ещё раз внимательно посмотрел на Матвея.

- Ну, как тебе работа следователя? – поинтересовался он тоном, заставившим Матвея насторожиться.

- Работаю, – развёл Матвей руками, как бы сам удивляясь такому обстоятельству.

- Не нравится мне работа Чернинова. Давно не нравится, - неожиданно признался прокурор Матвею. – Не помощник он мне. Всё подвоха от него какого-то ожидаю.

Семёнов нахохлился недовольно, как тренер проигравшейся в пух и прах футбольной команды, вынужденный давать многочисленные интервью издевательски настроенным журналистам.

- Рокировку я хочу сделать, - пояснил он затем Матвею. – Убрать Чернинова из помощников в следователи. А тебя перевести в помощники. Чернинов не сидит на месте. Всё где-то пропадает. Вот пусть и побегает следователем. А мне нужна спокойная, аналитическая работа помощника прокурора. Ты, со своим спокойным характером, с этим справишься. И для тебя это хорошо. С этой должности, особенно имея следственную практику, хотя и небольшую, можно быстрее попасть на должность заместителя прокурора в какой-нибудь небольшой городок.

Он подумал и добавил:

- Вроде Нерчинска, например.

Глянув неуверенно на Матвея, точно ища у него одобрительной реакции на выбор городка, Семёнов продолжил:

- А мне Чернинову - следователю затем легче будет предъявить серьезные претензии по работе, чем Чернинову - помощнику прокурора.

Облегчённо вздохнув после такого объяснения, он внимательно посмотрел на Матвея:

- Ну, как, Матвей, потянешь?

Матвей замешкался. Ему предстояло сейчас либо испортить отношения с прокурором, не оправдав его доверия, либо пойти ему навстречу в его кознях против Чернинова Петра, к которому Матвей испытывал симпатию, да и что там говорить – признательность за участие в его делах.

Немного поразмыслив, он отказался от его предложения, понимая, что с этой минуты он потерял благорасположение прокурора.

***

- Проходи, - пригласила Лиза его в дом. Они решили встретиться после недельной паузы в их отношениях. Как-то получилось одновременно – ни Матвей не звонил Лизе, ни она не давала о себе знать. Матвей поймал себя на мысли, что это приглашение девушки почему - то не обрадовало его.

Это был один из многих щитовых домиков- близнецов, которые оставили здесь после себя геологи.

Этот квартал в Новом посёлке так и назывался – посёлок ГРП, посёлок геологоразведочной партии. И несколько десятков аккуратных домиков, которые геологи оставили после себя, образовали улицы-линии. Линия первая, линия вторая… У Лизы был дом №7 последней, четвертой линии. Дом состоял всего лишь из одной небольшой, в пятнадцать метров, комнаты, узкого коридора и кухоньки. Лизе удалось из этого небольшого домика сделать игрушку. Вроде того игрушечного домика, который подарили Гулливеру его покровители-великаны, и в котором он по воле случая пустился в путешествие по сказочному океану.

В доме не было ничего лишнего. Только самое необходимое для жизни и всё на своем месте. Здесь всё говорило о том, что его хозяйка хоть завтра готова покинуть его навсегда, отправившись в другие земли. И в то же время, в нём можно было прожить всю жизнь.

Довольно быстро Лиза организовала ужин, украсив стол свечкой в красивом подсвечнике и свежим букетом степных цветов. Попросила Матвея откупорить припасённую бутылку вина.

Когда с ужином было покончено, Лиза заметно опьянела. Она прямо за столом закурила и задумчиво, опёршись локтями о столешницу, стала осторожно, как бы забавляясь этим, выдувать тонкую синюю струйку дыма прямо перед собой, в стол. Казалось, она совсем забыла о существовании Матвея, оставшись наедине со своей сигаретой.

Матвей же забеспокоился. С ужином было покончено, разговор, в котором Лиза только отвечала на его вопросы, и то не впопад, был исчерпан, а они не только не стали ближе друг к другу, но как-то вдруг, сразу ощутили, что каждый находится на своей льдине, и что-то стремительно разводит их в разные стороны. Он встал, придвинул свой стул ближе к Лизе и, вздохнув, стал поглаживать девушку рукой по голове, расчёсывая её красивые распущенные волосы. Лиза прикрыла глаза и, не меняя позы, улыбалась. Сигарета в ее руке продолжала дымиться, образуя длинную трубочку пепла, которая вскоре, изогнувшись как гусеница, просыпалась на скатерть. Затем Лиза повернулась к Матвею и неожиданно, склонившись, ухватила гладившую её руку зубами за обнаженное предплечье, ближе к локтю. О том, что это не игра, Матвей понял через минуту. Лиза изо всех своих сил сжимала зубы, пытаясь прокусить кожу и сомкнуть челюсть.

- Прекрати, Лиза, - попросил он, после некоторой оторопелости, испытывая сильную боль. Однако Лиза словно обезумела. Оно продолжала ожесточённо сжимать зубы и не думала останавливаться. Матвей с силой, допуская, что оставит в зубах у Лизы часть своей руки, рванулся. На руке образовалась ранка, потекла кровь. Ошеломлённый происшедшим, Матвей ушёл на кухню. Нашёл чистое полотенце, которым прикрыл ранку. Лиза была не просто опьяневшей. Она была безумной! Испугавшись своего открытия, Матвей молча переживал его. Что теперь будет? Как ему сейчас быть? Он был потрясен моментальным разрушением образа той Лизы, которую он любил. В то же время он не мог сейчас просто встать и уйти, оставив девушку в таком состоянии. Ему стало жаль её.

«Она безумна!» - повторял он про себя. – Она безумна!»

Увидев на подоконнике пачку сигарет, он распечатал её, достал сигарету и закурил. Вскоре на кухню пришла Лиза. Она была уже без сигареты. Вид у неё был растрёпанный, однако глаза весело и лихорадочно поблёскивали. Она достала из распечатанной пачки новую сигарету и снова закурила.

- Что притаился? – насмешливо поинтересовалась она затем у Матвея.

Матвей хотел показать ей ранку на своей руке, но не стал этого делать.

- Частенько это у тебя случается? – спросил он вместо этого.

- Что?

Матвей промолчал.

- Я, пожалуй, пойду, - сообщил он, гася сигарету в пустом блюдце.

- Чего так рано? – поинтересовалась Лиза, по-прежнему насмешливо разглядывая его сквозь сизый сигаретный дым.

Матвей встал и направился к выходу. Однако Лиза, затушив быстро сигарету, догнала его у выхода. Она схватила его за руку, уже за другую и, шутя, не больно, как игривая собачка, ухватила зубами за запястье. Затем отпустила и попросила Матвея:

- Останься!

Видя, что Матвей согласно опустил голову, Лиза, не раздеваясь, легла на кровать и, свернувшись клубочком, уснула.

Матвей, также не раздеваясь, лежал рядом, на краю кровати, боясь прикоснуться к Лизе. Он вдруг понял, что перед ним совершенно незнакомая девушка, далёкая от той Лизы, образ которой уже выстроился в его сознании. И самое главное, он увидел девушку, от которой ему захотелось держаться подальше.

«Утром уйду и всё. На этом точка»,- решил он и заснул.

Проснулся он от назойливой трели будильника. Он не сразу открыл глаза, силясь сбросить с себя обрывки каких-то навязчивых сновидений. Когда открыл глаза, то увидел, как Лиза, дотянувшись до будильника, схватила его и с силой запустила в противоположную стену. От сильного удара будильник разлетелся на куски. Однако Лиза лежать дальше не стала, а деловито протопала на кухню.

- Уже проснулся? – прокричала она оттуда Матвею.

- Проснулся, - подтвердил Матвей, находившийся под впечатлением происшедшей расправы над будильником.

- Тебе сколько пожарить яиц? – поинтересовалась Лиза.

-Я не хочу.

-Два – три?

- Два.

- Глазунью?

- Всё равно.

= С луком или без?

- Без разницы.

Матвей кружил по комнате возле двери, желая уйти и в то же время, понимая, что он не может уйти просто так. Он зашёл на кухню и увидел, что Лиза сидела за столом и, спрятав лицо в ладони, плакала.

Матвей провел рукой по её спутанным, шелковистым волосам, желая успокоить и окончательно понял, он не испытывает в своём сердце по-настоящему ни сочувствия ни жалости к этой девушке, а только - неловкость за создавшееся положение. Поняла это и Лиза. Она никак не реагировала на его прикосновения, а только горько плакала.

Матвей вздохнул и тихо ушел.

***

На следующий день Матвей поехал в Читу отвозить уголовное дело на стационарную психиатрическую экспертизу. Поскольку в Магинском железной дороги не было, Валентин повёз его в Могочу, что в сорока километрах от Магинского, до ближайшей железнодорожной станции. Всю дорогу до станции Валентин ворчал.

- И чего надо было поездом ехать? Ну, самолетом, понимаю, дорого. Но можно было, ведь, и автобусом. Сразу из Магинского, без дополнительных хлопот.

И совсем некстати сделал заключение.

- Скоро здесь будет не казачья станица, а бурятский национальный округ. Помяни моё слово.

Матвей не стал брать купейный билет. Купил плацкартный. Когда едешь в купейном вагоне, то знакомство с соседями становится как бы неизбежным и даже обязательным. Тут хочешь - не хочешь, а, кривя губы в улыбке, начинаешь разговор. Пустой вагонный разговор. Кажется, сами стены вагона источают тон и темы бесед. Люди приезжают до места, расходятся, уступая место другим. И эти другие начинают вести те же разговоры и в том же самом тоне. В плацкартном вагоне по-другому. Здесь знакомство уже не обязательно.

Когда Матвей прошёл на своё место, то сразу же расстелил постель и завалился спать, не обращая внимания на соседей, которые уже обменивались короткими замечаниями – прокладывали друг к другу мостики, по которым потечёт дорожная беседа. Вот, наконец, они нашли тему. Говорили о беззаконии. Матвей, как ни старался в своих попытках заснуть, не спал, уставая всё больше и больше от своего вынужденного бодрствования. В последней попытке занять уставший мозг, он стал вслушиваться в неспешный разговор соседей.

Старушка, возвращающаяся из гостей от внука к себе в Литву, высокомерная и в то же время невежественная, привела пример. Заключила его словами: «Вот как это делается!» и отвернулась к окну, как будто её пример выразил всю земную мудрость, после чего, конечно, уже и сказать нечего. Остальным собеседникам полагалось после этого помолчать.

Наконец, пожилой мужчина, посчитав, что молчание выдержано приличное, опёршись затылком о перегородку, закрыв устало глаза, также резюмировал: «Что хотят, то и делают!»

Сидевшая напротив их юркая, подвижная не по своим преклонным летам, долгожительница быстро закивала согласно головой: «Да, да, да!» Она всё это время, наклонившись вперёд, очень внимательно слушала бабушку из Прибалтики, то и дело живо переводя свои чёрные, блестящие глаза с одного попутчика на другого, следя за их словами и реакцией. Не дождавшись продолжения речи пожилого мужчины, она сама принялась, было, приводить свой пример. Но развить историю ей не дал пожилой мужчина. Он и не думал умолкать надолго. В том же положении, с закрытыми глазами, он всё это время словно прислушивался к эху своего резюме. Насладившись своим авторитетным замечанием, он неторопливо начал приводить факт из своей биографии.

Бойкая долгожительница не отрывала своих круглых, изумлённых глаз от лица рассказчика. Иногда она всплёскивала руками и причитала, оборачиваясь к бабке из Литвы: «Что делается! Что делается-то!» И снова раболепно глядела на мужчину. Тот с кривой усмешкой продолжал историю.

Матвей ворочался, ворочался беспокойно и всё же заснул.

***

Матвей с трудом нашёл отделение стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Ощущая себя безнадёжным провинциалом, он бесконечно долго расспрашивал читинцев, как проехать на экспертизу. Почему-то прохожие при слове «психбольница», старались быстрее отделаться от Матвея, посылая его в неопределенные дали. Обвиняя горожан в бестолковости, он, наконец, ступил на территорию областной психиатрической больницы, где и располагалось отделение экспертизы. Но и тут он не сразу нашёл экспертов. А когда, уставший и обессиленный, он выложил им растрёпанный том уголовного дела, они заупрямились.

- Что Вы нам привезли? – возмутилась строгая как школьный завуч женщина в белом, как показалось Матвею, шёлковом халате, сквозь который было видно, что она не в колготках, а в чулках, ажурно обхватывающих её красивые как у цирковой лошадки бёдра. Она уже дважды, задевая нос притомившегося на стуле Матвея полами своего надушенного дорогими духами халатика, сходила с его делом к заведующему, пытаясь убедить своего шефа в отсутствии оснований для проведения стационарной экспертизы. И всё никак не решалась принять и зарегистрировать дело.

- Сказано же - маниакально-депрессивный психоз! Что Вам ещё надо? – спрашивала она сердито у Матвея. - Вы дело хотите забить ненужными экспертизами, а нам несколько месяцев с вашей обвиняемой возиться! Вот молодняк нынче пошёл! Поучится что-ли не у кого?

Взглянув на титульный лист дела, она вздохнула понимающе и даже с сочувствием: - Ах да! Магинское! Представляю, что у вас там, в дыре этакой, творится!

Матвей оставил все-таки уголовное дело и, чувствуя себя мелким мошенником, отправился в гостиницу.

Мало иметь запись в трудовой книжке о том, что ты следователь, думал Матвей, устало направляясь в автобусной остановке. Мало иметь соответствующее удостоверение в кармане. Надо им просто быть! Точнее – стать.

Тут он увидел дерущихся на автобусной остановке. Человека четыре ожесточенно и деловито мутузили другу друг в серьезной драке. Хлёсткие меткие удары кулаком по челюсти раздавались методично, с постоянством рабочего процесса. Матвей достал своё красное удостоверение следователя; потрясая им в воздухе, кинулся к дерущимся. Томившая его в последние дни смутная тоска, многократно усиленная несправедливой критикой красивой врачихи в ажурных чулках, мгновенно выкристаллизовалась в понятное и ясное чувство – злость и переполняющую его агрессию против этих людей, которые ничего не понимают и не хотят понимать.

- Стоять! – крикнул он. – Милиция!

Он не знал драчунов. Но почему-то в них, в их явно неправильных действиях, судьба реализовывала какие-то свои несправедливые и темные задумки, поэтому он и кинулся к ним. Он желал схватиться не с ними, а с этой несправедливой судьбой.

Мужики, обменявшись несколькими смачными ударами, быстро рассыпались в разные стороны, восприняв окрик Матвея как предостережение. Один из них, по комплекции не превосходящий Матвея, избрал маршрут отступления почему-то в непосредственной близости от Матвея. Схватив его за ворот пиджака, Матвей повис на нем, как решительный сельский зоотехник, намеревающийся оскопить молодого и прыткого бычка.

- Стоять!

Еще разгоряченный недавней дракой парень пытался прорваться, но Матвей держал его крепко. Парень остановился, тяжело дыша. Наконец отдышавшись, он осмысленно посмотрел на Матвея.

- Ну и что дальше? – утирая у себя под носом, спросил он Матвея; на его лице появилась усмешка.

- А то, что ты сейчас пойдешь со мной в отделение милиции.

- Ну, а если не пойду?

- Пойдешь, - сказал Матвей, чувствуя, что его начинает распирать злоба на парня.

- Сейчас вернутся мои друзья и заставят тебя засунуть твое удостоверение – знаешь куда? - с еще большим вызовом пригрозил парень.

И тут неожиданно, Матвей вовсе не хотел этого, но просто градус его злости вдруг зашкалил, - он резко, молниеносно ударил парня кулаком в лицо. У того быстро побежала кровь из носа. Зажав нос ладонью, парень с ненавистью смотрел на Матвея. В его глазах была и ненависть и недоумение одновременно.

Матвей развернулся и торопливо зашагал прочь. Затылком он чувствовал пронизывающий его своей ненавистью взгляд побежденного врага.

«Дур-рак! – ругал он себя, быстро поворачивая в какой-то проулок, - вот дурак!» Никакой злости в его душе на этих нарушителей общественного порядка уже не было. Было только сожаление о случившемся. Чувство вины и жалости к этому парню, который был связан в этом инциденте его красным удостоверением.

В аналогичной ситуации, восемь месяцев спустя, в Гусинозерске, один хулиган, он, правда, по своей комплекции и силе стоил двух - настоящий гладиатор – тяжелыми и меткими ударами кулаками-молотами сломал Матвею челюсть и два ребра. Матвей тогда два месяца не мог толком есть и нормально разговаривать, только посматривал на всех вымученным взглядом. Его обидчик тогда получил срок, а Матвей – хороший урок. С того времени он всегда был крайне осторожен в действиях и всегда следил за своей речью, опасаясь спровоцировать драку.

***

Из Читы Матвей вернулся только вечером в пятницу.

Возвращаясь с автостанции домой, Матвей встретил начальника всех участковых Болотова. Семён шёл, важно, как гусак, окидывая взглядом проходивших мимо женщин. Вид его был необычен. На нем не было привычной милицейской формы. В стареньком костюмчике он уже был не таким молодцеватым, как прежде. Матвей знал, что в свободное время Болотов подрабатывал каменщиком на строительстве храма. Вот и сейчас, на ночь глядя, Болотов вышагивал на стройку. В Магинском он выплачивал деньги на содержание своих детей сразу двум женщинам. Поэтому начальник смотрел сквозь пальцы на его ночную работу в храме. Наткнувшись на Матвея, Болотов радостно воскликнул:

- Это ты? Уже приехал? – как будто никак не мог поверить своим глазам.

У Матвея после поездки в Читу не было большого желания общаться с Болотовым, поэтому приветственно кивнув Семёну, он свернул в проулок.

Однако, Болотов также изменил свой маршрут, шагая рядом с Матвеем.

- Погоди, погоди. Не так быстро! – попридержал он Матвея рукой. - Так, значит, ты закончил свои дела в Чите?

Матвей что-то ответил, понимая, что Болотов не слушает его.

- Как ты смотришь, Матвей, на то, чтобы отдохнуть завтра на природе? Отрешиться, так сказать, от дел. А? Пригласим Белова Сашку. В чисто мужской, как говорится, компании. Я днём подходил к нему уже с этим предложением. Он обещал вино, мясо купить и всё такое. Ну, так что? – он выжидательно глянул на Матвея, не сбавляя шага.

- Не знаю, не знаю, - пробормотал озадаченно Матвей.

- Чего «не знаю»? – грубовато, но вполне дружелюбно переспросил Болотов. Чернинов запрягает? Ты смотри, не поддавайся ему. Он, поди, женить тебя на Лизке задумал. Знаем мы этого пройдоху - спешит побыстрее её пристроить в хорошие, так сказать, руки.

И видя, как Матвей призадумался, он шутливо ударил его рукой по плечу:

- Ну, ладно, не загружайся. А просто отдохни завтра с нами. В общем, завтра в девять, - остановившись, сказал Болотов.

Продолжая улыбаться, он добавил:

- Будь я следователем, я бы раскрыл ваше убийство, не думая. Если бы не наш прокурор – старпер, я, наверное, давно бы уже к вам в прокуратуру перешёл. Не любит он меня. Всё норовит под приказ о наказании подвести. Ты вот скажи, зачем таких старых на работе держат. А?

Матвей пожал плечами.

- Чернинов только на словах смелый, а так, без прокурора, и шага не может сделать.

Болотов снова сделал шаг к Матвею и дружески похлопал его по спине: - Давай-ка Матвей, быстрее становись прокурором и бери меня к себе замом. Мы с тобой здесь таких дел наворочаем – все девки наши будут! Да,- вздохнул он мечтательно и посмотрел задумчиво в небо.

Ещё до поездки в Читу Чернинов предлагал ему отправиться вместе с Лизой в Цасучейский Бор, где можно было бы отдохнуть на природе, у костра. Но Матвей не хотел отправляться на природу ни с ними, ни тем более, с Болотовым и Беловым.

Поэтому на следующее утро, пока его соседи по гостинице ещё спали, он ушел на гору Яблоневую. Решив избежать, таким образом, чьёго бы то ни было общества и побыть наедине со своими мыслями.

***

Гора Яблоневая была видна ещё далеко на подступах к Магинскому. Для сельчан эта гора была как Фудзияма для японцев. И символом и предметом гордости и объектом любви одновременно.

Когда-то там, возможно, и произрастали яблони. Сейчас же яблонь осталось немного. Они затерялись в черёмуховых зарослях у подножья горы. Черёмуха, изредка дикая слива, обступали гору Яблоневую со всех сторон. На всём протяжении, на расстоянии пяти километров, от села до горы, вдоль русла реки Чёрной, огибающей гору Яблоневую, всё было покрыто зарослями черёмухи. Сама гора лишь наполовину была скрыта растительностью. Покатые склоны уходили плавно вверх. И где-то последние несколько десятков метров вдруг резко, голыми скалами, устремлялись отвесно ввысь. Как будто межгалактический звездолет, готовый к далекому полету, замер здесь в ожидании старта.

Однако, впечатление о неприступности горы рассеивалось быстро – стоило подойти к этим скалам ближе. Вездесущие туристы обозначили трудносмываемой краской своё присутствие на всех сколь-нибудь примечательных для глаза скалах.

Каждый день, не по одному разу, Матвей останавливал свой взгляд на этой горе. По дороге на работу она виднелась в утренней дымке. Оглядываясь на неё по возвращению в гостиницу, Матвей невольно задерживал свой взгляд на её малиновых от закатного солнца склонах. Слух его непроизвольно выхватывал всякое упоминание о горе Ябоневой в разговоре.

Чернинов то и дело в беседе с ним вставлял какое-нибудь словечко о Яблоневой. «Как на Яблоневую сбегать. Туда и обратно»,- говорил он весело озадаченному шофёру Валентину, вручая тому повестки для свидетелей. Или Валентин, увиливая от какого-нибудь поручения Матвея, бурчал недовольно: «Ну, это проще на Яблоневую сгонять». И Лиза как-то сказала задумчиво, бросив в паузе разговора свой взгляд через окно на гору:

«Говорят, кто поднимется на эту гору – скоро уедет отсюда. Хотела бы я подняться на эту гору!»

К покорению Яблоневой Матвей отнёсся вполне серьёзно. Предварительно раздобыл длинную, метров на двадцать пять, верёвку; попросил у соседей-рыбаков, железную кошку с острыми крючьями и соответствующим образом оделся.

Матвей избрал самый короткий путь до горы – сквозь черёмуховые заросли, минуя извилистую, пыльную дорогу.

Короткий путь осложнился крутым склоном. Зато минут через сорок Матвей оказался у самого подножья Яблоневой. За спиной, внизу, в синеватой дымке, раскинулось село. С его обычными деревенскими звуками. Здесь же стояла странная тишина. Только какая-то чёрная птица, сопровождая Матвея, молча перелетала со скалы в заросли, тяжело взмахивая крыльями.

Матвей мысленно прочертил траекторию, по которой он поднимется на скалу. От одного большого уступа до следующего. Всего их было четыре. Судя по всему, эти уступы были большими площадками, так как на них довольно вольготно располагались в своё время туристы, разжигавшие там костры и испачкавшие стены углём и краской, оставив свои дурацкие автографы.

Восхождение поначалу далось ему легко. Однако когда Матвей оказался в метрах двадцати от вершины, он понял, что застрял. Он не видел, каким путем продолжить восхождение. Спуск вниз также был проблематичен.

Куда бы Матвей не кидал свою «кошку» - либо верёвка была коротковата, либо не было поблизости подходящего уступа, за который можно было зацепиться. Кошка, бряцая о камни, скатывалась обратно к нему, или падала дальше вниз. Взгляд Матвея блуждал по соседним скалам в поисках нужной расщелины. Но всё было впустую. В памяти оживал образ незабвенного отца Фёдора из «двенадцати стульев», с его колбасой на кавказской круче. «Да, сейчас самое время санитаров вызывать»,- подумал он с горькой усмешкой.

Матвей сел на свободный выступ и в мрачной задумчивости обводил взглядом скалы. Впереди был длинный день, и Матвей не отчаивался, надеясь что-нибудь придумать.

Но смутная догадка, что у него всегда всё будет плохо, мрачным эхом отзывалась в его душе всем этим его суетливым оптимистичным попыткам что-то сделать. «Нельзя идти против своей природы, - подумал с какой-то обречённостью Матвей.- Надо признаться себе, что я жалкий тип! Я всем должен. С одной стороны – обществу, которое требует, чтобы я непременно кем-то стал, с другой – своему вечно голодному во всём, требовательному организму.

Матвей долго сидел так в скалах, томимый своими демонами. А когда солнце перекатилось к Новому посёлку и перспектива остаться на ночь перед Матвеем замаячила вполне реально, он вдруг явственно услышал:

- А, отец Фёдор!

Чернинов, широко улыбаясь, задрал вверх голову, упёршись руками в бока.- А где колбаса-то? Съел уже? – продолжал он издеваться над Матвеем.

Матвей молчал, досадуя на свой испуг, вызванный возгласом Чернинова, и в то же время, испытывая облегчение. Вдвоём-то они что-нибудь придумают, как выйти из этого положения.

Вволю поиздевавшись, Чернинов сказал:

- Ну ладно, не отчаивайся. Сейчас спущусь к машине. У меня там есть подходящая верёвка. – Он усмехнулся. - Как раз для такого случая.

Чернинов хорошо знал эти скалы, все выступы и расщелины. Под его командами, используя брошенную им верёвку, Матвею удалось спуститься.

Чернинов, дружески похлопывая его по спине, изрёк, пока Матвей отряхивался от пыли и приводил себя в порядок:

- Это тебе урок. Слушай, что тебе старший товарищ говорит. Если он говорит тебе, что завтра вместе на природу едем – значит жди его и никакой самодеятельности. А теперь вперёд! Вон, твоя невеста тебя уже заждалась. Он подтолкнул Матвея в сторону машины.

Матвей понял, что всё это ему уже порядком надоело. И Чернинов с его опекой и Лиза с её многозначительными улыбками и взглядами.

Когда садился в «уазик», он довольно сухо поздоровался с Лизой, раздумывая, как побыстрее избавиться от её общества.

***

Вернувшись как-то в гостиницу с прогулки, Матвей бросил на стол папку со своими набросками пейзажа с горой Яблоневой. Он почему-то решил вспомнить своё юношеское увлечение рисованием. Наброски были неудачными. Он ещё раз глянул на них. Что-то есть. Но до рисунка полноценного не тянут. Нет. Не художник он. Неплохие копии с других рисунков у него ещё получались, но нарисовать что-то с натуры – никак.

Он полежал на кровати, обдумывая план своих дальнейших действий здесь. Расследование уголовного дела затянулось. Если так у него пойдет дальше, то о его становлении следователя говорить не приходится.

Возможно, такое положение дела и устроило бы человека, обременённого заботами о многочисленном семействе, домашнем хозяйстве, но - только не его. Отсутствие следственных действий. Только бесконечные жалобы и ходатайства Антоновой, в которых она просила следователя приехать к ней, прекратить дело; и которые он исправно приобщал к уголовному делу. Но ему-то нужны дела и дела! Успешно расследованные и рассмотренные в суде!

Его размышления и сомнения были прерваны настойчивым и громким стуком в дверь. Это был участковый Болотов.

Поправив портупею, он произнес, взглядом обводя жилище Матвея:

- Собирайся, Матвей. У нас труп.

- Что случилось? - тревожно спросил Матвей. Как не хотелось ему проявить себя в деле, он понимал, что оставшееся нераскрытым убийство портит биографию следователя примерно так же, как отсутствие написанной книги репутацию писателя.

- Труп на дороге. Возможно дорожно-транспортное происшествие. Но ты собирайся быстрее! Там всё сам увидишь.

Матвей быстро оделся, схватил свою дежурную папку и поспешил за Болотовым, который уже торопливо вышагивал впереди и был необычайно немногословен. Ни на один вопрос Матвея - где дежурная машина, почему нет судебномедицинского эксперта, где прокурор - он толком не ответил, обещая, что скоро Матвей сам всё увидит на месте происшествия.

Когда они поравнялись с домом номер восемь по улице Песочной, Семён толкнул ногой калитку и прошёл во двор, кивнув Матвею, чтобы он следовал за ним.

Соображая о цели визита сюда, Матвей не стал ничего уточнять у Болотова. По его хитрой улыбке, по его уклончивым ответам он уже стал догадываться, что Болотов темнит. И сейчас, в этом доме он, наконец, узнает, что кроется за всем этим. И точно. Как только они прошли в дом, Матвей всё понял. В ярко освещённой гостиной, надо сказать, обставленной недешёвой мебелью, стоял посередине празднично накрытый стол. За столом в ожидании гостей сидела нарядная хозяйка. Красивая брюнетка в возрасте около 30 лет. Матвей её знал. Это была подруга Лизы Анжела, секретарь суда. Она встала из-за стола и произнесла:

- Садитесь, у меня всё готово!

Матвей, глянув на Болотова, сел за стол. Это было, бесспорно, лучше, чем кружится вокруг раздавленного трупа на месте происшествия. Матвей решил подождать, полагая, что дальше всё само прояснится.

Усевшись за стол, Болотов по-хозяйски потянулся к бутылке с водкой, улыбаясь своим мыслям; разлив её по объемистым рюмкам, произнёс:

- Я просто подумал, чего тебе скучать одному. Жизнь проходит, а люди сидят, каждый по своим норам, и не знают, что делать со своей жизнью. Куда лучше провести время в обществе прекрасной женщины! Верно я говорю, Анжела?

- Конечно верно. Кто бы сомневался,- подтвердила молодая женщина, раскладывая по тарелкам аппетитно дымящиеся голубцы.

- Ну, так выпьем за прекрасную женщину - хозяйку этого дома! - произнёс Болотов незамысловатый тост, и они все, чокнувшись рюмками, выпили. Затем слегка закусили. Потом вскоре последовал ещё один тост Болотова, а затем также быстро и третий. И, наконец, вытерев ладонью воображаемые усы, Болотов произнес:

- Ну ладно, мне пора.

Он быстро встал и, удерживая рукой поднявшегося было с места Матвея, сказал:

- А ты сиди! У тебя что - служба что-ли? Это мне вот надо по одному адресу заглянуть. И подмигнув хозяйке, он удалился.

Хозяйка с минуту загадочно улыбалась, вертела в руках пустую рюмку, дожидаясь, пока Матвей расправится с остатками голубца.

- Ну что-ж, Матвей, предлагаю теперь выпить за тебя, за успех в расследовании твоего дела.

Только тут Матвей спохватился и потянулся к бутылке, чтобы наполнить рюмки.

- А ещё лучше – продолжала Анжела, - за то, чтобы ты тут у нас нашёл себе девушку по сердцу и стал бы со временем настоящим забайкальцем.

Энтузиазм у Матвея быстро пропал. Он вспомнил Лизу.

Замешательство гостя не ускользнуло от внимания Анжелы.

- Вы с Лизой не поссорились ли? Странная она стала в последнее время. Меня избегает. Да, довёл Чернинов девушку до ручки!

- Похоже, поссорились, - подтвердил Матвей и осушил рюмку одним быстрым глотком.

Видя, что гость помрачнел, хозяйка включила музыку и объявила, что пора переходить к танцам. Выпито уже было немало, музыка попалась разудалая. И Матвей, заразившись весельем хозяйки, стал вместе с ней откровенно дурачиться. Анжела хохотала до упаду; ей непременно захотелось, чтобы Матвей поймал её в танце как фигурист Горшков фигуристку Пахомову. Однако Матвей не был именитым фигуристом, поэтому Анжелу поймать он не смог и доверчивая женщина грохнулась на пол. Но это её только ещё больше развеселило, и она стала требовать от Матвея спеть что-нибудь, в качестве компенсации.

- Хорошо, - согласился Матвей и, выпив ещё для храбрости, стал петь. Ему казалось, что у него мягкий баритон, и что известные слова из знаменитой оперной арии в его, почти профессиональном исполнении, растрогают сейчас девушку до слёз. Но Анжела, упав на диван, каталась со смеху и, превозмогая смех, выкрикнула:

- Сатисфакцию! Требую сатисфакцию!

Матвей упорно продолжал изображать оперного певца. Он несколько месяцев перед отъездом в Читинскую область ходил как на работу в Свердловский оперный театр и добросовестно слушал подряд все оперные арии, стараясь напоследок наверстать упущенное. И потом ночью, пугая соседей по комнате в общежитии, он иногда испуганно вскакивал с кровати, от грянувших в его мозгу оркестровых литавр.

Вскоре Анжеле это надоело. Она замахала руками и, поднявшись с дивана, сказала:

- Ну, хорошо. Плясать ты не умеешь. Петь у тебя тоже не получается. Наверное, ты любовник хороший, а?

- Да, хороший, - важно подтвердил Матвей.

Она придирчиво, взглядом сняла с Матвея мерку.

– Молодой, неопытный. Хлопот больше с тобой.

«Женюсь, - подумал Матвей. – Всё, решил! Женюсь!»

Он галантно встал на одно колено, взяв у Анжелы руку; поцеловав её мягкую ручку, произнес:

- Я, это… - он хотел сказать «Женюсь!», но понял, что это не соответствует торжественности момента. «Бракосочетаюсь? Да! » – Приглашаю Вас к бракос… к бракос… - на этом слове он запнулся и упал в мертвецки пьяный сон.

Никогда больше в своей жизни он так не напивался. Во всяком случае, до 2004 года, и если не принимать в расчёт случай на свадьбе его друга Рашита Вакилова в городе Асбесте Свердловской области в начале лета 1993 года.

Проснувшись утром, он обнаружил, что лежит под одеялом на двуспальной кровати абсолютно голый. Матвей лихорадочно принялся вспоминать подробности ночи.

- Ты что разлёгся? - заглянула в комнату из кухни Анжела, - вставай, муж скоро вернётся.

- Кто?! Какой муж?! Откуда?! – Матвей вскочил с кровати и взглядом стал обводить комнату в поисках своей одежды.

- Из командировки. Откуда же ещё.

Она засмеялась.

- Ну, если быстро соберешься, он и не заметит. Даже ребёночка.

- Какого ребёночка?!

- Которого ты мне сегодня ночью, думаю, сделал. Уж очень сильно старался.

Полуодетый Матвей, держа в руках одежду, выскочил в прихожую и, оглянувшись назад, долго смотрел на Анжелу, не в силах понять, о чём же она говорит.

Он стоял у дверей, смотрел на Анжелу и пытался облизать пересохшие губы; воспоминания медленно возвращались к нему.

- А я тут тебе пирог испекла, - по-прежнему насмешливо сказала Анжела. – Пока ты отдыхал. Смотри, - она горделиво подняла доску, на которой, укрытый полотенцами возлежал кто-то внушительных размеров. – Из поросёнка. Глупого, молоденького поросёнка, - добавила она. – Возьмёшь с собой, позавтракаешь.

В обрывочных, выплывающих из небытия, воспоминаниях вечера, в сознании Матвея возник образ того, вышагивающего домой человечка с сайкой под мышкой, которого в качестве товарного знака рисуют на упаковках хлебобулочных изделий.

- Нет, нет, нет! – запротестовал он.

Но Анжела, не слушая его, завернула пирог в полотняную салфетку и, уложив все это в пакет, вручила его Матвею.

День прошел в сигаретном дыму. Матвей практически не высовывался из своего следственного кабинета, скуривал одну сигарету за другой, запивая их водой из допотопного графина.

Вечером, уже дома, механически перемалывая челюстями Анжелин пирог и запивая его холодным чаем, он выцепил взглядом на салфетке, в которую был завернут пирог, две вышитые зелёной ниткой буковки – А.А. Пирог застрял у него в горле. Анжела Акимова!

Матвей испытывал острое сожаление о том, что произошло. К ощущению физической разбитости, вместе с головной болью, прибавилось новое чувство – раскаяние. Какой он, оказывается, легковесный человек! Как легко он может зависеть от внешних обстоятельств и быть игрушкой в руках чужой воли и своих низменных страстей!

Он вспоминал и вспоминал детали минувшего вечера. Ему становилось вдруг жарко, разом приливала в голову кровь, а сердце начинало учащённо биться, заставляя Матвея перескакивать в своих воспоминаниях с одного позорного факта на другой. Вдруг он начинал чувствовать по отдельности каждый свой вдох и выдох, всё больше и больше начиная осознавать свою обреченность в этом мире. Матвей даже не пытался искать себе оправдание.

Как он мог позволить себе быть втянутым в это дело! Теоретически теперь он может оказаться родственником этого погибшего ребёнка, смерть которого он расследует. Ведь его возможный ребёнок – почему же теперь он не может родиться у Анжелы? - будет братом или сестрой убитого ею новорожденного!

***

На улице громыхало. Гроза молниеносно сменила солнечный день. Сидя за столом и разбирая поступившие бумаги, Матвей даже не заметил поначалу происшедшей на улице перемены, пока не стало разом темно; строчки в документах стали неразличимы. Матвей подошёл к окну и захлопнул форточку. Вода, ворвавшаяся в кабинет вместе со свежестью, успела уже залить подоконник. Небо лопалось, заглушая звон дребезжавших стёкол в окне. Молнии полыхали где-то рядом, пронзая размытый струями воды песок. Шум ливня, вид водяных струй, пузыри на лужах, как и свежий ветер, всегда выключали Матвея из суетной круговерти, гипнотизировали, вводили в транс.

Однако сейчас даже такая гроза не позволила Матвею полностью отключиться от дел. Из Читы, наконец, сообщили, что стационарная психиатрическая экспертиза в отношении Антоновой окончена. Эксперты признали её вменяемой. Теперь уже ничего не препятствовало направлению дела в суд.

Матвей был в тяжёлом раздумье. Предстояло принять серьёзное решение. И Чернинов здесь ему не помощник.

Прокурор, узнав об итогах экспертизы, только руками развёл:

- Ну что тут поделаешь? Дело придётся направить в суд. Убийство было!

Матвей понимал, что участь Антоновой решится только сейчас и только им самим. Чернинов говорил ему, что суд даст ей по минимуму; но в то же время Матвей хорошо запомнил слова Чернинова, сказанные ему при очередном напутствии перед последним судебным выступлением Матвея: «Боюсь предсказуемости судьи Базаржаповой».

Один раз в неделю Матвею, как молодому специалисту, необходимо было поддерживать в суде обвинение по очередному делу. В этом последнем случае Матвею предстояло поддерживать обвинение в отношении художника-оформителя Магинского Дома Культуры Мамонова Михаила. Мамонов совершил в пьяном виде наезд на своей видавшей виды «шестерке» Жигулей на пожилую женщину. Михаил припозднился на работе. В творческом порыве, подогревая себя дешевеньким коньячком, он закончил за один присест большой рекламный стенд по новому кинофильму. Принялся за работу после обеда, а закончил – ближе к полуночи. За коньяком и не заметил, как пролетел день. Возбуждённый завершением шедевра и предвкушая толпы зрителей, которые почтительно замрут на следующий день перед его стендом, выгнал Михаил со двора Дома Культуры своего застоявшегося железного коня. Может быть, и не было бы всё так плохо, остановись Михаил и окажи помощь сбитой им на пустынной ночной улице припозднившейся пожилой женщине, уборщице ПМК Токмаковой Валентине, также возвращавшейся с работы. Но дрогнула душа у Мамонова Михаила, испугался он, скрылся с места происшествия. На счастье, оказались поблизости люди. Не дали они умереть на дороге Токмаковой Валентине и не позволили уйти Мамонову Михаилу от уголовной ответственности сразу по двум статьям Уголовного Кодекса – совершение дорожно-транспортного происшествия, повлекшего тяжкие последствия и оставление на месте происшествия потерпевшего в беспомощном состоянии.

Мамонов был другом Чернинова Петра.

Перед тем, как отправиться Матвею в суд, Чернинов зашёл к нему в кабинет. Повернувшись спиной к Матвею, заканчивавшего свои последние приготовления перед судебным выступлением, Чернинов достал из кармана носовой платок и стал стирать с циферблата часов какое-то пятнышко.

- Ты вот что, Матвей. Будешь просить у суда наказание Мамонову – остановись на двух годах исправительных работ. Думаю, это будет нормально. Боюсь только предсказуемости Базаржаповой. Уж больно суровые она решения всегда готовит!»

Мамонова Михаила судья Базаржапова приговорила к пяти годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии-поселении.

Прокуратура подготовила протест в связи с суровостью приговора. Однако областной суд этот приговор оставил в силе.

Попади Настя Антонова в руки судьи Базаржаповой - участь её была бы предрешена.

***

До последнего времени октябрь стоял сухим и ясным. Но солнце уже утром было умирающим. И его красноватый отблеск в комнате Матвея не обещал радость нового дня, а, скорее, предвещал вместе с холодными ветрами ненастье, холод и тревогу неясного будущего.

Матвей, стоя перед зеркалом, орудовал ножницами. Он решительно избавлялся от своей бороды. Проводя острой бритвой по гладким уже скулам, он вдруг обнаружил - оказывается, лицо у него совсем не круглое, а скорее худощавое. И не такое уж простодушное и безобидное.

На работу он отправился, сознавая - предстоит долгий и тяжёлый рабочий день.

Подготовив окончательный вариант обвинения Антоновой, Матвей окончательно растерял имевшиеся у него крохи убежденности в виновности Антоновой. Да их, собственно, и не было. Он лишь следовал воле своих старших коллег, полагаясь на их опыт и квалификацию.

Но в связи с последними обстоятельствами требовалось выйти из роли ученика, следующего воле учителя и самому принять решение.

Неприятно было Матвею спускаться в подвал, где уже почти неделю ожидала следователя обвиняемая Антонова.

Формально всё это время Матвей готовил окончательный вариант постановления о привлечении Антоновой в качестве обвиняемой. Спешить было некуда. Этап - перевозка обвиняемых спецрейсом в Читу - в любом случае должен быть только через месяц. В действительности же Матвей мучительно размышлял, как же ему быть сейчас, когда появилась новая улика – такая же салфетка с инициалами, какая была обнаружена и на месте обнаружения трупа.

Он понимал, что надо бы вызвать эту Анжелу и допросить её. Матвей представил, как Анжела будет улыбаться и пошучивать, а он делать строгое лицо. А ещё надо будет пойти к ней домой, где он так отплясывал – у Матвея при этом воспоминании кровь волной бросило в голову - и тщательно, заглядывая во все углы, произвести обыск.

В этих размышлениях он чисто автоматически подготовил текст обвинения. Встретиться с Антоновой, так или иначе, было необходимо.

Та ждала его с нескрываемым нетерпением. Пошёл третий месяц, как она находилась под стражей. Она не была уже такой возбуждённой как в первые дни своего задержания. Держалась ровно, спокойно, но на её бледном лице без труда можно было угадать ожидание ответа на вопрос – когда же, наконец, будет поставлена точка в её деле?

- Чем, Матвей Николаевич, вы меня обрадуете? – спросила она Матвея, не успевшего даже закрыть за собой дверь кабинета.

Матвей не спешил с ответом, но по его хмурому лицу Антонова без труда могла бы увидеть ответ на свой вопрос.

- Прочтите,- предложил он Антоновой, выложив на стол постановление о привлечении её в качестве обвиняемой.

Антонова углубилась в чтение документа. Матвей же стал перебирать имеющиеся у него протоколы и постановления из уголовного дела. Все документы находились уже в сгруппированном виде; не было никакой нужды их заново ворошить. Просто Матвей не мог спокойно сидеть. В этом случае у него на лице почему-то сразу отражалась сложившаяся ситуация. А он эту ситуацию воспринимал не иначе, как обман и предательство. Нельзя было подавать Антоновой надежду на благополучное для неё завершение этого дела. Это их с Черниновым обещание разобраться, Антонова могла воспринять, как обещание выпустить её в ближайшее время.

Наконец, Антонова, ознакомившись с текстом обвинения, вздохнула и отложила постановление в сторону. Матвей к этому времени уже приготовил протокол допроса и был готов записывать показания обвиняемой.

- Вину свою признаёте? – словно между прочим спросил он Антонову, пробуя расписать на каком-то клочке бумажки авторучку. Паста в стержне засохла, ручка не желала писать. Матвею пришлось ожесточённо, где-то разрывая бумагу, почеркать, прежде чем ручка стала оставлять ровный синий след.

Антонова не спешила с ответом, а только лишь выразительно, не отрываясь, смотрела Матвею в лицо, пытаясь поймать его взгляд.

«Я знаю, что по делу не всё стыкуется. Знаю об Анжеле Акимовой и, тем не менее, сижу здесь и предъявляю обвинение Антоновой. Завершаю следствие», - продолжал оценивать сложившуюся ситуацию Матвей.

- Нет. Не признаю. Вы же это знаете, Матвей Николаевич. Я ведь с самого начала говорила Вам и Чернинову, я не убивала ребёнка.

От первоначального спокойствия Антоновой не осталось и следа. Она разволновалась. Все её чувства, накопившиеся за время её содержания под стражей, проявились на её лице. Как показалось Матвею, она, не моргая, смотрела ему в лицо, точно ждала, когда же Матвей, наконец, скажет то слово, которое она так ждёт уже третий месяц.

- Я Вас так ждала эти дни, когда меня привезли сюда! – слёзы потекли у неё из глаз, и она уткнулась в платочек, который вертела в своих руках. – Я так надеялась, что Вы разберётесь! – продолжала она сквозь слёзы. - Я была уверена - Вы хотите мне помочь! Я ждала все эти дни, когда же вы, наконец, найдёте, кто убил этого ребёнка. Теперь я вижу, Вы и не думали это делать. Вы наметили себе жертву в моём лице и успокоились!

Антонова, наконец, справилась со своими слезами. Похоже было, она ещё не утратила надежду. От её взгляда не ускользнуло замешательство Матвея, его неуверенность. Матвей не мог скрыть своей симпатии к этой женщине и неудовольствие своим постановлением о привлечении её в качестве обвиняемой.

- Я вижу, Матвей Николаевич, Вы-то хотите мне помочь! Это Чернинов меня невзлюбил. Конечно, для него ничего не значит отправить человека в тюрьму. А для меня и три, и два, и даже один год в тюрьме – очень много. А еще - это клеймо убийцы ребёнка! Как я с ним потом буду жить? Я уже третий месяц в следственном изоляторе и чувствую, мои нервы – на пределе. Я уже не способна дальше бороться. Хотя я ещё по-прежнему уверена, что Вы не направите на меня дело в суд!

И вдруг она взмолилась:

- Отпустите меня, Матвей Николаевич!

***

- Ну, как там наша красавица? – поинтересовался Чернинов с порога кабинета.

Матвей незадолго перед этим вернулся из изолятора.

Он освободил Антонову из-под стражи. Вынес постановление об изменении меры пресечения на подписку о невыезде. «Рановато предъявлять ей окончательное обвинение», - придя к такому выводу, он решил продлить срок следствия по делу ещё на два месяца и за это время окончательно определиться, что делать с Антоновой.

Сейчас, вернувшись в свой кабинет, он уже принялся, было, за оформление продления срока следствия. Он подготовил большую часть документа, смутно испытывая беспокойство оттого, что не зашёл к прокурору и не посоветовался с ним, прежде чем принимать такое кардинальное решение. Матвей установил для себя закономерность - если чувствуешь, что сделал что-то не так – скорее всего, ты действительно ошибся. «Но должен ведь я когда-то самостоятельно принимать решение!» - успокоил он себя.

- Как Антонова восприняла окончательное обвинение? – глаза у Чернинова сузились, он внимательно смотрел на Матвея. Видно было, что ему не терпелось узнать новости.

- Я отпустил её.

- И прокурор дал на это согласие? – удивился Чернинов.

- Я самостоятельно принял решение, - «Вот она, развязка, приближается», - подумал Матвей.

- Ну-ка, идём к шефу! – Чернинов сделал жест рукой, предлагая Матвею подняться из-за стола.

Задержав на нём какое-то мгновение свой пристальный взгляд, Чернинов повернулся к выходу и направился к прокурору. Матвей нехотя двинулся следом. Он знал, какая будет реакция прокурора на эту новость; знал и распоряжение прокурора, которое непременно последует за этим. Накануне прокурор дал ему установку – перепредъявить обвинение, объявить Антоновой об окончании следствия, ознакомить её с материалами уголовного дела и направить дело в суд с обвинительным заключением. Робкие возражения Матвея прокурор тогда и слушать не стал.

Семёнов молча выслушал доклад Чернинова об освобождении Антоновой, а затем также спокойно, повернувшись к Матвею, произнёс:

- А теперь берите сотрудников милиции и также быстро, как Вы её освободили, верните её на место. И молите своего Бога, чтобы она не успела скрыться!

- Я уже принял решение, Онисим Арсланович, что же теперь я буду его менять? – Матвей сам удивился своему упрямству.

- Вы приняли незаконное решение, - сказал по -прежнему спокойно прокурор. – И должны исправить свою ошибку.

- Но, Онисим Арсланович, еще большей ошибкой будет направить дело в суд на человека, в виновности которого ни я, ни вы не уверены. Да ещё при этом, продолжая содержать этого человека под стражей. Я считаю, это будет уже не ошибкой, а преступлением.

- Вот что, Пётр, - повернулся прокурор к Чернинову, - поезжай-ка и верни Антонову в изолятор. Пока она, действительно, не скрылась.

Затем прокурор повернулся к Матвею.

- Матвей Николаевич, может быть и смысла-то нет продолжать нам разговор. Скажите, Вы, вообще-то, намерены продолжать свою работу в прокуратуре?

- Да, я хочу быть следователем, - произнёс обреченно Матвей. Он отлично понимал, что нет довода, с помощью которого можно было бы убедить прокурора в правильности принятого им решения.

- А если хотите работать, то тогда имейте в виду, что Вы сейчас пока ничего не умеете делать правильно. Сказать красиво – это одно. А сделать дело – совсем другое. Сделали Вы своё дело? У Вас это уголовное дело находилось почти три месяца. Вот тогда-то и надо было проявлять свою инициативу и решительность. Но раскрыли Вы убийство? Кто виноват в том, что Вы не нашли улик, при которых все сомнения были бы устранены? Да, эти сомнения есть, потому что расследуемое Вами дело так и осталось сырым. И тут уже мне приходится рисковать – полагаться на своё профессиональное чутьё. Да, может произойти ошибка и получиться так, что в суде окажется дело в отношении не того человека. Но Вам, без следственного опыта не дано пока почувствовать – того ли человека отправляем мы в тюрьму или нет. Ещё раз повторяю, это приходится мне решать. Мне брать на себя ответственность за возможную ошибку, потому что следователь не смог разобраться в деле, не смог раздобыть неоспоримые доказательства.

И, уже помягче, прокурор добавил:

- Если бы все как Вы поступали, то суд остался бы без работы; судить было бы некого. Все преступники бы так и гуляли бы на свободе. Потому что какая-то доля сомнения в виновности всегда остается.

Немного помолчав, Семёнов вздохнул:

- Ну ладно, сейчас идите. Продолжим после того, как Чернинов привезёт Антонову.

Однако Чернинов так и не привез Антонову. Она скрылась.

***

- Ну, вот видишь! – говорил Чернинов Матвею, - это и называется - виновное поведение. Стал бы человек, непричастный к преступлению тут же, по освобождению, скрываться!

Матвей молчал. Это он посоветовал Антоновой уехать на время к своим родственникам, о которых никто не знал. Уж лучше пусть она будет какое-то время в розыске! Возможно, что-то за это время и прояснится. Это лучше, чем завтра уже иметь обвинительный приговор в отношении невиновного человека.

После мучительных колебаний он поделился с Черниновым своими подозрениями в отношении Акимовой Анжелы; рассказал ему и о салфетке, полученной от неё.

***

Матвей сидел у себя за столом над чистой страницей своего блокнота и думал.

В кабинет не слышно вошла Ирина. Лицо её было напугано.

- Слышали, что с Черниновым произошло? - спросила она Матвея.

- Нет, - вздрогнул Матвей, на сердце его легла тяжесть.

- Зайдите к прокурору. Он Вас ждёт.

Матвей, встревоженный словами Ирины, направился к прокурору. Он вдруг понял, что почему-то всегда знал, с Черниновым должно было что-то произойти.

- Проходите, - пригласил его прокурор к столу. В последнее время он к Матвею обращался подчёркнуто официально. Пряча от Матвея глаза, он сказал:

- Произошло то, что и должно было произойти – Чернинов избил Тамару, свою жену. Я звонил в больницу – она находится там в тяжёлом состоянии. Поезжайте сейчас в больницу, возьмите справку медицинскую о состоянии её здоровья; получите объяснения у медиков, её принимавших – когда поступила, при каких обстоятельствах; что им вообще известно о происшествии… – Семёнов убрал в ящик с поверхности стола папку с бумагами и посмотрел, наконец, на Матвея прямо: - …и выносите постановление о возбуждении уголовного дела по части первой статьи сто восьмой Уголовного кодекса – причинение тяжких телесных повреждений. И вот что ещё, - лицо его приняло обычное рабочее выражение: - … постарайтесь найти Чернинова. Уговорите его не скрываться и не усугублять свою вину. Он ведь ещё и пистолет у меня похитил; сумел подобрать как-то ключ к сейфу. Слепок, видимо, сделал заранее.

***

Матвей знал, где можно было найти Чернинова. У Скалы, на Чёрной речке. Там он его и застал. Чернинов сидел на траве, пил портвейн прямо из горлышка бутылки и курил. Рядом на траве валялись уже две пустые бутылки.

- Что с Тамарой? - спросил он, повернувшись к Матвею.

- Умерла, - ответил Матвей.

Пётр опустил бутылку на траву, закрыл лицо руками и пьяно заскрежетал зубами. Волосы у него на голове были растрёпаны. Воротник на пиджаке с одной стороны был поднят. Виднелась белая рубашка, выбившаяся из-под брючного ремня. За ремень был заткнут пистолет.

- Я не знал, что Лиза была беременна, - наконец сообщил он. – Мы с ней долго не общались из-за ссоры. Она требовала, чтобы я развёлся с Тамарой. Я же ей сразу говорил, с женой не разведусь. Я не знал, что это Лиза совершила убийство. После того как ты мне показал эту салфетку от Анжелы, я сам поговорил с пристрастием и с Анжелой, а затем и с Лизой. Как Лиза злорадствовала, признаваясь мне в убийстве нашего ребёнка! - Чернинов покачал головой.

- Может быть, ты, Пётр, вернёшь пистолет? - спросил Матвей. – Прокурор сильно просил.

- Прокурор? – встрепенулся Чернинов. – Что, не наигрался он ещё? А вот шиш ему! – усмешка пробежала по его губам. – Чего захотел! Пистолет в сейф, значит. Бумажка к бумажке и дело закрыто. Не получит он простого варианта!

Чернинов отрицательно покачал головой.

- Я в тупике, Матвей, - сообщил он затем.- Не знаю, почему так получилось. Как получилось, что я сам себя загнал в угол, из которого нет выхода?

Он повернулся к Матвею и глянул на него мутноватым взглядом.

- А может быть там, - он поднял палец к небу, - уже все предопределено. А? – спросил он Матвея с надеждой в голосе.

Матвей рассеяно пожал плечами. Присев рядом с Черниновым, он мучительно подбирал слово, которое должен был сейчас сказать Петру, чтобы как-то помочь ему. И не мог найти это слово. Он всегда потом жалел, что не мог найти это слово.

- За всё надо платить, - вздохнул Чернинов обречённо.

А затем они молча просидели неопределенно долго, пока Чернинов не признёс:

- Ну ладно, иди, Матвей.

И Матвей ушел.

А затем он вынес постановление о розыске Чернинова. Прежде чем объявлять его в розыск, он говорил прокурору о Чёрной речке, о своих предположениях. Но прокурор, молча выслушав его, махнул только рукой:

- Выносите постановление о привлечении в качестве обвиняемого и объявляйте его в розыск.

***

Матвей вскоре уволился из Читинской прокуратуры.

Покидая Магинское, он, на прощанье, углубился в Цасучейский Бор. Густой аромат хвои, сочетаясь с октябрьской свежестью, напомнил ему о недавнем путешествии на Байкал. Походив между сосен по тропинкам, испещрённым корнями деревьев, отполированными многочисленными подошвами до искусственного блеска, он почувствовал вместе с усталостью, что груз переживаний последних месяцев жизни, остался в его душе в виде сухого остатка. Как что-то гармоничное для его природы и уравновешивающее в его системе жизненных оценок.

Увидев старое костровище, он достал из кармана свой заветный блокнот и присев, разорвал его и сжёг. «Мы заблуждаемся, - подумал он, глядя, как языки пламени скручивают в чёрную стружку блокнотные листы,- заблуждаемся, принимая пришедшие к нам в голову мысли за свои. Мы старательно не замечаем коварство, с каким они перекочёвывают к нам из уже написанных книжек, газет, разговоров. И, в то же время, мы не желаем понять, что самое ценное в жизни человека – это его воля, появившаяся с ним из таинственной Пустоты, возможность проявить свою волю по собственному усмотрению».

В дальнейшем, имея доступ к базе данных в информационном центре, он интересовался о результатах розыска. Искали Чернинова по всему Союзу, тщательно и добросовестно, но тщетно.

В начале лета 2004 года Матвей приезжал в Магинское. Сидя на берегу Чёрной, у Скалы, выпил не спеша бутылку портвейна, покурил. Затем он склонился над чёрной водой, усевшись на берегу на корточках. Ну да, вот так Пётр Чернинов, скорее всего, склонился над водой, подставил ствол к виску и нажал на спусковой крючок. А уж течение реки сделало своё дело. Хотя, если тело и унесло, то пистолет всё-таки должен быть где-то на дне.

Удовлетворённый таким следственным экспериментом, Матвей непроизвольно повёл взглядом по берегу. Поищи в своё время здесь как следует, подумал он, и стреляная гильза обнаружилась бы.

Когда в бутылке осталось совсем немного портвейна, он размахнулся и закинул её в реку. Подхваченная стремительным течением, бутылка, покачивая укоризненно пустой головой, устремилась, не иначе, как к Северному ледовитому океану.

О Лизе он не вспоминал. Старался не вспоминать. Ему было известно, что уголовное дело в отношении Кузнецовой Лизы расследовалось Могочинской прокуратурой. Он знал, что 19 декабря 1988 года Могочинским районным судом Кузнецова Елизавета Григорьевна была осуждена за убийство своего новорожденного ребенка к трем годам лишения свободы. Наказание она отбывала в Балейской женской исправительно-трудовой колонии. Дальнейшая её судьба ему была неизвестна.