Бревно в стене

 

«А ты хоть раз попробуй – оглянись, посмотри,

Что сумел, что сделал и кто этому рад».

 

Встреча

 

Макс выкатывается на проспект. Задушено раздергивает узел галстука, незряче глядит на коммуникатор в руке. Растерянно-безысходное лицо его медленно пунцовеет, и он шарахает айподом об асфальт. Прохожие с полной невозмутимостью торопятся по своим делам. Замедляется один: крепкий мужчина провинциального вида. Сокрушенно озирает высокотехнологичные брызги, сочувственно вздыхает: «И кто понес бы это иго?.. Когда покоем одарить нас может один удар…» Пристально вглядывается в лицо:

– Максик… ты!?!

Тот узнавающе фокусирует взгляд:

– Бориска!?!

 

Время спустя некогда закадычные дружбаны-одноклассники основательно нагрузились.

– …Э! Тот богат, у кого есть карманные деньги. И у нас в реставрации сейчас тоже бы кончились «тучные» годы. Кабы они были, те годы. Слово тебе скажу: поехали со мной? Мне человек нужен. Островок в Национальном Парке. Бревенчатая ограда вокруг деревянного храма 1798 года: это последняя, уцелевшая в Карелии. – В уголках Борькиного рта на мгновение обозначаются скорбные складки. – В сентябре ни клеща, ни комара ни гнуса нет. От муравейника городского отдохнешь. Работы – тьфу – недели на три. Наши основные силы пашут на часовне: полная переборка из руин. Подсобник всегда нужен. – Борис разглядывает остроносые туфли однокашника, силится на глаз оценить ткань костюма – А «рабочку» тебе фирма купит!

Макс не устоял – к тому времени он вообще не мог стоять на ногах.

– К черту все! Едем! Уболтал ты меня!

– Уболтал… Кто скажет слово, которое в каждую душу войдет, как входит топор в каждое бревно? – подытоживает Борис заплетающимся языком.

 

Нормальный заезд…

 

Убогий кораблик жалковато затрясся, натужно отползает от берега. Сдвигает подтопленную перегруженную коробку понтона-плашкоута и вязку длинных бревен.

Местный алкоголик пускает с берега струю и блаженно хохочет, довольный проказой.

Новенький энцефалитный костюм сидит на Максиме мешковато; ему некомфортно.

Посудина ползет по озеру медленно и скучно.

 

Ветер поднимает волнишку. Озеро мелкое, оттого волна короткая и крутая. Штабель досок на плашкоуте захлестывает, раскачивается отлифтованный уазик. С десяток бревен, связанных ненадежной пеньковой веревкой, добытой в деревне (запасенного каната на все не хватило), отрывает. «Ничего: найдем, моторкой притащим» – Борис оценивает ветер, чиркает на карте. Моросит дождь.

 

О каменистый берег островка рушатся кофейного цвета волны. «Приехали, мужики!» – Кэптэн поднимает взгляд на купола за гребенкой елок, и витиевато матерится.

– Выгружаемся! – командует Борис.

– Пусть финансист в гондон лезет, мне сапоги жмут! – Иван сует Максу полукомбинезон из ПВХ.

Макс опасливо и неуклюже перелазит на плашкоут. Кораблик отползает в озеро, канат отделяется от него. «К берегу поднесет – прыгай! Аппарелями к берегу разворачивай! Трос мы поймаем!» – орет Борис. Они с Иваном стоя балансируют в моторке, гремят веслами.

 

Макс зажмуривается и прыгает в коричневую волну. Ухает в обжигающий холод с головой! Выныривает с перехваченным дыханием, судорожно откашливается, цепляется за железную стенку. Ноги чиркают по дну, еще раз. Каблуки впечатываются в камни на дне; ноги заклинивает. Груженая ржавая железяка мешкотно ползет к берегу. Он – на ее пути тужится отжать – не справляется. Плашкоут наползает неостановимо и жутко, как в сонном мороке. Запредельная сила гнет Макса в дугу, жестоко ломит. Хрустит и подается хребет: инерция плавучего железа необорима. Он дышит мелко-мелко, тщетно жмет скулой и ладонями в стылый металл. Кровь жарко бухает в черепе. Легкие рвет нутряной смертный хрип-всхлип, грубый шов сварки вспарывает щеку.

Лопается невидимая тетива. Это выстреливают освобожденные ноги: откатывается донный булдыган. Макс спешно перехватывается, ловит борт в упор щекой-плечами-руками. Ноги коротко бороздят дно и упираются. В запредельном усилии он выжигает из тела жизнь. Яростно кряхтит, стиснув зубы. На выдохе пузырится кровавая слюна: лопнул, раскрошился зуб. Борт неохотно подается, отворачивает. Грохочет пузом о береговые камни. Побежденный плашкоут чуть приподнимается на волне, со скрежетом влезает немного дальше и замирает. Единственно нужным бортом.

 

Борис с Иваном выдираются из волны; лезут на берег с канатом; фиксируют плашкоут; надсаживаясь, скидывают аппарели.

 

Максим тяжко выбредает на берег водяным пузырем. Лопается пластмассовая пряжка, из полукомбинезона льется вода. Он валится навзничь на черные береговые валуны головой к волнам; мутный поток хлещет мимо вымазанного ржавчиной и кровью лица. Тело колотит крупная дрожь.

Макс корчится на валунах снулым налимом, изгибается в муке и наслаждении. Затылком, лопатками, содранными ладонями больно жмется к холодным твердым камням, конвульсивно сползая к воде. Распахнутым ртом жадно ловит сладкий воздух и никак не может отдышаться. Его всхлипы глушит грубое громыхание катаемых водой камней, шумное шевеление елей.

Низкое небо Севера царапает серое ватное брюхо о православные кресты. На лицо моросит дождик.

Не в силах удержать радость, он улыбается небу, елкам, крестам.

 

– Макс, чё разлегся: подымайся! Разгружаемся!

 

Он таскает с ними инструмент, продукты, вещи на высокий берег к бараку-бытовке: незряче-спотыкливый боксер в состоянии гроги.

Багаж на берегу кончается, и вычерпанный Максим слепо оседает на лавку у костерка. Мокрая одежда исходит паром. Изо всех сил он удерживает дрожание нижней челюсти.

Иван через рукав снимает закопченный чайник с железного прута, разбалтывает в кружке сахар, сует Максиму: «на, хватани горячего!» Вглядывается: «эк тебя!» Поспешно возвращается, вскрывая аптечку.

Борис разливает по кружкам, распрямляется: «Нормальный заезд!.. Россия дала миру только два самобытных достижения архитектуры. Только два: деревянное зодчество да еще конструктивизм… Выпьем, ребята, за наши беззащитные бревенчатые шедевры. – Иван и Макс поднимаются. – За красоту и подлинность, за искусство ремесла… За бревно в стене!»

Трое чокаются с братским чувством.

Жидкий шар валится в желудок, разливается горячим теплом, и глаза Максима увлажняются. Жизнь медленно возвращается в измочаленное тело. Он отирает с лица ржавчину своих разом измельчавших волнений и проблем. В голове кружатся Борисовы слова: «Нормальный заезд. Нормальный заезд. Нормальный заезд».

 

Протопи ты мне баньку по-черному

 

Быстротечно катятся плотно набитые нехитрым трудом дни.

С уазика снимают все, кроме водительского сиденья – вывозят с берега кровельную доску. Им же вытаскивают к погосту бревна.

Борис с Максимом помечают и бережно раскатывают участок ограды. Аккуратно расчищают валунное основание. Большая часть оригинальных бревен в дело не годится: зубами непогоды и солнца изгрызло время…

 

– Присоединяйся к Ваньке, – велит Борис. – Окорка бревен – первый этап превращения природы в культуру.

Оскобленное бревно номер раз – одиннадцатиметровая сучковатая елка – дается Максиму нелегко. Нестерпимо трещит поясница, не поднимаются руки, ноет все тело. Он еще первое не закончил, а Иван уже принимается за третье. С сочным хрустом его скобель споро снимает пласты толстой коры, в лицо летят мелкие брызги смолы и влаги.

Максим со стоном распластывается спиной по бревну.

– Чё, несладко работать хакером? – Отирает Иван пот со лба. – Наше ремесло, оно такое: приходится рвать жилы на совесть.

– Хакером? – не понимает Максим.

– «Хак» – так скобель называют. Окорщик – он, получается, хакер. В изначальном, хорошем смысле этого слова. С хакера-окорщика начинается рубщик. Иногда такой рубщик, чье ремесленное искусство восхищенно назовут памятником архитектуры. Не допрыгнет реставратор до этой планки – памятник из исторического наследия изуродуется в дрянной макет.

 

– Помогай Бог! – машет проходящий мимо монах. Из своей кельи в общую трапезную вышагивает, питаться.

– Добрый день. – Отзываются реставраторы.

– Вот и все наше общение с чернорясниками, привычно раздражается Иван. – Как они могут, монахи – монахи! – только жрать, только колоть дрова, только служить службу в церкви? А великое дело любви и веры!?!

Иван недовольно идет топить баню.

Баню Иван топит каждый второй-третий день. Колет пяток чурок, напиленных из негодных бревен ограды. С полудня, набрав охапку дров, каждый час исчезает минут на пятнадцать.

Они были слегка удивлены. Вселились монахи на остров год назад. С тех пор нанятая бригада плотников срубила для каждого отдельную келью, сруб зимней церкви собрали. А бани нет.

– Что вообще можно делать на Севере без бани? – мгновенно обозлился Иван. – Не потеют попы ручьями от крепкой мужицкой работы, это-то понятно... А как же «дух парной, дух святой?.. Баня все грехи смоет?.. Баня смоет, шайка ополоснет?» Что, поговорки русские позабывали? Мойдодыра не читали? Они не с кем-нибудь, – раздраженно тычет пальцем в небо, – с Ним идут в церковь разговаривать. Облачение парадное – сплошь в золотом шитье. Не жалко труда вышивальщиц? – небось нетрудовым, застарелым прогорклым потом провоняли: для того и ладан курят, вонищу отбить.

– Охр.нел!?! – строжит его Борис. – Ничего, в озере обмоемся. Не треснем.

– После бани и душа чиста, спокойна, вверх стремится… А эти лезут в памятник деревянного зодчества, как немытые бандюки на «терки». – Иван досадливо машет рукой. – Будет нас баня, ща пойду сделаю.

 

Уходит, бормоча: «Кто их будет уважать, если они сами не уважают своего Бога? Потому и вера в людях, как выкипающая на сковороде вода».

 

На берегу Иван сложил большую кучу вдумчиво подобранных валунов с полостью-топкой. Над каменкой собрал жердевой каркас. Топит с обеда. К вечеру выгребает вишневые угли финальной, четвертой-пятой закладки, сбрызгивает каменку водой из ковшика, смывая пепел. Накрывает конструкцию тентом, заботливо подтыкая снизу камнями. Маленькая походная банька по-черному, согретая дровами XVIII века, готова принять парильщиков. Парься, ребята, сколько влезет: жару в камнях довольно.

 

Борис, Иван и Максим пьют после работы чай, греют на костре воду. Дожидаются, когда самый жар последней топки окончательно накалит камни. Разговаривают.

 

– Готово! – рысит от берега радостный Ванька.

Все торопливо разбирают пластмассовые тазики с банным барахлом. С костра снимают оба ведра с горячей водой…

 

После бани обильно отпиваются чаем. Тела аж поскрипывают от чистоты, от чередования жгучего духовитого пара и студеной воды с горчинкой палого листа. И души отмыты и выпарены: прозрачны, безмятежны, безгрешны… Все трое полны благостной истомой непраздно прожитого дня.

Бархатная осенняя тьма за световой сферой от газовой лампы на столе густа и неподвижна.

Ровно горит костерок подобревшей беседы.

– Искусство иконописи и плотницкое ремесло – родники равной чистоты в истоке русской культуры. Северный рубленый дом-комплекс подобен иконе. Нет одинаковых икон на любой сюжет, хотя в каждой есть, конечно, общее, обязательное для всех. То же с домами. А деревянные храмы Севера? Они светили, они дышали, они жили… Культурное единство держалось этими храмами. Сколько людей вложили душу, ум, мастерство, понимание гармонии, чтобы из-под топора, из простого соснового бревна сложился шедевр? Вложили в него мастера нечто такое… Невозможно повторить. Потому лучшее следование старинным мастерам – не подражать им.

– Обязательно родится новый Нестор. Придумали ж в прошлом веке русский конструктивизм? Изобретем еще.

– И Борисы новые придут, типа тебя: редкой породы хрустальных людей. Тех, кого разбить, может быть, и легко, да согнуть невозможно…

 

Чудо о лесе

 

В тихое утро Борис с Кириллом снаряжаются сгонять на моторке в деревню. В магазин надо, да и бревна оторванные пора искать.

 

– Слыхал местную быличку о бревнах для Погоста? Нет?

Заготовили местные мужики лес на церковь, доставили водой к берегу, где хотели храм ставить – наутро нет леса. Стали искать – нашли у берега острова, где сейчас Погост стоит. Сплавили обратно к выбранному месту. Наутро – нету леса! Находят опять в месте, куда первый раз перенесло. На третий раз сообразили, тугодумы: на острове, куда лес приносит, надо храм поднимать. Тут и срубили.

В 1798г году на месте обветшавшей шатровой церкви местные плотники поставили деревянную церковь Ильи Пророка. Считается, что существующая бревенчатая ограда Погоста построена вместе с храмом в один год. Традиционно подобные ограды возводились вокруг почти всех северных монастырей и погостов, а выжила только эта. Два нижних венца истлели в пыль, кровля сопрела полностью, вся ограда съехала с оригинального каменного основания… Нам, реставраторам, этих остатков достаточно: мы видим материал, понимаем плотницкие приемы, разгадываем следы инструмента. И рубим, как работали предки. Помнишь, показывал рубку «в иглу»? Сам вживую только на этой ограде и увидел: редчайший прием!

 

Навстречу на деревянной лодке под мощным мотором проплыл поп.

– Отец Кирилл, основатель и бессменный директор Национального Парка, – показал на него Максиму Борис, – без него весь этот лес по берегам уже бы выкосили к матери и «за бугор» толкнули. Да и Погост рухнул или, бесхозный, рыбаки или туристы б спалили. Сейчас из директоров в священники ушел... Иерей, или вроде того.

 

Заговаривают о лесе и о родине. О том, что много общего в их судьбе…

 

В деревне сгоняли в лавку. Высоко на полке Макс приметил чуть запыленную бутылку, задвинутую за крепкие сорта пива, грошовые портвейны и богатую линейку паленых водок. Придирчиво осмотрел поданную толстухой-продавщицей бутылку – настоящее! Испанское! сухое! Таких отыскалось две. Продавщица недоверчиво озвучивает цену: Макс ретиво кивает. Та пожимает плечами – могли за эти деньги купить беленькой на восьмерых, да плюс хорошую закусь. Умники.

У магазина, поджидая Бориса, Максим вслушивается в разговор меж кучки старух:

– …ак крест навместо новово-та храма на горе, что тогда строить только думали. Крест-та тот у конторы Парка-та и выгрузили. Ак директор-та Парка, отец Кирилл, крест-та на плечи вздел да на гору ён-сам понес. Ак бабка-та Таисья за им не поспевает-та! Знаете ю, Таисью, што ноги больны, ак ходит плохо. Ак бабка-та Таисья с батожком-та своим торёпится, не поспевает-та. Крест-та тяжолушший, большой крест еловый сработан. А ён широко шагат с крестом-та, отец Кирилл…

«Правильный, хороший образ, – вспоминает Максим встреченного на озере о. Кирилла, – человек, создавший Национальный Парк, несет крест… Возрождение природы, культуры, духа, веры… У каждого свой крест…»

– Бабка-та насилу ёго догнала. Да батожком ёго по хребту, батожком-та! Да кричит на ёго: «Вор! Не тебе, вор, этот крест нести! Не тебе, вор – черная твоя душа!»

– Вор и есть, – согласно кивают головами бабульки. – Все раскрадено.

 

– Знаю эту историю, – кивает Борис пересказу Максима. – Отец Кирилл у нас в прошлом году реставрационный лес стянул. Мы потом корячились, сами валили и снегоходами на остров перли. Наполеон, кажись, говорил: «Для француза нет слова «невозможно», для русского нет слова «чужое»! Не бери в голову – поехали оторванные бревна искать.

– Не простое это место – Погост, – улыбается Макс, – вначале бревна к острову притаскивало, теперь их уносит с острова …

Оторванные бревна отыскали. Шторм вколотил их в заливчик, заваленный огромными каменюками: иные размером с холодильник, иные – с лифт, а которые и с комнату. Они кое-как собрали лес вместе, вылезли на согретый солнцем чуть наклонный замшелый горб камня. Вскрыли вино, нарезали сыр и хлеб. Хорошо!

 

Максим вертит опустевшую бутылку:

– Давай напишем записку о нашей работе, вложим сюда, и под сруб спрячем? Или – Максим оживляется – кусок бересты с именами в паз сунем? Типа берестяная грамота…

– Незачем это, – отмахивается Борис. – Мы – безымянные мастера. Мы бревнышко в срубе мнэ… неперсонального, общерусского ремесла. Наше имя – русский народ. Цвет – серый: «цвет времени и бревен». Малую частицу национальных ценностей храним безвестно. Лоск и гламурьё персональной известности – не про нас. Земную славу человека перерастет вон та обыкновенная елка… Пусть гордится тот, кто сегодня выдал три кредита, а завтра – состав нефти продал… награда наша в том, что продолжается песня русской архитектуры. Почти не слышная уже песня. Но, пока живы и можем работать – не смолкнет совсем. А подпись свою – ха-ха – в налоговую декларацию поставь!

 

За разговорами пустеет и вторая бутылка. «Мало взяли» – жалеет Борис. Копается в моторке, выуживает пиво.

 

– …«Зело красиво и перед людьми не срамно». – Борис, покачнувшись, встает с расстеленного спасжилета. – Пора возвращаться. Вяжем и едем.

Он длинно сопит, возится с канатом; раздраженно раздергивает неправильный узел, пытается навязать опять.

– Ч-черт! Как всегда! – в голосе привычная досада. – Надо было вначале привязать, подготовить все, и только потом пить!

Завязать выбленочный узел пробует Максим: на обрывках пеньковой веревки сохранилось несколько образцов.

Какое-то время трудолюбиво тупят совместно. Наконец терпение иссякает. «На хр.н!»: бросив все, перелезают по камням на берег, бродят по осеннему лесу…

 

К острову возвращаются затемно. Медленно, натужно, на ощупь моторка вспарывает черное стекло озера. Тянут дюжину стволов: связали, куда деваться. Целят на огонек: Иван запалил на берегу сигнальный костер.

 

Бревно в стене

 

Борис уже показал Максу, как выбирать паз. У Макса уже получалось.

 

Борис с Иваном учат Макса видеть. «Смотри на следы инструмента на торцах: из сырого бревна рубили. Примечай характерное замятие волокон: при рубке острым топором свежего материала торец выходит гладкий, а при рубке сухого дерева волокна заминаются. Это помогает отделить первоначальные конструкции от поздних переделок».

Объясняют рабочие принципы:

– Хреново собрать новодел – это одно. А паршивая реставрация – это уже совершенно другое. Скверное качество реставрации подменяет подлинный памятник новоделом. «Реставрация методом новодела» – потеря памятника. Памятник – это оригинальные бревна. В бревнах содержится ценнейшая информация о времени, способах работы, инструменте… Обо всем! Наша миссия – максимально сохранить оригинальный материал. Когда это невозможно – перенести на новый всю информацию со старого. Потому правила нашей работы таковы: по историческим технологиям, историческим инструментом, применяя исторические материалы, повторяя исторические конструкции.

 

Теперь Макс управляется со скобелем быстро и хорошо. Отдыхая, подходит понаблюдать за тщательной, неспешной, красивой работой Бориса с Иваном. Вот и сейчас подошел. Иван замер с понурой головой, не видит его. В опущенных руках – топор на длинном прямом топорище. Макс собирается было окликнуть… прислушивается… Э… Ох-ре-неть. Ванька, он что… молится?

Иван жарко шепчет: «Господи милосердный. Отец Небесный. Вразуми и направь грешного. Не дай мне облажаться: не дай перерубить черту, Господи!»

Максим, не дыша, отходит, стараясь ступать неслышно…

 

Макс! Подбери паз по черте! – зовет Борис.

Максим застывает у бревна: «оно же… старинное! Не, я еще не готов!»

– Справишься! Черту не переруби. – Значительно подняв вверх палец, добавляет. – Памятник!

 

Взмокший от ответственности, Максим проходит вдоль готового паза, аккуратно подрезает недоснятые участки. «Вроде, все?» – последний раз капает потом со лба.

– Хватит уже дрочить! – подходит Борис – Что там у тебя – готово?

Бревно садится с хлопком: звук правильный. Борис осматривает: «молодец, плотно легло. Могёшь!»

Максим оседает присесть: ноги внезапно ослабли. Отворачивает лицо – перед глазами плывет.

Макс проморгался, в сомнении хмыкнул, качнул головой: «застращали древоделы. Аж пробрало!»

Рассматривает «свое» бревно:

– Что я сделал такого, во что через двести лет почтительно вглядятся потомки? – думает Максим – Ничего… Не так: вот это бревно – малость, что я оставлю здесь и, возможно, в вечности. Это, в общем, примерно одно и то же время и место...

 

Вынимает из кармана и рвет на полоски свое берестяное «послание потомкам». Медлит. Подкапывает камень и сует под него обрывки. «Пусть археологи найдут, почитают».

 

Макс безмятежно смотрит в пространство, его руки отдыхают вдоль тела.

 

Подходит Иван, придирчиво осматривает бревно, заглядывает Максу в глаза, улыбается:

– А ты хороший мужик, Максим, – задумчиво добавляет Иван, – ладно бревно положил.