2

 

А в это время их дочь сидела в деревянной избе на старой кровати с металлическими шишечками на быльцах, опершись о настенный коврик с вытканными лебедями. Марыся пристролась на скамеечке у ее ног. Аня то дело исподтишка оборачивалась, чтобы убедиться, что за спиной не притаился какой-нибудь усатый пруссачище, каких в избе хватало. Эти твари так вольготно передвигались по избе, точно были тут хозяевами. Их никто не боялся. Каждого нахала бабка Марысина спокойно давила рукой и швыряла в помойное ведро, отчего Аня внутренне вздрагивала и клялась себе завтра же уехать. Но тут же пространство на время очищалось, и она передумывала уезжать.

 

Над ее брезгливостью Марыся посмеивалась, успокаивая тем, что в деревянных строениях всегда и повсюду живут разные насекомые – любят все натуральное, теплое. Вон, сверчок у них поселился, и ничего! Даже приятно, когда поет. А видела ли Аня сверчка? Он вообще похож на таракана. А что такое рыжий родственник таракана – пруссак? Это же хрупкое, можно сказать – интеллигентное создание, оно тоже имеет право на жизнь! Ты же, говорила Марыся, биолог, должна живность любить и уважать.

Не получалось у Ани ни то, ни другое, а потому ей разрешили держать в изголовье фонарик. Аня при каждом шорохе светила фонариком, пугая бесстрашных долгожителей планеты. Наступал день, и главная причина, по которой Аня оттягивала свой отъезд, затмевала всякую брезгливость.

 

Она влюбилась. Не просто, как в детстве, а капитально. И влюбилась она с первого взгляда. До этого случая они с Марысей шастали по лесу без всякой цели, купаясь в тепле прогретых солнцем сосен. Запах хвои кружил голову, мягкий ковер из подсохших иголок слегка пружинил под ногами. Эту часть леса Аня любила больше всего, может – за прозрачность, тут все проглядывалось насквозь, здесь было не так страшно, как в смешанном лесу, где ее пугал каждый шорох.

– Да это белка, смотри, – смеялась Марыся, когда Аня опасливо поглядывала вокруг.

Белки вызывали у Ани умиление, как и ежики в Марысином дворе, как и дятлы, выбивающие морзянку, и кукушка, щедро обещавшая бессмертие. Из-за сухого лета грибов было мало.

 

– Вот поведу я тебя в дальний лес, он мрачноватый, конечно, зато там вдоль ручья и подосиновики есть, и белый гриб – там дубы столетние... Наденем кроссовки, джинсы и рубахи с длинными рукавами, там придется пробираться чащей...

– А не страшно?

– Какая пугливая! Мне у нас ничего не страшно. А если посчастливится лося встретить...

– Ты что-о?! Я лося видела в Полтавском музее! Он такой громадный! Я думала – он как олень, а он – больше лошади!

 

Марысе Аня казалась ребенком. Эдаким милым городским дитятей, немножко испорченным родительской любовью и комфортом. Она, Марыся, уже познала любовь, то есть – побывала в чужой постели, и случилось это еще в десятом классе. А постель разделил с нею классный руководитель, парень хоть куда, но настроенный удрать из этой дыры в город и потому не слишком отягощенный тревогой о последствиях.

 

Деревенские девочки давно уже плюнули на материнские уроки по сохранению девичьей чести. Учитель уехал, так и не узнав, что его выпускница поступила на престижный факультет и теперь вполне годилась в жены: он хотел городскую. Марыся ему нравилась так же, как не нравилась глухомань, в которой девушка жила. Он был убежден, что судьба Марысина, при всей ее женской привлекательности, сложится традиционно. Ну, вырвется в город, ну, пойдет в продавщицы на рынок, ну, даже если поступит в какую-нибудь техническую бурсу, что ей светит? Ему самому надо утверждаться в этой нелегкой жизни.

 

Словом, Марыся успела пережить крушение надежд и чувствовала себя опытной дамой. Конечно, поступила она по блату. Семейство у нее расселилось по всей Украине и Белоруссии, и многие достигли успехов. Двоюродный брат Марыси был кумом ректора университета и тоже преподавал биологию. Марыся об этом не рассказала даже Ане. Девочка ей казалась не слишком надежной для тайн.

 

Когда городская квартира подружки Ани освободилась от ее предков, Марыся ночевала в ней чаще, чем в общаге. Во время ночных бдений наедине девочки в беседе делились своим скудным любовным опытом. И чем чаще это происходило, тем больше подмывало Марысю с теории перейти на практику, иначе она себя чувствовала неуютно – вроде бы порочной – рядом с почти безгрешной подружкой. Тем более что «гормоны любви» захватили их тела в свой сладкий плен и сильно мешали мозгам работать. Мальчики с подобным состоянием организма нашлись мгновенно, да они и были всегда под студенческим боком.

 

Первая сексуальная проба прошла для Ани мгновенным шоком, который и был моментом – всего лишь. То ли партнер попался дефективный, как говорила Марыся, то ли сама Аня оказалась таковой. Последовал перерыв, в течение которого Аня боролась с разочарованием и готовилась к следующему броску. Марыся проявила удивительный талант сводни, невидимый постороннему глазу.

 

Галина Васильевна и все преподаватели, включая куратора курса, искренне считали ее самой скромной на факультете и дружную парочку ставили в пример откровенным потаскушкам, не желающим учиться. Однако начало сексуальным поискам было заложено, и оставалось его продлить и развить.

 

В конце концов отсеялись все неподходящие кадры, и квартира очистилась от лишних мальчиков. Образовалась четверка, установился график встреч, затем исчез и график: зимой на улицу свидетеля твоих игрищ не выгонишь. Пары разместились по своим комнатам и зажили дружной семейкой. К моменту маминого приезда «мужья» разбегались по прежним домам (в общагу или к родителям), а Галине Васильевне оставался только сигаретный дух. Все подозрительные детали супружеского быта тщательно уничтожались.

 

Аню извиняло только то, что в общаге творилось кое-что похлеще... Все жили по «передовым» нравственным законам и мозги себе не обременяли лишними раздумьями о морали.

Хотя Ане в конце концов и понравились эти занятия любовью, но то были именно занятия, ничего общего не имеющие с любовью. Никаких тебе сердечных мук, даже привкуса ревности не испытывала Аня к мальчику Леше, который – напротив – страдал от любви к ней, чувствуя какой-то изъян в их отношениях. Марысе повезло больше: она привязалась к своему Алику и даже втайне мечтала о замужестве. Алик вроде бы отвечал взаимностью. Поэтому летнее приключение Ани Марыся приняла с добродушием человека, у которого все в порядке. Ей даже нравилась роль советчицы...

 

Поход в дальний лес занял два часа – по тропам знакомым, не раз исхоженным. Сама бы Аня точно заблудилась в бору. Никогда она не видела ничего величественнее этого старого леса. Сначала казалось, что он всеми заброшен, потом Аня натыкалась на аккуратно спиленные бревна, следы порубки, расчистки. Воздух показался ей тяжелым – он словно застыл, дышалось здесь труднее, чем в сосняке. Пахло сыростью, мох под ногами походил местами на плотный ковер. Редкие проплешины украшали яркие мухоморы, и Аня радостно ойкала: они смотрелись празднично на мрачном фоне старых елей.

 

Это было первое впечатление, очень сложное. Потом Аня разгляделась, поразившись богатству лесного мира. Вот она – ее биология! Она будет ботаником! Она просто должна узнать названия всех этих трав, кустиков, деревьев! Ей сама судьба подсунула проводницу в этот удивительный мир – Марысю-всезнайку.

– А вот что я тебе покажу!

Марыся потянула Аню по склону куда-то вниз, отогнула ветки орешника, шепнула:

– Смотри!

Аня охнула: внизу таинственно поблескивала вода – целая речка! Нет, ставок!

– Ставок! – обрадовалась Аня. – У нас так пруд называют. В таком дед мой карасиков ловил.

–Дурочка. Это озеро, оно холоднючее, ключ бьет на дне. Никто тут не купается и не ловит ничего. У него слава дурная.

 

Озеро с дурной славой мирно отражало разросшийся по берегам орешник и клочок синего неба.

– Как тихо... И так красиво...

– В этом озере уже несколько человек утонуло.

– Да ну?! Из ваших? А чего они туда полезли?

– Именно что полезли. Самоубийством покончили. Ни с того, ни с сего. Говорят, оно манит людей, просто затягивает.

– И ты их знаешь?

– Да нет, это давно было, до меня. Мы ж из Литвы сюда перебрались, там не любят поляков, а тут везде свои.

– Ну, если давно, то это все сказочки. Мало ли что можно напридумывать.

– Про одну я точно знаю: тут леший хозяйничает.

Аня так и уставилась в лицо подруге, рассмеялась:

– Ты что, Маруська? Сбрендила? Какой леший?!

– Давай сядем.

 

– Расскажи какую-нибудь местную легенду, – пристала Аня.

– Я не про легенду – я правду скажу. Про нашего лесничего. Красивый мужик, ничего не скажешь, и тоже поляк, Олесь Добужинский. Кто его ни встретит из баб, тут же влюбляются. И не просто, а до обморока. Бродят по лесу, ищут... А их дома ждут. Месяцами потом не могут отойти. Как приворот это.

– Маруся, что ты мелешь? – перебила Аня. – Ты ж вроде современная девушка. Так и приворот! А если просто на красивого клюют?

– Нет, ненормально это. Плачут от тоски и ищут, ищут, ищут. Иные сутками бродили, пока не терялись в лесу.

– И кто ж их находил? Собственные мужья?

–Да их всей деревней искали, и без толку! А находил всегда он, Олесь. И приводил домой, потом говорил: « Что ж вы, такие-сякие, больную девушку в лес пускаете!»

 

– Да кто ж он на самом деле?

– А бес его знает. Приехал вроде бы после института, лесного, кажется, в Ленинграде этих лесников выпускают. По идее он должен руководить всем лесным хозяйством района, а не пахать простым лесником. У нас лесные края, хватает работничков, все мужики в лесхозе работают. А этот сам по лесу шастает, проверяет порядок. Браконьеры его уже два раза пугали: то ранят в ногу, то расставят хитрые ловушки на пути. Но его не обдуришь. И интересно: не вызывает милицию, сам воюет. Бывало, что приводил в участок такого бугая – в два раза больше себя, да связанного. Вроде тот сам добровольно сдался. И кто поверит? Нет, тут нечисто.

 

– Где же он живет?

– У одной бабки. Тоже с дурной славой. Ее колдуньей считают...

– Прямо средневековье!

– Ты не дослушала. Одна девушка все-таки утопилась. Думали – утопил кто. Нет, записку оставила: не хочу жить без него! Правда, не указала, без кого, но все и так все поняли.

– Идиотство! Мало ли кто мог быть предметом ее помешательства! Я тебя, Марыська, не узнаю!

Марыся весело вскочила:

– Пойдем домой! А то договоримся. Еще поругаемся. Если что и придумали, то самую малость. Парень действительно странный. Уж очень сам по себе. Ну, скажи, какой современный чувак пойдет после института в лес работать? Чтоб лишить себя всех радостей? Как монах? Прибацанный только и пойдет. Нельзя любить природу больше, чем людей и жизнь.

 

А на следующий день Аня отпросилась в лес одна. Марыся даже расстроилась:

– Ты ж заблудишься! Ты же не знаешь нашего леса! По нему можно кругами ходить и домой дорогу не найти! У нас никто не ходит в лес по одному. Даже местные боятся.

– Я видела – там дорога есть. Значит, по ней ездят. Да ты не волнуйся, я с краечку погуляю. Мне просто хочется... одной побыть.

Марыся обиделась.

 

Аня пошла так, без ничего. Надела сарафан, на голову косынку – чтоб иголки не сыпались сверху, взяла в руки Марысино лукошко – для отвода глаз. Ей нравилось, что она похожа на деревенскую девочку в этом наряде. Губы не красила, глаза не подводила, как привыкла делать в городе. Все в деревне были почему-то светлоглазые, и только темными глазами она и отличалась от местных. Светлые волосы она разделила надвое и заплела смешные косички – бубликами на ушах. Марыся наблюдала за нею с непонятной усмешкой, потом спросила:

– И для кого ж ты прихорашиваешься? Для белок?

– Я прихорашиваюсь? – изумилась Аня. – Да я под вас, местных, работаю! Создаю, так сказать, образ барышни-крестьянки!

– И где ж ты у нас видела такие... баранки на ушах? Ладно, иди, пани Анна, но помни, если заблудишься, искать не пойду! Возьми хоть что пожрать.

– А я скоро вернусь.

 

Сначала Аня шла по знакомой тропинке в сосняк, через который действительно пролегала широкая дорога со следами колес. Девушки не один раз встречали на ней раздолбанные легковушки с переполненными багажниками сверху или телеги с лошадками. Дорога соединяла два больших села почти на стыке трех республик, тогда еще не подозревающих, что скоро превратятся в границы трех разных государств.

 

Когда сосновый лес плавно перешел в смешанный по низу оврага, Аня немного забеспокоилась: вроде бы никакого оврага они с Марысей не проходили. Это был даже не овраг, а странный разлом земли, похожий на трещину, где журчал ручеек. Аня сначала переступила через водичку, потом вернулась назад, решив, что не станет рисковать и дальше не пойдет. Побродит в уже знакомом сосняке. А ей так хотелось добраться до того озерца!

Она поднялась по тропинке наверх, пытаясь повторить тот путь, что уже прошла. Ее остановил незнакомый пейзаж – она вышла на поляну, какой еще не видела. Высокая трава тянулась к солнцу – без всяких следов человеческой ноги.

 

«Может, это болото?» – с опасением подумала Аня, но вид нарядных березок, окружавших поляну, ее успокоил. Вроде бы березы не водятся в болотистых местах. Но откуда здесь взялись березы? Они ни разу с Марысей на видели их! Значит, она где-то свернула с тропинки. Господи, неужели заблудилась? Надо искать свою тропу, ведь она ясно помнит – та была, была! Пусть узкая, по ней явно не часто ходили, зато отчетливая. Вон сколько кругом было незрелых ягод на кустиках в смешанном лесу! Марыся говорила, что это черника, ей не сезон, а жаль.

И вдруг треск ветвей оглушил Аню. Она в панике оглянулась. Никого. Но кто-то же тут был?!

– Ау! – крикнула Аня сдавленно.

 

Теперь затрещало за ее спиной, но снова – никого. Аня присела на корточки, словно хотела исчезнуть с чужих глаз, не желающих показываться. Потом поползла к ближайшей березке – на коленках, внутренне сознавая, как это все нелепо выглядит со стороны. И тут ей показалось, что впереди, в пространстве между березами, мелькнула мужская спина. Кто-то уходил вглубь леса. Потом наклонился, что-то поднял с земли, выпрямился и обернулся к Ане лицом. Издали она не разглядела человека – так испуг затуманил ее глаза. Если бы мужчина сказал что-то, она бы порадовалась спасителю. Но он странно молчал, пока шел к ней. Теперь паника охватила Аню целиком, ноги просто подкосились.

 

Старый дед, заросший по уши и глаза рыжей растительностью, улыбался ей и что-то показывал пальцами, время от времени ударяя себя в грудь. «Господи, леший»! – поняла Аня и еще теснее прижалась к стволу березы. Но дед мирно, даже как-то молодо улыбнулся, замычал, протянул ей руку, и тогда только до Ани дошло, что он либо немой, либо вообще глухонемой. В ответ она заулыбалась и тоже почему-то жестами стала показывать, что она ищет дорогу. Потом сообразила, что дед может читать по губам – так он пристально смотрел не на ее руки, а на губы. И что он вообще стар, его нечего опасаться.

 

От радости она испытала такое облегчение, что теперь, как дурочка, в деталях рассказывала деду про себя и то, как она по-глупому заблудилась. Дед вел ее, широко обходя ели и березы, держа за руку, как ребенка. Аня даже не сообразила, что очутилась совсем не в сосновом лесу, куда возвращалась, а в незнакомом. Но ее доверие к старику было полным. Странным только показались руки деда (они были моложе его) да еще улыбчивый взгляд совершенно зеленых глаз. Никогда она не видела у стариков таких больших глаз и таких крепких рук. Даже у ее отца руки были с корявыми суставами, а уж у родного деда – тем более.

 

Неожиданно они вышли на широкую просеку, через которую пролегала отчетливая колея разбитой дороги. По центру ее блестели водяные полосы, словно после дождя, а в сторону вела хорошо протоптанная дорожка. Старик внезапно остановился и показал рукою вдоль этой дорожки: иди, мол. Аня уже успела ему рассказать, у кого сейчас живет.

 

Помахав на прощанье рукой, Аня весело побежала по тропе и выскочила прямо к своей избе, ее задам, к огороду.

Потом она взахлеб рассказывала Марысе о своем приключении, нисколько о нем не жалея. Марыся слушала ее почему-то напряженно.

– Все это интересно, только не знаю я никакого деда глухого или немого. Нет у нас таких.

– Можно подумать, ты всех знаешь! Сел-то у вас много.

– Как раз мало, просто большие, вернее, разбросанные. Но уж глухонемого все бы знали. Сейчас у бабушки спрошу.

 

Марысина бабка была даже не бабушкой, а прабабкой. О своей подруге Аня вообще знала немного, та не любила почему-то говорить про свою семью. Может, переживала все еще смерть родителей и бабушки, могилы которых остались в Друскининкае. Туда Марыся и ездила каждый год, чтобы навести порядок в оградках. Аня знала, что все трое разбились в автобусе, далеко на Волге, куда ездили навестить родню по отцовской линии. Вышли из поезда, пересели на местный автобус, а водитель был пьяный. Автобус упал с моста через речку. И хоть та была неглубокой, а мост невысокий, но полет получился неудачный – приземлились на камни после нескольких пируэтов.

 

Марыся больше подробностей не сообщала, да и про остальную родню, городскую, тоже. Якобы кто-то ее брал к себе жить, но она отказалась: в Друскининкае оставалась древняя бабка, не желавшая умирать. Она-то и потащила правнучку на свою родину. Но обещание долго не тянуть со смертью все не исполняла... Говорила баба Зося по-польски, хотя понимала и русский, и украинский. Отвечала все равно по-польски. Марыся переводила. И сейчас она рассказала бабке про старика.

– Леший он, – перевела Марыся Ане.

– Да-а, – засмеялась Аня, – с вами не соскучишься.

– Больше тебя одну не отпущу, – пригрозила Марыся.