Утро таяло в тумане,

Шелестели камыши,

Грациозные, как лани,

Шли по полю алкаши

 

Главный герой моего скромного повествования не из тех, о ком сейчас модно писать и публично рассказывать. С подобными типами приходится встречаться, к сожалению очень часто и вряд ли это доставляет кому-то удовольствие. Что же это за личности такие? А вы, мои хорошие, представьте себе замухрышистого вида мужичонку, который скромно просит не выбрасывать пустую бутылочку или дать сколь не жалко на опохмел мелочишки. Оказавшись далеко посланным, он не унывает и, отойдя на безопасное расстояние, продолжает свое дело. В этих случаях хочется брезгливо отвернуться и поскорее пройти мимо. Давайте-ка, любезные, знакомиться. Я – Иван Михалыч Выпряжкин, человек с приставкой «бывший». То есть бывший уважаемый человек, бывший порядочный семьянин, фельдшер психиатрической бригады «Скорой помощи». Теперь я алкоголик хронический и больше никто. Можно бы представиться как Карлсон в мультике, мол, я в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил, но все это не соответствует действительности. Годков мне сорок восемь, росточка я маленького, всего-то сто шестьдесят три, телосложеньица щуплого. В общем, и есть я тот самый, классический замухрышистый мужичонка, с великолепным фиолетовым носом, но с удивительно мирным характером. Понимаю я все, прекрасно понимаю, что я – хронический алкоголик, алкаш. Беззлобный я мужичонка, в каком бы пьяном виде не был, никому кроме себя зла не делал. Знаю я, что страдаю хроническим алкоголизмом второй стадии. Ну и что? Мешаю я кому, что ли? Депрессия. Утро раннее. Настроение – паршивей не бывает. Состояние здоровья – чуть живой. Голова трещит, поясница ноет и почему-то еще и правая коленка побаливает. Чего вчера делал, с кем пил… Ни хрена не помню. На пьяного, конечно, можно всех собак навесить, все что угодно «пришить», один черт, не отбрехается. Ходи потом и доказывай, что ты не верблюд. Блин, не отвертишься… . Так-так, помню, у Людмилы стакан самогона выпил накануне, в долг. А чего дальше? А дальше как будто свет выключили… Ладно, наплевать на все. Еле-еле встал со своего гнилого дивана. Кап-кап-кап… Слезливо и сопливо за окном. Все вокруг холодное, мокрое, серое. Будто и не май месяц, а поздняя осень. Не иначе, как по злому волшебству произошла вдруг смена времен года. Да, видать не клеится работа у небесной канцелярии. Вот и у меня все-то все расклеилось. Давно, правда… С нудным хлюпаньем бьют-ся об окошко дождевые потоки, навевая слезливые и такие же хлюпающие мысли. Депрессия. Эта поганая особа непременно является ко мне без приглашения, когда я изволю пребывать в состоянии «с бодуна», а значит ежедневно. Сегодня мадам Депрессия предстала во всем своем обворожительном обличии, сдавила смертной тоской сердце, душу в смятение ввела, обрекла меня на боль. Не знаю я и сам о какой боли речь веду. О душевной? О физической? А может и о той и другой? Сам запутался… Ох и щедро эта непрошенная гостья умеет поить отчаянием! В душе смятение. А боль-то все же в сердце… Скорее всего стенокардия начинается. Ну и хрен с нею, с этой идиотской стенокардией. К чему она приведет? К смерти? Да больно хорошо! Главное уйти, но это потом, вернее об этом потом. Непрошенная гостья Депрессия дала мне очередную порцию злости на самого себя, умудрившегося в одночасье разрушить, превратить в прах и семью и да и вообще все то хорошее, чего только удалось добиться в жизни. Все, каюк семье – ячейке общества! А если честно и откровенно, то и ни какой семьи не было вообще. Не юридически, а фактически я имею ввиду. Было только у нас свидетельство о браке, которое пылилось в шкафу, да супруга моя Анна Сергеевна к нему в придачу. Бывшая… .

Где ты, прекрасное время, куда делось с тех пор, когда я, учащийся медицинского учи-лища, познакомился с Анютой, учащейся техникума пищевой промышленности, милой, ум-ненькой девочкой, от которой веяло чем-то завораживающе теплым, вкусным, кондитерским?! Тогда, лет тридцать назад, прекрасная весна длилась вечно. И в слякоть и в снегопад, да, черт возьми, в любую погоду, для нас сияло солнце, наполняя сердце ласковым теплом, а романтиче-ская эйфория юности украшала все вокруг радужными бликами. Что же делать, вот такой я ин-фантильный. Романтик… Конечно, я же не был совсем глупым, сопливым пацаном, все-таки в двадцать лет женился, понимал, что семейная жизнь-это не только сплошная поэзия. Но, убейте меня, уверен я, что любовь и здоровый жизненный прагматизм вполне совместимы и не только же в совместном заработке она заключается! Ведь когда я из армии демобилизовался, сразу на «Скорую» устроился, а там по тем временам ох, как прилично платили! Плюс ко всему квартиру мне дали однокомнатную. А Анна уже поваром работала в городской столовой. Деньги не ахти какие получала, но продукты тогда, особенно дефицитные, куда ценнее зарпла-ты были. По мне, так нормально мы жили, жаловаться грех, но Анне все мало и мало, давай еще и еще… Жалко, что моя мать и Анины родители не долго после нашей свадьбы протянули, никого из близких с житейским опытом у нас не было, а то, может бы и восстановилось у нас все. Короче говоря, каждый вечер я слышал примерно одно и то же: «Ой, Вань, смотри, какого я мясца принесла! Три кило! Это ж вырезка! Хорошо, что я успела во время, а то уж Светка, зараза такая, на него глаз положила». Все это Анна Сергеевна говорила с такой патетической гордостью, будто не кусок мяса стырила, а философский камень раздобыла. Что ж ты, думаю, за дура, Аня? Хотя сам то я, наверное, дурак, если в слух не удосужился поговорить на эту тему. Но, Анна Сергеевна мыслей читать не умела, а если бы и умела, то не захотела. Зачем? Все бы ничего, но загорелась она идеей дачу купить, наслушалась от кого-то, завидно стало. Жаднющая стала, ой, и не подступись, экономить, говорит, будем. Мне на работу денег давала только строго на проезд туда - обратно, а на прочие расходы ни-ни! Обедать? Только с собой бери в баночках! Хотя, экономия экономией, а гостей Аннушка любила принимать. Ну, конечно же, не абы кого приглашала, не простых пролетариев, а людей нужных, «деловых», от которых можно выгоду поиметь, то есть торгашню и начальство торгашеское. Вот уж тут никакой экономии! Мечи все на стол! Эх, кабы вы знали, до чего все это было отвратительно! Тогда-то я почти и не пил, а на трезвую голову встречи с этой шатией-братией только стиснув зубы выдерживал. Все эти «великосветские приемы» по одному сценарию проходили. Сначала честь по чести, тосты за здравие и все такое, что в честных компаниях положено. А потом… В начале разговоры о том, кто и как себе выгоду сделал. Наворовал, значит. Причем, с подробностями, с деталями. А меня чего стесняться? Я же муж такой же «деловой» торговки, а раз муж - свой мужик! Потом, когда другая стадия опьянения наступала, песни и пляски с уханьем и гиканьем начинались. Это значит, животы тряслись, ноги топали, вопли неслись…

Однажды, не выдержал я, когда пришел к нам аж «Сам » директор ресторана «Русь» Ан-тон Валентинович вместе со своею супругой и двумя замами. Ну, естественно, вел себя как ари-стократ среди быдла. После того, как тосты отзвучали в его честь, расслабился, в очередной раз уверился в своем превосходстве над простыми смертными, скотина, поманил меня пальчиком на кухню. Вышел я с ним, а он давай со мной, как со слабоумным разговаривать. Мол, давай-ка ты, Иван, увольняйся со своей «Скорой», и будем мы с тобой такими-то делами заниматься, и такой доход поимеешь, что и во сне не приснится. А я взял, налил фужер коньяку, махнул его, и как взыграл во мне хмель, говорю: «Хочешь, я тебе прямо сейчас рожу расшибу?!» Короче говоря, ушел он сразу, по-английски, не прощаясь. Анька краснеет и бледнеет, останавливает их. Да куда там! В общем все гостюшки «дорогие», как мухи поганые, услышали - сразу и разбежались. Вот так у нас разлад и получился. И не разговаривали мы после этого по - человечески. В работу я полностью решил уйти и ушел, лишь бы как можно реже дома бывать. Коллеги подкалывали, мол, до денег жадный…. Нет же, нет, прекратите обзывать меня жадным! Любил и люблю до сих пор мою родную психиатрию! Сейчас же модно советскую психиатрию ругать, дескать, инакомыслящих «прессовали». Знавал я двоих таких «страдальцев инакомыслящих». Была у нас пациентка, мадам Файнберг, учительница бывшая. Поняла она вдруг, что этажом ниже засели агенты КГБ и травят, паразиты такие, ее, ни в чем не повинную, газом. А для того, что бы этот самый газ не просочился к ней, взяла, да и залила всю квартиру водой. Приехали мы, да и милиция подоспела, протокол составили, наверное, за то что людям гадила, вроде как мелкое хулиганство сообразила. Был у нас еще товарищ Комаров. Ужас, какой беспокойный! Покой-то черт, в своей квартире костер развел. Укол аминазина сделали, успокоился вроде, попить попросил. Ну, я, добрая душа, и дал ему, а он как пульнет в меня стаканом! Хорошо, что реакция сработала, увернулся, не то бы башку пришлось зашивать. Так ведь что самое-то интересное? Эти два «деятеля», после того, как стойкая ремиссия наступила, друг друга нашли и правозащитниками себя объявили! Слышал как-то по местному радио выступление госпожи Файнберг: «Всю свою сознательную жизнь я отдала борьбе с красно-коричневой гадиной. Меня преследовал КГБ, меня гноили в «психушках», где палачи в белых халатах кололи мне одурманивающие препараты, ломали ребра…». Ах, ты, думаю, зараза такая, что ж не сказала, как квартиру-то затапливала?! А наша бригада, видит Бог, никаких костедробильных приемов отродясь не применяла. И ведь верят, наверное, люди, наслушались сказок про амбалов- санитаров.

Бригада наша была дружной, спаянной. Старшой – врач-психиатр Николай Захарыч и нас двое фельдшеров – я и Мишка Русаков. Каждый из нас работу свою знал, что называется от и до, а потому и обходилось без всяких препирательств. Спросил меня как-то Николай Захарыч, мол, почему в институт не поступаешь, ведь способности-то есть. Так ведь не так просто это, говорю, готовиться надо, то, се.… А вообще-то я бы с удовольствием! Ну, а раз с удовольстви-ем, говорит, значит, будешь учиться. Обеспечу тебе протекцию, не переживай. Пустыми обеща-ниями я никогда не хлестался и ты не слыхал, что бы меня кто-то трепачом называл. Ох, и обра-довался я тогда, домой, как на крыльях летел, думал с Анькой на пару порадуемся. Я уж и рас-считал все. Тогда мне двадцать один год был, ну, думаю, годам к двадцати восьми готовым док-тором стану. Но, Анька с меня радостную шелуху быстренько сбила.

- Ты чегой-то как придурок лыбишься, поддатый, что ли? – спросила она меня, глядя исподло-бья.

- Какой поддатый?! Анюта, я в мединститут поступаю. Считай, что все уже схвачено.

Тут-то и опустила она меня с небес на землю. Учись, говорит, где хочешь и как хочешь, а я тебя столько лет кормить, не намерена. Разревелась, распсиховалась, как дура и в ванной закрылась. Тем временем взял я деньги из её укромного места и так напился, что не помню, как и домой-то вернулся. Вот с тех пор и начал поддавать, сначала-то только после работы, а потом, когда лет двадцать прошло и во время работы прикладываться начал. Дошло до того, что бутылку стал тайком с собой на дежурства приносить. Зайду в укромное местечко, тяпну малость и захороше-ет мне. Начальства я, дурак самонадеянный, не боялся, во - первых думаю, по мне не видно, а во вторых я всегда на хорошем счету числился, одним из самых опытных фельдшеров числился. Ан нет! Первый звоночек прозвенел, когда Николай Захарыч предупредил меня тет-а-тет, мол, прекращай Иван, доиграешься! Уже вся станция перешептывается, что ты постоянно под мухой. Не дай Бог, главный узнает – выгонит! Второй звонок раздался, когда меня старший врач от дежурства отстранила. Тогда я строгим выговором отделался. Тогда я месяца два держался, хотя и тяжело было, ведь будучи выпившим-то мне легче работалось. Так бы может, все нормально и было, если б фельдшер Леночка из линейной бригады свой день рождения не решила на работе отметить. Выпил я пару рюмок, так стало благостно, а больше не наливают, ты, говорит на дежурстве Михалыч, так что ни ни!

Но мне, как говорится, в нос попало, добавить, во что бы то ни стало надо. Короче говоря, как был я в белом халате, так и побежал в ближайший кафетерий. Махнул там двести граммов, пе-рекурил, потом еще столько же добавил. В общем почувствовал глубокое удовлетворение…и очнулся уже на станции в комнате отдыха, ни черта понять не могу. Тут Николай Захарыч появ-ляется, злой, как сто чертей. Что, говорит, готовься завтра на вылет. Ты же перед главным нари-совался. Умоляй его, ползай на коленях, что бы по статье не выгнали, а дали возможность по собственному желанию уволиться. Разговор с главным был коротким.

-Все, Иван Михалыч, давай прощаться. Понимаю, что были у тебя заслуги, но увольняешься ты по статье и давай безо всяких разговоров. Я уж чуть было на колени перед ним не бухнулся, но он только еще больше взбесился. Если б ты видел, как тебя невменяемого из гастронома тащи-ли! Хорошую ты нам репутацию создал, лучше не куда. Теперь по всему городу слух пойдет, что на «Скорой» одна пьянь работает! Получил я свою трудовую книжку, деньги под расчет. Махнул стакан, и плевать я хотел с высокой колокольни на всех и на все. Размечтался, что меня, опытного фельдшера с руками оторвут. Дома Анне обо всем рассказал, ну с ней, ясное дело, ис-терика. И у меня-то на душе такая погань, что не приведи Господь, все мысли в разброд. Чувст-вую, что если сейчас же не выпью, то хрен его знает, что со мной будет, хоть руки на себя на-кладывай. А Анька уперлась, ни выпить ни денег не дает, только знай, поливает меня трехэтаж-ным….Вот тут-то и помутилось у меня в башке, что называется, переклинило. Ладно, стерва, думаю раз по -хорошему не хочешь, так на, получи! И ка-а-к зарядил кулаком, аккурат в глаз. Вот и дошел до того, что впервые в жизни руку на человека, да что там, не просто на человека, а на жену, пусть и разлюбленную давно, поднял. А ведь понимал, прекрасно понимал, что как последняя сволочь поступаю, вот только желание выпить сильнее совести и разума оказалось. В общем схватил я все деньги, которые нашел и в ближайшую забегаловку отправился. Собутыль-ник, как водится, быстро нашелся. Виталий – отставной милиционер, мой ровесник, с женой несколько лет назад развелся, живет один, а в свободное время, которого у него – молодого пен-сионера хоть отбавляй, занимается пьянством и алкоголизмом. Одним словом хорошо посидели, душевно…. Проснулся я от холодной сырости. Хотел губы облизать, е - мое, трех передних зубов как не бывало. Лежу в каких-то кустах, темнота вокруг непроглядная, где я – непонятно. Ни пиджака на мне, ни часов, рубашка вся в крови и рукав почти оторван. Трясет меня всего. Кое-как сориентировался и быстрее домой потрусил, моля бога, чтоб на ментов не нарваться. Анна, видимо всю ночь не спала, лицо заплакано, глаз заплыл. Так мне ее жалко стало, прости меня, придурка, прости, моя милая, говорю. На колени перед ней встал и разревелся. Простила она меня, и мы договорились, что как только просплюсь, пойду анонимно лечиться от пьянства. Проснулся я через пару часов и так мне хреново, что чувствую, если сейчас же не похмелюсь, копыта откину. Дай мне, говорю, Анюта денежку на сто грамм, я похмелюсь и сразу завязываю на этом. Ну, она снова в слезы и в истерику. Плюнул я на все обматерил ее, отшвырнул в сторону, кошелек забрал и в ту же забегаловку на опохмел поплелся. Пришел туда, ба! Виталий будто и не уходил никуда, за тем же столиком восседает.

- Живой ли? - с ехидцей спросил он меня.

- Да так, слегка. Ты хоть расскажи, чего вчера было-то. Смотри, без зубов остался!

- Чего было…. Там компания какой-то шпаны сидела, человек шесть, а ты когда курить пошел на улицу, задел одного, пролилось чего-то у него. Тебе бы по хорошему извиниться, а ты в бу-тылку полез, мол я крутой – прекрутой весь из себя. Они на улицу тебя вытащили, вроде как «поговорить». Я, сам понимаешь с такой толпой тоже справиться не смог бы. Минут через пять выхожу, ты стоишь, облокотился на стенку и вся харя в крови. Хотел тебя домой проводить, а ты даже адрес назвать не можешь, только мычишь, как бык. А что уж там дальше было я и сам не помню, тоже, как паразит упился. Ладно, не переживай, вставишь свои зубы, всего то три! Ты расскажи лучше, чего ты так запил-то круто? Вроде ты и не похож на синяка конченного. Так и так, говорю, на «Скорой» двадцать лет отпахал, да вот с главврачом характерами не сошлись, пришлось уволиться. Да мне это в общем - то по хрену, место я себе хоть сейчас найду.

- Ты, хорош, трепаться-то! – оборвал меня Виталий. Так уж прямо и скажи, что за пьянку попер-ли. Ты, Иван, давай - ка сначала закодируйся, а потом и место будешь искать.

Покоробило меня от такой прозорливости Виталия.

- Что ж я алкаш, что ли, по-твоему? Ты-то не меньше моего пьешь, а чего сам-то не лечишься?

- А я и не скрываю, что я алкоголик. Просто пить бросать не хочу, мне виртуальная реальность больше по душе. Ты, Вань, не кичись своим прошлым, оно никому не интересно. Вот я майор в отставке двадцать лет с лихуем в органах оттрубил, третью группу инвалидности заработал. Но кому, скажи все это интересно?! Что теперь, мне все вокруг должны земные поклоны отбивать или молиться на меня такого заслуженного-перезаслуженного? Да, твое прошлое мало кого вол-нует, людей, в основном интересует твое настоящее. А в настоящее время ты алкаш безработ-ный. И будешь таким, пока себя в руки не возьмешь. Вот так, дорогой, хошь обижайся, хошь нет, но я тебе честно, как на духу говорю. И ты меня с собой не сравнивай, мне терять нечего. Все, что можно было заработать, я заработал: и пенсион и льготы и цацек - побрякушек полная грудь. А тебе-то до пенсии далековато, так что завязывай со своими пьянками! Ну, наливай!

С того времени вся моя жизнь превратилась в один сплошной запой. Как в каком-то сатанинском калейдоскопе мелькали поганые картинки. Все чаще поднимал на Анну руку, да так, что ей приходилось из дома убегать и по знакомым отсиживаться, вещей из дома море пропил. Ругань…притоны…чьи-то испитые рожи…кто-то в милицейской форме читает мне мораль…Анна дает мне подписывать какие-то бумаги. Она оказывается, на развод подала, но мне это тогда все по барабану было. Смутно помню суд, как Анька перед заседанием мне четвертинку водки и жвачку дала. Развели нас быстро, детей-то ведь не было. А запой не пре-кращался. Какие-то учреждения…очереди…кабинеты…бумаги-подписи… . Когда в голове чуть просветлело, я обнаружил себя в какой-то крохотной абсолютно незнакомой комнатенке. Странно…. Стоит шифоньер, который мы с Анной лет пятнадцать назад покупали, в нем моя одежда висит, стол наш кухонный, который мы уж давно выбрасывать собирались, посудишка кой-какая. Вышел в длинный коридор, оттуда в кухню. Судя по древнему умывальнику с вонючим ведром, канализацией и водопроводом здесь даже и не пахло. Во, каламбур какой! Из соседней двери вышла опрятная старушка в белом платочке с выражением лица абсолютно неприветливым.

- Что, страдалец, очухался ли? – укоризненно спросила она меня.

- Да хрен его знает…. Я, мать, понять ничего не могу, как я здесь очутился-то? У кого я?

- Ой, ты черт такой! Допился, сволочина, уж наверно самого-то себя не узнаешь! Я уж собира-лась тебя в дурдом отправлять. Неужели ты не помнишь, что тебя в эту комнату твоя бывшая поселила? Имущество разделила. Твои документы все у меня в сохранности лежат, так что не переживай. Но, смотри, если только безобразить начнешь, тут же милицию вызову! Вот же Гос-подь соседушек посылает. В прошлом году Мишка здесь жил, тоже выпивоха. Удавился….

- Бабуль, так это коммуналка, что ли?

- Ну конечно, сам, что ли не видишь? Канализации и водопровода нет, так что смотри у меня, чтоб за собой все прибирал чистенько!

- Бабуль, а как вас звать-то?

- Уж десятый раз спрашиваешь. Баба Маня я, так и зови.

Со слов бабы Мани я узнал, что обитаю в этом жилище недели две. Как же я жил, чем питал-ся…. Отключка полная. Да-а, ну и любимая женушка…падла…. Как дурака последнего охмури-ла. Хотя почему «как», дурак я и есть дурак.

Тут без стука в квартиру вошел здоровенный, высокий бородатый и лохматый мужик в драной болоньевой куртке и в грязном трико с пузырями на коленях.

- Привет, баб Мань, здоров Вань! – с порога забасил он и достал из кармана пол-литровую бу-тыль самогона.

Видя, что я напрягаюсь, пытаясь вспомнить его, он добродушно захохотал:

- Чё, братуха, забыл меня? Ничего-ничего, пошли к тебе, сейчас поправимся. Меня Юрка зовут.

- Вот бы тебе в задницу эту самогонку залить! – заругалась было баба Маня, но Юрка нисколько не обиделся.

- А что, в задницу это хорошо: и закусывать не надо, и изо рта не воняет! – ничуть не обиделся Юрка.

И опять закрутилась-завертелась запойная карусель. Не поймешь, где сон, где явь. Когда разум вновь вернулся, смотрю – что такое?! Шифоньера моего и в помине нет, вместо хорошей односпальной кровати – продавленное сиденье от дивана, явно с помойки, из всех моих вещей – только грязные трусы да один носок на полу. Одним словом пустая комната, если не считать пары тарелок, треснутого граненого стакана и двух алюминиевых ложек. Начало октября на дворе, зима скоро наступит, а у меня из всей одежки только костюмчик замурзанный, ботинки худые и рубашка с полуоторванным воротником. Вот уж попал, так попал, прям как попрыгунья стрекоза! Я к Юрке бегом, мол, так и так, голым - босым на зиму остаюсь, чего теперь делать-то? Юрка удивился совершенно искренне, даже усмехнулся надо мной, как над дурачком: ты же, говорит, сам все свои шмотки и мебель Тоньке за самогон перетаскал. Деньги если найдешь, пошли, выкупим, а так, даже соваться бесполезно. А деньги-то у меня, откуда, если я не работаю? Были б деньги, то и не пропивал бы ничего, глупо все вообще…. К Аньке хотел, было с разборками сунуться, мол, как так ты одна, как королева в нашей, вернее моей квартире живешь, а меня, сучка, в вонючий барак – коммуналку без удобств запихнула! Потом, когда поостыл мальца, дотумкал, что без толку это. Пошлет она меня просто-напросто куда подальше, а то еще и в ментовку сдаст. Судиться с ней? Так я в юридических вопросах ни бельмеса не смыслю, на адвоката у меня денег, естественно, нет, так что все равно она меня как лоха объегорит. В общем, смирился я со всем и начал жизнь свою в другом, так сказать, измерении.

Вот и пролетели семь лет новой жизни. Работу по специальности я так и не нашел, а, от-кровенно говоря, и не старался особо-то. Глупо рассчитывать на возврат в медицину, если моя красноносая и беззубая рожа красноречивее любой записи в трудовой книжке. Хотя жалею, ох, как жалею потерянную мною, дураком, медицину! Даже по ночам, бывает, снится, что я снова в белом халате…. Работаю я дворником в своем домоуправлении за смешные деньги, которых хватает на квартплату, пол-литра самогона и две пачки «Примы». Спасибо Юрке, что берет меня с собой на свалку. Одному-то туда боязно соваться – «хозяева» - бомжи запросто покалечат, а то и вообще грохнут и закопают там же. Там я себе и гардеробчик кой-какой подыскал, постирал, подштопал, так что зима не страшна особо. Короче говоря, забыл я свои былые амбиции и смирился со своей теперешней, реальной жизнью.

Вот вы, уважаемые, добропорядочные господа, небось, думаете, что легка и беззаботна жизнь простого расейского алкаша? Только и знай, что попивай горькую, веселись в свое удо-вольствие в любое время дня и ночи. Ах, разлюли – малина! Нет, дорогие мои, труден и тернист этот путь. Ведь вино с закуской с неба не падают, верно? И мы зарабатываем каждый по-своему, кто как умеет. Кто-то убивает, ворует и душегубствует, кто-то подаяние просит, а кто-то своими руками и головой хлеб насущный зарабатывает. Так вот я всегда отношусь к последней категории. Меня можно сколько угодно осуждать за пьянство, но никто не смеет меня назвать дармоедом и паразитом!

День мой начинается с четырех утра. Сначала бегу убирать вверенную мне территорию, потом быстренько в частную пекарню машину грузить. Дальше, опять бегом, «пятачок» у ком-мерческих ларьков убирать. В сезон можно не плохо на грибах-ягодах заработать. У каждого из нас есть свои заветные местечки. И если грибники-любители идут с пустом, то у нас урожай стабильный. Потом, по свалке можно побродить. Заработать на ней тоже можно и не плохо. Там и макулатуру и цветмет, продукты, одежду, да все, даже деньги, если повезет, конечно, можно отыскать. А книг, книг сколько! Я классики десятка два томов натаскал, и, когда не совсем пья-ный зачитываюсь, от мрачной жизни отвлекаюсь культурным, так сказать способом. А однажды мы с Юркой целый ящик тушенки надыбали, она конечно просроченная, но на сковородке пе-режарили, ой, объеденье получилось! Можно еще по городу прошвырнуться, бутылок пособи-рать, но «бизнес» этот довольно опасный, конкурентов надо остерегаться, особенно малолеток. Эти зверята вообще без мозгов и тормозов. За несчастную бутылку могут искалечить, а то и во-обще убить. Хотя могут и ни за что ни про что жизни лишить, просто так, ради прикола. Ведь они же совершенно искренне не понимают, почему нельзя делать больно другому, они вообще не понимают, что в этом плохого. Спасибо нынешней власти! Ура свободе! Мы теперь свобод-ны полностью и вольны быть нищими, бомжами, безработными, выбирай на любой вкус, что тебе больше нравится! Не устраивают эти варианты? Не можешь стать крутым бизнесменом? Не можешь грести «бабло» лопатой? Ну, так покончи с собой, и все дела! Ведь это же тоже свобода выбора.

Помню как-то в прошлом году пошел я вечерком к фонтану в центр города, где обычно молодежь тусуется. Две больших сумки бутылок насобирал, иду довольный таким фартом, аж сияю от радости. Только за угол завернул, а там стая малолеток-беспризорников меня так «оку-чила», что до сих пор нос набекрень. Сумки с бутылками отобрали, конечно, да и наплевать на них, главное, что живой и не совсем изуродованный остался. А вон Женьку, из соседнего дома отморозки малолетние, скоты недоделанные, насмерть запинали – затоптали, якобы за то, что закурить не дал. Просто, видать развлечься ублюдкам захотелось. Он, конечно, выпивал, но че-ловек-то был совершенно беззлобный и безобидный, он грубого слова никогда и никому не сказал, даже грубостью на грубость ответить не мог. Когда хоронили его, я глянул, и аж жуть пробрала – лицо-то плоское, как будто по нему асфальтовый каток проехался. Вот так вот детишки-«цветы жизни» веселятся!

Зимой, когда становится холодно и голодно, я на месяцок – другой укладываюсь в наркологический стационар. Мне там хорошо. Питание трехразовое, пижамка приличная, душ горячий в любое время. Только на улицу не пускают, чтоб не напились, значит. Да это все чепуха. Главное, что организм испитой поправят, витаминами напичкают, печенку многострадальную подремонтируют. А в день выписки, прихожу я домой и с удовольствием выпиваю бутылку хорошей водочки, купленную на специально отложенные для такого случая деньги. После лечения и сравнительно долгого воздержания алкоголь действует мягко, умиротворяющее, голову не дурит. Вот где истинное удовольствие! Нет, завязывать я не со-бираюсь. Смысла в этом не вижу. Ну, был бы я в юношеском возрасте, тогда понятно, жизнь можно заново, как говорится с чистого листа начать. А для меня в сорок-то восемь лет, какие перспективы? Если я перестану вдруг получать ежедневную дозу хмельной бесшабашности, то раздавит меня серая беспросветность жизни. Это же страшно: жрать, спать, удовлетворять прочие примитивные потребности и при этом, ясно осознавать, что впереди у тебя ничегошеньки нет, кроме смерти. Честно сказать, я как-то попытался смертушку к себе пригласить. Веревочку прочную взял, скобу в стену вбил, петлю соорудил, так что осталось только голову просунуть и расслабиться. Но тут такой страх на меня напал, аж затрясло всего. Думаю, вот повешусь сейчас, а что будет там, за чертой? Ад? Рай? А может распадется дух мой на молекулы и все, пустота, небытие…. В общем, веревку на помойку выбросил, скобу кое-как выковырял, чтоб не смущала. Хотя жалко веревку, я на ней бельишко развешивал…. Вот так и живу – небо копчу, как выразился мой случайный знакомый Виталий, в виртуальной реальности.

Хотелось мне по-человечески, с бабой нормальной пожить, хоть какой-то домашний уют создать. Но, все, в конце концов, прахом пошло…. Нинкой ее звать, Юрка нас познакомил. Вроде бы всем баба хороша и фигура ничего и на мордаху смазливая, меня чуть-чуть помоложе и пообщаться с ней можно было запросто обо всем, и стряпать умела. Только вот на вино сильно жадна, так ведь и я не без этого греха. Прямо в день знакомства она ко мне и пересе-лилась от своей матери-старухи. Поначалу-то у нас сплошная идиллия была, нарадоваться друг на друга не могли, душа в душу зажили. Комнатенка моя убогая чистотой засверкала, половички-салфеточки, цветы даже на окне появились. А уж какая добытчица была, то денежку лишнюю раздобудет, то самогонишки где-то надыбает. Я и не спрашивал, где брала, только потом уж сказали мне, что приворовывала она помаленьку. Ровно полгода у нас все так чудесно продолжалось. А потом, как подменили ее. По нескольку дней к ряду пропадать стала. Возвращалась пьяная, грязная, истасканная, да еще наглости хватало меня матюгами крыть. Я терпел-терпел, уговаривал, думал, может перебесится, да куда там! Однажды является вся в грязи вывалянная, пьяней вина, ну, не стерпел я, дал ей оплеуху хорошую, отмыл, спать уложил. Утром просыпаюсь, смотрю – нет Нинки. А вместе с ней все половички-салфеточки, будильник старенький и пятьсот рублей испарились. Так и не появилась она больше, сгинула черт знает куда.

По всем законам мироздания наступил новый день. Хотя лично для меня, он мог бы и не наступать. Ох, братцы, непьющие и малопьющие сограждане! Что вы, неискушенные, можете знать о похмельном синдроме, о похмелуге, проще сказать? Голова болит? Пить хочется? Сла-бость? Чепуха все это. Настоящая похмелуга профессионального алкоголика – это ад в земной жизни. Это когда все, даже самые мельчайшие мускулы, налившись свинцом, начинают дро-жать, по телу проносятся волны жара и холода, к горлу подкатывает тошнота. Когда нестерпи-мо, мучительно хочется пить. Пить! А когда жадно наглотаешься воды, накатывает такой при-ступ дурноты, что только смерть кажется лучшим избавлением, после чего все выпитое возвра-щается обратно. Все эти муки сопровождает страх. Ты боишься всего и сам не знаешь чего именно, вздрагиваешь от любого шороха. Лекарство от такого недуга одно – опохмелка. Конеч-но, если деньги есть, можно к докторам обратиться. Но этот вариант, сами понимаете, не для меня. Лично я всегда стараюсь соблюдать святое правило: всегда оставить хотя бы пятьдесят грамм на утро. Мне, как дипломированному медику не понаслышке известно, что похмельный синдром вещь не шуточная. «Белка», то бишь белая горячка или если по научному выразиться алкогольный психоз может посетить. А он - то сам по себе без специального лечения не прохо-дит. Вопреки расхожему мнению, «белочка» не во время пьянки приходит, а спустя трое-четверо суток. Сначала непонятный страх наваливается, потом иллюзии: вроде как что-то пока-залось, промелькнуло что-то или окликнули тебя. А уж потом самые настоящие галлюцинации начинаются. Они настолько страшны и реальны, что даже самые здравомыслящие доселе люди головы теряют и могут черт те знает чего натворить. Ну, а тот, у кого организмишка слабенький, может и безо всяких галлюцинаций кони двинуть.

На этот раз я сглупил, пожадничал, ни капельки опохмелиться не оставил. Всю комнату обшарил, денег ни копья нет, только три пустых бутылки нашел, ну уже хоть что-то, грамм на пятьдесят самогона, считай, уже есть. Если Тонька - самогонщица сегодня в настроении, то мо-жет и соточку в долг налить. Вышел во двор. Там, за деревянным столиком уже сидят два юных обалдуя Димка с Ромкой, считают жалкие копейки и соображают где бы чего бы…. Увидев ме-ня, вытаращили глаза, будто в ожидании чуда: «О, дядь Вань, есть чего?!» Узнав, что я сам пус-той отправляюсь на поиски, парни вновь впали в уныние. Жалко ребят. Ведь даже года не про-шло, как из армии вернулись, а уже в алкоголизм ударились, на мир сквозь бутылку смотрят. И смешно и грустно их пьяные прожекты слушать. Ромка все грозится в университет поступить на юрфак, а Димка все в какую-то крутую фирму собирается на зарплату в тысячу баксов. Эх, выдрать бы их, как сидоровых коз, взять в ежовые рукавицы, да работать заставить. А так, у них только три перспективы вырисовываются: на зону попасть, помереть не своей смертью или деградировать полностью. Был у нас один такой деградант, Юриком звали, хотя ему и шестидесяти-то лет не было, а на все восемьдесят выглядел. Он, кроме выпивки ничем больше не интересовался, даже разговаривать по человечески и то разучился. Подойдет, головой кивнет, пальцами по шее щелкнет, вроде как выпить спрашивает. Пьянел он в последнее время уже от пятидесяти грамм. Побубнит чего-то «А-да-да-да» и вырубится тут же. Так ведь он даже помереть по-людски не смог. Пришел он как-то к Витюхе соседу, который самогоном торговал и попросил сотку налить. Витюхе, дураку, нет бы послать его куда подальше, как и все нормальные люди делали, так нет же, налил…. На свою голову. Юрик махнул эту сотку, подадакал по своему обыкновению, и навзничь затылком об тумбочку ка-а-к грохнется. И все, лежит не дышит, а из башки кровища ручьем. Милиция приехала и Витюху, как главного подозреваемого на трое суток в камеру закрыли, уж стали было в душегубстве обвинять. На его счастье экспертиза подтвердила ненасильственную смерть. С тех пор и зарекся Витюха самогонным бизнесом заниматься.

На работу я сегодня не пошел, с этим у нас не слишком строго, эти дворы убирай не уби-рай, один черт загаженные. Ой, погодка-то какая, солнышко сияет, тепло, свежесть! Да черт с ней с погодой, лишь бы Тонька была на месте и не злая. Во! Стоит, моя хорошая, на своем обычном месте рядом с хлебным киоском. На клееночке книжки потрепанные разложены, шмотки драные, с понтом, ими торгует. Рядом Юрка околачивается, даже со стороны видно, как колбасит его. Чего, не дает, что ли? Не, ни в какую, говорит. Ну, что делать, пустил я в ход свое красноречие, да и Тонька-то знает, что если уж и беру я у нее в долг, то отдаю всегда железно в срок. Короче, выцыганил у нее пол-литра живительной влаги. Вот теперь-то можно и погодкой полюбоваться. Знаете, в чем заключается отличие просто любителя выпить от алкаша-профи? Любитель после первой-второй рюмки может сколько угодно выдержать, трепаться-веселиться, несмотря на целую почти бутылку. А нам же нужно пить, пить и еще раз пить до последней капли спиртного. Ну не можем мы позволить себе, чтобы бутылка просто так прозябала в бездействии. Нам всегда требуется продолжение банкета. А то, что крыша уедет, в приключение можно попасть мы никогда почти и не задумываемся.

Уговорив поллитровку, мы с Юрком решили на ближайший рынок прошвырнуться. Мо-жет работенка, какая попадется, может кто-нибудь из корешков встретится, угостит на халяву. Только вошли на территорию, смотрю, мама родная, Нинуха моя пропавшая без вести, стоит собственной персоной и лесной земляникой торгует. Как мы подошли, она и не заметила. Встрепенулась только, когда я в ладоши у нее перед ухом громко хлопнул. «Опаньки!» - гово-рю, вот и встретились, кидала ты, говорю, гребанная. Глазками застреляла туда-сюда, засуети-лась, заюлила, видит, подлюка, что деваться-то ей некуда, нас-то двое, убежать не дадим. Зата-раторила, затрещала, как сорока: «Вань, прости меня, прости, пожалуйста, я все тебе верну, сама приду к тебе!». Ну, я ведь не полный идиот, чтобы таким гнилым базарам верить. Схватил я ее одной рукой за шиворот так, что воротник шею пережал, а другой по уху от души вмазал. От-давай, говорю, сука, сейчас же все, что есть у тебя, а то прямо здесь тебя паскудину уроем! Ото-брали мы у нее трехлитровый бидон земляники и сто двадцать рублей. Ох и погуляли же мы в тот день!

Примерно раз в месяц меня, как и других «антиобщественных элементов» приходит про-верять милиция. Чаще всего это участковый, но иногда и опера наведываются. Хотя они не просто ради профилактики являются, а кой-какую информашку получить. Был у нас в прошлом году участковый, пацан-салабон, говорят, сразу после юридического колледжа в ментовку подался, чтобы от армии откосить. Комплекцией он, прям как я – маленький, щупленький, вместо усов - пушок над губой. Но гонору у него – на десятерых хватит. Под старого, седого мента косил, увидишь, со смеху помрешь. Походку и движения старался солидными делать, глазками строго так позыркивал, дескать, все вижу, всех на чистую воду выведу! Разговаривал так, будто одолжение делал, сквозь зубы цедил. Да и Бог бы с ним с этим пацаненком, если б не борзел он сильно, беспредел не чинил. Видимо, обижали его часто в свое время, вот он на людях-то и отыгрывался, пользуясь властью. Дверь в мою комнату иначе как пинком и не открывал никогда. Если я изнутри, когда на крючок запирался, значит вместе с крючком дверь вышибал. Вместо «здрасте», всегда одно и то же: «Ну, че …твою мать, все свою самогонку лопаешь?». Не приведи Господь ему слово против сказать! Его излюбленный прием «профилактической беседы» - удар ногой в грудь. Нужно было обязательно, скромно потупив взор, признаться: «Да, пью, извините». После этого он давал чистый бланк протокола, в котором ты своей рукой писал «согласен» и расписывался. У них, видите ли, тоже план. За месяц нужно не менее пятидесяти протоколов на мелких хулиганов и пьяниц составить. Если посчитать, сколько я денег на штрафы переплатил, то можно было бы на них полгода целой кампанией гулять! Самое-то обидное, что ни за что ни про что на себя вину беру. Ведь я и мои знакомые, люди абсолютно мирные. Лично я, так даже матом стараюсь не выражаться. Я же понимаю прекрасно, что если на зону попаду, то не выживу там. Как-то пришли ко мне в гости мой корешок Колька со своей сожительницей Ленкой. Они, хоть и потрепанные жизнью, а все ж тоже бывшая интеллигенция. Лешка бывший учитель, с высшим образованием, а Ленка в прошлом медсестра. Вот, значит сидим мы, тихо - мирно, самогоночку дегустируем, за жизнь базарим. Вдруг – грохот, дверь на распашку, влетает участковый с бешеными глазами. Ни слова ни говоря, бьет Кольку ногой в грудь, со стула сшибает, Ленка чего-то вякнуть попыталась, так ей мощным ботинком в живот досталось. Я же на корточки присел, голову руками прикрываю, стараюсь быть тише мыши. Так он меня раз пять, наверное, по хребтине дубинкой «обласкал». Потом схватил со стола бутылку с самогоном и весь его на меня вылил. Потом, как заорёт: «Где велосипед, суки помойные?! Минуту вам, тварям даю, что бы все мне сейчас сказали!». К счастью, мое сознание угасло. Очнулся я уже в райотделовском «обезьяннике». Смотрю, Колька окровавленную тряпку к голове прижимает, Ленка, согнувшись в три погибели, за живот держится. Она после этого и трех месяцев не прожила, а Колька сейчас парализованный лежит в доме инвалидов. Мои телесные травмы зажили относительно быстро, а вот душевные…. Знал, ведь, козленок, перед кем повыкобениваться можно. Вон, этажом выше Генка Бурый жил, вот уж буян, так буян! Так ведь эта падла ментовская хотя бы к нему пришел, хотя бы просто поговорил с ним. Так нет же, боязно, можно и на грубость нарваться.

Привык я к своей одежонке, что на свалке, да на помойках отыскал. Считал, что одежка как одежка, не шик, конечно, но и не бомжевское тряпье. Хотя, конечно, лучше бы не встречать никого из знакомых по той, нормальной жизни. И только я так подумал, как чувствую, кто-то хвать меня за рукав. Смотрю, Боже мой, Николай Захарыч собственной персоной. Ведь почи-тай, лет двадцать в одной бригаде, как в одной семье отпахали. Привел он меня в кафешку, что б по душам пообщаться. Этот человек никогда лицемером не был, говорил всегда, что думал. Вот и в этот раз обошелся без китайской дипломатии. Ну, говорит, ты и опустился, Иван, смотреть аж страшно. Видел, спрашивает рекламу о частной «Скорой помощи»? Так вот я ее возглавляю, а если ты со своим пьянством завяжешь, то возьму тебя к себе. Я только усмехнулся невесело. Мне же уже сорок восемь лет, тем более в трудовой книжке такая запись, да и не практикую сколько лет, за одну только рожу мою меня к медицине и близко теперь попускать нельзя. Какие перспективы у алкаша хронического могут быть. Только смерть…. Взъерепенился тут Николай Захарыч, кулаком по столу так стукнул, что чуть было стаканы не опрокинулись. Кто, кричит, тебе создал такую жизнь, как не ты сам! Поздно, говорю мне сейчас новое счастье искать, мне ведь не двадцать лет! Пить-то я из-за чего начал? Из-за того, что однообразие надоело: дом-работа, работа-дом. А мне хотелось какой-нибудь отдушины, да еще Анька в институт поступить не дала. А водочка положительные эмоции прибавляет. Вольешь в себя энное количество и думаешь: «А вдруг еще потеряно не все в этой жизни?». Сразу перспективу какую-то ощущаешь, Нам всем цели в жизни нужны. А цель-это это как фонарь путеводный. Ты изо всех сил стремишься, а потом все новые и новые огоньки появляются. Вот так и проявляется у человека смысл жизни. А не будь этих фонариков, то и опустился, дегенератом бы стал, перестал бы с жизнь ценить. Потом, когда, когда же поставленная цель достигнута на некоторое время может, апатия наступает и не успокаиваясь, начинаются поиски новых фонариков – целей. Как медик я уверен, что без целей, не один человек уже нежилец на этом свете. При этом абсолютно не важно, какую цель ставит себе купить собственное жилье, кто-то о машине, мечтает, а третий бутылкой, разжиться, да пачкой «Примы». Ну, ладно, до-пустим, брощу я пить. И что дальше?

- А дальше, Иван, все от тебя зависит, когда пить перестанешь. Есть у меня возможность устро-ить тебя на мою «Скорую». Сначала диспетчером поработаешь, а уж если проявишься, то снова на машину тебя переведу, и не думай, что это болтовня или пьяный разговор. В начале шмотки купи себе, хотя бы более-менее и зубы вставь, чтобы пациентов своим видом кошмарным не распугал. Да я, Николай Захарыч, говорю, с радостью на «Скорую» вернулся бы, но уж условия вы мне предложили нереальные. Откуда у меня деньги, скажи, пожалуйста, для вставления зу-бов, покупку шмоток. Тогда Николай Захарыч молча достал из своего портмоне настолько при-личную сумму, которую я никогда и в руках-то не держал. Смотри, говорит, пропьешь все день-ги, то, значит Бог тебе судья, но тогда я тебя и знать не знаю, но если ты выполнишь все, что от тебя требуется, то я тебе обещаю, что приму тебя на работу, в любое время дня и ночи можешь ко мне обращаться за помощью. Вдруг Николай Захарыч сильно насупился, молча, одним махом выпил налитый до краев стакан. После этого, рассказал, что три месяца назад его жена и дочка погибли – в машине разбились. Да, говорю, хорошие люди гибнут, а я как не призывал смертушку, все бесполезно, не хочет она меня навестить и с собой забрать.

- Ох, ты и дурак, да не просто дурак, а идиотина в кубе! Смерть к тебе и ко всем нам обычно без приглашения. Да и разве у тебя ли такие проблемы, что б смерть призывать самому себе?! Ин-фантильный ты в конец, вот что! Анька в институт не дала поступить? Так ты мужик или под-каблучник, в конце концов? Стукнул бы кулаком по столу и поступил по-своему. А ведь тем более ты к Аньке-то давно охладел, вас только привычка друг к другу сдерживала, да быт. Так что когда бы до развода дело дошло, то ты, я думаю, не стал бы с досады локти кусать. А потом, Иван, ты же пьешь-то не ради удовольствия, а прикрываешься спиртным как ширмой. Ты же поступаешь как дитя малое. Знаешь, ведь дети, когда пугаются, ладошками глаза прикрывают. Здорово и наивно – глаза закрыл и ничего страшного вроде как не существует. А ты не ладош-ками закрываешься, ты вином до опупения заливаешься, тоже от проблем отгораживаешься. Одним словом, ты вино, как ширму используешь. А ведь это штука ненадежная, хрупкая: лег, проспался, и нет никакой ширмы, а проблемы – вот они, как были, так и есть, обнаженные, ни-чем не прикрытые. Ты пойми, Вань, только одно, что все твои проблемы только тобой созданы, ты их как на фабрике, конвейерным потоком производишь. Ладно, проехали, тебе не два по третьему, что б прописные истины внушать. Ты, кстати, бабу Клаву Деревяникову помнишь, из кардиобригады?

- А как же не помнить? Неужели до сих пор трудится?

- Нет, схоронили ее года два назад. Ведь до восьмидесяти трех трудилась! И померла-то, можно сказать на работе. Завезли ее домой пообедать, я, говорит, скоренько управлюсь, ждите. Ждем полчаса, час, два…. Потом сноха ее вся в слезах выходит…. Ты, кстати, слышал, как она деда умирающего на ноги поставила? Нет, не слыхал? Так вот, выехали они к деду лет под семьдесят с двусторонней пневмонией. Ослабленный, вялый, все про кончину свою бормотал. Осмотрела баба Клава деда, да и говорит ему: «Ах, дедок, дедок, а писюнчик-то стоит!». Так дед тут же и про болячки свои забыл, все ночь ко всем приставал, всех на уши поставил: «Пригласите ко мне ту женщину!».

И вдруг без всякого перехода, Николай Захарыч опять обо мне заговорил. Твоя беда еще и в том состоит, что ты только о каком-то непонятном будущем грезишь, а настоящее игнориру-ешь. Ведь так-то не делается. О будущем, безусловно, думать надо, но ведь и настоящее не должно пропадать. Ты возьми и приучись радоваться тому, что в настоящее время есть. Нарабо-тался до упаду, помог кому-то – радуйся! Солнышку, тучам, жаре и холоду, дождю и снегу – радуйся, во всем находи свою прелесть! Одновременно и надежды свои лелей, но и не рассчитывай на то, что они непременно будут оправданы. Бывает, что обстоятельства сильнее нас. Затем Николай Захарыч вновь повторил свои обещания и вручил мне свою роскошную, с золотым тиснением на черном фоне визитку.

- А с зарплатой у вас как, Николай Захарыч?

- Вот, если выполнишь все мои требования, приходи, не пожалеешь. Если пройдешь испыта-тельный срок, то станешь выездным фельдшером.

- Ты что думаешь, у меня нет ни проблем, ни горя, ни печали? После гибели дочки с женой, я ведь сам не свой хожу, один-одинешенек, хотя стараюсь в руках себя держать и не киснуть. Вот когда нахлынет на меня, бутылку водки в один присесть выпиваю, а потом рыдаю в голос. Но при этом, Иван, я в петлю не лезу, научился жизнь любить и свою и всех окружающих. Ладно, пора закругляться. У меня ведь и машина с водителем есть, а всё же люблю пешочком прогу-ляться. Давай, Иван, по последней, но не дай Бог, что бы совсем последней.

Наконец-то поперли из органов юного козленка. Новый наш участковый, седой майор крупного телосложения далеко не молод, чувствуется, что дело идет к отставке. Придя как-то ко мне, он даже поздоровался вежливо, паспорт мой изучил, все данные переписал, а потом спрашивает:

- Все попиваешь, Иван?

- Бывает, конечно, я и у нарколога состою на учете, сам-то я по образованию медик, так что пре-красно понимаю, что алкоголизм мой дошел до второй стадии. Ухмыльнулся он, головой одоб-рительно покачал, если у тебя, говорит, самокритика есть, значит, не до конца деградировал.

- Нашел бы ты хорошую работу, ведь не старик же, всего–то тебе сорок восемь, а до пенсии да-лековато.

- Где ж ее найдешь, хорошую то? Бизнесом заниматься я не умею, и уметь не хочу. А в медици-ну мне путь раз и навсегда заказан, с такой-то трудовой книжкой испохабленной. Я ведь со «Скорой» не по своей воле ушел, меня за пьянку выгнали по статье. Вот ведь не зря же в учеб-никах по наркологии пишут, что алкоголики сентиментальными становятся. Полились у меня слезы ручьем, как баба последняя разрыдался, такая горечь подступила….

- Помог бы я тебе, Иван Михалыч с трудоустройством, с удовольствием бы помог, но теперь времена не те. Это раньше милиции шли на встречу, а теперь каждый работодатель сам себе хо-зяин, собственная задница дороже всего нынешним хозяевам. А ты Иван, в Бога-то веруешь?

Честно говоря, озадачил он меня таким вопросом. Даже жутковато стало. Вот думаю, счастьице-то мне: первый участковый отморозком был конченным, а этот вроде как на шизика смахивает. Сам, говорю не знаю, Федор Ильич. Если и есть Бог, то он уж явно не на моей стороне. Ведь если есть какая-то Высшая Светлая сила, должна же она нам путь истинный указать, помочь в хороших делах, сил душевных прибавить. А я же, извините, как кусок дерьма плыву в канализационном потоке и никакого просвета не вижу. Если есть Бог - абсолютное добро, так почему же есть такие, как я – опустившиеся, неустроенные, всеми отвергаемые, страдающие душой и телом люди последнего сорта?

- А в Сатану ты веришь?

Ну-у-у, думаю, точно шизофреник, а может и сектант какой. В милиции-то сейчас всяких хвата-ет и не только «оборотней» - взяточников. Но почему-то заинтересовала меня эта беседа, не стал я замыкаться.

- Вот в него-то, я точно верю. Кто же, как не он меня в это болото втянул?

- Все так, Иван Михалыч, верховодит тобой Сатана, а ты и сопротивляться не думаешь. Пра-вильно ты сказал, что просто плывешь в нечистотах и не знаешь, куда тебя выкинет. А ведь Бог нам всем свободу и силу воли дал, но ты же ими не воспользовался и пользоваться не желаешь! Ты для Сатаны удобный материал, кукла- марионетка, любому его желанию подчиняешься. На-шептал он тебе: «Ну-ка, Иван, нажрись в уматину, рожу себе разбей и усни в собственной бле-вотине!». А ты и рад стараться!

- Так что же, тогда получается, что нечистый сильнее Бога? Он верховодит мною, на погибель ведет, а Бог сидит сложа руки и безмолвствует?

- Да нет, не безмолвствует и не бездействует. Если бы так было, то давным-давно сгинул бы ты. А у нечистого реальной-то силы нет и быть не может. Единственное, что он может – это солгать и напугать. Он же еще мастер красноречия и пустословия, убеждать он может мастерски и многие на это покупаются. Нет у него физической силы. Вот, что самое главное! Он напоминает трусливого хулиганишку, который только и может понты кидать, мол всех перережу, всех поубиваю-покалечу! А стоит только сказать ему «Пшел вон!», так весь кураж и облетает с него, как шелуха. Точно также ты и с нечистым должен поступать и при этом Бога на помощь призвать. Бог ведь помогает только тем, кто не отворачивается от него. Ты же, наоборот, во вред себе поступил: во зло уверовал, а добром пренебрегаешь. Ты просто не хо-чешь замечать знаки, которые тебе Бог подавал. А они ведь были и есть. К примеру, страдаешь ты с похмелья – это тебе Боженька говорит «Не начинай заново пить, перетерпи!». Но ты наперекор ему, все же стакан поднимаешь. Не лезет в тебя этот первый стакан, Бог снова тебя вразумляет, мол, не надо, Иван! А ты все равно свой самогон в себя вместе с собственной блевотиной проталкиваешь. Видишь теперь, как ты поступаешь – от Бога отворачиваешься, а Сатану радуешь своим послушанием! Зло тебя временными удовольствиями соблазняет, но вот расплата-то за них будет вечной и бесконечной.

- Так что ж делать-то мне теперь, в монахи податься, что ли? И вообще, Федор Ильич, что-то вы мне больше попа, чем мен…э-э-э милиционера напоминаете.

- Я с тобой как с русским православным человеком разговариваю. Какой толк с того, что я тебя прессовать начну? Я человек верующий и не скрываю этого ни от кого. Для того, чтобы иску-шениям не поддаваться, в монахи идти не обязательно. Просто Бога забывать не надо. Сходи в храм, исповедуйся, причастись, набери святой водички. Как только захочется выпить, сделай один глоточек этой воды и Иисусову молитву прочитай. Знаешь ли её?

- Вообще я никаких молитв не знаю.

- Это просто: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Только сделай так, чтобы эта молитва искренне, от сердца исходила, а не как магическое заклинание. Тогда не сразу, конечно, но помощь придет.

Снова у меня ком к горлу подкатил, слёзы душат, слова сказать не могу. Федор Ильич тем временем уходить собрался, и говорит мне на прощание: «Крепись, крепись Иван Михалыч, даст Бог, все нормально будет. Мы русские, православные люди и негоже нам ради всякой погани в скотов превращаться!». Понял я, что никакой он не шизик, а просто хороший, добрый человек, перед которым душу раскрыть можно запросто. Вдогонку кричу ему из окна: «Приходите еще, Федор Ильич, в любое время приходите, спасибо вам огромное!». Тогда не знал я еще, что наша с ним беседа первой и последней была….

Генка по кличке Бурый – наш сосед и всеобщая беда. Это здоровенный, больше центнера весом, высокий мужичище лет сорока. Для того, что бы разойтись с ним на нашей узкой лестнице, приходилось буквально вдавливаться в стену. Большую часть своей беспутной жизни, Генка провел в тюремных университетах, а последние шесть лет - в спецпсихушке за убийство. Хорошо, да, сделано, что убийство при отягчающих обстоятельствах этот урод совершил, да в психушке отдохнул вместо зоны? Одним словом, прошел и Крым, и Рым, огонь, воду и медные трубы, повидал всех и вся, а потому жил под девизом: «Я – пуп земли, делаю все, что хочу, а на всех вас я ложил с прибором!». Мать-старушечка души не чаяла в сынулечке Генулечке, а потому и вбухала все свои «смертные» сбережения адвокату, чтоб тот поскорее «вытащил» любимое чадо из психушки. В конце концов, затея удалась и «чадушко» освобо-дилось, на радость себе и на горе другим. Эх, и разошелся и раззадорился Генаха, опьяненный свободой и самогоном! Ему ширь, и простор были нужны для полного размаха, но, вот ведь незадача, старушка мама, как заноза мешала, путалась под ногами, бормотала что-то, поучать пыталась, а самое-то возмутительное – денег на вино не давала категорически! Однако не пришлось старушечке пожить подольше, отказало слабенькое сердчишко. Хотя злые языки и утверждали, что покойница вся в синяках была, но, пойди ж, проверь! Стал Генка полноправным хозяином материной комнатенки, но теперь уже сами по себе узкие стены широкой душе мешали. Наверное, поэтому Генаха с корешками облюбовали детскую площадку во дворе, с утра до ночи ошивались там, распивая самогон и пугая честной народ матерными воплями. Располагались они, как правило, в беседке, а естественные надобности отправляли почти тут же – в песочнице. Генка в пьяном виде был буен и по настоящему опасен. Любил он повторять каждый раз: «Я дурак в третьем поколении! И хрен мне кто чего сделает!». Вон с Мишкой из нашего дома, сначала было скорешился, обещал «любой падле, которая только тронет его», нос откусить, но когда червонца не оказалось для «благодетеля», загремел Мишаня на целый месяц в челюстно-лицевое отделение больницы.

Жить становилось все неспокойнее. Написала, было, жалобу местная активистка-пенсионерка Тамара Львовна. Ну, и что? Пришел недотёпа молодой участковый, вежливо побе-седовал с Бурым, и, даже, протокол не составил. После этого, в окно Тамары Львовны влетела пустая бутылка, а недоделанный милиционер обходил Генаху за десять вёрст. Приходилось те-перь делать изрядный крюк, что бы только не показаться на глаза Бурому, тем более, если у тебя с собой нет ни денег, ни сигарет, ни спичек. Да что там, на улицу выходить, в окошко и то нельзя было посмотреть. Как только увидят Бурый и КО чью-нибудь физиономию в окне, так туда сразу летит какой-нибудь увесистый предмет. В конце концов, пришла нам реальная помощь в лице участкового Фёдора Ильича. Эх, да кабы знать, что помощь эта трагедией обернется…. Однажды проходит Фёдор Ильич мимо «резиденции» Бурого, и, слышит мат-перемат трехэтажный, разносящийся на всю округу. Смотрит – в беседке Бурый с корефаном самогонку хлещет и зеленым лучком со свежим огурчиком закусывает. Благодать! Но, Фёдор Ильич эту благодать нарушил, сделав замечание и потребовав документы.

- Ты хто, мужчинка? – с нескрываемой издевкой спросил Бурый.

Фёдор Ильич самообладания и спокойствия не потерял, представился, как положено, да-же удостоверение показал, несмотря на то, что в форме был.

- Здесь участковый только я! – с гордым пафосом заявил Генка. – Ты, майор, хочешь штраф? На тебе полтинник, можешь даже протокол составить, не обижусь, пиши, давай!

- Документы свои показывайте, иначе оба со мной в отдел сейчас поедете! – не сдавался Фёдор Ильич.

- Слышь, майор, если ты сейчас не скроешься к … матери отсюда, я тебе в фуражку нассу! – Ге-наха явно рисовался перед своим корешком, который, в свою очередь, по-идиотски расхохотал-ся, услышав «остроумное» высказывание.

Понятно, что Фёдор Ильич при всем желании не смог бы физически справиться с двумя уродами-отморозками, а потому, по рации он стал вызывать подмогу. Услышав это, Бурый стал похож на бешеного медведя. Я, в это время, потихоньку подглядывая в окно, видел и слышал все происходящее. Бурый, молнией метнулся к столу, схватил лежавший там нож и попёр на Федора Ильича. Благо, я на первом этаже жил, форточку открыл и кричу: - «Федор Ильич, нож у него!», хотя, тот и без меня все прекрасно видел. Быстренько вытащил он из кобуры пистолет и предупредил Бурого, что если, мол, выйдет он с ножом за порог беседки, то применит оружие на поражение.

- Пошёл отсюда, козлина ментовская, иначе твои кишки собаки жрать будут!

А сам так и прёт с ножом! Фёдор Ильич в воздух выстрелил, но тем самым только еще сильнее разъярил Генаху. Он уже сделал, было, выпад с ножом, но тупоконечная пуля из пистолета Макарова, пробив ткани грудной клетки, отшвырнула Бурого, как куль с дерьмом на пару метров. Подергав в аго-нии ногами, Бурый, раз и навсегда испустил свой поганый дух. Корефан его мигом улетучился вместе с былой борзостью своей, но, только не в преисподнюю за Генкой, а на волю, в жисть поганую, привычную свою…. Фёдор Ильич, бледный, как полотно, сидел на корточках рядом с трупом, сжимая в руке пистолет. Видно было, что человек находился в состоянии психического шока. Вынес я ему холодной воды, и, только выпив её, он спрятал пистолет.

- Я ведь в ногу целился…, - произнес, теряя сознание, Фёдор Ильич. А через две недели, его не стало. Он скоропостижно скончался прямо на своем рабочем месте – во втором отделении ми-лиции, так и не узнав, что прокуратура признала правомерным применение оружия.

КАК Я СЧАСТЬЕ СВОЕ ПРОПИЛ

Деньги, данные мне Николаем Захарычем на начало новой жизни, лежали у меня в абсо-лютной неприкосновенности. Никак все не мог я решиться, созревал и созревал для того момента, с которого у меня все по другому будет, по-человечески. И вот созрел, как мне показалось… Настроение мое от погоды очень сильно зависит, это я уж давно заметил. А денек-то тот уже с утра хороший намечался, теплый, солнечный. И настроение какое-то теплое, предвкушающее нечто такое, отчего в груди радость разрастается и светлеет все вокруг. Прямо как в детстве, когда в выходной день ехал с родителями в гости к бабушке с дедушкой.

Программа действий для меня предстояла серьезная: купить одежду, вставить зубы и за-кодироваться. Вот только начинать надо было с последнего пункта, тогда бы и беды никакой не приключилось. Ну, чего уж сейчас рассуждать… . Как говорится, если б знал, где упадешь… . Первым делом, пошел я в город одежонку покупать. Понятно, что не по бутикам я шлялся, а прямиком в секонд-хенд, там говорят, цены-то самые-самые дешевые, хотя может и врут все. Думаю, если там ничего не найду, тогда уж на базар пошлепаю. Но все же подфартило мне в секонде, костюмчик-двойка как раз на меня, недомерка малорослого, отыскался. Серого цвета, солидный такой, а дешевый, аж до неприличия! У него, видите ли, рукава слегка потерты! Так ведь не аристократы мы, главное, что не отваливаются, рукава-то! Пару рубашек еще прикупил, и даже галстучишко приличный. Возвращаюсь довольный с большим пакетом, смотрю, смотрю, на лавочке Андрюха с Василичем сидят, значит вторая опохмелка у них, ну, типа второго завтрака. С дури-то ляпнул им про свои обновки, вот они и прицепились с обмыванием, мол святое дело, а то и носится не будет. Слава Богу, догадался я вещи и деньги сначала домой унести, оставил только на «обмывку» малость.

Что-то я все о себе, да о себе, нехорошо как-то. Надо же и типажи других алкоголиков описать, хотя бы вкратце.

Андрюха и Василич наглядный пример диалектического единства противоположностей. О, как загнул-то! Объединяет их то, что люди они хорошие, настоящие, классические алкоголи-ки. Оба не работают с тех смутных времен, когда производство в нашем городишке приказало долго жить, и профессионально занимаются алкоголизмом. Они ровесники – по сорок шесть лет обоим. Дальше начинаются отличия. Андрюха тощий, выглядит много старше своих лет, пегие нестриженые волосы вечно растрепаны, его смуглое, обветренное лицо, чаще всего не выражает абсолютно ничего, но может выражать удивление или примитивную радость. Последнее случается исключительно перед употреблением алкоголических напитков. Да, именно перед употреблением, потому что после употребления, Андрюхино лицо становится удивленным. Свой гардеробчик он меняет достаточно регулярно, но при этом строго придерживается стиля а ля бомжара. В тот день на нем был неизвестно где отхваченный, замусоленный ментовский китель, перешитый под гражданский пиджак, не менее замусоленные штаны, видимо когда-то бывшие синими, и великолепные, разношенные вдрызг, кроссовки. Несмотря на внешность, Андрюха не бомж, он обладатель весьма серьезного по нынешним меркам богатства – двухкомнатной квартиры, в которой живет вдвоем со старушкой матерью, которую, кстати сказать, никогда не обижает, а она, в свою очередь, по мере возможности, всегда старается удовлетворить алкоголические потребности своего чадушки. Все бы ничего, да только недавно беда с Андрюхой приключилась. Отрубился он по пьянке у себя во дворе, правую руку как-то неловко под себя подвернул и нерв пережал. Вот теперь его правая рука парализована, кисть еле сгибается. Ему бы, дураку, сразу, как протрезвел, в больницу бежать, да куда там, пить-то, кто тогда за него будет? Интеллектом Андрюха, мягко сказать, не блещет, пьянеет и отрубается весьма оперативно. Одним словом, завершающая стадия алкоголизма. А ведь раньше-то, лет двадцать назад, говорят, абсолютно нормальным, приличным человеком был, и жена была красавица и двое хороших деток. А теперь уж, что есть, то есть… .

Алексей Василич, по-простецкому Василич, и внешне и внутренне – абсолютная проти-воположность Андрюхи. Среднего роста, коренастый, плотный, с заметным брюшком, круглой головой с ежиком рано поседевших волос, он больше всего похож на отставного военного, чем на простого, нигде не работающего, работягу. В отличие от Андрюхи, никому и никогда не придет в голову назвать его Лехой. Держится он всегда солидно, говорит размеренно, и как-то весомо, отчего всегда ему хочется доверять. Впрочем, доверять ему вполне можно, во всяком случае, до мелкой лжи он не опускается. Василичу присуще понятие чести, во всяком случае, если ты ему налил в трудную минуту, то можно не сомневаться, что и он, когда будут средства, ответит таким же добром. При этом, Василич весьма эрудирован, беседовать с ним можно практически на любую тему, несмотря на его восьмиклассное образование. До собирания бутылок Василич не опускается никогда, мелочь у прохожих «стреляет» крайне редко. Пьет исключительно на средства жены, дочери и зятя. Василич таким положением дел не только не смущается, но и весьма доволен, при этом с присущей ему весомостью слов, не устает повторять: «Я их всем обеспечил, пусть теперь они меня обеспечивают». История умалчивает о том, кто, кого и чем обеспечил, но в семье, видимо смирились с таким положением дел, и выделили отдельную статью расходов на пьянство Отца, как сам себя, бывает, величает Василич. Как бы то ни было, пить с ним всегда одно удовольствие.

Обмывка моих новых вещей началась хорошо. Уговорили мы на троих пару бутылок во-дочки, песен от души попели. Андрюха, как всегда, отрубился быстро, мы с Василичем его под кустики аккуратно на бочок уложили, чтобы он, значит, блевотиной не захлебнулся, ну, а сами стали думать о продолжении банкета. Ведь коллеги согласятся, что недогон хуже перегона. Вобщем, пошли мы с Василичем в ближайший продуктовый еще водочки купить, а навстречу, как черт из табакерки, Васька выныривает. Откуда только взялся, гаденыш такой. Васька - му-жичок лет тридцати, знакомый мне постольку-поскольку. Да и, сказать по правде, у меня ни ма-лейшего желания не было заводить с ним хорошего знакомства. Мутный он человек. От многих я слышал, что нехорошими делами он промышляет, вроде грабежей и обирания пьяных. Но сво-их, вроде как не трогает. Живет он со своей сожительницей Лариской в круглосуточном прито-не, а формально – в однокомнатной квартире улучшенной планировки, куда в любое время дня и ночи может забрести и выпить любой желающий. Вот только посетители этой нехорошей квартиры рискуют налететь на ощутимые неприятности. Например, пришедший туда в прилич-ной одежде, с деньгами и ценностями, типа сотового телефона, запросто рискует выйти оттуда в одних трусах, а если повезет, то не избитым.

Завидев нас с Василичем, Васька, как будто нюхом добычу почувствовал, завертелся, за-юлил, мол, пойдемте ко мне, ща выпьем, ща все будет чики-пики! Ага, будет конечно, на халяв-ные-то деньги. Вобщем, уломал нас Васька, пошли мы к нему. Бес искуситель хренов… . Ох, что там творится-то! Вот уж притон, так притон! Грязища со всех сторон, разбитое в комнате окно частично забито фанерой, отчего там царит полумрак, отнюдь не интимный. На столе в центре единственной комнаты – натюрморт а ля свинарник: пара грязных стаканов, высохшие обгрызенные хлебные корки, опрокинутый пустой фанфурик и живописно рассыпанный табач-ный пепел. Лариска спала на разложенном древнем диване, поверх блестящего от грязи покры-вала. Васька без джентльменских излишеств ловко сошвырнул ее на пол и дал увесистого пен-деля под тощий зад. После этого Лариска ожила, и, раззявив щербатый рот, изобразила госте-приимную улыбку.

- Ну ты, б…, давай, нах, собери на стол-то! – распорядился Васька.

После этого, на столе появилось все, что Бог послал, точнее мы с Василичем по пути купили, то есть две бутылки водочки, той, что «подешевше», две банки кильки в томате, три свежих огурца и полбуханки черного хлеба. Вобщем, пиршество началось и понеслось, приходили и уходили какие-то рожи, кто-то что-то орал… . Итогом сего мероприятия стала пропажа моей джинсовой ветровки. Вот ведь падлы! Значит все правильно люди говорили про эту хату. То ли байку, то ли правду рассказывали: мол, пришел туда мужичок один, хорошо одетый и хорошо поддатый, но без денег. Догнаться ему нахаляву хотелось. Ну, его спрашивают: «Пить будешь?» Тот, конечно соглашается, ему без обману наливают. А на утро он просыпается в трусах и майке. Он в крик, где мол все мое. А ему резонно отвечают: ну, мы же тебя спрашивали «Пить будешь?». Ты согласился? Согласился! Вот ты и пил на свою одежку.

На следующий день решился, наконец, пойти зубы вставлять. Боязно, конечно, а надо, куда деваться? Иначе Николай Захарыч на работу не примет. Но главная проблема не в этом, главная проблема в том неопохмеленным идти не могу – мутит и колотит всего. А опохмелишься – нехорошо идти к доктору с перегаром-то. Ладно, нашел выход. Жевачку куплю фруктовую. Да, да, вот именно, что фруктовую, а то многие заблуждаются, пытаясь отбить алкогольное амбре мятными резинками, думая, что от этого их дыхание станет свежим, как зимний ветер. На самом же деле, от ментола получается такая убойная, гремучая смесь, что все окружающие за версту будут знать, что обладатель сего аромата, изволят быть поддамши. А вот фруктовая жевачка, запах перегара на часик может отбить, главное не курить при этом, а то все насмарку пойдет. Ну вот, надел я вчера купленный костюмчик, взял все оставшиеся деньги и Юрка качестве группы поддержки. Ладно, идем мы чинно, благородно, курс держим строго на стоматологическую поликлинику. И тут, как будто черт нас навел на пивной ларек. Так вдруг пива захотелось, что аж сил нет! Миллион лет я его не пробовал. Уж какое там пиво, когда на дешевый фанфурик-то, бывает, еле-еле наскребешь. Взяли по бутылочке темного, потом, еще по бутылочке светлого. Ой, хорошо, ай, красота какая! Захорошело нам, но, как говорится, пиво без водки – деньги на ветер. Вобщем взяли мы бутылку водочки ноль семьдесят пять. И не простой какой-нибудь, а самой супер-пупер, очищенной-переочищенной. А что, деньги есть. Вот она где, нирвана-то! Давненько, по-медицински выражаясь, такой эйфории не было. Ведь от фанфуриков или самогона с черт те какой химией, не столько пьянеешь, сколько дуреешь и ходишь потом, как пыльным мешком ударенный. А тут – тепло приятное, волнующее такое, от солнечного сплетения к голове поднимается, по всему телу расходится, и мир вокруг добрее и ярче становится, общаться хочется, самым сокровенным делиться, петь. Вот он, апогей алкогольной эйфории!

Но все хорошее обязательно когда-нибудь кончается. Вот и для нас с Юрком все закон-чилось самым паскуднейшим образом. Ведь распивали-то мы в центральном сквере, там, где приличная публика, да еще и с детьми, имеет привычку шляться. Только мы песню запели, как откуда ни возьмись, будто из-под земли выросли люди в сером и, несмотря на наши просьбы, уговоры и мольбы, замели нас. Привезли в отдел, а там все как обычно – ремни, шнурки и со-держимое карманов на стол. Сержант денежки мои пересчитал, в протоколе что-то нацарапал и сует мне его подписывать, значит. Я, будучи поддатым, зрение не смог как следует сфокусиро-вать, увидел только «Деньги в сумме…», а в какой и не разглядел. Ладно, думаю, нормально все, ну, и подмахнул эту бумажину поганую. Потом Юрка в обезьяннике закрыли, а меня в ка-меру загнали. Именно загнали, а не посадили: брезгливым понуканием «Пошел-пошел!» и чув-ствительным ударом промеж лопаток. В камере никого не было. Я один удостоился чести зани-мать сей вонючий каземат. Вот, думаю, и дожил ты, Иван Михалыч. Ведь в свое время, наша бригада с милицией буквально бок о бок работала. То мы их на подмогу вызывали, когда боль-ной попадался сильный и агрессивный, то они нас – если у задержанного крышу сносило. Я же лично со многими был знаком, сколько вина вместе было выпито. Думал ли когда-нибудь, что меня, как последнюю скотину… . Эх, етицкая сила! Но вслух я не возмущался, не орал. Страш-но мне было. Слышал я о проделках ментовских, когда на таких вот безответных мужичков все, что можно и нельзя навешивали, а им потом и правду искать негде. Вот сейчас, думаю, как нач-нут бить, да издеваться, так ведь все что угодно на себя возьмешь, от кражи нижнего белья до покушения на президента. Что мне только не передумалось, какая только дрянь в башку не лез-ла, пока сидел я, скрючившись на деревянном настиле, окруженный цементной «шубой». Нико-гда клаустрофобией не страдал, а тут вот задыхаться стал. Нет, это не физическое удушье было, а удушье абсолютной несвободой и безысходностью. «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Промурыжили меня часа два. Вывели, наконец-то, подвели к столу, на котором лежали мои супер ценные шнурки и сколько-то сотенных купюр. Молодой, но уже неимоверно толстый старший лейтенант, пихнул мне протокол.

- На, давай подписывай быстро и радуйся, что начальник в хорошем настроении сегодня. Вме-сто штрафа предупреждение вам выписал. Давай, забирай свое говно и вали на… отсюда.

Несмотря на то, что старлей меня торопил, я пересчитал купюры: восемьсот рублей сотенными. Моя первая мысль – всего лишь ошибка, недоразумение, вот сейчас старлей возьмет и вынет откуда-нибудь недостающие деньги. Не до такой степени я был пьян, чтоб не запомнить, что денег после покупки спиртного, оставалось восемь тысяч восемьсот рублей: восемь тысячных купюр и восемь сотенных. Именно столько у меня забирал сержант, принимавший меня.

- А где еще восемь тысяч? – все еще не веря в страшное, спросил я.

Тут старлей удивительно проворно для толстяка вскочил из-за стола и тыкая протоколом мне в лицо заорал:

- Ты чего тут п…шь, а? У тебя восемьсот рублей изымали, видишь, сука, ты же сам расписался!

Сказать, что это была катастрофа, значит ничего не сказать. Так просрать, профукать деньги, данные мне на начало новой жизни! Падлы, падлы поганые, что сделали! Развели, что называется простенько и со вкусом: всего лишь вписали в протокол не 8800, а просто 800, мол, по пьяни-то не разберет ничего и подпишет. Я и не разобрал и подписал. Да еще и наказания никакого не назначили, чтоб, значит дополнительно не волновать меня. Только я заикнулся про жалобу в прокуратуру, как кто-то рывком развернул меня назад. Это был здоровенный, метра под два ростом, майор со злым лицом. В отличие от старлея, орать и беситься он не стал. Он просто одной лапищей схватил меня за воротник так, что дышать стало трудно и невозможно голову повернуть.

- Слышь, ты, чмо поганое! Если ты сейчас не угомонишься, я тебя опять в камеру закрою, а по-том тобой уголовный розыск займется, и тогда, ты возьмешь на себя все грабежи, разбои и убийства в районе за последние двадцать лет. А потом до конца своей недолгой жизни будешь кровью писать и какать!

Произнеся эту речь, майор отпустил меня, взял со стола шнурки и деньги, и оттянув воротник рубашки, засунул все мне за пазуху, взял меня, как нашкодившего котенка, за шкирку, и вы-швырнул на улицу. Юрок уже был там.

Первым моим желанием было удавиться на хрен. Это был полный облом, как выражается молодежь, фрустрация, полный крах всех надежд и устремлений, как выражаются психологи. Что делать? К Николаю Захарычу даже и соваться нечего. Человек и так, за здорово живешь отвалил мне такие деньги немалые, а я приду и что скажу ему, мол, извини, Захарыч, денег у меня нет, а я так и не закодировался и зубы не вставил. Можно, конечно двадцать один день бесплатно пролечиться по направлению нарколога. А толку? Мне кодироваться нужно, чтоб Захарычу бумажку показать. А бесплатно никто кодировать не будет, не бывает такого. Нужную сумму мне нужно будет, в лучшем случае, месяца два собирать. Допустим, соберу. А зубы на что вставлять? За каким лешим, спрашивается, на частной «Скорой» нужен фельдшер с испитой рожей, да еще и беззубый? Пациентов распугивать? Нет, нет, все не то.

Кончать жизнь самоубийством я, конечно же, не стал. Грех это не прощаемый. А вот на-питься – это самое то! И впредь мне и остается только пить. А на хрена мне, спрашивается, трезвость? Не пить только ради того, чтобы не пить? Не понимаю я этого. Вот говорят всякие вумные головы, надо, мол, положительную замену пьянству найти. Какая, на фиг, альтернати-ва? Интересная любимая работа – вот это да, это по мне. Но такая работа, то есть работа в меди-цине мне теперь навеки заказана. А неквалифицированный труд, которым я занимаюсь, с пьян-ством совместим вполне. Метелкой-то махать, да дерьмо убирать можно и в пьяном виде. А ка-кие еще замены – физкультура и спорт, разведение пичек, рыбок, хомячков? Нет уж, оставьте это себе. Каждый должен заниматься своим делом: врач – лечить, учитель – учить, а алкоголик – пить. Таково уж видно мое настоящее призвание. Вот так, мои хорошие.