Что хочет автор. Литературные конкурсы

Не спрашивай меня ни о чем, чтобы не бояться. Не вскрывай во мне того, чего боюсь я сам. Я не знаю, кто я. Я не знаю, кто во мне. Я не уверен, я ли это. Мне почти сорок. Мог ли я предположить, что мне будет столько? Сколько же я дал бы себе сам? Гораздо больше, но возраст никак не должен отражаться на моем лице или теле. Только я сам должен знать об этом, и никто другой. Никто не смеет мне сказать, что я выгляжу старше.

Мне кажется, что я был всегда. Мне кажется, что я был рожден давно, но трудно представить себя пожилым человеком, и я каждый раз удивляюсь, находя в зеркале приметы старости. Иногда они появляются очень медленно, постепенно. Иногда проявляются внезапно. Я смотрю в свое отражение и не узнаю в нем того, к кому привык за эти годы. Моя внешность пугает меня своими переменами. Изнутри я кажусь себе прежним. Мне нравится то же, что и всегда. Мне нравятся те же, что нравились всегда. Но я замечаю, что моя внешность не соответствует тому, что мне нравится. Она не соответствует моему внутреннему желанию. Или мне так кажется?

Интересно, сколько же тому, кто во мне? Кем он был до того, как я познакомился с ним? Что он успел узнать до того, как появился я? Есть ли доказательства того, что он был до меня? И кто он?

Если бы меня попросили охарактеризовать свою личность, не знаю, с чего бы я начал. Начал бы с каких-то событий в моей жизни или сразу с того, кем я стал? Трудно сказать, потому что все, что бы я не вспомнил, было бы полуправдой, а правды, наверное, не знает никто. Я даже не смог бы сказать с уверенностью, что я люблю, а что мне категорически не нравится, потому что часто приходится сталкиваться со своими измененными вкусами. Если я признаюсь, что мне что-то очень дорого, потом вдруг оказывается, что я не слишком-то это ценю. Если подумаю о том, что меня пугает, жизнь обязательно подсунет мне такую ситуацию, где я перестаю бояться того, о чем думал со страхом. Как-то все очень запутано в моей жизни и нет ничего определенного. Может быть так у всех, я не знаю, но мне хотелось бы знать, с кем все-таки приходится иметь дело окружающему миру.

Иногда я кажусь себе благородным, честным и добрым, а бывает так, что приступы моей ярости пугают меня самого. Порой я горжусь тем, что воспитал в себе волю и могу контролировать эмоции, а потом вдруг выхожу из себя по ничтожному поводу и долго не могу вернуться в спокойное состояние. Иногда мне все нравится, я со всем мирюсь и все принимаю, а бывает, что мир превращается в муку, все раздражает, рисуется в черных красках, и кажется, что я не справляюсь с ним. Я сложный человек и порой не знаю, как поступлю в том или ином случае.

Можно было бы конечно получить информацию обо мне у близких мне людей, но я уверен, что и они не знают настоящего меня. И даже если собрать все-все мнения обо мне, они не дадут полной картины, потому что в ней не будет хватать главного – не будет моего отношения, моих желаний, мыслей и чувств. Но кто я такой для мира, чтобы заставлять его собирать меня по крупицам? Я так важен для себя самого, что постоянно себя анализирую, сравниваю, примеряю, воспитываю, взращиваю для чего-то. А для чего, хотелось бы знать?

Светка, моя жена, самый близкий для меня человек. Человек, который прожил со мной в браке пять лет и пять лет потратил на то, чтобы жить со мной в браке. Она появилась в моей жизни случайно, и так же случайно изменила в ней все: мои мысли, мои привычки, мои представления – все, что я когда-либо думал, все, чем я когда-либо был.

Если бы кто-нибудь сказал мне раньше, что за четыре года в моей жизни появятся жена, двое детей и дом, я бы отвернулся от того человека, посчитав его сумасшедшим. Я не любил детей, собирался всю жизнь оставаться холостяком и не имел возможности строить. Но жизнь сыграла мной в рулетку и выиграла – меня стало много больше. Не знаю, кому достался куш.

Я не собирался жениться – меня вполне устраивали свободные отношения. Я приглашал к себе всех, кого хотел, и они приезжали – на такси или в собственных авто, и им всем, как и мне, нравился секс. После секса им начинал нравиться я, несмотря на то, что я – не красавец, сразу предупреждал о своем отношении к браку и откровенно говорил, что не устраивает меня в партнершах. У меня хорошее упругое тело, высокий рост и неоспоримые данные самца, только и всего, и, несмотря на такое малое количество положительных качеств, я начинал им нравиться, и они стремились приезжать ко мне чаще.

Светка была самой красивой из них. В ней было все то, что мне нравится в женщинах – большая грудь, тонкая талия, круглая попа и длинные ноги. В ее синих глазах можно было утонуть, а черными ресницами она щекотала мне плечо, когда после долгой и сильной страсти укладывалась рядом. Когда мы шли на тусовку в клуб, за ней неотрывно наблюдало несколько десятков мужских глаз, и я демонстративно проводил ладонью по блестящим черным волосам, соскальзывая с них на гибкую спину, а потом ниже, и оборачивался – несколько десятков мужчин резко отворачивали лица.

Светка за меня боролась, она сражалась за меня с невидимыми врагами. Я чувствовал, что она делает все, чтобы победить мое нежелание останавливаться на одной женщине. Мы даже дрались, и она была похожа на кошку, когда находила в моей постели чужое белье, а в ванне - специально оставленные кем-то принадлежности женской гигиены. У нее вставала дыбом шерсть, и шипение раздавалось тут же, как только я хватал ее, чтобы успокоить. Мне нравилось, как она защищает свое пространство и пытается отрезать от меня весь остальной женский мир. Мне нравилась ее энергия, и когда я видел ее возбужденной, чувствовал гордость оттого, что она выбрала меня.

Я помню тот момент, когда предложил ей стать моей женой. Это случилось после долгой паузы, когда, поссорившись с ней, я никак не мог зазвать к себе прежних подруг. Так случилось, и ко мне никто не приезжал. Причины были разные – кто-то уехал отдыхать, кто-то на что-то обиделся и теперь наказывал меня, у кого-то были критические дни, а кто-то играл в благородство, часто видя меня с одной и той же девушкой. Я промучился месяц, не мог никуда деться от неудовлетворенной страсти и готов был порвать любую встреченную на пути женщину. Но однажды в мою квартиру позвонили, я открыл дверь, а на пороге стояла Светка – благоухающая, светящаяся и почему-то виноватая. И в ту ночь я, не помня себя от благодарности, сделал ей предложение. В ее цепких объятиях я пролежал до утра, не понимая, как все произошло, и еще несколько дней надеялся на то, что она забудет о предложении. Но Светка не из тех, кто забывает – повсюду на меня смотрел ее ожидающий взгляд, и мне нечего было делать, как только ехать в ювелирный магазин и покупать то, что является гордостью любой женщины. В тот момент, когда женщина надевает обручальное кольцо, ей кажется, что она не зря родилась.

Несмотря на то, что мы поженились, меня продолжало колбасить от чужих тел. Я отправлял Светку к матери или в Польшу за покупками, или куда-нибудь путешествовать, а сам, ссылаясь на загруженность на работе, оставался дома и тихо, стараясь не шуметь, приводил старых подруг. Самых проверенных молчаливых подруг, на которых мог положиться, и которые за возможность иметь со мной секс, готовы были умолчать о нашей связи.

Спалился я случайно, по неосторожности, я забыл о том, что у Светки кошачий глаз и животная чувствительность. Она долго рыдала, ненавидела меня сквозь слезы и хотела отравиться. А потом сказала, что беременна – и все. Все как отрезало, и я почувствовал себя таким ничтожеством, такой сволочью, что стер с телефонной книжки все номера женщин, которых приглашал домой. Я притих, заглушил в себе животное и превратился в любящего и примерного супруга.

Вскоре у нас родился сын, а потом, не успев опомниться от первых родов, жена сообщила, что беременна вторым. Я испугался, что появится еще один младенец, но избавиться от него казалось мне еще страшнее. Так за два года я стал отцом двоих детей и понял, что детей я обожаю. Они так трогательны, так беззащитны, так наивны, что не любить их невозможно. Пашка и Сашка – самые потрясающие, самые милые, самые-самые мои дети.

- Ты выключил свет?

- Выключил?!

Мы выходим на улицу. Сашка бежит впереди, Пашка всегда отстает от брата, несмотря на то, что он старше. Пашка – тихоня, ласковый и спокойный ребенок. Сашка – как ракета, ему постоянно куда-то надо, ему мало нашей скорости, и за ним постоянно нужно бежать, чтобы он не попал туда, куда ему не нужно. Когда мы выходим гулять, Света спокойно идет рядом с Пашкой, а я постоянно бегу за Сашкой.

Мои дети разительно не похожи друг на друга. Пашка похож на мою жену, у него темные волосы, яркие глаза и очень симпатичная мордашка. Сашка похож на меня – рыжие ресницы, кудрявые волосы и невыразительный цвет глаз. Когда я смотрю на своих сыновей, я вижу, как повторяется природа, создавая похожие образы того, что существовало ранее. Это ужасно приятно – видеть свое повторение. Вот он – я, только пока еще маленький, и мне хочется дать ему много больше того счастья, что получил от жизни я сам. Мне хочется дать ему все игрушки мира, всю одежду мира и все, что так хотелось попробовать в детстве мне. Света часто ругает меня за это, говорит, что я балую детей, но я не могу справиться со своим желанием давать, даже если понимаю, что переборщил.

Пока у людей есть общая цель, они будут держаться вместе, но как только цель достигнута, начнутся распри и несогласие. Это – данность, с которой мне придется жить.

Какие цели были у нас со Светкой, когда мы стали мужем и женой? Спать вместе и в любой момент иметь возможность удовлетворения желаний? Наверное, да, хотя кто говорит об этом женщине? Это было моей потребностью, Светка, скорее всего, просто хотела быть пристроенной. Я уверен, что желание каждой самки – пристроиться к тому, в ком она предполагает источник всех благ, и держаться за него всеми своими цепкими коготками, периодически терпя то, что ей не нравится и, требуя то, что ей нужно. Я бы даже назвал это женским бизнесом - сколько их смогло бы стать обеспеченными, если бы не помощь со стороны отцов, мужей или любовников? Единицы. Для остальных возможность иметь жилье, достаток, и, в конце концов, обеспеченное будущее детей приходит только благодаря старательным и не ленивым мужикам. Поэтому сплошь и рядом я встречаю семьи, где недовольство супругов друг другом не ведет к разводу – причина в том, что женщины не хотят упустить экономическую выгоду. Это – политика.

Удерживает ли эта политика возле меня Светку? Я не знаю – разве она может мне в этом признаться? Она говорит, что мы вместе потому, что она меня любит. Может быть, это правда. Может быть, она не задумывается о причинах того, что существует. Может быть, это просто способ ее существования – не думать и жить, как придется, так случилось, что приходится жить неплохо.

Я всегда предполагал, что брак не имеет ничего общего с любовью, ничего общего с желанием личности быть личностью и ничего общего со свободой вообще и свободой выбора, в частности. Я всегда считал, что брак – это быт, череда проблем и обязанностей, это нечто негуманное и античеловеческое. Это прихоть государства, настроенного ущемить свободу индивидуума и узаконить все его поступки и отношения ради того, чтобы обеспечить появление новых людей, и чтобы этих новых людей кто-то кормил, заботился о них и воспитывал. Я всегда думал, что со мной не может произойти ничего такого, чтобы заставило меня стать как все и жениться. И мне казалось, что я всегда смогу оставаться свободным и независимым - независимым от женщин и неуязвимым для государства.

Я строил свою жизнь так, чтобы думать только о себе и своих желаниях, чтобы хватало времени на работу и на отдых, а денег – на удовольствия и потребности. Я имел домработниц, которые поддерживали порядок в доме и готовили мне еду, и любовниц, которые удовлетворяли мою страсть. Я считал, что живу правильно, так, как хочу, и не подозревал в себе родового инстинкта, этого подсознательного стремления мужских особей выбирать самку, способную к воспроизведению потомства. Мне казалось, что я свободен от природных инстинктов и сильнее зова предков, но жизнь доказала мне, что я такой же, как все.

Иногда во мне закипает злоба. Это происходит тогда, когда я чувствую себя слабым. Слабым я начинаю чувствовать себя тогда, когда составляю баланс своих доходов и расходов и вижу, сколько стоит моя семья, мои дорогие жена и сыновья. Я начинаю жалеть себя за то, что мне одному приходится думать об их содержании, что только я должен где-то брать деньги, менять их на свое здоровье, нервы и время и превращать себя в бумажки, за которые можно что-то купить. Мне одному приходится жертвовать собой, чтобы остальные могли жить хорошо. И когда я вижу, что в дебете только я, а в кредите кроме меня еще и остальные три, я понимаю, как я слаб. Казалось бы, наоборот, в этот момент я должен ощущать свою власть, свою силу – могу же, черт возьми, могу! Но я чувствую слабость. Мне становится жаль себя. Мне становится жаль тех денег, что я заработал и потратил на других.

Сколько бы я мог потратить на себя, если бы жил один? Сколько прекрасных островов смог бы посетить и сколько коктейлей выпить на их белоснежных пляжах? Загорелые красотки с пышными телами могли бы перемещаться в мою постель, а извилистые дороги измеряться спидометрами моих машин. Мне принадлежал бы весь мир, и я отдал бы ему себя полностью, потому что на моих плечах не лежал бы груз ответственности за чьи-то жизни, а со своей жизнью я мог бы делать все, что хочется. Этой свободы – делать все, что хочется, мне сейчас страшно не хватает.

Я думаю, что Светке тоже не хватает свободы. Иногда она счастлива, думая, что имеет все, о чем только может мечтать женщина. А иногда несчастна, когда к ней приходят мысли о том, что она могла бы не вставать рано утром по выходным и не готовить завтрак на троих мужиков. Что могла бы не тащиться в детский сад, когда на улице дождь и ветер. Могла бы пойти с подругами потанцевать, а не читать детям на ночь сказку. В тишине посмотреть хороший фильм, а не кричать на мальчишек, чтобы те перестали кричать и драться. Могла бы беззаботно гулять по вечерам и не спешить возвращаться, чувствуя как неспокойно сердце – как там, дома. Могла бы слушать комплименты от какого-нибудь воздыхателя, дотрагивающегося до нее несмелой рукой, а не ощущать мое невнимание и мою одинаковость.

Она никогда не говорит мне об этом, но я знаю, что она тоже думает о том, что могло бы быть, если бы…

Хотели ли мы детей? Мы не говорили об этом, хотя, помню точно, я не хотел. Мне всегда казался диким сам процесс рождения. Возможно, я никогда не смогу придумать способа более привлекательного, но данные условия появления на свет мне не нравятся. К беременным женщинам я ощущаю какую-то неприязнь, какую-то гадливость или постыдную жалость, как к чему-то запретному, плотскому, некрасивому. Неизбежному, и оттого еще более отталкивающему. В беременных слишком много чего-то природного, животного. Мне не понятно их желание жертвовать своей свободой и своим телом, страдать, носить в себе груз и в муках извергать из себя некое существо, которое не известно кем вырастет. Мне кажутся дикостью огромные животы, груди, разбухающие от молока, рвущаяся при родах плоть и боль, искажающая лица рожениц.

Светка знала о моем отношении к детям и разговора о них не заводила. Дети появились сами – без моего на то желания. Я просто не мешал им родиться. Я думал, раз надо, значит, надо, и я не имею права запретить им прийти в этот мир. Раз уж мы семья, должны исполнить то, что исполняет человечество – рожать и воспитывать новых людей. И когда жена сообщала о том, что беременна, я ловил себя на мысли, что мне хочется, чтобы таких, как я и Светка, стало на этой земле больше. Именно таких, как я и она. Раз уж это неизбежно, так пусть это будем мы. И вот, двое уже пришли, а от остальных мы продолжаем избавляться. Другим я не позволяю появляться в моей жизни, потому что устал от первых двух. Они мною любимы. Они мне дороги. Но больше этих двух я никого не хочу. Я больше не хочу ни о ком думать. Я устал.

Уже два года, как мы живем в собственном доме.

Иметь дом было нашей мечтой. Нашей единственной обоюдно желаемой мечтой. И мне, и Светке хотелось построить наш дом таким, каким мы его представляли - в дереве, стекле и камне. Мы грезили этим домом, мы жили им, мы думали, что, построив его, мы обеспечим свое счастливое будущее. Мы думали, что будем счастливы всегда, ведь иначе просто невозможно. Иначе, зачем нам строить этот дом.

Тогда мы жили этим домом, теперь он живет нами.

Не скажу, чтобы строительство было для нас легким. Много средств ушло на архитекторов, каменщиков, электриков, сантехников и мебельщиков. Много часов потрачено на поездки за стройматериалами, предметами интерьера, тканями и разной ерундой, которая, по нашему мнению, обязательно должна была составлять часть нашего дома. Мы экономили, вкладывали, строили и ждали, что строительство, наконец, завершится. Мы мечтали о том времени, когда въедем в новый дом и, наконец, заживем в свое удовольствие – у детей будет детская, у нас – спальня, у гостей – гостиная, у меня – кабинет, у домработницы – кухня. Наш дом будет уютным, будет дарить тепло, и мне захочется возвращаться в него как в собственный выстроенный мир. К нам будут приходить друзья, будет весело, и начнется сказочная жизнь.

Уже два года мы живем в новом доме, но он по-прежнему не имеет законченности. Мне постоянно что-то хочется в нем изменить.

- Садись рядом, давай посмотрим, - говорю я Светке.

Она садится, я начинаю думать и что-то предлагать. Обычно – заменить то или это, убрать, добавить, перекрасить. Она молчит или соглашается – ей все равно, она уже довольна тем, что имеет. Она устала менять, убирать, добавлять и перекрашивать. Это меня в ней сильно раздражает. Я не могу смириться с тем, что ей все равно.

Когда мы раздражаем друг друга, мы расходимся по разным комнатам. Когда мы раздражаем друг друга очень сильно, кто-то из нас уходит побродить вокруг. Я знаю, что Светка уходит плакать в парк. В этот же парк я ухожу курить и слушать голос любимого мной человека.

Вот уже год, как я встречаюсь с Леночкой…

Стих второй.

Как же так случилось? Я все думаю, вспоминаю, пытаюсь нащупать грань, за которую мы перешли уже другими людьми. Пытаюсь поймать звук, уловить движение, с которого все началось. Нет, не началось – я стараюсь понять, когда все переломилось и пошло, покатилось, понеслось к концу. Когда мы все-таки поддались этому порыву, когда перестали ощущать другу друга, оторвались друг от друга, и нас все больше стало разделять расстояние.

Я не могу понять, когда все кончилось. Мне кажется, что год назад, месяц назад я еще чувствовала тебя. Я думала, что мы – надолго. Мы – навсегда, ты и я. Я думала, что ты всегда будешь дороже мне всего на свете. Я думала, что и тебе я дороже всего, и ты будешь дышать мной, упиваться мной, проникать в меня, всегда. Как же так? Что могло произойти, чтобы в один миг все разрушить?

Моему мужу – сорок. Я младше его на десять лет. Иногда он говорит, что я младше его на целую жизнь, потому что с тридцати до сорока – целая пропасть собственного воспитания. Я ненавижу это слово – воспитание, мне хочется вернуться в прошлое, когда не нужно было к чему-то стремиться, и достаточно было просто любить. Тогда ему хватало моей любви, теперь он требует от меня совершенства. Тогда ему нравилось во мне все, теперь его раздражает форма моего носа, моя худоба и моя кожа. Каждый раз, когда он говорит мне это, мне хочется умереть. Меня съедает обида – вместо того, чтобы выражать благодарность за рождение детей, отнявших молодость моего тела, он напоминает мне о моих несовершенствах. Мне самой не нравится мой нос, и я знаю, что моей коже не хватает гладкости, но мне обидно, что он видит меня такой же, какой я вижу себя сама - без пелены, без розовых очков, без слепоты, которая всегда сопровождает влюбленных. Его хорошее зрение говорит о том, что он давно уже не влюблен.

Это самое горькое в браке – прозрение. Я ненавижу это прозрение, я бы хотела, чтобы мой муж всегда видел во мне ту девочку, в которую когда-то был влюблен. И пусть это не соответствовало бы действительности, пусть бы я знала, что на самом деле я не так хороша и не так красива, какой кажусь ему, но, по крайней мере, это давало бы надежду на то, что я любима.

Мы редко спим вместе. Вернее, мы спим в одной постели, но ему все реже хочется ко мне прикасаться, чтобы любить. Он прикасается только для того, чтобы совершить ритуал – грубо и бездумно, почти не тратя при этом ни воображения, ни нежности, ни слуха. Он уже давно меня не слышит и ему не интересно, чувствую ли я что-нибудь кроме трения.

Иногда во время совершения ритуала я думаю о том, для чего мы это делаем, нужно ли, чтобы мы это делали, и нужно ли это, прежде всего, мне самой. Несмотря на то, что я нахожу это ненужным, ощущение какого-то долга не дает мне права отказать, и я ненавижу себя за этот долг каждый раз, как только узнаю, что снова беременна. Он – самец, и несколько раз в год мне приходится кромсать свое тело, чтобы избавиться от нежелательной беременности. Я каждый раз жалею себя за это, каждый раз ненавижу при этом мужа, но эта жалость и эта ненависть не мешают мне через какое-то время снова допускать его к себе.

У нас двое детей. Я ревную своего мужа к детям, мне кажется, что он любит их больше, чем меня. Я сама люблю их бесконечно, но эта бесконечность не мешает мне любить мужа еще сильней, чем прежде. Я не знаю, почему моя любовь становится больше. Иногда мне кажется, что ее размер зависит от количества моих эмоций, моих сил, моих желаний, возложенных на алтарь нашей семьи. От количества жертв, которые я принесла и продолжаю приносить. От количества времени, которое я потратила на всех них, обокрав при этом себя. От утраченных мною возможностей, которые могли бы быть. От того, что я добровольно, исходя только из собственных представлений о добре и зле, отказалась от других мужчин, посвятив всю свою жизнь только одному.

Я отдала себя и теперь требую назад его. Он не согласен со мной – он хочет оставить себя самому себе. Он хочет распорядиться собой так, чтобы я получила только часть, дети – часть, а всем остальным займется он сам.

Он редко бывает дома, и даже когда бывает, я ощущаю присутствие только его тела, мысли его не дома, не со мной и даже не с детьми. Я ревную его ко всему тому, что умещается в его сознании. Мне бы хотелось завладеть им полностью, но я понимаю, что это невозможно.

Двадцать дней назад я его еще жалела. Я встречала его, уставшего, измученного и голодного, возмущалась тем, что он не бережет себя и «горит» на работе. Я давала ему выспаться по выходным и старалась объяснить детям, чтобы они не будили его и играли тише. Я старалась готовить и следила за тем, чтобы дома всегда было то, что он любит. Я прощала ему невнимательность ко мне и списывала ее на постоянные проблемы, которые обязательно сопровождают жизнь бизнесмена. Тогда я еще не знала о том, откуда он приходит такой голодный и уставший.

Двадцать дней назад я проснулась от звука будильника в его телефоне. Я нажала на сброс, чтобы его отключить, как вдруг посыпались сообщения, подписанные одним и тем же именем «Леночка». Леночка спрашивала, куда он пропал. Леночка скучала по масенькому. Леночка просила колбаски… Четырнадцать сообщений.

Я только спросила: «А что, Леночка не может сама сходить в магазин?», - и он тут же проснулся. Спросонья стал кричать, что я сама виновата, что нечего было лезть в телефон и что я вечно все делаю не так.

Я сидела и смотрела на него, не слыша его слов, и чувствовала, как огромная боль заполняет мои внутренности. Моя собственная жизнь, дети, наш дом, этот человек, лицо которого исказилось от страха и ненависти казались мне бессмысленностью. Леночка, которая хотела кушать, стала гораздо значимее для меня, чем все то, с чем я до этого жила. На свете существовала женщина, которая могла позволить себе требовать от моего мужа, чтобы он пошел в магазин и купил колбасу. До этого момента я должна была ходить в магазин, покупать продукты и готовить еду. Я должна была утолять его голод, думать о его желаниях и забывать о своих.

- Объясни, что это значит.

- Не впадай в истерику. Ленка – просто человечек, с которым мне хорошо. Ты должна меня понять, ты должна радоваться, в конце концов, что мне хорошо.

- Радоваться?

- Да, ты должна радоваться тому, что у меня все хорошо.

А как теперь дела у меня? Этот вопрос я стала задавать себе каждый день, совершенно невпопад, будто бы сошла с ума. Ничего, ничего, все будет хорошо, и у меня тоже все будет хорошо, все пройдет. Но почему-то все никак не проходит.

Он встал с постели, как ни в чем не бывало, и отправился в ванную. Я не знала как теперь себя вести, как разговаривать с детьми и стоит ли тоже вставать или нужно остаться лежать и быстрее умереть, чтобы все кончилось. Я не хотела ничего чувствовать. Я хотела умереть. Он вернулся и попросил приготовить завтрак. Так, между делом, между телефонными вопросами Леночки и моими мыслями о смерти ему захотелось позавтракать.

За столом он стал рассказывать, как мы будем жить дальше. Он улыбался, а я плакала. Я не могла поверить в то, что мой муж рассказывает мне о своей любви и о том, как он счастлив. И что я теперь должна продолжать жить и радоваться, что у нас все хорошо – он нашел себе «замечательного человечка», «отдушину», и проводит с этой «отдушиной» столько времени, сколько хочет, а у меня есть он, есть дети, и я тоже должна быть счастлива. А если я несчастна, то и мне следует найти себе близкого человека. И мой собственный муж вполне осознанно и трезво стал доказывать мне, что это даже необходимо, мол, семья – семьей, но должна же быть и радость в жизни.

- Раньше ты меня ревновал. Раньше ты говорил, что не простишь, если увидишь меня с другим… Что изменилось, Илья?

- Я был не прав. Каждый из нас имеет право быть счастливым.

- Но как же тогда наша семья, наши дети? Как же мы будем, в конце концов, вместе спать?

- Все останется как прежде.

- Но я так не смогу! Если я буду встречаться с кем-то на стороне, я не смогу допускать тебя к себе. Как ты этого не понимаешь?

- Не понимаю. Что в этом такого?

- Уходи. Так будет лучше.

- Не принимай скоропалительных решений. Мне нужна ты, нужны дети – никуда я не уйду. Вот увидишь, у нас все получиться. Мы просто будем жить немного по-другому.

- Тебе дорога наша семья?

- Тогда обещай, что бросишь свою Леночку.

- Я ее люблю. Я не смогу ее бросить. Да, в конце концов, если и брошу, все равно сорвусь. Светка, ну ты ж меня знаешь, так всегда было – вспомни.

- Тогда уйду я. Заберу детей и уеду к маме.

- Светка, не дури.

Я сейчас постоянно думаю о той, чьи фотографии нашла в ящике его стола. Он даже не удосужился их спрятать. Он настолько перестал думать обо мне, что перестал опасаться. Когда-то он прятал все, что было в его квартире, чтобы я не нашла, не почувствовала нахождения чужих вещей, не уличила его во встречах с другими женщинами. Когда-то он боялся сделать мне больно. Теперь он даже не прячет фотографий обнаженной ее.

Это, наверное, и есть его Леночка - у нее круглая попа, большая грудь и ничем не примечательное лицо. Она совсем не из тех, кто ему нравятся, я знаю его вкус, женщина в его понимании должна быть элегантна, ухожена, утонченна. У этой – накладные ногти, небрежный стиль одежды и белые, выжженные краской волосы. Она вульгарна, и, тем не менее, с ней он проводит больше времени, чем со мной. Возможно потому, что под ее странной одеждой скрываются круглая попа, плоский живот и крепкая грудь.

Когда я увидела эти фотографии, я испугалась. Я подумала о том, что она может родить ему ребенка, и тогда он бросит нас, меня и детей, и уйдет к своему новому счастью. Он любит все новое, устает от тех, кого удалось ему приручить, и поэтому никакой долг и никакая ответственность не остановят его от шага навстречу новой судьбе.

Когда я увидела ее, я почувствовала ненависть к ним обоим. К ней, веселой, вульгарной и чужой, позирующей в откровенных позах, и к нему – влюбленному в чужое. Его руки, которые я уже давно считала своими, ласкали не меня. Его глаза, которые я знала до мельчайших изменений цвета, возбуждались без моего участия. Там, где было его тело, испытывающее наслаждение, получающее удовольствие, не было меня. Я долго сидела за его столом и думала о том, как теперь жить и что делать.

Наверное, в таких случаях нужно разводиться. Оставлять себе детей, дом, машину, алименты и тоску, а его отправлять к вульгарной, с накладными ногтями и крашеными волосами, счастливой и богатой хотя бы тем, что выбор был сделан в ее пользу. Устраиваться на работу, забывать о том, что когда-то у меня был муж и брать на себя всю ответственность за семью. Каким-то непостижимым образом объяснять детям, что их отец ушел к другой женщине, потому что разлюбил их мать, и при этом делать вид, что это – нормально. Разрешать ему забирать сыновей в его новую квартиру, где их будет встречать его новая жена, и не испытывать при этом ревности.

Потом я пыталась его оправдать. Я пыталась его понять. Я заставляла себя простить. Я говорила себе: «Ведь он – мужчина, он полигамен, его всегда будет привлекать неизвестность и новизна. Он всегда будет искать что-то на стороне. А я – мать его детей. Я – прочитанная книга, во мне нет тайн, я принадлежу его тени». И я уговаривала себя, я смотрела на себя его глазами и пыталась приучить себя к тому, что в этом нет ничего страшного. Я просто никогда не полюблю его снова той чистой, доверчивой, светлой любовью, что любила раньше. Пройдет какое-то время и все уляжется, все утрясется, и мы будем жить, как муж и жена, у которых есть только одна забота – дети, и мы не скажем о Леночке ни слова. Илья будет мне изменять, а я прощать ему постоянство измен. Такой у меня выбор.

А потом я вдруг представила, как Леночка и мой муж радуются свободе, своим чувствам и тому, что я не стою у них на пути. Как они встречаются, не украдкой, не тайно от всех, а открыто, как будто бы я разрешила им это. Как они ездят вместе по магазинам, как делают друг другу подарки, как делят на двоих постель, как встречаются с нашими общими друзьями, и я решила сделать все возможное, чтобы не дать им почувствовать этого счастья. Я решила вернуть себе то, что должно принадлежать мне. Только я имею право получать подарки от моего мужа. Только я имею право ездить с ним по магазинам и к друзьям. И только мне он имеет право доверять свое тело.

… Так как у меня дела?

С того момента как я узнала о существовании блондинки, я превратилась в детектива, в ищейку, в следователя. Я стала заново проживать весь последний год. Я стала искать – где, когда это произошло, кто был рядом и кто может знать об этом еще. И я нашла новые подтверждения их связи – его записи, ее фотографии. Все мои воспоминания прекрасно сошлись на имени Леночка. Все ниточки привели к ней.

Их связь началась год назад. Целый год он скрывал о том, что у него есть любовница. Целый год я отдавала всю себя человеку, который смотрел в сторону.

Когда-то я любила машину, которую считала нашей. Мне нравилось ездить с Ильей, ощущать его власть над собой, чувствовать себя под его защитой. Теперь я ненавижу ту машину, в которой он возил Леночку целую неделю по всем уголкам страны. Он не взял в эту поездку меня, объясняя это тем, что должен «отдохнуть душой». А я так тщательно его собирала, складывала сумку, заставляла взять свитер, чтобы он не мерз по вечерам… Леночка, наверное, сидела в моем кресле, смеялась его шуткам или веселила его самого, а он держал руку на ее колене. Леночке тоже, наверное, нравилось ощущать его власть.

Я любила одежду, от которой пахло им, и которая была частью его самого. Мне доставляло удовольствие открывать шкаф и видеть его вещи, аккуратно сложенные. Мне хотелось, чтобы его рубашки были всегда выглажены, развешены и надушены его любимой туалетной водой. Теперь я ненавижу одежду, которую гладила перед тем, как ему выйти на свидание.

- Светка, почему, когда мне нужно почистить ботинки, тряпочки вечно нет на месте?!

- Возьми эту.

- Это твой носовой платок!

- Куплю новый. Не бегать же мне по всему дому в поисках твоей тряпочки. Откуда я знаю, куда ты ее вечно деваешь.

И он недовольно чистил ботинки и бросал платок на пол. Говорил, что вернется не скоро и брался за ручку двери.

- Ключи, Илья! Ты забыл ключи.

- Ах, да, спасибо. Почему-то всегда, когда опаздываешь, забываешь что-то очень важное.

И он выходил из дома, садился в машину и выезжал со двора. Я закрывала ворота. Он так спешил, что забывал закрыть их сам. Если бы я знала, куда он так спешит!

А когда я и дети решили задержаться на отдыхе в Турции, он оставил нас, а сам полетел навстречу к своему «человечку» и целых две недели наслаждался нашим отсутствием. А я умилялась его телефонной нежности: «Светочка, у вас все в порядке? Вам не нужно выслать деньги? Мальчики здоровы?» И я рассказывала всем, какой у меня заботливый муж. И все мне завидовали: любящий супруг, нежный отец, детишки и дом – полная чаша.

Все оказалось до банального просто. Опереточная жизнь.

Я запомнила номер ее телефона, когда на меня сыпался рой ее эсэмэсок, и набирала его несколько дней. Я хотела задать только один вопрос – она знает о том, что он женат и у него двое детей? Но она так и не сняла трубку. Потом, наверное, Илья сменил ей сим-карту.

Я нашла записку с ее паспортными данными – мятый листок бумаги среди документов. Не в столе, не закрытым на замок, а просто так – на полке среди документов и книг, как будто бы Илья специально положил его на видное место посмотреть, что я стану предпринимать. И когда я узнала, что она из приезжих, моложе меня на пять лет, не замужем и недавно сменила машину, это испугало меня еще больше – мой не слишком щедрый муж не жалел денег для блондинки.

Я вычислила место ее работы, приехала, чтобы встретиться с ней и задать все тот же вопрос… Илья вовремя уговорил ее исчезнуть.

Теперь он знает, какие действия последовали, и знает, что я не остановлюсь. Думаю, что он сменит ей паспорт, она возьмет другую фамилию и затеряется среди людей. Если сейчас я знаю ее имя, место ее работы, и смогу узнать ее по фотографиям, то вскоре не смогу знать о ней ничего – Илья заставит ее изменить внешность. Если он что-то решил, пойдет до конца, он любит выбирать трудные пути, когда речь идет о самых простых вещах. А мне остается только спешить, как можно скорее вычислить ее местонахождение, посмотреть в ее глаза и спросить.

В карман для зеркала на откидной панели для пассажира я поставила фотографию сына. Не две фотографии, одну – если Илья увидит ее, пусть думает, что я случайно нашла ее в машине. Но он не увидит ее раньше, чем увидит она. Она откинет панель, чтобы посмотреть на себя в зеркало, а увидит нашего сына. Она почувствует опасность, посмотрит на Илью и не сможет удержаться от вопроса.

- Что это за мальчик?

- Сын, - Илья не сможет соврать и ответить, что это – так, просто какой-то ребенок или племянник или он сам в детстве. Он считает, что его дети – это святое, они – единственное, ради чего он может умереть. Он не ответит иначе.

- Ты женат? У тебя есть сын?

- Двое – мальчик… и мальчик.

- И ты ничего мне не говорил?

- Пойми, солнышко, когда мы только стали встречаться, я думал, что будет несерьезно, но получилось все наоборот - ты стала мне очень дорога. Я боялся тебя потерять.

- И что теперь делать?

- Не знаю, малыш. Но я что-нибудь придумаю. Поцелуй меня.

И тогда она будет его целовать, а сама думать о том, что все пропало. Она будет знать, что никогда он не будет принадлежать ей. Она будет целовать его, и ждать наступления конца.

Стих третий.

Теперь я знаю, в чем смысл моего существования. Я знаю, зачем родилась, зачем росла и зачем переехала в этот город. Меня давно тянуло сюда, но я не могла понять, зачем. У меня не было здесь никого, и мне не к кому было спешить. Я думала, что в столицу меня зовет только желание делать карьеру. Это ради нее я должна буду бороться, выгрызать себе место под солнцем и учиться быть хитрой. Я заработаю себе имя, деньги, буду жить в красивом доме с евроремонтом, ездить за рулем шикарного авто и буду счастлива.

Оказалось, что в этой жизни есть иной путь к счастью.

С Ильей мы столкнулись в клубе. Именно столкнулись, по другому не скажешь.

В тот вечер было столько народу, что приходилось пробираться сквозь толпу. Катя сказала: «Как здорово, что столько людей. Будет хороший клев», и мы рассмеялись. Мы рассмеялись и стали пробиваться к барной стойке, чтобы выпить.

Мне больше хотелось попробовать текилы, но Катя сказала, что это не женственно, и что девушки должны пить коктейль с мартини, если хотят создать хорошее впечатление. Тем более, что текилу пьют залпом, а коктейль можно пить хоть целый час, не облизывая соль с руки и ожидая, что за это время хоть кто-нибудь, да обратит на тебя внимание.

Короткая юбка, нога за ногу, вишенка на стекле бокала и игривый взгляд. Катя сказала, что вишенку нужно оставлять как можно дольше – за ней будут следить взглядом мужчины, и мы пили маленькими глотками, растягивая удовольствие, следя за реакцией окружающих. Не нужно разговаривать увлеченно, чтобы не давать повода думать, что мы пришли сюда ради друг друга. Так, бросаем пару фраз, обсуждая толпу, оцениваем наряды, манеру танцевать, иногда смеемся, но делаем вид, будто нам не очень-то весело, и мы ждем, когда с нами познакомятся мужчины.

Мужчины в последнее время слишком робки. Они будут украдкой бросать заинтересованный взгляд, говорить так, чтобы их слышали, шутить, рассчитывая на улыбку, но никогда не станут предлагать знакомство. Не все, правда, но мне попадаются именно такие. Почему-то именно меня боятся. Катя говорит, что они чувствуют мое превосходство, мою силу, мою агрессию. Не знаю, какая агрессия, когда я просто сижу и жду, чтобы со мной познакомились. Пускай даже не красавцы, не кандидаты наук и не олигархи, а просто нормальные мужики, в которых будет хоть что-то, за что можно будет зацепиться, хоть какие-то проблески ума и характера.

- Девушки, вы – модели?

- Модели чего? Самолетов? – пошутила я, рассматривая молодого человека, еле держащегося на ногах.

Я пошутила для нас с Катей, не для него – до него мне не было никакого дела. Пока он думал над моим ответом, мы допили коктейли, съели вишенки, так и не дождавшись нужной реакции от зала, и пошли танцевать. Так нужно делать всегда, если цепляется пьяный человек. Плохой тон - допускать, чтобы с тобой разговаривал пьяный.

Мы танцевали, потом выходили в холл, чтобы остыть, посещали дамскую комнату, проверяли все ли в порядке и не нужно ли где-то подкрасить, где-то стереть, снова танцевали, но никто не делал попыток с нами познакомиться. И тогда Катя сказала, что мы должны разойтись по разным точкам и танцевать отдельно друг от друга – так мы проверим надежду на то, что сегодня что-то получится.

Мы разошлись по сторонам, и тут я споткнулась о чью-то ногу и почувствовала, что сейчас упаду. За какую-то долю секунды я поняла, что растянусь сейчас на полу, вызову всеобщее ликование, должна буду уйти и никогда не вернусь обратно. Но когда я смирилась с тем, что сейчас произойдет, оказалось, что я больше не падаю, а нахожусь в сильных объятьях.

- Спасибо, - улыбнулась я, разглядывая волосатые крепкие руки, еще не видя лица своего спасителя.

- Скользко? – спросил он.

Я подняла глаза и поняла, что сейчас произойдет то, о чем говорят – «судьба».

- Пойдем, выпьем? – предложил он и повел меня за руку.

Я шла вслед его уверенным шагам и думала о том, что хочу идти так всегда. Его большая рука крепко держала мою, Катя кивала мне головой и строила гримасы, мол «отличный выбор», а толпа расступалась. Он подвел меня к барной стойке, усадил на стул и спросил:

- По текиле?

- Да, - ответила я, уже ничему не удивляясь.

- Как тебя звать?

- Лена, - и я впервые почувствовала, как нежно звучит мое имя.

Потом мы поехали к нему, и была самая лучшая в моей жизни ночь. Не знаю, почему, но ему я разрешила все. Я даже не думала, как должна поступить, мне казалось, что я просто вошла в ту реку, в которую всегда мечтала войти. Ее берега были мои берега, ее течение было моим течением, ее температура была моей температурой, и я плыла, плыла и думала о том, что счастье, которого я так долго ждала, наконец, пришло ко мне само.

Он сказал, что в этой квартире бывает редко, что жилье для него – не главное, потому что он постоянно в командировках и приходится много работать. Что не сможет уделять мне много времени, и что будет лучше, если я не стану звонить, а буду посылать сообщения.

Потом мы долго завтракали, разговаривали, смотрели в постели телевизор, а на следующий день он проводил меня домой.

Я ждала от него звонка несколько дней. Я плакала, ругала себя за то, что выдумала себе любовь и еле сдерживалась, чтобы не звонить и не слать смс. Каждый раз, поднося руку к телефону, я одергивала ее, как ошпарившись, и уговаривала свою гордость уберечь меня от зависимости. А потом он позвонил сам и сказал, что хочет взять меня в небольшое путешествие.

Я так ждала его звонка, что даже не стала ломаться и строить из себя обиженную, и согласилась тут же, не раздумывая. Мне было все равно, куда ехать, лишь бы с ним вдвоем.

У меня кружилась голова, когда я собирала сумку, я сто раз звонила Катьке, одалживала какие-то вещи, бегала в магазин, по нескольку раз в минуту смотрела на себя в зеркало, заставляла сесть и успокоиться, но так и не присела надолго. Уже перед сном еще раз проверила сумку, приняла ванну, но даже после нее мое сердце не переставало бешено биться. Я долго крутилась в постели, не могла уснуть, вспоминала его руки и представляла его рядом. Я спала, наверное, не больше трех часов, встала за два часа до отъезда, долго приводила себя в порядок и старалась не съесть много за завтраком, чтобы не выглядеть толстой.

Он опоздал на десять минут, и все десять минут я думала, что он пошутил, что никакой поездки не будет, что обязательно что-то произойдет и помешает нашим планам, и вообще ненавидела себя за легковерие. А когда зазвонил телефон, и я, чуть дыша, услышала о том, что должна выходить, еще минуту кружилась по комнате и смеялась, и называла себя дурой – ну как можно было ему не верить и допустить пускай даже одну единственную мысль, что ничего не будет. Он не забыл меня, не забыл!

За неделю мы объехали всю страну. Мы ночевали в лесу, в машине, в гостиницах, мотелях и домах рыбака. Он умел сделать так, что все вокруг становилось романтичным, все наполнялось смыслом, все обретало краски. Он возбуждал меня так, как не возбуждал еще ни один мужчина. Мы творили такие вещи, о существовании которых я раньше не догадывалась. Он весь мир превратил во что-то необыкновенное, и я чувствовала гордость, что этот человек выбрал меня. Я прожила несколько жизней за эти несколько дней – то чувствовала себя счастливой, когда думала о том, что мы – навсегда, потом вдруг несчастной, когда представляла, что могу его потерять, то была спокойной и уверенной, то нервной и еле сдерживала слезы, чтобы не заплакать. Мне казалось, что весь мир создан только потому, что есть мы, и нам нужно где-то быть, и была благодарна миру за то, что он есть, и за то, что нам так хорошо.

Пели птицы, ветер шептался с листвой, облака неслись по высокому небу, накрапывал дождь, светило солнце, среди травы вырастала все новая и новая трава, и цветы, и бабочки то и дело садились на мои волосы. Потом солнце окрашивало край неба в розовый, и облака подсвечивались и были с одного края розовыми, а с другого - дымчатыми, и медленно-медленно опускалась ночь, превращая небо и облака в один цвет, и ярко разгоралась луна. И звезды рассыпались в постоянном порядке, деревья отбрасывали черные тени, кто-то невидимый шуршал в кустарнике, а светлячки бились в наше окно. А вскоре после того, как заквакают лягушки, светлел горизонт, и утро пробирало насквозь наши разгоряченные тела серым туманом, и мы ехали дальше, а за нами бежали поля, мелькали деревья, и птицы все пели, пели…

После возвращения из поездки мы встречались каждый день. Илья возил меня по магазинам и покупал красивые вещи, баловал обедами и ужинами в ресторанах, и мы все ближе и ближе становились друг другу. А потом мы стали так близки, что представить себя отдельно от него я уже не могла.

А когда на работу я приехала в новом автомобиле, все узнали о том, что я имею ценность. Ко мне по-другому стало относиться начальство, на меня по-другому стали смотреть мужчины, женщины завидовали мне и, наконец, все признали во мне ум. Директор предложил мне стать его замом, и я сама поверила в то, что я - необыкновенная.

Илья перевернул мое сознание. Он учил меня, наставлял меня, объяснял смысл всего происходящего, и я ловила его слова как воздух. Он говорил, что впервые встретил человека, который понимает его с полуслова, и нам так нравилось разговаривать. Когда мы встречались, то очень долго говорили - я делилась с ним всем, что произошло со мной за время нашей разлуки, Илья рассказывал о том, что пережил он, и мы все теснее переплетали наши нити. Мы ткали очень красивый, очень теплый ковер. Этим ковром я собиралась устелить наше будущее, чтобы потом, очень не скоро, когда мы станем совсем старенькими, и не останется ничего, кроме воспоминаний, мы бы легли на этот ковер, перебирая узелки, и вспоминали, что было с нами давным-давно, и вновь проживали красочные наполненные впечатлениями дни.

Илья. Илья. Илюша. Я засыпаю и просыпаюсь с образом человека, который носит это имя. Для меня нет на свете других имен. Для меня не существуют в этом мире другие мужчины. Илья – моя судьба, и я покоряюсь всему, что у нас будет. Я верю в то, что будет все хорошо, потому что такая любовь как у нас, не может привести ни к чему плохому. Потому что любовь – это хорошо, любовь – это счастье. Потому что человек рождается, чтобы любить и быть счастливым, и никто, ничто, не может помешать ему в этом.

- Он еще не предложил тебе выйти замуж? – Катю, естественно, интересует только это.

- Он не признает институт брака.

- Скажите, пожалуйста! И ты, конечно, ему веришь?

Конечно, верю. Разве я могу ему не верить?

Стих четвертый.

Иногда я думаю о том, что ты не должна быть рядом. Иногда мне кажется, что все, что привело к нашей встрече, случайно, и нет причин для того, чтобы ты была. А потому давай притворимся, что мы нужны друг другу и кроме нас, тебя и меня, больше никого нет. Я умолчу о том, что не хочу тебя видеть. Я притворюсь, что нуждаюсь в тебе. Сделай усилие над собой и притворись тоже.

Если ты заглянешь в себя, можешь удивиться тому, что обнаружишь. Ты увидишь, что меня нет в твоей душе. Я есть в постели - потею на тебе или сплю рядом и дышу на тебя несвежим дыханием. Я есть в ванне - пытаюсь убить в себе запах, который не нравится мне самому. Я есть на работе - ты звонишь мне и спрашиваешь, когда же я буду. Я есть в машине – за рулем, а ты – рядом, и мы обсуждаем кого-нибудь. Мы едем делать покупки, чтобы потом я сидел в кухне и ел приготовленное тобой.

Меня нет только в твоей душе. Молчи. Не признавайся мне в этом. Я тоже буду молчать. Давай не станем узнавать друг о друге больше того, что мы знаем. Оставим все, как есть, не станем тревожить свое знание, чтобы удержаться у края пропасти. Хотя бы просто для того, чтобы ощущать под ногами твердое. Не станем пугать друг друга своим прозрением, будем обманываться дальше. Просто умолчим кое о чем. А лучше умолчим о многом. Оставим друг другу только что-нибудь незначительное, что-нибудь мелкое, не будем давать друг другу повода ненавидеть.

Меня раздражает в Светке ее желание завладеть моим сознанием. Ей мало того, что я стал ее мужем, что построил для нее стены и защитил от мира, что пожертвовал ради нее свободой и посвятил жизнь ей и детям. Что работаю для того, чтобы она ни в чем не нуждалась, позволяю ей ничего не делать, ходить на дискотеки, ездить к подругам и не любить моих родителей.

Меня раздражает ее желание все усложнять, из всего делать проблему и доводить меня до бешенства своими истериками. Она не хочет жить просто, без надрыва, без мучений и без выяснения отношений. Она не может понять, что ничего не выяснит, и что вообще лучше ничего не выяснять, а принять все таким, как есть. Жизнь – это только жизнь, она ни плоха, ни хороша, она – просто жизнь, и все в ней нужно принимать так же естественно, не требуя лишнего и не вникая в нее глубоко, чтобы не потерять себя. Не нужно требовать от людей того, чтобы они были такими же, как ты, а нужно принять их такими, какие они есть, и довольствоваться тем, что они могут тебе дать – об этом я говорю Светке постоянно.

Я не понимаю, за что Светка стала меня ненавидеть. Я не сделал ничего, чтобы оскорбить ее, ничего, чтобы унизить и ничего, чтобы дать повод к ненависти. Если бы она любила меня, она поняла бы меня, перестала ревновать и делать глупости, а занялась своим совершенством и постаралась стать для меня тем, в ком я нуждаюсь.

Я уже давно ловлю ее на том, что она пытается мною командовать, постепенно утрачивает уважение ко мне и вместо того, чтобы находить интересные для меня темы, утомляет меня рассказами о том, как прошел ее день. Мое сознание отключается на второй ее фразе, и я могу не услышать ее вопросов, а если даже услышу, то не могу заставить себя открыть рот и произнести что-нибудь в ответ. Светку это задевает, она ругает меня за рассеянность и равнодушие и пытается заставить меня принять активное участие в ее несложной обыденной жизни. Она не понимает, что эта обыденность не может вызвать во мне никакого интереса, что на работе я устаю от разговоров и дома должен помолчать и отдохнуть. Она совсем перестала меня чувствовать.

Я забыл, что в ней может быть столько энергии, столько силы, столько стремления отстаивать свои права на меня. Я знаю, что это – ревность. Что это - страх упустить из рук то, что, казалось, будет принадлежать ей всегда. Ей бы хоть немного трезвости и равновесия, хоть чуть-чуть благоразумия. Пусть бы она отбросила в сторону эмоции и заглянула в себя, тогда бы она нашла там не любовь ко мне, а привычку иметь меня рядом, не стремление к созиданию, а болото устоявшихся связей, которым вдруг стала угрожать опасность извне. Ей на самом деле все равно, хорошо мне или плохо, счастлив я с ней или нет, интересно мне жить или нет, ей нужно просто знать, что я никуда не денусь, что она на всю жизнь обеспечена моим вниманием, моим участием и моим существованием рядом. Для нее главное – быть уверенной в том, что я буду всегда ее мужем, а не то, буду ли я при этом счастлив. По сути дела на меня ей наплевать. Она получила в свое пользование маленький мирок, отвела в нем часть для меня, привязала как цепного пса, и не хочет знать о том, что за стенами ее мирка есть другой мир – большой, просторный, светлый. Мир, где есть воздух, где есть другие люди и где происходит все несколько не так, как она себе представляет. Она привыкла чувствовать враждебность ко всему тому, чего не может понять. Привыкла чувствовать враждебность того пространства, что находится за ее стенами. Привыкла, что все женщины – это враги, которые могут увести ее мужа, что мои друзья – тоже враги, которые могут увлечь меня к новым горизонтам. Она боится, что действие ее чар завершится и произойдет нечто, что заставит меня сделать выбор не в ее пользу, и именно этот страх гонит ее совершать глупые поступки.

Сколько бы я не покупал ей элегантных вещей, Светка все равно отдает предпочтение дискотечному варианту, и я уже устал с этим бороться. Она сильно похудела за последнее время, когда-то пышные ее формы растаяли, щеки ввалились, а вокруг глаз легли тени. Она стала похожа на изможденного подростка, а не на аппетитную женщину, и ее тело перестало меня возбуждать. Я готов оплатить пластические операции по коррекции ее носа, а она сопротивляется так, будто ее нос – это достижение естественных форм человечества. Я пытаюсь доказать, что хочу вернуть то, чем она когда-то меня привлекла, а она обижается и винит меня в том, что я совсем ее не ценю.

Два дня, которые прошли с того момента, как она влезла в мой телефон, были самыми прекрасными за весь последний год. Я нашел в себе смелость все открыть и расставить по местам. За эти два дня я, наконец, высказал все, что думал о нашей жизни, и теперь Светка хотя бы задумается над тем, что должна в себе что-то изменить. Пусть знает, что я встречаюсь с Леной потому, что моя собственная жена потеряла для меня привлекательность.

Дни, которые последовали за моим признанием, превратились в мое наказание. Желание моей жены во что бы то ни стало найти соперницу, меня испугало. Она дожидалась моего отъезда на работу, рылась в моих вещах и собирала информацию. Она нашла доказательства моей связи и делала попытки встретиться с Леной. Сколько бы я не проводил с ней бесед, сколько бы не призывал быть благоразумной, найти себе дело и выбросить из головы навязчивую идею разлучить меня с человеком, который мне дорог, это ни к чему не привело. Мне пришлось думать о том, как обезопасить мою бедную девочку, врать ей, плести какую-то чушь, пугать ее и, в конце концов, заставить сменить телефон, квартиру и работу. Только-только мой человечек стал чувствовать себя счастливым, как на него свалились проблемы.

Когда Светка узнала о моей связи, она не смогла утаить эту новость в себе. Она не стала жаловаться своей матери, чтобы не услышать советов, типа: «Ну и к черту его! Сами вырастим детей», не стала рассказывать подругам, чтобы не вызвать злорадства и сплетен и не доверила эту тайну нашим общим друзьям. Она сделала много хуже – рассказала обо всем моей матери.

- Илья, нужно поговорить, зайди к нам сегодня, - попросила мама упавшим голосом, и я полетел, боясь услышать, что врачи снова обнаружили у нее что-то нехорошее.

Она встретила меня сердитым укоряющим взглядом и запахом валидола, поставила на стол нечто наподобие еды и спросила:

- Зачем тебе эта шлюха?

- Мама, ты о ком? – чуть не подавился я. Мама никогда не умела готовить.

- Сам знаешь о ком. Ты что, думаешь, ты ей нужен? Думаешь, ей нужна твоя любовь? Да ведь ей только деньги твои нужны, глупый. Ты же лысый, ты же некрасивый, сынок! Чем ты можешь ее привлекать? Тебе же сорок лет уже! Я удивляюсь, за что Светочка тебя полюбила. Я думала, что ты всю жизнь в холостяках проходишь, и на тебя приличная женщина внимания не обратит.

«Я знаю, что я не красавец, но зачем так-то, мама? Я ведь твой сын», - подумал я и спросил:

- С каких это пор ты стала заступаться за Светку?

- Она – твоя жена, мать твоих детей. Она прожила с тобой пять лет, заботясь о тебе и детях. Да, раньше она мне не внушала доверия, но теперь я полностью на ее стороне. Какая она хозяйка отменная! А готовит как замечательно! А красоты какой! В общем, сын, бросай свою любовницу и возвращайся в семью.

Я вышел из квартиры, которую когда-то подарил своим родителям, и впервые пожалел, что настаивал на их переезде. Жили бы они далеко, за триста километров от меня, любили бы меня на расстоянии, радовались моим редким посещениям и не усложняли мою жизнь.

Я вернулся домой, обругал Светку «дурой» и закрылся в кабинете. Слава богу, что во всем доме есть уголок, где меня никто не смеет доставать. Доступ сюда запрещен для всех. Кабинет – это только моя территория. Я сел за стол и машинально выдвинул ящик стола. На меня взглянула Ленкина попа.

Когда-то после работы мы с приятелем остались выпить пива. Ваня мне сказал:

- Знаешь, когда я пьяный, то совсем не вижу разницы в бабах. А ты?

- А я вижу, - ответил я.

- Как – как? По размерам их «как», - пошутил я.

Это была удачная шутка, мы потом частенько ее вспоминали.

Так вот, что касается Ленкиной попы, то это самая красивая попа, которую я видел в жизни, и я не мог удержаться, чтобы не запечатлеть ее для истории. Это вообще для меня самая прекрасная часть человеческого тела. Я готов закрыть глаза на многие недостатки женщины, если их затмевает пара больших прекрасных ягодиц, в которые можно впиться всеми пальцами. Конечно, в Ленке и кроме ягодиц есть замечательные свойства, например, только ей удалось снова зажечь во мне жизнь, которая стала заметно потухать в последние годы. Она вернула мне мою бесшабашную молодость. Она дала мне почувствовать, что такое любовь. Мне кажется, что я никогда еще не испытывал такого чувства, какое испытываю с ней.

Я боялся любви всю сознательную жизнь. Мне казалось, что она отравит мне все существование, лишит меня разума, воли, самоконтроля. Я боялся ее до тех пор, пока не увидел Ленку, пока не поймал ее, пока не разделил с ней постель и собственные мысли. Ей нужно было только пройти мимо легкой походкой на высоких каблуках, только бросить взгляд, только улыбнуться, и я увидел всю ее красоту. Я увидел ее всю, сразу, я будто бы заранее знал, какой цвет ее глаз, какой запах ее волос и какой вкус ее губ, и заранее любил все это там, в своем подсознании. Мне кажется, я давно уже имел ее в себе, давно испытывал к ней любовь, она просто однажды материализовалась, и все. Она возникла и позвала меня, а я откликнулся. Она ничего не боялась, меня ничто не останавливало, я просто поплыл по течению, и меня прибило к ее берегу. Я выключил сознание, приглушил крики совести и разрешил своим чувствам заполнить пространство.

Я закрываюсь в том мире, в котором есть Ленка, и стараюсь не реагировать на все попытки извне заставить меня не чувствовать любви, но это удается все меньше и меньше. Мне становится противно от того, как жена пытается узнать, чем я занят, и звонит мне каждый час по какому-то выдуманному поводу. Противно, когда мать изображает умирающую, и ложится в постель с полотенцем на голове, как только Светка приводит ей новые доказательства моих измен. Мать дотягивается до телефона, привычно набирает номер и просит, чтобы я вызвал «скорую». Я знаю, что в это время рядом с ней сидит мой папа и ждет наступления конца.

Однажды мать сообщила, что видела сон, в котором моя любовница ездит на машине и сорит деньгами, а мои дети сидят дома за пустым столом. Пришлось дать слово, что у меня уже нет любовницы, и что я давно оставил попытки думать о чем-то еще кроме семьи. Но мне интересно, как могла Светка узнать, что я купил Лене машину?

Меня раздражает стремление моей жены любым путем добиться цели. Когда я хочу ласки и влезаю к ней под одеяло, она отворачивается от меня и говорит: «Иди, утешься к своей Леночке». Когда прошу выгладить мне рубашки, она отвечает: «Пусть Леночка за тобой ухаживает». И каждый раз, заваривая чай, она не может не отпустить что-нибудь типа: «А какой сорт предпочитает твой человечек?»

Две недели назад она укатила к друзьям в Чехию. Я дал ей денег, чтобы она ни в чем себе не отказывала, покупала все, что пожелает, ходила с друзьями куда угодно, лишь бы забыла о Леночке, перестала ее искать и дала мне несколько дней отдыха от всех этих семейных драм.

Когда я узнал, что жена хочет уехать, я обрадовался, что, наконец, смогу проводить с моим любимым человечком столько время, сколько захочу. Все будет по-прежнему: я буду засыпать в сладких и нежных объятиях и не вскакивать в поту от ужасных снов, буду разговаривать долго-долго и не пугаться стрелки часов, буду водить мою девочку по ресторанам и в клубы, а она будет смотреть на меня искрящимся счастливым взглядом. У меня все тело сводило судорогой от этих мыслей, и я даже боялся, что Светка передумает и никуда не поедет.

Я попросил родителей пожить в моем доме, чтобы они возили детей в сад, и придумал историю, чтобы они как можно меньше меня контролировали. Для своих родителей я был сильно занят на работе. Мама только заикнулась: «Илья, ты опять за свое?» Но я не дал ей продолжить. Хватит.

Но случилось непредвиденное – Ленка исчезла. Она отключила телефон и не отвечала на мои позывные. Я пытался встретить ее у дома, но в окнах ее квартиры так и не зажегся свет. Я заехал к ней на работу, но мне ответили, что она заболела и не приходила уже несколько дней. Я метался по кабакам и клубам, искал ее в наших ресторанах, прожег взглядом все улицы и кварталы города, терзался ночью в одинокой постели, рисуя самые страшные картины, и довел себя до изнеможения.

Леночка, маленькая моя, что случилось?

Я все время думал о том, чем могу пожертвовать ради того, чтобы все стало как прежде? Чтобы я снова мог чувствовать Ленкино дыхание на своей щеке, снова мять ее теплое тело, снова слышать ее стон или смех и ощущать, как перехватывает мои легкие от одного только ее прикосновения. И я ничего не мог придумать. Оно должно было вернуться само, без всяких моих жертв. Просто должно было вернуться, потому что стало частью моей жизни. Я ведь ничего не терял, когда встретил Ленку, я только ощутил жизнь острее и полнее, так пусть же все вернется, не требуя от меня ничего. Но почему-то ничего не возвращалось – от Ленки по-прежнему не было никаких известий, и я понял, что жизнь наказывает меня, и ощутил себя маленьким, беспомощным и слабым.

Когда Светка вернулась, я даже обрадовался – вместо того, чтобы провести счастливую неделю в любви, я провел ее в мучениях, а теперь как будто бы появился человек, который каким-то образом связан с Леной и поможет ее вернуть. Мне даже показалось, что я перенес на Светку частицу своей любви.

Я попытался затащить жену в постель, но она мне отказала. Она вернулась домой веселой, похорошевшей, в новом гардеробе и с новыми шуточками, как будто бы за неделю в ней накопилась язвительность, которую не на кого было слить. Естественно, меня она не жалела. Я молчал. Я старался не реагировать. Я держал себя в руках. Я проверял – долго ли я ее вынесу. Потом у нас случился хороший секс, которого я давно уже не помню, Светка согласилась с операцией, признавшись в том, что сама мечтала о новой внешности, и я подумал, что, может быть и правда нужно «вернуться в семью».

Лене я пока не звоню, чтобы проверить самого себя – вдруг забуду. Вдруг, это хорошо. Вдруг, так надо. Вдруг ее исчезновение не случайно, и так было нужно. Хотя каждое утро я просыпаюсь с мыслями о ней. Каждый вечер я достаю фотографии, которые когда-то сделал, и воспоминания разрывают меня на куски. Боже мой, как долго я еще выдержу?

Ленка, не мучай меня, позвони!

Стих пятый.

Имею право.

Я имею право тебя вернуть. Я хочу, чтобы ты вспомнил о том, что когда-то был моим любимым. Я хочу знать, что ты по-прежнему любишь меня. Эта связь с чужой женщиной – просто наваждение. Это сон, забвение, этого не должно было случиться. Ты только разреши себе проснуться, только впусти меня снова в свое сознание, только разреши себе посмотреть на меня теми глазами, которыми ты смотрел на меня раньше. Я – твоя жена. Я – мать твоих сыновей. В них течет твоя и моя кровь, и не может быть, чтобы ты забыл о том, что ты меня любил.

Мария Федоровна – актриса больших и малых академических театров. Когда она узнала о том, что у Ильи появилась любовница, ее приступы участились, и она стала «умирать» гораздо чаще, чем раньше. Если я действую ультиматумами, то Мария Федоровна использует сыновнюю привязанность и пытается через жалость к себе заставить Илью бросить любовницу. Каждый раз, когда мой муж дотрагивается до Леночки, он должен помнить о том, что эти прикосновения усугубляют болезнь его матери.

Я не могу долго удерживать внутри себя добытую информацию. Я делюсь ею со свекровью и прошу ни в коем случае не говорить об этом Илье. Мария Федоровна тоже не хранит тайну долго, она звонит Илье, придумывает, что на днях ей приснился сон и выкладывает в форме народной сказки все, что стало известно мне.

Илью это выводит из себя. Они оба притворяются – Мария Федоровна играет роль человека, который ни о чем не знает, но что-то чует своим материнским сердцем, а Илья прикидывается, что с Леночкой у него не серьезно, и что вообще он давно ее оставил и удивляется, как эта глупая тема могла взволновать его маму. Но я знаю, что на самом деле он боится. Его тревожит, что я не успокаиваюсь и продолжаю искать. Ему очень не хочется, чтобы я раскопала другие подтверждения его вероломства и поэтому он старается усыпить мою бдительность.

- Светочка, может быть я куплю овощей? – раньше он никогда не звонил мне с подобными вопросами. Обычно эта фраза звучит так: «Светка, не забудь купить овощи».

- Илюша, у нас все есть: и помидоры, и стручковая фасоль, и парочка кабачков, - я играю роль заботливой и внимательной жены.

А впрочем, что еще мне остается делать? Может быть, моя нежность напомнит ему о том, кто есть кто?

Но в душе мне неприятно, что он ассоциирует со мной только еду. Еда – это один из главных факторов, который нас связывает. О еде мы говорим постоянно. Можно сказать, что мы говорим только о детях и еде.

- Света, что тебе заказать? – спрашивает он, когда мы сидим в ресторане его друга Вани.

- Все равно, только не свинину – ты знаешь, свинину я не ем.

- Что за прихоть не есть то или иное и придумывать этой моде какие-то объяснения? – начинает кипятиться Илья.

- Я тоже не ем свинину. И ты тоже об этом знаешь, - вступается за меня Ваня и спасает положение.

Илья замолкает, и все обидные фразы, которые он собирался произнести в мою сторону, гаснут у него на губах.

Я очень люблю Ваню, потому что он защищает меня от нападок Ильи. Ваня, конечно, не ангел, и его жена, наверное, тоже с большим трудом терпит его измены, но Ваня использует очень хорошую тактику, он всех уверяет, что семья для него – святое. Я не понимаю, что такое святость семьи для человека, у которого есть женщины на стороне, но почему-то Ване веришь, когда он говорит такие слова. Я даже завидую немного его жене, я думаю, что он делает все, чтобы в его семью не проникали известия о его похождениях.

Ваня – единственный друг моего мужа. Когда мы строили дом, Илья мечтал о том, что к нам будут приходить гости. Он говорил: «Вот посмотришь, не успеем закончить дом, как повалят люди. Каждый день у нас будут гости, поэтому ты должна заранее обдумать, как мы будем их встречать. Нужно пересмотреть график домработницы, ведь каждый вечер придется готовиться к приемам». Но с момента окончания всех работ гости появились у нас всего дважды – на новоселье и на день рождения Ильи, и оба раза оказались слишком мало похожи на гулянку дружной компании. Было сухо и официально, и как бы мой муж не старался проявить свое добродушие и применить свое неяркое чувство юмора, все чувствовали себя скованно, из-за чего я сделала вывод, что моего мужа не очень-то любят другие люди.

Хотя, как определить истинность дружбы? У меня есть подруга. Она старше меня на семь лет. Иногда мне кажется, что я ее ненавижу, потому что она делает бизнес на чужих мужьях. Она так и говорит: «Светка, это же просто бизнес», и уводит чьего-то мужа, не глядя на то, что у него беспомощная жена или несколько детей. Или не уводит, а начинает шантажировать их связью, и он покупает ей машину или шубу или увеличивает ее жилплощадь. Я поддерживаю с ней хорошие отношения только лишь для того, чтобы знать, чем могут быть опасны чужие женщины. Мне нужно сохранить семью и я должна знать все методы, которые использует мой враг, а мой враг – это незамужняя женщина, любая, как стало мне понятно. Это раньше я опасалась только красивых, элегантных и интеллигентных, теперь я понимаю, что внешность – это не единственная причина существования измен, и внимательно слежу за всеми женщинами, что появляются на работе моего мужа, в общих компаниях или среди его друзей.

Моя домработница тоже не дает мне расслабиться - у нее всегда есть в запасе пара историй про брошенных жен.

- Светочка, ты даже не представляешь, насколько коварны некоторые женщины!

- Думаете, Леночка из них?

- Будь уверена, она на все пойдет. Илья даже не заметит, как она родит от него ребенка.

Этого я боюсь больше всего.

- Дурочка ты, Светка, - говорит мне подруга.

- Да разве она ему нужна будет, когда родит! С ней же будет все то же самое, как и с другими бабами – грудь потеряет форму, фигура расплывется, живот обвиснет. Даже если она об этом пока не знает, то он-то уж точно должен помнить.

- Он любит полных, - возражаю я.

- Да ты вспомни себя, когда твои дети были младенцами, много тебе удавалось уделить времени мужу? Больше чем уверена, что вы только и делали, что ругались из-за того, кому остаться в постели, а кому вставать к ребенку. Ты была злая, уставшая, и больше всего на свете хотела спать, а он меньше всего на свете хотел идти домой после работы и придумывал разные причины, чтобы сократить время своего пребывания дома до самого необходимого минимума. Поэтому у вас так скоро появилась няня.

Я вынуждена согласиться – все именно так и было. Мне действительно больше всего на свете хотелось спать. Спать, спать, спать. Не вставать к ребенку, не вставать, чтобы идти на кухню, не вставать, когда приходил домой Илья. Просто не отрывать голову от подушки. И мне было все равно, что у меня не мыты волосы, халат в пятнах от детских отрыжек, а вся ванна завалена детским бельем. Илья, конечно, мне помогал, но разве эта помощь сравниться с тем, что мне было нужно! Он требовал внимания к себе, его обижало, что я стала вялой, нервной и думала только о детях.

- Да, все так, - киваю я головой, - но ведь сейчас он ее любит, и поэтому ребенка, который может у нее родиться, он тоже будет любить больше, чем моих детей.

- Глупая ты, Светка! Ну какому мужику нужны старые заботы о новых детях! У него свои-то только переросли младенческие годы, только-только прошло тягостное время памперсов и горшков, и теперь ему остается наслаждаться общением с сыновьями. Так зачем ему вновь окунаться во все это г…?

«Если Леночка родит, Илье придется не сладко, и он прекрасно должен это понимать, ведь у него неплохой опыт», - думаю я, и ненадолго успокаиваюсь. Мне даже начинает казаться, что я действую в его же благо – спасаю его от новых проблем. Бедненький мой Илюшечка, зачем тебе переживать заново все, что связано с рождением? Оставайся лучше с нами, мы же так тебя любим: и я, и дети. Посмотри, как они выросли, как ты им нужен. Ты нужен им как никогда.

Но в душе все еще живет червь страха. Я не знаю, что должна сделать такого, чтобы тень ненавистной любовницы моего мужа перестала нависать надо мной. И тогда я принимаю решение наказать его, оставив дома детей, чтобы не расслаблялся, и уехать к друзьям в Чехию. Мне казалось, что там, где не будет этих обнаженных крутых ягодиц, непрекращающихся тихих звонков и телефонного шепота, я смогу от всего отдохнуть и вспомнить о том, что имею право радоваться жизни.

Неделю я ходила по магазинам, тратила деньги Ильи, подталкиваемая мщением, кушала в хороших ресторанах и развлекалась в клубах. Только легче мне не становилось – в голове прочно засел вопрос: «а что сейчас делает мой муж?», и в груди было тесно и нехорошо, но я улыбалась. Я имела успех, за мной ухаживали, и я снова вспомнила о том, что я привлекательна. Хорошо все-таки быть красивой женщиной.

С этой же улыбкой я вернулась домой.

- Светик, ну, Светочка? – шутливо щипал меня Илья.

- Разве ты голоден? А где же твой человечек? Почему он не утолял твой голод, пока меня не было?

- Светка, прекрати. Я так ждал тебя. Я соскучился.

И я одевала все лучшее, что купила в Праге, и шла куда глаза глядят, только бы уйти от лжи собственного мужа. Я подъезжала к магазину, парковала новую машину, которую купил мне Илья, брала тележку и шла вдоль прилавков, ловя на себе взгляды незнакомых мужчин. Один из них прошел за мной весь путь до кассы с пустой тележкой, а когда мне нужно было рассчитываться, случайно обронил свою визитку на ленту с моими покупками. Я подняла на него удивленный торжествующий взгляд, он улыбнулся и тихо спросил, можем ли мы познакомиться. Наверное, я сглупила, что я не ответила. А могла бы и у меня случиться какая-нибудь история. Должна же я, в конце концов, проверить отношение Ильи к моим изменам. Вдруг в нем проснется ревность?

Следующий раз буду приветливее. Если вообще этот мужчина появится в том же месте, что и я.

Стих шестой.

Не хочу открывать глаза. Не хочу просыпаться и видеть серое утро. Не хочу понимать, что наступил тот день, в котором уже нет тебя. Не хочу верить, что это – правда.

Я хочу остаться в постели, снова уснуть и увидеть во сне нас, счастливых и беззаботных. Я хочу, чтобы ты прижал меня к себе и сказал: «Девочка, как же сильно я тебя люблю», а я бы затаилась как мышь и слушала, как бьется твое сердце.

Я хочу, чтобы твои сильные большие руки сжимали меня в объятиях, и я ощущала в них спасение от всего мира. Хочу, чтобы мы уехали в другой город, где бы нас никто не знал, и где бы мы могли чувствовать себя совершенно свободными людьми. И чтобы наша любовь не скрывалась за четырьмя стенами, а могла смело летать там, где ей нравится.

Ну кто мог предположить, что все будет именно так? Кто мог знать, что не бывает любви без боли? Кто мог научить меня тому, что душу калечат именно те, кого мы любим больше всего на свете? Разве могла я поверить кому-нибудь, кто отважился бы сказать правду о моем любимом?

Конечно, меня предупреждали, мне пытались открыть глаза, мне говорили: так не бывает – ему сорок лет, он не может быть не женат. Не может в его квартире не быть стиральной машины – он должен где-то стирать белье. И не может быть так мало одежды и совсем не быть обуви кроме тапочек. Так не бывает, значит, это – его дежурная квартира, и, значит, где-то обитает его семья. А я оправдывала все тем, что он почти всегда в разъездах, совершенно не привязан к вещам и все то, чего не достает в его квартире, находится в шкафах его родителей.

Я была так наивна в своей слепой любви, что даже не задумывалась над тем, почему он не снимает трубку, когда я звоню, а перезванивает много позже. «Мало ли, какие могут быть у него дела», – говорила я себе и не впадала в отчаяние, если от него не было вестей несколько дней кряду. Я привыкла к его периодическому отсутствию, к его трудовым будням, когда у всей страны выходные и праздничные дни, к его перелетам и частым командировкам. «Мой любимый много времени отдает своей работе, он трудоголик, только и всего», - так думала я и убаюкивала свою интуицию.

Конечно, со временем я стала задавать ему все больше и больше вопросов, и он все сбивчивее на них отвечал, иногда путался, иногда переводил все в шутку и старался сменить тему. Но однажды он пришел ко мне с бутылкой вина, пряча глаза, сел напротив меня и замолчал. И я, понимая, что ему плохо, тоже молчала. И мы так и пили, совершенно молча, оба зная, что у нас горе. Потом он попросил меня сесть рядом, прижал мою голову к своей груди и сказал, что у него есть жена.

Хорошо, что он не видел выражения моего лица. Наверное, мои глаза открылись так широко, что взгляд их стал почти бессмысленным. Он так крепко держал меня в объятиях, что мое тело не могло даже дрожать. Я чувствовала, как судорогой свело мою душу, но не могла сдвинуться с места, чтобы унять боль. Он так часто вел рукой по моим волосам, как будто бы хотел загладить свою вину. Как будто бы хотел, чтобы ушли мои слезы. А я сидела и думала о том, как мне страшно. Как страшно узнать, что человек, которого я полюбила, никогда не будет принадлежать мне. Что теперь я называюсь «любовница» и меня должна ненавидеть его жена, ее родственники, друзья и даже его родители. Наши отношения с этого момента называются не любовью, а ужасным словом «связь». У нас запретная незаконная животная связь двух любовников, которых не связывает ничего кроме секса. Это раньше я могла думать о том, что мы друг друга любим. Теперь я буду думать, что мы скрываемся от всех, чтобы заняться сексом.

Раньше я могла спокойно пойти или поехать куда-нибудь вместе с Ильей и не бояться того, что мы можем встретить нежелательного знакомого. Теперь я буду бояться смотреть людям в лицо при встрече и делать вид, что никого не узнаю. Потому что я – любовница женатого человека. Я – воровка, укравшая сердце не принадлежащего мне мужчины.

- Зачем ты это скрывал?

- Малыш, я не знал, что все зайдет так далеко.

- Ты думал, что просто попользуешься мной какое-то время и все?

- Прости меня, малыш.

- Ты – сволочь! Ты – гад! Ты использовал меня…

- Малыш, не говори таких слов. Просто я действительно не думал, что смогу так полюбить. Я ведь никого никогда так сильно не любил. Ты - первый человечек, с кем я смог раскрыться полностью. Ты должна меня простить.

Мы долго сидели тогда – моя голова у него на груди, а тело сжато в таких крепких объятиях, как будто он боялся, что я исчезну, и он рассказывал мне о себе. Илья никогда не рассказывал столько откровенных вещей, как в тот вечер. Я плакала от жалости к себе, а он говорил, что не вынесет моих слез.

- Оставь ее, если тебе с ней так плохо, и живи со мной.

- Я не могу, котенок, не могу.

- Но почему? Все разводятся, и в этом нет никакой трагедии. Если вы не любите друг друга, почему вы живете вместе?

- Это трудно объяснить, девочка, но развестись я не могу. Весь мой бизнес, все, что я имею, все-все-все записано на имя моей жены.

- Я думал, так будет безопасно.

- А если она предаст тебя? И весь твой бизнес, все, что ты имеешь…

- Нет, этого не случиться. Моей жене можно доверять.

А потом он сказал, чтобы я была осторожна. Он просил меня, чтобы я не поднимала телефон, если звонят с незнакомого мне номера, просил запомнить номер телефона жены и никогда не отвечать на ее звонки. Просил не открывать двери, если кто-то приходит без предупреждения, не знакомиться с людьми и быть осторожной на работе. И мне стало еще страшней. Мой любимый сделал из меня мишень. Теперь в меня станут бросать камни.

Она позвонила мне через несколько дней после того, как Илья предупредил меня, что это возможно. Я не послушала его и сняла трубку. Мне показалось, что я даже ждала ее звонка, я хотела, чтобы она мне позвонила, хотела услышать ее голос. Я должна была знать о его жене хоть что-то, хотя бы даже то, как она говорит, как будто бы по звуку ее голоса смогу определить, почему он не может оставить все принадлежности материального мира и взять в дальнейший путь только меня и нашу любовь. Я бы сделала именно так, я бы не стала привязываться к каким-то коврам, люстрам, машинам и домам. Я бы оставила все на растерзание шакалам, а сама ушла бы с тем, кого люблю, и мне не понятно, почему он не сделает так же.

Мне было страшно, но я сняла трубку. Ее голос показался мне истерическим. Я долго слушала ее «алло», стучала по батарее, чтобы ей казалось, что сбои со связью, а сама прислушивалась к интонациям. Я запомнила ее голос на всю жизнь, и если где-то его услышу, буду знать, что это – она. Я не знаю ее характера и привычек, но тот факт, что она позвонила мне, дает мне понять, что она очень целеустремленный человек и не сдаст своих позиций.

Когда дольше держать трубку не было смысла, я отключила телефон. А в понедельник, когда я вышла на обед, к нам заходила какая-то девушка, как рассказали коллеги, очень красивая, модельной внешности, с темными кудрявыми волосами, длинными ногами и огромными глазами, и спросила меня. Ее попросили подождать, но ждать она не стала и вышла из офиса, так и не объяснив, зачем я ей понадобилась. Я почему-то думаю, что она села в машину и стала следить за дверями нашей конторы. Скорее всего, она меня увидела, потому что я пришла через десять минут после ее визита, а она в офис возвращаться не стала. Я думаю, что она обязательно приедет еще раз, и ужасно этого боюсь.

- Сделай что-нибудь, чтобы мы с ней никогда не встретились, - попросила я Илью, и он тут же предложил мне другое место работы, другую внешность и другое имя.

- Неужели нет другого выхода? – испугалась я еще больше, потому что программа защиты свидетелей и серьезность Ильи дали мне понять, что все опаснее, чем я думала.

Оказывается, жены тех, кто нам дорог, не меньшая угроза для жизни, чем террористы.

- Я все устрою, - обещал Илья, и провел со мной несколько часов, пока его телефон разрывался от вибраций – жена вычисляла место его нахождения.

Работа теперь у меня новая, с коллективом я еще не нашла общего языка, и время с 9-00 до 18-00 для меня не менее тягостно, чем каторга для осужденного. Передвигаясь в пробках по городу, я боюсь встретиться с женой Ильи, и когда на светофоре в зад моей машины въехала какая-то дамочка, я не выходила из салона до тех пор, пока не убедилась в том, что это не длинноногая брюнетка с огромными глазами.

Мир превратился для меня в постоянного преследователя. Прежде чем войти в магазин, я оглядываю парковку – нет ли рядом желтого Рено, принадлежащего Светлане. Парикмахерские и салоны посещаю только те, в которые она никогда не заглядывала. На дискотеки не хожу вообще, потому что никогда не угадаешь, где ее сейчас нет. В общем, место моего пребывания в этом городе стало ограниченным.

Внешность я не изменила, как ни настаивал на этом Илья. Моя внешность – это единственное, что осталось у меня от прежней жизни, когда я была счастлива, и я не хочу ее менять. Меня вполне устраивает разрез моих глаз, длина моих волос и полнота моих губ. И я хочу, глядя на себя в зеркало понимать, что это – я, а не какой-нибудь чужой, незнакомый мне человек. И потом, он полюбил меня такой, какая я есть, и пусть это покажется суеверием, но я не хочу с изменением внешности лишиться его любви.

А недавно я решила все прекратить и начать жизнь заново. Мне показалось, что я смогу отучить себя от страсти и стать равнодушной. Я перестала отвечать на звонки Ильи, взяла несколько дней отгулов и поселилась у подруги. Катя – единственный человек, который меня понимает и жалеет. Это единственный мой друг, который всегда готов помочь, и когда мужики говорят, что дружбы между женщинами не бывает, я отвечаю, что женщины уже давным-давно изменили свое отношение к жизни, и у нас даже существует поговорка: «мужики приходят и уходят, а дружба остается навсегда».

Первое, что мы сделали – пошли в клуб. Было темно, шумно, многолюдно, и я решила напиться и не чувствовать, как мне больно. Я много пила, много, никогда я не пила столько, но я никак не могла стать пьяной до такой степени, чтобы забыть о том, как болит у меня внутри. Но я старалась. В конце концов, мы познакомились с ребятами, и я сразу согласилась ехать куда угодно, лишь бы только отвлечься от того, что меня мучило. Катя не хотела ехать, но чтобы не бросать меня, она отправилась с нами.

Он был нежен со мной, предупредителен, и мне не на что обижаться. Но всю ночь я думала об Илье. Катя до утра просидела на кухне – ей не от чего лечиться, и желания падать в постель с первым встречным у нее не было. Она болтала с другом моего одноразового любовника, готовила завтрак и сторожила меня. Мы уехали, когда на часах было девять. Почему-то на душе у меня не было гадко. Я улыбалась, как будто чувствовала радость от какого-то мщения. Мне казалось, что Илья должен был почувствовать боль в эту ночь, и оттого, что ему должно было быть больно, мне становилось легче.

Я стремилась убить в себе зависимость от него. Мне хотелось равнодушия и покоя. Но когда мы приехали домой, и никакой покой в моей душе не воцарился, Катя сказала, что нужно уехать далеко-далеко к морю и утопить в нем мои воспоминания.

Мы купили тур в горячие пески и знойный ветер и десять дней забывали о своей зеленой холодной стране и моих бедах. Только я больше притворялась, чем забывала – даже нежась под горячим солнцем, плескаясь в зеленых волнах, сидя за столиком ресторана, бродя по магазинам с пряными запахами, внутри меня сжималась от жгучей боли моя душа. Было сорок градусов в тени, а мои ладони были так холодны, что Катя удивлялась моему умению быть неподвластной температуре окружающей среды. Мы зажигали на дискотеках до седьмого пота, хохотали над усилиями наших ухажеров, тратили деньги на всякую ненужную мелочь, которая лишь добавляла лишние килограммы к нашему багажу, а я с ужасом думала о возвращении. Я знала, что как только переступлю границу между отдыхом и буднями, на меня обрушится шквал боли и бед – от любви не так просто найти спасение, и мысленно я представляла большие крепкие руки на своем теле.

Я не знаю, что такое платоническая любовь. Моя любовь к Илье вовсе не состоит из одних разговоров, просмотра кинофильмов и походов по местам боевой славы. Моя любовь заставляет мое тело обливаться потом и соками. Воспоминания о том времени, что проводили мы за занятиями далекими от платонических, заставляет меня закрывать глаза, чтобы никто не увидел моего взгляда, который становится тяжелым и мутным. Я чувствую, как наливаются мои веки и краснеют мои губы, и мне хочется спрятаться от всех, чтобы утаить эти изменения в себе. Мне хочется оказаться в объятиях Ильи даже в том случае, если бы я со всеми подробностями знала свое будущее. Я готова пережить боль снова и снова, но только бы еще и еще, раз за разом у меня была возможность почувствовать его силу.

Мне кажется, что сквозь наши тела летят друг к другу наши души. Летят, встречаются и сливаются в единое целое. И тогда нам хорошо, и тогда мы затихаем, умиротворенные этим слиянием, и прощаем миру его несовершенство. Если есть в этом мире возможность слияния с любимым, я готова простить ему несправедливость и боль. Если бы спросили у меня, готова ли я терпеть боль, но иметь возможность чувствовать своего любимого, я ответила бы: «да». Я готова жить от одной встречи до следующей и застывать в промежутках между ними. Я готова ко всему, только бы любить и ощущать любовь к себе. Я готова умирать каждый раз, как только Илья покидает мои стены и рождаться вновь, когда он возвращается. Я не стану больше сбегать и прятаться, я стану смелой, стану сильной и буду готова к встрече с любимым, чтобы не произошло.

Стих седьмой.

Отзовись, мое ушедшее счастье. Откликнись, часть моей сущности. Ответь на мои призывы и дай знак, что ты все еще любишь меня. Если нет, я отравлю свою любовь к тебе, я выжгу ее из своего сердца, я превращу в угли свои воспоминания. Я стану пустым и железным, а потом наполню свои внутренности ртутью, чтобы не чувствовать своей пустоты. Я сильный, я смогу. Но видит бог, как не хочу я на самом деле этой силы, бездушной в отсутствии тебя.

Я не встречаюсь с моим любимым человечком уже больше месяца. Я готов разорвать на куски всех и вся, что помешало мне быть счастливым. Я зол. Я несдержан. Я часто срываюсь на свое окружение. Я не могу привыкнуть к той мысли, что огромную часть моей жизни, великое мое счастье придется отдать в угоду общего благополучия.

Правильно говорят, что любовь – помеха для общества. Общество признает только один вид отношений – семью, все остальное для него – преступление. Мир изменился, все больше стало городов, деревни переселились в многоэтажки, ископаемых с каждым годом становится все меньше, а связи между людьми остаются все теми же. И все тем же остается отношение общества к личной жизни человека. За мной идет череда обязанностей, и малейший шаг в сторону карается моими родителями, женой и общественным мнением. Во мне пытаются пробудить спящую совесть, мне предлагают посмотреть другими глазами на жену и вспомнить о том, что она красива. Меня заставляют почувствовать благодарность к ее жертвам, а я не могу понять, что такого она принесла на алтарь, из-за чего я теперь пожизненно должен. Почему рождение детей прошло только в мое имя, почему тот факт, что она не работает – в мою пользу, почему само название «жена» она носит только в жертву? В жертву чего? Разве она несчастна, имея дом, деньги, детей, красивые вещи, возможность путешествовать, ходить на дискотеки и посещать спа-салоны, встречаться с подругами, в конце концов, иметь со мной секс? Неужели всем кажется, что она была бы счастливее, если бы снимала квартиру, как снимают многие незамужние девушки, мечтала о детях, но не могла выбрать, от кого бы их родить, зарабатывала копейки на какой-нибудь работенке, голодала и покупала одежду раз в полгода, потому что на большее не имела бы средств? Разве такая жизнь была бы для нее большим счастьем, чем имеет она теперь? Разве я хуже всех других мужиков? И разве не мне она должна быть благодарна за свою жизнь?

Мне внушают, что мои дети страдают оттого, что у меня есть любовница, а я не могу поверить в то, что они страдают меньше, когда мне не дают видеться с моим любимым человечком, и из-за этого я суров и неразговорчив. Когда у меня все хорошо, я гармоничен во всем. Я могу играть с детьми, разговаривать, читать им книги и ходить в Мак-Дональдс, принимая участие в разглядывании игрушек Хэппи-Мил. Сейчас, лишенный радости, я постоянно молчу и не разделяю ни веселья, ни возни с конструктором, ни шума, который создают мои дети. Мне хочется уйти из дома, не успеваю я проснуться, и не возвращаться до тех пор, пока все не улягутся спать.

Я хочу доказать жене, что будет лучше, если она смирится с тем, что у меня есть кто-то на стороне. Смирится, успокоится и будет жить дальше, не обременяя свое сознание ревностью. Это нормально, когда у мужчины кроме семьи есть еще кто-то, кому он уделяет внимание. Таков мужчина, ему постоянно тесно в отведенных для него рамках, он всегда стремится вдаль, к новым горизонтам, к новым чувствам. Ему хочется остроты переживаний, полноты жизни, ощущения себя. Он хочет выразить себя во многих вещах, а не только в наличии семьи и работы. Ему мало того пространства, к которому привыкли женщины. Это же так просто – разобраться в таких простых истинах и понять, что ничего не изменить. Но я не могу найти подходящего момента, чтобы поговорить об этом со Светкой. Она постоянно язвит или делает вид, что ничего не было. Иногда она напоминает мне страуса, который спрятал голову в песок, не желая смириться с опасностью. А ведь реальность не опасна, ее нужно только принять, и она тут же перестанет приносить страдание.

Иногда я думаю, а не завести ли Светке любовника? Может быть, тогда она по-другому будет ко мне относиться? Может быть, тогда она немного отпустит вожжи, перестанет следить за мной, перестанет выслеживать Ленку, и я смогу снова жить так, как раньше? Почему бы нам не заключить деловое соглашение, при котором семья будет нашим общим бизнесом, а любовники – нашей личной жизнью? Всего-навсего мирный договор, в котором будут оговорены все стороны нашего поведения и отношения друг к другу, деловой контракт, разделяющий наши права и обязанности.

Боже, дай мне мудрости придумать, как его преподнести.

Я продолжаю звонить Ленке и подъезжать к ее дому в разное время суток. Ее телефон отключен, в окнах квартиры нет света, и это дает мне все основания предположить, что она сменила номер телефона и жилье. Вероятно, она приняла решение за нас обоих. Теперь я ощущаю, что мир меня кинул. Это несправедливо. Я не должен был пострадать за всех. Это слишком жестоко – лишить меня права выбора. Почему она решила, что нужно бросить меня? Почему она не захотела принять моих условий и жить так, как было бы легче для нас обоих? Я был честен с ней. Я не утаил от нее правды. Я просчитал все варианты и выполнил все условия безопасности ее существования. В конце концов, я не жалел денег.

Суки. Все бабы суки. Это единственный вывод, который напрашивается в данной ситуации.

Когда прошло несколько недель, а Ленка по-прежнему не отвечала на позывные, я принял решение пить, чтобы в моих венах тек алкоголь вместо крови, и снимать в клубах баб без разбору. Подавитесь, вы все. И пошли, вы все, к черту. Мне нужно утолить боль. Выпивка и секс – прекрасное средство от депрессии, я на это надеюсь. Я должен отомстить за ту боль, что вы мне доставили. Я ненавижу вас, бабы!

В моей дежурной квартире сменилось некое количество девиц всех мастей и калибров, и я уже не смогу назвать ни одного клуба, где бы я не отметился. Имен своих партнерш я не запоминал сознательно, и теперь, когда меня узнают и называют по имени, я могу только ответить: «здравствуй, солнышко». «Солнышко» действует на всех одинаково хорошо, все лезут целоваться, все благодарны, все счастливы, меня любят. Мне сорок один, я хороший самец, мне не жаль денег на развлечения, и всем кажется, что я – на вершине жизни. Никто не знает, как гадко у меня на душе.

Я ненавижу тебя, душа, за твою предательскую память! Я ненавижу тебя за чувствительность. Я ненавижу тебя, совесть, за то, что тебе противно лежать рядом с чьими-то сиськами. Терпи, моя совесть, ведь мне нравятся сиськи! Мне нравится не запоминать имена тех, кто карабкается в мою постель. Мне нравится выключать мозги и включать свое животное. Мое животное – это мое спасение, только оно понимает, что мне плохо и не мучает меня. Только оно буравит скважины сук, к которым я равнодушен, и только оно дает мне возможность забыть о том, чего меня лишили.

Им кажется, что они набросили сети и успокоили меня, алчущего любви. Они решили, что, сдавив со всех сторон, они лишили меня свободы мыслить. Они обложили меня красными флажками как волка, выделив мне только тропу, ведущую к ним, и радуются, глядя на то, как я несусь то к ним, то от них. Вероятно, они думают: «Пусть перебесится. Пусть устанет. Пусть сгорит». Они думают, что мое сердце сможет забыть ту, кого оно любит. Они думают, что мое благоразумие совладает с моей душой. Они думают, что я сдамся.

Я ненавижу себя за проявленную слабость в бою с ними.

- Илюша, давай встретимся, - раздается в моем телефоне позывной, я назначаю свидание и еду в дежурную берлогу.

Во дворе меня встречает «солнышко», мы целуемся, поднимаемся ко мне, и начинаем свою жесткую встречу, даже не раздевшись до конца. Одежда снимается рывками, по мере возникновения помех, и когда мы оказываемся в распахнутой с прошлой ночи несвежей постели, весь путь до нее выглядит устланным шмотками, колготками, носками, трусами, ботинками и туфлями. «Солнышко» благодарно ласкает меня за доставленное удовольствие, а мне хочется выкинуть ее за дверь, вымыться и продать эту хату вместе со смятой разными потными телами постелью. И как им не гадко, этим «солнышкам», кувыркаться в чужих пятнах?

Потом мы принимаем душ, мирно пьем кофе и едем ужинать. «Солнышко» не догадывается о моей ненависти и после ужина хочет продолжить нашу встречу, но я ссылаюсь на занятость и высаживаю ее, обиженную, возле какого-то дома, который она просит меня запомнить и в следующий раз забирать ее отсюда. Я обещаю и еду домой, тут же стараясь забыть дорогу обратно.

Светка и дети уже спят. Я иду на кухню, включаю телевизор, достаю виски и пью до тех пор, пока меня не свалит усталость. С каждым разом количество выпитого увеличивается. С каждым разом я устаю все меньше. У меня крепкий организм, он быстро привыкает к нагрузкам.

К двенадцати дня я просыпаюсь. Дети уже давно в детском саду, Светка, свежая, домашняя и милая приходит ко мне в комнату и делает вид, что ее не трогает мое позднее возвращение. Она научилась, наконец, не задавать вопросов. Я встаю, чтобы сходить в туалет, вычистить зубы и выполнить супружеские обязанности. Светка делает вид, что довольна. За завтраком мы обсуждаем планы на день или на сто лет вперед, это все равно. Я соглашаюсь со всеми ее предложениями, тут же о них забываю и еду на работу, чтобы занять свой ум какими-нибудь делами.

Я собираю совещание, устраиваю разнос подчиненным, потом смягчаю свой гнев, нахожу повод для шуток, и так день постепенно приближается к семи часам вечера. Светка звонит и напоминает о моем обещании сводить ее в театр. Мы едем в театр, я смотрю на сцену пустыми глазами и внутренне сплю, а она бросает на меня восторженный взгляд, который должен найти у меня понимание: «Правда, здорово, милый?» Я жму ее ладонь, будто бы соглашаюсь и дальше думаю о своем. Я думаю о Ленке.

Это случилось. Сегодня она мне позвонила.

Я долго смотрел на вызов телефона и как будто не верил в него. Потом нажал кнопку и услышал родное: «Привет». Я ответил и замолчал. Во мне было столько слов за все то время, что мы не виделись, столько чувств, что я не знал, с чего мне начать. Я слишком долго ждал этого звонка, слишком долго. Я много раз придумывал фразы, которые скажу ей. Среди этих фраз были обиженные, были слова прощения, были просьбы простить меня, но когда стало необходимо что-то говорить, все слова исчезли. Мы молчали и ждали, что кто-то начнет за нас.

- Давай встретимся, - выдавил я, наконец, из себя охрипшим от ожидания голосом.

Этот хрип прозвучал, как крик о помощи.

Лена назвала адрес, и я поехал.

Я поехал не сразу. Еще несколько минут я сидел и пытался привыкнуть к тому, что она нашлась, проявила инициативу и ждет меня. Я не думал, что должен что-то купить и, возможно, привезти ей цветы. Мне кажется, я знал заранее, что сейчас это не главное, что это будет выглядеть пошло. Мы нужны друг другу без подарков и цветов. Мы нуждаемся в присутствии друг друга, в присутствии, для которого не нужен антураж и предметы материального мира. Мы нужны друг другу как души, которым холодно вдали друг от друга. Мы не смогли выдержать разлуки вечной, потому что не можем жить без любви друг к другу. И поэтому мы сильнее обстоятельств. Поэтому мы будем вместе. Это наш выбор.

Лена открыла дверь и бросилась в мои объятия. Мы стояли на пороге квартиры, даже не заперев двери, и я целовал ее волосы, выжженные солнцем, ее загорелую шею, ее лицо, все в слезах, ее губы, с которых срывался плач и шепот. Я гладил ее постройневшее тело и не мог понять, что я ощущаю больше – счастье от того, что мы все-таки встретились, или жалость к тем дуракам, которыми мы были, когда хотели обмануть себя в том, что справимся с разлукой.

Я не знаю, что на самом деле происходит в тот момент, когда влюбленные встречаются. Я не могу осознать ощущения, когда все остальное уходит в сторону. Как это объяснить? Время и пространство исчезают. Небеса открываются и впускают нас. И не имеет значения, как мы выглядим, какие запахи мы источаем и какие звуки вырываются из глубины наших тел. Мы не замечаем того, что вокруг нас, ведутся ли войны в тот момент, когда мы находимся друг в друге, и голодают ли где-то дети. Нам все равно. Мы заняты собой и друг другом и нам не нужен этот мир. Мы забываем о том, что в тот момент, когда мы опомнимся от своего счастья, он обязательно отомстит нам за попытку обособить себя от его полноты.

Я лежал в Ленкиной постели, крепко прижав к себе спящую ее, и пытался выстроить наше будущее. Я заставлял свой уставший мозг планировать, решать и взвешивать. Я разграничивал все пространство на квадраты и выделял каждый на членов моей семьи, друзей, партнеров и весь остальной мир. И самый центр топографической карты я выделил своему любимому человечку, окружил его артиллерией и выставил блок - посты, а в близлежащих лесах разместил конницу. И пусть теперь враги попытаются захватить этот квадрат, я выбью их оттуда одним движением мысли.

Изредка, несколько раз в день мы созваниваемся, чтобы узнать как дела и услышать голос друг друга. Мы стали осторожны. Мы приняли условия существования во вражеском лагере. Мы потерпим, притворимся, что нас нет друг у друга. Мы отучим их следить за нами, вычислять нас и выдумывать способы нашего уничтожения. И как только они привыкнут к своей победе, мы насладимся целой жизнью, что ждет нас впереди. Но пока мы играем свое отсутствие, приходится использовать для общения только телефон. С каждым днем тем для разговора становится все меньше, и от этого мне тяжело. Лена плачет в трубку, жалуется на мое бездействие и рвет мне сердце на части. Я призываю ее к терпению и благоразумию, а сам хочу, наконец, с ней встретиться, прижать к себе и забыть обо всех остальных. Но сначала мы должны усыпить их бдительность. И я об этом помню.

Засыпай, мировая бдительность. Спи и не тревожься обо мне. Спи, и пусть тебе приснятся другие люди, в конце концов, в этом мире не я один. В конце концов, у тебя есть другие, тоже живые, их тоже рвет и колбасит, и они тоже имеют право на твое внимание. Ты смотри на них, следи за ними, вычисляй их передвижение и забудь обо мне. Забудь обо мне хоть на время, дай мне отдышаться, дай мне отдохнуть от тебя, дай мне забыть о том, что ты существуешь, что ты не дремлешь, мировая бдительность.

Стих восьмой.

Я больше не ревную - стало легче. Но стало жалко, что вместе с ревностью к тебе я перестала ощущать твою необходимость. Я перестала чувствовать нужду по тебе. Мне стало все равно – есть ты или нет, и от этого равнодушия мне не по себе.

Я понимаю, что уже потеряла тебя, и ничего не изменить, но продолжаю совершать какие-то действия только лишь для того, чтобы заглушить обиду и жалость к самой себе.

Потеряв тебя, я снова приобрела себя. Я стала спокойна. Меня уже не трогает твое отсутствие. Мне стало свободно. Я могу дышать и радоваться тому, что дышать стало легко, но в то же время мне грустно оттого, что я перестала тебя любить. Моя любовь могла жить только рядом с моей ревностью. Перестав тебя ревновать, я поняла, что любовь к тебе исчезла.

Какое странное ощущение – жить без ревности. Никогда мне не было так легко и покойно. И зачем я только допускала ее существование? Сколько лет я провела в муках! Сколько лет я не находила себе места, когда Илья задерживался на работе или не являлся ночевать. Я не спала, терзала себя картинами, которые рисовались в моем воображении, и не прощала Илье того, что в них видела. Я готова была плакать ночи напролет, потом метаться весь день, не находя себе места, разрываемая двумя желаниями – позвонить ему в очередной раз, чтобы услышать, что у него отключен телефон или послать его к черту. Послать удавалось ненадолго, и, не находя себе другого занятия, я снова хватала в руки телефон, набирала номер и ждала гудков. Если телефон, наконец, подавал признаки жизни, я дожидалась, чтобы Илья снял трубку, и задавала только один вопрос: «Ты где?», после чего начиналась лавина других вопросов, которая заставляла Илью прекратить разговор. Он являлся вечером, я мучилась, давя в себе слезы, заставляла себя не задавать вопросов и довольствоваться с тем, что он, хотя бы, дома.

Когда я его ревновала, мне казалось, что я ненавижу его. Оказалось, что ревность – это подтверждение того, что я люблю.

Сейчас я уже не ревную. Сейчас мне смешно смотреть на то, как таится Илья, стараясь скрыть свои занятия. Как конспирирует он свои бесконечные связи с девками, как пьет, пытаясь заглушить свое естество. Я, наконец, увидела его без прикрас, таким, каков он есть. Наконец, поняла, что ревновать его стыдно, потому что он – ничтожество, и если я ревную ничтожество, то этим унижаю себя.

Странно, как за один год можно научиться видеть то, что несколько лет было застлано ревностью. Оказалось, что Илья некрасив. Да, да, он просто отвратителен. Этот нос, огромный и угреватый, эти полные сладострастные губы, которыми он так противно сжимает соломинку для коктейля или чмокает ими во время сна, эта лысина, на которой время от времени появляются ссадины, как будто бы он постоянно трется черепом обо что-то острое. Какое отвращение вызывает во мне тот, кого я когда-то так сильно ревновала к другим. И как приятно ощущение равнодушия. Я могу спокойно спать, когда его нет рядом. Могу отвлечь себя делами, не ожидая его появления. Могу заниматься детьми, не заставляя себя отвлекаться от мыслей о нем. Могу ходить по магазинам и покупать все, что нравится, не обращая внимания на его возможную реакцию. Я даже полюбила себя, свое тело, свою внешность, которая когда-то казалась мне несовершенной и из-за которой я пролила столько слез, переживая, что не нравлюсь своему мужу. Боже мой, сколько существует предубеждений, заставляющих страдать женщину!

Сейчас я совершенно спокойно вхожу в комнату к Илье и ложусь в его постель, не думая о том, понравлюсь ему или нет. А что? Я пришла за удовольствием для моего любимого тела, и мне все равно, что оно может не вызывать у моего супруга желания. Мне плевать на его желания, пусть живет так, как хочет, я же буду жить для себя. Я буду баловать себя, буду наслаждаться жизнью, буду восполнять впечатлениями те годы, что были утрачены из-за страданий по моему глупому супругу.

Как он мелок! Как беспомощен в своем стремлении уйти от того, что могло бы между нами быть. Он променял меня на множество своих девок, пусть. Пусть, если ему мало того великого, чистого и светлого, что существовало. Он потом пожалеет об этом. Потом, не сейчас. Сейчас он слишком расплескал себя, чтобы думать. Сейчас его голова пуста, и в ней не появляются мысли, которые смогли бы ему помочь разобраться в своей жизни. Он слишком погряз в своих животных ощущениях, но ничего, скоро он устанет и остановится. И вот когда он остановится, он посмотрит вокруг и, не увидев никого в своем сердце, снова обратит свой взор на меня. Только не знаю, буду ли я еще к тому времени рядом.

Несколько дней назад я встретила мужчину. Он ничем не поразил меня. Он не красавец, в нем нет лоска, он не блещет умением одеваться. Можно сказать, что он обычен и не примечателен ни одним своим качеством. Но он познакомился со мной сам, что очень редко бывает в наше время, когда мужчины перестали быть мужчинами. Он подошел ко мне, и я не сразу поняла, что назвала свое имя. Он подкупил меня спокойным и не пошлым умением знакомится.

Шел ливень, и мне не хотелось выходить из магазина. Я стояла в вестибюле и ждала, когда вода перестанет литься с небес непрекращающимся потоком. Но время шло, дождь не прекращался, и количество людей, пожелавших спрятаться в магазине, увеличивалось. Я чувствовала на себе взгляд, но не обращала на него внимания – мужчины часто смотрят мне вслед. Потом кто-то подошел сзади и стал сбоку. А потом он произнес что-то поэтическое, что-то насчет моего взгляда на непогоду. Что-то совсем незначительное, и я не помню, что сказала в ответ. Я оглянулась, посмотрела в его лицо и сразу поняла, что он не маньяк. Его голос был слишком мягким и интеллигентным, а внешность слишком старомодной, чтобы можно было уличить его в маниакальности. Он проводил меня до моей машины, и я уехала, не забыв, однако, оставить ему номер своего телефона. Теперь он звонит мне каждый день, и мы болтаем о разных мелочах.

Он женат, у него маленькая дочь, и он приехал из Риги. Он директор какого-то там комбината и часто бывает в Минске в командировках. Очень хорошо, что он не живет здесь, иначе бы меня измучили его постоянные предложения о встречах. А когда человек наведывается время от времени, его визиты превращаются в праздник. Он будет знать, что едет на праздник, и я буду знать, что у нас прекрасные романтические отношения, не ведущие к смене общественного положения. Мы будем встречаться редко, ходить в ресторан, проводить несколько часов в гостинице, и все будет прекрасно и хорошо. Я ничего не буду ему должна, и он ни в чем не будет передо мной в ответе. У нас будут приятельски – сексуальные встречи одинаково равных партнеров. Я замужем и у меня семья, он женат и у него тоже семья. Я не буду надеяться на то, что он полюбит меня и захочет, чтобы мы были вместе, и он не будет думать о том, что я встречаюсь с ним для того, чтобы развести его с женой. Нам обоим это не нужно. Нам нужно только немного тепла, искренности отношений и интересных тем для разговора. Нам обоим хочется спрятаться от реальности и уйти от проблем.

Вероятно, он тоже не понят своей второй половиной.

Вчера мы встретились в центре города и немного выпили в трактире. Потом он просил погулять с ним по городу, и я уделила ему не больше часа времени, потому что спешила забрать детей из сада, но в следующий раз я подготовлюсь основательнее и найду возможность провести с ним гораздо больше времени. Мне приятно, что он смотрит на меня такими восторженными глазами, как будто бы увидел чудо, и мне хочется подольше погреться под лучами такого взгляда.

Стих девятый.

Не знаю, сплю я или нет, сон - все то, что происходит или явь. Не знаю, с тобой я или без, любишь ли ты меня по-прежнему или начинаешь забывать.

Иногда мне хочется умереть и перестать думать обо всем, что доставляет мне боль. Иногда хочется забыть о том, что прошло три года, и все по-прежнему сложно. Мне хочется помнить только о себе, и заставлять себя жить, и мечтать о чем-то, что еще будет. Я надеюсь, что все будет хорошо, все наладится, образуется и станет, наконец, моим.

Мое – мне всего лишь нужно мое, не чужое, не чье-то, а просто мое. Мне нужно знать, что никто не отнимет у меня моей собственности, никто не заподозрит, что она не должна мне принадлежать, никто не станет оспаривать моего права иметь.

Что такое хорошо?

Хорошо – это когда мы лежим с Ильей в постели, и я чувствую его тепло и участие в моей жизни. Его пальцы бродят по моему телу, и я слышу, что он – вот, рядом, он живет, дышит, полон сил и питает своими силами меня. Он шепчет мне слова, от которых я таю как воск и начинаю верить в то, что я неповторима, прекрасна и создана специально для него, и тогда мне становится понятен смысл существования мира и моего существования тоже. Я познаю свою ценность и не хочу ее терять впоследствии, и потому нуждаюсь в Илье постоянно. Я знаю, что как только лишусь его, потеряю себя, ведь я живу только тогда, когда рядом он. Стоит ему исчезнуть, и из моего представления исчезну я. Я лишусь связи с миром, который меня окружает, с любовью, единой на весь мир, и с самой собой, потому что уже привыкла к тому, что все во мне существует только для Ильи. Мне все равно, какие у меня глаза или губы или волосы или руки, я люблю их только потому, что он любит их. Ему нравится их цвет, их форма, их длина и нежность, а без его участия они обыкновенные - просто глаза, губы, волосы и руки.

Хорошо, когда мы едем с Ильей в лес, и я знаю, что впереди несколько часов тишины, которую никто не вправе у нас отнять, костер, который подарит нам уют, и шашлыки, это вечное сопровождение выезжающих на природу. Я знаю, что буду наблюдать за тем, как Илья устанавливает мангал, подсыпает уголь и переворачивает шампуры, чтобы не подгорело мясо. Буду сидеть с ним рядом и касаться его руки, передавать ему соус и соль, и хвалить погоду, даже если будет прохладно и ветрено. Шум листвы, скрип стволов и пение птиц будут ласкать наш слух и у нас не возникнет желание включить радио и выключить звуки леса. Мы будем наслаждаться влажным и горьковатым запахом деревьев, дышать свежестью трав и на время забудем о работе и городской суете. Мы будем долго сидеть за нашим столом, потом долго бродить вдоль озера, и Илья будет мне рассказывать о своих планах, о том, что происходит у него на работе, и не обмолвится ни словом о том, как живут его жена и сыновья. Илья будет делать вид, что их нет, а я притворюсь, что кроме Ильи и меня нет вообще никого – нет даже города, из которого мы сбежали.

Хорошо, когда мы уезжаем надолго и совсем в другую страну, туда, где никто не знает о нас ничего, и где мы просто мужчина и женщина, которые друг друга любят. И там мы можем сидеть за столиком в кафе и молчать и ощущать свое присутствие в блаженных волнах повисшего времени. Или бродить по старым кривым улочкам, взявшись за руки, вертя вокруг головами и восхищаясь чужой красотой. Или сидеть на берегу океана, глядя на горизонт и представляя, что можем на самом деле так сидеть всегда, это в нашей воле, стоит нам только захотеть.

И каждый раз во мне рождается один единственный вопрос, который я никогда больше не задам Илье, потому что знаю, что он ничего мне не ответит. Этот вопрос отравляет мне всю жизнь, он отдает горечью, холодом и одиночеством. «Почему ты не бросишь все и не уедешь со мной? Навсегда, навсегда…»

Для меня нет другого времени, кроме «всегда». Нет иной жизни, кроме жизни с Ильей. Меня не устраивают обрывки, осколки, куски и части целого. Я хочу полноты, растянутости в пространстве и вечного ощущения его присутствия. Я не хочу делить его ни с кем: ни с его родными, ни с его друзьями, ни с его врагами. Я хочу вечности нашего нахождения друг с другом, вечности нашей любви, и мне страшно терять часы, в которые он бы мог, но не находится со мною рядом.

Я знаю, что для Ильи важно иметь свое дело – я не против, пусть он работает, отдает своему делу силы и время, пусть ему будет интересно. Я согласна ждать его, уставшего, голодного и даже расстроенного, согласна слушать о его работе все вечера, но согласна на это только в том случае, если кроме его дела мне не с чем будет его делить.

Илья любит своих друзей, я знаю, и я буду также любить их, если только они не станут отнимать его у меня. Я буду принимать их в нашем доме, буду накрывать для них стол, буду с улыбкой терпеть их пьяные нескончаемые разговоры, но только в том случае, если Илья, проводив их, останется вместе со мной.

Я смирюсь с тем, что у него есть родители, с тем, что им нужна его помощь и внимание, и даже с тем, что им нужны его дети. Я смирюсь и с его детьми, если Илья захочет, и буду стараться любить их так, как любит он, но только тогда, когда он скажет мне, что меня любит больше. Больше всех них, больше своего дела, больше своих друзей, больше всего того, что он мог бы иметь и без меня.

Сколько существует мужчин, оставляющих семьи, дома, прежние связи и уходящих вперед, к новым возлюбленным и новой жизни. Сколько их! Они не боятся сделать больно своим бывшим женам, детям и родителям, не боятся жить с этой болью и постепенно исправлять ее. Им не страшно оставлять накопленные богатства бывшим возлюбленным, не страшно объясняться с детьми и не страшно признаваться родителям в том, что они полюбили других. Что в этом сложного? Всего лишь немного денег, времени и слез, пусть даже много денег, времени и слез, но все, в конце концов, проходит – бывшие жены находят других мужей, дети находят выгоду в общении с несколькими отцами, а родители понимают, что ничего не потеряли.

Я уважаю мужчин, которые не боятся признаться всему миру в том, что нашли настоящую любовь. Не боятся оставить прежнюю жизнь, чтобы впоследствии стать счастливее. Но среди этих мужчин нет Ильи, Илья не такой. Он страдает, мучается, но ничего не меняет. Боится кардинальных шагов, которые могут разрушить мир, к которому привык. Он придумывает новые правила прежней игры, и ему кажется, что этим делает счастливее всех нас. А мы только делаем вид, что счастливы, мы обманываем его, мы боимся, что он узнает об этом, и стараемся изо всех сил.

У меня не так много их осталось, этих сил обманывать Илью. Я не могу долго притворяться, что мне хорошо. Меня выдают мои глаза, мое молчание и мои слезы. Меня выдает мое нетерпение, дрожь тела и холод рук.

Почему все не так, как я хочу, ведь это так мало, так ничтожно для всего огромного мира? Ведь я хочу таких простых вещей, таких понятных и простых – неужели жизнь настолько скупа? Ты слышишь меня, жизнь? Не делай вид, что ты не замечаешь моих стонов и моих мук. Я - такое же дитя, как и остальные живущие. Такое же наивное и требовательное дитя, так почему бы тебе не стать любящей и нежной матерью, подчиниться моим мольбам и исполнить мое желание? Побалуй меня. Побалуй меня еще раз, сделай то, чего я прошу, из-за чего я плачу, чего я требую. Выполни мою просьбу, исполни мое желание, и я обещаю быть благодарной, обещаю помнить о твоей доброте, обещаю быть счастливой и дарить счастье другим. Но ты не слышишь …

Я боюсь того, что будет. Я боюсь того, что ждет меня за закрытой дверью. Мне кажется, я знаю, что будет дальше – я тку полотно будущего из слов Ильи, его поступков и страхов. Да, да, мое будущее состоит из его сегодняшних слов и страхов, и оно уже почти готово – это полотно, остается лишь несколько штрихов до его завершения, и тогда все станет ясно. Осталось ждать совсем недолго, я же вижу, что происходит, стараюсь закрыть глаза и обмануть себя, но мое сердце все чувствует, и как бы я не пыталась его обмануть, как бы не уговаривала его не обращать внимания на мелочи, оно все равно все чувствует и все понимает.

Что такое плохо?

Плохо - это взгляд Ильи, холодный и отстраненный, и я уговариваю себе, что нет, мне только так кажется, он просто задумался о своих делах, о работе, и у нас все по-прежнему – он любит меня, и для него наша любовь по-прежнему важнее всего остального.

Плохо – это когда я звоню ему, а он не снимает трубку. Илья не снимает ее долго, а я звоню и звоню, и потом устаю от своей навязчивости, мне становится стыдно, и я перестаю ждать, что он ответит. Нет, конечно, я не перестаю ждать, просто я заставляю себя отвлечься, и хоть это не получается, я пробую снова и снова. А он так и не перезванивает, и тогда я пробую еще раз, на следующий день, я набираю его номер, а мои руки не слушаются, холодеют, и я уже готова отключить телефон, но он отвечает, что все в порядке, просто было много дел, и он забыл. Это плохо. Илья уже начинает забывать о том, что я существую.

Плохо, когда он приходит, а говорить не о чем. Мы мучительно ищем темы, слова, выжимаем из себя улыбки, и нам обоим понятно - что-то уже утеряно. Мы судорожно пробуем обсуждать то, что увидели по телевизору, то, о чем рассказали в новостях, и мне становится страшно – я не хочу этих обсуждений, но кроме новостей, кроме промелькнувших в телевизоре кадров кажется, что у нас больше ничего нет.

Мы ищем прошлого в постели, но и там очень часто находим лишь отчуждение и порой даже перестаем слышать и чувствовать друг друга. Я засыпаю по-прежнему в его объятьях, но мне нечего унести в свой сон – ни особенной нежности, ни особенных слов, ни особенных ощущений. Мы разделились, и хотя тело Ильи такое же теплое, и у него те же движения, смысл этих движений уже утерян.

Кажется, что все, о чем мы говорим, уже обсуждали раньше, все, чем занимаемся, на самом деле не нужно, все, о чем мечтаем, уже не мечты, а так, дымка, чьи-то желания, уже не имеющие к нам никакого отношения. Вдруг я понимаю, что мы не половинки целого, а разрозненные части, с еще бьющимся где-то посередине сердцем, но и оно разорвано пополам, и оно зарастает понемногу новой кожей, костями и мышцами, и осталось немного времени, чтобы ему затянуться, закрыться и нарастить в самом себе недостающие клетки.

Может быть, мы притворяемся? Может быть, настало время прекратить изображать, что еще все продолжается, все развивается и разовьется, наконец, до чего-то определенного, того, чего мы оба ждали, но так и не дождались? Наверное, пришло время перехода на новый виток отношений. Оно пришло, а мы ничего не сделали для того, чтобы построить новое, все пользуемся старым, выжимая из него все соки, и уже все выжали, по всей видимости.

Исчезла острота его жажды по мне - я это чувствую. Исчезла необходимость моего существования в его мире. Илья расширяет границы своего мира, отводит все дальше линию горизонта, убирает камни с полей и собирается вспахать, засеять их и собрать новый урожай. Он уже устал смотреть только на меня и видеть во мне смысл своей жизни. Ему кажется, что он ошибся, что немного увлекся, а не нужно было, ведь у него и так все есть – жена, дети, друзья и родители, и у него другие планы на жизнь, и я уже мешаю. Меня стало слишком много, меня и моих желаний, и они уже помеха.

Все это я знаю где-то там, в глубине своего я. Знаю, но стараюсь обмануть себя в своем знании, стараюсь уверить себя в обратном. Это очень больно – обладать таким знанием. Очень больно, поэтому я постараюсь о нем забыть, уничтожить его, притвориться глупой и бесчувственной. Я буду тянуть время, искать оправдание его равнодушию, вычеркивать из памяти существование его близких и буду думать о том, что еще все может измениться. Все еще может стать моим. Может?

Стих десятый.

Оно снова пришло ко мне, это отравляющее сознание ощущение, что я – это не я. Не тот я, кем должен был быть. Мне сорок три, а я не сделал ничего из того, к чему готовил себя всю сознательную жизнь. Я хотел завоевать весь мир. Я хотел, чтобы мир узнал меня, чтобы рукоплескал мне, чтобы выразил мне благодарность за то, что я есть, но мир, похоже, по-прежнему не проявляет ко мне никакого интереса.

Не могу понять, что со мной. Как будто бы я снова потерялся в пространстве, чужом и отстраненном. Мне не по себе. Я снова занимаюсь чем-то не тем. Я снова ловлю себя на мысли, что мне жутко. Жутко оттого, что я снова живу не так, как должен. Снова прохожу один и тот же круг, год от года, один и тот же. Но я же не цирковая лошадь! Я же человек. Мой бог, ты слышишь меня? Я человек, и мне чего-то хочется. Чего-то значительного, весомого, достойного меня. Мне хочется власти, славы, подвигов. Мне хочется обожания собратьев, восхищения человечества. Я устал от местечковых переживаний и мышиной возни. Я рвусь на простор, в свежий воздух, в голубую даль. Я рвусь в небеса. Откройтесь же! Разорвите надо мной цепочку серых туч и перистых облаков! Отверзните свое сияние, свою прозрачную синеву! Я – мужчина! Я – Геракл, готовый к подвигам! Где мои конюшни? Где моя гидра? Кого я должен победить? Я готов оторваться от земных проблем, готов оставить ничтожность повторяющихся связей, готов прекратить плавание по течению, никуда меня не ведущему. Мне не нужно тихой гавани и мирного счастья, мне нужно борьбы! Нужно побед! Я хочу снова почувствовать силу и остроту жизни.

Мне сорок три. Я не знаю, сколько осталось еще. Я не знаю, смею ли я чего-то просить и хотеть, и к чему-то стремиться. Смею! Смею! Какие мои годы? Если я жив, если здоров, если во мне бьется сердце и бурлит кровь, это значит, что я еще могу, могу! Я должен!

Я живу на два дома. Моей жене и детям достались выходные и понедельник. Ленке – остальные дни недели. Все с этим смирились, всех это устраивает. Даже мои родители перестали грустить по этому поводу. Они, наконец, поняли, что им дороже я сам, чем все мои пристрастия.

Жизнь с Леной стала очень сильно напоминать семейную – те же обязанности, те же поездки в магазин за продуктами и почти тот же распорядок дня, что и в семье со Светкой, с той лишь только разницей, что Лена работает и не достает меня от скуки всякой ерундой. И потом, с Леной у нас нет детей, мы свободны и нас не отвлекают обязанности по отношению к ним. Правда, некоторое время назад я стал подумывать о нашем общем ребенке, но, несмотря на то, что я хочу дочь, похожую на Ленку, она не рождается.

Лена хочет стать матерью, хочет стать мне ближе, хочет продолжения нашей любви, развития наших отношений, но сделать ничего не может. Мне жаль ее, и каждый раз, когда у нее начинаются критические дни, я сдерживаю себя, чтобы не показать своего расстройства.

- Опять ничего, - говорит Ленка и уходит в спальню плакать.

Я остаюсь думать о том, а не знак ли это нашей скорой разлуки. Не показатель ли несостоятельности нашей связи. Ведь если хорошо подумать, мы ничего не даем друг другу такого, чтобы можно было назвать наши чувства чем-то сверхъестественным. Мне кажется, наша любовь постепенно перерастает просто в привязанность. Скоро наши отношения станут плоскими и бесцветными. Все притупляется со временем, и наши с Ленкой чувства тоже. Это жизнь. Я больше не чувствую остроты наших встреч. Я больше не вижу в себе героя. Мои артиллерия и конница лишились довольствия и разбрелись по домам. Я превратился в бюргера, который больше не мечется из стороны в сторону, а уютно и безопасно обосновался в обоих домах.

Но что-то мечется внутри меня, что-то не дает мне покоя. И это не стремление к любви и не страсть к Ленке, это что-то больше самой моей жизни или вернее, больше привычного ее существования. Это как будто бы импульсы, подталкивающие меня к какому-то направлению. Как будто бы скоро изменится климат, и вот-вот надвинутся ледники, или очнется вулкан, и я вынужден буду покинуть место своей дислокации.

Я молчу об этом и не ставлю в известность ни жену, ни Ленку. Достаточно того, что я разделил себя, распределив себя поровну для каждой. Себе же я оставил способность мыслить и угадывать, способность оценивать и прислушиваться. Способность переваривать и делать выводы. Что-то подсказывает мне, что грядут перемены. Что-то произойдет, независимо от того, хочу ли я этого. Оно просто произойдет и спросит меня – готов ли я, и тогда я должен буду принять решение.

Все приходит вовремя. Все приходит тогда, когда мы внутренне готовы, возможно, даже не осознавая этого до конца. Я ждал. Я ждал долго, и вот, в моей жизни появился он – сильный, известный, богатый, почти всемогущий человек, появление которого доказало мне, что мир меня услышал.

Он встретился мне на какой-то презентации. Он подошел первым, пожал руку своей крепкой кистью, взглянул в глаза и оценил меня, прямо и открыто. Он дал мне высокий балл. Он сказал, что я умен, харизматичен и несокрушим. Признался, что давно наблюдает за моим бизнесом и восхищен тем, на какую широкую ногу я смог поставить ничего не сулящую идею. Он был поражен моей формой, ведь, сколько мне лет? Сорок три? А я так подтянут, так силен, и мои мышцы также тверды, как и мой взгляд.

Я был потрясен его умением увидеть во мне то, что редко удается окружающим: партнеры видят во мне целеустремленность и напор, друзья – щедрость и искренность, женщины - хорошего самца, любимые – доброе сердце, подчиненные – справедливого начальника. Но никто не увидел во мне столько, сколько смог увидеть он.

Кто же он? Кто же этот всемогущий, прозорливый и откровенный? Он – владелец отелей, банков и предприятий, мудрый правитель, всевидящее око, генератор идей для многих и многих компаний, и этот человек обратил свой взор на меня! Значит, во мне действительно что-то есть. Значит, я достоин большего. Значит, начинает исполняться мое предназначение - я буду великим! И его внимание ко мне – показатель того, что начинают исполняться мои мечты. Если мир – это он, то бог услышал мои молитвы, и мир, наконец, заинтересовался мной. Мир оценил факт моего существования.

Он познакомился с моей семьей. Он был у меня дома. Его поразила красота моей жены, подвижность и развитие моих детей и наша тихая семейная гавань. Но еще больше ему понравилось мое равнодушие к тому, что я имею. Он счел это признаком того, что я умею все контролировать и во всех решениях полагаюсь на холодную голову. Он уважает мое умение сдерживать эмоции, взвешивать «за» и «против» и строить жизнь так, как я считаю нужным.

Светка оценила его появление в нашем доме. Она сказала, что рада тому факту, что такой уважаемый человек почтил нас своим вниманием. «Тебя ждет хорошее будущее», - сделала она вывод, и я испытал гордость и какую-то благодарность к ней самой.

Он познакомился с Леной и сказал, что у меня есть вкус и она – молодец. Она работает, умеет быть самостоятельной, не надоедает мне тратами и не требует много времени. Но в моем отношении к ней он увидел опасность – я не так холоден, как было бы нужно, и зависим от любви к ней. «Это плохо», - отметил он, когда оценил степень моей привязанности. Я задумался.

Ленка возненавидела его с первого знакомства. Ленка почуяла опасность и закрылась в себе. Она обиделась на мое желание проводить с ним много времени. Мне кажется, что она ревнует меня к нему так, как раньше ревновала к моей жене. Я не хочу ее потерять, но она ведет себя так, что заставляет меня вступать в борьбу с моей совестью, а я этого не люблю.

Женщины, которых мы слишком любим, однажды становятся слишком требовательными. Они хотят подчинить себе все, что занимает наш разум, им мало того, что мы отдаем им всю область чувств и ощущений. Они хотят полного погружения в нашу жизнь, полного контроля над происходящим, и когда не получают желаемого, становятся невыносимыми.

Я борюсь. Я хочу отстоять свое право на личные притязания, на тот путь, которым хочу идти, на те дали, что видятся мне за горизонтом. Это ее большая ошибка, если она хочет остановить меня в моем следовании. Я ловлю себя на мысли, что если придется выбирать, я сделаю выбор не в Ленкину пользу. Если она не примет мою сторону и не оценит моих стремлений, мне придется дальше идти одному, ведь я не хочу прозябать рядом с человеком, который мешает достижению моих целей.

Величия, власти, необходимости для всего человечества – вот чего мне нужно. Я хочу этого величия, хочу преодоления препятствий, хочу побед над обыденностью и серостью. Мне нечем заняться в том мирке, который сложился вокруг меня, нечем занять свой ум и не к чему приложить умения и опыт. Мой старший товарищ, мой учитель зовет меня к далям, где обитают сильнейшие, и я проделаю путь к ним даже в том случае, если придется оставить за спиной женщину, к чьей привязанности я привык. Я возьму с собой то, к чему я равнодушен, ибо оно не мешает мне думать. Я возьму с собой мою семью, потому что жена доказала мне свое умение существовать рядом и не мешать, а мои дети – это мои дети, это часть меня самого, и я поведу их туда, куда пойду сам.

Стих одиннадцатый.

Ты даже не представляешь, насколько я тебя понимаю. Мое понимание сейчас равно знанию о тебе. Знание о тебе равно моему равнодушию. Когда я поняла тебя, я перестала ощущать потребность в тебе. Я узнала, что мне нечего у тебя взять. Я узнала, что ты ничего не хочешь взять у меня. И теперь мне все равно – есть ты или нет.

Раньше я не хотела понимать тебя, а ты удивлялся моему нежеланию и всегда требовал: «Ты должна, должна. Ты должна меня понять». А я не хотела. Я хотела оставить для себя что-то, что позволило бы мне тебя не знать. Я хотела любить в тебе то, чего не знаю. Мне хотелось, чтобы между нами было не все ясно. Чтобы существовало хоть что-то, позволяющее обманываться и любить.

Ты не догадывался о том, что, поняв тебя, я потеряю тебя, а я знала об этом. Я знала, что, поняв тебя, я узнаю о тебе столько, что не смогу больше обманываться и не смогу больше любить. Любовь – это обман. Любовь – это неизвестность.

Какая тебе была разница, каким я тебя видела, если я любила тебя. Ты знал, что я люблю, но тебе было этого мало. Ты заставлял меня понять. Поняв, я разлюбила. Прости меня за это. Прости меня за то, что я узнала тебя, поняла тебя, оправдала тебя, простила тебя, но перестала любить. Ты мне не понравился. Я перестала уважать тебя. Я перестала верить тебе. Я перестала думать о тебе хорошо.

Илья так себе нравится. Я точно знаю, что он себе очень нравится. Он так гордится собой, что каждый день фиксирует свои изменения к совершенству. Мне иногда кажется, что он пишет себе оду. А мне, глядя на его задумчивость, сопровождающую его описания себя как человека, которого он пытается узнать, хочется только одного - как можно крепче закрыть глаза. Мне кажется, что это бесчеловечно – сидеть и разбирать себя на составные части, знакомится с собой, разделять в себе плохое и хорошее, пытаться избавиться от чувств и эмоции и оставлять только движение голого разума. Мне хочется оставить себе немного тепла «прежнего» человека, от которого он так стремительно старается уйти.

Иногда из него вырывается: «Какая гадость, я был так несовершенен», а я думаю: «Тогда ты был человеком, которого я любила». Я любила его несовершенство, его сомнения, его предрассудки. Я любила его слабости и его неуверенность. Во всяком случае, все недостатки, которые он стремится искоренить, были всего-навсего проявлением обыкновенной принадлежности к человечеству. И пусть он был несовершенен, но, во всяком случае, с живой душой.

Когда он стал гордиться собой, я испытала страх. Я стала бояться его. Если бы мы впервые встретились только теперь, я ни за что не влюбилась бы в него, потому что это равносильно тому, что полюбить каменное изваяние. Как влюбиться в бюст Ленина.

Совершенство – опасная вещь. Совершенство не оставляет после себя тепла. Совершенство не терпит возле себя ничего из прежнего мира. Ему нужно только одного – вечного устремления вдаль. А даль всегда холодна.

Раньше он все время говорил мне, чтобы мы шли вместе, в одном направлении. Он звал меня, сам не зная, куда, и его сердило, что и я не знаю, куда мы движемся. Он нервничал, злился и раздражался по пустякам. Пустяком была я. Я поняла это тогда, когда он пренебрег мною один раз, другой, третий, а потом это пренебрежение стало его характером. Он воспитал в себе мое отсутствие.

Странно ощущать свою непринадлежность, когда я знаю, что я есть. Странно ощущать свое отсутствие, когда я отчетливо вижу себя. Странно чувствовать в себе знание того, чего никогда не хотела знать. В этом, наверное, есть какой-то смысл. Но какой смысл есть у времени, и какой у пространства, к которому я не имею отношения и к которому я не испытываю любви? К чему мне то, что никогда не будет мне принадлежать?

Я поняла Илью. Я поняла, что он всегда хотел мне сказать. Мое знание умещается в одном слове. И слово это: «оставь».

Вчера я позволила его учителю, его лучшему другу стать мне ближе. Вчера я разделила с ним его страсть и его притязания, которые незаметны только равнодушному холодному Илье. Илья не догадывается, что его жена подчинила свое тело его учителю так же, как Илья подчинил ему свое сознание.

Я долго решалась на этот шаг. Долго сомневалась и взвешивала, но жажда мщения перевесила чашу любых доводов «против». Я отомстила за равнодушие ко мне, и теперь мы квиты.

Не могу сказать, чтобы я была счастлива, когда совершала это, но мне было неимоверно приятно, что меня по достоинству оценил тот же человек, кто вначале оценил характер и разум Ильи. Что может быть лучше для друга нашего дома – полное доверие супруга и полная взаимность жены. Очень приятная, должно быть, роль.

Меня радует, что я оставила Илью в дураках, пусть гордится дальше своим холодным сердцем. Пусть стремится туда, куда и я пойду за ним следом, не мучаясь от своей безысходности. Я буду пользоваться всеми благами, что добудет он для семьи и всеми наслаждениями, что принесет мне близость с его учителем. Пусть так, если моя судьба не преподнесла мне иного выбора.

Я чувствую себя умной женщиной. Я обошла свою соперницу, научившись ждать и терпеть. Она осталась в прошлом – страсть, когда-то опутавшая моего мужа. Я отомстила ей, спокойно и гордо, сохраняя невозмутимость рядом с тем, кто меня не любил. Я дождалась своего часа и использовала шанс, чтобы укрепить свои позиции. Теперь Илья никогда не оставит меня – его учитель только поддержит его в этом.

Изменив своему мужу, я добилась его уважения – это ли не шутка жизни?

Что происходит теперь?

Его учитель стал частым гостем в нашем доме. Он изменил распорядок нашей жизни, и теперь вместо того, чтобы появляться только по выходным и понедельникам, Илья проводит дома гораздо больше времени. Иногда мне хочется, чтобы он по-прежнему жил здесь только три дня, и тогда все остальное время я проводила бы с его учителем, но пусть будет так, как есть, ведь как есть – не плохо.

Как ценно, оказывается это умение – ждать. Ждать, ждать, ждать, даже когда надежд ни на что не остается, все равно ждать. Вот мое терпение и вознаграждено, вот я и заслужила лучшую жизнь, на которую даже не надеялась. Мой муж – дома, а когда его нет – дома мой любовник, его лучший друг и учитель, человек, которому он безгранично доверяет. Я пользуюсь благодарностью мужа и любовью его учителя. Получаю внимание, подарки, и во мне даже родилось какое-то новое чувство, какое-то необыкновенное уважение к себе, как к некой ценности. Я стала иметь ценность, которой никогда не имела ранее, и кто мне сможет сказать теперь, что оно – ничтожно, это чувство?

Раньше мне страстно хотелось вернуть Илью, и я страдала, мучалась, выдумывала способы отмщения, изображала из себя не то, чем я являюсь на самом деле. А потом успокоилась, взяла себя в руки, отпустила свою ревность и получила то, чем теперь наслаждаюсь. Я получила любовь и уважение.

Как странно, что уважение Ильи я испытала только тогда, когда предала его. Или это перестало быть предательством? Или мир мужчин настолько изменился, что верность – больше не добродетель? Или ничего не менялось вовсе, и так было всегда – муж ценит только ту жену, что не требует его внимания и угождает нужным ему людям?

Иногда я думаю о том, что мой муж бросил меня в жернова своих целей. Моим телом он вымостил дорогу к власти. Ему выгодно иметь жену, привлекающую внимание, вызывающую желания, удовлетворяющую страсти тех, кто в последствии поделится с Ильей теми богатствами, к которым он хочет иметь доступ. Илья не желает, чтобы я принадлежала только ему – это помеха бизнесу, помеха продвижению. Он не любит меня настолько, чтобы владеть мною безраздельно, не хочет властвовать надо мной. Ему нужно только одного – обладать миром, и он готов жертвовать мною еще и еще, только бы ворота к власти открывались шире.

Возможно, что он не догадывается о моей связи с учителем. Возможно, он ни о чем не подозревает, уверяя себя в том, что интересен учителю только лишь своими собственными качествами.

Я не пытаюсь разуверить его в этом, не пытаюсь открыть глаза, не вызываю в нем опасений, но может быть, что совсем скоро его учитель скажет мне: «Оставь своего недальновидного муженька, ведь все, что он имеет - бизнес, дом, и все-все-все, все записано на твое имя. Оставь его и ступай за мной, и я открою перед тобой двери в новый мир». Может быть, такой разговор состоится, и мне придется принимать решение. И я не знаю, как поступлю в этом случае – открою все Илье или сделаю так, как посоветует мне его учитель. Я еще не решила, становиться ли мне наказанием своему нелюбящему мужу.

Стих двенадцатый.

Боль. Я всегда знала, что она когда-нибудь проходит. Я не знала только того, что она умертвит во мне тепло. Я всего ждала от нее – что она заставит меня перестать дышать, заставит мое сердце превратиться в пепел, заставит меня убежать от сознания, покроет мое тело язвами. Но она сделала другое – она уничтожила во мне способность излучать тепло.

Моему сознанию это даже нравится – став холодным, оно ощутило свободу. Оно упивается этой свободой. Оно ни от чего больше не зависит. Ему ничто больше не мешает – оно нейтрально ко всему. Оно не привязывается ни к чему. Оно не мучается от вечной борьбы с моей душой и не старается унять жар ее стремлений. Ему больше не с чем бороться. Оно доказало мне, что так лучше для него, а значит, для меня. Так лучше, потому что не так больно. Оно доказало мне, что тепло души – это лишнее. Тепло всегда заставляет идти к людям, а такой путь приносит лишь разочарование. Поэтому хорошо, что тепла больше нет. Значит, меня ни к кому больше не станет тянуть. Значит, никого не притянет ко мне. Значит, я смогу избежать боли.

Подумаешь, холод. Холод – это не так уж и страшно. Это даже не больно. Больно – когда горит, когда обугливается, когда превращается в дым. А холод – он вечен. Он сохраняет вещи в покое. Он не изменяет состояние. В холоде можно существовать долго.

Сегодня я поняла, что такое холод. Раньше я думала, что это – дождь, который хлещет так, будто хочет утопить меня в потоках холодной воды, прорывающихся сквозь ткань, и я мечтаю поскорее оказаться дома, чтобы встать под горячий душ, а потом толстым махровым полотенцем растереть тело насухо. Что это – ветер, который срывает с меня одежду и рвет ношу из рук. И мне хочется зайти хотя бы за угол дома, поправить волосы и вздохнуть, потому что в следующее мгновение придется снова затаивать дыхание, чтобы прорываться через поток леденящего воздуха. Что это – мороз, которому не важно, что на мне надето, потому что он умеет пройти сквозь меня. От него так коченеет тело, что я не чувствую пальцев и не могу говорить, и когда захожу в помещение, еще долго ощущаю его присутствие в собственных коленях.

Но сегодня я поняла, что такое холод, льющийся изнутри. Я поняла, что значит распространять холод. Я почувствовала то промежуточное состояние, когда застывают мои глаза. Они больше не излучают жизнь. Они больше не видят ничего, хотя я знаю, что они открыты. Я не слышу звуков, но знаю, что с моим слухом все в порядке. Я не ощущаю, что иду, хотя мои ноги проделывают все те же движения, к которым привыкли. Я знаю, что у меня все осталось по-прежнему, все функционирует, все потребляет и все вырабатывает. Все, кроме тепла. Мой генератор, отвечающий за тепло, перестал передавать показатели моей температуры.

Кто мог рассказать мне об этом раньше? Кто мог рассказать мне об этом так, чтобы я поняла, что это такое?

Я смотрю вверх и вижу небо. И понимаю, что оно так же не чувствует моего тепла, как не чувствую я - его. Я смотрю на солнце и удивляюсь – оно еще светит? Смотрю на сочную зелень травы и удивляюсь тому, что она не свернулась от моей боли.

Теперь я понимаю, почему в мире так много зла. Все оттого, что когда-то кто-то кому-то сделал больно. Все зло началось с этого. После того, как кто-то почувствовал боль, он испытал страх от общения. Он закрылся и уничтожил все мосты, по которым к нему мог дойти другой кто-то и отогреть, спасти его от холода и боли. Он подумал так: «Пусть я буду один, один навечно, только бы никогда не почувствовать эту боль».

Это ощущаю сейчас я.

Илья открыл мне, как может быть хорошо. Он сделал меня самым счастливым человеком на земле. Он дал мне почувствовать, что такое жизнь. Я думала, так будет всегда – его любовь вечна. Но он же уничтожил мое счастье. Он стер свою любовь ко мне, заставил меня испытывать страдания, и я не захотела, чтобы так было всегда. Я не захотела любви, располосованной острым мечом. Я не захотела склеивать каждый раз свою любовь из лоскутов. Я не захотела любви, оборотная сторона которой – боль.

По-другому не бывает, скажут мне. По-другому – это уже другая любовь, спокойная, тихая, всепрощающая, божья. Но я же человек! Человек! Я не умею любить иначе. Я не умею отпускать, не чувствуя разлуки. Я не умею радоваться, глядя на то, что осталось от моего тела, которое когда-то было чьей-то половинкой. Я не умею восторгаться пустотой своего сердца, в котором когда-то жила любовь. Я умираю без любви. Вот, смотри, Бог! Я умираю. Все живое во мне исчезает. Да, я успокоюсь, я утихну, я перестану стенать. Но ты больше не узнаешь во мне той любящей души, которая жила благодаря Илье. Я стану жестокой в своем равнодушии. Я стану бездушной в своем понимании. Я стану бесчувственной в своем примирении. Я буду покачивать головой и улыбаться в ответ на чужие страдания, как будто бы знаю много больше того, кто страдает. Я буду говорить: «Все пройдет, все пройдет», понимая, что ничего не пройдет, а лишь только осядет на дне и отравит все живое собой. Ничего не пройдет, а только окрасит все остальное в безрадостные тона и затаится страхом. И время, ничего оно не изменит, это время. Время и расстояние ничего не поменяют внутри того, кто терпит боль. Вернее, оно не поменяет ничего к лучшему, а только отравит, отравит…

Илья не придумал ничего лучше, как только сбежать от меня. Он не нашел другого выхода. Он долго не замечал в себе стремления к бегству, которое чувствовала я задолго до того, как все произошло. Он говорил, что движется вперед, к новым горизонтам, к звездам. Он сам хотел стать звездой, а все остальные, кто его окружали, были только помехой на его пути. И я, и его жена, мы были недостойны его звездности. Мы не оценили его недюженного ума, его необычных способностей, божественного отпечатка на его характере. Мы оказались слишком мелки, чтобы нас можно было взять в расчет. Мы – всего лишь звездная пыль, а он – сама звезда.

Я не знаю, каким будет его будущее. Может быть, он сумеет добиться многого. Может быть, он станет всемогущим. Может быть, ему откроются тайны мира, и он будет богат и знаменит. И окружать его будут не сирые людишки, к которым он давно испытывал отвращение, а такие же держатели богатств и властители судеб. Может быть, будет так, но мне почему-то кажется, что все будет наоборот. Может быть, это моя бабья ревность, и я просто успокаиваю свое ждущее мщения сердце, но мне кажется, что он очнется когда-нибудь в своей холодной постели и поймет, что рядом с ним нет ни одного человека, который бы любил его просто так, ни за что.

Хотя, может быть Илье приятнее другое. Ему хочется, чтобы все видели в нем те достоинства, от которых он сам без ума. Ведь вполне может быть и так, что ему не нужна слепая любовь. Может быть, ему нужно, чтобы люди любили его именно за умение делать деньги, за способность переносить тяготы жизни, за стремление к победе и за борьбу с обстоятельствами. Может быть он уверен в том, что на слепую любовь претендуют только слабаки, а он, конечно же, не из слабых людей.

Илья добьется того, чего хочет. Осталось только узнать – чего он хочет? Ни я, ни его жена не знаем об этом, потому что мы не услышали в нем этого ответа. А он, наверное, уже рассказывал нам. Но я буду думать, исключая очевидное. Буду предполагать.

Ему не нужны ни я, ни его жена. Дети? С детьми, конечно, его связывает долг. Детей он будет по-прежнему любить, заботиться о них, и конечно, его жена окажется рядом. Не знаю, насколько это ее обрадует, но думаю, что она согласится на это, как соглашалась на многое, даже на то, чтобы жить в нелюбви. У жен это – своеобразный способ мщения, мучаясь самой, мучить того, кто рядом. И, возможно, со стороны они будут казаться прекрасной семьей – муж – умница, жена-красавица, и двое детей. Мальчик и мальчик.

Его учитель, его старший товарищ, он, скорее всего, просто использует Илью в своих целях, обманывает, льстит, усыпляет эго Ильи, жаждущее преклонения. Но Илья не хочет об этом знать, он хочет верить в то, что всемогущие люди открыли перед ним двери, чтобы впустить его в кладовые мировых благ. И, возможно, они действительно приоткроются для него. Возможно, он действительно будет принят и обласкан на чужой территории. Но зачем он им нужен? Вероятно, затем, чтобы что-то у него отнять. Что-то, чего у них еще нет. Что-то они хотят приобрести с его помощью.

Мое сердце подсказывает мне, что туда не следует соваться тем, кто не хочет стать жестоким, бессердечным и глухим. Кто не испытывает радости при виде чужого горя и не хочет идти по головам. Кто привык уважать чувства других людей и испытывает жалость к тем, кто слабее.

Вероятно, Илью, не пугают такие перспективы.

А я? Что будет со мной?

Наверное, я буду жить дальше. Пройдет много лет, прежде чем во мне снова появится жажда кого-то любить. Может быть, на эту жажду кто-то отзовется. Но приму ли его? Не буду ли подозревать в нем того же обмана, что приготовил мне Илья? Смогу ли я забыть свою прежнюю жизнь и свой прежний урок? И не стоит ли мне вычеркнуть из списка нужных вещей такое понятие, как любовь. Пусть я забуду о ней. Пусть она будет закрыта от меня, и пусть я снова стану той целеустремленной девочкой, что мечтала о карьере, собственном авто и квартире с дорогим ремонтом. Тем более, что все это у меня уже есть. Только счастья нет.

Наверное, стремление к счастью – это глупое стремление. Это путаная дорога, которая заведомо никуда не приводит. Наверное, не к счастью нужно идти. Нужно искать дела, прилагать к нему свои усилия и хотеть чего-то конкретного, потому что счастье – это всегда неконкретное определение. Это всегда невыполнимая полнота всех благ, о которых только может мечтать человек. Ему всегда хочется больше того, чем он имеет, а большое количество принадлежащих ему вещей приводит только к еще большей жажде. Но, даже осознавая это, остановиться на малом я уже не могу.

Илья навязал мне уверенность в том, что остановка – это медленная смерть, а нужно двигаться. Нужно к чему-то стремиться, нужно чего-то желать. Он умный, и я ему верю. Я верю его холодному рассудку. Ненавижу его самого, но верю его словам. И пусть даль холодна. Пусть в ней нет явных признаков надежды, но я знаю, что все, что впереди, потом станет ближе и теплее, чем кажется издали. Я верю, что жизнь продолжается, а если я живу, значит, все еще будет.

Все еще будет и мне нужно идти. Пусть Илья идет своей дорогой, я же пойду своей. И может быть, когда-нибудь наши пути пересекутся, и в нем вспыхнет прошлое. Мы будем уже совсем другими людьми, за нашими спинами будет отрезок пути, наполненный знаниями, которые мы получим самостоятельно, отдельно друг от друга, но если любовь вечна, если на самом деле она никуда не исчезает, то она напомнит нам о себе. Конечно, только в том случае, если жизнь еще раз захочет взглянуть на нас и еще раз напомнить нам о том, что мы потеряли. Если только жизни будет интересно поиграть с нами снова.

Кем я буду, когда наши с Ильей пути пересекутся? Кем он встретит меня – постаревшей женщиной с потухшим взглядом и опущенными плечами или красивым, опытным, сильным человеком, который, преодолев все препятствия, заслужил у жизни бонус – богатую интересными событиями жизнь? Лучше, конечно, второе, и я должна приложить все усилия, чтобы так оно и было. Я хочу, чтобы жизнь уважала меня не за то, что я была сильна только тем, что удержала возле себя мужчину. Я хочу, чтобы она уважала во мне человека – бесстрашного, умного, способного построить свою судьбу самостоятельно.

Я верю, что умею строить, я не буду вечно страдать и плакать по утерянному, я постараюсь снова начать жить. Я буду сражаться, буду развивать в себе стойкость и смелость и растить в себе новые клетки для новой жизни. Они появятся, эти новые клетки, в чьей памяти уже не будет Ильи. Они будут рождаться, расти и вытеснять собой все старое, все, что наполнено памятью о нем. Старые клетки будут умирать, а вместе с ними будут умирать и воспоминания. И однажды, через сколько-то лет, я пойму, что во мне не осталось ничего от прежней жизни с Ильей – ни предметов, ни образов, ни запахов, да – да, запахи исчезнут первыми, за ними уйдут предметы, а за предметами – образы, и так меня покинет память.

Я отпускаю тебя, Илья. Следуй в неведомые для меня дали. Иди своей дорогой, она не будет легкой – ни для кого из нас, живущих, нет легких путей. Иди и будь счастлив, а если не сможешь быть счастливым, то хотя бы выполни свое предназначение. А я постараюсь выполнить свое. Я знаю, что ты не виноват, что в тебе жил только зов природы, твоей сущности, зов, заложенный в тебя с рождения. Так и во мне живет мой зов, и я, подчиняясь ему, пройду по своей траектории, понятной только мне одной.