© Белоглазов Егор, 2006 ЛИЦОМ К СВОЕЙ ТЕНИ ПОВЕСТЬ - ТРАССА Нэко-тян, верившей в меня больше меня самого. Всякое совпадение событий, портретов или имён является злостной ошибкой эксперимента или мастерским произволом. Автор * * * …И когда семь громов проговорили голосами своими, я хотел было писать; но услышал голос с неба, говорящий мне: скрой, что говорили семь громов, и не пиши сего. И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и всё, что под ним, землю и всё, что в ней, море и всё, что в нём, что времени уже не будет… Откровение Иоанна, 10:4-6 ПРОЛОГ Трасса. Мотель «На Ремонте» …Он поднял голову, взглянул на запад: на небе висел серп Луны. В полумраке неясно виднелась знакомая дорога… Пу Сунн-Лин, «Новеллы» * * * Ты идёшь по трассе. Трасса как трасса, такая, какая есть. Ты пытаешься провести этимологию от трассирующих пуль, танковых траков, оператора TRACE из BASIC FOR PC «АГАТ» - даже от трусов, трусов и транса. На «транках» ты спохватываешься, что угол перегиба палки близок к критическому. Дальше – просто идёшь по трассе. Естественно вписываешь в этот процесс пинки дорожных знаков с особо наглыми мордами, пережёвываешь и глотаешь обиды – старые, ибо новая, выгнавшая тебя на трассу, трассой же и пережёвана. Ничего не имеет значения. Вопреки фильму «Пятый элемент», даже жизнь не имеет значения; ты думаешь так до тех пор, пока идущий мимо и явно на взлёт «КамАЗ» едва не снимает с тебя рюкзак. Тогда ты перестаёшь так думать и тормозишь на обочине неожиданно расцветшей из тьмы вокруг шоссейной развязки: городишко туда, деревенька сюда, облцентр – к чёрту, только что оттуда. Крыло зодиакального света втягивается в сереющее небо; твоя рабочая, стопящая рука начинает зябнуть. Ты знаешь, что с рассветом придёт ветер, но знаешь и то, что трассу нельзя торопить. А то ещё, не дай бог, успеешь… Успеешь доехать до того, как неповторимое целебное одиночество выжжет, выдует из тебя всю шелуху, сорвёт все маски – пока не останется голый человек на голом асфальте. За лесом проходит электричка. Воронья компания над тобой на все лады повторяет её тоскливый журавлиный крик. Ты дышишь на пальцы, плотней натягиваешь кожаные митенки. Думаешь, не закурить ли – и не закуриваешь. Трасса понемногу раскочегаривается, жидкие косячки машин нарисовываются на боковых дугах развязки; и технично срисовываются, не доходя твоей своротки. Лишь маршрутка, полная сонных ранних дятлов, сворачивает и начинает притормаживать. Но ей нужны деньги, и ты, дав отмашку, всё-таки закуриваешь вослед. Первая из трёх последних, энзэшных сигарет почти догорает, когда нечто, занимающее полторы полосы, чересчур низко летит по шоссе в твоём направлении. Рука, дёрнувшись было, опускается – такие вот увешанные гирляндами танки стопятся только по датам крупных землетрясений. Или за очень дополнительные деньги. Повинуясь мановению твоей руки, глыба цвета «серый металлик» плавно тормозит на указанном месте. Из-за сползающего стекла звучит голос Шарля Азнавура, а тремя секундами позже – голос драйвера, обладателя немолодой лысоватой башки, цепких голубых глаз и (определяешь ты, наконец) джипа «хаммер» в гражданском исполнении: - Куда подбросить? «В терновый куст» - говоришь ты мысленно, а вслух, хоть и вполголоса, улыбаешься. Прежде чем назвать вектор движения, ты силишься определить – плюсом или минусом сейчас работает тот нейтральный, в общем-то, почти везде, кроме трассы, факт, что тебе двадцать лет и тебя зовут Оля. Плюс или минус, однако, это его устраивает, как и направление езды. Азнавур в компашнике сменяется чем-то совсем уж тебе не знакомым, «хаммер» глотает и вышвыривает километры со скоростью прямоточного ракетного движка, тебе предлагают курить, не стесняться. Ты стесняешься. Тебя окончательно добивает светло-серый английский костюм, неожиданно ловко сидящий на плотной спортивной фигуре. Ты никак не можешь понять, контрастирует костюм с лысиной или сочетается. Ты никак не можешь понять, какого хрена он тебя посадил. Его водянисто-голубые глаза не смотрят на тебя принципиально. Даже когда он спрашивает: - Сильно спешишь? Нет, непра, я не ве, думаешь ты, чуть вздрагивая; человек с настолько отцовскими интонациями в голосе и настолько естественно смотрящимся благополучием… Если и заимеет, то не более чем расспросами. Ещё и Азнавур. - Заехать бы, заправиться, - поясняет он тем временем, - Заодно кофею дёрнуть, там забегаловка. Не спал ни черта, втыкает. Составишь компанию? - Не по финансам, к сожалению. Если уж стопом еду… - Чашка кофе меня не разорит, - смеётся он, - А вид у тебя задрогший. Не дожидаясь твоего кивка, он заставляет «хаммер» нырнуть на едва заметный просёлок влево. Мадемуазель из магнитолы хрипло утверждает, что она поёт блюз, попутно убеждая этим в безопасности кофепития с лысым миллионером. Мимо плывут сосны без особых примет. - Впервые вижу эту своротку, - говоришь ты. - Вот и Сусанин так сказал, - вздыхает водила. Ты вспоминаешь, что не видала ни указателя заправки, ни рекламы забегаловки, но вы уже чалитесь на микроскопической стояночке в центре необычайно уютного местечка. Парноэтажное строеньице, в стиле которого обнялись мелкоячеистое голландское переплётное кружево и готическая основательность северокавказских дачных коттеджей. Об общественном назначении здания заявляют высокие зеркальные двери, урна возле, пара скамеек, да заправочная колонка, в которую вы едва не тычетесь бампером. Уменьшенные копии кремлёвских ёлок толпятся, смыкают фланги с обеих сторон бежево-голубого фасада. «Кросна» вместо горгульи. Ты смотришь на драйвера вопросительно. Он суёт в угол щедрого на улыбы рта «житанину» без фильтра, и вы идёте к дверям. Второй раз ты смотришь вопросительно, прочитав на пришпандоренном на створку листке: «Мотель НА РЕМОНТЕ». - Закрыто, - вздыхаешь, ибо кофе таки хотелось. - Ни в коем разе, - он распахивает перед тобой твоё вздрагивающее парное отражение и ухмыляется, - Это название. - Э-э… - Мотель «На Ремонте». Входи, не тушуйся. - Э-э… - Это мой мотель. Из полутёмного пространства внутри тебе панибратски напоминают, что шоу маст гоу о-о-он. Негромко, но настойчиво. ГЛАВА I Мы пугаем крокодилов …Завтра ровно в полдень, Старший брат, взгляните, как женщина будет переходить реку вброд… * * * …Они пили вино на своём большом званом обеде. Вдруг впрыгнул в комнату большой белый заяц… * * * …Таким образом, всё, что для тебя надо было сделать, сделано. Если ты не вернёшься, с твоей стороны это будет бессовестно. Тогда – пусть и недалеко от вас до меня – ты не приходи сюда и не беспокойся о нас. При чём тут, верю я тебе или нет?.. * * * Твоё «э-э» заканчивается, когда тебя уверенно берут за локоть и ведут – не властно, не вульгарно, не хозяйски – ведут сквозь поющий полумрак, пока ты вспоминаешь термин «аккомодация зрачков». Голос над ухом (ты невысока) повторяет «будь как дома». Ты встречаешь взглядом взгляд огромных смеющихся девичьих глаз, потом целый полукруг лиц за столом, где и тебе находится креслице. Чашка кофе тычется в твою ладонь кутячьим носом. Ты делаешь большой глоток. Кофе. Не то, растворимое, а тот, сваренный верно, он. Кофе с большой буквы. Твой взгляд обретает фотографическую чёткость, и под тарзаньи крики Меркюри начинает движение. Слева направо. Удлинённое, до лопаток, каштановое каре ближайшего соседа, неожиданно откинутое за спину плавной, как в рекламе, волной. Под каре высвечивается бледный острый нос, веснушки на острой скуле, выблеск золотой оправы очков. Аккуратная «мазефака» . На плечах мужчины кожаный жилет, руки обнажены. Красивые, прямо-таки аристократические мужские руки, именно в этот момент подливающие тебе в чашку… коньяк?.. Хриплый баритон подтверждает догадку. - Спасибо, - говоришь ты. - А вдруг госпожа не пьёт? Это следующий по кругу, высокий даже в полулежачем положении парень. Он весь закамуфлирован в чёрную джинсу, худ, широкоплеч, и цедит слова сквозь саркастически опущенный уголок рта. Нерусские, тёмные и мохнатые глаза, и в приглушённом свете двух бра за стойкой они словно подёрнуты искорками. Он встряхивает лохматой смоляной шевелюрой, и тянет ко рту палочки с зажатым в них сухариком; ты замечаешь необычно большие цепкие кисти рук. На фразу отвечаешь улыбкой (это лучший ответ в непонятной ситуации), потом переводишь взгляд. Переводить требуется недалеко – девчонка, чьи потрясные глазищи встретили тебя первыми, со знанием дела мурлычет возле черноджинсового плеча. За что получает сухарик. Парню сегодня остаться голодным, думаешь ты, так как девушка даже тебе нравится – она явно из тех, кто воплощает удачный тандем формы и содержания. Ты с белой завистью ищешь место, где кончается огненный, легко перехваченный узорной тесьмой на уровне пояса, поток; и не находишь. Царевна Золотой Волос, блин… Дочь Рудного Полоза в хипповском исполнении, если учесть ажурный сарафан и со вкусом подобранные бисерные финтифлюшки. Пока ты разглядывала её волосы и точёное лицо, она успела (не иначе, как из воздуха) достать маленький кальян, и теперь планомерно тонет в прозрачном аромате восточных сказок. Кое-какие из этих сказок явно писались на чересчур ближнем востоке, думаешь ты. Или, судя по чистоте запаха, в Амстердаме. Впрочем, за столом это никого особо не волнует, – с какой стати волноваться тебе? Вот и следующая фигура за столом не волнуется. Настолько не волнуется, что ты даже внутренне назвала её фигурой, и едва не перелистнула, как перелистывают рекламные «раскладушки». Ты возвращаешь взгляд – это высокая леди с вьющимися локонами и необычайно гордой осанкой. Большего – ни лица, ни одежды, ни возраста, ни масти – особо не разглядеть, так как она от тебя точь-в-точь на траверзе светильника, и оттого кажется стройной, обладающей нимбом, тенью. К тому же она практически неподвижна, лишь небольшая низка крупных деревянных бус неутомимо змеится в пальцах правой руки. Сектор стола перед дамой девственно чист от питья, еды или курева. И ещё: ты чуешь, что она тихонько, но непрерывно тебя разглядывает; возможно, потому и выбрала это кресло. Навалившийся, было, уют даёт крена. Пятое от тебя кресло пустует; зато личность, занимающая шестое, радует своей родной, как швырк носом, россиянской штамповкой. Так бы и расцеловала после череды загадочных типов и типесс: толстый, невысокий, похожий на тестяного человечка, лет, наверное, тридцати, мордаха непритязательная и невыразительная. А уж бейсболка (козырем назад!), пузырь пива и майка со словом «Yes!», сикось-накось торчащая из-за пояса китайских левисов – просто чуть не выжимают из тебя слезу умиления. На азартно выбившемся на лоб светлом вихре и на лице пляшут цветные тени: перед парнем раскрыт ноутбук, и, кроме тачпада, его в данный момент ни хрена не волнует. Ты уже почти вгляделась в экран под неудобно острым углом, но ещё одно, ближнее справа кресло вдруг отъезжает чуть, и в него основательно усаживается твой лысый драйвер. Куда он исчезал и как появился – ты не отразила. - Освоилась? Чуть согрелась? – спрашивает он, с наслаждением вытягивая под стол ноги и рассматривая на свет содержимое своего бокала. Оно зелено мерцает. «Не пей никогда зелена вина» - приходит на ум наставление Мономаха. Вслух интересуешься: - Абсент? - Безалкогольный, для тех, кто за рулём, - кивает он, и заливает в себя полстакана, - Мне же ещё тебя везти, и самому дальше переть – это зелёный чай. Его Карачун бесподобно запаривает, какие-то свои рецепты. - Кто? – не понимаешь ты. - Карачун. Вон та жердина. Ага. Стало быть, парень, что меняет «Три корочки» на улыбки Царевны Золотой Волос – это Карачун. Тот, кто величал тебя госпожой. - А когда не за рулём? - А вот тогда – абсент. И рецепт уже не карачунский. - Ваш? - Во-первых, твой, - пыхает он «житаниной» в зеркальный потолок, - Я всё же не окончательно старик, разве что, для тебя… э-э?.. - Ольга… или Оля. - Генсек. Мы тут, в основном, по прозвищам. - ...Вижу. А во-вторых? - А во-вторых, автор рецепта – наш бессменный повар и бармен… А вот он идёт. Все в сборе. Он потирает ладони. А к последнему пустому креслу от стойки подходит… нет, шествует – тоже, видимо, из «типов». Плюгавого росточка, неопределённого возраста мужчина. Он с грацией старого ковёрного несёт чуть растрёпанный шикарный косой пробор; скорей, крашеный, чем на самом деле настолько красиво орнаментированный сединой. Усталое лицо актёра, таящее, наверное, сотни живых масок, зелёная байка рубахи навыпуск – клетчатая, никак иначе. Витое колечко с искрой бирюлика чуть звякает – садясь, он ставит на стол запотевший бокал. Твои губы расползаются в улыбку восхищения стилем, когда он извлекает из-за спины длиннющую каминную спичку – горящую, - а из-за плеча длиннющую сигарету. Молчание его похоже на тихий наигрыш «Болеро». - Ну, как говорил Горби Меченый, - слышишь ты усмешку Генсека, - кворум есть, можно начинать. И музыка стихает, а твоё сердце начинает отсчитывать синкопы. Кондиционер хороший. Пятеро из восьми курят, но воздух лишь легко вздрагивает над центром стола, словно там пляшет карликовый Хищник. Дым, едва оторвавшись от губ, плавной параболой уходит искать окончание оси ординат; а ты, забывая о бесконечности луча, течёшь за ним взглядом. Из запахов с подъёмной силой кое-как спорит только тонкое послевкусие кальяна (у кумара больший удельный вес?) Но вот пауза выдержана, словно хорошее вино. Первым её пробует на вкус Генсек. - Оля. Дверь позади тебя… Опа, думаешь ты, едва не давясь кофе. Забавный, после «госпожи», вариант досвиданья. Ты роняешь вдруг онемевшую руку, ловя лямку рюка под стулом – но в этот миг лысому ублюдку приходит в голову продолжить. - …Поэтому, если ты решишь, или уже решила, что мы насильники, злодеи, чикатилы, самодуры – придумай термин сама, ты выглядишь умной девушкой – то у тебя есть путь бегом наружу, до трассы; хотя, я подвезу, если что. Но. Если доверие и любопытство в тебе победят, то мы – все! – очень просим тебя немного задержаться, поскольку у нас есть к тебе дело. Всего лишь выслушай нас; это не займёт и часа. Обещаю тебе, что дело не связано с унижением или криминалом – но все мои заверения глупы, пока ты не решила. Мы помолчим, а ты подумаешь… Думай. Он смолкает и тяжёлым взглядом находит точку где-то вдали, за пределами стен. А ты повисаешь в паутине возникшей вдруг запредельной тишины; вестибулярка реагирует, словно на воздушную яму, скачущее иноходью сердце заполняет всё тело. Что ты точно сейчас не способна делать, так это думать. Зато в режиме рапида высветляются какие-то окружающие никчёмности, и так и вязнут в памяти – ты боишься, что навсегда. Толстяк в бейсболке, медленно закрывающий свою машинку; сплетённая эфой трубка кальяна; палочки, вентилятором в противофазе, в лапище Карачуна; бармен, чьё лицо в этот миг дробится на бердслеевскую половину и половину Росетти, бровь же занявшее у Пьеро… Какая-то мозаика, но, словно в детстве – ты любила мысленно задать вопрос, и слушала, какой ответ возникнет из пустоты (пустота почти никогда не ошибалась), так и теперь – привет, говорит шум в ушах, не бойся их, они тебя не тронут… Что ж, пустоте ты привыкла верить; хотя, тебе кажется, что в этот раз она чего-то не договаривает. - Согласна, - вплетаешь ты в тишину, и звук голоса рвёт её, - Я выслушаю. Только… - Проси, чего взбредёт. Ты вправе. - Ещё кофе. С коньяком. Стоп! Сосед слева едва не роняет фляжку. - Коньяк отдельно. …Кто, интересно, здесь диджействует? Пока ты смакуешь заслуженную рюмку коньяку (плохого? хорошего? чёрт знает, ты не профи) и чашку кофе (да, да!..), музыка, озираясь, выплывает к столу. Снова негромко. Типа, когда-то он любил эту девушку, девушку. Тебя история эта не слишком волнует; во-первых, ты знаешь её наизусть, во-вторых – над столом словно прозвучала команда «равняйсь!» Круг сидящих несколько подтягивается, кто-то пододвигается ближе, кто-то усаживается прямее. Девчонка гасит кальян, а толстяк переводит комп в планшетное положение. Взгляды скрещиваются на тени с чётками, что так похожи на бусы. - Оля, - говорит Генсек, - это Менора, наш консультант по религии, традиционной мифологии, медицине и, что сейчас главное, наш бессменный архивист. То, что она сейчас расскажет, ты можешь выслушать как сказку, допустим… или как сюжет повести. Как угодно. С любыми вопросами, на которые мы постараемся ответить. Ты готова? Музыка гаснет. - Ну… да. Та, кого назвали Менорой, придвигает к себе планшет. Лицо её освещается мягким муаром, и оказывается ещё удивительнее всех прочих: это дочь шатров, ассирийских солончаков, палаток вокруг Ковчега Завета. Ты путаешь все эти вещи, но регион, отчеканивший поколениями выверенные черты, скорее всего, локализуешь верно. И ещё – она молода, моложе, чем ты думала. Ты отрешённо рассматриваешь её; а потом вдруг замечаешь, что уже какое-то время переливчатой нитью звучит её высокий голос. - …С информацией о существовании созданий подобного рода группа впервые столкнулась в работе над делом «Сторож брату». Правда, Генсек встречался со следами их деятельности ещё в восемьдесят пятом году, но частным образом, в «игольчатом» контакте. Довольно долгое время об этой стороне реальности ничего не было слышно. Двенадцатого апреля этого года, около месяца назад, Генсек и Сильма, - (царевна с кальяном кивает тебе), - поздней ночью возвращаются с эксперимента по технологиям, синтезированным в процессе работы над только что закрытым делом «Рождественская судьба». В районе новостроек у супермаркета «365» они едва не сбивают ползущего по асфальту мужчину. Он оказывается поражён непонятной формой амнезии явно психического генеза. Говоря проще – ему почти стёрли часть памяти неким воздействием со стороны. То, что прорывается сквозь психоблокаду, оказывается достойным внимания группы, и мужчину привозят на квартиру Карачуна для обследования. В течение нескольких дней группа различными методами пыталась вскрыть блокаду памяти. Положительный сдвиг наметился с применением прижиганий активных точек, проведённых Карачуном. Его тибетские методики в сочетании с компьютерной гипнопрограммой на третий день включили глубинные слои психики, подсознание пришло на помощь изнутри. То, что далее рассказал этот человек, заставило нас начать работу по делу, получившему рабочее название «Хроническая гибель». Кстати, мужчина-информант фигурирует в нём под именем Дмитрий. Она переводит дух, бегает заодно по приложениям компа, по лицу – мятущиеся тени. Ты потерянно шаришь рукой, и всезнающий кавалер слева зажигает тебе сигарету. - Мир населён существами с самыми разнообразными механизмами выживания и принципами обустройства экологических ниш. Некоторым – как людям и зверям – проще изменить трёхмерность, создав техносферу или выстроив гнездо. Некоторым – как вшам и духам – проще паразитировать на первых. А есть существа, сумевшие достроить недостающий луч четвёртого измерения, и работающие со временем так, как мы работаем с материей или энергией. Отмечу к слову, что так называемый разум не является прерогативой какой-либо из вышеназванных категорий… К сожалению, мы редко способны идентифицировать результаты действий существ - жителей полных четырёх измерений; так и паразитам нет особого дела до людских технологий. Непосредственное столкновение различных категорий напоминает встречу с чудом, и таковым, собственно, является, так как чудо – всего лишь игра по чужим условиям. Жизненный цикл существа, с которым угораздило столкнуться Дмитрию, в основе своей несложен. Биологически оно базируется на виде homo sapiens, и несёт обычный для этого вида набор характеристик. Главное отличие: если это существо погибает, оно способно, воспользовавшись ближайшим носителем, отправить свою матрицу… э-э, грубо говоря, душу назад по временной координате. В известной точке матрица встречается со своим прошлым вариантом и воссоединяется с ним. Иначе – если ранняя и поздняя матрицы не встретятся позже точки рождения существа – оно гибнет и исчезает бесповоротно на всём отрезке своего существования. Такой вот защитный механизм… Плюс, разумеется, совершенная система мимикрии – они живут меж нами, ничем не выделяясь, - набор дополнительных полезных способностей и умение конструировать некоторые вспомогательные штуковины. По сути – механизмы, приборы, но работающие со временем, а потому основанные на иных, чем наши, принципах. Об одном таком приборе ещё будет речь… Уголёк обжигает тебе пальцы. Ты чертыхаешься, и Менора, чуть склонив голову набок, вопросительно на тебя смотрит: - Вопросы? - Наверное, позже, - вздыхаешь ты; ты уловила из её рассказа немного, но этого немногого хватает, чтобы собственные щёки вдруг полыхнули двумя ледышками. От коньяка чуть дрейфует объём бара, - Я хочу дослушать. Она кивает. Сосед слева дышит на стёкла очков, Генсек цедит свой чай. Сильма протягивает Меноре крошечную чашечку. У кого-то коротко пиликают часы. - …Спасибо. Дальше. Разумеется, вся эта информация – результат долгого анализа истории, сообщённой Дмитрием, и расследования, проведённого группой позже. История Дмитрия начинается с того момента, как его, переходящего дорогу, сбила жёлтая «тойота». Его только отбросило, а пытавшаяся отвернуть машина врезалась в стену. Далее начинаются результаты работы защитных механизмов существа, которое было за рулём. К слову, в деле его рабочая кодировка – «хроник»; оттуда и «Хроническая гибель». Дмитрий очнулся за рулём разбитой жёлтой «тойоты»… Ты, видимо, округляешь глаза, и Менора кивает: - Да, - и продолжает чуть нараспев, словно ритмической прозой. - …Той самой «тойоты», в теле водителя – хорошо одетой юной девицы; её глазами он увидел собственное неподвижное тело на дороге. По всей вероятности, в момент смерти хроник слегка «растягивает» миг настоящего времени (с этим эффектом мы тоже ранее встречались в деле «Сторож брату»); становится возможным лоцировать ближайшее подходящее существо и, как файл к файлу, подгрузить его матрицу сознания к своей. Все эти умения для них, должно быть, так же естественны, как для нас, скажем, сложный набор навыков жизни в городе. Реконструируя происшедшее, мы предполагаем, что слияние матриц необходимо для следующего: энергия хроника после «растягивания настоящего» и починки физического тела с его повторным «запуском» должна, скорее всего, быть на нуле. Матрица схлапывается, впадает в некую зародышевую кому, состояние спящего семени. Подгружённое сознание реципиента играет роль временного управляющего телом, - ведь тому ещё требуется дожить до встречи со своим более ранним сознанием… Вернусь к Дмитрию. Не успев толком ничего сообразить, он осматривает своё прежнее тело. Оно оказывается мёртвым. (Естественно – как мы, чтобы жить, используем физическую плоть животных и растений, так хроник использует энергетику и психику.) Какое-то время Дмитрий находится в шоке. Борясь с непривычной женской пластикой, он убегает куда глаза глядят. Успокоившись, обнаруживает себя в малознакомом переулке на краю города; и начинает соображать и осматриваться. Ему попалось красивое и молодое тело, дорого одетое и украшенное, плюс сумочка с косметичкой, сотовым и приличной суммой денег – хроники, видимо, предпочитают жить в своё удовольствие… Ах да, ещё он нашёл документы на ничего не значащее имя, и на шее – иконку-ладанку святой заступницы Екатерины… Пока Менора осторожно целует край чашечки, ты наблюдаешь. Боже мой, как они умеют слушать! Нескладный (почему-то кажется, что обманчиво нескладный) Карачун подался вперёд из полулежачего положения, словно забыв о девичьей ладони на своём плече; у Генсека улыбка сползла в бритую синеву щеки; даже парень в бейсболке стыдливо убрал полтораху «Стрельца» под стол – для него, должно быть, просто подвиг… А уж бармен справа от него, памятником самому себе застывший с начала рассказа, тебя чуть ли не пугает. Но пугаться некогда – Менора продолжает, а ты обещала слушать. - …Дмитрий попытался воспринять ситуацию философски. Первым делом – дождаться утра и начать со спокойными нервами разбираться в имеющихся данных. Хозяин квартиры, в которой он снимал комнату, вряд ли пустил бы незнакомую девушку, к тому же ключи и документы остались на прежнем, мужском теле. Поразмыслив, Дмитрий ловит машину, добирается до центральной гостиницы, где берёт одиночный номер и бутылку. Заканчивающееся действие адреналина и начинающееся – алкоголя быстро укладывают его в постель… - А почему в гостиницу? – неожиданно для самой себя спохватываешься ты, - В смысле, почему не по адресу в паспорте?.. Ой, простите, что перебила… Менора делает лёгкий жест, словно улыбается ладонью: - Он справедливо рассудил, что, если дома у девушки есть кто-то ещё, то поддержать адекватное общение будет очень и очень трудно. При неизвестном риске. - М-м… пожалуй. - Вопрос свидетельствует о том, что вам интересно? – лукаво щурится она. - Наверное, хотя не всё понятно… Я слушаю вас, продолжайте. Не поправилась, как Генсек, и сама назвала на «вы» - отмечаешь это автоматически. И понимаешь, что (руки за край стола, как за сумочку в толпе, дыхание мышки в ночном рейде) тебе – да, интересно. Может, всё же, зря – так мышек и… Но тут лапища Генсека догадывается, и секундным касанием стирает с плеча половину тревоги. Интерес остаётся. - …Было бы удивительно, если б Дмитрий спал спокойно. Взвинченные нервы будили его чуть не каждый час. Последний раз он дёрнулся оттого, что ладанка на шее ровно пульсирует мягким зеленоватым светом. Это длилось несколько жутких секунд, потом закончилось, было приписано последствиям алкоголизма в женском теле, после чего Дмитрий уснул; уже до утра. Он проснулся в том же теле. И в той же гостинице. Только тридцать лет назад – в тысяча девятьсот семьдесят пятом году. За окном стоял расцвет социализма – Дмитрий утверждает, что понял это, в основном, по отсутствию реклам и по стилистике одежды прохожих. Потом он, не слишком доверяя глазам, осмотрел номер. Невообразимая масса мелочей и календарь на стене подтверждали невероятное. Плюс к тому – понимаете ли, Ольга? – механизм переноса поддерживает уровень всей материальной оболочки в соответствии с эпохой остановки. То-есть, костюм от «Paola Frani» на спинке кровати стал джинсовым сарафаном из рук того ещё, живого Версаччи; вся наличность оказалась в неплохой сумочке производства Прибалтики и превратилась в старорублёвую, но тоже неплохую на то время сумму… Вместо сотового – горсть двушек в кошельке, и даже опустошённая бутыль «Столичной» была другой «Столичной» (Дмитрий не поленился разобрать реквизиты на этикетке). Кто бы на его месте не решил, что сошёл с ума: на этот раз окончательно? Он принял это, как данность, и пошёл прогуляться, даже не предполагая, что открывший на него охоту хроник уже запеленговал сигнал. Дмитрий шёл по улицам, вспоминая отрочество – в эти годы он был школьником… - А… - и Менора понимает с полуслога. - …Ну конечно! Разумеется, ему не раз приходила мысль найти в городе себя, в синей форме и пионерском галстуке… Впрочем, вы, Ольга, наверняка не застали это время. Хорошо ли, плохо ли; Дмитрий отказался от этой идеи. Он не смог нам объяснить – боялся ли, что иллюзия нарушится, или просто боялся. Он прошёл по центральным бульварам, словно по воспоминаниям, выпил разливного из бочек пива, купил настоящий «Казбек»… Не слишком задумываясь, как это смотрится в исполнении юной девицы в то время. В общем, идя от противного, размяк душой и расслабился. В сквере, что меж ТЮЗом и музучилищем, он сел перекурить на ту ещё, лебедем гнутую скамейку. И, спустя десяток минут, почуял неладное… Ты видишь (ты и раньше видела, но отразила лишь сейчас), что над столом словно протянуты невидимые струны. До сих пор их пересечение дрожало меж тобой и Менорой; сейчас же она ещё одним лёгким жестом (ассортимент этих жестов стилистически един) сдвигает фокус общего внимания чуть влево: - Карачун, слово тебе. Это «тебе» щекочет немотивированной ревностью. А чёрный, картинно-картонный силуэт Карачуна уже выныривает к столу, под лучи бра. Палочки с сухим кастаньетным звуком складываются и ныряют в рукав. Карачун издаёт смешок, похожий на фырканье. - Когда я услыхал, чем именно Димон почуял неладное, я заставил всех слазить в архив. Опасность, – а особенно опасность от существ… как их… третьей категории – прежде всего, ощущается в области тянь-чжу и дань-тянь. Это… примерно меж лопаток, и там, где у тебя, - его палец словно пронзает указываемое место, - центр матки. Димону сильно помогло бы знакомство с классическим цигун. Или, хотя бы, неклассическим Кастанедой. Менора? - Ты запугал нашу гостью страшными словами, но… Ольга, Карачун – наш консультант по восточным философским системам; не только восточным, и не только философским. И он оказался прав: как и у тех информантов, что ранее встречались с существами подобного типа, ощущения Дмитрия были сконцентрированы в… - Тянь-чжу и дань-тянь. Пора запомнить. Карачун уходит на тёмную периферию, под защиту моментально приклеившей к нему узкую ладонь Сильмы. Твой бессменный кавалер слева (пора, хотя бы для «спасибо», узнать и его имя!) уже намешал ту же кофейно-хеннесийскую композицию, и держит в пределах сантиметра от твоей ладони. Та берёшь, киваешь, ставишь – нет, дослушаем не кривыми и не поглядывающими на служебные помещения… А Менора вновь стягивает паутину на себя. - Дмитрий описал это, как страх, ощущаемый не психикой, а телом. Рука, схватившаяся за внутренности. Тычок в спину. Даже не будучи знаком с цигун и представлен Кастанеде, он начал шарить взглядом – ведь наши рефлексы тоже кое-чего стоят. Мимо по аллее, (а был час пик в проходном парке), текли прохожие. Один из них казался настолько близким и знакомым, что Дмитрий подпустил бы его вплотную. Хроник не просчитал мелочь, которая спасла Дмитрия – один из прохожих, обгоняя «знакомого», удивлённо заморгал и пару раз перевёл взгляд с одного на другого. Точнее, с одной на другую. К Дмитрию приближалась (и ей оставались считанные метры) его точная копия – девушка в джинсовом сарафане от Версаччи. Ты сглатываешь сухим горлом. Напоминаешь себе: это рассказ. Сглатываешь опять, кривишься, и тянешь к губам чашку… Сосед передозировал градусы – ты, всё же, видать, будешь пьяна. Но не скоро. Парень в бейсболке незаметно возводит большой палец комплиментом то ли твоей внешности, то ли спокойствию. Но ты дослушаешь, дослушаешь… - Он испугался, на этот раз и разумом тоже. Настолько, что не мог связно об этом рассказать. Все чудеса со временем были невероятны, сбивающи с ног, но это Дмитрий инстинктивно воспринял не как чудо, а как кошмар, даже не понимая сути происходящего. Кощей пришёл за своей иглой. Всё, что Дмитрий смог сделать – это вскочить со скамейки. На большее не было ни сил, ни шансов. На близком расстоянии хроник блокирует физическое сопротивление наводками в нервных цепях, но – и это важно! – только те действия, что связаны с ним напрямую, попытки убежать, или напасть, скажем. При всём при том прочие степени свободы остаются, на их подавление нерационально расходовать энергию. Звать на помощь Дмитрий не стал – это долго, да и не знал он, от кого и чего нужно его спасать. Сам он рассказывает что, охваченный смертным ужасом, захотел просто привлечь внимание, не для помощи – для того, что на миру… ну, вы поняли, Ольга. А крик встал колом в горле, и Дмитрий сделал единственное, пожалуй, что мог. Прохожий, что случайно спас его, отметив сходство девушек, находился в тот миг в двух шагах. То, что сделал Дмитрий, не воспринималось хроником ни как побег, ни как агрессия, и потому удалось. Он из последних сил бросился, почти рухнул на этого человека, вместе с ним покатился по гравию, успел обжечь окурком; ещё, кажется, и разбил кулаком нос. Его спаситель, понятное дело, заорал от боли и неожиданности, стал отбиваться; раздались возгласы прохожих и окрик случившегося неподалёку милиционера. В общем, суета. Ты не слишком отслеживаешь логику момента в её рассказе; ты откидываешься на спинку и закуриваешь. Менора вновь правильно понимает твой взгляд. Это начинает чуть ли не раздражать. Ощущения на границе между «ну хватит» и «дай руку». Она и вся её насквозь театральная компания, пожалуй, интереснее этого рассказа; но удастся ли что ещё узнать о компании – чёрт знает, а рассказ пока длится. - Лирическое отступление на основе нашего последующего анализа. Данному конкретному индивидууму третьей категории суета и связанная с ней огласка, вероятность раскрытия их существования – не опасна. Он мог прямо там, в возникшей буче подойти, забрать причитающееся и уйти – не забыв сорвать с шеи донора прибор-ладанку. Тогда матрица хроника «вознеслась» бы за руль «тойоты», и о происшедшем напоминали бы лишь два трупа: девушки в 1975-м и Дмитрия в 2005-м. Но те, кто создавал ладанку, заботились о выживании вида, а не индивидуума. Огласка, не навредившая раз, два, десять, сто раз – станет причиной охотничьего сезона на хроников в сто первый. Чудо в массовом исполнении – это уже дело на чьём-то столе. Поэтому ладанка святой Екатерины – полевая интегральная система, облегчающая и фокусирующая процесс погружения в прошлое и локацию матрицы – обладала ещё и встроенной опцией защиты от демаскировки. Если риск раскрытия становится выше определённого, система прерывает контакт, унося донора и матрицу для поиска точки встречи в более ранних слоях времени. Ладанка на шее Дмитрия полыхнула зелёным; и, настроенная на приблизительный шаг одного человеческого поколения, «провалила» его в тысяча девятьсот сорок шестой год. Менора переводит дух. Ты переводишь взгляд, впитывая уже адаптировавшимися глазами атмосферу. Компания ведёт себя как одно живое существо: бармен переглянулся с Генсеком, твой сосед вертит мельницу пальцами (он вообще, по ходу как и все они здесь, ловок на жесты); у Сильмы сквозь лиф сарафана подмигнул и пиликнул сотовый, и Карачун затыкает его точным касанием – животное, свернувшееся вкруг стола, словно потянулось. Тебе, сидящей где-то меж его лап, на секунду неуютно. Но через секунду голос – нежный ручеёк Меноры – и ты падаешь в реальность рассказа. - Я не буду затягивать доклад излишней художественностью, перейду к фактам. В хаосе послевоенного города хронику образца-1946 понадобилось больше времени на пеленг – он вышел на Дмитрия к исходу вторых суток, когда тот уже полдня сидел в НКВД по подозрению в шпионаже. Скорее всего, его спасало то, что хроник был неопытен – то ли редко умирал, то ли был, попросту, глуп. Видимо, бывает и такое. Дмитрий, почуя его приближение, сыграл попытку побега. Время было горячее; охрана, увидев за воротами точную копию той, кто должна быть в камере… Не знаю, как уж там выпутался хроник, а Дмитрий очнулся уже в 1918-м, когда город ждал войск Колчака… Здесь он использовал передышку, чтоб вплотную, ничего пока не соображая, но имея пару гипотез, заняться изучением ладанки. Хроник дал ему на это почти сутки. К концу их Дмитрий, накрытый охотником в дворничьем подвале, пережил секунды, за которые поседел на четверть. Зато, спасённый казачьим разъездом, начал кое-что понимать. В 1888-м году ему удалось целых три дня прятаться по окраинам и хуторам. Последний час он – босоногая девушка в пыльном платье с украденным у пьяного солдата штуцером – провёл на холме в центре покосного луга, полон решимости проверить, на каком расстоянии возможность агрессии коррелирует с прицельной дальностью старого «манлихера». И, когда с проезжающей вдали подводы соскочила и пошла в его сторону девушка в пыльном платье с босыми ногами – он начал метров с семисот. Представляете, Ольга, зрелище? Две девушки-близняшки; одна неторопливо идёт к другой, а та из положения лёжа укладывает в неё пулю за пулей. Дмитрий не был в курсе, что хронику на большом расстоянии нетрудно подправить траекторию настолько зависимой от внешних факторов вещи, как пуля. Чем ближе – тем труднее, и он утверждает, что зацепил охотнику бедро. Но метрах на тридцати кончились патроны, а пока Дмитрий в этом убеждался – заработал блокиратор сопротивления… Я не буду вас мучить и интриговать, Ольга. В безнадёжный миг Дмитрию удалось чуть ли не озарением активировать ладанку и убедить систему в том, что она уже на шее хроника… Ты ловишь воздух ртом, как шесть пиратов в старой песенке. Ты не замечаешь, что паутина внимательных взглядов теперь поймала в перекрестье именно тебя. Ты взводишь бровь, словно отражая лик сидящего напротив маленького бармена: - И?.. Кто-то – Сильма? (у кого, интересно, ещё тут может прорезаться контральто?) – шепчет «и всё». - Свет, - улыбается Менора, - Фары в глаза, звон и скрежет, прыжок в сторону. Исцарапанный, полуоглушённый Дмитрий и врезавшаяся в стену жёлтая «тойота» с трупом юной леди за рулём – она, бедняжка, сломала шею. Он отметил это, когда последним разумным действием перенапряжённого сознания сорвал с неё ладанку-иконку святой Екатерины. Дальше – он бежал, падал, потом полз. Всё. Извините за длинный рассказ… Она откидывается, наконец, на спинку; и, пока лентяйка в руках бармена заставляет медленно, одну за одной, зажигаться лампы, она также медленно разжимает кулак с чётками. - Будут вопросы? – ухмыляется рядом Генсек, и чай его искрится изумрудом. - Будут, - убеждённо говоришь ты, - Первый, самый важный: где здесь дабл? Возвращаясь, ты не торопишься. Коридор, ведущий в бар из служебной секции, через каждую пару метров завешан разнофигурными зеркалами. Ты замираешь возле одного – с волнистыми краями, тёмного, как обсидиан, без рамы – и пытаешься вникнуть. Примерить себя в круг сидящих, вспомнить, а куда ты, собственно, ехала… да просто, в конце концов, снять с хвостов резинки, растрясти уставшие волосы. Твой трассовый прикид достаточно оригинально сочетается с этой галереей зеркал. Решив, что снять меховую жилетку будет уместно и достаточно, ты возвращаешься. В фойе светло; бармен уже вновь несёт от стойки на этот раз целый поднос разнокалиберной тары, а в акустическом объёме, словно рыбки, плещутся голоса «Бони М». Оживлённо спорят через стол Карачун с Генсеком, и замолкают, взблеснув на тебя улыбками. «Ух ты!» - беззвучно прочитывается на лице парня в бейсболке, когда он видит твою, потускневшую за день дороги гриву (длиной тебе с Сильмой, конечно, не равняться, но вот пышностью…хм?..) А сосед слева (это уже, кажется, стало ником: Сосед-Слева) ещё и подаёт руку, привстав; за столом ты оказываешься вполне довольной. Ты даже успела придумать, что сказать. Но, собственно, сказать не успеваешь, так как из-за плеча осведомляются: - Вы, надеюсь, не вегетарианка? – это бармен. - Н-нет. А почему «надеюсь»? - Это из-за меня, - поясняет охотно Карачун, - Рантье замаялся держать специально для меня особый холодильник, так что я уже просто готовлю сам. - Рантье?.. - К вашим услугам, - склоняется седая голова, а руки, движением церемониймейстера, подающего атрибуты царской власти, творят на полированном дубе пред тобой маленькую симфонию чревоугодия, - Это я. Главное – проснуться, твердишь ты урок Алисы, но, прежде чем набить полный рот чего-то неминуемо французского с сыром и грибами, вечное шило в заднем кармане джинсов заставляет сказать таки то, что хотела сказать: - И… что? Вот вы собираетесь, придумываете такие вот вещи… Вещи, слов нет, потрясающие. И – проверяете на посторонних? Или это реклама чьей-то книги? - Ты ещё вспомни ролевые игры, толкинистов там, анимэшников, - хихикает Сильма и потягивается, как египетская храмовая кошка. - Тогда что же? Думаете, я сейчас так спокойно смогу есть, не узнав, – а для чего, собственно? - Проще сбежать, и думать, что это был глюк? – хитро щурится Карачун, - Понятно-понятненько… - Ну – баста, карапузики! – не выдерживает толстяк, чуть громче нужного хлопая крышкой компа, - Совсем заэтосамое девушку… Объясните уже, что к чему, черти! – эту, первую при тебе фразу он от стеснения запивает чуть не литром пива, и потом решается, - Кстати: Апгрэйд. Из-за этой штуки, в основном… Он трогает бук и замолкает – видимо, надолго. Ты и Менора синхронно вздыхаете. - Ну, я же предупредил сразу, - Генсек разводит руками, - Так примерно и относись; как к сюжету. Или ты готова поверить в путешествия во времени? Может, его стукнуть, думаешь ты, глядя в довольное, лысое и голубоглазое. Менора смеётся, будто мурлыкает. И обращается к тебе: - Извините, Ольга. Я просто не договорила. Моё всё относилось к истории Дмитрия. Чтобы сберечь человеку психику, весь пласт памяти об этом приключении мы заблокировали заново. Он был отправлен домой, твёрдо зная, что неделю провалялся с сотрясением мозга после встречи с «хаммером» Генсека. А мы остались размышлять, анализировать, строить и отметать теории… Нормальная, в общем, стадия работы по делу подобного уровня. И в конце концов, когда рабочая теория пришла в разумное соответствие с данными архива и экспериментов, остался только один вопрос, - Менора плавно поднимает ладонь от стола, а за её рукой… - Что нам делать вот с этим? Святая Екатерина подмигивает тебе с чуть покачивающейся на цепочке ладанки. Это, конечно, игра света люстр в лаковом покрытии, но тебе хочется, чтоб уверенность в таком объяснении была крепче. Сквозь лёгкий флер чуть плывущей реальности доносится голос; это уже Сильма, её бархатная, на грани хрипотцы (мужчины должны сгорать на месте), вкрадчивость: - Я попробую объяснить, если не возражаешь. Мы не смогли определить радиус работы этой висюлины. Это означает, что её нельзя просто убрать в шкаф – даже стоя в той же комнате человек, знающий формулу активации, рискует. И – шагом в тридцать лет – марш… То-есть, никто из нас не рискнёт хранить её у себя, или здесь, в ЦУМе. Отдать кому-то на улице? Формула активации настолько, в сущности, проста для человека (в отличие от хроника; здесь есть один секрет), что может быть инициирована случайно. Нужен такой человек, который никогда не пользуется даже близкими мыслеконструкциями. Подобные люди достаточно редки. Чтож! Раз требуется эвристический поиск, за дело взялась я… Она смолкает; Карачун прячет её ладонь в своей, а справа от тебя медвежьи-вежливо откашливается Генсек. - Гм! По ходу, за мной финал рассказа. Олюня, понимаешь – Сильма у нас, кроме всего разнообразного прочего, консультант по неофициальной мифологии… Ну, приметы, гадания, поверья – всё, что нарушает закон сохранения импульса. Знаешь, как вызывают трамвай, закуривая? Вот, всё в подобном роде. Если речь идёт о вызове конкретной случайности, бал правит Сильма… Ты уже поняла, к чему я, да? Она сказала, что сегодня утром на трассе меня стопнет человек; ему и стоит отдать ладанку… Вот теперь ты, кажется, напьёшься. Но рефлекс заедания стресса, заставивший тебя сунуть в рот полную вилку, играет плохую шутку: это вкусно. Насладиться своим потрясением не удаётся, ибо, слушая дальше, ты банальнейшим образом пихаешь в себя порцию за порцией дивного не пойми чего с грибами… - Ты тот самый человек, - планомерно дожимает Генсек, - который способен всю жизнь хранить и ни разу не использовать эту весёлую штуковину. Зная тебя уже, - он мельком глядит на оформленные – конечно! – под зеркало стенные часы, - уже пятьдесят семь минут, я начинаю в это верить. Кстати, это я внёс условие, чтобы ладанку тебе, скажем, не подкинули, а отдали с объяснением сути дела. Итак… Пойми; постарайся понять. Неважно, рассказали тебе быль или сказку. Дело должно быть закончено. - Вы… специально? Придумываете это, чтобы пугать людей? – краем глаза ты отслеживаешь, как Менора неторопливо встаёт и направляется в обход стола; неужто, к тебе? Вилка слабеет в руке. - Да нет – крокодилов, - роняет Карачун. (Менора, словно во сне плавно, приближается вплотную, глаза в глаза. Это не оборот – её горько-шоколадная радужка заслоняет мизансцену, пока руки (они пахнут, как цианид, миндалём) надевают цепочку с иконой; ты стынешь столбом). - …Анекдот был хороший, - продолжает Карачун, - про крокодилов. Стоит мужик у речки, бьёт кувалдой по воде. С маху. Ему – ты зачем? Крокодилов пугаю! Так их тут, вроде, сроду не было?.. - Ну да, - твой взгляд, как силком, жестом ловит Генсек, - Значит, хорошо пугаю. Он прав, Оль. Мы пугаем крокодилов. Верить в них при этом не обязательно. Раз не веришь - стало быть, хорошо пугаем. Я, скажем, хроника и в глаза не видел, и есть они или нет – не знаю. Но если есть, мы не зря махали кувалдой. А если нет – мы хорошо потренировались. Улавливаешь? Представь это себе как превентивную меру. Носи ладанку; она, как бы там ни было, просто тебе идёт. Ты скашиваешь взгляд. Ну… может, и идёт. Вещица вполне стильная, под старину. Краем глаза ловишь движение Апгрэйда – он поднимает руку, и из неё вдруг бьёт вспышка… Такое ощущение, что дубль два. Сквозь шум крови в ушах чуешь бережные ладони. Ты упала со стула? Ах, просто вскочила, взвизгнула и зажмурилась. - Блин, прости, сестрёнка!.. – это балбесина Апгрэйд; он, словно кающийся мытарь, колотит себя в грудь. Видя, что ты ожила, протягивает тебе цифровой «Олимп», - Прости, а? Сфоткать хотел, ей-богу не пугать!.. На экранчике – твоя перепуганная до полного не могу мордашка. Всё. Предел. - Господа, всё, - объявляешь ты, и нагибаешься за рюкзаком, - Громадное вам спасибо за угощение… и развлечение. Мне пора. Вы все сумасшедшие, я вам не верю, было здорово. Генсек? - Естессно, - он со вздохом встаёт, допивает чай, кидает в рот «житанину», - Такси у порога, мисс. - Подожди секундочку, - просит вдруг Сильма. Она встаёт и подходит, оказываясь ниже тебя на полголовы. Глаза жёлто-зелёные и пьянящие; концы волос путаются в «камелотах». - Совсем-совсем не веришь? – говорит она, чуть не плача, - Тогда и я тебе подарок подарю, к менориному в нагрузку. Сюр-приз. Глядя, как девушка лезет в бисерную сумочку, ты ждёшь чего угодно… От фенечки до «узи». Но она достаёт серую пластмассовую коробочку – в таких продают часы или кольца. Тянет тебе. - Это что? – ты не спешишь брать «сюр-приз». Чёрт знает, почему, но Сильма пугает тебя, пожалуй, больше других. - А, было дело… дело «Рождественская судьба». Городская мифология, страшилки – Успенского читала? Красная рука, зелёные пальцы… Бери, не бойся. Ты берёшь (возьми с полки пирожок!); и едва не визжишь вновь: там кто-то шуршит! - Что это?! - Ну, естественно, шуршунчик! – жмёт плечами она, - Откроешь? Кажется, это единственный способ прекратить бояться. Ты тихонько – ты не любишь крупных тараканов или, там, жуков, - приоткрываешь… Смутная тень видится в тот миг, что коробочка щерится щёлкой. Ты прихлопываешь крышку. Капля пота щекочет висок. Ты не знаешь, видела ли ты и вправду что-нибудь; но если видела, то это был шуршунчик. Ты никогда этого не узнаешь – потому что никогда больше не рискнёшь поднять крышку. Сосед-Слева протягивает тебе резиновое колечко. Ты, надевая его на коробочку, не забываешь спросить: - (Сэнкс!)… кстати, а как зовут вас? Ей-богу, мучилась этим вопросом всё время. - О, - смеётся он, - Я здесь по специальности литератора, знаешь ли… - Тогда что-то красивое… романтичное?.. - Не совсем, - он улыбается всем смугловатым веснушчатым лицом, - Зови меня Борзописец… М-да. Кладя коробочку в карман, ты киваешь Сильме: - Спасибо. Постараюсь отдарить, если увидимся. Она посылает воздушный чмок. В коробочке снова шуршание. Вот, чёрт. Тебя никто не провожает. Всю дорогу до места, куда тебе уже расхотелось, Генсек молчит, а ты пытаешься вспомнить, но не рискуешь спросить: правда ли, что в фойе, кроме вашей компании, сидел ещё один человек – в самом углу, за колонной, в тени фикуса? Прощаясь, Генсек даёт тебе визитку. Очень надо. ГЛАВА II Оля шутки - …Какой же это бес? Это мой друг, - ответил студент, - Я побывал у него и немного выпил. * * * - Твоим мужем будет Ши Чун. - Где же он? - Завтра упадёт в воду… * * * …Выпустили из клетки и его, дали в руки нож и направили на врага… * * * Два дня ты, как килька в маринаде, выдерживаешься в безделье и превеликой тоске. И не выдерживаешь на третий. Или это шуршание в коробочке сработало шпорой, разбудив на рассвете в объятии совершенно необязательных, как оказалось, рук, - а их обладатель не удержал и не убедил в обязательности. К тому же, тебе приснился Рантье, играющий на белом рояле. Не слишком успокоительный сон. Накал эстетизма выше нормы. В общем, за трубку автомата ты берёшься уже вполне уверенной рукой – другой теребишь ладанку. Генсек отвечает с полгудка. Ты, неожиданно для себя, моментально бросаешь трубку. Правда, неожиданно. Пылая щеками, стоишь, «пальцем трёшь штукатурку»; радуешься, что это автомат, и перезвонить он не сможет. Городок шумит вокруг, крики детей водоворотом завинчиваются в ушах. Телефон под твоим прижатым лбом надсадно жужжит. Жужжит?! Ты смотрела американские боевики. Там можно позвонить на автомат. И… - …Алло?.. - …Да мать твою!.. – летит из трубки под визг тормозов, - Нет, я не тебе, Олюнь, тут кизил один лишнего «мериноса» валит… Прости за контаминацию; ты сегодня подъедешь? Коньяк, с подачи Рантье, за мной. Ты говоришь «Ну…» так, что понятно даже по телефону и даже ему. - Твою-ю!.. – связь гаснет, сутолока звуков прекрасно оправдывает прерывание; судя по всему, Генсек участвует в аварии века, и рассусоливать ему некогда. Удачи. И что – правда, поедешь? Умная девочка, ты догадалась стрельнуть деньжат на дорогу. Бессовестно, но шикарно. И всю эту дорогу в маршрутке тебе ничуть не стыдно. И вот за это – стыдно, всего-то двухступенчатая рефлексия, но она мешает сосредоточиться; ты не можешь вспомнить своротку. Ты встаёшь на обочину трассы, – а солнце к этому мигу уже хватается тебя раздевать, начиная с ветровки, - встаёшь и пытаешься угадать, попала ли хоть приблизительно. Не угадываешь. Или не попала. Попадающая зато в разряд тех, на ком возят воду, садишься на тракторную покрышку, куришь, слушаешь возню шуршунчика. Возится; шуршит. Посвистывает мимо трасса. Лениво, как лениво пока солнце. Заблудившаяся во времени крапивница чуть не садится на ухо. Как ни странно, её хватает для того, чтоб настроение… не то, чтоб приподнялось, но начало подпрыгивать, словно на костыле; настроение-калека. Это, вероятно, и генерит странную улыбку, чересчур фотоэффектную. Трое местных парняг – вида предельно гоповского – какое-то время, выйдя из лесочка, крутят башками, ослеплённые. И подходят общаться. К концу первого же раунда (минут в десять) ты устаёшь. Если они не срисуются, второй раунд будет невербальным. Вокруг так красиво и по-весеннему тихо, а ты, назло этим янменам, не хочешь. Ни пива, ни в гости. Ни… а вот за ладанку руками – это зря!.. Очень зря. Тебя пробирает морозцем по тому экватору тела, что у рыб, кажется, зовётся боковой линией. Ощущение почти эротическое. Морды парней отчётливо бледнеют. На фоне весенней зелени смотрится офигительно, как в том анекдоте. Пока восхищаешься тем, как ты, оказывается, крута, тебе на плечо словно падает хобот слона. Тяжко и нежно. Ну да, «хаммер» почти бесшумен. Генсек отпускает твоё плечо и неспешно лезет за отворот пиджака. Улыбаясь. От его улыбки день, конечно, светлей, а вот парней, словно бактерий из-под ободка, смывает с горизонта. Генсек взрывает «житанину». Блин. Даже ты ждала чего-то типа «магнума». - Рад тебя видеть, - чётко артикулирует он в обход сиги, - Sit down in the car, please… Его английский под стать костюму. В наших школах забраковали бы на раз. Это английский системы спиричуэлс, американское койнэ предместий. Даже твоих трёх курсов хватает, чтоб это просечь. Ты словно выхватила на слух фразу из непереводного фильма с Вупи Голдберг. Ты не сразу осознаёшь, что висишь у Генсека на шее. Когда осознаёшь, висишь ещё пару секунд – уютно! – и слазишь. Становишься скучной и чопорной, как он сам: - Я вовремя? - А я? Хоровое «да». В салоне слоняется Элвис – от стены к стене, от люка до коврика. И пахнет табаком, реальным, кофейно-какао-вкусным. Под твоим измученным позвоночником ползёт спинка кресла - Генсек нажал кнопку. В этой машине можно жить, вероятно. …А ты опять ничего не запомнила; Генсек будит тебя у ворот «На Ремонте». Там тот же самый Элвис – они ловят одну волну сегодня – плюс Сильма, Борзописец, Рантье и Апгрэйд; мило пьют кофе и говорят глупости. Ты с суеверным страхом косишься на угловой столик за фикусом. Рогов и копыт у того, кто там сидит, нет. Есть мятая, псевдобелая байковая рубаха, брюки и реденькие седоватые пряди на затылке. А большего ты не видишь – этот хрестоматийный вариант провинциального среднерусского алкаша лежит за столом, хрестоматийно ткнувшись в сгиб локтя. Умиротворённая фигура настолько не вяжется с компашкой, куда ты прямо сейчас под комплименты (overkill Борзописца) и оценивающий наклон головы Сильмы (sic!) вливаешься, что ты почти сразу о нём и забываешь. К лучшему. Генсек тянет свой «житан». Плавали, знаем – вещь страшная. Тебе уютно настолько, что аж так же страшно. Рантье замечает тебя спустя пяток минут возни за стойкой – и, заметив, берёт под профессиональную опеку. Лобстер; филе. Сыр из дичи. Ркацители. И снова здравствуйте. - Извините, - шепчешь ты ему на ухо доверчиво и тихо, - Тётенька не буйвол…Но всё так вкусно, что… Рантье ломает ледяное «чего изволите» лица в шугу ледохода. А спустя какое-то, исполненное блаженства, время тебя берут за локоток. О боже. Апгрэйд хочет танцевать. Элвис, конечно, не обидится, но… Но напротив Апгрэйда гибко поднимается Борзописец (взбугрились вдруг – откуда у литераторов? – плечи, угол губы сказал своё «хм» твоему вейнингерскому «ж»). Так; неужто, из-за тебя сейчас впервые в жизни подерутся? Причём, кто?! Спасает музыка. Она просто смеётся, смеётся так, что и Апгрэйд, и Борзописец блекнут и меркнут, поджимают губы, усмехаются и никнут (нишкнут). Стоят и тихо прутся, гады. Чёрт. Это не музыка. Это хохочет Сильма. Сегодня она в костюме Мэри Поппинс, что на ней смотрится откровенней комбидресса. Она без лишней суеты, хоть и вдруг, скользит к тебе и, ухватив за безымянный палец, уводит к высоким табуретам у стойки. От всех. - Wow! – (о нет, как и у Генсека, это не русифицированное «вау») – Плюнь ты на них, им и так тошно, - её рука скользит, словно средоточие щекотки, вдоль твоих позвонков. И застывает там, где ты готова её (убить/поцеловать? актуальное подчеркнуть) – Это то, что я думаю? Это то. Шуршунчик в твоём заднем кармане. Он, кстати, оживает и выдаёт серию. Сильма расцветает. Ей, чёрт побери, идёт! - Пришло время, - шепчет она на ухо, - поговорить, - если она ещё пошепчет так, разговор будет забавным. Но она залазит на табурет и приникает к соломинке одного из бокалов. Их много, целое разноцветье. - Поговорить о чём? – ты перекладываешь громко негодующего шуршунчика в нагрудный карман, залазишь на стул рядом, и выбираешь коктейль, сквозь который интереснее всего смотреть на Сильму – бледно-ирисовый, - О том, почему всем тошно? Ну, нельзя же столько пить и курить! Вы отсюда, вообще, выходите? А, вижу - Менора, умная девочка, гуляет. А Карачун? Твоего носа аккуратно касается ноготь оттенка «кармин». Глазки Сильмы сужаются, и ты начинаешь осознавать значение слова «отнюдь». - Солнышко, - проникновенно шепчет она, - ты не представляешь, как Карачун сейчас занят. Она с грацией утопающего вновь хватается за соломинку, а к тебе возвращается дыхание. Ты утыкаешься взглядом в длинный ряд полной и пустой посуды на стене за стойкой. Кроме посуды там вновь зеркала, а меж ними – различные, как это обычно в барах, финтифлюшки и сувенирчики. Рядом с твоим невесть с чего насупленным отражением, к примеру, слева – небольшая кукла-марионетка, а справа - фигурка не то волка, не то собаки, похожая на нэцкэ. Разглядеть точнее ты не успеваешь. - Хорошо, что ты приехала, - роняет вдруг Сильма, - Если честно, мы боялись. Что не решишься. - Я всё ещё не понимаю, какого я это фига, - мотаешь ты головой, - Что-то из Экзюпери… Как ни странно, она понимает: - «Там, откуда они едут, было хуже?» - Примерно. Раз уж это всё ещё здесь, - ты вытягиваешь ладанку из-за ворота. Сильма снова впадает в свой прищур – дразнящий и пронзительный. Когда-то ты любила игру – ассоциировать знакомых с животными. Так вот, Сильма – единорог. Если б единороги, конечно, умели грязно ругаться, бить в спину и курить шалу. Но это такой специальный единорог. Тебя не оставляет ощущение, что, если она тебя когда-нибудь как-нибудь предаст – это будет естественно и не обидно. Ты улыбаешься и чокаешься с ней соломинками… У входа происходит что-то, привлекающее внимание. Ага; у нас гости. Сильма уже павой плывёт к снимающему мотошлем Карачуну, а пришедший с ним гость мается в чисто брателловских объятиях Апгрэйда. Мается недолго – он гибок и высок, он хлопает Апгрэйда в плечо и по освободившемуся пути добирается до рукопожатий остальных. Тебя подводит к столу Генсек. - Это Оля. Это… - Гоша, - говорит гость. Хорошо, если ему есть восемнадцать. Когда он садится за стол и впивается в кружку подставленного Апгрэйдом пива, курчавые волосы на его затылке вызывают желание запустить туда пятерню. И дёрнуть. Генсек усаживает тебя меж собой и Карачуном. Наливает, подаёт, прикуривает. Гость – уже, впрочем, Гоша – черноглазо и задорно улыбается тебе из-под зипповой вспышки. И, так как он сидит точно напротив, уклониться тебе некуда. Команда вновь слипается в подобие Уробороса. Ты меж его пастью и… хвостом. А Гоша смахивает на выбитый позвонок; он хохочет над линейными шутками Апгрэйда, чокается с Борзописцем, хлопает ладонями с Карачуном. Генсек для порядка срезает его взглядом – пардон! – пытается срезать. С таким щенячьим непробиваемым гедонизмом данный номер не пройдёт. И не проходит. Отражается, как от их любимых зеркал, и Генсек сам начинает рассказывать что-то весёлое; правда, с летальным исходом и про какую-то неизвестную войну. После его рассказа секунд тридцать висит неуклюжее, заполненное попытками кого прикурить, кого высморкаться, молчание. Гоша его нарушает. - Кар, так мы договорились на завтра? Карачун, хмыкнув, оглядывает его от кроссовок до гавайки. Хмыкает вновь. - Договорились; но если я тебе Кар, то ты – Гав. Они ещё какое-то время благодушно пикируются, а ты прикидываешь – да, он прав насчёт «гава». Гоша невероятно похож на весёлого щенка-дворянина. А Карачун – на коршуна, сытого и доброго, но… Кто ж тогда Генсек? Для выяснения этого вопроса ты начинаешь издалека: - Извини… Он поворачивается вместе со стулом. - Не раскроешь один секрет? Морда Генсека расплывается в улыбу донельзя чеширскую. Он из тех, кто бросится к тайне, а не пирожку, и другому в протянутую руку положит никак не пирожок. - Секрет? - Ну да. Кого это вы прячете в углу? - В углу? - Ну, вон там, за фикусом, - если он сейчас переспросит «за фикусом»… - За фикусом? Он поспешным жестом страхуется от твоего. - Ах, этого, - говорит с облегчением, - Так это Почутьчуть, - и видя, что ты ждёшь и руку не опускаешь, поясняет, - Ну, было дело… - Ещё одно из ваших? - А-а как же… Он окутывается житановой синевой и становится похож на престарелого морского волка. Или охотника на привале. - Это ещё на заре истории ЦУМа. В смысле, этого мотеля. Как ты, верно, угадала, на ремонте он всегда. - Догадывалась. - И посетителей здесь не бывает. А в то время, к тому же, только начинал раскрутку мой банк, и чисто социальных проблем было море и маленький лиманчик… Ах вот как. Мой банк. Ей-богу, тоже догадывалась. «Хаммеры» с потолка не берутся. И отели, тем более - бутафорские. - Я не слишком боялся организованной преступности, но не учёл специфики региона. Знаешь ли, после Уолл-стрит привыкаешь к тому, что она действительно организована… Уолл-стрит, мать его. Оттуда, видимо, этот невероятный английский. Ты словно влипаешь в суперсюжеты всех западных боевиков сразу. - …Мы сидели здесь и чего-то отмечали. Побей меня бог, если вспомню, чего. Чей-то бёсдник , вероятно. Борзописца и Сильмы ещё в команде не было… Ну, не важно. Важно то, что этот гибрид чмо и мачо неожиданно вошёл, постоял-покачался и причалил к стойке. Ну, а Рантье… Но здесь нужно знать Рантье. Он самый старший в группе, мой первый напарник. Дело, которое нас свело, проехалось по нему так, что… В общем, удивить его – артель напрасный труд. К тому же, он действительно был барменом и поваром; раньше, до нас. И, когда Карачун уже хотел перенаправить алкаша назад на улицу, Рантье его остановил. Генсек прерывается на пару затяжек, а ты успеваешь бросить взор на Рантье; тот полуприкрыл глаза и выстукивает что-то по краю стола. - Рантье прошёл за стойку и честь по чести обслужил посетителя. Когда у того, по испитии стакана водки, не оказалось денег, Рантье сказал: «За счёт заведения. И извините – мы закрыты». Тот с чувством кивнул и вышел; стакан был тем самым, что требовалось ему для выживания. А спустя два часа он зашёл вновь. Генсек, вспомнив какую-то деталь, коротко хмыкает. - Мы к тому времени тоже были под мухой це-це – кроме Карачуна, понятно, - и он не сразу донёс до нас мысль, с которой прибежал. Его, типичного местно-хуторского хмыря, поймали на своротке братки в двух тачках. Он описал их, и я их узнал. Они расспрашивали его о мотеле. Кто, сколько, в каком состоянии… Отпустили, как я понимаю, чудом. Он догадался сыграть фазу полных четверенек, и браткам показался настолько безопасным, что они не дождались его уползновения и начали вставлять обоймы. А он отполз за кусты и бросился бегом. Сюда. Ты пытаешься рассмотреть силуэт спящего в углу. Отсюда не видно. - И что? - Мы с Карачуном успели наперевстречь, - лаконично говорит он и, спустя минуту молчания (минута буйства твоего воображения, если учесть упоминание Рантье о прошедшей во французском иностранном легионе юности Генсека), добавляет, - Потом я взялся за телефон, и борьба, перейдя в экономическую фазу, завершилась победой добра над разумом… Ну, а когда все вздохнули и натянуто рассмеялись – обнаружили, что наш спаситель, покачиваясь, уходит. И всем стало стыдно. Его догнали, привели и торжественно предложили бессрочное и бесплатное обслуживание. Знаешь, что он сказал? Ты ухмыляешься. Кажется, ты, что называется, поймала волну – волну стилистики и атмосферы этого места и этой компании. Ты хитро смотришь на Генсека: - Он сказал: «Ну, разве что, по чуть-чуть…» Генсек молча одобрительно сверлит тебя небесно-голубым взором. - Ну-ну, растёшь… Да, с тех пор он чуть не каждый день методично пьёт за тем столиком, и в тех редчайших случаях, когда к нему обращаются – его зовут Почутьчуть. Можно сказать, кто-то вроде домашнего духа-хранителя. - От латинского «spirit», – риторически замечаешь ты, - Ну, спасибо за рассказ. Век живи… Потом разворачиваешься к народу. Там уже в разгаре сцена прощания – мальчик Гоша примеряет карачунский шлем. Голос его звучит глухо, как из-под забрала. - Ладно, не слетит. Общий привет, люди; Оля, привет особый! Он жестом спэйсмена вскидывает руку, и спустя минуту смазанный гул явно не слабого «японца» сигналит о его отъезде. Лентяйкой центряка завладевает Борзописец. Шуршание несущей частоты FM-каналов проваливается в бархатную глушь хай-энд-студийной записи. И первые же такты растягивают углы твоего рта чуть кверху: это жаровский «Oxygen». Это хорошо и надолго. Генсека ты раскусишь позже, а вот Борзописец… он – кот. Независимый, капризный, аристократичный… и царапучий, если ты не растеряла остатки интуиции. И, как все они здесь, нереальный, не хуже привидения. Вот особенно сейчас: его полупенсне в золотой оправе пошарило над столом, а пальцы левой – классически жёлтые пальцы курильщика со стажем – пощёлкали впустую; на столе сигарет нет, свои, видать, кончились, а просить вломы. Вокруг течёт малопонятная беседа и Борзописец, не желая её нарушать, в десяток отточенных жестов составляет из четырёх басиков эрзац-сигу, здорово смахивающую на маленький гибэдэдэшный жезл. Ты готова поклясться, что так же спокойно он свернул бы «козью ногу» на приёме в Версале. Пока ты развлекаешься ассоциациями, на столе священнодействует Апгрэйд. Кроме ноутбука на этот раз он приволок целый ворох каких-то прибамбасов, которые живописно размещает в центре. Его технофильские манипуляции под Жан-Мишеля производят впечатление эпизода из «Матрицы». Какое-то время ты щуришься в приветливо подмигивающий глазок, потом соображаешь – это же он-лайновая камера с микрофоном! Коробок рядом – по всей видимости, малоформатный гибрид принтера со сканером, а назначение вон той загогулистой фиганды с ярко выраженным набалдямсом и тремя впуклиями – загадка. Апгрэйд, впрочем, перехватывает твой пытливый взор и хохочет; хохочет обидно. Вернувшийся к столу Карачун встаёт руки в боки: - …Ибо сказано, дружок: не стебитесь и не стебимы будете. Конь ретивый, что ты? Шутки над гостями у нас караются. Быстро и эффективно. В темпе объясни девушке, чем это ты замусорил обеденный стол. Апгрэйд редуцирует улыбку до состояния тени. Склоняет светлолохматую голову чуть набок, пальцы его гладят клаву компа; ахнуть ты не успеваешь. Успеваешь подумать, что – к чёрту, никакой он не хомячок! Балбесина, он же… Карачун, охнув, хватается за глаз, словно ему влепили из скобача. Разгибается, делает зверское лицо; хватается за второй. В этот раз ты улавливаешь, откуда плеснула рубиновая строчка – в другой, опущенной руке Апгрэйда прицельно работает лазерная указка. - В расчете. Баш на баш, - роняет он, когда Карачун разгибается вновь. А ты полувслух дооформляешь ассоциацию: хамелеон. Мухи оценили бы. Карачун оценил – точнее, знал и раньше. Они ржут уже хором. - Прости, Оль, - лапищи Карачуна ласковы, как… не знаешь что (у тебя не было брата), - Ты не напряглась, надеюсь? Ты не напряглась. Ты благодарна за это представление, ибо хуже было бы как-нибудь позже, лично, на месте мухи… Не слишком обращая внимания на ваш тройственный союз, за стол вписываются остальные. …Генсек мановением руки – посредством Борзописца – гасит музыку вдвое. Настроение твоё смещается октавой ниже, но в режим вибрато. Наивная надежда, что сегодня здесь, в отличие от предыдущей, игривая дружеская посиделка с болтологией… Заюшки, будучи приличными заюшками, сказали «фигушки». Рантье вставляет в угол рта сигарету с аккуратностью корабельного заряжающего. Ты расстёгиваешь верхние пуговки рубашки (в процессе тихонько показываешь кулак явно увлечённому этим процессом штатному литератору), отслеживаешь внезапную тишь да гладь в кармане с шуршунчиком. Что-то будет? Ты слишком громко думаешь, и Генсеку приходится пояснить. Уронить в пространство: - Группа приносит извинения гостье. Я в данном случае – официальный спикер, и предупреждаю, как в тот раз: ты вольна уйти. Мы рады тебя видеть. Тебя предстоящая сессия, возможно, заинтересует. Но. Присутствовать ты не обязана. Боишься – скажи. Угу? Боишься. Говоришь: - Угу. Стоило, то-есть, переться сюда за шестьдесят кэ-мэ, чтоб мило поулыбаться. Всем своим видом Генсек выражает, что стоило. - Я поулыбалась. Теперь можно послушать? - Нет, - отрезает он, - Просто послушать – уж извини. Но поучаствовать в сессии ты вправе. Введя тебя в круг внимания ЦУМа, мы знали, чем рискуем. - И чем же? – начинаешь закипать ты. - Тобой. - …Внимание! – говорит Апгрэйд, и говорит так, что всё лишнее слетает рисовой шелухой, - Коннект с Менорой. Приветик, как видишь нас? Он ориентирует бук так, чтобы улыбка и взмах Меноры достались всем. Изображение чёткое; за ней видна книжная полка и краешек неизменного зеркала. - Вижу хорошо, но мелко. Всё готово? Господи, Оля? Приятный сюрприз. - Рада тебя видеть. Заглянула вот на огонёк… Генсек делает нетерпеливый жест. - Поздоровкались? Ну так с богом. Умоляю вас, господа товарищи, не расплываться. Менора, что дал МБА? - Абонемент, кроме монографии Профессора и вальеховского портфолио, ничем существенным не богат, Сильма не ошиблась. Сильма встряхивает косой а-ля Крофт, и Менора на экране разводит руками. Что-то сквозь зубы шипит Карачун. - Скидай, - говорит Генсек, - Нынче всё в кассу. Сегодня он докопался насчёт меча и тренировок, так что… - Ясно, время дорого. Отправляю, - Менора творит что-то в мёртвой зоне, сухо щёлкают клавиши, - Апгрэйд, кстати – прочесал инет? - С классическим нашим результатом. - А… дошло. Ну, стало быть, как всегда, придётся думать головой… - …Что неприятно, - заканчивает за неё Рантье, - Видимо, нужно, чтоб кто-то произнёс это слово – «дракон». Ладно, я произнёс. Генсек глядит на Рантье с глубокой благодарностью. Потом обводит взглядом всех. Со вздохом упирает ладони в столешницу; искры звёздного льда начинают обживать твой позвоночник, едва ты встречаешь этот взгляд. - Чтож, - произносит, наконец, делец с Уолл-стрит, - Значит, дракон… И что же мы знаем о драконах? Не слишком много, думаешь ты. А они о нас? - Догадываюсь, - при этих словах Рантье чуть ухмыляется, - Догадываюсь, что специалистов-драконологов типа Трурля и Клапауция у нас под рукой нет. Обойдёмся специалистами других областей. Как я понимаю, область традиционной мифологии имеет вполне понятный приоритет. Менора откашливается. - Феномен легко поддаётся классификации. Признаком дифференцирования я выбрала экологическую нишу, как основной инструмент формирования видовых особенностей. Этот же признак хорошо коррелирует с регионом мифологической генерации. Всем понятно, надеюсь, что китайские драконы отличаются от, допустим, кельтских целым рядом признаков – как внешних, так и поведенческих. - Основную типологию, солнышко, - просит Борзописец. - В текстах, могущих считаться первоисточниками, превалирует классический бинер… - не сразу, но Менора чувствует, чей именно взгляд её остановил. Твой. А может, скрип твоих нейронов, - Прости, Оля, постараюсь по-русски. Бинер – короче, классификация по двум направлениям. Первое – драконы, близкие к змеям: длинные, извилистые, бескрылые, мудрые, чаще добрые или безразличные к добру и злу, и живущие в небе и море. Второе – драконы типа кошмарных получерепах, зверино-злобные, явно хтонического генезиса… э-э, порождения земных глубин, жители болот и оврагов. Из этих двух типов есть исключения, но они несущественны. - Вопросик, - гнусит Апгрэйд тоном нудного пятиклассника, - Какие из них пыхают?.. Да ну тебя, блин! – огрызается он на хихиканье Сильмы, - Огнём, в смысле. Менора? - Никакие. Апгрэйд таким поворотом, кажется, озадачен. Ты, кстати, тоже. - Я пока веду речь о самых ранних источниках. А испускают пламя (причём, вначале упоминался яд, затем ядовитое дыхание, в поздних вариантах ставшее огненным), - так вот, это уже усреднённые фэнтэзюшные волшебные драконы средневековья. Доберёмся и до них… - Подожди, - морщишь ты лоб, - А те, ранние – они не волшебные? Менора улыбается с экрана, и твоя неловкость уходит, словно дым. - Нет, - говорит она, - Они просто древние и причудливые животные, вроде динозавров. - И летают без крыльев? Неволшебные? - Менора права, - спокойно вставляет Карачун; ты невольно окидываешь его взглядом, - По крайней мере, что касается драконов Востока, у меня та же информация – они не летают, они плавают в небе, потому что состоят из той же субстанции. - Совершенно верно. Сверхъестественное в них связано пока лишь с обладанием волшебными предметами… - И всё? – ты даже вздрагиваешь; каждый раз вступление бархатного баритона Рантье слишком неожиданно. - Я что-то упустила? - На мой взгляд, довольно важную вещь. Рантье повторяет фокус с длинной сигаретой (кстати, ты всё же разглядела в этот раз марку: это «кэмэл-сотка», снятый с производства раритет, редкий, как дракон). Борзописец очень непонятно глядит на то, как Менора ожидает продолжения. - Вспомни, детка – даже те, реликтовые драконы умели оборачиваться человеком. Менора благодарит его поклоном. - Я приберегала это под занавес, но вы явно испорчены Сапковским и Шварцем… Верно, умели. Ещё вернее – кроме всего прочего, человеком. На мой взгляд, это не волшебство, а мимикрия. - Не будем путаться в терминах, господа! – вскидывает ладонь Генсек, - Итак, данную способность приняли к сведению. Кстати, как она видоизменяется в поздних текстах? - Редуцируется. - Э-э?.. - Узус метаформ снижается до одной-двух, сам процесс превращения часто неполон: дракон-человек выделяется то чешуёй, то глазами, то чем-нибудь ещё. Налицо вырождение способности. Борзописец пытается втолковать что-то вполголоса лицу на экране, и Апгрэйду приходится чуть не насильно развернуть его к камере. Меж тем, твой вздох обращает на тебя внимание остальных. - Да, солнце? – осведомляется Карачун. - Узус метаформ… Я так теперь ругаться буду, можно? Мне понравилось. Только, может, кто объяснит, при чём сегодня драконы? Вот теперь уж к тебе поворачиваются и те, кто был отвлечён. Шесть пар глаз, каждой из которых и так хватило бы всякому, скрещиваются на твоей персоне. Персона неожиданно и густо краснеет. - …Она ещё маленькая, ничего, - доверительно извиняется за тебя Карачун; а лысый буржуй с Уолл-стрит кивает, будто так и надо, - Зато смотри, как здорово краснеет… Даже волосы, кажись. - Идиот, это тушь! – вспыхиваешь ты ещё ярче, - И вообще… - …Что же насчёт драконов (ох, люблю это «и вообще»!) – продолжает он, - то им не повезло. Они попали в сферу нашего внимания. Не нарочно, мы шли по другому следу; но теперь нам позарез нужно знать о них как можно больше… А что ты знаешь о драконах? - Узус метаформ! – мстительно огрызаешься ты, бросая уничижительный взгляд в ответ на восхищённый апгрэйдов, - Где вы их нашли, драконов? Генсек разводит руками: - В том-то и вилы, Олюнь, что не нашли. А один знакомый очень просил. Хоть самого завалящего. Вот и кумекаем, каково лицо, в которое врага нужно знать, прежде чем бить… Менора, извини за прерывание. Ты лихорадочно соображаешь. Точнее, пытаешься соображать, ибо лихорадочность соображению помеха. Это что ж за знакомые такие, с настоятельной потребностью в драконах? - Много чего человек способен желать себе для красивой жизни, - размышляешь ты вслух, - Домашних животных, скажем… Но здесь этот ваш неизвестный юннат, пожалуй, хватил лишка. - Не такой уже и неизвестный. Минут десять, как ты знаешь его под именем Гоша. Твои брови уходят куда-то в стратосферу: - Гоше?! Дракон?! Дома держать? - Если бы… - Генсек вздыхает. За его вздохом отчётливо встаёт настоящая, неподдельная проблема, - Насколько мы успели его узнать – не так уж и хорошо, к слову – в отношении ко всяческим монструмам он поклонник старика Честертона: чудовище годится лишь на то, чтобы его убить. В баре, оказывается, прохладно. Ты кутаешься в ветровку. И чуть дрожишь, когда произносишь: - То-есть?.. - Рантье, дружище, поставь кондишен на подогрев… То-есть, наш юный друг Гоша уверен, что он не просто Георгий, а тот самый Георгий, который должен убить, соответственно, того самого дракона. Всё проще простого. В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов… Бежать, напиться, забыться… И видеть сны, быть может. Про драконов. Ощущение чаепития в кэрроловских Мытищах становится воистину невыносимым, когда ты долгим-предолгим взглядом ищешь в белёсо-голубых глазах Генсека издёвку. А потом хотя бы шутку. Вот тебе, золотая рыбка, за твою доверчивость… А как тут жарко-то, оказывается! - Рантье… Thanks, дружище, ты понял верно. Оля, мы ведь предупреждали… - Я не знала, что это был предупредительный в голову! - Мадемуазель, - искушающе шепчет Борзописец, одновременно взбалтывая и протягивая тебе бокал странного оттенка жидкости, - подойдите к этому как к теоретической проблеме, аналогу предыдущей… Пей спокойно, - он вновь срывается на «ты» (жаль, было здорово), - это не мусор, в шерри должна быть вишенка, на то он и шерри. С экрана Менора щёлкает пальцами и дважды хлопает в ладоши: - Мальчики и девочки, вы отчаянно рефлектируете вместо элементарного процесса мыслительной работы. Оля, милая; сегодня взаправду нет времени на столь же подробные как в прошлый раз объяснения. Ну нет и всё. Есть юноша, считающий себя Святым Георгием. Есть обстоятельства, заставляющие нас помочь ему, и не в американско-голливудском смысле этого слова. Нужно выяснить: что есть дракон, где его взять или чем заменить. Мы выясняем. Всё. Разве это не понятно?.. …Мысль, мысль, шепчешь ты про себя, пока они, этот Уроборос, переглядываются сами с собой, глядят на тебя, ожидая эффекта и реакции; она вертелась рядом чуть раньше, эта заноза, и ускользнула в потоке эмоций. Но ты нащупаешь её за хвост, ты уверена… И ты нащупываешь. - Господа хорошие, но кто-то – вы или Гоша - гонит! – (приличия ты забываешь почти в отместку), - Георгий уже убил дракона, тем и известен! Повисает недолгая полутишина, в которой слышно лишь как Карачун бормочет под нос «…отец, слышишь, гонит, а я торможу…» - Он известен тем, что бился с драконом, - тихо говорит Менора, - Насчёт же течения и исхода этого боя мнения источников, уверяю тебя, расходятся. Кроме расхожего лубка и столь же расхожей иконографии, на которых змея тычут в головогрудь смахивающим на шампур копьём, есть столь же заслуживающие доверия свидетельства. Во многих из них – в том числе, классических христианских апокрифах – Георгий не убил дракона копьём, а изгнал крестным знамением. Чувствуешь разницу? - Есть также варианты обоюдки, - подаёт голос Сильма; голос не настолько беззаботный, как от неё ждёшь, - В одном из монастырских списков средневековой легенды они жизнерадостно сложили друг друга. - Есть сербское предание о том, как Георгий пощадил бедного дракошу, - ухмыляется Карачун, - Буддийский такой поступок, однако… Ты поджимаешь губы; делаешь большой глоток, едва не глотая чёртову вишенку; обводишь этот консилиум сумасшедших взглядом лечащего врача. - А что же говорит сам Гео… тьфу, Гоша? Генсек спохватывается – ну да, мы ведь долго не курили! – отвлекается на этот тяжкий процесс. Тебя не оставляет ощущение, что ему просто-напросто хочется оттянуть следующую, явно возложенную группой на него, фразу. - А он утверждает, что это дракон, чуть не убив его в бою, пощадил и изгнал Георгия; поугрожав что-то типа добить в случае следующей встречи. Он смотрит на тебя почти спокойно. Типа ну и хрен с ним. И ты почти веришь этому спокойствию, если б не напряжение сошедшейся на тебе клином паутины внимания. Шуршунчик, забытый на стойке, перекрывая тихую музыку, напоминает о себе, и ты почти чуешь дрожь ладанки на шее, когда говоришь: - Независимо от времени; если вы хотите, чтобы я в этом разговоре как-то участвовала, я должна знать – почему вам так важно представить эту историю в виде проблемы. Выражусь яснее. Почему мальчик Гоша так важен вам, а не, простите, психиатрам? - Выразилась яснее некуда, - Борзописец смеётся, и тебе хочется запулить в него вишнёвой косточкой, - Ждёшь настолько же ясного ответа, солнце? - Хоть какой-то у вас для меня найдётся? Борзописец танцует мышцами лица, проигрывая на этом смуглом веснушчатом инструменте сложную гамму выражений. Заканчивает минорным трезвучием задумчивости, сомнения и иронии. Потом обязательно спишешь рецепт этого аккорд-коктейля, а пока он, кажется, всё же получит косточкой… - Целься в глаз, - хладнокровно советует Карачун, - он так и так в очках. Но знай, что точный ответ на твой вопрос попросту невозможен без самого Гоши. А «какой-то» – вовсе не тот, что тебе понравится, уверен. - Читать мысли неприлично! - Неприлично так открыто целиться косточками, - парирует он, - А насчёт вопросов: если ты свободна завтра вечером, можешь задать их лично виновнику торжества, у меня дома, в городе. Не интим… - вот морда спецэффектная, косточку он ловит не отвлекаясь от фразы, - но убеждён, хотя бы твоё любопытство он удовлетворит по полной. Сейчас же в самом деле важнее прояснить дело с драконами. Согласна? - У меня есть выбор, кроме как хлопнуть дверью? Не хлопну, не надейтесь. От огорчения ты окончательно путаешь рамсы, стреляешь у Генсека его «житан» и, (надеешься, что) очаровательно давясь, пытаешься вдохнуть; пока Карачун заканчивает мысль: - Стало быть, вот тебе адресочек – или за тобой куда заехать часиков около семи? Хороший чай и ужин за мной, вопросы свои. - …Договорились… я приду сама… Генсек, не знаю, как вообще, но это курить вредно, - гасишь ты маленький межконтинентальный «першинг». Смотришь на адрес. Знаешь ты этот райончик, дома стиля «сталинский ампир» с трёхметровыми потолками и двойными кухнями… - Ну вот и чудненько! – облегчённо выдыхает Менора, добавляя что-то на языке, тебе незнакомом, - Апгрэйд, родной, ты не уснул? - Разве с вами уснёшь… - он отрывается от карманной игровой консоли и всем видом иллюстрирует абсолютное внимание, - Бунт на корабле подавлен? - Как Соня. - Какая Соня? - Садовая… Итак, - Менора прикрывает на миг свои библейские глаза, - Мы прервались на ослаблении способности драконов к метаморфозам… …Интересно, шуршунчики чем-нибудь питаются? Нужно будет позже уточнить у Сильмы. Только, чур, кормить будет сама… И имя ему дать – что-то вроде того самого Вуглускра… Способность к метаморфозам обсуждали минут тридцать. Отчётливо ты понимаешь только заключительный вывод: если дракон есть, он может выглядеть как угодно, но дракона в нём всё равно не спрячешь. - …Собственно, лучше и яснее всего, - тоном знатока начинает Борзописец, - существо с настолько мощным энергопотенциалом выдаст себя в действиях. Проявив агрессию, скажем… - Что-то из Пратчетта, - понимающе кивает Сильма, и её ирония кажется ядовито-зелёной на цвет, - железный прут в руке, как определитель дракона. Если прут расплавился – вы нашли логово. Потрясающе. Борзописец, как смущённый щенок, тупит хвост. Менора звонко смеётся. Карачун и Сильма украдкой успевают поцеловаться; а ты ума не можешь приложить, как при таком разгильдяйстве они смеют утверждать, что закончили хоть одно «дело». Один Генсек на себе всё тянет? - Предлагаю ловить на живца! – радостно восклицает в этот миг трудяга-Генсек, - Оль, ты в курсе, на что они клюют? - А как же! На банкиров, разумеется. Запах денег и всё такое... Оглядывая всех поочерёдно, Рантье задумчиво покачивает головой. - Борзописец сказал верное слово, - роняет он в конце концов, - энергопотенциал. Попробуем, не создавая по этому вопросу подкомиссии, выяснить его характеристики и происхождение? - Несколько позже. Сейчас важнее выявить следы пребывания драконов в текущей реальности; или, что более желательно, отсутствия таковых. Менора вновь утыкается куда-то за пределы растра, вскидывает на миг брови – невероятно чистых линий полумесяцы из арабских сказок – смотрит на вас всех. - Может, я погорячилась, заказав максимум материалов по встречам с неведомыми существами; тут гига два… Апгрэйд, милый, обрежь как возможно круг поиска. - На слово «дракон»? - Плюс «змей», «ящер», «динозавр»… и, для зачистки совести, «птеродактиль». Угу? - Менора, - Борзописец щёлкает пальцами, словно бьёт в деревянный гонг, - Поверь старому словоплёту: большинство материалов будет на слова «птица» и «летучая мышь», - Менора и Апгрэйд истово кивают, а он поясняет тем (той), кто (якобы) не понял, - Свидетели будут рассказывать о привычном… - Не поверишь – поняла, - вы зеркалите улыбки друг друга, пока у компа всё клацает и кликает. Апгрэйд елозит тачпадом с опытностью старого мастера акупрессуры. Не сразу, но ты ловишь странный провал, лакуну в пространстве… Ещё более не сразу догадываешься: кончилась музыка. Лентяйка мотофона очень кстати под рукой, а на ней очень кстати дисплейчик со списочком. И ты находишь чюрлёнисовское «Море», которое вписывается в разговор настолько точно, что, кажется, лишь один Рантье отследил и не то кивнул, не то подмигнул. Ты отвечаешь, только последовательно, а не параллельно: сперва киваешь, потом подмигиваешь. - …Какая-то лажа получается, - обиженно говорит в этот миг Карачун, заглядывая Апгрэйду через плечо, - Да их тут сотни, свидетельств! Это всё разные драконы, или один реактивный? А если много, то какой из них наш, георгиевский? - Сам знаешь, девяносто девять процентов здесь – неопытность западного человека в приёме алкоголя, - с несомненным знанием дела говорит Борзописец, - и, напротив, опытность в приёме наркотиков. Ещё две трети процента, допустим – пресловутые «обломки космических аппаратов», не менее пресловутые «метеозонды» и заблудившиеся пеликаны… - Пеликаны? - А вы, мадемуазель, хоть одного в полёте близко видели? То-то же. Зрелище покруче любых драконов… Но хотя бы треть процента рассмотрения достойна, господа? Господа, насколько поняла мадемуазель, в лёгком размышлении, если не сказать – замешательстве. - И как предлагается вычленять эту треть процента? – холодно осведомляется Генсек, - Заказать Сильме эвристический отсев? Насколько помню, с абстрактным материалом у неё получается ни шатко, ни валко. Сильма горестно разводит руками: - Вот если б они все ко мне прибежали да рассказали лично! Попробовать могу и попробую, результат – писями на воде виляно… Карачун гладит её по руке, одновременно вздымая указующий кверху перст: - Кстати, вспомним специфику гошиных рассказов; о том, что всё уже на мази, дракон где-то рядом и мстя его будет ужасна… Улавливаете? - Предлагаешь ограничить круг поиска нашим регионом и временем? – заинтересовывается Рантье; собравшийся было куда-то, он даже останавливается и закуривает, - А что, свой смысл имеется… Подумать невредно, а пока – вы знаете, что давно время обеда? Бар принимает заказы. Ольга, меню? - До сих пор ваш вкус не разочаровывал. Но, если обед – где здесь можно… как это в лучших романах… - Ах, привести себя в порядок... попудрить носик! – грязно ухмыляется лысый старик, - Наверху комнаты. Те, что открыты – твои. Аналогично и то, что там найдёшь. Ждём. Менора, коннект через час, солнце… Ты потягиваешься, глядишь на часы… ни себе чего! Поболтали о драконах… А там взаправду целая вереница номеров – как в лучших домах! – и ты обнаруживаешь в ближайшем открытом полный набор того, «что должно быть в спальне современной девушки». Чтож! Ты пользуешься всем предоставленным со спокойной совестью. Особенно тебя возбуждает мусс для влажной укладки от «Орифлэйм», и к обеду ты спускаешься в несколько ином имидже… Настолько ином, что Апгрэйд должен бы проглотить кружку; но он всего лишь роняет её со стола на ногу Генсеку. Радости минут на пять. Детской такой, непосредственной… Только что, стоя у зеркала и сворачивая на голове это волновое нечто, ты поймала себя на новом выражении лица. Вроде бы такого раньше не было – готовность увидеть что-то одновременно смешное, страшное и прекрасное, услыхать умное и глупое разом. Очень странное выражение! Теперь чувствуешь, что носить его немного непривычно; его, кажется, нужно разнашивать, как новые туфли. Или просто уметь носить, как нужно уметь носить определённого типа платья, смотреть картины и слушать музыку. Где-то у кого-то ты засекала такое выраженьице… Сильма от твоей новой причи взвизгивает на границе ультразвука; судя по тихому ругательству Апгрэйда, от этого визга у него шкалит уровень чувствительности микрофона. - Спасибо, Сильма, - сдержанно говоришь ты, - Я рада, что тебе понравилось. А на столе усилиями Рантье со товарищи… - Рантье… блин (извиняюсь) – это же здоровская штука! - Борщ Украинский с Яйцом и Щавелем, - представляет Рантье, и звучит это нисколь не хуже чем «шевалье д`Антркасто, граф Бордо и Сент-Шапель», - Прошу любить и… - …Сожрать, - плотоядно заканчивает за него Карачун. Тебе безумно любопытно, как он будет делать это своими палочками; но, к сожалению, он и Сильма игнорируют Его Превосходительство Борщ, устраивая бурную делёжку жалкой миски какого-то салатика. - Во-во, - привычно ловит твой взгляд Генсек, - Мне вообще иногда кажется, что они едят ту самую украдку, которой Штирлиц кормил немецких детей, и от которой они пухли и дохли… - Дикие люди, - вздыхает, облизывая ложку, Апгрэйд. - Дети гор… Салатик вылетает на раз. Двое влюблённых улыбаются, палочки прячутся в рукав, Сильма довольно откидывается на спинку/руку; Генсек и Рантье смотрят вопросительно. А господин Борщ заканчивается быстрей, чем тебе хочется. Кажется, пора продолжить разговор. Кажется, именно этого от тебя и ждут. Разговор же перетекает в активную фазу. Это почти классический интеллигентский спор за жизнь в русле речи о драконах. - …А вообще-то, милостивые господа, - адресует Генсек в пространство, всё ещё полное Чюрлёниса, - лоханулись мы классически. Борзописцу, вечному студенту, ещё простительно – но Менора, ученица иерусалимских раввинов, дочь священника первой череды!.. Да и я, старик, мог бы догадаться не делить быром шкуру вероятного дракона, а напрямую поработать сперва с Георгием. - Ругаться мы мастера, - Борзописец строит неправдоподобно обиженный вид, - А конкретней? - Ловить на живца – только не дракона. - Тебе всегда после борща приходят гениальные идеи? – улыбается Рантье, пока все, и ты в числе всех, ещё разжёвывают сказанное; в следующий миг он отвешивает Генсеку полупоклон, снимая воображаемую шляпу (отчётливо видно, что это котелок). Хлопаешь в ладоши, и Апгрэйд вторит тебе. Ты наблюдаешь, как до каждого доходит по очереди и по-своему (Уроборос - длинный змей). В процессе вставания застывает соляным столбом Сильма, по-мальвиньи распахнув объятья ресниц; куай-цзы Карачуна вылетают из рукава и, описав свистящий круг, исчезают в другом, повинуясь, кажется, не пальцам, а углу наклона головы; у Апгрэйда классически разъезжаются глаза, ибо одним он впился в Генсека, а другим контролирует мелькание собственных рук на клаве ноутбука; аристократические длани Борзописца рывком переплетаются, издавая звук далёкой автоматной очереди. - То-есть? – просто говоришь ты. Генсек какое-то время любуется кольцом дыма диаметром в покрышку «хаммера». Вишнёвых косточек больше нет, поэтому ты терпеливо ждёшь ответа – ты, единственная из не догнавших. - Но это же проще простого, Оль – удивлён, в самом деле, как никому не пришло в голову раньше. Узнать характерные дифференцирующие признаки нужного дракона у самого Гоши, а потом подсунуть ему талантливо сфабрикованный эрзац. Вот спецов по такого рода первоапрелям у нас, в отличие от драконологов, в избытке. - И? - Экая ты стала лаконичная, - ухмыляется он и оглядывает всех, - Ну, кто понял настолько, чтобы объяснить? Сильма жестом тормозит раскрывшего было рот Апгрэйда: - Коннектись лучше с Менорой побыстрей… Оля, мы сразу убиваем двух зайцев… - («драконов» - шепчет за её плечом Карачун), - Снимаем с Гоши манию, если дракон им придуман – или действительно узнаём, с чем собственно придётся иметь дело, если дракон настоящий. - Боюсь, если он настоящий, то дело будет иметь нас, - Борзописец бормочет это, как говорилось в ремарках старинных пьес, «в сторону». - Будем считать, что я поняла… А, Менора, милая, - она только проявилась из квадратиков рапида, но уже улыбается, - они меня тут за блондинку держат! А я вовсе даже шатенка… - Это поправимо посредством перекиси, солнышко. Генсек, Рантье – кто там заклевал нашу последнюю надежду? Бывшего приятного аппетита, кстати. Генсек в десяток терминов, самый приличный из которых звучит как «вариабельный», вводит её в курс дела. - Ну, так, - Менора встряхивает смоляной волнистой гривой, - У меня в плане стоит предложить это третьим пунктом – приятно, что ты догадался сам, честно приятно… Борзописец ржёт, как интеллигент, еле выдавливая: - Один-один, братцы… Кто это у нас тут вечный студент?.. Атмосфера впервые за сегодня кажется тебе разряженной. Ты устало выдыхаешь, утягиваешь из-под носа Генсека его зелёный чай и выдуваешь залпом… А в чае градусов так шестьдесят. Не по Цельсию, - а прямиком по башке. Конец вечеринке, мелькает в голове, пока тебя реанимируют (дружеские хлопки по спине и прочие радости); после такого – чуть не в стакан! – глотка мир вокруг воистину даёт кругаля, а Чюрлёнис, как ему и положено, слышится сквозь весёлый морской прибой. - А я ведь говорил – абсент, - качает головой чуть двоящийся Генсек. Он ведёт тебя по зеркальному коридору, имеющему все замашки корабельной палубы, - Ладно, отдыхай пока, технические вопросы решим без тебя. Шуточки у тебя, солнце… - В каждой шутке, - назидательно говоришь ты (кровать уже близко, можно расслабиться и даже погрозить противному старику пальцем, не боясь приколов равновесия), - В каждой шутке обязательно есть доля… Оля… шутки. Он уже уходит, посмеиваясь и многозначительно воткнув ключ от комнаты изнутри. Вы с кроватью успеваете по очереди раздеться, – а вот сны вам, наверное, приснятся на двоих… ГЛАВА III Из-за острого на стрежень …Изысканная речь его лилась свободно… * * * - Не смею больше таиться от вас, раз мы так подружились. Я - рыцарь, владеющий волшебным мечом… * * * - Слушайте, сейчас из-за этой проклятой твари у меня испорчено настроение. Пожалуйста, подождите следующей ночи!.. * * * - …Ну-ну, точность – вежливость снайпера! Кроме этих слов и учтивой улыбки в высоком проёме двери тебя встречает запах хорошей кухни. Хорошей – в смысле, чем-то похожей на хорошую косметику, еле заметную и манящую. Чёрт знает насчёт борца с драконами, но гурмана они из тебя сделают… - Скромность – моя сестра, точность – моя вежливость, - парируешь ты и следуешь за Карачуном сквозь недра огромной, похожей на эллинг для дирижабля, прихожей; плюс к тому, освещено сие помещение более чем скромной жёлтой сороковатткой, что создаёт жутенький эффект. Карачун при том же параде, свободном и чёрном – только, кажется, уже не джинса, а хэбэ. Вышитое серебром круглое тавро на груди слева продублировано на чёрном же хайратнике; тебе оно незнакомо. Куда в России могут идти гости, едва сменив туфли на тапочки? Туда, естественно, куда тянет хозяин, и откуда раздаются звуки уныло терзаемой гитары – на кухню. Здесь, слава богу, светло. И тепло. На улице же, кстати сказать, тебя прохватило не по-детски (ибо стояли троллейбусы), так что «огонь сосны» в форме раскочегаренной для плюшек духовки и «огонь души» в режиме перекрёстных улыбок с флангов весьма в тему. В тему и кружища кофе, к которому ты сразу выкладываешь на стол милый официальный рулетик. Гоша отставляет гитару, (моментально получая втык от Карачуна за то, что сделал это чуть не к духовке), а Менора протягивает мизинец – руки у неё в муке и тесте. - Огромного пардону за домашний вид, - говорит она, кивая на передник. - Во всех ты, душенька… как и ты, впрочем, - Гоша тщится дотянуться до тебя через стол, - Ждали, предупреждены. Що, змiрз, мауглы? - Шутить будешь, когда научишься! – строго говорит Карачун, - И сдашь экзамен мне или Борзописцу. А лучше Рантье – вот у кого опыт. - Спасибо, - Гошу передёргивает, - Отлично представляю себе шутки Рантье. - Он шутил, когда тебя в проекте не было. - Вот именно… Ты оглядываешь интерьер. Если это квартира Карачуна, то – или он великий притворщик, или здесь приложили руку все понемногу. Коллекция сухих букетов на стене. Рядом – вышитый псевдорусский рушник. По стене напротив, по бледно-розовым обоям змеится длинная надпись чёрным маркером; буквы печатные и мелкие – не прочитать отсюда. Абсолютно попсовый плафон вверху и дорогой узорчатый (в кухне?) ковролан внизу. Это уже даже не синкретизм – синкретинизм. Но, раз всем троим нравится, потерпим. - Где остальные? Пыхает в лицо горячим – Менора загружает противень плюшек в жерло духовки. Ещё на корточках оборачивается: - Ты будешь смеяться, но у нас есть и частная жизнь, - говорит она прохладным тоном. Тебе кажется, что противень звенит с обидой. Тебе стыдно. Ты утыкаешься в кофе. И забываешь, что сегодня на тебе всё в унисон и даже очень к лицу. А Георгий не забывает. Его взгляд щекочет там, где особенно щекотно, и делает это не так неприятно, как ты ожидала… Карачун выстрелоподобно щёлкает пальцами как раз в тот момент, когда стул под тобой начинает казаться электрическим. - Ну, дамы, пейте пока, грейтесь и кулинарьте – мы пойдём в комнату, чисто по-мачовски потрещим. Айда, серпентолог! Он утаскивает Гошу почти силком. Гитара остаётся с видом сироты прислоняться к подоконнику; а Менора, сполоснув руки, садится напротив и – подозреваешь – сейчас понимающе вздохнёт. Ты плохо знаешь Менору. Вместо жалостливого бабьего выражения в двух антрацитовых плошках, что заменяют ей глаза – по леденящему глотку нашатырного спирта. Стол не кажется тебе надёжным препятствием между вами. - Извини, ты хотела все вопросы сразу? – интересуется она, а рука её непроизвольно пишет что-то в воздухе, - Взять за шкирку и вытрясти из человека всю подноготную дурь? Человека, милая, – а даже компьютер следует расспрашивать с подобающим тактом. - Ничего я подобного не хотела, - (может, обидеться?), - Могу, кстати, если мешаю… - Ты забыла «и вообще», - улыбается она, - Как говорит грубиян Карачун: поимейте терпение. Он всё расскажет. Всё. Просто стань той, кому. Ты вскидываешь, защищаясь, обе ладони; это слишком. Хотелось… - Хотелось просто спросить… Пышки едва не подгорают, и Менора, изрядно обжигаясь, выхватывает их из печи. Вновь оборачивается с корточек: - А ты просто посмотри, - и кивает на коридор, куда скрылись заговорщики, - Глянь, должно быть интересно… В комнаты ты идёшь, но пару пышек слямзить успеваешь. Большая комната (или зал, как угодно) с первого же взгляда примиряет тебя с нелепостью кухни. Ты совершенно, впрочем, не помнишь, как это называется, если и знала – ровно и шафранно светящиеся бумажные ширмы с тонкой росписью, что-то восхитительной упругости под ногами, стойка с рядком восточно навороченных разнофигурных палок и не совсем… По идее и по гонконговским боевикам - тут дерутся. А Карачун и Гоша – нет. Они сидят рядышком в центре; молча, без рук глядят на длинный деревянный футляр, разделяющий их, словно барьер дуэлянтов. Тебя они не замечают – возможно, принципиально. Лишь когда ты, не желая подглядывать, выступаешь из проёма, Карачун, коротко переглянувшись со своим визави, приглашающее машет рукой. Ты молча садишься; вершиной равнобедренного треугольника, чуть в стороне. В футляре меч. Излишне уточнять, насколько ты разбираешься в мечах, так что – в футляре нечто, бывшее бы мечом, если б не было птицей. Цветком. Вздохом. Кляксой света и тени… Это какой-то тест Роршаха, ей-богу! Системник в голове виснет, едва ты пытаешься определить, с какой стороны у этой штуки заточка. Если она есть, или если это, напротив, не целиком сплошное пополам. Где-то возле двери (не слышно, но ты уже научилась чуять) скрежещет по пластмассе шуршунчик. Карачун по-совиному склоняет голову набок: - Вот. Нравится? - Да… - едва заметно вырывается у тебя. И тут же ты слышишь, как Гоша твёрдо роняет: - Нет. Проходит время, прежде чем ты - звук словно замедлил движение – слышишь это. Давайте он так не говорил!.. - …Нет, это плохо, это не должно существовать. Это нечестно, в конце концов. Зачем ты это показал; я его уже хочу! Это способ, выход, шанс. И если ты отдаёшь, то я возьму. - Оружие – несчастливый инструмент, - явно цитирует кого-то Карачун, - Ну хоть тут у нас взаимопонимание. Так вот. Из-за этой железки один человек убил своего друга, двоих бросили девушки, была сожжена одна из лучших кузниц-лабораторий мира – вместе с хозяином… ах да, и ещё я набил морду Борзописцу. И много чего ещё. Кстати, одной из девушек была Сильма… Теперь встань, дружище, и с помощью любого – кроме этого и Оли – предмета в данной комнате объясни мне: почему я должен тебе его отдавать. Не докажи – объясни. Пока он относит футляр в угол зала, ты не отводишь глаз от судорог на лице Гоши: он сейчас закричит… или заплачет. Ты плохо знаешь Гошу. Он не кричит и не плачет. Он пожимает плечами. - Я не говорил? Я не умею драться. С людьми, - но он не хуже тебя осознаёт всю глупость спора с Карачуном, так что, произнося это, уже выбирает какой-то отполированный дрын себе по плечо, - Не может быть, чтоб не говорил. - Говорил, и даже просил научить, - почти такой же девайс, разве чуть короче, плавно застывает в метре от Гоши, - но, слушай, не мастак и я драться ни с людьми, ни с драконами… Сейчас он скажет, что «дерутся всегда сами с собой», думаешь ты. Но сегодня все тебя разочаровывают. Они оба молчат секунду, две и десять – тут только до тебя доходит, что ты торчишь посреди зала бельмом, со странным звоном в ушах и скомканными в мякиш пышками. Дверной косяк придерживает тебя за плечо, и слух начинает опережать зрение. - …Что, начнём с простого? Ч-чёрт, он и вправду начинает просто. Что может быть проще удара палкой по голове? Звук очень характерный, аж лоб заныл. Гошу бросает наискось-назад, он едва не роняет оружие. Не роняет – но лишь оттого, что Карачун медленно, и вроде бы даже не переступив ногами, нарисовывается вплотную слева от него и это самое оружие отбирает. Тут же, впрочем, протягивая обратно. - Дубль два. Для начала Гоша потирает лоб и встряхивается (хочется или нет, но сдаваться на одном синяке он явно не намерен). Бросает один очень короткий взгляд на тебя. Явно подражая чему-то виденному в кино, топырит колени и чуть группируется. Это смотрится внушительно; он достаточно крепок и широкоплеч, и развинченная фигура Карачуна против него впечатления не производит. А впечатления, оказывается, и не требовалось… Гошин посох с ускорением, достойным аплодисментов, прыгает вперёд. Вместе с Гошей, само собой. В тот же миг, не упустив ни капли времени, вперёд скользит и Карачун. Тебе хочется протереть глаза, и ты их протираешь – эти двое проходят друг сквозь друга, словно в страшной анимэшке, не задержавшись и не зацепившись. Гоша, по ходу, тоже чуть подвисает. Палка его, довернув дугу удара, тычется в пол; сам он вертит головой в поисках противника. Только тот, кто видит эту картину со стороны, способен так нетактично захихикать, как ты – Гоше совсем не смешно. Карачун, стоящий позади него спиной к спине, тоже невесел. Нанося короткий – с виду в полкасания - тычок из-под локтя назад, он словно делает неприятную надоевшую работу. - См… смш… но… - выдавливает Гоша. Он вдруг словно устал, и на миг присаживается на корточки. Лицо ни с того ни с сего взблёскивает капельками пота. - Грустно, - роняет Карачун, - даже слишком. Я что, делаю это быстро? Не верю. Уж извини. Поэтому – дубль три. Я тебе не дракон. Тебя не покидает ощущение, что он пытается разозлить его специально. Это не такая уж и трудная задача, учитывая разницу возраста и опыта. Серия ударов сливаются в подобие вихря, и улыбка таки расцветает на карачунской физиономии; он каким-то из вариантов «лунной походки» отступает. Непонятно, посох у него или щит, так как больше всего это напоминает исчезающую и возникающую в точке атаки тень. А Гоша лупит! Лупит секунду, две, пять… Сухой стук палок сливается в дробь, которой в цирке предваряют смертельный номер. Тебя тянет отвернуться и выйти. Уже понятно, что Карачун снова издевается, взвинчивая темп, но вселяя в противника уверенность, что всё на равных и по-честному… И, наконец, Гоша понимает это тоже. Его посох стихает. Карачун стоит против него, держа свой, словно тросточку, под мышкой. И молчит. Так молчит, что лучше бы треснул. Ты вновь встречаешь взгляд… нет, не Гоши! Его зовут Георгий, и он смотрит гошиными глазами, карими и глуповато-добрыми. Событиями последних дней твои рефлексы взвинчены достаточно, чтобы успеть вдохнуть, почуя расширяющийся купол опасности – но более не достаточно ни для чего. Карачун лучше; он прикрывает веки и превращается в квинтэссенцию ответа, а этого оказывается мало. Палка в его руках, превратившись по дороге в меч-копьё-шест-хлыст (ты животом чуешь эти невидимые трансформации), прорисовывает аккуратнейший и безупречнейший круговой защитный зигзаг. И ломает хозяину руку. …Кажется, именно Гоша так ни хрена и не понял. Успела прибежать на твой вскрик Менора; ты успела, непрерывно слыша этот электронного тембра хруст, отдышаться над белым другом… - Ты чего, Кар?! – бормочет он растерянно. Менора благоразумно переходит на – иврит? что там у неё? – и тирада остаётся непереведённой. Карачун ухмыляется под её ловкими руками, хоть бинт и цветёт маковой гроздью. - …А знаете? Это впервые за… пять?.. семь лет, чтобы я заехал сам себе! - и это у него звучит как «миллион баксов». Ты плюёшь и уходишь на кухню. Ну вот. Всё-таки плакать. По крайней мере, допить кофе. Спиной слышишь, как Гоша всё так же потеряно бормочет нечто вроде «блин… прости, дружище… ну, непруха!..» Они появляются на кухне спустя десяток минут. Как раз вскипел чайник, и ты уже раздумала всхлипывать. Просто понять не можешь, с чего и хотелось бы. Менора потягивается; затянутый в импровизированную шину Карачун доволен, словно обожравшийся сметаны кот; Гоша глядит на часы. - …Ой, - тянет растерянно (улыбка всё так же виновата), - По кофею, да я двинулся. Карачун, что, как мы?.. - Не потеряй футляр. Ножен к этой штуке пока не придумано; да и посмотрел бы я на того, кто придумает к ней ножны… Забирай, пока я не передумал. Кстати, Генсек дал добро. Ты, смею надеяться, не питаешь иллюзий, что я распоряжаюсь арсеналом группы в одиночку? Вот и чудненько. Кстати, спасибо. - Э-э… Тебе правда не больно? - Есть варианты? – хитро щурится Карачун, - Ладно, я ускорю раздумья Сильмы над сроками свадьбы; должно зажить до. Менора, внешне поглощённая сахарной корочкой пышки, еле слышно бормочет что-то. Поглаживая в ладони успокоительно шуршащую коробочку, ты улавливаешь из её бормотания лишь одно слово: «вопросы». - Кстати, - состояние табла часов удивляет тебя, - мне тоже пора. - Далеко? Что, и кофе не попьёте? - Даже по лбу получить не успею, - позволяешь ты себе мизерную месть, - Честно говоря, за компанию скажу спасибо. Гоша вскидывает глаза, в упор не замечая того, как демонстративно не смотрят на вас Менора с Карачуном. - Проводим-с, мадемуазель. А ты считаешь. Три справа, две слева. Он легко отделался, пять еле заметных морщинок в углах глаз. Посмотреться бы на выходе в зеркало - если не струсишь. Темнеет. Умом нерастяжимо, куда делась этакая прорва времени, что уже темнеет. Ты думала, он возьмёт тебя под руку; придумала даже вежливый отказ. А он не берёт. Сейчас особенно заметно, что ему никоим образом не больше двадцати – он напряжённо размышляет, его мучит загадка происшедшего в тренировочном зале. Мужчина постарше отложил бы это для позднейшего устаканивания, или попытался разобраться сразу же. Женщина – почти любого возраста – позволила бы разобраться другим, хоть и имела бы уже своё непогрешимое мнение. А этот пацан морщит лоб, рефлекторно усиливая размашистость походки (тебе приходится выдохнуть «не беги, чичисбей!..»), силясь выяснить… что? Это не по его силам, понимаешь ты, не по твоим… Сильма у вас там мастер по работе со случайностями? Что, интересно, скажет она? Вы уже на полпути к твоему дому. Неудивительно – такими темпами, да ещё и молча. И ты поворачиваешь Гошу в обход новостроек. А получите ещё три километра… А нечего было пялиться, чтоб потом молчать! - Глупость… - глухо долетает вдруг от твоего спутника, и ты сбиваешься с шага. Он тоже. Вы чиркаете плечом о плечо. - Ну полная глупость. Полная! Это же Карачун. Какая-то тупая шутка. Или чья-то. - Или над кем-то… - произносишь ты в тон, чтоб не молчать. - Мне нужен был этот меч. Ты понимаешь хоть, насколько? И зачем? Если за это стоило заплатить боеспособностью Карачуна… Ведь я его ни разу не коснулся!.. Гоша смолкает, да и добавить-то здесь особо нечего. Через преградивший путь котлован вы какое-то время прыгаете по, словно тварь, дрожащим мосткам. На последнем прыжке он таки придерживает тебя за локоть. Этот же локоть придержав ещё с секунду; задумался, бедолага. Помогать ему в тяжкой миссии ответа на незаданные вопросы ты не намерена, а кружить по району можно ещё долго; (игра в рассерженную Олю?..) И тут он властно перехватывает на полудвижении твою ладонь, и приходится найти среднее арифметическое меж вашим темпом шага и превратиться… не в слух, а в подобие всхлипа, что ли. Потому что он стартует со слов «это было…» - Это было на старой Аппиевой дороге. У меня порвалась сандалия, им сто лет в обед исполнялось… А вороны весь день орали так, что кроме «кра-а!..» в ушах ничего не застревало больше. Я даже вопроса не расслышал. Увидел сперва – он весь был запылённый, я так и решил, что он отстал от войска ополченцев; раз без формы и запылённый. Новая кожанка, а морда потёртая, словно та же кожанка, только старая. Швы там, складки… Хрен объяснишь. И стрижен коротко, ну точно – ополченец. Секирка на боку короткая, сарматская такая, знаешь. Я ещё, главное, успокоился, раз кожан новый; я кусок ковриги приглядел в канаве, дед у салабона вышиб, когда легион шёл – так здорово, что он в новом, сыт, значит - не драться за ковригу. Так он ещё и подождал, гад, пока поем… И спросил снова. Что, спросил, паренёк, сирота полка? Сыра хочешь? Он приостанавливается на четверть мига от воспоминания об этом вопросе. - К хлебу сыр надо было, говорю! Ору почти. Он только плечами пожал. Ну нет, так нет. Такая крыса, а сыра не хочет. Тогда выпьем – и флягу тянет. А оно не слишком-то разбавлено было; в полчаса меня на базар потянуло. Да с голоду. Начал отвечать я, кто да что. Никогда никому не жаловался до того. Про отца-купца-неудачника, про мать - героиню невидимого фронта… про то, что не видал их лет с пяти, да не очень и хочется. А солнце лупило, солнце!.. здесь бы на секундочку такое солнце, чтоб пыль золотом показалась! Но вот про то, нафиг я за легионом попёрся, с насиженного места – я ведь на служку в храме учился – зачем ляпнул? Вино и солнце, день чудесный, блин. Пошли, говорит, мальчик. Есть место подвигу. Долбанём тут одного дракона на пару? (А ты что, ждала перехода темы? Выдыхай, выдыхай…) - У тебя и ножик, вроде, путёвый, говорит… хороший был ножик, типа фродовского – у капельмейстера, сотника в отставке, из поставца стянул. Пьяному, сытому, да в хорошей компашке, что ж бы и не на дракона? Спроста! На раз! Попёрли! Ну и попёрли… Не помню, куда шли. Солнце и солнце. Дорога кончилась, хотя как ей кончиться, дороге? А вот поди ж ты, кончилась. Развалины там были, и ни звука. Вороны смолкли; аж протрезвел я слегонца. Ропотом потянуло далёким. Наше ли эхо, ещё что, чёрт разберёт. Развалины от амфитеатра – старые, чуть не петтовские ещё… Мало чего там звучать может. А он уже, пока я соображаю - где? - костерыгу бодяжит, вешает какое-то (откуда, где снычил?) жаркое на вертелок. И жуём мы это жаркое до сумерек. Под винцо. Неразбавленное же. Красное… Не осознал я это винцо. Мимо пошло, когда он на остатки просцениума запрыгнул, да Еврипида вспоминать затеял. Еврипида читала? Про дракона. Здравствуй, говорит. Поехали. Понеслась. Я – дракон. Он шутит. Он как раз перелезает через бетонный блок периметра стройки, подавая тебе руку. - Так и говорит – я дракон, мол. Что, чувак, очко на минус?.. ему под эти слова ножик и влетел. В глаз; я ж не дурень – психов в живых оставлять. А он возьми и встань. И крылья… Какие, мать твою за ногу, у него крылья!.. Если радугу расчетверить, да цветов с десяток добавить, да морду его сержантскую, морщинистую растянуть на всё – может и будут те крылья. Бледное подобие. Вы рисуйте, вам зачтётся… Зубы взблеснули; один даже зуб. Хватило и одного, всякому бы хватило. Только не было со мной всякого, один я был, как последний перст на культе, как зуб тот проклятый. А я тебе не крапивинский мальчик-колокольчик, жизнь не казённая, и господь за плечом не стоит… Умирать – оно хотя бы за идею, если ничего более путного нет; а тут даже разозлиться не получилось, ну нравился он мне, хоть ты тресни. Тем, как меня, дурака, нагрел, безнадёгой своей полной… тем, что сыра так и не дал. Ладонь его горяча, словно бы это ты – мёрзнешь. В коридоре качнувшейся навстречу улицы наискось всплывает растущая Луна. Твой дом виден из-за угла. - Ни хрена я не стал с ним драться. И убегать не стал. Стоял, как дурак; пусть, думаю, хавает. С амфитеатра, слышу, аплодируют – жизнь не удалась, так хоть сдох от настоящего дракона, signa canant! А мне по морде подача, хар-рошая такая плюха. Стоит этот кадр рядом, как был, в кожанке и с секиркой, ладонью трясёт. О морду мою отшиб – скуластый я был да тощой, что кощей. Ладненько, говорит, значит не получилось. Пересечёмся ещё на дороженьке поуже этой… Развернулся и потопал вдаль. И утопал. Вы на крыльце подъезда. В неверном луче фонаря лицо Гоши пляшет и переливается всеми оттенками кварца. Монохромно улыбаясь. Берёшь приветливо выщелкнутую сигарету, не слишком удивляясь марке. Ладанка, кажется, скоро оттянет шею, так тяжела – или просверлит в груди дыру, так угловата. - Я должна что-то сказать? - Мне ты не должна точно, - хмыкает он, - Показалось, что ты хотела это услышать. Я… несколько раз думал с тех пор. Господь всё ещё не за плечом. Но жизнь с тех пор казённая. И ощущение, что он меня скоро найдёт, всё ярче. Сейчас, невесть с чего – ярче чем когда-либо. Ты не знаешь случайно, тут в округе драконов не валялось?.. Господи, какую чушь я несу… То ли меч этот невероятный спину жжёт, то ли за два месяца общения с этими научился надежде… Получив меч, я выхожу на финишную прямую. Сами себе злобные Георгии. Карачуна только жаль. Знаешь, кстати, как расшифровывается «ЦУМ»? Кивни отрицательно, Найди его руку сама. Умница. А можно, сегодня опять напьёмся – только уже в одно лицо? Есть такое ощущение… - Центр Управления Мифами. В кои-то веки ощущение тебя не обманывает. Дверь подъезда, распахиваясь, проворачивает Гошу на четверть оборота скользящим в плечо. Те же и Макс. А ведь он тебя ждал, мёрз тут… - Привет, Макс!.. Несколько запоздалая реплика. Получив по спине дверью и будучи вынужден выпустить твою ладонь, Гоша словно плещет холодом. Те же и меч. Кусок двери, чуть задумавшись, сползает Максу на плечи. Твой бывший неизвестно на что меняет лицо. По крайней мере, это лицо тебе не знакомо. Когда возле яремной ямки в ожидании раскрытия драконьей сути вздрагивает размытое несовершенством восприятия кружево меча – замрёшь поневоле. Макс не дурак (ты в жизни не спала с дураками). Он замирает. А потом оживает (те же и пустота). Гоша прикусывает губу на удаляющийся топот. - М-м… э-э… что-то из Бивиса с Батхедом вышло… Это был твой друг? - М-м… Типа да. Был. Поздняк метаться. Уж не дракон, точно. - Скорей, я теперь для него… - меч, словно крыло бражника, беззвучно уходит куда-то ему за спину, и руки возвращаются пустыми; легко и просто, словно так и надо, - Я что-то напортачил? Честно? - Уже нет. Ты зайдёшь? Он хмыкает вновь. - Как говорит Менора: чтобы сказать да – таки нет. Как бы так обратиться, чтоб вышло оригинально… Солнце!.. - Неоригинально. - Прости. Я сам себе вконец испортил настроение. Что будет радости от слюнявого младенца? Давай в другой раз, удачней. Я хоть вспомню, что нужно сказать. А ты как раз вспоминаешь, что хотела сказать. И говоришь. Дрянь. - Нет твоего дракона. Звони. А потом тебя принимает в метановые объятия родной подъезд, следом этаж и дверь. Чуть позже, (а не закрывайте двери на три замка сразу) – квартира. И кровать – финалом вечерних странствий. Кстати, хотели напиться. От соседки, однокурсницы и наперсницы, бесследно сгинувшей в болоте универских общаг, прямо под кроватью – руку протянуть! – баттл. Он. В смысле, (ОН). Много не надо. Тебе глотка хватает для рассопливливания мордашки. Второго – на ожесточение сердца. Третьего – на спокойный, здоровый сон. Звоните. Абонент неконкретен. ГЛАВА IV Жадность фраера …- Я тоже жил всё время один, и это вошло у меня в привычку. * * * - На мой взгляд, - сказала она, - ты, барышня, не из тех, кто долго лежит в пыли от вихря… * * * Я вижу что, наступает ваша мрачная судьба… * * * Хорошо просыпаться, что-то потеряв. Можно преспокойно курить, полулёжа в постели и стряхивая пепел в кактус на окне. Пока чайник решается зашуметь, пока пробегает горячая вода - ты силишься припомнить, сколько же ты успела вчера потерять. Лицо в зеркале кажется прозрачным; нет, с этими глазами нужно что-то делать. Какая-то дурацкая свистящая пустота, которой не было вчера, прорастает сквозь, затеняет серое зеленью. У тебя был знакомый художник, чьи определения цветов - иной раз ставило в тупик, скажем, «зелёный через коричневый» - сейчас начинаешь догонять. Зря над ним смеялась; отворачиваешься. Сотворить завтрак? Из чего, интересно… Да ну. Кофе-то еле лезет в горло. И погода совершенно сменилась. За окном по небу из грязной пакли рвёт когти совершенно не весенний ветер; чуть шумит голова, что твой чайник; ближайшие деньги (которых сейчас не осталось и на проезд) намечаются спустя неделю… Короче, всё, кроме настроения, отвратительно. Вот настроение, как и глаза – зелёное через серое. И, чёрт знает почему, это хорошо. Плохо то, что едва ты успеваешь закурить, звонят в дверь. Вовремей некуда. Смотришь на часы и запахиваешь халат. Может, тебя нет дома? Или им надоест?.. Ага, разбежалась! Ты вздыхаешь и садишься на удачно подвернувшуюся табуретку. Никто не может придти сегодня в это время и это место… кроме тех, кому точно не надоест, - и они точно знают, что ты дома. Несмотря на то, что у них, как и у тебя есть частная жизнь… Ты подходишь к двери и стоишь возле, постепенно кипятишься и ждёшь повтора звонка. Тебя опять ошибли? - …Тудыть!.. Может, думаешь, легко нажимать звонок лбом?.. – глухо матерятся из-за двери, - Руки-то заняты, блин!.. Ты узнаёшь голос. Убьёшь гада от одного облегчения. У гада, видать в результате ударов о звонок, на носу перекошены золотые очки, а руки, и вправду, заняты. Настолько зверский набор продуктов для завтрака с девушкой мог притащить только он. Сушёная вобла. Литровый пакет йогурта. Кулёк винограда – прелестной изабеллы. Сыр-плетёнка (вот это спасибо). И всё это навалено на упаковку здоровенного кекса-полуфабриката для торта. - Борзописец… Гурман-недоучка! Как же я рада тебя видеть, - ты поправляешь очки на его носу, и лишь тогда освобождаешь бедную жертву чревоугодия от продуктов. Проходя за тобой следом он широким аккордом вынимает из кармана шикарного чёрного плаща бутылку плохого «Жигулёвского». Борзописец в неизменном репертуаре. - Есть мнение тебя проснуть и улыбнуть, - с ходу берёт он быка за причинное место, вольготно усаживаясь у окна и закуривая твои. Ты какое-то время просто наблюдаешь это странное органическое образование – бывает же, смуглый, тёмносинеглазый и с веснушками! – а оно не теряет времени даром. Пиво выпито лихим мальстремом, застывший в твоих руках сыр отобран, нарезан, йогурт вскрыт (несколько не по инструкции, зубами); виноград красиво свисает из щелей хлебницы… Словно орава слегка бестолковых, но старательных домовых побарагозила у тебя в кухне. Ты едва успела по новой заварить кофе, а он, видимо, завершив программу-минимум, задумчиво разглядывает кекс. Приходится отобрать и спрятать – уж больно странные идеи чудятся в этих цыгановатых глазах. - Устань уже. Уже спасибо; да, кстати, сыр-плетёнку не режут. Прядями он вкуснее. - И самогон не варят – так пьют… У тебя уютно. - Брось, не трави душу. Пару вечностей назад нужно было тут всё переапгрэйдить. - Привет, кстати от Апгрэйда. Час назад его лицезрел - он выражал надежду, что ещё увидитесь. Борзописец довольно умело жонглирует виноградинами. Ах блин, не слишком, оказывается, умело – одна влетает тебе в чашку с йогуртом. - Извини, солнышко!.. зажмурься, я вытру… - Я тебе вытру! Снайпер, чёрт… Он виновато смотрит, как ты умываешься. Ты украдкой смотришь, как он виноватится. Зрелище откровенно греет душу (ему, кажется, тоже). - Брось в меня тем полотенцем… Хоть убей не поверю, что ты пришёл просто так. - Хорошо хоть веришь, что вообще пришёл. И что именно я. - «Алисы» начитался? - Нет, просто готов скоро согласиться с Генсеком, что пришло время именно таких вопросов. - Пояснишь сам, или… - Хотелось бы или, но поясню, - Борзописец закуривает и выпускает ламинарную, острую как шпага, струйку дыма. Ты зачарованно отслеживаешь её скольжение в форточку, - Менора первая это заметила, как архивист и статистик. Специфика встречаемых нами проблем за последнее время дрейфует в область не проблем человека с чем-то или кем-то, а – проблем с человеком. Разницу чуешь? Хотя, мне ли говорить… - В смысле, тебе ли? - Извини, о своём… Так вот, Гоша – яркое этому доказательство. Ты вчера, надеюсь, начала понимать, за что мы к нему прицепились? - Частично. - Сильма определила это, как работу на «острие случайностей». Он может чего-то не знать или не уметь; мир подскажет, поможет, или сделает всё за него. Порой - напролом. - Карачун… - роняешь ты непослушными губами. - Именно, - он хлопает в ладоши, словно акунинский Фандорин, - Рад сообщить, кстати, что мастер-ломастер скоро будет в порядке… Прекрати смотреть на меня, как полная Оля – это же Карачун, не грязным пальцем пуп царапать. Через пару недель всё срастётся как миленькое, через три опять морды бить будет. Технологии, которые он вывез из своих более чем странных детства и отрочества… Но я не об этом. Георгий оказался настолько эффективен, что стоит задуматься: допустил бы мир такую эффективность без правоты? Мир не такой идиот; убедить его в том, что тебе стоит помогать, можно только действительно важным делом. Он настолько серьёзен и озабочен, что его тоже хочется улыбнуть; и ты не удерживаешься от шпильки: - А никто не пробовал предположить, что случайности – случайны? Улыбнула, блин… Борзописец давится затяжкой. Дольше обыкновенного смотрит на тебя, многозначительно крестится и достаёт из недр плаща классическую плоскую фляжку. Приникает к ней едва не на минуту. Когда отрывается – показывает тебе кулак. Как ни странно, на его аристократической руке это смотрится. - Ты ещё будешь!.. Только оппозиции в ЦУМе и не хватало… Знала б ты, родная моя, как бы здорово было хлебнуть медку твоими губками. Но наш архив, к сожалению, не подделка. Я в группе года два, и нарушений презумпции разумности мира – а значит и иллюзорности случая - не видал ни разу. Он разводит руками; но беда попалась не чужая, а своя, и руки словно плывут сквозь вязкий туман. Ты протягиваешь Борзописцу кофе, и он, кажется, только рад замолчать, уткнувшись в чашку. - Это всё означает, что ты снова по делу? - Ты против? Свои заботы? - Да, в принципе, нет. Куда-то поедем? Он смеётся. - Пойдём. Причём, лучше выйти пошустрее; я обещал быть полчаса назад, а все проездные деньги убил на наш с тобой завтрак – но не мог же я явиться нахлебником! Так что – одевайся. - Ушам не верю, - искренне удивляешься ты, - В команде Генсека кто-то без своей тачки? - Да я и водить-то не умею… и не хочу, честно говоря. А что, тачка обязательна? Я бы, пожалуй, завёл специально для тебя, но вряд ли когда у меня хватит на это денег. Тебя злит, что ты ни разу ещё не могла отличить, шутит он или нет. Так что, ты попросту идёшь одеваться – начисто расхотев спрашивать о сути вашего путешествия. Спустя полчаса пешедрала Борзописец случайно раскалывается, в какой именно район города он тебя тащит. Это спальные высотные новостройки на самом краю городского пейзажа; их неплохо видно даже отсюда, но убивать ещё час на ходьбу ты никак не согласна. Кондукторша третьего по счёту трамвая милостиво не замечает ваших заячьих ушей, - или её разжалобил разнюнившийся внезапно подслеповатый весенний дождь. Выигрыш во времени невелик: минут сорок ты в полудрёме вдыхаешь ароматы табака, женских духов (?!) и кофе с плаща своего спутника, стараешься не смотреть на отчего-то сегодня особенно неприятные лица людей вокруг. Тебе даже не стыдно за свой снобизм – дождь и сонливость, тёплое плечо под щекой убаюкивают любую совесть… - ...Подъём, карапузики, - тормошит Борзописец, - Кататься по кольцу будем в другой раз. - А?.. - Как ни странно, выходим. Как ни странно, выходите и идёте. Шестнадцатиэтажка, серо-стальная, словно дредноут, и столь же обшарпанная, всасывает вас распахнутой губой железной двери. Пищевод лифта спазматически содрогается. Что-то нелады у тебя сегодня с ассоциациями… Дверь тяжела и внушительна: глянцевая исчерна-кофейная кожа, перетяжки витого шнура, две литых бронзовых восьмёрки... Борзописец открывает её своим ключом – точнее, двумя, один из которых явно не ограничивается механическим взаимодействием с замком. Ты с оглядкой вступаешь в царство безвременья. Трудно сказать иначе: существо, сотворившее такую вязь линий, плоскостей и объёмов, должно быть в прочной ссоре со временем. Рядом с плечом, ниже, выше... всего лишь скамеечка, вешалка для шляп, резной лист тропического лопуха. Твоя ладонь, мгновенно, как в «тетрисе», вписавшаяся в эту плетёнку; тебе приходится отлипать от собственной тени, настолько точно найдена каждая точка и выстроен каждый поворот. Когда так чуешь пространство - время начинает ревновать и обижаться. Голос Борзописца откуда-то из-за дверей, вон тех, с витражами. Откуда же и тихая музыка. Привычно пробуешь угадать, прежде чем войти - и пасуешь. Что-то из достаточно раннего... чего? Входишь, первым делом покачнувшись на волне аккорда ароматов: пачули, вербена. Акация, возможно. - Ну, вы знакомьтесь, а я на кухню, - безоговорочно машет рукой Борзописец, - насколько понимаю, всем как обычно… Он исчезает, и тебе ничего не остаётся, кроме как знакомиться. Первые несколько секунд ты не можешь понять, где человек и где интерьер. Успеваешь несколько нервно убрать с лица локон, шагнуть ещё раз... В этот миг она улыбается; неспешно, затепливая улыбку, а не вспыхивая ею, и ты прозреваешь. Серебряные, плотной волной плеснувшие на узкие плечи, волосы. Плавная, с полотен Венеции сошедшая линия платья – рыбьего, сине-зелёного, строго и темно блистающего. Неоновой прозрачности кисти рук слегка беспокоятся, теребят кнопки подлокотников, и кресло доворачивает недостающие до анфаса четверть оборота. Женщина смотрит на тебя, по рассеянности забыв на губах улыбку – та какое-то время самостоятельно существует на внутренней стороне твоей сетчатки. Глаза её тоже смеются. Хитрющие девчоночьи глаза – хотя они бесцветны и стары, как и сама она стара, безумно стара, старше всех, кого ты когда-либо видела. Ты боишься, что она исчезнет, как рассыпаются внезапно в пыль сухие цветы… И ещё она красива, словно икона Елизаветы; никогда тебе не снилось, что старость может быть настолько красивой. Кажется, отныне ты перестанешь бояться времени. Кресло подъезжает вплотную, женщина смотрит на тебя снизу вверх. - Если вы присядете к столику, а я устроюсь рядом, не будет нужды включать усилитель... Вы хорошо меня слышите? – отчётливо шепчет-шелестит она. - Да, вполне хорошо. Её запрокинутое к тебе лицо обращается к журнальному столику в углу. Там уже стоит чайно-кофейный прибор, тянется ввысь благородно-оранжевыми языками трисвечник. Кресло зелёного плюша манит в объятья. На ощупь оно оказывается ещё ласковей, чем на вид – ты нежишься, пока хозяйка поудобнее паркует свой электронный экипаж. Оглядываешь высокую, по-школьному светлую и просторную комнату. - Меня... Оля зовут. И, честное слово, очень редко на «вы». - Простите, боюсь, мне поздновато менять привычки, Оля… Кстати, вы очень похожи на рассказы о вас. Ну, а меня они зовут Тарантеллой. Видимо за то, что когда-то я умела не только ходить, но и танцевать. Ты с трудом, почти с кровью отрываешь взгляд от замши её туфель. Под ними блестит хромированная подножка инвалидного кресла. Чёрт, почему Борзописец не предупредил? Уши оборвать. Тарантелла… Имя легко катается на языке, удивительно подходя к изящному профилю. Что-то или кого-то напоминает тебе этот профиль, да и фас не так чтобы совсем незнаком – старославянские кланы, соль Руси. Ярославна с французским уклоном. Почему, кстати, с французским? А-а, да ведь от созвучий, сплетающихся вокруг, так и пахнет Елисейскими полями. - Извините, я правильно угадала... - Не совсем, - правильно угадывает она твой неопределённый жест, - Это Лемарк. Действительно, похож на раннего Матьё - но тоньше. И скрипка ярче. Впрочем, на ваш выбор, - под ладонью Тарантеллы проворачивается в твою сторону микро-жк-экранчик, - ставьте что нравится. Здесь богатый выбор. Ты смотришь. Выбор, действительно, богат – только подборка несколько односторонняя, это Европа последнего столетия; Европа, какой не знали коллекционеры – здесь законсервирован стык веков, любовно залит воском и запечатан джинно-соломоновой печатью... Разводишь руками, потерявшись в полузнакомых фамилиях. Тарантелла качает головой, соглашаясь: - Оставьте на случайность, милая. Оставьте... И вдруг. Джо Дассэн. Тоже неплохо. Он ненавязчиво наполняет всю комнату прозрачными сплетениями звуков – один из первых шансонье, ритмически приблизившийся едва ли не к рэгги. Хреном с бугра, дунаданом с запада появляется Борзописец; кофе и чай он несёт на профессионально отставленной руке. В другой руке он тащит стул, на который садится - и ваша команда обретает цельность компании. - Надеюсь, я не помешал. - Не слишком, - она принимает чашку, - Разговору ты, по крайней мере пока, не мешаешь. Девочки потрещат немного, ладно? - Без вопросов. Пей своё молоко. Он пьёт свой коньяк (неплохой, кабы ты ещё и разбиралась), не особо таясь, плещет излишки во фляжку. - Не обращайте внимания на его манеры, - легко улыбается Тарантелла, - Чай, кофе? - Чай, вероятно. Ты, честное слово, абсолютно рефлекторно (как-то некого было особо шугаться в последнее время) лезешь за сигаретами... тут же, разумеется, чуть не вслух обзываешь себя идиоткой, краснея так, что на полированном серебре сахарницы расцветает закатное зарево. Борзописец аж вздрагивает, звякнув рюмкой о горлышко. - Вот уж чего не следует бояться в этом доме, - Тарантелла касается твоего дрожащего запястья рукой-лепестком, рукой-тенью – касание это не похоже ни на что на свете, - Мне нравится, когда при мне курят. Самой нельзя уже лет двадцать; это притом, что как все всегда в моём окружении, смолила далеко не самые дамские сорта... - Кинг писал где-то, - припоминаешь ты, - что в его время педиатры курили в процессе приёма. - Клинические случаи мы не берём, - хмыкает Борзописец и звякает на край стола пружинную карманную пепелку, - Но, кроме шуток – как-то раз госпожа Тарантелла нашла в сундуках полпачки довоенного парижского – дамского! - «Марилан»… Меня скрутило с ползатяжки. Кажется, Тарантелла просто не умеет смотреть украдкой. Глаза подобной прозрачности обладают пронизывающим действием, тебе невыносимо хочется ответить какой-нибудь урок – только ты не учила. Это уже комплекс вины, или будет ещё хуже? Ой, по ходу будет... Ты чуешь какую-то силу, какое-то право начать дерзить – хотя бы с мелочей. Чтож, господин литератор напросился сам. - Следующие пол-литра коньяка будут лишними... И тогда я попрошу тебя сходить за сигаретами, минут на дцать. - Viva, mom’s! Привыкаете к стилистике жанра. - Полейте кактусы, дорогой. Вам плохо даётся язык. Под взглядом Тарантеллы он жухнет, словно трава на ветру. И уходит поливать кактусы. Вряд ли держа обиду, зато крепко ухватив остатки коньяка. Ты его уже любишь, но намечающийся разговор явно важней. Тарантелла качает туда-сюда рычажок, что добавляет креслу немного горизонтальной флюктуации. Этакое кресло-качалка. - Я знаю, что он привёл меня к вам не просто так. Уверена. Моя уверенность хоть чего-то стоит? - Вы попали не в свою колею, Оля. Интересно, как реагировать на такое? Ты щёлкаешь зажигалкой, а твоя визави сплетает руки у губ, словно тая продолжение: - За страхом пришла эйфория, так? И начавшиеся проблемы кажутся очередной шуткой? - Не сказала бы. Рука у Карачуна сломана всерьёз. - А он об этом знает? О том, что это всерьёз? Перед тобой наяву встаёт кухня и довольная карачунская физиономия. И приходится задумчиво качнуть головой. Тарантелла еле слышно вздыхает. - Милая моя, я наблюдаю этот детский сад не первый год. И не первый год мне страшно. А сейчас становится страшней, чем когда-либо. У вас своя голова и своя жизнь, а они... они, кажется, получили шанс доиграться. Из них ведь никто так до конца и не поверил ни в одно чудо, танцующее прямо под носом; объяснять бесполезно, я пробовала. - То-есть... вы верите во всё это? Она беззвучно смеётся, закидывая голову. Чистоте линий её шеи хочется завидовать, но некогда. Ответ тебя сейчас убьёт. Каков бы ни был, он отсечёт половину твоего мира, только-только в последние дни начавшего обретать цельность… - ...Вы с ума сошли, Оля – ну разве такое спрашивают? Вот ещё ребёнок на мою голову! Как будто не хватало. Один взрослый человек – Рантье; но он не в счёт, у него ампутирована душа… Поймите, милая, они не пугают крокодилов – они разгоняют тучи. Каждый над собой, и в меру сил (а сил этих не так и много, как им кажется) помогая другим. Забыв начисто, что, прежде чем очиститься, небо проливается дождём. Ливнем с грозой. И, возможно, пробуждая крокодилов. То, что вас привели сюда, (да вы пейте чай, он остывает) – никакие не смотрины, что бы вам ни казалось. Ребята надеются, наверное, что я смогу вас отговорить, отвадить, что ли... Вижу, зря? - Зря, - киваешь ты, упрямым жестом гася сигарету и на пару секунд утыкаясь в чашку, - Не боюсь я дождей с крокодилами. Я боюсь пацанов с супермечами, курящих «беломор» аристократов, банкиров на «хаммере», похожих на фейери девиц... ну, вы поняли. Боюсь до чёртиков – но, похоже, это уже не лечится. Поэтому не надо меня отваживать. Лучше скажите пожалуйста - что вы думаете про эти последние драконьи события? Я так поняла, что вы в ЦУМе – командный центр... - Вы снова поняли неправильно. И слава богу, не то мне и самой придётся признать себя просто выжившей из реальности старухой. А то, что происходит с Георгием... Подголовник её кресла вкрадчиво откашливается. - Тарантелла, - взывает кресло голосом Борзописца, - дорогая, простите, но кактусы на исходе. Могу полить что-нибудь ещё. Паркет, прохожих с балкона? - Несколько излишне. Возвращайтесь, мы закончили… Так вот, Оля – они правы лишь в том, что, по-видимому, это ваша забота… Неужели впервые слышите? Ты немеешь на миг. Кто-то получит, причём больно и ногами! - Гоша? Моя забота? Этот мифологический псих? Длани вошедшего Борзописца успокаивающе взъерошивают тебе волосы. Стряхиваешь, набирая воздуха для многих и интересных слов, и лишь пронзительная трель мобильника спасает приличия. Борзописец, скучающе говорит «н-ну?»; и ты сквозь кивок и тихий смешок Тарантеллы, сквозь Дассэна, сквозь шум крови в ушах слышишь и распознаёшь голос в трубке. Берёшь её, протянутую. Борзописец рядом булькает своим коньяком. Берёшь у него и рюмку, пока Гоша, как заведённый, твердит: - Здравствуй. Я это, я. Нужно увидеться, слышишь? Обязательно, прямо сейчас, очень нужно. Срочно, пожалуйста. Слышишь? Я встречу тебя на остановке внизу… Ты слышишь меня, ответь, ты поняла? Медленно выпиваешь коньяк. Глаза Тарантеллы серьёзны и строги. - Слышу. Он, чуть сгорбившись под невесомой моросью дождя, стоит к тебе спиной. Ты специально зашла немного вокруг - посмотреть, и теперь эта спина, неказисто обтянутая грубым плащом, тебя отчётливо настораживает. Он рывком оборачивается с полутора метров. - Это ты... - Ждал дракона? Дурацкая шутка, судя по задавленной на корню улыбке. - Ждал тебя. Не будем стоять под дождём? - Как хочешь. Что случилось, откуда аврал? Гоша молчит. Вы уже идёте, автоматическим безусловным рефлексом жителей миллионного полиса выруливая к ближайшей шапито-забегаловке. Позволяешь ему усадить себя за наиболее чистый столик, принести кофе и мороженое. Позволяешь сесть напротив и закурить. Даже помяться и подыскать начало беседы. - Как тебе Тарантелла? - Не передёргивай. - Чёрт, прости, - он встряхивается, словно спросонок, - Я выгляжу полным идиотом, да? Это ненадолго, ей-богу. - Знаешь, просто меня, как в том анекдоте, уже всё бесит… Ой, погоди, щекотно, – это шуршунчик с энергичностью виброзвонка оттягивается в кармане куртки. Легонько хлопаешь его ладошкой, он снижает обороты, - Мороженым не отделаешься, говори давай. Гоша смотрит на мокрых прохожих. На тебя. Тёмный, взрослый и отстранённый взгляд. - Хотелось попрощаться. Я уезжаю, - на твой немой вопрос он качает головой, - Не скажу куда - они из тебя вытрясут, не вспотев. Скажу почему, тебе это может пригодиться. Ждёшь неизбежных слов. Дожидаешься. - Мой товарищ, который грустно махая крылом, совсем рядом. Ходит, как большая рыба, по спирали, локализует, сволочь. Чую, не спорь – выслушай! – без дураков чую. И уезжаю, чтоб этих дураков не подставить. - Они, вообще-то, собирались как раз помочь... - Не смешно! Тебя снова неудержимо тянет на дерзости; только, кажется, лимит их ты на сегодня исчерпала. - Я устала от тайн. Договаривай, или я пошла. - Пошлее некуда... прости, я не о тебе. Оля, ты же ни хрена не понимаешь в этом гондурасе! - И в зелёных попугаях. - И в колбасных обрезках… Думаешь, дракон – всё то же тупое тулово с крыльями? Уверен, он курит хорошие сигары, у него навороченная мобила и тачка покруче генсековой. Только мне плевать, это неважно. Для меня он – тупое тулово с крыльями. И действовать он будет так же тупо. Искать, где я затаился. Долго искать, если повезёт. Я постараюсь, чтоб подольше. - При чём здесь ЦУМ? - Да как раз при том, - он почти срывается на крик, втыкая в столешницу окурок, - что они собрались помогать! Лезть туда, куда ни поперёд, ни поперёк, ни вдоль батьки лезть нельзя совершенно! И тогда, пытаясь засечь меня, зелёный друг засечёт их… И нападёт. Не раздумывая. Он будет бить по площадям, как Гомеопатическое Мироздание. Только не на испуг, а на уничтожение. Форматировать всё, что рядом, всё, что мне дорого – в первую очередь. Если уже не начал – господи, как же я на это надеюсь!.. Гоша остервенело рвёт из пачки сигарету за сигаретой; первая ломается, вторую роняет на слякоть пола, третья шлёпается прямиком в твоё мороженое... Отбираешь, прикуриваешь и протягиваешь ему горящую. Пальцы у него ни к чёрту. Вдруг глотаешь что-то колючее и сухое, невесть как поселившееся в горле. - В общем, я сваливаю. И тебе искренне советую в темпе бежать от ЦУМа и его обитателей, быстрее, дальше, тише. Будет плохо. - Это я сегодня уже слышала. Только я-то здесь при чём? Ни при какой погоде не собиралась мешаться в ваши с драконами разборки. Уж поверь! Такое ощущение, что твой взгляд схватили руками и рывком подняли от кромки стола в горизонталь. Зрачки в зрачки. - Так я ж ведь пояснил, - кривит он губы, - Будут бить по самому дорогому. Прости, но так сразу не придумаю, что у меня дороже тебя. - ...Псих! - Я хотел уехать тихонько, да вот не смог. - ...Дважды псих! - Трижды. Четырежды. Не забудь, что сказал. Всё, бегу, время... - Не вздумай! Хлопает в ладоши над вами мокрый зелёный тент. Никуда он сегодня не уезжает. ...Не дождь, а недоразумение. Недо-дождь. В какой-то момент Георгий приподнимается, силясь заглянуть за рябое от капелек стекло. Молочный свет фонаря надевает на его лицо маску печального мима. Ты проснулась чуть раньше; ловишь теперь со стороны окна по очереди – глаза, сонную полуулыбку, губы эти опять… - Утро, вечер? Мм... - ...Дождь. - Что, проспали полсуток? - Раз дождь, проспали лето - это осень. Осень тебя вполне устраивает. Его тоже, раз больше не спешит отрывать горячий спросонья лоб от твоего плеча. Шепчет прямо в шею: - Сейчас полагается сказать «где я», а потом «пить». - Пить – это актуально… - Нет, это на кухне. - Не ходи. Он уже высвободился и перетекает из теней комнаты в тени коридора. Ой, только молчите, девушка... Сама себе ты всё выскажешь потом. Пока - дайте умереть спокойно. Теперь, кажется, можно спокойно. Где-то, наверняка, есть завод, на котором творят самых нежных мальчишек на свете – но отчего только сегодня его творение набрело на тебя? В какие графы теперь тебе записать чёрт знает сколько минувших лет - а секунд?! – слепоты?.. Он приносит чай. Легко звенит голова, бронзовое пёрышко. Ты сворачиваешься в гошиных руках – безумной гладкости кожа, никогда не видела такого, губы скользят, как по шёлку – пьёшь и смотришь. Он бездумно теребит твои волосы. Сумасшедший. Твой личный любимый сумасшедший. Возле кресла, полуприкрыт сброшенной второпях одеждой, лежит свёрток с мечом. - Так и таскаешь его? Он понимает. - Это наша с тобой жизнь. - Всё ещё считаешь, что мне следует беречься? Держаться подальше? - О, уже нет! - смеётся он и сжимает тебя чуть крепче, - Поздно, солнышко. Беречься нужно было вчера. Теперь для него мы с тобой – одно целое. Так что, наоборот, придётся держаться поближе и встречаться чаще, в идеале – не расставаться вообще. - Вы всё пугаете... Гоша почти рывком разворачивает тебя лицом к лицу. В полусумраке глаза у него тяжкие, словно два тёмных ртутных колодца. - Придётся научиться пугаться, родная. И попробовать научить остальных; хотя их научишь, ч-чёрт… Это «ч-чёрт» гаснет в твоих губах; тебе проще поцеловать, чем придумать ответ. Какое-то время проходит. Небольшое сладкое время, не оглядываясь, проходит мимо. Убивать такими губами. Драконов, насмерть. На старой Аппиевой дороге. - Может, они попросту тоже тебя любят? Как я? - Это тебя они любят попросту. Как и все свои чудеса – из жадности. Не что-нибудь, а именно Центр Управления Мифами. Улавливаешь, маленькая? Во мне их привлекает только игра в шарады – а в тебе... Думаешь, ЦУМ в полном составе из чистого любопытства бегает вокруг тебя кругами вот уже неделю? Сильма, которая уже несколько лет, насколько я знаю, не подпускает близко ни одну женщину, кроме Меноры – чёрт знает, что за история тому виной – Сильма касается тебя так, что... Георгий откидывается на спину, потягиваясь. Накрывает вас одеялом, продолжая шептать, на этот раз в затылок, прямо в волосы: - И эта жадность на чудеса их сгубит. Мой чешуйчатый дружище – он не шутит, он не умеет. Это возникнет, скорее всего, случайно, как-нибудь неожиданно и естественно, понимаешь? Как так и надо. Не знаю: Карачун уже сломал руку, теперь Рантье, скажем, заболеет атипично птичьим гриппом; или Генсек попадёт в аварию, или ещё что... В инструментах драконы не стеснены. Он будет сужать круг… Почему ты тоже такая жадная? Руки, руки, руки – гекатонхейры гибнут от зависти, ваши руки везде и всюду, какие там, к лешему, драконы. Господи боже, это невозможно, так не бывает, просто быть не может... Давешний комок в горле взрывается осколками льдистого счастья, когда Георгий входит в тебя сквозь все твои несбывшиеся слёзы. ...Дождь. Что-то знакомое, мы сюда уже просыпались. Тебя теребят за ухо. А дождь всё бьёт шелестом в ухо, которое теребят; не просыпаясь бормочешь проклятие, тебя целуют на звук. Получается. Наконец, когда дремать дальше уже решительно невозможно, садишься почти рывком. - Ой, кажется, я выспалась на всю оставшуюся жизнь, - и зеваешь на всю оставшуюся челюсть. - Мне тоже показалось, что хватит, - учтиво говорит Гоша, кланяясь в дверях, словно японец; в руках его невесть откуда две чашки парящего кофе. Рассвет за окном. Полшестого на часах. Глупейшая улыбка на лицах. Впрочем, простите – только на твоём. Георгиевский взгляд поверх чашки кажется тебе озабоченным. - Что-то не так?.. - Я люблю тебя. - Это не так? - Мы не договорили. Я окажусь занудой, и ты меня разлюбишь. А договорить надо. - То-есть, - плавно заводясь, говоришь ты, - ты зануда, а я должна чувствовать себя эгоисткой. Нет – сволочью. Мама, он меня сукой обозвал!.. Хоть убей, не удастся у нас первая семейная ссора. Говори уже. Доброе утро, кстати. - Надеюсь. - Нет, ты не зануда – ты паникёр! Он смеётся так, как умеет, наверное, один из миллиона – всем телом, как младенцы и блаженные. Если это возможно, ты любишь его смех отдельно от него, как ещё одного любовника. - Малыш, я не договорил про, разумеется, дракона. Достаточно ли ты проснутая, чтобы меня понять? (Малыш! Притом, что он младше тебя года на три.) - Он может выкинуть ещё один фокус. Он хороший играммист – это наука на стыке теории игр, программистики и мистики – и не задумается подсунуть мне себя в друзья, для проверки. Совсем рядом, скажем – в ЦУМе... - А это уже паранойя, родной. - Он и тебя, - не ведёт Георгий бровью, - мог подсунуть мне для полной дезорганизации. В управлении случаем он лучше Сильмы, уверяю. И лучше Карачуна в бою. И... - Спасибо, поняла. - Он может быть совсем рядом. Испугайся заранее, чтоб не терять время потом. - С тобой не хочется пугаться. Он шипит сквозь зубы. Обнимает тебя так, что ладанка впечатывается в кожу. А потом звонит его телефон. Он учтив, словно английский пэр, он включает громкую связь. - Брателло! – врывается в ваш мирок Апгрэйд в полном своём великолепии, - Приветики! Прикол хочешь? Ты вздыхаешь так громко, что на том конце спрашивают: - Да у тебя баба там? Оль, ты? Ну, Гош, поздравляю – хоть и тормоза вы, господа... - Дело давай, дружище. Что ещё за приколы в Мотеле? Ты ведь оттуда? - Оттуда, оттуда... Прикол века – Генсек попал в аварию! Думаю, вдруг хотите глянуть... Глядите. Друг на друга. - А следующий – птичий грипп?.. ГЛАВА V Лысый в первом ряду - Послушайте, сударь, за что это мы видим с вашей стороны недоверие? * * * Я боюсь, как бы не помешал нам дурной человек. * * * На протяжении тысячелетий – какой приятный эпизод!.. * * * Часом позже, благодаря Рантье и его цыплячьего цвета божье-фиатовской коровке – вы в ЦУМе. Там все в сборе; и никто, как ни странно, не пьёт (Почутьчуть не в счёт). Сильма – сегодня она в строгом и сером, словно клинок, костюме, двухметровое чудо волос в режиме боа вокруг шеи – по сложной траектории слоняется по фойе, со сноровкой опытного шулера переливая из руки в руку потёртую колоду. Рассеяно целует тебя в щёку; ты же вздрагиваешь, разглядев мельком пару рисуночков на её картах... бр-р! За стойкой на сей раз возвышается Карачун – священнодействует с чайным сервизом и приветственно машет тебе здоровой рукой. На столе снова раскинут мини-узел связи. Борзописец и Апгрэйд оттирают друг друга головами от дисплея, Менора рядом погружена в толстенный ворох каких-то распечаток. Принимаешь горячую, полную ароматов, чашку. Храбро отпускаешь Гошины пальцы. - Ну, что стряслось? Генсек попал в аварию? Раздавил танк? На тебя коротко, но очень странно взглядывает Менора. А штатный хакер восторженно всплёскивает руками: - Ещё веселее – Генсек попал на бабки! Смотри вот, пока в лес не убежал; мы уже час развлекаемся... Поле зрения на экране сперва представляется тебе месивом зелёных и бурых полос, всё-таки нужна привычка к стробоскопическим замашкам он-лайн видео. Секунда, две – ага! Это же шоссе, большая трасса, почти зелёные берёзки слева, а тот тёмный кусок – определённо капот сползшего на парковку в неглубокий кювет «Хаммера». Картинка качается, плывёт, дополняется гигантской рукой, которая уносит под обрез растра дымящую сигарету… Всплывает густое облако. - Так это... - Точно, - кивает Борзописец, - Совершенно верно – камера у него в дужке очков. Хай, Генсек, поздоровайся с Олей. - А-а... тоже пришла? – голос чуть искажён передачей, но внятен. Перед камерой возникает наладонник, а в нём, на экранчике, в подобии зеркального лабиринта – угловатая башка Генсека. В мрачного вида тёмных очках. Зрелище то ещё... - Рад тебя слышать, Олюнь, - кивает он, - Только зря они тебя позвали – никаких чудес и их разборов сегодня не планировано. Так, ребята в кои-то веки могут гуртом над батькой посмеяться. У них это редко, сама понимаешь... - Хватит шуток, - Георгий, кажется, пытается перехватить инициативу, а для начала тихонько вновь хватает твою руку, - Что у тебя стряслось? - То, что бывает на старуху. Шёл, как обычно, под сто сорок в первом ряду, никого не трогал... Поцеловал одним гаврикам «бэху» в задний фасад... Тот случай, когда не поймёшь, кто козёл. - Живые есть? – вежливо осведомляется Рантье из-за твоей спины, и неимоверно зевает, что на его лице смотрится верхом экстравагантности. - Были и кончились, - бурчит Генсек, - Не грейтесь, господа. Все здоровы и поехали считать смету на ремонт. Свой брат, русский бизнесмен попался – не хотят они страховку, хотят денег. Узнают сколько – позвонят. Ты, Гоша и Рантье, как только что появившиеся, ничего не понимая, переглядываетесь. - А...э... И какого... зачем же ты стоишь на трассе? – ещё вежливей и ядовитее вопрошает Рантье. - Он фары битые менял, - Карачун, неслышно подойдя, облапливает тебя за плечи здоровой рукой, - Чего все всполошились, право. Генсек, лысый в первом ряду - не смущай народ, отключайся. Понятно, что хотелось проверить новую камеру, но... - ...Но в семь утра чувство юмора несколько сбоит, - соглашается тот, - Ладно, господа, извините и меня. Между прочим, я не просил Апгрэйда собирать по этому поводу малое пленарное заседание. Апгрэйд багровеет от праведного гнева: - Я?.. Пленарное?.. - ...Это я. От мурлыкающего голоска Сильмы плещет таким напряжением, что все – и ты! – расступаются, так что она со вскинувшим зеркальце Генсеком пару секунд ощутимо искрят взглядами. Генсек, если тебе не кажется, еле заметно кивает. - Я попросила Апгрэйда сообщить всем, на всякий пожарный. Атмосфера каузальности – фрактальная сеть развития событий - сегодня абсолютно не предсказывала подобных эксцессов. Грош цена была бы мне у вас, не обращай я на такие штуки внимания… А сейчас в расклад вышло... вот, - она, плавно шагнув, склоняется и в упор показывает камере и Генсеку одну из своих карт. Потом кладёт её на стол. Под блузкой на твоей груди, как монетка на ребро, на угол становится ладанка. Рисунок на карте предельно прост. Нарисован он грубовато, словно некачественной пастелью. Ночное, затянутое облаками небо с одной-единственной дырой до звёзд – разрывом в форме не то птицы, не то бабочки. - Пробой, - в полной тишине мягко, словно извиняясь, говорит Сильма, и закрывает глаза-катафоты, прижимаясь к своему мужчине, - Трещина. Мироздание не вмешивается. - То-есть... – роняет Георгий, - В смысле... - Может быть всё, что угодно. Сегодня судьба нас не защищает. Что-то с шумом хлопается о стол. Это менорины распечатки; сама она уже стоит, по обыкновению склонив голову чуть влево. Над столом (и, ты уверена, над стоянкой «Хаммера») повисает отчётливая, вполне материальная уверенность, что всех сейчас будут, выражаясь по-остеровски, хвалить. - Нет, ну вы посмотрите! - по-девчоночьи вдруг всплёскивает Менора руками и вы все опускаете глаза, - Сильма, родная, ты же запугала их до полусмерти. И сама себя, кажется, тоже. Я отчего-то не могу вспомнить, чтоб у вас, ребята были такие глупые от страха лица. Даже во время трицатисекундной войны с Индией... Война с Индией?.. Пока ты перезагружаешься, напряжение страха – а ведь верно, откуда его столько было? – к чёртовой матери разлетается ледяными каплями; кто-то начинает ржать. Причём без шуток, ржать по-крупному… Борзописец, кто ещё. - Тьфу на вас! – раздаётся из компа, - Поубивал бы, ей-богу! Всё, до связи… Спасибо, Менора, девочка… О, кстати: как раз и звонят!.. Он отрубает связь. Глядя, как приводят в чувство едва не визжащего от смеха литератора, ты обессилено падаешь в кресло. Нет, права Тарантелла, десять раз права – действительно, детский сад, штаны на лямках. Несмотря на все понты и возможности. Или благодаря им… Ловишь себя на мысли, что – вот, чёрт! Карачун занялся Сильмой (пусть будет права, только бы не плакала), Рантье и Менора завели туманный околонаучный разговор, Борзописец ржёт уже тише, зато на пару с Апгрэйдом... Некому чаю принести, и просветить тебя насчёт этой самой загадочной войны... а ведь они тебя таки успели избаловать! Георгий проявляется сзади, ставит перед тобой чай и кладёт тебе руки на плечи. - Знаешь, кстати – ведь это реальная история, насчёт войны с Индией. Расспроси как-нибудь Менору. Если правильно помню, дело «Наряд принцессы». - В «Том самом Мюнгхаузене» было, кажется, что-то подобное... - Похоже. Но здесь была угроза ядерного конфликта. - Ну конечно, как же без этого... Он смеётся. - Ты совсем не воспринимаешь их всерьёз, да, малыш? - Нет, - качаешь ты головой, - Я – воспринимаю. Тарантелла, по-моему, воспринимает. А вот они сами... - Просто колода карт? - Тогда уж волшебных. А ты, я смотрю, уже не так обеспокоен драконовыми хлопотами. Ладони Гоши на твоих плечах становятся каменно-ледяными, застывают в неподвижности. Ты снова что-то не то сказала? Но ведь нельзя же друг с другом как с хрустальной вазой! - Видишь ли... – он присаживается пред тобой на корточки и кладёт подбородок тебе на колени, - Нельзя бояться бесконечно. Раз уж утро в колхозе началось – а я уверен, что мы сейчас при этом присутствуем, не припомню, чтобы Сильма ошибалась – то нужно не бегать и орать, а ждать и действовать. Я неправ? - Ты похож на Ахава. Из... - Я понял. - А я люблю тебя. - Я знаю. - И... - Не надо. Всё в порядке. Курчавый мальчик, вы в курсе, что ты так никого никогда не целовала?.. Потом время возвращается. Кажется, его вернули прозрачные глаза Рантье; ты моментально вспоминаешь странную фразу Тарантеллы о его ампутированной душе. Сейчас он, оторвавшись от разговора с Менорой, разглядывает тебя. Совершенно по-детски улыбается и констатирует: - Голодный взгляд. Озаботиться завтраком? - Вполне кстати, - кивает Менора, - Начало восьмого, а день вполне может быть непростым. Присаживайтесь, господа. Карачун что-то, если не ошибаюсь, вакуумно сварил. - Разогрел вчерашний шедевр, - учтиво кланяется Карачун, - Название данного блюда пока не запатентовано, но Борзописец, добавив в конце полстручка чили, обозвал сие творение «вспышка слева». Маленькое и донельзя коричневое – это мясо. На случай, если кто не понял... - Отлично. Менора сладко потягивается. Глаза у неё не слишком бодрые, видимо ночь выдалась рабочей... или как у тебя. Впрочем, что ты знаешь о Меноре? Она тем временем отслеживает твоё любопытство (здесь все это умеют по высшему классу), встряхивает смоляной волной; розовый язычок обегает упрямые губы... да она издевается! И отлично, кстати, понимает, что ты это заметила. Потому что звучно хлопает в ладоши, сбрасывая твоё напряжение. - А чего это все расслабились? – удивлённо оглядывается она, - Завтрак завтраком, а война по расписанию. Сильма, родная... - Уже звоню. Ты, Гоша, Рантье, Борзописец и Апгрэйд принимаете у замбармена полные тарелки, а Сильма тем временем зарывает в свой поток оранжа телефон. - Ты, Генсек? Что значит «не уверен»? Как дам вот... Едешь на стрелку? – она делает знак рукой, и едва не подавившийся, с набитым ртом, Апгрэйд в несколько движений вновь наводит веб-мост. На экране бука сквозь тонер лобового стекла плывёт на вас трасса, летят по сторонам чахлые сосенки, - Ты не валяй дурака, ты объясни. - Не слишком-то много объяснений... – Генсек кротко глядит на тебя и на всех из зеркальца заднего вида, - Неладно что-то в нашем гондурасе, неустойкой по дэтэпэ, кажется, не исчерпается. Если уж мне назначают стрелу... По ходу, всплыли старые финансовые шутки, не на Уолл-стрит будь сказано. Узнал я одного из этих долбодрайверов... - У тебя на это много лет как есть служба безопасности банка, она же крыша... - ворчит Рантье, - не мальчонка, однако, лично на разборки ездить... - Ничего серьёзного, - смеётся ваш лысый делец (а тебе отчего-то перехватывает дыхание), - Интерпол можете не звать. Разберусь. Только вот со службой безопасности косяк, - его лицо чуть кривится; на короткий миг высвечивается на лбу синеватый след старого шрама. - Что ещё там такое? – мгновенно настораживается Гоша, - Ну?! - Васян – он у меня четыре года начальником безопасности – утверждает, что он меня знать не знает. - А... - И то же самое говорит мой зам. В общем, забавное утро... На уроненной Апгрэйдом тарелке по очереди поскальзываются все рванувшиеся к экрану. - Забавное, значит... – шипит Карачун, баюкая потревоженную руку, - утро, типа... Давно, стало быть, не забавлялись... Словно в «Матрице» использованным приёмом перед тобой зримо и слегка зловеще проворачивается вдруг вся мизансцена; она ещё и звучит, но прихотью неведомого звукопёра тонировка надтреснута и скомкана. Вот тот же Карачун, – и камера обегает его справа налево, фиксируя больше обыкновенного сощуренные глаза, распахнувшийся до начала какой-то бледной ветвящейся татуировки ворот (бледная? татуировка?); звук же, сопутствующий персонажу в этот застывший миг – именем Допплера разжалованный в скрежет свист вылетающих из рукава палочек. Преломлённой тенью его – впрочем, кто из них чья тень? – в невозможном, неравновесном, нечеловечьи красивом изгибе застыла рядом Сильма, и лишь шорох, похожий на шорох песчинок, отмечает инерционное центростремительное движение последнего метра её волос вокруг карачунских плеч. У Апгрэйда, что сидит прямо за компом и, стало быть, ниже всех, неудержимо ползут вверх брови. Это просто его лицо, лицо лентяя и гопника, тормозит с реакцией – руки давно уже в позиции какого-то сложного квинтсептаккорда, и даже протяжное «тррррт!» десятка клавиш безнадёжно от них отстало. А вот этот звук – сейчас, впрочем, мало похожий на аутентичный аналог – дал название фирме, как это было в своё время с «Кодаком» или Ку-Клукс-кланом. Звук пританцовывает параллельно пламени зажигалки, сигарета Борзописца, балансирующего на упавшей тарелке, взглядом же впаявшегося в экран, прикурится местах в трёх минимум, стоит времени шагнуть с места. Рантье хрустит пальцами. Не интеллигентное тихое похрустывание, нет – саундтреком валящегося дерева несёт от этой пулемётной очереди. И ещё Рантье встряхивается. Рантье. Король статики. Встряхивается, словно мокрый дворовый пёс; и ему, кажется, наплевать на то, что мир вокруг приостановлен причудами твоего восприятия – нет, он подвижен и текуч, словно в этом застывшем меду для него вылизали личное свободное пространство. Чёрт знает в каких невероятных школах и условиях навечно вбитый в глотку аршин не изменяет Меноре и в этот раз. Она пряма, словно единственная ось этого вращающегося вкруг неё сполоха, словно струна, и она звенит как струна – вся, от чистого прекрасного лба до кристаллизованных в неведомую мудру смуглых пальцев – вся она превращена в непрерывное соль второй октавы. На экран она даже не смотрит; как и тебе, ей достаточно чувствовать вас всех. Наконец, Георгий. Ты слышишь его кажущийся бесконечным вдох; серый безразмерный плащ всё сползает и всё не успевает сползти с плеч, а впившиеся в собственную ладонь пальцы разжимаются и до боли сплетаются с твоими. Ты, как всегда, крайняя. Ты просто стоишь рядом. - Издеваешься, дружок? – первой подаёт голос Менора. Непроницаемая чушка Генсека криво подмигивает с экрана. - А как же. - И что думаешь делать? - Вправлять им мозги. В смысле, и тем, и этим. Этим уже скоро, километров через десять место встречи. А уж тем, своим... Давненько меня не продавали, так что тут важен личный разговор, чуете? Кто-то хочет повоевать – земля пухом! Не волнуйтесь, мы уже большие мальчики... Карачун, словно кастаньетами трещит палочками. Потом тычет ими в экран: - Помнишь фразу номер один из списка знаменитых последних слов? - Нет... Именно в этот миг впереди, ещё в полусотне метров, на повороте из-за насыпи выплывают расписные красно-белые балясины дорожно-ремонтных шлагбаумов. Живописное трио оранжеворобых хмырей вяло перебирают древковый инвентарь у распахнутых дверей микроавтобуса. На другой обочине отплясывает холостую джигу тракторёнок с прицепом. Генсек с тяжким вздохом человека, безнадёжно опаздывающего на собственные похороны, сбрасывает скорость до рекомендуемых растопырившимся на самом виду знаком десяти, и бросает «хаммер» в узкий лаз, оставленный для проезда. - Ну вот ещё, - хмыкает он вам в зеркальце, - не было печали... Так что там с последней фразой?.. Хватка Георгия едва не ломает тебе пальцы. А экран вдруг становится чёрен, как ночь. Это произошло в какие-то неуловимые доли мига. Своё, никакими темпоральными границами не стеснённое «чщщ!» смог выдавить Карачун, но больше никто. И ничего. Ты любишь Апгрэйда. Вот так, просто любишь. Он успел, пока камера Генсека выдавала тьму и ничего кроме тьмы, что-то там переключить (а вы, умные и интеллигентные, только начинали говорить «ах»), и экран вдруг заалел снегопадом помех и начал, строка за строкой, рисовать карту местности. Не слишком классическую; ты только спустя секунд пять поняла, что это сателлитные кадры. Артель напрасный труд – читать их с бухты-барахты. Но вокруг тебя подобрались специалисты – багровая точка на серо-жёлтом фоне не проползла миллиметра, а Карачун уже хватает Борзописца за рукав: - Ты видел?! Взяли карапузика! Красиво, технично... Чтож, господа, работаем. - В кои-то веки... – шепчет под нос Апгрэйд, невзначай пихая тебя локтем, - Группа в работе... редкий случай, бля... Интересно, кем или каким нужно быть, чтобы использовать спутниковые камеры?.. Вокруг тебя, словно маленький тайфун, вертится в это время волна негромких фраз и малопонятных действий; воздух вибрирует, едва не светится от напряжения. - ...Тактика спецслужб. Краска на стёкла; теперь будут выкуривать. - Он догадается не залупаться? - Не дурак... видишь расклад? Багровая точка «хаммера» на экране окружена россыпью синих звёздочек. В окне Генсековой камеры рядом - серебряные сполохи. - Вырезают автогеном. Не пластидом – живым, стало быть. Минуту провозятся, там броня дай боже. Вот же надо было нарваться!.. Что с эфиром? – Карачун трясёт Апгрэйда за плечо, тот кивает, легко ведёт ползунком настройки и прибавляет звук на деке тюнера. Месиво помех, фонит несущая частота. Затем... шифр это или сленг? Что-то рубленое, в императиве. - Менора, милая, на второй этаж за второй комп, в темпе! Нужна расшифровка их базаров. Рантье... молоток, заводи пока свою фиатину. Мой мотоцикл за углом. Кажется, управление автоматически перешло к Карачуну. По крайней мере, управление тактикой. Но не стратегией: - Приветики, - ласково роняет Сильма, - С одной рукой на мотоцикле, самое то... Тогда уж я. - Нет уж, ты знаешь, что тебе делать. Работайте, девушка, время ваше, карты у тебя. Так; а кто же довезёт модуль? Борзописец разводит руками – ах да, он не водит. Апгрэйд, залезая куда-то в ящик стола, морщится: - Вот кто угодно, ребя! Нате, - предмет, что он, не глядя, протягивает за плечо, смахивает на коробку из-под миелофона. Спустя краткий миг её хватает Гоша. - И что с... этим? - С этим, – ухмыляется Апгрэйд, - сунуть в карман и везти за тачкой, на которой его волокут. Если ломанёшься сейчас, успеешь – они направились в сторону главной своротки, тридцать кэ-мэ по ходу. Оно активировано. Держись в пределах видимости. И держи связь. У них «лиаз» с лэйблочкой дорожников – не промахнёшься. Ты ещё здесь? Борзописец, в тачку! Карачун, ты что здесь забыл? Вы идёте в обход, через заказник. Работаем, карапузики! Смертельный, чёрт подери, номер. Глушитель назван так потому, что оглушает? Георгий, только уже заложив первый поворот на траверз просёлка, чует твои руки на поясе. - Не тормози! – орёшь ты прямо в ухо, - Время! Ругаться потом! Отлично представляешь себе, какими словами он сейчас тебя мотивирует. Ветер рвёт ворот, словно разъярённый собутыльник. «Оками» рвёт трассу в клочья, ты щекой впечатываешься в грубый шов плаща и какое-то время пытаешься понять – а зачем ты это всё? Скоро объяснят, вероятно. Но уж пустыми болтунами ты их уже не назовёшь. Где-то в месте, с лёгкой руки Карачуна называемом дань-тянем, скрипит зубами маленький колючий зверь... как будто, шуршунчика не хватало. Сидит Оля и медитирует: мне не страшно, мне не страшно... При условии, что ты до сих пор не слишком-то много поняла в ситуации. Но это уже не мифология, так?.. - Оно! - Что?! - Оно!! – повторяет Гоша уже отчётливей, - впереди, видишь, автобусик? Видишь. Автобусик как автобусик. Вы держитесь метрах в сорока, газ сброшен, и рев движка позволяет говорить. - Зачем эта штука? – интересуешься ты, - Бомба? - Не уверен. Не знаю. Разницы? Едем, родная. Позвонят, - он поправляет чехол на плече, - Но ты уже начала мне верить? - Очень умно... - Будем спорить? Прямо сейчас? - Смотри на дорогу, блин! Мобила оживает, Гоша слушает её не больше пяти секунд. - Ага... Скоро мы их зажмём. - Как бы они нас не зажали. Если вправду тактика спецслужб... - И мы не лаптем! Как минимум, кроссовком. Тебе бы его оптимизм. Гудит ветер. Медленно принимаешься замерзать. Автобус впереди притормаживает и начинает заходить на поворот – правый просёлок теряется в низких северных пародиях на дубы. У них даже листья не дубовые, мутантообразные. Сколько живёшь здесь, столько удивляешься... Дачный посёлок предупреждает о своём появлении рекламным щитом. «Огни Магнитки»... далековато отсюда до Магнитки. А эта искра на фоне неожиданно зачернившей горизонты пашни – маленькая жёлтая искра – это же... Гоша едва успевает бросить байк в тройной тошнотворный поворот, только шероховатости асфальта вы обязаны двадцати метрам дистанции до заднего бампера «лиаза». Короткий (ты не против, будь он чуть подлинней) полёт. Вот здорово – не хватало, как будто, высоковольтного пробоя по локтю; нужно ещё, проследив третью каплю из разбитого носа, зажмуриться от нагло брызнувших в полуметре фонтанчиков. А вот и звук: палкой по забору. Доброе вам... А вот это было больно! И громко! Георгий хватает тебя за что под руку попалось, вторая его рука занята тряской под отдачей чего-то невыносимо крупнокалиберно голливудского – ладанка заставляет сложить ладонь в кулак, и двинуть... Мимо носа промахнуться нереально. Зато хоть откидывается. Словно созвездие вспыхивает, сползая с кисти на плечо и выше. Вы с Гошей распадаетесь по сторонам шоссе, меж вами невиданной икебаной лыбится асфальт. Тепло и солоно губам. Горячо где-то чуть выше пояса. Прокатились. В общем, кажется, даже жива. И шуршунчик цел – ишь, заливается... А... кстати, пространство вдруг – какую уже секунду? – молчит. Молчишь и ты. Молчать, как ни странно, не так больно. Хоть и темно вдруг. ...Невозможно не узнать вашу воду – хлорированную, восстановленную и… вкусную до невозможности. Отдавать фляжку катастрофически не хочется. Но, как минимум нужно оглядеться – и когда это тебя успело выключить?.. Недолго мучилась старушка; поднимаясь и не слишком результативно утирая из какой-то расчленёнки срисованные пол-лица, ты видишь ту же картину. Поправка: видишь не сразу. Сперва видишь Гошу; он как раз подходит, опуская руку из-за плеча, словно лазил за мечом. - Ты в сознании? Своём или мэриэннином? – а потом совсем близко, на коленях возле, - Спасибо... - Э-э... не за... да подожди ты целоваться! Что там происходит?! Автобус как на ладони. Вяло дымящийся «Фиат» Рантье уже не в счёт, превращённый в окалину байк – тоже. Пока ты откипала мордашкой в асфальт, что-то, видать, произошло. Больше всего тебя волнует пятнисто-камуфляжный субъект, лежащий парой метров правее. Живые люди редко смотрят себе любимому за спину... - Не буди казака, - бормочет Гоша, - смотри, всё только начинается. Не слишком-то много на что смотреть. Криво, на двух целых скатах стоящий автобус, двое однояйцевых (считайте это оскорблением) близнецов во всё той же камуфле, встающие из кювета. - Тс-с-с... Глянем. Двое подходят к автобусу. Первый, что повыше и с наиболее убедительной железякой в руках, аккуратно дёргает на себя дверцу. Второй вскидывает оружие; а не успел... Не пуп царапать, как говорил Георгий – непроницаемая морда Карачуна выезжает из-за чертополоха за спиной нахала. Пока выезжает, тот величаво валится на разделительную полосу. Оставшаяся палочка ныряет в рукав; тебе делают успокоительный жест. А тот, что дёргал дверь, так ничего пока и... Впрочем, нет. Уже заметил. Не заметить Генсека, с кряхтением преждевременной старости выбирающегося из проёма двери, зело трудно. Ты угадала: сначала он жестом лондонского денди поправляет узел бледных остатков галстука. - Руки! – стопает его безапелляционная команда. Ах да, тот же с оружием... Это вам не изящный хип-хоп Карачуна. Ты уже заочно недолюбливаешь практику иностранного легиона: в несколько кратких хрустких поворотов корпуса Генсек скатывает своего визави в подвывающий ком. Воронёная железяка звенит о верстовой столб. Отвратительной рябью забрызганное лицо обращается в вашу сторону: - И что встали? Перекур, что ли? В тачку! - Найти бы ещё тачку... – ворчливо тянет прихромавший от «Фиата» Рантье, - там ещё и писаку нашего цепануло. Типа, всё пока? - Пока вертушки не подтянули. Мальчики серьёзные, но... – Генсек жестом завзятого персонажа анекдотов вскидывает к невесть когда (хотя, конечно, было время) расфигаченному, оладьеподобному уху мобилу: - Ну, вроде как... да! Подгоняй, Менора, детка. - И всё-таки, лысый, я доскажу, - говорит, подходя и искря друг о друга ставшими разноцветными палочками, Карачун, - Запоминай. Фраза номер один из списка знаменитых последних слов: с нами этого никогда не случится... Вот тут-то ты и отрубаешься вторично – невзирая на зловещие всхлипы Гоши по поводу... что же это так жжёт в подреберье?.. Руки, так твою, люби... ...Ещё немного, и ты точно узнаешь эту музыку. И место. ЦУМ, конечно. Неистребимый запах хорошего кофе. В плечо твоё горячей щекой втыкается что-то, пахнущее тобой в лучшие моменты твоей жизни. - Д... доехали? - Жива? Было б ему что ответить! На гортань твою садится транзитный поцелуй; ну, самое время сесть и открыть глаза… Не самое худшее, по крайней мере, самое безопасное зрелище – пьющий Борзописец. Пьющий красиво, коньяк. Як конь, из пивной, сволота, кружки. Тебе уже завидно. Недолго. Первое, что он делает - протягивает нечто аналогичное, чуть меньше литражем и с символической добавкой кофе. И ты – нечего ловить – пьёшь, смотришь в мигающий огоньками кондишена потолок, принимаешь благосклонно гошины озабоченные взгляды. - Кажется, господа, загрузили мы гостью, - тянет генсековский голос на фоне бодрого «Лазер Дэнс», - Олюнь, милая, ты в режиме оклемации? Смотри у меня... - Сам у себя смотри, эксгибиционист проклятый. Чем закончилось веселье, а? - Человечество не должно пока это знать... А в твоём видеоряде всё пялится на мимопашенный горизонт мужик в камуфляже... Спать бы да спать. Но уверенная рука Апгрэйда уже суёт тебе зажженную сигарету, да и танин с кофеином, словно Фредди Крючков, пробежались уже жгучим босичком по жилам. Блаженно ноет разбитый нос, ушибленная рука онемело вцепилась в сигарету... Что-то там ещё было с боком... ага, именно это и было – ты нащупываешь туго намотанную ткань. На вопросительный взгляд Гоша пожимает плечами: - Ребро. Пока не кашляй, ладно? У Борзописца хуже. - За возвращение, господа! – провозглашает в это время Борзописец, а богатырски отхлебнув, грозит Гоше пальцем, - Я-те дам – хуже. Кстати, давайте-ка все, раз Оля в норме, наверх – там Рантье с девочками банкетик по поводу организовал... Посидеть в уюте, выпить да поразмыслить... А то есть над чем. Он поднимается и... и ты холодеешь - опираясь на плечо Апгрэйда, он плетётся к лестнице. Левая нога волочится по полу, словно палка. - Идём, солнце? Там очень уютно, сейчас посмотришь. Георгий помогает составить на поднос чашки и рюмки, закрывает входные двери; пиликает сигналка. Всё бы хорошо; только вот, поднимаясь вслед за ним по лестнице, ты мельком оглядываешься на Карачуна – а он в этот миг как раз без суеты прячет в свой просторный чёрный балахон маленький, словно игрушечный, очень знакомый по фильмам «Ингрэм». За возвращение... Действительно, милейшее место. Гостиная в псевдовосточном стиле: низкие широкие диваны, подушки по алибабаевских расцветок ковру, ковры и чубуки с кынжалами - по стенам без единого окна. Пара столиков с неземной инкрустацией придвинуты к угловому лежбищу. Там уже этаки невыносимо байски развалился Генсек, и не хватает ему лишь тюбетейки... или тюрбана. У ног восточного владыки, как и положено, одалиски – Менора с Сильмой, две нежные сестры, сплетя пальцы, тихо беседуют, едва не поливая друг друга кофе (Сильма, как Лаокоон, обмотана кальяном). - Где крик «захады, дарагой, гостэм будиш»? – грозно вопрошает Карачун, и садится поближе к блюду с виноградом. Приходится делиться с уже облюбовавшим, на пару с мегапластидом пива, сей плацдарм Апгрэйдом. - А не крикну – не будешь? – удивляется Генсек, - Свежо предание... Рантье растягивается под самым зловещим сабельно-кинжальным панно, так что за него даже боязно. Георгий превращается в тёплое кресло, из тех, что умеют ласково обнимать за плечи. Разноцветно мерцающий графинами и бутылками сервировочный столик не оставляет сомнений в том, куда присоседится хромой литератор. Что он с удовольствием и делает. Кажется, все снова в комплекте. Ты набираешь воздуха: - Один вопрос, господа экстремалы, и потом – хоть засекретничайтесь, хорошо? - Море, сынок… Георгий с трудом, но удерживает тебя, поэтому в Генсека летит только пол-апельсина. - Сейчас многое проясним, - невозмутимо успокаивает тот, - Понимаю, что почти у всех примерно тот же вопрос: что это было? - Только сперва я на правах Гоги скажу тост! - вскидывается Борзописец, - У всех всё есть? - Мне бы новую машину... – скромничает Рантье, но приподнимает бокал с танцующей вишенкой. Менора и Сильма – лица их удивительно похожи сейчас – синхронно салютуют, одна чашкой кофе, другая мундштуком кальяна. Карачун отдаёт честь палочками с зажатой в них виноградиной. Виновник торжества машет с дивана пузырём своей любимой зелёной отравы, и ты позволяешь ему наполнить ваши с Гошей рюмки. - Тост, - ваш тамада пытается встать, но безуспешно, - А, чёрт, едва не пролил!.. - Хороший тост, - хвалит Карачун, - Новый. Поехали, - и ловит ртом подкинутую «изабеллину». Ты пьёшь, семидесятиградусной полынью обжигая разбитые губы. - Ну вот. Генсек крякает, выщёлкивает в угол рта «житан», прикуривает из кальяна и сквозь дымовую завесу обводит вас всех нехорошим озорным взглядом: - Итак. Поздравляю вас, господа мифоборцы, мы в глубоком схлопе – оставайтесь с нами. ГЛАВА VI Выхожу один я. Надо... И вдруг мертвецы встали. Было их много, точно деревьев в лесу: одни – без голов, другие – без рук… * * * - …Я говорил тебе тогда, помнишь, - сказал он, - что ты не человек. Правильно! Я не ошибся. Ну чем же, скажи, ты - человек? * * * - Мы служим, - сказал великан, - в мрачном суде. Денег нам не надо. * * * - Насколько я понимаю, - хладнокровно продолжает Генсек (а рука его уже отдала царственное воление виночерпию-Борзописцу, и тот занялся) – Всех нас в данный момент волнуют совершенно разные насущные вещи. Вот Олю, спорим на что угодно, интригует недавний процесс... - Не только её, - подаёт голос Гоша из-за уха, - Ваша крепко споенная компания, однако, должна кое-что пояснить. Что за хрень мы везли, в частности? Мы за неё, между прочим, кровь проливали... грамм пятьдесят, не меньше. Апгрэйд хмыкает, едва не давясь своим пивом. - Пока вашим, а не нашим, не стоило бы и объяснять... ну да ладно. Глушилку вы везли, милостивые господа, и заодно транслятор. Ты, видимо, достаточно тупо киваешь, глядя в ковёр чуть выше его головы, и он поясняет: - Оля, мы могли выиграть у них только одним-единственным способом: дурацкой шуткой. Против неограниченного количества матёрых профи, оружия, машинного парка и недетской практики... Ну, и мы пошутили. Менора, ангел наш иудейский, успела расшифровать код переговоров и синтезировать голосовые матрицы. Машинка, что вы везли, перекрыла доступ внешним сигналам, сдвинула частоту и передала пацанам в фургоне приказ остановиться в нужном месте. Голосом их коммандера. Вы ж поймите, балбесы, - взрывается он вдруг, внезапно, ни с того ни с сего (и только что до краёв налитая им себе кружища всплёскивает на бесценный ковёр), - живыми мы уйти были не должны! - ...Чрезвычайно русская фраза... – тихо вздыхает Борзописец, - Допиваю, но не сдаюсь... - Пока Генсек, приняв релаксант, отыгрывал полутрупа, пока Сильма правила случайности и разгоняла сглаз, пока Карачун отсекал два минивэна сопровождения, а Рантье и этот борзый его прикрывали... - А ты? - А что я? В греческом зале... на компе я сидел. - Ну и не... уже. В самом деле. Генсеку не хватает слов. Он молча машет рюмкой. Сильма тычет мундштуком кальяна куда-то в одной ей ведомое место стыка ковров, и вас стискивает невыносимое безвременье готического высокоголосья... «Энд Уан» или «Антикризис»? Чёрт их разберёт после очередной малахитовой дозы хозяйского «Ван Гога»… Тебе постепенно становится почти хорошо. - Капитану полагается взять вину на себя, - пожимает Генсек квадратными плечами, - так за мной, собственно, не застоится. Покудова мы радовались жизни последние дня три, я чересчур доверился совету директоров... Следует ли прямо сейчас объяснять вам, неспециалистам, как была проведена грамотная биржевая атака на подведомственное мне учреждение?.. Ясно. Коротко поясню, что в три дня от моего банка оставили скелет, обременённый долгами. Работала команда спецов, сквозь международную сеть корпораций. Ну и... всё. Поздравляю в очередной раз, друзья: мы нищие. На все мои счета наложен вполне официальный арест, кубышки вскрыты, не создавая паники стройными рядами отправляемся на паперть... Ну разве остались кое-какие гроши на суперчёрный день. - Зная тебя, - кривит губу Карачун, - это миллионов семь-восемь? Сильма классическим движением Маргариты фиксирует ногтями его ухо. Он стряхивает её пальцы, и его лицо, смуглая маска гонконгского супермена, кривится на этот раз включением в цепь, в позвонки Уробороса. - Прости, дружище. Из-за этого тебя и пытались тряхануть? - Уверен. Вероятно, им нужны некоторые коды к сейфам и счетам, известные только мне... - ...Уверен, что нет, - это Георгий. Его пальцы на твоих плечах какое-то мгновение сжимаются стальной хваткой, - Скорее, кому-то нужно было ослабить нас. Всех. - Я кину в тебя палочками, - учтиво предупреждает Карачун, в его устах, особенно после последней демонстрашки, это звучит, - Что за чёрт, даже Ольга не излечила тебя от паранойи? Ну, тогда это серьёзно... Тут он вдруг мигает наоборот: тёмные глаза, словно диафрагмы, чуть расширяются, всплёскивают и опадают. Менора убирает руку; это она, оказывается, не слишком-то легонько отвесила ему щелбана по перевязанному плечу. А плеск зрачков (окончательно в этом ты убедишься несколько позже) – это удивление, едва ли не единственная его реакция на самую разнообразную боль… Кажется, Карачун сегодня под перманентной раздачей. - Уже срослось, раз ты так беспечен? Можно, я повторю для ясности, что именно, в принципе, произошло? – поворачивается уже ко всем ваш штатный аналитик, и даже рука виночерпия-Борзописца кощунственно вздрагивает на священной посуде, - Против нас, или одного из нас – не вижу, хоть передеритесь, никакой разницы – была проведена экономическая и силовая диверсия. Первая удалась, вторая – чудом нет. При этом меня отчего-то больше волнует неудавшаяся вторая... - Объяснишь, отчего? – поверх пивной шапки сощуривается Апгрэйд. - О, с удовольствием… Менора проводит ладонями по усталым глазам, а ты слышишь едва уловимое шипение... Неподалёку от её запрокинутого волнисто-смоляного затылка господин литератор, словно чай с блюдца, сквозь зубы всасывает жгучее содержимое своей рюмки. Тебе становится зябко – и успокаивает лишь то, что Борзописец гасит так не на твои глаза и руки направленную нежность… И ты ещё смела считать этот омут недостаточно тихим!.. - ...Хотя, пора бы уже громко подумать хором, - продолжает Менора, - и вместе со мной побеспокоиться оттого, что неудачная попытка обычно бывает повторена. С учётом ошибок, естественно. Ой, только вот уже не надо пугать, думаешь ты, пытаясь раскурить фильтр рантьевской «кэмэлины», мы сегодня уже пуганые-перепуга... - ...Тьфу!.. экая гадость!.. – (а Гоша премерзко хихикает из-за спины), - Вот только пугать уже как-то... Есть конкретные идеи? Генсек, отследив твои манипуляции с сигаретой, восхищённо качает головой: - Не, она у нас всё-таки тайная блондинка... Ты не бросай; сперва трудно, а дальше как «Прима» пойдёт… И насчёт конкретных идей, кстати. Что же тут можно ещё придумать, кроме панического бегства? Меченым банкротам один путь – назад к природе, как завещал Руссо. Займёмся земледелием, братцы, купив домик в пределах ста километров от метрополии, возлюбим друг друга... - Я тебе возлюблю... уж это точно! – Карачун, словно Алиса Фрейндлих в роли Анны Австрийской, щёлкает пальцами в строну Апгрэйда; поражённый электроник протягивает ему кружку. Карачун отпивает и выпрямляется, на миг скривившись, - Ваша заливная рыба, месье... Как вы пьёте эту мерзость, люди?! Я просил чай; но всё равно спасибо... врага нужно бить в лицо. Мне кажется, - (и это «мне» сродни чему-то типа «Мы, Николай Вторый», та же степень владения вниманием и психикой), - ситуация настолько рабочая, что мне не слишком понятен ажиотаж среди присутствующих. Для кого, простите, это впервые?.. Оля. Теперь. Да, на твоих глазах и при твоём непосредственном участии были убиты несколько человек. Ужасно, правда? Это твой сегодняшний страх. А ты, то-есть, рада подыграть. И то, что прямо сейчас делает солоно правому углу губ – это обида на глупого мальчишку, или таки страх? Он самый? То, что хрипело возле твоих глаз на заляпанном клюквой шоссе. И встающий под очередью асфальт, и твой удар, отбросивший Георгия с места, в которое – ты знала это безошибочно, словно родилась с этим знанием! – эта очередь сейчас придёт… Это тоже теперь будет поводом к страху? Смотришь на Карачуна едва не с ненавистью, и он игриво салютует палочкой – ах, это, вероятно, шутка такая... А Менора смотрит сквозь тебя, перебирая свои чётки со скоростью и размеренностью метронома. - Ну уж, вот уж, - качает она головой, - Страх страхом, а капитулировать нам не годится. Хотя бы по той элементарной причине, что капитулировать нам некуда. Так что – завязываем с психоанализом, Генсек быстренько говорит «спасибо» и «извините», мы его прощаем... - ...Ни себе чего - программа-минимум... – тихо ворчит в сторону Генсек. - ...И спокойно занимаемся эффективным решением проблемы. Что-то не так? Под её взглядом - взглядом не менее, чем Юдифи - окаравшийся олоферн ёжится и потирает шею. - Э-э... в общем... спасибо, ребята, - и, вытирая вспотевшую лысину, вскидывает жалобный взгляд, - А извиняться-то за... - За пленарное заседание! – мстительно говорит Апгрэйд. - За фразу номер один, - добавляет несгибаемый Карачун. - За вечного студента! – и улыбка Борзописца прямо-таки светится сквозь растрёпанное каре. - Стоп! А то вы вспомните, что я писался во младенчестве! – Генсек тупит взор и молитвенно складывает руки, - О, простите меня, великодушные! Мировую? - Алкаш! – вздыхает Сильма, - Простим, великодушные? - Чёрт его знает, - честно говоришь ты, и Рантье обидно смеётся. - Ладно, мировую. Но с тебя золотые горы... и реки, полные вина. Вы пьёте мировую. Голова отчётливо трогается по левой резьбе; правда, один плюс – алкогольная анестезия. Ребро практически уже не ощущается. Менора устраивает короткую овацию, застывает с поднятыми руками: - Чтож, теперь – решение проблемы. И вот тут все стихают. А ты было настроилась на продолжение веселья… Ну-ну. Даже музыка из скрытых где-то за коврами колонок, кажется, налилась ворчливой тревогой. - Что нам известно? Эта сакраментальная, в общем-то, фраза словно за шкирку вздёргивает общий фокус взглядов. - Известны лишь исполнители, - нехотя цедит Карачун, - Гоша, пока рубил мечалкой движок у «лиаза», заметил на сиденьи беретку... да не ту, что девять миллиметров! – краповую, с кокардой. Армейская беретка, спецы-антитерры. Так? - Так, - Гоша кивает; ты уже понимаешь, что по причине ныряния в асфальт пропустила что-то интересное... Мечом – движок? Хотя, этим мечом... - Ну, а заказчиков можно искать до пришествия и последующего ушествия. Сегодня только ленивые и бедные не нанимают спецов на щепетильные акции. Информации - ноль. - Но это же информация, - спокойно пожимает плечами Менора, - Только что ты выяснил, что заказчики – люди активные и богатые. - Или не люди. Ты вертишь головой. Георгий и Рантье понимающе переглядываются, как будто думают об одном. Кошмар! Как объяснить им, что он даже в постели с девушкой помнит о своём проклятом... своём любимом... - Или. - Оккама на вас нет! – Сильма возводит очи горе, отчего по вам проблёскивают жёлто-зелёные зайчики, - По-моему, количество нулей на генсековых счетах – достаточный повод подозревать именно людей. Сомневаюсь, что хроники и драконы занимаются банальными грабежами, а вот против активных и богатых мы вполне эффективны. Это насчёт заказчика... Уверена, что он проявится, чтобы вести мирные переговоры – раз уж ему так надо. Рантье задумчиво треплет косую чёлку, предмет чёрной зависти Гитлера, потом жестом дзенского шарлатана вздымает перст: - Однако, чукча думать будет... И быстро – ждать нам не с руки. Дождёмся, а то, в самом деле, второй волны затирания... Генсек, что у нас осталось из конспиративных квартир? - А ч-чёрт его... Борзописец, твоя хата? Э, да наш писака дрыхнет! Менора осторожно касается лба прикорнувшего в отчаянно неудобной позе Борзописца; тут же оборачивается, и гримаска нешуточной тревоги пробегает по её лицу. - Молодцы, ребята!.. Забыли, что ему досталось? Зачем дали наклюкаться? Жар ведь, кажется. А ну-ка, взялись и отнесли в комнату – осторожно только, и укройте теплее!.. Как дети малые, ей-богу; он хоть спал вообще в последние дня три? А приколы с его биохимией забыли тоже? Морды у всех разом становятся виноватые и встревоженные. У тебя на всякий случай - тоже. Карачун с Генсеком вскакивают и бережно транспортируют спящего куда-то за пределы комнаты; ты тихонько тянешь Сильму за рукав. - А что за приколы с биохимией? Она с сомнением возводит бровь – а твой взгляд перехватывает Менора. Какое-то время ещё колеблется, потом машет рукой: - Ну... в принципе, всё равно с архивом тебе, так или иначе, знакомиться. Там есть и те дела, которые были причиной появления каждого из нас. Думаю, Борзописец будет не против, если ты услышишь. Пока они ходят… Сядь. Ты сидишь, послушней и смирнее тебя нет девушки на земле. Борзописец интересует тебя едва не сильней, чем все драконы. Потому что он... как бы объяснить это странное ощущение... - Видишь ли, Борзописец – не человек. Ах, проваль!.. - ...На этот раз обошлось без запредельных существ и высокой магии. Никто не умеет так конкретно сделать ближнему плохо, как собственное государство, колдовства не требуется, уверяю. Достаточно хорошего финансирования военных проектов – и ты автоматически участник лотереи! Ну, и... некоторым везёт. Недоучившийся великовозрастный студент литинститута, сынок богатых родителей, порвавший с ними по разным неважным для нас причинам. Теперь не слишком сводящий концы с началами внештатный сотрудник пары небогатых изданий, полупрофессионал по литрболу в среднем весе – тихо коротал одинокий хмельной вечер в дешёвой съёмной комнатке частного домика на окраине. Устал. Уснул за столом. А проснулся лёжа – и в полной темноте. Вряд ли обычный человек хоть раз в жизни видел по-настоящему полную тьму... В нашем забитом материей и излучением мире это редкость, такая же, как глубокий вакуум. Сквозь веки, шторы, сквозь, практически, любые преграды просочится хоть лучик. А здесь его не было – человек словно залип в бархатном ничто; от сумасшествия спасло наличие звуков и предметов. Не слишком-то много было этих звуков и этих предметов... Собственное дыхание; лёгкий шорох кондиционера вверху; что-то вроде пижамы на теле; неширокая твёрдая койка. Голова кружилась, однако ноги держали: после получасового исследования комната обнаружила свою четырёхугольную сущность, наличие стола, ещё одной – пустой – койки, пары запертых дверей и забранного сеткой окошка. Последнее, как легко догадаться, настраивало на очень оптимистичный лад... Менора вновь трёт глаза и, кажется, не прочь зевнуть. Легонько хлопаешь расшалившиеся под шумок ладони Георгия; видишь, как проявляются в проёме ваши грузчики-санитары, и Рантье делает им знак налить, принять и помолчать. Честное слово, один единственный знак! – но он, принадлежа метаязыку, расшифровывается совершенно однозначно. Молча наливают, принимают, и садятся внимательно, словно впервые, слушать. - Борзописец – тогда его, как ты догадываешься, звали совершенно иначе – около часа развлекался криками и попытками взлома дверей. Вполне бессмысленными. В конце концов, молодой официальный голос из-под потолка посоветовал дождаться начальства. А пока, если угодно, отобедать… Обед не осветил ситуации; он даже комнаты не осветил. Скрипнула торцевая дверь, простучали во тьме каблучки по ковролану... Невидимая официантка, зацепив шлейфом аромата духов, поставила на стол нечто и ушла. Глупо было бы бросаться на представительницу чужого монастыря, пуля вместо информации – небольшое достижение... А голос свыше, тем временем, руководил обедом вслепую: где кофе, где хот-дог, с какой стороны вилка... Борзописец пришёл к выводу, что тот, явно глядящий сквозь инфрамонитор, просто издевается. Но поел, после чего, чуть разомлев, попросил закурить. Закурить ему пообещали, когда придёт начальство. Начальство появилось спустя полчаса. Тот же мрак, вновь скрипнув, впустил запах хорошего табака и тяжёлые мужские шаги. Вошедший принёс стул; усевшись, он представился (не обессудь, за что купила) Василием Иванычем. Ну чтож, сказал он, ну здравствуйте, приятно, что, наконец, очнулись; мы уж беспокоиться начали. Буду рад ответить на все вопросы. Все? Хорошо сказано, задыхаясь во тьме, логично ответил Борзописец, и какова же длина Дуная?.. От Борзописца в твоей невыспавшейся голове угнездился, в основном, запах мокрой кожаной куртки. И странное, абсолютное небрежение законами человеческой этики и эстетики – что писаными, что нет. Менора ловит твою улыбку, граничащую с лёгкой влюблённостью – не так, чтобы очень, чисто гипотетической. В их проклятом ЦУМе ты выяснила, что влюбчива, как кошка; оттого и стала моногамной, и собственнически сжимаешь сейчас пальцы своего мужчины. Чтобы. Так что там насчёт Дуная? - Василий Иваныч легко раскрывал карты. По его словам, наш герой находился в полусекретном оборонном институте, попав туда после нехорошо пошедшего эксперимента. Случайно, разумеется. Знаете, эти испытания всяческих новых препаратов и методик; ах, это такая запарка… В общем, простите: родственники и друзья ознакомлены с легальной версией об отравлении консервами, время поговорить есть. А вот со светом – подождите, это позже… Пока же Борзописец узнал не настолько новые, но в его положении достаточно интересные факты: о том, что, как соревнуются разведка с контрразведкой, так производители боевой химии и те, кто делает от неё защиту, непрерывно играются в своего рода «Зарницу» на благодатном материале граждан собственного государства. Ход белыми закончен – он, простой обыватель, транзитом через «скорую» (чьи врачи не разобрались, да и не могли разобраться в характере поражения), попал к чёрным. Теперь – ответный ход. Ну, здорово, ответил Борзописец, то-есть – ничего, конечно, здорового, но – хотя бы, что со мной? И что собираетесь делать? Разумеется, сама понимаешь, всё это время он непрерывно мысленно ощупывал каждую свою клеточку; но, кроме лёгкой усталости от пересыпа, ничего не находил. Ничего! Что делать, что делать... Есть варианты, ответил Василий Иванович. Обсудим. А насчёт «что со мной»... Закурим, кстати?.. Тебе ни с того, ни с сего становится до боли неуютно. Комната отчётливо пульсирует, словно резиновая; голос Меноры, вместо ручейка, представляется вдруг исподтишка подползающей змеёй, волосы Сильмы – подтёкшим к вашему столу напалмом. Угроза чудится даже в умиротворяющей обычно мордахе Апгрэйда – а чего это он так хитро ощерился?.. Неужели, никто кроме тебя не чует штормового предупреждения? Сейчас, вот сейчас... ты сжимаешься вокруг своего бешено лязгающего виртуальными зубами сердечка. И... И ничего, кроме продолжения. - Борзописец услыхал характерный звук. Человек, который пить, курить, ходить и говорить начал практически одновременно, не мог ошибиться: его визави достал и открыл пачку, вынул и протянул сигарету, дождался, пока её возьмут... Видите ли, уважаемый, сказал он, пока Борзописец тянулся туда, где сейчас чиркнут огоньком, - всё это время, уже долго, здесь непрерывно горит довольно яркий свет. И чиркнул невидимым, но ощутимо жарким огоньком зажигалки. Молчит шуршунчик. Ты молчишь – а что тут скажешь? Молчат все, и рассказчица замолкает на четверть минуты, гасит зрачки, во время её полудэйджина работавшие подобием видеопроектора. Где-то неслышно, но ощутимо, похрапывает в лихорадочном сне слепой литератор. А что? Ты готова поверить: чтобы пить не нужно зрение, как и чтобы быть настолько посторонним. Как, интересно, насчёт чтобы писать? - Герберт Уэллс упоминал в одном из рассказов, что слепые не чувствуют удовольствия от курения. Мне судить трудно. Борзописец о подобных тонкостях не распространялся. Речь, вероятно, шла о психологическом типе зависимости – том, что от манипуляций с сигаретой и вида дыма. Сам же он попросту позволил Василию Ивановичу продолжить мысль. Нам известна не только симптоматика проблемы, продолжил тот, мы, исследовав вас за время комы, готовы поставить диагноз и предложить вариант лечения. Стоп, закричал в это время Борзописец, давясь сигаретой, симптоматика, так вашу! У меня что-то с глазами, совсем?! Нет, было бы совсем – мы бы не разговаривали, ответил собеседник, позволив самостоятельно разбираться со значением этой фразы; несложным, надо понимать, значением… Препарат, навешанный на вас (где-то в уличной толпе, скорее всего, неважно это), изменил графику вашего мозга. Отсюда подробней, прошипели на это: графику?.. Ну, структуру связи нейронов, соединения аксонов и... простите, вы – врач? физиолог? Так что мне объяснять прикажете, и как? Есть мозг, и его структура близка к кристаллической. А теперь у кристалла сменили решётку... Это не просто рисунок, знаете ли – алмаз от графита тоже отличается всего лишь строением решётки. Вы больше не человек, уважаемый – по характеристикам вашего мозга вы чёрт знает что. Хоть убейте, не знаю, почему это дало нарушения в передаче зрительной информации; но как раз это мы можем и готовы исправить. Двадцатиминутное волновое воздействие в нужные узлы. А вот что с прочим... Ах да, ещё и проблема с аминокислотами! А отсюда ещё подробнее, прошипел Борзописец… Она запрокидывает тяжёлую голову. Она пьёт похожий на дёготь кофе. Генсек касается, подходя и садясь, её плеча коленом. Всё очень здорово сегодня, все живы; только, кажется, сейчас она ослепла за него, а ты устала за неё, а... Да как же они живут, непрерывно пребывая в состоянии включения друг в друга? Психологическое людоедство, господи, – табу на любовь просто физически необходимо... несмотря на именно сейчас ткнувшийся в твой позвоночник лоб драконоборца. - ...Да что там подробнее! Аминокислоты в теле человека оптически левовращающие. Что-то поняли? Неважно. Главное, что у вас – наоборот. А те, что наоборот, что плоскость поляризации вращают вправо, жизнь, к сожалению, не поддерживают, как не поддерживает озон – кислород с другой структурой - дыхание. По всем законам физиологии, вы не имеете право на существование. Ну нет вас в природе! Вот, собственно, и всё. Оля, я могу рассказывать с большей или меньшей степенью детализации. Какой смысл затягивать? Зрение восстановили - Борзописец согласился на операцию. И на всё, что связано с его новым состоянием. Скажем, непрерывное наблюдение в течение нескольких месяцев через спецмонитор – ты видела на стенке, за стойкой бара, цепочку с медальоном? Похожий на серебряный кулончик, со знаком Рыб? Это он самый, уже не работающий. Эффекты нового состояния проявились не сразу... В процессе работы над уже упоминавшимся делом «Сторож брату» мы почти случайно наткнулись на... скажем, персонажа, видящего в абсолютной темноте, сквозь закрытые веки и предметы. И обладающего кучей прочих оригинальных способностей: как он, думаешь, глушил все радиопереговоры сегодняшних налётчиков? Он попросту видит радиоволны. Ни я, ни наука, ни пресловутые спецслужбы не знают, что прячется в теле того, кто сейчас откипает где-то в тех комнатах. Он может что-то из того, что мы не в силах даже представить – но... мышление и физиология изменилось неузнаваемо! Порой он очень странно реагирует на вполне обычные раздражители, или не понимает вещей, известных человеческому ребёнку... - Заметила... – говоришь ты вполголоса, - Иногда кажется, что он способен забыть, как дышать. Или зачем есть. Её лицо горько светлеет. - Именно. Чтож, приятно, что ты поняла наше волнение. - Я не поняла одной мелочи, - говоришь ты, прикидывая тихо пути к отступлению – а вдруг? – Почему, собственно, литератор? Есть что-то почитать? Было бы здорово, честно говоря... Смеяться она, в отличие от тебя, по крайней мере, ещё способна. И смеётся. А остальные лукавым образом эту мизансцену наблюдают. - Ну, господи, как тебе сказать... Он сказал, что писатель. И, вроде бы, что-то пишет – только стесняется показывать, или не хочет. А мы как-то не привыкли сомневаться в словах ближнего... Спроси сама, это же легко. Они довольно улыбаются. А ты опять сбита с ног; это, похоже, и планировалось. Здесь такой способ добиваться интимной атмосферы. - Как он там? Уложили? - Эге. Карачун даже чего-то там активизировал... по точкам. Говорит, обойдётся, - Генсек, разведя руками, тянется за восполнением пропущенного объёма своей зелёной отравы. Менора грозит ему пальцем. - Если желаешь стать очередным давителем уха на диване – пей. Но у нас, вслед за весёлым утром, намечается радостный день... Напоминаю: остановились на поиске конспиративного обиталища. Квартира Тарантеллы... - Ни в коем случае. - ...Что я и хотела сказать, - Менора с шефом-координатором какое-то время смотрят друг на друга, как учёный на ошибку эксперимента. И неудобно, и никуда не деть, - Умён ты, дружище, на всю голову... Так вот. Из мест, где мы никого, кроме себя, не подставим, в городских пределах остаются: домишко Борзописца, квартира Карачуна, масса дорогих гостиниц... вот он, минус крепкой компании! Почти ни у кого нет своего потайного угла. - Ну, за всех я бы не говорил... – ворчит Генсек, - Кроме дачи, которая всегда, как помните, оснащена и готова, есть-таки пара заначек. Колодцев с подводными лодками... То-есть, все голосуют за спешную ретираду? - Штаб нужно разместить там, куда не долетают пули, - пожимает плечами Рантье, - Я – за. В леса, к Генсеку, в буш, на север. Там будет виднее, - он с наслаждением расправляет плечи (на секунду становится видно, что этих плеч – тщательно схамелеоненных в обычное время – у него не намного меньше, чем у Карачуна) и проделывает традиционный фокус с «кэмэлом-соткой». - То-есть, я успел вовремя, - тихо констатируют от двери. Человек, подпирающий косяк непонятно когда успевшей открыться двери, скупо улыбается. А все остальные – нет. Они настолько не улыбаются, что ты готова взвыть; не делаешь этого лишь по причине полного ступора. Хотя, и человек-то – ничего себе особенного, мужчинка средних лет и роста, в брезентовой куртке и мятой своей кепчонке сильно смахивающий на случайно заглянувшего местного дачника... Но, ещё до того, как Георгий, тихо сняв твою руку, начал что-то нащупывать в сброшенном рядом плаще, до того, как Карачун, Генсек и Менора с жуткой синхронностью скользнули ладонями за пазухи, тебе ясно: не ждали. И даже не собирались. Дальше всё происходит как-то очень долго и быстро. Долго – по ощущениям и быстро – по результату. Трое цумовских фокусников так, словно тренировались этому не год и не два (что верно, скорее всего, для Генсека и Карачуна – но милая интеллектуалка Менора?), плавно демонстрируют чудеса групповой материализации предметов; довольно крупнокалиберных с виду. Сильма ныряет в ковёр, освобождая сектор стрельбы; Апгрэйд, наивный юноша, начинает шарить по сервировочному столику, где, вроде, валялся нож для масла; твой возлюбленный, не слишком отстав, тянет из складок плаща светлую полосу клинка... Только трое в комнате не сделали ни единого движения. Ты – потому, что дура и тормоз. Человек у двери, наблюдающий за вашей вознёй с нескрываемым удовольствием. И Рантье, в последний миг, когда, по идее, всё должно заверте, властно рявкнувший: - Нет! На такое «нет» суда явно нет – ты чувствуешь себя той самой неадекватно реагирующей собачкой. И стрельба отчего-то не начинается. - Это почему ещё? - хрипло осведомляется Генсек, не поведя ни бровью, ни стволом, - Он прошёл через три уровня сигнализации, вскрыл броневую дверь... Я его из принципа замочу! - Нет! - Нет, блин, - кивает Карачун и движением, зеркальным предыдущему, прячет «Ингрэм», - Сам видишь, не тот уровень. К тому же, я его узнал. Вспомнишь дурака... Только у нас, балбесов, такие совпадения. Менора прищуривается; мягко снимает пистолет с боевого взвода и прерывисто вздыхает: - Точно. Чтож, не скажу, что рада, и к столу не приглашу. Мы, честно говоря, думали, опёка закончена... Ваш подопечный спит и, по-моему, нездоров. Отстаньте от него. Так и передайте Василию Ивановичу. Всё? Гость какое-то время ещё лыбится в пространство комнаты. Затем присаживается на корточки и снимает кепку, оказавшись совершенно по-уркагански бритым. - Не-а, - говорит он так же негромко, - я не по его душу. Точнее, не только по его. Он говорит это так спокойно, что верится безоговорочно: именно по душу. И недорого... Гоша шипит под нос что-то неразборчивое – как и Генсек, он не спешит прятать оружие, хотя правота Карачуна даже тебе очевидна: этот невзрачный мужичок настолько непрост, что даже и не начинал бояться всех ваших пушек, мечей и палочек вместе взятых. И руки его всё так же на виду и спокойны. - Есть разговор, - продолжает он, совершенно естественно подавив зевок, - Вы себе тут, случаем, врагов не заводили? Толстых и упорных? Генсек плюёт и таки прячет пистолет. Делает большой глоток прямо из бутыли и кивает на стол: - Угощайся, давай. Не обессудь, все на нервах... Менора, детка, остынь; человек с разговором. Гоша! Убери, порежешься! Что за ажиотаж, в самом деле... А никакого ажиотажа уже и нет. Гость небрежно, как заугольную палёнку, тяпает полстакана коллекционного «Ван Гога», смачно откусывает едва не треть лимона и обводит вас жизнерадостными небесно-голубыми гляделками. - Привет, кого не знаю. Шурик. Что, ребята, как же это вы так окарались, что мама не горюй? - Пояснения будут? – осведомляется Карачун, - Специалиста твоего профиля и уровня по пустякам, так понимаю, не гоняют... - Тоже верно. Но к вам я – в частном порядке. Рантье и Генсек фыркают. Сильма медленно наматывает волосы на руку, и та начинает напоминать куколку большого огненного шелкопряда. - Короче, - Шурик наливает себе ещё и поступает с налитым соответственно, - Этот идиот – или идиоты – каким-то образом узнали моё «мыло», но не удосужились узнать всё остальное. Первое: я не работаю на частников. Второе: я не работаю за деньги. То-есть, работаю-то я за деньги, но мне их платит начальство. В смысле, правительство. И обычно не за то, чего хотели эти козлы. - А они... – чуть бледнея, говорит Менора. - А они хотели вас. Всех. Сразу. И, отлично зная, что большинству киллеров и спецов вы не по зубам, попробовали навесить это дело на меня. Меня! Козлы, говорю же... Так что – под богом ходите, мальцы. Как янки говорят, би кефул, - (Генсека ощутимо корёжит от этого нижегородского произношения), - Ладно, у меня всё, авось больше не увидимся. Поскачу. Привет бывшему объекту. Настоечка у вас прикольная... Он опрокидывает неслабый напосошок, хлопает Генсека по плечу и выходит. Только тогда становится заметно, что всё это время в комнате словно стучал незримый метроном. - ...Вот-те на те, фэйс в салате... – присвистнув, говорит Апгрэйд спустя минуту. Руки его нервно вертят не пригодившийся, но очень страшный с виду, ножик для масла. - Это что за дядя? Серьёзный? – спрашивает Сильма, и Карачун вместо ответа целует её в уголок губ. - Так не видно? Этот дядя три месяца ходил тенью за Борзописцем, чтобы завалить его в случае чего не того. Редкий вид животных, волкодав двуногий государственный… - Генсек угрюмо потирает шею, косится на Менору – и быстро намахивает ещё глоток, - Вот бы кого к нам в ЦУМ! Наш человек, душевный... абсент стаканами пьёт... Это чьё же ж прошлое нас догоняет, ребятки, что нас пытались заказать ему? Ты чувствуешь, как Гоша словно высвобождает какую-то скрытую пружину, и она разворачивает его в вертикальную струну: - Чьё? – спрашивает он звенящим шёпотом, - Значит, говорите, чьё?.. - Хочешь сказать, из-за твоего дракона такой карнавал?.. На шорох от двери все вскидываются, и ты сжимаешься в ожидании грохота выстрелов... Хуже. В проёме стоит Борзописец. Его штормит так, что он может безбоязненно наступать на грабли; по траектории, которую ты не рискнула бы повторить, он подходит к столу, плюхается рядом с Рантье и вздымает жалкие похмельные очи. - ...Так. А теперь пива, и по-бырому объясните опозданцам и всё проспанцам: кто тут кого карнавал?.. ГЛАВА VII Откройте для себя рот Ты тоже должен будешь уйти отсюда, потому что здесь наступят великие зверства. Место это – место несчастливое… * * * …Они проводили время вдвоём, радуясь, точно рыбки в воде… * * * - Одной делать выпады и защищаться слишком скучно, - сказала монахиня, - Если есть здесь любитель померяться силами, пусть войдёт в круг. * * * ...Не слишком-то привычно видеть Менору за рулём. Но её несгибаемый взгляд сразил даже Генсека, и теперь он довольно насвистывает у открытого переднего окошка. Тебя не оставляют подозрения на тему того, кто именно выбирал для аренды именно этот агрегат – жизнерадостно-травяной расцветки «Мицубиси». Тот, на кого падает твоё подозрение, вновь посапывает: на надёжном, словно «Norton», плече Апгрэйда должны сниться удивительно 3D-шутерные сны… Тронулся второй час, как на вас несутся лабиринты по-весеннему убранных просёлков. Погрозил и смылся акварелью с неба дождевой налёт, ветер весело шепчет на ухо... по поводу чего Гоша который раз пытается прикрыть окно – дескать, продует. Не продует. Весна качает свои права даже в машине; тёплый запах листвы с переменным успехом сопротивляется аромату «житана» - хотя, собственно, листвы пока особой и нет – так, ерунда. Ну, и выглядит иной раз соответственно региону... - Это уже малые северные пампасы, или будет ещё страньше? – роняет истый горожанин Рантье, когда пейзаж окончательно меняется на болото с редкозубым и гнилым березняком, - Простите покорно, как выражается наш раненый, носителя койнэ , но – это вообще живая природа, или натюрморт? - Урбанистов не спрашивали, - обижается Сильма, - Это кладовая солнца… нефть! - Вот насчёт нефти верю... а какая из фракций? - Крайне левая. Генсек о чём-то долго разводит руками, указывая вашей водительнице на одному ему известные сектора и точки надира. Менора, как ни странно, кивает. И сворачивает на малоприметный брод. «Мицубиси», конечно, не «Урал» - каждый удачный подъём на сухое место воспринимается словно личная победа; а когда удаётся достичь выступа более-менее приличного сосняка, ты вздыхаешь синхронно со всеми. - Дорога жизни, чёрт, - качает головой Генсек. Выплёвывает в окно окурок и властным жестом просит Менору тормознуть. Можно размять ноги. Робко смотрит на тебя из ветвей ближайшей сухары маленький, похожий на диснеевского Вуди, дятел. Стукачеством заняться не решается; рядом выныривает из машины мрачная каланча Карачуна. На свет даже и не щурится; подобно сапковскому Геральту он, кажется, может регулировать световой поток диаметром зрачков. - Хороший день!.. – и потягивается, хрустя всем двухметровым костяком, - И далеко твоя засидка, дружище? Концентрат походной романтики, охотничий домик? Генсек неласково всплёскивает на него глазами. Переводит столь же дружелюбный взор на то, как Рантье озабоченно разглядывает пыльную, давно не метёную траву; Рантье она явно не по вкусу. - Последний раз таких мажоров я видел, дай бог памяти, в Кении, лет этак двадцать назад... – спокойно говорит Генсек, - Изящный был господинчик, майор медицинской службы – как такого занесло в иностранный легион, ума не приложу... Так он первое что спросил после десантирования в сельву – это где здесь сортир. - Кстати, - поднимает Апгрэйд палец и его кроссовки чавкают и шуршат в сторону сосен, - пиво подошло к концу… Твой и Гошин заинтересованные взгляды скрещиваются на шефе-координаторе. Он невозмутимо продолжает: - Ему, разумеется, логично ответили «везде»; так это чудилище таки сколотило кабинку согласно санитарным нормам – за пределами лагеря. И ведь ходил туда... Там его, собственно, и нашли, когда заварилась эта намагиченная каша с местными – обмотанного змеями, как Лаокоон. - Это знаменитое дело номер ноль, «Пещера Спящего»? – жадно спрашивает Гоша (а ты замечаешь недовольно нахмурившихся на него Сильму с Менорой). - Ну да – первое, до всяких групп, знакомство с Братьями-Близнецами, потом прочитаешь сам. После этого я как раз умудрился потерять жену… Генсек какое-то время невозмутимо роется в пустой пачке, сминает её и запускает в едва успевшего шугануться дятла. - Ну, по коням, - нетерпеливо зовёт Менора из-за баранки, - Кому как, а мне бы хотелось пообедать не в машине. До места вы добираетесь часа через два - ещё засветло. Осторожно раздвинув бампером непреодолимую с виду стену бурелома и проехав по открывшемуся секретному фарватеру ещё с километр, ваш зелёный конёк устало встаёт на прикол у бревенчатого нечто. Нечто нешироко, старо, полтораэтажно и снабжено покосившейся дверью – идущий первым Генсек берётся за неё с некоторой осторожностью. Ты, задержавшись на минуту, оглядываешь сомкнутые стены высоченного здесь леса, начавший темнеть рваный небесный клок... Да уж, секретней места придумать непросто. За все сокровища генсекова банка ты не взялась бы сейчас угадать собственные координаты; где-то рядом, по идее, начинаются отроги ближайшего северного кряжа - невероятно конкретизирующая информация! Георгий подходит неслышно. - Там уже вытаскивают всяческую еду, солнце. И ещё там вполне уютно; пойдём? Внутри действительно уютно. Избушка, как подобным строениям и положено, изнутри кажется больше. Пока вы с Гошей смахиваете с лавок и стола мусор, пока Генсек и Рантье распаковывают бэги с едой и посудой – Борзописец уже устраивается возле обмазанной глиной буржуйки в углу, и даже умудряется заставить её тускло замерцать в полусумраке. Это весьма в тему – прохлада весеннего вечера явно где-то на подходе. - Алкоголь только раненым, женщинам и детям! – предупреждает Генсек. После этой, убившей бы минздрав наповал, фразы на столе возникает ноль седьмая «Изабеллы» и вполне приемлемый ужин. Кто бы, интересно, посчитал неприемлемой гору разогретых на живом огне блинчиков с мясом и творогом? - …Сейчас, пока светло, я схожу на разведочку, - роняет Генсек спустя десять минут сосредоточенной работы челюстей, - Нет, Карачун, я пока один, не спорь. Ты пригодишься с утра, а в языке я чуть поднатаскался… Нужно выяснить, не этот ли хвост за нами так неприятно волочится. Кину весточку; утром сходим, глянем. - Я вот всё думаю, - задумчиво говорит Карачун, рассеяно кивнув, - может, всё-таки, опять «Седьмые»? Уж больно всерьёз… - Да уж, как-то всерьёз больно, - соглашается, потирая ногу Борзописец. - Секта «Седьмой Ангел» уничтожена, – отрубает Менора окончательным тоном, - Доказано Александром Шорохом. К сожалению, посмертно. Есть здесь те, кто не доверял его работе? Это смахивает на вызов, но все чуть замолкают на секунду, явно вспоминая что-то не слишком весёлое. Ты же в последних двадцати фразах не поняла ровным счётом ничего, и надеешься позже растрясти кого-нибудь на пояснения; сейчас же слышишь только, как Апгрэйд бормочет под нос: «А жаль, что парня нет, пригодился бы... не представляю ситуации, в которой бы не пригодился хороший снайпер...» А Генсек тем временем уже выскальзывает за порог. Кстати: если тебе не почудилось, в хлюпающий вечерний лес он отправился в костюме. ...Чердак здесь так же обширен; ровный слой чего-то вроде старых телогреек пахнет соломой – она тоже везде, даже в крыше – и слегка машинным маслом. Первые полчаса ты уговариваешь Георгия быть несколько потише… следующие – уже он тебя, а потом даже треснутое ребро становится не настолько важно; никак не важнее самых сладких на свете качелей в облаке взлетающей соломенной крошки… Вы успеваете образумиться, едва не сгрохотав в полуоткрытый люк – навылет мокрые и запутанные в собственную одежду. Ты дрожишь так, что слова не сразу идут с языка; приходится отдышаться, глядя сквозь гошины вихры. - Э-э... мы, кажется, испортили людям десерт?.. - Может, наоборот? – пожимает он плечами, - ЦУМ всё-таки, не грязным пальцем пуп царапать... Сомневаюсь, что им плохо, если кому-то хорошо. Он переворачивается, не выпуская тебя; чуть прогнувшись и едва не касаясь стропил головой, смотришь на это полуголое чудо, ощущая его каждой клеточкой. Порыв, влетающий в слуховое окошко, щекочет грудь холодными ладошками. - Замёрзнешь, простынешь – убью, как дракона, - говорит он, улыбаясь уже сквозь почти полный мрак, - Спальное место поищем где-нибудь потеплее… Внизу лениво мечутся тени от разбуянившейся буржуйки, и уже ощутимо ходят из угла в угол волны жара. Шефа ещё нет, и где-то бродят Сильма с Карачуном. Апгрэйд, видимо так и не успев раскрыть лежащий на коленях ноутбук, прикорнул в углу на лавке с совершенно по-детски открытым ртом. Возле печурки всё в той же позе сушит вёсла Борзописец – только вместо стены он теперь касается затылком менориного плеча, и она, прикрыв ресницы, что-то вполшёпота рассказывает ему – а хромой литератор едва заметно улыбается, невидяще пялясь на багровые сполохи… Ты всё ещё слишком резонируешь сама, чтобы отчётливо, словно собственной кожей, не почуять, насколько хорошо и безнадёжно, безнадёжно-хорошо ему так сидеть… Потом Менора замечает вас, пригласительно машет рукой. - Нет, - роняет Гоша тихонько, и ты посылаешь отрицательный жест. Экспроприируете со стола остатки кофе и занимаете лавку, что пошире. Кто-то отвратительно предусмотрительный уже кинул на неё спальник типа «братская могила». Уютно, в общем. Несмотря на кофе, втыкать тебя начинает стремительно, как с хорошего дозняка димедрола; на пиликанье гошиной трубы о том, что уже пол-одиннадцатого, только лениво разлепляешь один глаз. Видишь, как по соседству Генсек аккуратно развешивает костюм на невесть откуда взятые плечики, киваешь ему, и… И до утра на лавке и в гошиных руках пребывает посапывающая пустота в форме тебя. ...Оказывается, это реально - проснуться, наполовину уже стоя: то самое, знаменитое «поднять – подняли, разбудить забыли»! Уже шаришь рукой, уже вот-вот откроешь китайские спросонок глазки, увидишь возле, схватишь... Но нет – этот нехороший (чтоб не сказать хуже) человек Рантье стоит почти на другом конце комнаты. И щурится на то, как ты зеленеешь от надежды. - По бразильским стандартам, - говорит он веско, поводя носом над тем, что держит в руке, - аромат хорошего кофе сохраняет ламинарную плотность на расстоянии пяти метров. Что я только что экспериментально доказал, господа. Он приподнимает виртуальный цилиндр. В твоё плечо нетактично хихикает Георгий. - Эксперименты на людях – это фи! Да ещё на спящих людях! Короче, штраф – вот эта самая чашка. Возразить ему нечего, и вы с Гошей и чашкой какое-то время обмениваетесь поцелуями. Причём, почти никакой ревности. Оттенок полого бьющих в распахнутую дверь лучей сомнений не оставляет: солнечное утро полным ходом. Для специалистов вашего уровня превратить такое утро в маленький праздник – пустяк, несмотря на хвосты из прошлого. Вы и превращаете. Сначала вы с Сильмой (Менора – более ранняя пташка) исчезаете в лес чистить пёрышки; поливая в свою очередь из резинового ведра, не можешь назавидоваться – без скорлупы сегодняшнего дорожного платьица она столь же совершенна, всхлипнуть хочется от этих линий. Рантье с Карачуном в четыре руки плетут на столе чересчур прихотливый для дежурного завтрак. Возможно, правда, по мнению Рантье, круассаны на завтрак в охотничьем домике – это высший шик… свежие поставки из Парижа? Чай же заварен Карачуном, и на чай, по твоему скромному мнению, не похож вовсе – скорей, на какой-то горячий и несладкий сок. Пьёшь, уже невозмутимо отслеживая то, как Генсек напротив тебя без суеты собирает в единое целое что-то, снабжённое глушителем и оптикой. - Ну что, господа ловцы нечеловеков, - он церемонным жестом отставляет машинку и людоедски на вас на всех улыбается, - Есть мнение пройтись. Променад – всего семь километров. Ну десять. - А в конце нас по традиции должен ждать сюрприз! Генсек исподлобья смотрит на Апгрэйда – холодно и профессионально, как психиатр на интересный случай. - Сюрприз – это да... это я тебе обещаю... Вы давайте с приёмом пищи в темпе, ребята, нам топать часа два – в основном по горам и вверх. - За пояснениями обращаться поздно? – спохватываешься ты, - То-есть, хотелось бы быть в курсе, так, на всякий пожарный... Менора весело хохочет (она и это умеет, оказывается!), потом – ты просто ничего не успеваешь сделать – протягивает через угол стола руку и единственный раз проводит по твоей голове и волосам, сверху донизу, плотно и ласково. И ты раз и навсегда понимаешь бедолагу Борзописца; впрочем, в отличие от него, виду не подаёшь. - Мы свинтусы винторогие, господа, - говорит она, и в устах дочери раввина это звучит многоэтажнее малого шлюпочного загиба, - Милая гостья вынуждена всё узнавать задним числом. - Недосуг всё! – жмёт плечами Карачун, - Не до них, подлых! Если терять время на объяснения - милая гостья была бы вынуждена всё узнавать задним местом. Вот разобьём белых, сынку, тады и споём... Сунет тебе Менора волшебную базу данных с архивом ЦУМа, откроешь ты ссылку по делу номер двенадцать «Меч и пещера», а аз грешный закрою от стыда глаза и ухи... ибо участвовал в сём непотребстве лично. Хоть и вышел оттуда с честью и даже с подарком, - он с мордой счастливого чертёнка сграбастывает неуловимо покрасневшую Сильму за плечи, - Вот с этим. А сегодня мы проверяем, не того ли звона наше эхо... - Уже уговорил, расскажешь вечером. Действительно, тормозить не след – стремительно прибирается стол, складываются компактней вещи, остающемуся за главного над самим собой Борзописцу выдаются «Ингрэм», патроны, рация и ценные указания. Спустя пять минут все готовы. Генсек-ведущий, проворчав «с этим, как его... с Богом!..», ныряет прямо в частокол сосен. Уроборос змеится следом. Ты же в цепочке почти последняя; за тобой только безмятежно жующий травинку Карачун. А горы начинаются довольно быстро. И довольно высокие, верхушки вдали прячутся в туманном шквале. Конкретно до них вам, вполне вероятно, идти не потребуется (тебе хочется так думать) – уклон градусов тридцати уже выжимает из тебя пот. Сосняк слева прорежен больше; то, что к исходу первого часа светится сквозь него, напоминает небо – им и оказывается. Небо на уровне кустарника. - Идём вдоль обрыва, - поясняет Карачун, заметив, как ты едва не сворачиваешь влево шею, - Здесь начало крупного ущелья. Кстати, довольно высокого, так что в случае команды «девочки налево, мальчики направо», прикинься мальчиком – или будь осторожна. Как это у него получается шагать вверх по скользким сырым иголкам и при этом говорить, ничуть не сбивая дыхалку? Загадка природы, однако. Под ногами, будто специально раскапывали, ещё и какие-то колдобины… - …И ещё одно «кстати», - добивает он, - Подлое эхо войны здесь тоже в наличии – это старые воронки. Поглядывай под ноги, может, не дай Бог, попасться то, что воронкой ещё не стало. Тебе себя будет очень не хватать – по крайней мере, некоторых частей… Генсек как-то очень оригинально торит путь: пару раз ты замечаешь петляющую вдоль вектора вашего движения нитяную тропку, но, ориентируясь на Гошину спину, неизменно лезешь сквозь бурелом. В таком режиме чувство времени постепенно смазывается – непонятно через какое его количество зелёный солнечный луч наискось влетает под веки, сосны расступаются, словно кулисы, втянувшись, открывают софит из-под низкой падуги. Сцена декорирована к следующему действию. Оно обещает быть радужным хотя бы по настроению - едва ли физически возможна монотонная, туманно-малахитовой гаммы радуга. А она и впрямь такая! Котловина, почти на край уступа которой вы выходите цугом, расцвечена всеми разводами с пейзажей Уайета-среднего: вихревые ложноножки чреватых моросью облаков над скальным обрывом чуть выше; снизу, с неизведанной глубины, восходит и тает дымка росы; горизонты плывут весенним маревом. Какая-то совершенно неистребимая радость бытия, ничем не оправданная, в этом всём. Шумно вздыхает рядом Георгий. Сильма, рефлекторно качнувшись, магнитится спиной в ладони Карачуна… Даже довольное ворчание Генсека, увлечённо и несколько сентиментально разглядывающего это романтическое окружающее в оптику своей рифлы , не портит ощущения. Осмотром он, по-видимому, доволен, так как убирает ствол за спину и потягивается. - Баста, карапузики. Кончилися танцы, - в его протянутую руку Апгрэйд вкладывает нечто вроде серо-стального рубчатого кубика Рубика, - Ага; запитан? Ну, блаженной памяти тех, кто уронил валенок на пульт управления... Кубик летит за грань, отделяющую вертикаль от горизонтали. Спустя секунду раздаётся полубеззвучный хлопок, и Апгрэйд дублирует его ладонями: - Глушняк. На твой традиционно вопросительный взгляд он беспомощно улыбается (трудно объяснять очевидные вещи) и что-то мямлит про «пятикилометровое радиомолчание на локальных частотах». Ты пробуешь, подойдя к самому краю, сфокусировать зрение на дне провала. Бессмысленно! Роса уже рассеялась, но расстояние... падать устанешь гарантированно. Как любая бездна, пропасть притягивает; в превентивном режиме дёргается на груди подвеска, Гоша и шуршунчик синхронно напоминают о своём существовании, дрожью в кармане и тёплыми пальцами на талии. - Э... не стоит. Успеем, солнышко, туда никогда не опаздывают. Там без нас даже не начнут. Идём? А народ, оказывается, уже не смотрит в сторону плывущей туманной бесконечности – каждый занят делом. Карачун в несколько движений – буквально за время проскальзывания по нему твоего взгляда, вспышкой – создаёт костёр, Рантье с Апгрэйдом, отойдя на пару шагов и не отвлекаясь от разворота непонятной формы тюка, ведут беседу. Генсек где-то метров за тридцать – подошел и смотрит на серую базальтовую осыпь. Неизвестно, что он хочет там найти, но заинтересован чрезвычайно. Наиболее странным действием увлечены Сильма с Менорой: сев на расстеленный прямо по чабрецовой стерне плед, они играют в подобие странноватых ладушек, взаимно коннектя друг друга ладонями по алогичным траекториям. Получается. Не успеваешь ты подойти ближе, а они уже и заканчивают, улыбаются тебе навстречу. - Садись, - Менора протягивает угол пледа, - Подождём чуток, Генсек уже скоро. - Непонятно только, что именно скоро. - Нам должны были оставить сообщение о месте и времени встречи. Которое изменить, соответственно, никак нельзя... Карачун присаживается рядом, хозяйственно-небрежным движением личного визажиста Мадонны переливает из руки в руку сильмины волосы – и начинает сооружать из них сложную пагоду, используя куай-цзы в качестве шпилек. Получается у него замечательно. Пока девчонка жмурится довольной кисой, руки его плетут и ваяют – а смотрит Карачун, между прочим, на тебя, ибо рассказывает... - ...Типа, пока время есть. Довольно близко отсюда, собственно, всё это и было. Этой осенью, что ли. Дело «Меч и пещера», мать его... Чтоб сразу быка за всё подряд: собралась группа мелковозрастных идиотов из местной ролевой тусовки (старше пятнадцати, кажется, никого) - уж не знаю, курили что, или так, на энтузиазме – начитались всего помаленьку, от Кастанеды до Папюса, развратили мистикой слабый умишко, и двинули на природу, открывать портал. Чёрт знает куда, лишь бы с магией, да чтоб эльфы с (прости, Гош) драконами не переводились... Я не Менора, красиво рассказывать не умею – что там, тем более, блин, красивого? Припёрлись точнёхонько в эти места, поглядели – понравилось. Самое то, типа, для портала. Ну, а уж каким местом они придумали ритуал этот дебильный – головой такое не вышло бы, честно! Короче, что-то там с половецкими плясками вокруг костра, на самом краю обрыва, во время первого луча рассвета... тенденцию сечёшь, да? А уж коли такая действенная фиговина с порталом напортачит, и ни дракона, ни эльфа, ни даже задрыпанного рыцаря с волшебным мечом не нарисуется... Чтож, тогда для полной сбычи мечт и раздачи мумаков требуется средство overkill; и сиганут они тогда всей кодлой прямо с бровки вниз, чтоб мироздание, поражённое их решимостью, дало с полки пирожок. Откроют глаза – а тут и костёр тот же рядом, и эльфы на привале здравуром похмеляются, открытие сезона на драконов празднуют... А высоту, между прочим, мы позже насчитали метров под сто сорок… Он улыбается – он очень красив, когда улыбается! – и воздвигает следующий ярус текучего пламени, палочки-шпильки передвигаются выше, а ты на минуту вновь сходишься с туманной, неуловимо морской бездной, в поединке взглядов. Драконы пришлись бы на этот фон как влитые, словно тут и росло. Если уж тебе здесь так – каково же было ребятне со сквозящей крышей? А каково Гоше?.. Вот он стоит рядом, курит, краем уха слушает, краем зрения успевает передать кучу только тебе понятных нежностей. А вот фигушки, не отдашь ты его никаким пропастям с драконами... - ...Ну и вот. Мироздание им поразить удалось еще до всех костров – только не решимостью, а идиотизмом - и оно успело раньше. Хитрым, как это у него всегда, путём. Была в тогдашней ролевой тусе девушка, которую они звали с собой, да у неё хватило думалки отказаться. Да и вообще, решила, что шутят, на очередную игру зовут – ну, а сюжет лажовый, она и не пошла... А когда эта команда икс уже трассой на север упёрла, девочка забеспокоилась. Так забеспокоилась, что по инету стала клич кидать, помощи просить. Ну, а где инет – там Апгрэйд... Чтож, дальше дело накатанное! ЦУМ в составе группы быстрого неадекватного реагирования полночи рвёт колёса по северу области, всеми доступными и не слишком средствами (тут по пути и начали выясняться, кстати, чудеса со способностями вот этого чуда в волосах) локализуя точку. Едва не поседели, но локализовали. Чуть не опоздали, к слову... Вылезли мы с Генсеком и... ну, тогда ещё не совсем Сильмой, на гребень в аккурат к рассвету. Глядим – стоят, орёлики! Уставшие, просветлённые - костёр догорает! - мордами вертят; ищут. Откуда, типа, начнёт проистекать? И так, сволочи, близко от края встали, что понимаем мы: выйти к ним сейчас как есть на разговор - полное палево, моментально сиганут, без всяких. А по-тихому класть из винтаря пульками типа «спи, малыш» - всё равно свалятся, оно ж не мгновенно, секунда-две на шаг есть... Так что выбираем мы план «це». Нацепляю я подогнанный Сильмой прикид и, наскоро перекрестившись, вытаскиваю доставшийся из только законченного дела «Пасынок оружейника» меч. Сама поняла, который... Дальше рассказывать, или понятно? Ты хихикаешь и мотаешь головой. - Повязали? - Нет, порубил в кольраби!.. Естественно: отохренели они положенное, челюсти подобрали, подошли здороваться... поздоровались, в общем. Не знаю, как им, а мне понравилось. Ты легко представляешь себе это «понравилось». Карачун, тем временем, завершает своё творение. Сильма царственным жестом поворачивает голову, и вы с Гошей не сдерживаете аплодисментов, это и вправду безумно красиво – ажурная, словно стеклянное литьё, пагода-тиара над точёным девичьим лицом... Не вместившаяся в причёску часть волос всё равно течёт по расстеленному пледу. Впору обзавидоваться; но, во-первых, поздно, во-вторых же – совершенно никак не получается Сильме завидовать! Она ближе к какому-то чудесному явлению природы, типа радуги или слепого дождя; ну куда тебе в соперницы радугу?.. И тут ты догоняешь хвост вертящегося где-то рядом вопроса. - Так. Стоп. Карачун, милый – а почему же тогда «Меч и пещера»? что за пещера, и откуда она взялась? Он коротко хмыкает, ероша свои и без того охваченные лёгким дыбом патлы. И со вздохом продолжает: - Вот говорил же, что хреновый рассказчик! Главное (после Сильмы) как раз и упустил… Как бы это так попроще бы досказать... В общем, откантовали мы этих сонных горе-экстремалов к машине, а сами пошли обратно за их бэгами, да заодно костерок понадёжней утоптать. Пришли, огляделись; тут Сильма и давай вдруг принюхиваться... - ...Хорошенький термин для процесса гипервосприятия, - хладнокровно говорит Сильма, - Сам ты, солнце, принюхиваешься, когда на тебя кулак летит... Знаешь, как это ощущалось тогда? Я думала, зависну, словно компьютер. Абсолютно явный сквозняк где-то на уровне предощущений! - ...Я и говорю – принюхивается, значит, тогда ещё не моя девочка, и делает глаза ещё больше обыкновенного (знаю, что нереально!) И тыкает пальцем дальше по тропке. А знаешь, говорит – а у этих олухов кажется-таки получилось!.. - ...И пошли мы посмотреть – что, - громко заканчивает не вовремя нарисовавшийся Генсек; потом делает широкий безоговорочный жест, - Ну, к счастью или сожалению, судя по записке, гость нас уже ждёт. Карачун, дорасскажешь потом. Вперёд, и лучше пока без песен – радиомолчание акустического не гарантирует, а мало ли что... Он, неся снайперку, словно на стрелковом стенде, на сгибе локтя, разворачивается и степенно топает куда-то вдоль террасы – туда, где тропа прячется за край скальной осыпи. Все поднимаются следом. Карачун на твой вопросительный взгляд пожимает плечами, а Гоша молча берёт за руку. На короткий миг взблёскивает искра стального сияния за воротом его небрежно накинутого плаща. Солнце уже ощутимо печет спину сквозь ветровку, а вот тумана за поворотом нет, как не было; нет, впрочем, и пещеры. Есть уходящая к недалёкой опушке поляна. На поляне – россыпь гранитных валунов. На том, что в центре, шагах в двадцати, удобно устроился и щурится то на вас, то на солнышко... да сами вы эльф! Просто светловолосый, высокий и плечистый парень в чем-то, очень похожем на (так его!) плащ. Вполне добродушный, кстати, парень: он приветливо улыбается идущему первым Генсеку и заговаривает с ним. Ой-ёй, тихо думаешь ты, садясь мимо камня. - ...Эльфийский? – догадываешься пихнуть локтем Апгрэйда. - Смесь греческих, - буднично поясняет тот, - То ли древнего с новым, то ли что-то вроде... Менора говорила, да я в этом ни в зуб. Курить будешь? Ты машинально берёшь у него «петровину». Эльфообразный же, заметив это, прерывает приветственный диалог с Рантье и тянется в твою сторону зажигалкой. Сползает с руки плащ, ты едва не прикуриваешь себе кончик носа - ниже подмышки милый паренёк носит потёртые, плотно подогнанные короткие овчинные ножны... не пустые, однако. Сама рука пахнет, как ни странно, козьим молоком. Зажигалка же – обыкновенная китайская «зиппо», какая есть, вероятно, у всякого эльфа. Со смесью греческих у тебя не очень, но и на обычное русское «спасибо» он реагирует нормально. - Пол, - говорит он, явно представляясь. - Маккартни? – так можно пошутить лишь от замешательства, но он смеётся. - Не совсем, - вздыхает Менора, - Поликсен, это Оля. Она с нами недавно. Пока она дублирует это Полу, тебе учтиво пожимают пальцы. - Георгий, - с лёгким вызовом вклинивается Гоша. Руку ему жмут уже крепче. Дальше разговор явно переходит в область более серьёзную, так как Генсек начинает вставлять в свой корявый эльфийский очень уж русифицированные обороты. Поликсен в ответ вновь щурит светло-ореховые глаза и поджимает губы. Ты пытаешься уловить, что же в его облике настолько знакомо, какой-то акцент в прямизне спины или посадке загорелой (за зиму?) даже на ушах головы... Что-то от Генсека? Ах вот оно – они оба явно служили в армии! Точнее, Пол-то, наверняка, служит и сейчас, этот уверенный взгляд гусарского поручика, молчаливый вызов, сухота девичья. Хоть и совершенно не в твоём вкусе, как и ты, по ходу, не в его – больше одного взора ты не удостоена. Не так, чтобы очень жалеешь. Пока суровые вояки (при участии владеющих языком Рантье и Меноры) рисуют какие-то схемы на планшете ноутбука, ты неторопливо оглядываешь поляну и лес. Через минуту, вздрогнув, обнаруживаешь, что из леса тебя оглядывают столь же неторопливо. Глаз распознаёт быстрее, чем соглашается мозг – из глубины опушки на тебя, чуть склонив немыслимой красоты шею, смотрит смирная чалая кобыла. Ты знала и любила лошадей в небольшой деревенской части своего детства... Подойти, заговорить, познакомиться? Но она же, наверно, только по-гречески! Именно в этот миг Поликсен и Генсек дорисовываются до чего-то такого, что заставляет до того молчавшего Апгрэйда отчетливо прошипеть «Едрит_твою_массаракш!» - и нервно захлопнуть (!?) комп. Пол встаёт и потягивается; ростом он чуток не дотягивает до Карачуна, хотя в плечах – чёрт его... Генсек вешает винтарь за спину, это явно финал встречи. - Ну, радуйся! - он каким-то ритуальным салютом вскидывает ладонь. Поликсен зеркалит всем вам его жест. - Досвидане! - и спешит на призывное ржание из леса. - ...Идём, - Рантье трогает тебя, застывшую, за плечо, - У нас не принято чрезмерное любопытство... У них так вообще закон о культурном эмбарго! Пацан рискует – даром, что сам патрульный. Так что не сердись: саму пещеру видел из нас лишь один, и показывать права ему не давали. Но ты поняла, надеюсь, что эльфами тут не пахнет? Так, подумаешь - несколько иная тропинка истории... Рациональная связность мысли полностью догоняет тебя только уже на середине обратного пути. Действительно – подумаешь! Пора уж и привыкнуть. Важнее, кажется, другое... и ты догоняешь Генсека по тропе. - Так что насчёт хвостов? Пол добавил информации по нашим доброжелателям? - Не так, чтобы очень, - ворчит он, бросая вправо-влево игольчатые взгляды, словно ведёт по лесу бортовой огонь, - Чужие люди в их мире, действительно, появлялись, и как раз через эту пещеру - но мы ли тому причина? Пока неясно, будем думать. Зацепка, конечно, есть... Ты пыхтишь, держась рядом в его темпе, ждёшь продолжения. Зная Генсека, оно явно будет – он из тех, кто не любит длинных хвостов за разговором. - ...И зацепка неприятная. Поликсен нарисовал пару предметов, с какими эти чужаки пытались шорохаться по его патрульному сектору. И пару символов. Я слыхал только об одном подразделении, которое их использует; если Пол не ошибся, одному из всех нас надо беречься особо... Он грязно ругается. Ты не слышала ещё в ЦУМе выражений подобного разряда – и это страшно. Выдыхая, чуть отстаёшь. В твою почку моментально втыкается что-то острое и неприятное. Угол ноутбука. А выше – столь же неприятный и острый взгляд. Апгрэйд пытается улыбнуться, но голова его (или лучше «процессор»?) явно занята чем-то более тяжёлым, чем ты… Тут ты уже просто встаёшь на ручник, и в тебя по очереди врезаются все прочие ведомые – исключая Гошу, и то хорошо. Тебя берут в тёплые ладони, и на какое-то время настроение всплывает обратно к нижней границе оптимума... До поры. Той, когда раздаётся жуткого тембра жужжащий, пронизывающий, хотя и очень тихий генсековский свист. - Опаньки, ребя!.. Палево. Зуб даю, засада. Шуршунчик щекочет правое бедро аритмичными, под стук сердца, всплесками. - Что, опять? – иронически шепчет Рантье; не забыв скользнуть в сторону и присесть, впрочем. - Да, опять трахаться, - поминает старый анекдот приличная барышня Сильма, - Сейчас выясним, с кем в этот раз. Но Борзописец уже знает, дань-тянем чую… - она легко и, кажется, прямо из рукава, высыпает в ладонь горсть причудливо надрезанных... фишек? рун? – мельком смотрит на них и касается карачунского плеча, - Слева обход безопасней. Их не больше пяти, один вооружён тяжело... Ждут, но несколько устали. Карачун кивает, проскальзывает вперёд, где шеф ваш яростно трясёт трубу рации. Рядом с тобой Гоша борется с совершенно специфическим тремором: правая его колеблется возле плеча. Рация неожиданно (для тебя; а Генсек довольно крякает) отзывается до боли, до отвращения незнакомым мужским голосом. - Знаю, что слышите, вы, там. Шутки, вместе с оружием, в сторону. Ваш очкарик тут на волоске, так что... ясненько? - Относительно, - широко ухмыляется микрофону Генсек, - Говорить будем, или глазки строить? С кем имею, к слову? - Тебя гребёт? Поляна простреливается накрест, выходите в пределы видимости. Терпелка у нас невелика, считаем от забора до обеда. Шаагом… И приходится шагом. Ползком, если ближе к теме. В те самые пределы. Первым на поляну выходит – руки на виду (что там может быть, в рукавах...) Генсек. Лысый купол, шурша, переваривает данные; твоя надежда на него абсолютна: - А вот он я! - нудит он сакраментальную фразу из анекдота, и ему не хватает только противогаза, - Тута мы все... туточки. И – да - вы все. Гоша; руки в бруки, кивнув тебе залихватски. Ты выходишь, как была, следом. Озираясь. Незнакомый, с тонированными стёклами, минивэн стоит на поляне. Суровый с виду, весь в чёрной коже, мэн кучкуется рядом. Именно у него борзописцева рация. И что-то укороченное. Слегка слепит левый глаз рубиновый проблеск целеуказателя откуда-то сверху; плевать. Мы уже пуганые-е... пробы негде ставить. Хотя и проворачивается мельница где-то в пресловутом дань-тяне – они ведь не шутят, черти, как и те, на дороге. Карачун пытается накрыть плечами половину поляны; но те, кому надо, скорей всего, видят Сильму и из-за его плеч. Она идёт, пританцовывая, качая вышивкой на высоком подоле: держите, сволочи… Сволочи держатся достаточно достойно, из тёмного проёма двери даёт отмашку третий. Если верить Сильме, где-то ещё двое... - Эк! – удивлённо озираясь ворчит Апгрэйд. Комп он, словно старшеклассник учебники, заткнул за широкий пояс «левисов», - Рантье, дружище – как нас любят-то, а? - Бэ, - грубит Рантье; его резиновая маска-лицо исполняет подобие хорошо дозированной брезгливости, длинная сигарета пресловутого генезиса, повисшая в углу рта, наглостью своей должна сейчас попросту вызвать огонь на поражение. Менора выходит наиболее спокойно из всех, смотрит мимо, взгляд тёмен и скучающ. Спокойные руки плывут, перебирая чётки-бусы. Её дорожный костюм – смесь английской и египетской стилистики, песчано-серые струящиеся строгие складки (но легкомысленный поясок) – смотрится камуфляжем на этом блёклом пока, нерасцветшем фоне. И вот вся группа на поляне. Что, понеслась? Рации – обе – убираются на пояс. Ну вот и сходятся два танка, два ферзя… Генсек и некто в чёрной коже (у него неправдоподобно общие черты лица), медленно, словно дуэлянты, сближаясь, чуть топырят пустые ладони. - Показывай, - говорит Генсек бесцеремонно, - Где он и как он. В ответ шеф доброжелателей лишь шевелит пальцами; этого достаточно, чтобы в проём двери аккуратно высунули торс и всю голову Борзописца. Господин литератор пытается лихим образом подмигнуть; при заливающей треть лица крови это смотрится ни шатко, ни валко. - Как видишь. Махнёмся не глядя? Слышал, что вы друзей не бросаете... - Правильно слышал. Как понимаю, откупаться бессмысленно. Вы за нашим программистом и его компом... Поликсен вас просёк. Кстати, в случае следующего визита в Элору вас ждёт объединённая братва; в составе урождённые саламандры, так что не рекомендую... - Мне поблагодарить? – дерзит генсековский визави, - А давайте-ка, мы просто начнём пластать вашего писаку на фрагменты, разговоров меньше, дела больше, - его пальцевый сигнал побуждает прификсированного Борзописца вскинуть бровь, когда в его плечо бесцеремонно, коротко и пока не глубоко невзначай входит нож. Никто не реагирует, кроме двоих – тебя и Меноры. Ты хватаешься за шиворот Георгия в поисках рукояти, а Менора... Менора – это отдельная история. Её рука была в двух сантиметрах от тугого пояска, и она проскальзывает их в сотую долю секунды. Мэн в чёрном тоже не тормоз – набор сигналов его группы, видимо, достаточно разнообразен, ибо боевик из домика высовывает в зону вашей видимости пережатую лезвием всё того же красиво тонированного штурм-ножа гортань вашего заложника. С головой и прочим. Ствол в руке Меноры колеблется ещё долю секунды. Вертикально уходит к плечу. Ты, не найдя ничего, кроме пустоты (ой, Гоша, зря!), просто холодеешь. Смеётся Сильма. Кроме неё никто не смеет и не умеет так, насквозь; она ещё и подбрасывает на ладони свои полуруны. А они на ненормально долгий миг виснут над узкими пальцами; и что-то вдруг происходит с миром, словно лопается невидимая третья струна. Почти одновременно происходит много вещей – по большей части жутких. Шурша ломаемыми ветками, Винни-Пухом из анекдота, летит в подлесок снайпер из высокой засидки; из-под обреза поляны, от самого выезда выглядывает и тыкается обеими куай-цзы в утоптанную траву парень с отягощённым зелёной трубой плечом; летит тонированное крошево и брызги чёрт знает чего из минивэна; Генсек чуть приседает, тая улыбку. Падая наискось, сшибает Карачуна, только вернувшего из броска ладони, Сильма. Кровь её плещет как из неловко заткнутого фонтанчика. И ноутбук Апгрэйда ведёт себя по-своему. Когда его хозяин с хирургически точно простреленными ногами неспешно валится подрубленным стволом, машинка вяло говорит «бум». Негромко, но гриб угольного с багровой сердцевиной дыма скрывает вашего хакера целиком. Тот невидимка, что держал Борзописца, вылетает в пределы видимости и даже досягаемости – кувырком, плюхаясь в траву, едва не напоровшись на собственный нож, глаза его в щели «чеченки» удивлены донельзя. Борзописец и сам кажется поражённым делом рук своих; стоит в растерянности, вытирает тонкую струйку на шее. Путается в ремне и рукоятках зелёного тубуса Рантье с озадаченным лицом. Наверное, лучше ему это не трогать, мелькает у тебя… Но он уже разобрался; нервным движением откидывает упавшую на глаза чёлку, широко скалится, вскидывает грозную машинерию на плечо, целя куда-то вдоль просеки. Всё бы ничего, да правое колено у него при этом уютно устроилось меж лопаток жертвы карачунской нервозности. Ну да, понимаешь ты, так удобнее... Карачун тенью скользит к лесу, но успевает мазнуть по тебе взглядом, в котором воистину смешаны лёд и пламень; а ты и сама уже приседаешь, ощупью находишь в слипшемся студне девичьих волос горячую пульсирующую струю – и заклеиваешь ладонью... Пистолет дочери раввина, словно бич Божий, щелкает ещё дважды, высекая брызги из обеих рук боевика с ножом. Генсек наполовину ныряет во всё ещё густой дым – затем выпрямляется, закопчённый, как Отелло, но что он говорит ты не слышишь. Знакомый уже рубиновый блик, словно отблеск заката на полотне бабушкиной косы, приютился у тебя точняком на груди, где под тёплой тельняшкой жжёт холодом ладанка. И куда тут отпрыгивать, как к чёрту откатываться, если ладонь намертво впаяна в голову на твоих коленях... В каком-то гимнастическом прогибе Гоша нависает перед тобой, едва не касаясь лежащей Сильмы, и половину обзора тебе заслоняет кривое зеркало клинка; твоё отражение, с исковерканным в страшной гримасе ртом, прочерченное горизонтальными каплями красного дождя, срисовано из плохого анимэ. Страшный толчок винтовочной пули ведёт зеркальную гладь концентрической волной - Гоша получает в живот кулаком с рукоятью. А ты клинком. Плашмя. В лоб. Приплыли. ГЛАВА VIII Бабка надвое - Настоящий мужчина, - сказал на это Чжан, - раз умрёт, так умрёт. * * * …Если наш герой слаб, то натянет свои лохмотья, поднимется и проклянёт своего недруга; но если наш герой силён, то, несмотря на холод, встанет с лежанки даже голым, зажжёт огонь, отыщет нож, остро его наточит и, не ожидая рассвета, отправится мстить! * * * Да, во всём этом приняли участие боги и духи, - не в человеческих силах это сделать!.. * * * ...Кажется, наиболее одиноким чувствует себя человек, когда его выворачивает наизнанку. Но и наиболее сосредоточенным. Мысли тупые, вязкие, и больше одной их в голове не умещается. Вот и сейчас. Не отрываясь от шершавого ствола сосны (если б не он, ты бы упала), смотришь, как втягивается в лес короткая процессия, а мысль одна: хорошо или плохо, что ты не в силах ни помочь, ни пойти рядом? Даже не видела, будучи в нокауте, в лицо не глянула… хоть и сказал Генсек, что – не стоит, ей-богу. Взрывником Апгрэйд был тем ещё - потому, тихой сапой минируя комп, заложил чуть не полкило какой-то дряни... Не надо, в общем, смотреть... Новой судорожной волной из тебя пытается сбежать уже, по ощущениям, прошлогодний завтрак. Да что ж это, всё по голове да по голове! Так, вправду, блондинкой станешь. В этот раз дождалась-таки сотряса. Сотряса? Ухмыляешься сквозь радужные шестерни перед глазами, вспоминая от чего отделалась всего лишь сотрясением мозга. Гоше, спасителю твоему, досталось немногим меньше... Всем досталось. Доплетаешься спустя чуть не час до избушки. Милый твой, непривычно сгорбясь (однако, в пузо прилетело, не мимо), столь же непривычно криво улыбается от лавки; на лавке же, еле слышно дыша в бинтах и ворохе покрывал... Гоша спас тебя, ты (ладонь, говорят, отнимали силой) даже и без сознания не давала Сильме лишиться половины крови, а вот Сильма – Сильма спасла всех. Уже совсем нет ни сил, ни желания верить или не верить, но своими рунами она невесть как выделила вам ту секундочку, в которую все кое-как, но втиснулись. И спасли сами себя. Все, кроме Апгрэйда. - Всё полощет? Меня, вроде, отпустило. Как ты, малыш? - Как нельзя. Лучше, в смысле. Как нельзя лучше... Что Сильма? - Карачун с Менорой говорят – обошлось. Кость цела, только артерию рвануло. Воткнули ей чего-то – спит. Они... его... – Гоша смотрит в сторону, - ...унесли? - Да. - Ч-чёрт, надо бы проводить – да надо и с вами подежурить. Хотя, толку? Сейчас нас можно успешно атаковать отделением пьяных инвалидов!.. - Значит, нужно попасть в фазу! Падаешь на стул. Прикидываешь, убьёт ли тебя сейчас глоток вчерашнего вина. Наконец, жажда в растревоженном, пересохшем горле берёт верх над благоразумием... Ох, зря! Нет, не зря - первое обжигающее ощущение быстро проходит, и дальше становится лучше и легче. Курить пока даже не пробуешь. Переводишь взор на Гошу – он разрывается меж бесчувственной Сильмой и чувственной тобой – и ты, хоть с трудом, но побеждаешь; подсаживается и берёт стакан. - Ну, за... Вот тут проблемы. За что бы это?.. - Чтож, память всех хакеров и одного из них!.. Пьёшь, не ощущая вкуса. Господи, и ведь не знала даже особо – отчего же так безумно щемит где-то выше пятого ребра? Ведь гопник же, толстый, пивом пропахший лопух, Апгрэйд, друг божьей милостью... Плачешь, не ощущая слёз. По застывшему Гошиному лицу ничего не понять, да и не течёт, но он склоняется (тяжёлая голова, мокрый глаз на твоих коленях) – здравствуйте; не могла же ты полюбить мужчину, который никогда не плачет. Какое-то время спустя - трогают за плечо. Породистые складки генсековского лица настолько каменны, что могут напугать неподготовленного человека. Ты же просто улыбаешься в ответ. - Мне... можно будет сходить... ну... - Разумеется. Позже. Там приметное место, холмик мы оформили. Как вы тут? - Как обычно, - снова улыбаешься, поднимая стакан. - Оригинальное лекарство от сотрясения мозга. Он склоняется над лежащей, трогает небольшое свободное от бинта место на лбу. Сильма едва заметно вздрагивает, сбрасывает покрывало. Отчётливо видны движения глазных яблок под полупрозрачными веками; фаза быстрого и тяжкого сна. Ещё одна короткая судорога вытягивает хрупкое тело в струнку – глаза приоткрываются и обегают вас не слишком-то осмысленным взглядом. - ...Не так сложно... – раздаётся её обретшее хрипотцу контральто, - …Разбей кристалл – получишь энергию… разрушь редкую комбинацию карт... или рун. Используй полученную единицу удачи. Проведи через себя… Выживи... - У тебя всё получилось, родная моя, - говорит Генсек, голос его вибрирует килотоннами нежности, - Всё уже хорошо. И будет хорошо. Спи. - Почти не больно... Она послушно жмурится и через мгновение проваливается обратно в сон. Генсек пару минут слушает её ровное дыхание – потом облапливает вас с Георгием за плечи. - Значит так, господа пострадавшие. Мы здесь задержимся ещё на пару часиков - прибраться на поляне, поговорить с единственным выжившим кожаным мальчиком... Да, поговорить, - сурово повторяет он, ибо тебя ощутимо передёргивает, - Больше трупов не будет, калек тоже, но смотреть на это не требуется. А вам троим досталось наиболее ощутимо, так что ваша задача – попробовать оклематься к отъезду. Способ старый и простой, как мир: лежать. Всем троим, вместе. Прижаться. Желательно уснуть. До сих пор помогало. Кстати, возражения не принимаются. В нынешнем состоянии вы пока будете лишь помехой. Всем всё ясно? Гоша коротко переглядывается с тобой, а ты как раз начинаешь ощущать навязчивое желание осесть на пол бесформенной грудой. Возражения? Упаси боже... Сил едва достаёт выложить на стол коробочку с шуршунчиком и осторожно забраться на лавку. Твои и Гошины руки переплетаются на талии Сильмы, смесь запахов медикаментов, крови и девичьей кожи какое-то время не даёт расслабиться – безумное, даже возбуждающее сочетание. А потом - тепло. Темно. Тихо. И хорошо. ...Вновь (который раз за эти сумасшедшие дни) несётся навстречу трасса. Бывает роман в стихах, роман в письмах, даже sms-роман – а у тебя получается роман-трасса. Голова ещё позванивает порой, словно кто встряхивает над ухом шарики бао-динь, но звон затухающий, не тревожный. К вечеру, как ни странно, ещё больше распогодилось; от косых лучей в боковое стекло ты щуришься. Неужто это всё закончится таки настоящей весной? Слов нет, как хочется! - ...Так вот, - доносится сквозь свист скатов голос Карачуна спереди, - я настаиваю на использовании информации «языка». Свяжемся с их центром из ЦУМа. Хотя бы этот хвост отслежен, и его нужно рубить без смерти подобных промедлений. Мстя по определению должна быть ужасна. - Ну, так. А дальше? – недовольно гудит из-за руля Генсек, - Очевидно, за каждого из нас могут вдруг взяться старые друзья – хотя, ума не приложу, с чего им всем вдруг так уж приспичило... Вот хоть ты тресни! - За этим-то у них как раз не застоится… А дальше, столь же очевидно, принимать превентивные меры от этих самых друзей. А то мы уже просто какие-то мальчики для битья, господа! Апгрэйда, кажется, хватит за милую душу. Мы, между прочим, остались без спеца радиоэлектронной борьбы... - Мы остались без Апгрэйда, идиот, - глухо говорит Менора. Какое-то время царит настороженное молчание. Георгий рядом угрюмо кусает губы. А Сильма вдруг приподнимает голову с плеча Карачуна: - На правах спеца по неясным предчувствиям... Нам нужно попробовать разделиться, люди. Знаю, что не положено! Но чувствую - необходимо проверить, не охота ли это на группу, а не на конкретных личностей. Сразу несколько начавшихся с «нет!» возгласов (твой в том числе) обрывает вскинутая ладонь Рантье. - Э-э! Стоп. Чёрт! Девочка права, господа. Как бы ни было опасно, а проверить надо. Чрезвычайно разумная мысль. Генсек? Генсек, не отрывая взгляда от дороги, через плечо кажет в пространство машины внушительного вида кулак: - Вот. Или вот, если не поняли, - средний палец у него не менее грозен, - Нас потрепали вместе – что же будет порознь? Семь трупов возле танка? Тогда сразу хватайте меч, Карачун покажет правильный хват для сэппуку… Голос Сильмы кажется настолько авторитетным, что шеф даже оглядывается. А она уже сидит прямо, проводит по лицу ладонями, стряхивая дремоту; окидывает всех вас вполне ясными глазами. - Нет. Теперь я вполне уверена – такой эксперимент необходим. И неизбежен: всё равно остальные версии для скорости придётся проверять параллельно в разных местах. - Кстати, согласен, - говорит неожиданно Гоша, - У меня тоже есть что провернуть в одиночку. Ненадолго, солнышко моё! – пугается он твоего взгляда, - Заехать домой, звякнуть кое-куда... день-два. - А мне забрать со своей хаты тексты... - Так. Бунт на корабле? – интересуется Генсек, - Карачун, Менора – вы что? Оля, самый разумный тут человек, а ты? Вот нашли самого разумного! Впрочем, побывать дома – как минимум, отлежаться в ванной – и ты не прочь. Смотришь на летящие мимо кварталы пригорода, вздыхаешь и таким тоном тянешь «ну-у...», что Генсек лишь досадно крякает. - Тогда и я домой, заберу кое-что из холодняка; дай бог не пригодится, - ворчит Карачун, - А завтра свяжемся, контрольный срок – не позже полудня. Лады? Менора, ты с шефом? - Интересно, что он без меня будет делать в нашей базе данных? – ехидничает Менора, - Сильма, побудь с Олей, прошу тебя. Рядом с Карачуном сейчас вредно для чистоты эксперимента, а так – хоть присмотрите друг за другом. Оля, с головными перевязками дело иметь приходилось? - Справлюсь. - О как! – Генсек восхищённо крутит головой, - Меня уже никто и не спрашивает! Это я понимаю, демократия. Ну, тогда, пока не забыл... Он притормаживает у обочины, лезет рукой в бардачок и поворачивается в кресле. В руках у него – сладкий сон нормального жителя России. То-есть, разумеется, несколько пачек баксов. - На. Всякий. Пожарный. Остатки былых заначек, вскрыл тайничок в домике, - говорит он, рассовывая вам по бледно-зелёному обандероленному параллелепипеду, - Глупо не тратьте, возможно, это последние. Контрольный звонок – как сказал Карачун. Думать, хорошие идеи запоминать. Ходить опасно. И не дай боже с кем-нибудь из вас хоть что-нибудь... душу выну, вставлю и опять выну!.. Порву и их, и вас заодно, чтоб не мучились. Поняли? А раз поняли: кого и где высаживать первым? - Меня. Прямо здесь, - Георгий на головокружительные секунды приникает к твоим губам, - До завтра, малыш. Люблю тебя. Не сердись. До свиданья… Да и вам пока, господа хорошие. Удачи. Центр уже расцвечен рекламными огнями – почти стемнело. Сильма попросила подкинуть к рабочему в это время обменному пункту, и теперь вы неспешно, разминая уставшие после четырёхчасового сидения ноги, бредёте вдоль поребрика. Что-то ворочается на душе – тревожно, тяжко, будто сонный медведь. Но равнодушие усталости таково, что ты лишь отстранённо отслеживаешь окружающие детали и раздражители: приятно распухший разменянной $отней карман, скрытые кокетливо надетым беретом волосы и бинты Сильмы, то, как она стопит ближайшую тачку и говорит: - Мне кажется, хорошая идея сейчас заглянуть к Тарантелле, а? Не припомню, чтобы она давала плохие советы... Извините, нам на Северо-Западный. Я покажу, шеф. И не обижу... Возразить тебе нечего. Возможно, Тарантелла – это сейчас именно то, что нужно. От прошлого сеанса общения с ней осталось на удивление убаюкивающее чувство. - Только не слишком надолго; хотелось бы и впрямь сегодня залезть в воду, - роняешь ты уже в машине, пока встречный поток дополнительным габаритным сигналом раздувает уголёк твоей сигареты за окном. - А мне-то как хочется! Этой ночью вода от нас не уйдёт, честное слово... Спустя полчаса вы уже входите в подъезд высотки. В лифте Сильма коротко бормочет что-то в телефон – и глянцево-кофейная дверь оказывается полуоткрытой. В прихожей, что вновь хватает тебя в мягкие лапы абстрактно-совершенных образов, опять замираешь на протяжный миг (или Тарантелла не человек вовсе или, напротив – человек настолько...) Вас встречает запах свежего чая с бергамотом и что-то вальсово-мягкое, напевающее в самое сердце. И хозяйка. Она чуть качает головой; ты и сама подозреваешь, что после последней пары дней ничего, кроме жалости ваш вид не вызывает. - Ой-ёй, барышни... - она освобождает вам проход, алмазной прозрачности глазами провожая в упор, и следует за вами в гостиную; сегодняшнее платье её нежно-золотое с голубизной, туфли белоснежны, - Такого даже я не ожидала... Сильма, доченька – под вашим беретом что-то, требующее срочной помощи? - Спасибо, уже нет. Царапина... - Конечно-конечно, я так и создана для обмана, - и грустная тень улыбки. Тарантелла едва заметным жестом приглашает вас к столику – теперь он придвинут к дивану. Очень в тему. Падаете в плюшевые объятия, облегчённо и очень синхронно вздыхаете. Кроме чайного сервиза (иного, чем в прошлый раз, серебряного) голубую скатерть оживляет что-то вроде фруктового салата, тосты... И запахи смешиваются в ажурную, необычайно соблазнительную вязь. - Вы устали и проголодались, так что не затрудняйте себя мытьём рук, - и новая полуулыбка, - Потом моя ванная к вашим услугам. Вы с Сильмой переглядываетесь. - Посчитаемся? – хитро щурится она, - Тарантелла, извините, но – видимо, ванная имеет приоритет. Не в обиду остывающему чаю... Хозяйка чуть отводит кресло назад – какой-то аналог учтивого поклона, вероятно – и вздыхает. - Чтож, тогда ждущая очереди рассказывает; а первая, вернувшись, подогревает чайник. Ну, сударыни – кто знает самую короткую считалку?.. Ты выигрываешь. Подозреваешь, впрочем, что Сильма опять намудрила со случайностями, то ли из вежливости, то ли из уверенности в своём таланте рассказчицы. Ну и ладно - представляешь, как бы ты всё напутала и сколько раз сбилась. Ванная комната Тарантеллы столь же необычна, как и всё у неё, как и она сама. Морских переливов необъятное и глубокое нечто, мягкое на ощупь, в центре; несколько автоматизированных приспособлений, явно призванных облегчать жизнь человеку в инвалидном кресле; зеркало-стена с участками различного наклона, так что можно осмотреть себя всю едва качнув головой. И никаких открывающих воду ручек, лишь на низкой полочке, меж флаконов и тюбиков - пульт-лентяйка. Потерянным во младенчестве уютом, когда мир, казалось, сам собой заботился о тебе, веет здесь – и заплакать хочется невыносимо. А ты не плачешь; ты, закусив губу, быстро разбираешься с кнопками, и вскоре блаженно тонешь в цветочного аромата пене. Стихает жжение в десятке-другом ссадин, растворяется звон и головокружение, жизнь совершенно неожиданно становится чрезвычайно желанным занятием... вот не забыть бы только, что тебя ждут… Сигнальный звоночек совести срабатывает довольно быстро. Стоит на миг представить, каково сейчас Сильме – и вот ты уже наскоро оглядываешь себя в зеркале. Новое выражение лица за последние дни успело, оказывается, прилипнуть к тебе намертво; словно вдруг глянула в глаза полному составу ЦУМа... даже улыбка та же - недоджоконда, да и только. Но ведь и с телом что-то не так! Ей-богу (не в синяках дело и не в царапинах), словно кто навёл резкость на привычные линии, отточил то, на что уж давно плюнула, чуть завил и удлинил волосы, прошёлся кое-где смуглым блеском... Ты не сдерживаешь судорожный вдох – из тебя тихой сапой слепили ведьму... Такое не проходит даром. - Ты как? – встревожено спрашивает Сильма, не донеся до губ чашку, - Всё нормально? С пультом разобралась? - Всё отлично. Помочь тебе с повязкой? - Думаю, справлюсь. Позову, если что. С лёгким паром, кстати; а я исчезаю. Она исчезает в ванной. Ты вопросительно смотришь на Тарантеллу. - Насчёт чая я пошутила, - шелестит она, - Чайник с подогревом. Присаживайтесь, мне уже всё рассказали. Я немного подумаю, а вы можете угощаться, курить, выбирать музыку – это мне не помешает. С огромным удовольствием делаешь всё вышепредложенное. Салат и тосты достойны лучших образцов Рантье, пара сигарет ещё застряли в полусмятой пачке, а из музыки палец твой автоматически останавливает курсор на всегда чуть тревожащем тебя Гайдне. Тарантелла на всё это время будто засыпает – но невидимые волевые импульсы нимбом бьются вокруг седой головы. Веки её плавно взмывают, едва Сильма переступает порог (та ещё картинка, микроскопическое полотенце в режиме боди, а огромное, тюрбаном – на голове). - Ну, почти что человеком себя чувствуешь! Женщиной, по крайней мере. - Вот уж не подумала бы, - ага, вольно ей - её хоть в скафандр засунь, цветы позади будут распускаться... впрочем опыт с зеркалом чуть примиряет тебя с реальностью, - Садись. Как висок? - Так ведь Карачун зашивал, - она беззаботно плюхается рядом и впивается зубами в дольку апельсина, - Ух ты ж-ко, Гайдн? Тарантелла напротив вас становится вдруг необычайно серьёзной. Если икона, созданная как символ жалеющей матери, способна поджать губы и нахмуриться, то это тот самый случай. Из твоих рук едва не падает чашка; отчетливо, как в рапиде, течёт струйка сока по застывшим губам Сильмы. - Доченьки... Говорят, бабка скажет надвое; но я-то, каюсь, забыла, когда последний раз ошибалась. За три года до сотни ошибки уже просто обходят тебя стороной... Так вот: нет ли у вас на примете уютного домика где-нибудь подальше? Исландия, Океания... Луна? Рука твоя всё же вздрагивает, роняя пустую чашку. И вздрагивает ставший удивительно бесцветным голос, когда следом ты роняешь: - Ч-что... мы всё-таки разбудили дракона?! - Пока нет. Но стоит сделать это быстрей, если только ещё не поздно... Кровь, звонкая и горячая, бьётся в ушах, давит гортань. - ...Потому что вы разбудили Георгия. Георгия. Разбудили. Мы. Ты лично, по ходу. О, чёрт. Потому что... - Только ему может быть выгодно разделить вас так, как произошло сегодня. Он ни в чём не убеждён. Он тестирует каждого на драконовость. Только настолько святому делу мир будет помогать настолько неистово; до конца. Встрепенутся надёжно забытые враги, загоняя дичь, удача подведёт даже извечных своих любимцев, прорастут откуда невесть подозрения... Барышни, я единственная из вас, кто всерьёз информирован о наличии в реке пресловутых крокодилов! Неужто вы заметите опасность только уже крича «непра... я не ве... »? Кстати, Ольга – нежные чувства не играют здесь особенной роли, уж прости. Для молодого человека Гоши – да, но не для Георгия Драконоборца. Вам не справиться с вышедшим на след героем; для этого нужен дракон. И его придётся найти и разбудить, если он спит... Хоть что-нибудь вы поняли, милые мои? Сильма молча и глядя в пустоту меж лиц нашаривает в твоей пачке полускомканную сигарету. Комкает до конца, и крошевом просыпает на скатерть. Рука её ощутимо дрожит. Рассыпающееся на осколки волшебное зеркало лица цветом напоминает дрезденский фарфор. - Да. Да, Тарантелла, - говорит она сухо, - Оля, если ты скажешь, что не поняла, или не веришь - я тебя ударю. Не разочаровывай меня, пожалуйста. Ты не разочаровываешь. Ведь ударит. И слишком уж точно то, что сказала Тарантелла, вписывается в случившееся. - Герой не несёт зла, - продолжает хозяйка, всё ниже склоняя отягощённую свечением седины голову, - он просто эффективен. Ищите ему дракона – или бегите. Да поможет вам Господь. И да упокоит он смиренного раба Павла. Вот как. Павел. Неужто, имя цумовца узнаёшь только посмертно? Апгрэйд, дурилка картонная... - Как бы завтра донести эту мысль до остальных... и до Гоши? – бормочешь ты задумчиво, - Если я правильно вас поняла, всё только начинается? - Всё как раз готово закончиться. Но не слишком радужно. Опасность – в вас самих. Вы слишком сильны и необычайны, вы чудесны, как всякое взахлёб живущее существо. И кем он, спрашивается, должен вас посчитать? В общем, ложитесь-ка отдыхать, девочки, никуда я вас на ночь глядя не отпущу – а завтра, надеюсь, наступит то самое утро, что мудренее нынешнего вечера. Если удастся, я сама поговорю с Георгием… Кстати, совсем забыла: чай ещё остался, а если кто-нибудь доберётся до кухни, он будет вознаграждён отменным черничным пудингом – мой рецепт времён фокстрота «Котёнок на клавишах»... Пудинг отчего-то не катит. Ты стремительно моешь посуду, недоверчиво косясь на предназначенный для этого агрегат, потом смотришь в мерцающую заоконную темень с высоты шестнадцатого этажа. Надо было, однако, так вляпаться. Осталось ли что вообще от тебя той, недельной давности милой девочки Оли, или она похоронена под грудой непонятных, и большей частью недобрых чудес? Что там с сердцем, ау? А сердце стучит ровно и даже чуть заторможенно. Когда ты открываешь очередную витражную дверь (сцена из Гойи, если не ошибаешься, что-то из «Каприччос»), ты хладнокровна, как никогда. Тем сильнее удар. Сильма стоит в центре комнатки, отведённой вам под спальню – широкая и даже на вид мягчайшая кровать, дубовые панели, смотрящиеся в зеркальную стену зеленоватые бра... Она не видит тебя, она смотрит в то же зеркало; смотрит, медленно сматывая тюрбан. Тебе хочется закричать в голос, броситься на кого-нибудь с кулаками, ткнуться лицом в ковёр – поздно. Под полотенцем голова её, опоясанная полоской бинта, гордо вскинута, и светящиеся чистотой, пламенеющие спектральным сиянием волосы не достают даже до плеч. Вот чем ещё она занималась в ванной... Да, там были ножницы и стайлер. И кровь с копотью на волосах, и волной накрывшее одиночество, и замкнутый в работу, привычно, едва не дежурно заботливый Карачун, и грохот стрельбы вокруг. И страх пополам с болью. Но, чёрт побери, радугу нельзя стричь! Иди, смоделируй объём дождя! Господи, Сильма, солнце глупое... Ты обнимаешь её, как ресницы обнимают сон, ты тормошишь эти ускользающие плечи, ты сама себе кажешься девушкой из розового анимэ, когда с неведомой доселе тоской целуешь, попадая то в глаза, то в бинт, то в сухие тонкие губы. - ...Дура, родная, милая, какая же ты дура... С неожиданной силой и страстью сплетаются ваши руки, ты боишься сперва быть неловкой – но невозможно быть неловкой с существом класса единорогов. Это ни на что не похоже, вы мерцаете и появляетесь в неверном свете бра, всхлип за всхлипом, следуя вспышкам под веками, сливаясь в одно, чтобы не потерять друг друга в ландшафте одеяла. Каждый следующий поцелуй пахнет иначе, и ты, ступень за ступенью, сходишь в шёлковое морозное забытьё. Помнится только, что где-то уже на возврате от полюса этой странной ночи, Сильма засыпает первой, с неотвратимостью песчаной зыби обняв твои колени. ...Невозможно понять, что именно выдёргивает тебя из черноты сна. Но выдёргивает. Рывком. Холодно и непонятно в комнате; забытые включёнными светильники не кажутся вдруг уютными. Ты механически поднимаешь с ковра одеяло, как будто под ним может оказаться куда-то исчезнувшая подружка. Механически смотришь на едва не подпрыгивающую на столике коробочку шуршунчика. Тревожно и глухо говорит «бум» дверь в прихожей. Э-э... Что здесь такое проис... Оставляешь вопросы на неуверенное потом, тревога бьётся в воздухе квартиры. Одеться – дело минуты, и на исходе её ты уже стоишь и тупо слушаешь дробный перестук туфель по лестнице. Ты посылаешь к чертям лифт; предрассветный, темнее ночного, подъезд вращается вокруг, и лишь бы не подломились на ступенях неверные спросонок ноги. Куда она, зачем она, что тут происходит?.. Что такое ты, Сильма, или вы вдвоём натворили? Вылетает в лицо городской липкий ветер, редкие мазки фонарей; вертишь головой, щурясь в конгломерат киосков и деревьев. И вдруг слышишь откуда-то сверху, из серого стыка неба и дома, вздох – да такой, что в животе стягивает пустотой, а виски обегает ледяная змейка. Призрачно-багровое полотнище выплёскивается на полнеба над твоей головой, звон стеклянного крошева долетает позже, и тебе ещё повезло оказаться в мёртвой зоне: какие-то горящие клочья виснут на тополях у остановки, с хрустом крушат навес спящего ларька. Сигнализация десятка машин и чей-то несовместимый с человечьим горлом крик завершает экспозицию, а секундой позже ты осознаёшь, что крик – твой. ГЛАВА IX Второе число. Единственное лицо …Дева крикнула на него: - Брось нож! И поскорее приготовь вино: я с твоим барином буду прощаться! * * * - Вы известны своей смелостью, Эр-дань. Не побоитесь ли сходить в полночь в храм Десяти Владык и из левой галереи принести статую судьи?.. * * * …Волки кинулись врассыпную, но страшный рёв разъярённых тигров прижал их к земле… * * * Плавится солнце на сковородке городского центрального сквера. Бутылка тёмного «Афанасия» в руках Генсека вертится остроносым йо-йо, ветер с юго-запада. Тёплый, пахнущий горячей резиной; воздушными, что ли, шариками... - А можно ещё раз? - Взрыв газа. Официальная версия, - говорит Рантье, и дым его «верблюдины» циркулирует кругом невозмутимого лица, - Не в разнос, ладно? - Дурака нашёл? Старушка и без того зажилась сверх меры, её избавили от худшего финала на больничной койке, - пожимает плечами Генсек; губы его на миг предательски кривятся, и ты ловишь молниеносно-бешеный взгляд маленького бармена, - Что, кстати – ни Гоша, ни Сильма не... - Нет, - Рантье качает головой, - Как в воду. Если они не звонили тебе, пока я вытаскивал Олю из ментовских и эмчээсовских лап, то – не в курсе. Судя по ситуации, Сильма на интуитиве что-то почуяла, перепугалась зверски, и сделала ноги куда глаза... Думаю, ненадолго. С Георгием сложнее. - Естественно, - твой голос тоже работает брутом, сбивается то на шёпот, то на хрипотцу, - Тарантелла... Тарантелла предсказала это вполне ясно. И если она была права – нам всем будет ещё хуже. Хотя, куда... Менора, свесив ноги в вялотекущий фонтан и болтая там сандалиями, окидывает всех вас пасмурным взглядом. Потягивается, тонкие ладони взлетают к самому небу; иглы солнечных лучей пронизывают смуглые пальцы. - Не верю, - легко бросает она игривым тоном юного Станиславского, - Не. Ве. Рю. Дуэли со Святым Георгием – не мой стиль. Нам объявили войну никоим местом не святые, если уж под ударом сопливые девчонки и столетние бабушки. И вообще, болтовня и эксперименты закончились. Карачун понял это первым – и пошёл по следу. Кто-кто, а он в одиночку действительно эффективней нас всех вместе взятых... - Замечаю дурацкую тенденцию к расколу, - хмыкает Генсек, - Это хроническое? Да ещё, не дай бог, заразное? Карачун всего лишь двинул проверить версию об индийском следе наших траблов, это не побег, уверяю. Сильма успокоится и ещё до вечера позвонит. Георгий, как обещал, заглянет домой – на день-два, как обещал! Борзописец заедет за своими опусами и будет, скорее всего, ждать нас в ЦУМе – кривой, как катана, вероятно (эх, зря я дал ему денег!) - Ты, случайно, не забыл, что у них у всех отчего-то вдруг не отвечают телефоны? - Мало ли почему не отвечают телефоны!.. Но слово брошено. Вы – четверо у фонтана, под совсем уже летним солнцем, в окружении фланирующих горожан - коротко, но ёмко переглядываетесь. Непривычно мятый бежево-серый костюм сидит на Рантье мешком. Менора, со спутанной гривой и подоткнутой под парапет фонтана юбкой смахивающая на безработную хостэс. Немыслимыми усилиями сцементированное в улыбку лицо Генсека. Ты, чья крыша с момента взрыва ощутимо теряет собственное доверие. Вы смотрите друг на друга. - Вот же дерьмо, - шепчет, наконец, одними губами Генсек, - Ребята, вы меня когда-нибудь простите? Ибо зело глуп еси… Вы простите только – а уж из дерьма я вас вытащу, я знаю. Не могу не вытащить. За всё. За Апгрэйда. За Тарантеллу. Она ж мне родная мать как-никак... за Сильму... - Как-то ты рановато её в этот ряд, - морщится Менора, и одним плавным рывком переносит мокрые лодыжки через парапет, - Знаю, что не каркаешь, но всё-таки... Кстати, забыли сказать – прав оказался Генсек насчёт тех, в лесу. Команда от управления по борьбе с компьютерными и сетевыми преступлениями. Видать, доцумовские шалости Апгрэйда срока давности не имеют; да и цумовские удосужились просечь. Это когда он, прикинувшись вирусом... - Только вирус действительно есть, - угрюмо кивает Генсек, - Представляете, люди? Апгрэйд сутки, как не в сети – а со счетов военных корпораций всего мира деньги самопроизвольно уплывают в фонды развития производства безалкогольных напитков... и визитка та же: «неДеточкин_NUL». Его прощальный поклон... Сутки, как не в сети, думаешь ты. Ну да, про великого математика Эйлера тоже не говорили «он умер» - говорили «он перестал вычислять». Интересно, что скажут про Тарантеллу? А про остальных?.. Так, срочно прочь такие мысли! И вовремя: все уже встают, приводя себя в относительный порядок. Рантье даже чуть заметно встряхивается, заставляя чёлку лечь на исконное место; сверху вниз проводит пальцами по костюму – и спустя мгновение на тебя смотрит настоящий Рантье, тот, на молчание которого можно напевать с лёгкой душой. Он подмигивает: лицо - лунный ландшафт – ветровой тенью морщин рябит в районе Моря Спокойствия. Твоё сердце не то, чтобы отпускает, но дышать уже хочется. Генсек дружески пихает в плечо: - Не киснуть! В таких ситуациях новобранцы лезут из окопа наравне с ветеранами – не припомню лучшего лечения депрессии, кроме как работа. А уж для вас, Штирлиц, у меня завсегда есть новое задание... Отслеживаешь, как критически улыбается за его спиной Менора – но не понимаешь: от недовольства Генсеком, или от неуверенности в твоих силах. А ты настолько готова взвыть от дурацкой роли балласта, что приходится говорить быстро, пока кто-нибудь не помешал и не передумал. - Да. Да, я уже... уже согласна. Хоть что, лишь бы не болтаться тут и не тупить – это не про вас, если поняли. И я даже знаю, что делать, потому что знаю Гошу. - Я его тоже знаю, - хмыкает Генсек, - Лучше, чем ты, пожалуй. Что за идея, колись? Ох, как сладко чувствовать где-то в подреберье разрешение на пустяковую, но приятную месть – непонятно за что, кстати, так, разрядкой перетянутым обожженным нервам! Тем более, идея и вправду элегантная. - Да ну? Лучше? – сладко потянувшись, мурлычешь ты шефу, - Вот уж не знала, что вы - сголуба!.. ...Одно ты не можешь понять. Бездумно заворачивая в следующий, до прозрачности освещённый солнцем проулок, из-под руки глядя на фабричный корпус и кланяющийся ему в пояс кран, отхлёбывая пыльный воздух окраины. Одно. Как они согласились? Как они тебя отпустили? Душно. Неужели будет гроза? Ни облачка – лишь какие-то тени над дальней грядой жидкого леса. Судя по сунутому на прощание «сэйджему», блуждаешь уже часа четыре; если же по эффектам сложения жары с недавним сотрясением... Плывут, переплетаясь, боль, пространство и время. Что-то такое ты писала ещё на абитуре: ...Пошёл семидесятый час. Я нахожусь в большом полёте – Я пролетаю мимо вас На шестикрылом самолёте. Грустнеет розовый закат, И косяками, косяками За мною ангелы летят, Касаясь крыльев облаками... ...Был бы закат, как же! Чуть не полдня ещё до заката. Вперёд, подруга. Ножками, ножками, топ, топ... Падать (и биться головой!) больше не будем. Достало, ей-богу. Будем, милая, вспоминать. Закутываться в воспоминания, словно в серый эльфийский плащик – только цели нынче противоположные, отнюдь не маскировочные. Как тогда светили фонари, там, на ночной улице, когда он бормотал про старую Аппиеву дорогу? А как – сквозь мокрое стекло, когда тебя выгибало мостиком? Ведь совершенно по-разному они светили... А... А чего тебя понесло именно по этой стороне? (И кто, кстати, у фонтана тянул за язык, ворчит блудное дитя ковбойских анекдотов - Внутренний Голос). Не бред, но уже около того; при воспоминаниях солнечная сторона улицы наиболее... и так далее. ...Фонари... ...Гоша... ...Как они посмели тебя отпустить?.. Генсек. Олигарх чёртов, что с него взять (а пачечка-то в карманцах, шипит Голос хитрым Горлумом). Рантье, ну хоть ты с чего? Мало ли, что сама умоляла!.. Одна Менора – добрая душа – в щёчку чмокнула и телефон на прощанье подарила. Стерев записнуху. Собака. Нет, не Менора – просто собака. Вон, рыжая, с белым пятном, в заводской подворотне. Большая. Скулит, смотрит на тебя пыльными, во весь переулок, глазами. Чего скулить? Хотя бы хвост в тени. Тебе и на хвост не хватит... Ой, подбегает, мама! Собака-собака, ты хорошая? Кажется, хорошая: прозвонила на «свой-чужой» - и идёт рядом, хвостом дирижирует. Держать, держать плащик, к чёрту собаку... Беги, рыжая, охлади хвост. Плавленое солнце на пенопластовой небесной подложке затянуто белёсым полиэтиленовым флером. Всё-таки, гроза? Непохоже, хоть и гремит что-то – ах вот оно, это, грохоча, приоткрываются здоровенные железные ворота... автобаза, что ли. Повернуть туда полную болевого набата голову никак не получается. А попытка повернуться всем телом ведёт улицу вправо наискось, затем качает бортовой качкой; притихший шуршунчик дважды коротко бьёт в бедро... неужели, получилось? - ...Эй, ты чё?! Бухая – или в натуре хреново? – шершавые лапы немилосердно встряхивают за плечи, облако креозотного запаха пополам с сигаретным перегаром («прима»?.. «полёт»?.. «астра»!), воспалённые от жары голубые глаза под выгоревшей соломенной чёлкой, - Эй, подруга, ты это завязывай! Нехер прямо на проезде загибаться, тут это, «камазы» ездят! Пошли в дежурку; сядешь в тени, воды хоть дам... Неведомый самаритянин тянет тебя, спотыкающуюся, в щель, окантованную горячим железом, дотягивает. Задвигает арматурный шпингалет перед любопытным собачьим носом. Потом как-то всё сразу – круговерть прохлады, бурчание старого транзистора, продавленный стул и стакан у губ. - Да пей, твою мать! Ходят всякие... - ...А потом ложки пропадают, - слабо улыбаешься ты на его ворчание, явно беззлобное, - Спасибо... Правда было плохо. Мужик вглядывается на миг, теплеет лицом. Ощупью берёт из россыпи на столе сигарету, прикуривает от на пару секунд всухую включённого кипятильника. Суёт руки в карманы промасленной камуфляжной робы. - Напугала, блин... Чё, получше? Кивнуть ты не успеваешь. Твой спаситель бычится и поджимает губы, так как проём распахнутой фанерной двери мгновенно и до отказа заполняется серым английским костюмом. Глаза и вздрагивающая правая ладонь Генсека почти вслух обещают, что – кабы не твоё сотрясение!.. Они с мужиком, очень похоже склонив головы, длят безмолвное начало дуэли, но ты чуть заметно шевелишь губами: - Нет... То-есть, да, но – не он. Нетерпеливый и вопросительный взгляд друга заставляет ещё на полминуты напрячься для анализа и пояснения. Что-то из Кастанеды по уровню идиотизма диалога: - Там была собака. - Н-не заметил. И что? - Это была не собака. Спасителю твоему достаётся благодарный, но ускользающий взгляд. ...В машине – о господи, опять в машине! – Генсека прорывает. - Дрянь! Соплячка! Жить надоело?! Мы трижды теряли тебя на перекрёстках – у Сильмы нахваталась способов корёжить случайности? Ведь загнуться могла, кабы не работяга – чёрт меня дёрнул согласиться, чуял ведь, что собьёшься с оговоренного маршрута!.. – дальше он плетёт непереводимый многоязычный фольклор, а ты просто трогаешь разъярённого шефа за плечо. - Хватит. Ведь получилось... - Что получилось?! - Собака. - Тьфу! Он едва не заезжает на поребрик. Менора шумно вздыхает сзади. - Как навздыхаетесь и наплюётесь – разбудите! - ты впечатываешь ухо в прохладный кожзам сиденья, мягкая килевая качка начинает уносить в безнапряжье и безвременье, гаснет шум в висках. - Не обижайте человека, - на грани слышимости ворчит дремота голосом Рантье, - Вы эту собаку видели? В глаза ей посмотрели? Так чего языком молотить?! Расчет был на то, что на Ольгу в свободном полёте выйдет хоть кто-нибудь; не обязательно Георгий. И решать – удалось ли, а если да, то что – не нам. Ольге. А не верить друг другу стоило начинать лет семь назад, вместе с нашим, Ген, знакомством... - ...Ага, то-есть, с началом ЦУМа, - судя по интонации, Генсек понимающе кивает и закуривает, - Отлично, дружище! Мы перессоримся из-за мальчишки, девчонки и байки о драконах... ах да, ещё собаки! - Ссориться стоит исключительно из-за истины, - так же тихо отвечает Рантье, - Если есть возможность проявить её существование – будь то дракон, девушка или собака – я готов к спору даже с тобой. И, будь я другим, ты первый прекратил бы меня уважать... Тебе приходится проснуться, разлепить ресницы и сесть прямо. Потом повернуться, встречая твёрдый взгляд маленького бармена. - Нас осталось не так много, - продолжает он,- но начинали, если помнишь, мы вдвоём; и были вполне эффективны... Удивительно, кстати: не заметил? Количество народу постоянно росло, а эффективность оставалась одной и той же. - К чему бы это? – лицо Генсека наливается, словно туча; гром явно не за горами. - Один из вариантов ответа нам льстит – гласящий, что невозможно повысить абсолютную эффективность. Но с эффективностью-то у нас всегда был нормальный дежурный оптимум, вот беда! И получается второй вариант: ЦУМ – болото, в котором входящий так или иначе теряет индивидуальность (и с ней эффективность), вливается и растворяется в одном целом... ничего, как ни жаль, этому целому не добавляя. Как теория? - С пивом потянет. Или с ядом, судя по настрою... - ...Как вы меня забодали! – хватается Менора за голову, чем приводит нарядную когда-то причёску в уже совершенный беспорядок, - Хуже всяких драконов, честное пионерское! Оля, давай этих склочных стариков высадим, пусть на автобусе добираются... А ты пока расскажешь про собаку. - Не так-то много рассказывать, - ты кривишь губу, тотчас ловя себя на этом – абсолютно Гошином! – движении, - Собака... собака как собака – только она меня... изучала? Да, так. Посмотрела, оценила, отпустила дальше. И не могу, хоть убейте, вспомнить её глаза. Мгновенно словно серая пелена падает... Я совсем съехала да? - А как же! – бодро поддерживает Рантье, - Только учти, милая, что по всем авторитетным свидетельствам именно эта особенность присуща взглядам некоторых магических существ. Что тебе, к слову (и извини), было бы слабо придумать с такой точностью. Присочинила бы, скорей, какие-нибудь светящиеся вертикальные буркалы... - Искать данного представителя канусов , как понимаю, глупо... Хундо драго, бл-лин, на нашу голову! – Менора дорывается до расчёски, продирается сквозь гордиевы пряди собственной шевелюры. С трудом переведя «хундо драго» как «драконособаку» (или «собакодракона»), ты прыскаешь в ладонь. На пару минут тыкаешься в менорино плечо, едва не засыпаешь, к слову... устала ты, как оказалось... не уснуть, не ус... Что, без музыки вообще никак? Машина та же. И всё то же состояние включённости в качающееся пространство 3D-тумана, того, что в стратегических игрушках именуется «туманом войны»... Не просматривается ни череда ликов, ни очерёдность реплик. Всё заслонило широкое акустическое плечо (гуталиновый глянец кожаного пиджака, высверк фиксы!) полузнакомого джазмена. Ощущение, что тебя развязно оттрепали за уши – но для компенсации налили штрафную… Как из-за прутьев «обезьянника» выглядываешь в реальность сквозь частокол синкоп. В реальности всё цветёт и колосится: оказывается, ты только что сладко дрыхла на заднем сиденьи в объятиях пледа, а электронного тембра свист, порой контрапунктом влетающий в несложный джазовый квадрат – результат мелодических экспериментов сидящего за рулём Рантье. А больше в салоне никого и нет. Странно. Хочется начать задавать традиционные вопросы, но торопиться в присутствии Рантье – одного Рантье – настолько дурной тон, что в ритуал пробуждения ты вписываешь и блаженные потягушки, и сладкие охохонюшки, и «ой, ну и где это мы?» в качестве затравки. - А ч-чёрт его! – смачно и с удовольствием отвечает Рантье, - Кружим этак... фланируем, понимаешь... Из картин заоконья ты смутно узнаёшь здоровенную, много лет заторможенную новостройку. Оп-па... стало быть, пока ты спала, - а уже смеркается, - Рантье, где-то растеряв почти всех седоков, на малой скорости тусуется по окружным. - А-а... э-э... - Понял, - смеётся он, - сейчас поясню. «Кэмэл» будешь?.. Струя свежего никотина прорезает твои ватные спросонок мысли, встряхиваешься мокрым щеном. Суёшь нос во встречный поток из правой дверной щели. - Я их послал, леди. Достали хуже банной редьки... или горького листа. Короче, словами мистера Зорга: если хочешь что-либо сделать хорошо – делай это сам. - И что за планы, мистер Зорг... или уж, мистер Фикс? Он молчит какое-то время, увлечён головоломной развязкой на подъезде к парфюмерной фабрике; только попыхивает сигарета на поворотах. - Понимаешь... ч-чёрт, куда ты прёшь, утырок! а ещё на «ниве»... видишь ли... да так твою!.. в общем, мы движемся в начало. Горло у тебя пересыхает, так он произносит это «в начало». Вразрядку, курсивом и на шифте: «В Н А Ч А Л О». Даже и переспрашивать как-то боязно. - А съесть чего-нибудь можно перед этим «В Н А Ч А Л О М», - чисто академически интересуешься ты; перекусить, вправду, неплохо. И не только... Рантье тычет пальцем в переливы кафушной рекламы прямо по курсу: - Помнится, здесь была относительно правильная пицца. И туалет. Вечные их приколы с эмпатией... На уютной зелёной террасе можно курить. Сонная, несмотря на ранний вечер, официанточка профессионально вычисляет вас из десятка скучающих клиентов, и твой спутник вскидывает брови на небогатое меню. Сегодня, здесь, сейчас - ты хочешь мороженого. И пива. И оливок. И кофе. И... - И лопнешь, - качает Рантье полуседой головой, - Две пиццы, пожалуйста... Девушка в твоём возрасте уже должна следить за фигурой. Что ещё за мороженое? Кто тебя воспитывал? - Когда папа Карло, а когда никто. - Уши этому Никту оборвать. Ешь давай пиццу, не хлызди. Интересно, в каком это смысле у него было «следить за фигурой»? И вообще, что ещё за отцовские замашки? Пицца, к слову, ничего себе, сыра они не пожалели. Отхлёбываешь прохладный тёмный «гёссер», пытаясь попутно отловить над столом взгляд твоего визави. Что он такое задумал, нехорошая плосконосая личность? Самая до сих пор тёмная лошадка в цумовской кунсткамере; теневой кардинал, молчун и наблюдатель... ну, напридумываешь сейчас, кажется, сама себе... Рантье невозмутимо макает свёрнутую рулоном пиццу в жуткую смесь горчицы со сладким кетчупом – скорей, борзописцевы замашки – и поглядывает по сторонам. Так близко и наедине ты видишь его впервые. Пользуешься случаем. Сквозь съехавшую по фазе чёлку пользоваться случаем особенно удобно – иллюзия засады дополнена сумраком надвинувшейся ночи. Никогда не успевала заметить цвет его глаз; не успеваешь и нынче, настолько стратегически точно выбрана его позиция – меж двух фонарных перекрестий, так, что от лица остаётся засвеченный чёрно-белый постер. Зато повышенная графичность прорисовывает рельефный (что-то из фотошоповских плагинов) en fast, пластифицированный... - Ну, как водится, и?.. - И ты расскажешь мне свои соображения. Видишь ли, - он демонстрирует тебе краешек чеширской улыбки, - до сих пор, как бы это ни было удивительно, все спецы и матёрые профи терпели ужасающее фиаско. Я-то всё мотал на ус и приглядывался, а вот ты – ты думала. И действовала. Только не считай, пожалуйста, - он жестом придерживает твоё возражение, словно кулак за рукав, - что это лесть, или, упаси боже, комплимент... Это последний шанс. И если он провалится, и я буду вынужден рассчитывать только на себя... в общем, плохо получится. А так – есть надежда на твои мозги, интуицию, или удачу. - По идее, у женщины кроме встроенного генератора случайных истерик... – ты ловишь губами последние струйки «Гёссера», с удовольствием наблюдая, как, повинуясь затлевшему в невидимых глазах Рантье раздражению, забился и погас огонёк в правом от тебя фонаре; лицо его проявляется разрешением выше. Ясно высвечиваются над брошенной пиццей ломаные брови и вторящий им излом верхней губы. Скорее, персонаж комиксов, лик из градуированной камерой темноты, чем живое нечто, что вот именно сейчас тянет к тебе руку и легко ведёт заскорузлым – у бармена? – пальцем вдоль ладони. - Оля. Забудь разборки, дурацкие перестрелки, разговоры мимо и впустую. Вот просто так – а что бы сейчас сделал тот, кто хочет войти в суть проблемы? - Напился. - Прости, это процесс. В нашем, российском понимании. А дальше? Результат? - Результат? Мне нужно в туалет, - и ты встаёшь, и поиски азимута меж хаотически заминированным столиками кафе ступорят тебя на минуту; не больше. Потом ты какое-то время теряешь на вычисление способа бесшумно открыть дверь этой вишнёвой четырёхколёсной штуковины. Она открывается, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Ага; вот так он делал, когда называл это «первой передачей»... Ключ традиционно выпадает в ладонь из левого жалюзи. Н-ну, поехали... Это так трудно – объехать угловой светофор? Машина капризничает, не хуже тебя – вы разгоняете стайку поздних прохожих на углу, кошка чудом не находит своё последнее пристанище меж ваших колёс возле перехода у супермаркета, но цель, как любая безумная идея, достигнута. Привет, запоздалый гаишник. Я... это... и ехала, типа, мимо... и денег, типа... Ну почему нет ни способа, ни способностей уйти от людей этой формации!.. Мерцает мимо проблеск перстня – всё того же Рантье – и ладанка дышит сквозь тонкую вязь того, что ты успела нацепить ещё у Тарантеллы... Гаишник козыряет зажатой в кулаке купюрой, а маленький бармен с лёгким вздохом усаживается рядом. Поворачивает чуть растрёпанную голову (бежал? за машиной?). - И кому стоим? Плавнее, родная, но – рычаг не хрустальный… Чёрт возьми, сбежала, взялась – так не тормози! Он, словно ладонью за джойстик, берётся взглядом за твою руку. Пожатие тяжко - ты ли так рассердила, только Рантье в кои-то веки заведён до отказа, таким ты его не помнишь. Машина сама собой проскальзывает по намыленным светом фонарей улицам. - ...Итак, результат, - продолжает он, как ни в чём и нигде, - Суть... Один человек однажды слишком быстро оглянулся... здесь направо... слишком быстро, понимаешь? Это самое короткое дело в нашем архиве. Дело номер один, я и Генсек. «Закулисы», дело о перемене декораций. Он лёгким касанием корректирует объезд колдобины, создавая эффект ненавязчивого автопилота. - Говорить об этом с нормальным человеком бессмысленно, а вот ты можешь понять. Это направление философии себя дискредитировало ещё в девятнадцатом... идеализм, что ли? – ну, о том, что мир существует только там, где ты на него смотришь. А я оглянулся слишком быстро… Пока он зависал на пару минут, вы уже в самом центре, неторопливо плывёте по артефакту любого города этой страны – улице Ленина. Фигура вождя нависает над вами из смурного городского неба, протянутая рука опасно топырит над капотом бронзовые пальцы... - ...Кукловоды, - говорит Рантье, и ты едва не вписываешься в постамент, ощутив невидимо восходящие от колёс нити, - Их чёрные бархатные костюмы и сетчатые маски. Пыль, сухая плесень, скрип уносимых декораций. Собственно, театральный запах везде одинаков. Здесь налево. Прямо. И пристань в том дворике, пожалуйста. Пожалуйста, понезаметней. Пальцы даже не дрожат – прикуриваешь спокойно. До сих пор за рулём больше пяти минут находиться не случалось... Рядом, чуть от глаз отлипло синеватое эхо фар, проявляется четырёхэтажное здание; явно не жилого назначения, мрачное, словно летучий голландец. Пара малых окошек на углу, приют охраны, вероятно. Рантье открывает дверь и подаёт руку – собственно, этого ты и ждала (это же Рантье!); прохлада и сырость, блики реклам за углом. - Ну, и где твоё начало? - Здесь. Это кукольный театр. Единственный раз в жизни ты всходила на это крыльцо, лет в пять, или в шесть, что ли... Перестроили с тех пор, увеличили, ты выросла, забыла. Твой спутник уверенно сворачивает мимо, за угол, где лукаво подмигивает красный зрачок домофона – служебный вход. Угрюмый пожилой вахтёр почёсывает в распахнувшемся проёме камуфляжно-тельняшечную грудь, расправляет сивые усы и с чувством жмёт Рантье руку. На тебя и не смотрит: молча прячет в свою конторку подношение – фунфырик неизменного «хеннеси» - брякает на стойку связку ключей и утыкается в лохматую вкусную книжку. Пока вы идёте по теням коридора, ты с тихим ужасом бросаешь взгляд в зеркальные стены. Брильянтовое сияние на руке Рантье, блик на его проборе – и твоё бледное, совершенно детское сейчас лицо, огромные глазищи... Старому извращенцу и его юной метрессе просто было негде? – примерно так это выглядит в причудливом освещении дежурных бра. Захотелось, блин, экзотики! Ёжишься в своей кофте-сеточке. - В общем-то, это мутная история, - говорит твой спутник, сворачивая в самый тёмный из всех углов, - сама поймёшь, если понадобится. Но с тех пор я сюда захаживаю иногда, на правах своего... осторожно, ступеньки. Не так давно всё перестроили: поверх старого здания налепили новую оболочку, мы только что её прошли. Здесь уже пампасы; спускайся за мной. Он затепливает спичку и берёт тебя за руку, увлекая по узкой квадратной спирали куда-то ниже цоколя. Пахнет подвалом, и... да, именно, как он и сказал: пыль, плесень, что-то неповторимое, из-за чего вышедшие в тираж актёры и становятся, наверное, вахтёрами и гардеробщиками – но здесь. Что-то воистину настоящее. Стоящее... стоящее – в начале. А он гремит ключами у невидимой двери, шарит по штукатурке, находит рубильник. Ты делаешь пару шагов и прищуриваешь уставшие от этого стробоскопического дня глаза. Дом, милый дом. Каморка папы Карло. Упасть вон в то облезлое, но мягкое даже с виду, кресло к опушённому стружками столу, прижать к щеке одну из плюшевых зверюг, что выглядывают из ящика... Каждый метр комнаты заполнен какими-то непостижимыми мелочами. Инструменты, кипы чертежей и эскизов, банки, баночки и банищщи по углам – с потёками самых мультяшных цветов и оттенков. Подумано – сделано! Кресло хватает в мягкие лапы, из игрушек же в ладони просится задорно склонивший башку рыжий щенок. Рантье опаздывает со своим «…э!»; в скулу тебе глубоко входит что-то остро-зазубренное, палец нарывается на кончик стальной струны. Щенок злорадно скалится с середины комнатушки. Кровь из пальца и струйка по шее. Это... - Это не игрушки, - Рантье протягивает платок, и первым делом ты промакиваешь глаза, - Не те игрушки. Это куклы. Папье-маше бывает острее жести, родная. Ничего не трогай – сейчас я заварю чай. И кое-что покажу. Курить здесь очень странно. В сыром тяжёлом воздухе дым не расходится, напротив – горизонтальными пластами и линзами концентрируется кругом низкой лампочки. Можно, наверное, пальцем проделать дырку в таком пласте, и до утра её не затянет. А если проделать такую дырку с краю, да продеть в неё колечко... Чай, заваренный в старой жестянке с гордым именем «чайник», крепок до горечи. Ты цедишь его, горячущий, поглядывая искоса (низко голову наклоня!) на загадочные манипуляции Рантье. Тот, явно на публику, не торопится. Ведёрко клея и кипа старых газет уютно притулилась возле стола, могучий ком пластилина – неопределимого цвета, но килограмма на два – теснит кукольный ящик (стойка, похожая на стойку для мечей). В заключение Рантье распахивает портьеру на имитации окна; в подвале это попросту ниша метр на два. Там стойка с марионетками. То-есть, это ты так, с ходу определила – просто оттого, что куклы внутри высокой деревянной рамы качнулись на полупрозрачных нитях. - Приглядись, - говорит он, и ты приглядываешься, - Это я собрал не сразу... Года два понадобилось, если не больше. Ты глянь, глянь... А ты и глядишь. Качается, чуть вздрагивая головой, смешной человечек в кукольном строгом костюмчике и с глянцевой лысинкой; брови его сурово и очень знакомо нахмурены. Хрупкая царевна в расшитом бисером сарафане задевает каблучком косу. А вот и Карачун – он изображён с мечом из оклеенной фольгой деревяшки... Блестит вполне натурально. И далее: Менора, Борзописец… Но далеко не все. - …Как видишь, - маленький бармен ненадолго по пояс ныряет в один из шкафов, - ...Так. Где-то здесь был полиэтилен... ага!.. Как видишь, здесь почти вся контора в сборе. Кроме, разумеется, Александра Шороха и меня. Шорох погиб, заканчивая дело «Семь Громов»: ликвидация секты «Седьмой Ангел»... Неприятные были ребята, ей-богу… Вот. И не успели с марионеткой. А мою куколку ты могла видеть на полке за стойкой цумовского бара. Без нитей. Он расстилает на столе свой полиэтилен, плещет себе чаю. Прихлёбывает, свободной рукой так и сяк вертя перед глазами пластилиновый бурый ком. Ты механически посасываешь раненый палец и ждёшь веселья. Должно быть весело – за каким-то же чёртом притащил он тебя в этот подвал! - А где… Апгрэйд? Тарантелла? А... Ты мгновенно, ещё не договорив, начинаешь жалеть об этом вопросе и бояться ответа. Рантье же лишь строит мину удивлённого императора: брови покоряют вершины лба, брезгливая складка у аккуратных губ... глубинная такая мина. Мина минуты, что проскальзывает меж вами, задрапированная в хрупкое молчание. - ...Апгрэйд, как, наверное, угадала, сломался; куклы – хрупкая штука. Так что – в мусорке. И Тарантелла. Мусорка - под столом. Судорожно поджимаешь ноги, силясь поджать и взгляд от бесформенной черноты ниже столешницы – ни за какие коврижки ты туда не заглянешь. И давно закаялась играть в «верю - не верю». - ...А буде вдруг захочется спросить, что было раньше – взрыв или поломка куклы... - Не спрошу. Буду щипать себя по методу Пелевина-Татарского… А с Георгием и со мной тоже, как понимаю, не успели? Рантье привычными, исполненными силы и мягкости движениями отделяет кус пластилина и начинает мять его, словно массажист – дорогого клиента. Отвлекается на то, чтобы снять перстень. - А затем мы сюда и пришли, родная. Ты, холодея, видишь, как под его пальцами начинает грубо оформляться подобие головы. Остывший чай кажется горячущим, настолько стынут губы. - На самом деле, - доносится до тебя, как сквозь бархатную кулису, - как и у всех людей, твоя кукла уже существует; там, куда я слишком быстро оглянулся, в хранилище первого театра. Но искать её невероятно долго и трудно, со своей я однажды намучился... Мы, как обычно, сделаем проще. Апгрэйд называл это созданием дублирующего терминала, дополнительной консоли. Вуду отдыхает. Странной формы деревянной лопаточкой он, словно токарным резцом, снимает с пластилина тонкие стружки. Этих палочек рядом целый набор, одна другой причудливей – и всё вместе здорово смахивает на малый дорожный пыточный набор; «Сам себе Торквемада». Сукой вуду... - Не сочти за труд, поставь клей разогреваться... Клей в ведёрке, плитка в углу. Кроме плитки в углу ты встречаешь взгляд пары настороженных бусинок. Не то, чтобы ты боялась крыс... но эта ведёт себя уверенней многих известных тебе больших начальников. Плитку, по крайней мере, придётся брать с бою. Magna bestia людоедски ощеривается. Стоящая рядом пыльная лентяйка сама прыгает в руки, и только окрик Рантье спасает кому-то из противников жизнь. - Э-те-те! Своих не трогать. Относится, вероятно ко всем, так как вслед за опущенным тобой оружием крыса, вскинув победно перо руля, исчезает в куче хлама. Ты осторожно ставишь ведёрко, оглядываясь на возможные пути агрессии, втыкаешь плитку. За столом работа в разгаре. Рантье увлечённо пластает газету на клочки размером в сигаретную бумажку. Твоя пластилиновая голограмма отстранённо глядит на тебя впадинами на месте будущих глаз. - Крыса в театре, - не отрываясь от дела наставительно говорит Рантье, - это так же правильно и гармонично, как кошка в колбасном отделе... или Борзописец в винном. Совладельцы по факту. Не советую с ними закусываться – большинство кукол и декораций для них съедобны. Ты ещё не видала крыс в первом театре... - Надеюсь, бог милует. Впрочем, чёрт его знает, - ох, распнут тебя однажды за этакие фразосочетания! – Ещё чем помочь? - Поставь заново чайку, солнце. А я займусь твоим огуречиком. - Пардоньте? - Ну – ручки, ножки, огуречик... – он покончил с резьбой по газете и теперь критически вертит перед глазами обрезок картонной трубки. Сам-то похож на дрезденскую фарфоровую статуэтку, мелькает у тебя беззлобно - маленький, аккуратный и весь словно лакированный; компактно движущийся и располагающийся в пространстве. Китайский болванчик? Для Будды худ, для Гуанъинь... впрочем, не о том всё. Ты ведь и вправду припоминаешь, что видела его куколку за стойкой ЦУМа. Без нитей... - Вот. Пока что я делаю черновую часть работы. За тобой будет определяющая концовка, я объясню... - Расскажи, - это неожиданно для тебя самой, - С начала. Будет проще. Он уводит бровь куда-то под чёлку, не останавливая движения пальцев. Ухмыляется, а ты – ты садишься на псевдоподоконник и ловишь ставший вдруг несегодняшним взгляд. - Хм... С самого-самого? С начала ЦУМа? - Есть ещё самее? - Есть. Раньше был один Генсек. А ещё раньше – Тарантелла. - Тогда с неё. - Слушай, - сердится он, и ты боишься за свой картонный «огуречик» в его руках, - это долго! Что за тяга к сказкам? Я тебе не Менора. - Пожалуйста! – угрожающе говоришь ты. Он не выдерживает прямого взгляда – твоего нового, чуть ведьминского взгляда, так похожего на собственный. Он достаёт из воздуха горящую «верблюдину», чуть склоняет голову и грозит тебе синей синусоидой дыма. - Только по очереди. На каждую куколку – а их будет три – по истории. - Рантье, милый, согласна!.. - Ша! Выбирай любую. Времени немного, дай бог всё успеть к рассвету. - Думаю... Ты спрыгиваешь на пол и меряешь его шагами, теребя ладанку. Сложное, редкое доселе ощущение близкого завершения некой мозаики заставляет закусить губу и сродни, как ни странно, любовному томлению. Просто кошмар какой-то, но выбор из трёх отчего-то никогда не был так труден… - Хорошо, - ты наливаешь вам чаю и вновь залазишь на подоконник, на сей раз с ногами, - Сначала – Генсек. - Ага... Генсек, ещё в единственном лице и числе... Насколько помню, он рассказывал, что это началось второго числа. Так сказать, второе число, единственное лицо... ГЛАВА X Начальник над подчинёнными Итак, слушающему, конечно, следует остерегаться, но разве нечего опасаться и говорящему? * * * Если захочешь меня видеть, то должен искать меня в книгах. Иначе – нет тебе срока для свиданья со мной… * * * …Однако, прошу вас при случае передать ему от моего имени, что если он ещё раз это повторит, то это будет означать, что ему не хочется жить… * * * - ...Знаешь, дни рождения у нас как-то не слишком приняты. И так праздников хватает, ей-богу. Так что, знаю только год – Генсек родился где-то в пятьдесят втором. У русской танцовщицы-эмигрантки. Поздний и единственный ребёнок; избалованный, а как же? Случилось, разумеется, это знаменательное событие в Нью-Йорке, на Брайтоне. Чуть позже они с Тарантеллой перебрались и на Бродвей – но всё в рамках шоу-бизнеса. Танцевать и щипать девчонок за задницы он умел раньше, чем читать и писать. Драться, впрочем, тоже... Уже Тарантелла нахваталась от своего мужа (давно и быстро погибшего, кстати, и не отца Генсеку) смеси русских кулачков и саватэ. А в шоу-бизнесе образца Нью-Йорка середины века понятие конкуренции частенько приобретало причудливые формы. Каким-то чудом он заканчивает пять классов, зарабатывает на колледж – тут он сильно не распространялся, видимо, что-то от наркотиков и гоп-стопа до мелких шоу-порно-проектов – потом лафа кончается. В колледже святого Патрика его держат ровно год, до очередного призыва. Посмотрев на жизнь «малых драконов » сквозь призму оптики «кольта-М16», Генсек сечёт тему довольно быстро – и через год под другим именем начинает карьеру мелкого дельца на окраине Манхэттена... Довольно успешную, как ни странно, карьеру. К двадцати восьми, имея контору на Уолл-стрит и перепродавая всё, от людей до денег, он развернулся настолько, что рискнул жениться. Её звали Мэй, и её отец был аптекарь, старый еврей с оцифрованной нацистами рукой. Генсек утверждает, что это была любовь – чёрт его знает, Генсека... Что-то, определённо, было, раз прожженный авантюрист и головорез без грамма принципов за душой (в нём и сейчас это заметно, правда?) пошёл под венец и потерял голову. В восемьдесят первом он сделал Мэй - Эдвина. И тогда же его догнала статья за дезертирство. Свободных денег хватило на замену отсидки французским Иностранным Легионом, а старого знакомого «кольта» - машинкой «AUG»; уйти в бега, бросив семью, влюблённая совесть не позволила. Он ещё радовался, что светили не актуальные в то время Афган или Гондурас, а всего лишь тихая, провинциальная Кения – взвод, охраняющий антропологическую экспедицию. Радовался, балбес... Южнее Найроби, почти на границе с Танзанией, экспедиция прилипла. Причём капитально. Насмерть. Вертолёты армейской спасательной службы нашли одного Генсека, и в части его комиссовали вчистую – по настоятельным рекомендациям психиатров. За побочные эффекты – естественно, никому из них он не рассказывал, что в сердце Африки нашёл ледяную пещеру со спящей совестью дьявола. Повезло чудаку. Отсюда рассказывать сложнее, родная. Совесть у дьявола... Ну, скорей инстинкт самосохранения. Как у нас, не даёт наделать фатальных глупостей. А этот чудик – дьявол – он же, как-никак, соборное чмо, многолик и имя ему... И часть из них – часть той силы, что вечно хочет – старается держать это хотение в разумных границах. Саботаж, диверсии, всё, чтоб не перейти границы божьей терпелки. А другая часть, разумеется, против. Что получаем? Правильно, войну кланов. Совесть с Гордыней, правая рука с левой. С переменным успехом... Привлечение нанятых из людей рекрутов – нормальная практика, оплата хорошая, возможности и оборудование предоставляет фирма. Знаю, предлагали. На тот момент в результате ожесточённой диверсионной войны Совесть почти вышла в расход. Последний... м-м, аватара? авеша? чувак, короче – поставлен на практически вечный анабиоз в спецпещере для особо борзых. Надо было заварить там, наверху, в сельве кутерьму с привлечением местной магии (что не поделили? Генсек не говорит), чтоб защита пещеры погасла!.. Однако, получилось, и Спящего Генсек таки разбудил. Рекрутом он оказался так себе. Слишком любил жену и сына. Когда конкуренты… собирательно они называют себя Братьями-Близнецами, разбуженного Генсек условно кодировал как Би Джимот… так вот, когда команда Гордыни вышла на его след – Генсек плюнул на всё и ломанулся домой. Сына он спасти успел. Вот... (А руки его всё это время скользят кругом пластилина, безостановочно наращивая на подобии твоего лица слой чешуи из проклеенных газетных клочков. Тонкие жилистые пальцы в застывающих казеиновых соплях, левый глаз полуприщурен, роскошный берет с пером незримо вначале формируется на голове) Да, вот. Знаменитая бандитская разборка – тогда все газеты об этом писали – на Третьей авеню, в мае восемьдесят пятого. Ушки Братцев неминуемо торчат из-за всякого крупного косяка на этой планете, уж поверь; ни Хиросима без них не обошлась, ни дефолт. Так и здесь. От Мэй не осталось даже клочка, а сына Генсек по-быстрому прячет в оч-чень элитарном приюте. За, понятно, оч-чень... ну, понятно. И сматывается к чертям с материка на край света, в самую, как на тот момент казалось, глушь. В Россию. Тарантелла подсказала, не иначе. Деньги, практика и задетая крылом безумного знания, бесстрашная крыша быстро дали результаты; к бурным девяностым у Генсека уже новый, неплохо держащийся на плаву банк. Не поверишь, он выплыл при всех послепутчевых коллизиях - только вот с русским криминалом в конце концов не поладили... Да с ними никто тогда особо не ладил, честно говоря. Дезорганизованная преступность, обезьяна с гранатой. А ментам, как и положено, заплатили раньше. Короче, в девяносто третьем году Генсек всё-таки вполне логично садится на два года. По превышению самообороны. Правильно, если прыгают на тебя четверо с девайсами – поговори сперва, ляг сам, не сворачивай шеи... На зоне, впрочем, он не просто выжил, а даже и развернулся. Хватило того же боевого опыта плюс сохранившихся ещё от Би Джимота не совсем человеческих фишек. Ко времени его выхода банк ворочал вдвое большими капиталами – а шёл уже капризный девяносто шестой... (Рантье, словно пишущий первоклашка, иногда помогает себе языком. А ты – ты и вправду впервые наблюдаешь сотворение марионетки. Отложив досыхать голову, он мастерит сочленения из жести и проволоки, чертит на толстой фанере абрис четырёхпалых ладошек. Зачем-то, к чему-то тут ещё и моток стеклотканевой ленты – зачем? к чему? И всё это – не прекращая размеренного, дикторским тоном, рассказа). Тарантелле он, насколько понимаю, ещё тогда обставил её знаменитую квартирку... бывшую... нет, обставила она сама, он купил. А всю механику инсталлировал Апгрэйд – но это чуть позже. И именно в девяносто шестом Генсек наконец убеждается, что Братья не висят у него репьём на хвосте. Кому-то этого хватило бы как раз на то, чтоб расслабиться и в кои-то веки получать от жизни вполне заслуженное удовольствие – Генсек же посчитал, что наступило удобное время для большой охоты... Не делай такие анимэшные глаза, прошу пани! Разумеется, и мысли не было о вендетте – месть Дьяволу? как ты это себе представляешь, если исключить приобщение к лику святых, (что уж совсем крайний случай)? Нет, просто... чёрт, не так-то и просто на самом деле. Получается как с картинкой, где среди цветовых пятен прячется какой-нибудь, ну, допустим, зайчик. Как только ты его разглядишь – всё, амба, так и видеть тебе зайчика на этом рисунке до скончания века; ничем не вышибешь. Вот и Генсек, однажды нарвавшись, начал всюду замечать нити, торчащие из мировой ткани, затяжки, прорехи всякие, неровно зашитые... Такое, чего ты у нас насмотрелась и наслушалась. Замечать – и не очень-то сильно любить, что никаким местом не удивительно. (А ты отслеживаешь, что куколка-то уже едва ли не готова, ударными темпами, из полузапчастей, но так нежно и тщательно, как, вероятно, только и возможно создать куклу. Сквозь облако совершенно алхимических запахов - клей/краска/растворитель/жжёное дерево/жжёный «кэмэл»/? – в заляпанных ладонях твоего спутника происходит предсказанное ещё Яхве рождение в муках. Ты не рождаешься в рубашке. Ты рождаешься в том прикиде, в котором вышла на трассу в тот несчастный день невесть сколько ударов по голове тому назад. Гриндерсы, не затёртая до дыр, а потому тёплая джинса, меховая жилетка, рюкзачок и те самые митенки... Так и слезу вышибить недолго – а Рантье ещё и готовится присобачить на кукольные волосы-паричок пару трогательных хвостиков. Были хвостики, были... Несколько лет ведь были. С каких же это пор ты вдруг перестала их носить? ЦУМ его знает. Так отчего-то и разгуливаешь всё последнее время донельзя распущенной, или с тиарой a-la Менора... Почти с испугом возвращаешь утерянное во времени внимание к столу и к рассказчику – он как раз, словно на кол, сажает твою папьемашёвую голову на жестяной балансир). - …Ну, вот и почти готова наша буратинка... на чём бишь я? Да, и тут он невзначай, как-то вечерком заворачивает в бар «Бибигон». Здесь рядом был, кстати, теперь там ателье какое-то. А в то благословенное времечко за стойкой функционировал ваш покорный слуга – лучший, как говорили, бармен города... В тот день я встретил клиента – постоянного до педантизма – не самым хорошим образом; не до того мне было, и он это понял. Но понял не только это, а ещё многое, что заставило встретить меня в переулке после работы. Но дальше – со следующей куклы, родная, регламент-с! Ты отсидела ногу – сползаешь на пол, и она подламывается, Рантье едва успевает поддержать тебя клейкими пальцами под паутинный рукав. - Ну, как тебе? – он, прицелившись, жестом кладущего последнюю ягодку кондитера нахлобучивает шиньонные хвостики и... - Если это всё, то – никак. Ты же не собираешься оставить меня без лица? Ты разводишь руками. Собранные паучьими лапами пальцы Рантье плавно вздёргивают... как это называется, похожее на могильный восьмиконечный крест?.. деревянное, суставчатое, с нитями – и твоя безликая копия, словно маленькое волшебное зеркало, повторяет твой жест. Нет! Хуже! Она продолжает движение, упирая ручки в бочки, и ты чувствуешь, как скользит под ладонями узкий поясок! - Я тебя убью!.. – шепчешь ему одними губами; губы повинуются плохо, словно ты наелась айвы. - Вместо спасибо, то-есть, - кивает он, - Логично. Но лучше возьми краски – коробка с нитрой и кистями справа на подоконнике, ты на ней почти сидела – и закончи процесс. Где была душа у Страшилы Мудрого? Там же, где у дуболомов – в лице. Вперёд, солнышко! ...Кисточка колонковым остриём нависает над беззащитным нопэрапончиком. Тщательнее надо, девочки, это вам не ручки-ножки-огуречик. Явственно видишь эту удаляющуюся/приближающуюся штуку с двух сторон сразу, всхлипываешь – и решаешься. Угол губ – тёмный кармин твоей дневной помады – плотно ложится на тонировку, и ты удивлена: у нитрокраски солёный вкус... - ...Ничего, ничего, - бормочет Рантье; ты, в кресле, дрожащая и без сил, принимаешь у него парящую кружку, - трудно первый раз. Он же и единственный, так что... - Правда убью, блин... Кошмар, как снова девочкой стать!.. - Фу вам, сударыня. Откуда такая впечатлительность? который раз замечаю. - С вами появится! Спасибо за чай. А дальше... - Дальше я берусь за Георгия. Потом – за дракона. - Их надо делать вместе, - угрюмо советуешь сквозь обжигающий глоток, - Как эти фигурки – мужик и медведь, знаешь? Рантье коротко царапает тебя взглядом. - Ты на него за что-то сердита? - На дракона? Упаси боже! - Не ёрничай. - Ах, на Гошу? Да как он смел такое с собой сделать? Ведь знал, что я его люблю! - Допустим, тогда ещё не знал. - Это для него не оправдание! - Слышу речь не девочки, но... - Стервы, верно. И эгоистки. Но... Где и как мне искать его теперь, Рантье, милый? - Начнём здесь, - он хлопает по пластилиновой груде, а другой рукой, словно кинжал, заносит шпатель. - Значится, так. Генсек... Генсек хаживал в «Бибигон» с завидной регулярностью, он уже тогда из всех противопечёночных препаратов предпочитал абсент – а у нас это пойло было эксклюзивным. И мой стиль ему нравился, видимо. Э-э, как-то я с конца начал рассказывать, да ещё и не с того... Просто: накануне случилось мне сгрохотать в театр, в тот самый, в первый, да ещё и в процессе смены декораций. Когда звук отстаёт, так что твои шаги догоняют тебя из-за угла; когда невесомо, дом за домом, рушится вокруг город, а за полупрозрачными прохожими ясно видны панбархатные фигуры кукловодов; пыль и сухая плесень закулисья... К чести моей, к утру я выкарабкался, здесь, в подвалах старого кукольного; на работу даже пошёл. И тут – вечер насмарку, я расколотил рюмку и забрызгал клиента тоником, плюс извинился аж с трёхминутной задержкой... Клиент – Генсек – не обиделся. Просто подкараулил после работы и напрямую спросил – что-то его такое зацепило, тренькнул настороженный Близнецами звоночек. Правильно тренькнул. Я ведь шёл, стараясь не расплескать осознания того, что, кажется, теперь точно знаю, как всё на самом деле. А это как искривить линию партии – даже специально не расплещешь, не получится, оттого лёгкость на душе необыкновенная. С этой лёгкостью я и сел к нему в машину, и с лёгкостью же ему всё и выложил. Под абсент, соответственно... Представляешь? Сейчас-то, через столько лет привычки, не могу связать две фразы для тебя – а тогда получилось дай боже. Уложился в полчаса, триста грамм и полторы пачки. Рантье месит пластилиновый каравай, не замечая твоего дыхания на затылке. Давешняя крыса тяжко вздыхает в углу, и шуршунчик вторит ей подобием фырканья. - Молчать! – беззвучно командуешь ты; оба они послушно стихают. Осторожно берёшь свою подсохшую куколку. Она красивее тебя, и прежней и нынешней, какая-то более цельная, не кулёма и не ведьма, не середина даже между ними – скорей, вершина треугольника... - ...Потом Генсек рванул с места в карьер. Хорошая штука – «хаммер», с места на третьей ломится. Колесили по городу; под сотню, молча, датые. Часа два, если не вру. Хоть бы один гаишник! Вот... А очнулись вновь во дворе кукольного театра. Час Быка, и – веришь ли? – ни слова от него не услыхав за всё время, я точно знал, что сейчас сделаю. Вышел и пошёл внутрь. Плесень, пыль, эхо – и маникюрные ножницы в кармане. Он взглядом стряхивает твою руку с плеча. Надеешься, что понимает: не хотела ничего, кроме отчётливости восприятия происходящего. - Извини, - говоришь поспешно, и влезаешь на подоконный насест, - Какой-то вопрос мелькал... А, да. Ты отрезал только свои нити? Рантье смеётся, откидываясь; хрупкий стул под ним, тоже хрупким, опасно скрипит. А потом маленький бармен единым всплеском вынимает тебя из твоих рук, распластывает на столе, и – быстрый, сволочь! - гильотиной роняет тусклое лезвие шпателя – не на горло, хуже! Собственный визг закладывает тебе уши, ладонь едва успевает втиснуться в зазор меж сталью и тонким капроном; ой-ёй-ёй, как больно-то... - ...Ну вот, а ты – «свои», «нити»... Да успокойся, жива твоя рука, - он гладит розовую, вспухшую полоску стигмата, а до тебя только начинает доходить: и правда, всё в порядке, даже не коснулся, ни тебя, ни нитей, очередная иллюстрация... хотя, если насчёт крышеньки - какое там в порядке! - И... со всеми так? – (колотит, колотит, зуб на зуб). - Так страшно? По-видимому. Это мне, который за кулисами побывал, сошло с рук. А нормальным людям, наверное, плохо без... как это назвать-то? Восемь лет не подберу названия – связи какой-то с миром, со сценой этой, что ли. Тарантелла говорила – душа. Сильма – судьба. Не знаю. Я привык. Мы с реальностью как Вольтер с Богом – кланяемся, но разговоров не ведём. Иногда помогает, не нашёлся пока такой Вий, который выдал бы меня закону причинности... Помнишь акцию по перехвату Генсека? - Помню, - колотит меньше, но начинают кружиться и наваливаться подвальные стены. Встряхиваешься, смотришь умоляюще, - Рантье, милый – выскочим на воздух, а? На полчасика, задохнусь сейчас, кажется. Он с сомнением глядит на полуоформленный дофигаэдр пластилина. Предупреждает: - Ненадолго. И куколку захвати с собой. Да убери в карман, господи боже – хочешь с вахтёром объясняться?.. Снаружи прелестнейшая ночь, и тебе мгновенно становится почти хорошо. Куришь, прислонившись к полированному столбику крыльца. Бездумно и звёздно вверху, в колодце крыш; он с лёгкой прецессией кружит на полярной оси. Совсем уж из галактического далека прилетает голос Рантье. - Думаю, понятно, что мы с Генсеком потом довольно быстро спелись. Тогда же, кстати, появилась задумка насчёт ЦУМа... а с появлением Апгрэйда завели мотель «На Ремонте». Вот, собственно, и вся историйка. Не перепугал, мадемуазель? Мадемуазель, прищурившись на месье, традиционно ловит ускользающую мысль – та возникла ещё в подвале, но, как крыса, пока лишь щекочет хвостом ладонь. - Пугать иных – тяжёлый крест... - говоришь наконец, - А самого тебя ничего не пугает? Ну: Генсека догнали банковские разборки, Апгрэйда накрыло хакерское прошлое – а что может настигнуть тебя? Или кто? Он притормаживает на лишнюю против твоего ожидания секунду. Скупо улыбается, роняя этим пепел зажатой в углу рта сигареты. - Пять баллов за вопрос, девочка. - Полцарства за ответ. - Не разбрасывайся полцарствами, мой тебе совет. Ответа не будет. Его, по-моему, нет в принципе. - Вообще – или пока не настигло? - Ну, по логике, когда настигнет – будет поздновато... Эге, постой-ка; меня кто-то эсэмэсит! Рантье с полминуты критически любуется экраном мобилы, затем твердеет лицом; тебя просто-таки шатает его взгляд: - Так... Кина не будет. Генсек с Менорой срочно вызывают в ЦУМ. Чтож, милая, куклы обождут. Бегом в машину, я заберу ингредиенты. - А... - А все вопросы потом, после ста кэмэ в час!.. Ночная трасса красивее дневной. Темнота отсекает всё лишнее, даже вопросительный зуд твой тает сам собой, едва вы проскальзываете окраинную развязку. Дурацкая сема одиночества – а маленький бармен за рулём смотрится просто ещё одним гаджетом от SONY, сродни магнитоле или маршрутному процессору. Ты неожиданно осознаёшь, что, в отличие от дня, ночью безошибочно узнаешь своротку, просто по раскладке огоньков на горизонте, какой-то триангуляции тоски. Вы лихо вписываетесь в стоянку возле мотеля; со второго этажа розово светятся шторы верхнего холла. Уже на лестнице тебя чуть качает, скребёт о перила, ибо спать, хоть иногда, в отличие от обмороков, необходимо. Но некогда, да и не суть важно. Важно, что в итоге второго лестничного пролёта тебя принимает в объятия Менора; пахнет кофе и корицей, шепчет какие-то милые здрасти на ухо, тащит в тепло и плюш углового дивана. - Приветики, - не слишком-то приветливо говорит Генсек из-за TFT-мерцающего полукольца коммуникаций, - Вас как – с порога оглоушить, али чуть погодя? Рантье исподлобья (из-подчёлочья точнее) осаживает его глубже в кресло. - Не дай тебе бог, дружище... или, наоборот, дай бог, чтоб тревога оказалась ложной... - Сядь. И ты, Оля, не суетись. Сперва... Генсек лезет под стол и ахает перед собой полулитровую кубатуру мерцающей зелени. - Опять звезда Полынь, четвёртый блок!.. – хмыкает Рантье, - Так мы далеко не уедем. Сперва колись: кого мы боимся сегодня? - Злой ты... и всё же сядь. - О-хо-хо, - Рантье трёт глаза и со вкусом валится в соседнее с ним кресло, - поспатеньки бы... Ты отказываешься от абсента в пользу кофе по-турецки. Менора рядом с тобой качает туфлей, о чём-то задумавшись. А шеф-координатор ваш не по-хорошему задорно опрокидывает рюмаху – и поднимает покрасневшие, усталые очи… ...Кого сегодня? Уж ты-то точно знаешь, кого. Вот, сейчас Генсек крикнет – и в дверях нарисуется твой курчавый паренёк; улыбнётся с порога, сделает всем привет - и подойдёт, протянет руки. Что, обнимешь? Не завизжишь, не отскочишь? Господи, всю жизнь полагала человека системой бесконечной, а тут: пришёл страх, но не добавился ко всему прочему, а словно вытеснил что-то, будто и места ему, подлому, как в запертом чулане, не нашлось. При чем ведь важное что-то вытеснил, не пустяк – так себе пустяк, не то любовь, не то и что поважней... Стоп; что там Генсек вещает?.. - ...чуна и Гошу ничего не слыхать – зато про остальных появились новости, господа. Не сказать, чтоб очень плохие – но и хорошего... В общем, милая наша Сильма, сильмарилл длинноволосый – уже нет, забыл – написала нам на «мыло» лаконичное прощальное письмо. Да не в том смысле! – пугается он ваших округлившихся глаз, - Жива она, и будет жива, чего и нам желает. Но видеть никого из нас ни под каким соусом нигде и никогда не собирается. Ибо, как я понял, всего и за всех боится, а что самое паршивое – считает себя во всём виноватой. - Полные глупости! – бросаешь ты, толком ещё не отойдя (Сильма, родная!), - Ни в чём она... - В особенности же – за Тарантеллу, - медленно кивает Рантье, - Ах ты, так твою... Место пребывания, конечно, не сказала? - И отсоветовала искать. Намётки есть, конечно – но... - Ладно, обдумаем, вали дальше. Рви провода, топчи фазу. Борзописец? - И проще, и сложнее. Полдня назад найден пэпээсниками в расхристанном и невменяемом виде, препровождён в травму, оттуда – в психушку... – предупреждая ваши вопросы он вскидывает ладонь, - Мы до кого могли дозвонились, разумеется. Дежурные там общительные. Неадекватное поведение на почве «delirium tremens», плюс – чёрт подери! – какое-то поражение глазного нерва… Обжабался, сучара, доигрался-таки с организмом, бухарест фраернутый! – Генсек едва удерживается на границе фени, вытирает потное лицо и копается в почти пустой пачке «житана». Остервенело комкает её и бросает в корзину – хоть и проволочная, от такого броска она катится, гремя, по паркету. - И что? – неумолимо дожимает Рантье. - Что... Сейчас, говорю, приедем, заберём – родственники, то-сё. Не, говорят, не надо. Уже приезжали, тоже родственники, забрали, всё нормально. Брат родной, Василий Иванович... - Ага. На старую кичу, стало быть. - По всему видать. - Вот, поди ж ты. - Да уж... - Э, мальчики! – фыркает Менора, капая кофе на, слава богу, кофейного цвета длинную плиссированную юбку, - Это сейчас на полчаса такой фатический диалог? Хоть Оли постыдитесь. - А у меня сейчас в голове ничем не лучше, - честно признаёшься ты, и подымаешь лицо от ладоней, - Если вы, большие, толстые и умные, в тупике... - Во-первых – где это мы толстые? – обижается Генсек, - А во-вторых – чего это мы в тупике? Мы очень даже не в тупике. Тупик был за отсутствием информации; а сейчас, когда есть реальные задачи... - Нет никаких реальных задач! Менора встаёт и начинает расхаживать меж вами, круча миниатюрную чашечку – изящно, чуть нервно, под звонкий метроном каблучков ввинчивая короткие фразы: - Сильма. Искать её – одна проблема. Зачем искать – другая. А если она права, и так лучше? Для неё? Дальше. Борзописец. Тоже искать, брать штурмом? Целесообразность под вопросом. Один раз контора его починила – а сможем ли мы? Без аппаратуры Апгрэйда, без навыков Карачуна... - Кстати о Карачуне, - хмуро говорит Генсек, - Когда он вернётся – а посмотрел бы я на то место, откуда Карачун не вернётся! - не хотел бы я быть тем, кто сообщит ему о Сильме... Но в целом ты права, хоть и сгущаешь зело. - Она, так-то, ещё и смягчает, - голос маленького бармена печален и тих, - Проблем добавилось, а нас всех, как назло, рефлексия заедает; работнички, как из ванаминга балалайка – вот уж главная проблема!.. Значит, так. Без дураков понятно, что местонахождение Сильмы вычислять надо. И перед Карачуном грязь получается, да и – неясно, сама ли девчонка это всё придумала. Есть играммисты... Местонахождение дома творчества нашего писателя тоже, в любом раскладе, пригодится. Благо, тогда ещё Апгрэйд, земля пухом, кое-что набросал по живым следам. Справимся, не мальцы. А уж по ходу дела решать, надо ли и как эти сведения использовать. Я прав? - Браво, - Менора останавливается и салютует чашечкой, - Слышу прежнего Рантье. Что добавит прежний Генсек? - Ась? Мне кажется, или меня, в кои-то веки, кто-то спрашивает? - Шеф, это комплекс начальника, - говоришь ты, - Ничего, мне тоже часто кажется, что меня никто не слышит... И они, все трое, конечно же, не упускают случая спросить «А? Что?» - и тебя вдруг отпускает, ты выдыхаешь – действительно, они, прежний ЦУМ, хоть и потрёпанный; тот же мерзкий, глумливый, до слёз родной, гениальный детский сад. И потягиваешься – богатырски, до хруста в загривке. И встаёшь. - Ну, если преамбула закончена – наливай уж, начальник над подчинёнными... Кстати, а что насчёт драконов и драконоборцев? Таки ничего неизвестно? Полная, едва не с горкой, рюмка притормаживает в руке Генсека. Ты чуешь скользнувший рикошетом по лицам теневой холодок, судорогу Уробороса. Но... Ведь только что было хорошо, так?! И если они сейчас хмыкнут, пожмут плечами и скажут «Ха! Так это твоя проблема!» - что же это, это значит... Это значит: рюмку Генсеку в лицо, монитором (благо, лёгкий) швырнуть в Рантье, Меноре прошипеть что-нибудь ласковое – услужливо подсказывает глядящая откуда-то из пылающего переносья истеричная стерва. Она всегда на подхвате, как капризный подонок в любом мужике... Тьма застит интерьер холла, но ты зря ждёшь спуска тетивы. Тьма – это пахнущее корицей и духами плечо. - Это как же люди такое лицо-то умудряются сделать, - нараспев полушепчет Менора, пока ты, обессиленная, вздрагиваешь в мареве стыда и покоя, - Кошмарики просто… - Долгие тренировки, - авторитетно поясняет Генсек, - Она, небось, решила: ну её нафиг, скажем, нехай сама разбирается. Ума-то нет... Эй, девушка с лицом – налито, извольте. - Повбывав бы гадiв! – судя по тону, Рантье качает головой и вздыхает, - Всех вылечат; но нас, кажется, уже поздно… Оля, Георгия ждёт тёплый приём и прочие радости. Думаю, каждый из нас заготовил для него собственный развёрнутый вопросник – не сомневаешься же ты, надеюсь, в нашем доверии мнению Тарантеллы? Ты, отмагнитившись таки от Меноры, проглатываешь зелёное пламя, отдаёшь рюмку, истово вертишь головой – заодно и капли с ресниц тайком стряхнёшь; те, что от абсента - тоже. - Прекрасно. Ну и к делу, стало быть. Я, как Штирлиц, на часик отключусь – и вам, господа, советую. Рассвет на дворе, а у нас глаза, как у поросяток. Р-работнички… До рабочего утра ничего в мире не рухнет. Без нас, по крайней мере. А с нами – всегда успеет… Рантье, неудачно скрыв широченный зевок, практически, плетётся к дверям. - Приятного сна, - ухмыляется Генсек, - Ты в пятый? Я, наверно, тут, на диванчике. Менора молча и безапелляционно отнимает у него бутыль, прячет в стол. - Хватит, один уже успел у нас! И давай-ка в номер; так спать, на диване да в одежде – всё равно никакого отдыха. Давай, давай! Распустились, как холостяки... Она выставляет вяло протестующего - «мы и есть холостяки!» - шефа за порог и поворачивается к тебе. - Особое приглашение, или забыла, где твоя комната? Она должна понять, она не может не понять, ведь ты едва не светишься тем, что задумала. - Ни то, ни то. Менора, хорошая – покажи письмо Сильмы, а? Какие-то секунды она тратит на совершенно рентгеновское просвечивание тебя своими запредельными евьими глазищами. Прятаться некуда, незачем, да и нечего тебе от Меноры прятать. Всю тебя – невысокую, чуть растрёпанную, из последнего звона упрямую птичку – она за десяток бесконечных секунд успевает разъять и воссоединить вновь, присвоить и отторгнуть, вписать в орбиты и траектории своих наблюдений. Ты и представить себе боишься, каким этот мир становится, пройдя через лабиринт представлений ученицы раввинов, дочери священника первой череды, а значит, наследницы владык и царей. Существо, более чужое, чем инопланетяне, умеющее быть более родным, чем все родные; дочь Евы, обручённая с обетом безбрачия, больнее и несчастнее, чем ты сама – видела ты их с Борзописцем, всегда рядом, всегда спинами – она понимает. И просто кивает на монитор. - ...Кстати, насчёт Георгия, - говоришь ты, спустя двадцать минут, когда она выходит проводить тебя под колкий, навстречу рассвету упавший дождь, - Если он тут появится без меня, передай, пожалуйста... Если он, столько наворотив, не найдёт и не прибьёт-таки дракона – я это сама сделаю, клянусь! Причём – обоих. Пусть уж не обижается. - А если убьёт? – знаешь, что в полумраке Менора улыбается. - Ну... тогда Генсек будет шафером. - А что, - говорит она, - наверное, так прекрасные дамы и провожали героев на битву... Ну, удачи. Здравствуй, трасса. ГЛАВА XI Я буду долго гнать... - А что за вещь у тебя в мешке? – полюбопытствовал Гу. - Голова врага. * * * …Кровавые слёзы в драгоценной оправе перешли к игрокам в кости, и любовная тоска повела к беде… * * * …Сумеет ли он убить негодяя? Ведь судьбы у человека и беса различные! * * * Дождь невелик, а стоять не велит. Как-то не под стать поздней весне промозгло, и ты, оглядываясь на паутинную морось вдали, ёжишься в своей обдергайке, шлёпаешь по охряной крупе обочины. Первая же машина – вальяжный, обшарпанный КамАЗ – тормозит и отдувается. Вот такое ты жалкое и неопасное зрелище. Вот и хорошо. Водила попадается самого любимого тобой (и многими трассерами) типа, неразговорчивый, целеустремлённый, поживший в самый раз столько, чтобы ни себе, ни другим угловатых дел на шею не собирать. И, кстати, разрешающий курить. В магнитоле у него что-то настолько затёртое, что ты вольна сама представлять – от классики до рэйва включительно. Дремлется, по крайней мере, под это великолепно. - ...Эй, соня! Доброе всем. Ух ты – и вправду, доброе! По промытым, подсыхающим стёклам вовсю золотятся заячьи блики, зелень близкого лесочка тоже словно лакированная. И драйвер сверкает фиксой. Ей-богу, не без радуги где-нибудь, дайте только оглядеться… - Приехали. Вон там, за леском, метров триста – станция. Угу. - Спасибо, просто здорово! - Угу, - кивает он, - Дверь закрой. И отъезжает. А радуга, как выясняется, пряталась как раз за КамАЗом – и теперь раскидывается над лесом во всю ширь, в манере «по мокрому». И проецируется на всё вокруг, делая это самое всё абсолютно радужным. И тебя тоже. Будто нет и не было никаких Гош с дракошами, погонь, перестрелок; ни дурацких эльфийских девчонок со сдвинутыми мозгами... Собственно, чтобы убедиться или в этом, или в обратном, ты и шагаешь сейчас в указанном направлении. И вскоре подходишь к станции. Барак, глухомань, четыре домика, три тополя. Почти на Плющихе. Под тополями – три плющеных, в оранжевых путейных распашонках; с утреца начали, наши люди. Однопутка. И электричка по этой однопутке, судя по ржавому расписанию, довольно скоро. Жидкая стайка бабок подтягивается, вероятно, именно на неё – садятся на скамью, тележки и бидоны, гуторят. Одинокий долговязый дедок с бородой смотрится среди них лейб-гусаром. Видимо, ноблесс облизывает: первый (и, по ходу, единственный) парень на деревне... Сидишь на тополиной колобахе, куришь. Оцениваешь скорость набегания на небо очередного мокрого шквала – пожалуй, уехать успеешь. Чувствуешь, что пора бы и перекусить, но ничего съедобного в пределах окоёма не наблюдается. Вот так и Сильма оглядывалась где-то здесь – вряд ли, чистюля, сидела на немытом кряже, но рядом, рядом... Ты воспринимаешь её след, словно дежа вю её глазами; узнаваемо, что-то такое мы уже видели. И направление, уверена, угадаешь сходу, и правильно выйдешь – вот, не ждала, не гадала, что этим можно заразиться в постели! Пока, слава богу, вроде бы в лёгкой форме, что-то вроде экстрасенсорного насморка, если сравнивать с сильмовой критической фазой. И никакой, кстати, по этому поводу эйфории, даже наоборот: с большим удовольствием от этого непривычного состояния вылечишься, едва пройдёт необходимость. В электроне ты опять клюёшь носом – отыгрываешься за последние лихие деньки. Под колыбельную шуршунчика (ему иной раз удаются очень милые ритмы) начинает сниться всевозможная ерунда, причём, на фоне окружающей реальности. Снова налетевший, горизонтальный от скорости дождь за окнами расцветает радужными обертонами, словно с неба напрямую брызжут акварелью; то, что это сон, осознаётся далеко не сразу. Потом, на минутку ты готова поклясться, что твой вагон – чёрт его знает, как там остальные – не катится вперёд, а вовсе даже летит куда-то вниз, всё ниже, с жуткой нарастающей скоростью… Вздрагиваешь при пробуждении ты так, что сидящие напротив тётка с мелким пацанёнком начинают коротко на тебя поглядывать. Временно зарекаешься спать. Чтобы узнать время, включаешь трубу – мгновенно, разумеется, валится с десяток накопившихся писем счастья из ЦУМа. Даже и не пробуешь читать все эти похвалы, сгенерённые извращённой фантазией Генсека; отлично представляешь, что бы сама наговорила в подобной ситуации. Труднее всего сейчас, наверное, прикрывающей тебя Меноре. Но это правда надо было сделать! За этакими раздумьями время журчит неуловимым ручейком. Через час, полтора ли, прямо к окошку подплывает следующая платформа - а на ней, среди пёстрого ковра платков и кепок, твои голодные глаза мгновенно угадывают разносчицу всяких перронных вкусностей. Ты и сообразить не успеваешь, как оказываешься снаружи. - Ой, мне два пирожка, огурчики и картошку!.. Бабка сноровисто пихает указанное в кулёк – но жадность фраера и т.д. Двери вагона за спиной вяло говорят «щ-щ-щ», и ты холодеешь, на миг дёргаешься туда; а потом принимаешься ржать. - Опоздала, что ли? – сочувственно охает бабка, - Ну, через час ещё будет. - Да нет, спасибо, - ты, ещё хихикая, хрумкаешь солёным огурцом и неразборчиво добавляешь, - Сюда и надо было. Оказывается... Опять сидишь и опять оглядываешься. Куча положительных моментов сообща радуют душу: бабкины вкусности, посиневшее с натуги, но разогнавшее тучи небо, и бутылка «восьмой балтики». И ещё, конечно, чуть путающий восприятие флер дежа вю – догнал, наконец. Хотя, сама ты в этом городишке не была ни разу. Кто-то из сокурсников, что ли, отсюда – ну совершенно не помнишь. Полупосёлок полугородского полутипа... Завод с пригородами, короче. Ума не приложить, что здесь может делать Сильма! Но она здесь, здесь... А раз здесь, то все нити событий ближайшего пространства-времени у неё на ладони. Засекла она тебя или нет? Прячется сейчас или, наоборот, ищет? Поди угадай - это Сильма, не грязным пальцем пуп царапать. Но и ты, честно признаёшься сама себе, уже не Оля-колокольчик. Ага; а вот и те, кому, возможно, это придётся лишний раз доходчиво объяснить... Два милых мальчика, просто прелесть, насколько просящиеся в справочник «Гопники средней полосы». Ничего типичнее и не представить. Аж на сердце тепло. Семечки с «клинским» - это, конечно, верх элегантности... Они садятся на скамейку, почти вплотную справа к тебе; и то, куда ж им ещё? Ты как маячок здесь с таким лицом и таким его выражением. А как быстро, оказывается, ты отвыкла от мата! Сколько ты в ЦУМе – неделю, много две? Вот, говорят, с человека мигом слетает шелуха культуры – фиги две, это панцирь, броня просто какая-то, а не шелуха! - Господа, - роняешь ты, когда сошедшие с конвейера скорлупки начинают залетать тебе на грины, - господа, с семечками поаккуратней. - Извини, - гнусавит тот, что постарше, оживляясь оттого, что начало разговору положено, - Не местная? - Да вроде нет пока. - Точно, я смотрю, у нас таких нет. А откуда? - Издалека, ребята, - ну, ещё пара глотков и затяжек, и можно приниматься за продолжение поисков, - Ну, счастливо. - Э! – огорчаются они, - Посиди с нами, чё ты как эта... С полминуты критически разглядываешь их. А что – в принципе, вполне подходят... Что ж, за язык не тянула. - Ой, языкастые – уболтали. Посижу, если поможете с одной проблемой. Поможете? Ух ты, плечики развернулись, глазки загорелись. Всё для дам-с! - Пустяк: вот, коробочку открыть не могу. Старший, довольно ухмыляясь, принимает на ладонь серый параллелепипед. - Осторожно, не ломать! – предупреждаешь ты, - Сил-то немеряно. Сначала тихонько попробуй. - А чё там? – он, подняв коробочку на уровень глаз, пытается подцепить ногтем выступ, младший заглядывает ему через плечо. - Шуршунчик, - честно говоришь ты, и старательно скашиваешь взгляд; не только оттого, что стыдно, - Не веришь? У гопоты по определению должно существовать звериное чутьё на опасность, но у этих, видно, позднее зажигание... Слитный, как у электромоторчика, пульсирующий звук ввинчивается в тот самый миг, когда крышка приподнимается на сантиметр. Боковым зрением, но ты видишь их лица великолепно, и – что с этими лицами происходит. Опустевшие – может, опустошённые? – глаза, слизанное страхом, словно ледником, выражение; такое было, когда Георгий едва не зарубил в подъезде твоего бывшего парня. Ну и паршиво же мы, господа, выглядим при встрече с чужими правилами!.. Психика младшего гибче – уже спустя секунду он резко и явно рефлекторно бьёт снизу по руке с коробочкой. Так, что друг его, рванувшись назад, шлёпается в сырую траву. Убегая – на износ – в недалёкие городские кварталы, они не оглядываются. Плотно закрытая серая коробочка лежит у твоего правого бота. Ты аккуратно надеваешь на неё резинку. - Спасибо, - прячешь шуршунчика в карман и закуриваешь. Кстати и «клинское» осталось. Будем ждать результатов. Маховик запущен, успеть бы допить. Результаты появляются спустя минут тридцать, на дешёвой, но распонтованной белой «тойоте». Она подруливает прямо по пустырю, тормозит в пяти метрах. За задним боковым стеклом хорошо просматривается мелированное лицо младшего из твоих соседей по скамейке. В машине ещё двое – они-то и выходят, угрюмят лбы и направляются к тебе. Эге. Шутки кончились, прибыла тяжёлая артиллерия. До конца жизни будет любопытно: что же и как мальчики наговорили боссам? И ведь не испугались прослыть трусами... - Подруга, подымайся, поехали. - Что, так сразу? И пиво не допить? Они смотрят с непонятным выражением. Перед ними, явно не последними местными орлами, сидит пигалица, гнёт, по их понятиям, пальцы... Но двое утекли от неё, как не бегали, наверняка, от ментов... Что почём? И что-то ещё у них во взглядах... Ах вот оно что! Их послали. Кто-то поважнее. - Поехали, - повторяет тот, что пониже, - Там и пиво тебе будет, и хрениво... Человек поговорить зовёт. Чё тебя, силой тащить? - Да уж ладно, - ты оставляешь в дар местным клошарам пустую бутылку и встаёшь. Морозец по позвонкам, конечно, пробегает, но своё ты, кажется, где-то успела отбояться, - не надрывайтесь. Поехали, раз просят. При твоём приближении заднее сиденье пустеет с нечеловеческой предупредительностью. Даже сквозь тонировку заднего стекла ты чувствуешь, какой внимательный взгляд провожает вас от скамейки. Просто каменные джунгли, блин. Частных домов в районе, куда тебя привозят, почти нет. Редкий для СНиПов больших городов, но случающийся в маленьких, вроде этого, тип застройки – четырёхэтажки. «Тойота» въезжает в уютный двор, образованный тремя из них. - Приехали, - удивительно, но тебе ещё и открывают дверцу. Компания кожаных и спортивно-костюмированных мальчиков у подъезда учтиво расступается – то ли перед тобой, то ли перед твоими конвоирами. Только хлеб-соли не хватает, едва не говоришь ты вслух. Или там, пива-травки... На лестнице вполне чисто и прилично, да и на двери, обитой с солидным кожаным лоском, не красуется табличка «малина». Впрочем, чего же ты хотела? Чем выше уровень, организованней преступность - тем меньше бардака. На самом верху это, вероятно, называется политикой... Эти соображения, видимо, верны, так как за дверью оказывается нормальная квартира с дорогим евроремонтом. Тебя наскоро обмахивают металлоискателем и – в прихожей ты остаёшься одна. Оригинальный фортель. Вот они, закулисы. Снимаешь доставшие гриндерсы и, не торопясь, просачиваешься в проём, из которого плывёт на волнах хорошего курева какой-то негромкий клубняк. Молодой чемодан в кресле напротив двери, завидев тебя, приглушает звук и машет на второе кресло. Садишься. Комната чуть раздражает, как зудящий зуб – после ЦУМа и квартир его аборигенов тебе везде, наверное, будет не хватать вкуса и индивидуальности... Хорошо хоть, у визави твоего не самое тупое, как можно бы ожидать, лицо. Волевое, с хитринкой, с лентяинкой – всего помаленьку. Нормальный коктейль, дополненный джинсами с майкой-сеточкой; уж без этого, простите, никак. С разделяющего вас сервировочного столика он берёт рюмку. Вторую двигает к тебе. Что там, в бутылке? Смирновка. Гадость, но если уж разве за компанию... - Я Сёма, - лаконично говорит он, - За знакомство. - Оля. И бутерброды так себе – магазинные. Хоть лимон есть, спасибо. - Ну, давай, показывай свою хню, - он снова откидывается в кресле; как бог свят, из предосторожности. А ты никуда не спешишь - кстати. Так что, выдержав совершенно станиславскую паузу, ему приходится бодро добавить: - Не стесняйся, что ты? Я не малёк, не убегу. Наоборот, интересно даже. Интересно ему! Ладанка тихо начинает нагреваться на груди, когда ты под его увлечённо-настороженным взглядом лезешь в рюкзачок; и достаёшь расчёску – растрепалась с этими электричками, понимаешь... Тут уж Сёму срывает. - Да ты чё, не догоняешь, сука!? Нет, ожога на груди, всё же, не будет – ладанка успокаивается, едва раздаётся голос из за полуоткрытой двери направо: - Всё, Сёма, хватит, устал. Отдохни пока на кухне, мы сами. И побагровевший Семён, скворча, как сковорода, девальвируется на кухню – а кресло напротив тебя занимает другой человек. - Ей-богу, нужно было сто раз догадаться, - хмыкаешь ты, спустя полминуты, - что ты в любую систему впишешься королевой. - Ну вот, даже ник мой местный угадала, - Сильма рассеянно щиплет зубками дольку лимона, взгляд её блуждает не выше столика, - Знала, да никак не верила, что найдёшь меня. Растёшь, кареглазая. - Чья школа, единорожка... Она одета, как дорогущая игрушка двух-с-половиной-света: почти прозрачная тонкая чёрная кожа костюма, запредельной длины ноги обнажены едва не до начала белья. Вместо – или поверх? - памятного бинта виски охвачены тонким, кожаным же, плетением. Соблазнительная, смертельно опасная игрушка; даже у тебя горячеют ладони, а что же тут тогда творится с бедными пацанами... А что такого – не в домохозяйки же ей сбегать, не в управдомы. Так, по крайней мере – реальная власть и свобода. Если бы только хоть раз на подольше подняла глаза... - ...Ну что, налюбовалась? – насмешливо спрашивает она, - Я жива и здорова. Дела, как видишь, в ажуре. Возвращаться не собираюсь. Видеть тебя была рада, честное слово – но... последний раз. Без обид. Ребята отвезут, куда скажешь; хоть на станцию, хоть до самого ЦУМа. Прощай – или начнёшь ныть и плакаться? - Не бойся, совсем-то уж так не разочарую, - в тон ей говоришь ты, - Так пара пустяков... Подари мне, плиз, свои руны, а? Тебе ни к чему, а я, глядишь, и освою. - Та-ак... – тянет Сильма многообещающе, - То-есть, непонятно? Я же всё, чёрт вас всех побери налево, написала по «мылу»! Всё неправильно, я наошибалась где могла; ни руны, ни карты, ни чёрт в ступе не работают а, если работают - то так, что я их и трогать боюсь! Если уж Карачун волком начал поглядывать... Убила Тарантеллу, да и тебя чуть не угробила – вот тебе работа со случайностями, учись! Вон, этими, - кивает она в сторону кухни, - социально близкими ещё пока могу вертеть – так то семи пядей не нужно, природа матчастью наградила... - Из письма, - тихо прерываешь ты эту пародию на истерику, - Из письма я поняла только, что тебе очень плохо. И страшно. И что ты очень хочешь, чтоб я тебя нашла. Зачем – дело десятое. И сотое дело – кто навешал тебе всю эту ересь. И – вернёшься ли ты. Но я нашла. Теперь – принеси руны. Пальцы Сильмы нащупывают на столике портсигар – небось, серебряный! – почти полный, как выясняется, классических косяков. Открывает, закрывает, бросает, так и не достав. - Я не вернусь, - но она идёт в спальню и приносит горсть костяных фишек, что спасли вас всех, кроме Апгрэйда, на поляне. Высыпает на столик, убрав тарелку с бутербродами. - Ну, и как ты себе представляешь экспресс-обучение гиперсенситивной предикции? Примерно хоть себе представляешь, что с этими фигульками делать? Она закуривает, к твоему облегчению, обыкновенную сигарету, и критически на тебя смотрит. А ты – на блёклые костяшки с полустёртыми непонятными насечками. Ни хрена ты себе не представляешь. Просто прислушиваешься к шепчущему из глубины прошлой недели чуть хриплому контральто: «...не так сложно... разбей кристалл – получишь энергию... разрушь редкую комбинацию карт или рун... используй полученную единицу удачи... проведи через себя... выживи...» Выживи! Костяные облатки в твоих ладонях взмывают, и струйкой песочных – костяных? – часов просыпаются, звеня, на стекло. Непонятно, что так хорошо пружинит, но они не сразу застывают, они скачут, танцуют звонкими бусинами, успокаиваясь друг на друге и друг возле друга. Кастаньетным щелчком на место встаёт последняя, похожим на паучка иероглифом кверху – точно на вершине ажурной красоты костяной пагоды. - ...Забавно – трёхосная симметрия, - бормочешь ты, чтоб только не взвизгнуть; и ладонью сметаешь наотмашь всю эту красоту. Руны брызжут в ковровую стену, рюмка, попавшая под ледяную руку, отправляется туда же. А взгляд Сильмы, дрогнув, неумолимо начинает ползти вверх от плоскости стекла. Добирается до надира, едва не затягивает тебя совсем уж навсегда – но милует, дрейфует чуть ниже, на грудь, и там замирает. Там, где тебе сейчас и горячо, и холодно, и больно, и... И ты уже осознаёшь, что победила, но боишься гадать – глаза ли твоей подруги бросают эти малахитовые рефлексы ей на лицо, или сейчас тебя с головой проглотит, унесёт девятый вал Времени... ...Только уже на платформе, за какие-то минуты до электрички, Сильма целует тебя. Легко, в краешек губ, единственный и, наверное, последний раз – но так, что прощаются все её выкрутасы, прошлые и будущие. - Ох, Олька! – школьницей пищит она, - Слушай, только уговор: моему ни слова, чур? - Чур. Тогда уж и моему. - Чур! Они у нас умные – сами себе придумают какую-нибудь историю. Сильма даже не переодевалась – так и стоит на весеннем ветерке. Один плюс – задирать и трепать ему практически нечего. Только сумочку прихватила. - Не холодно? - Не-а. Оп-па, глянь – не послушались хлопцы. Сюда ведь пылят. Ну, клоуны... Знакомая тебе «тойота», притормаживая, заходит на вираж. Да уж, опа... А у тебя, как назло, действительно никаких сил не осталось – надеялась на сильмин авторитет. Получай. Надежда умирает последней, потому что её долго мучают перед смертью... - Отбазаримся? – косишься ты на атаманшу. Горланит близкая электричка. Неразлучная двоица вперевалочку, но грамотно, перекрывает пути отхода. - Слышь, Королева, - тянет спикер-невысоклик, - Короче, не катит. Сёма сказал тебя вернуть. И эту. Не хочешь – силой. «Эта» внутренне сатанеет от безвыходности ситуации. Не звать же милицию! Меж тем, рвёт волосы коротким шквалом, и вас накрывает тень тормозящего электрона. Шипят двери. Не успеть – просто не пустят! - Си-илой! - присвистывает Сильма, - Ну, привет Сёме... Для контроля оглянувшись на вагон, она шагает-подтанцовывает к парням и на неуловимый миг обнимает обоих за бычачьи шеи. Тут же отшатывается – и вовремя; иначе придавили бы тушами, падая. - В вагон! – кричит она, и вы успеваете под обрез, заподлицо, так, что тебе прикусывает полу ветровки. - Что такое? – ловит Сильма твой красноречивый взгляд, - А... Знаешь, год жить с Карачуном – ещё не того нахватаешься... От областного центра вы путешествуете на маршрутке. Солнце скоро задумается насчёт вечера, а напоследок разливает по чахлому березняку такое невыносимое золото, что не на весну, а на бабье лето сползают мысли. Какое ещё предстоит лето, после такой-то весны? Ещё веселее? Или... Ну их к чёрту, такие прогнозы. Нашлась эта, как её – гиперсенситивная предикторша... Сильма беззащитна и трогательна во сне; всё, что было в ней от королевы бандитских предместий, как налипло, так и сошло за время этого короткой дрёмы на твоём плече. Ну, насчёт беззащитности тебя уже не облохматить, а за окном уже приближается отметка нужного километража – ты без зазрения совести встряхиваешь блудного единорога. - Нам здесь! Ой, то ли опять дежа вю, глумится внутренний голос, место, что-то, до боли знакомое... Да уж, до боли. - Чует моё сердце, - роняет Сильма, когда вы идёте по финишной своротке, - что всё в клубочек сворачивается. Позвонить, что ли? - И это говорит штатный консультант по неофициальной мифологии! А перед дверью ты спрашиваешь «кто там»? - Брось, неужто не чувствуешь? Типун ей! Как не чувствовать – ещё в электричке затренькал сигнальный звоночек, заныло где-то выше пятого ребра. Нет уж, никому сообщать не будем. Иной раз и внезапность появления – если не оружие, так хотя б преимущество... Вы огибаете последний выступ леса и ахаете, чуть притормаживая. Мотель «На ремонте» иллюминирован начинающимся закатом, словно новогодняя, с уклоном во все оттенки неудержимого пламени, ёлка. Пламенеют все три этажа, во всю ширь и сверху донизу. Зрелище красивое, но страшноватое, апокалиптическое. Кажется, зайди внутрь – и не миновать тебе адского пламени. Но тебя и Сильму нынче не адом пугать. Спаренные створки вестибюля вы толкаете решительно и синхронно; разве что, чуть переглянувшись. Лишь бы, твердишь ты себе, словно «отче наш», не завертеться в калейдоскопе мелочей, не поплыть по серпантину болтовни, не уклониться, не сорваться, не ослабеть. Но ты зря боишься: колода растасовалась сама, и наилучшим образом. Даже интерьер – снаружи уже достаточно темно, внутри недостаточно светло, и мирок коктейль-холла встречает тебя так же графично и безапелляционно, что и в первый, недосягаемо далёкий раз. Только лишь музыка молчит. Генсек, грузный, блестя в свете бра лысиной, чиркает спичкой у рта. Менора - вновь собственным изваянием – от него через стул. Крутящий большие пальцы сцепленных рук Рантье. Непривычно сгорбленный Карачун глядится в пиалу с чаем. Даже, кажется, Почутьчуть – или, всё-таки, кажется? – пародирует сам себя за фикусом. И гибкая фигура Георгия; как назло всем, упрямо прямая, с расправленными плечами и вскинутой головой. Стол перед ним течёт, дробится серебром и опалом – меч лежит поперёк груди, отсекая хозяина от всего окружающего пространства. - Опаздываете, - ласково журит вас Георгий, - Мы вас полчаса назад ждали. Ну, ничего. Здравствуй, малыш. Салют, Сильма. Вы садитесь, разговор может затянуться... Любопытный разговорчик. Куда любопытней! За всю тираду он на тебя даже не взглянул. А тебе, услышавшей этот, где-то обретший вкрадчиво-змеиные нотки, голос, подходить как-то не захотелось. Замечаешь, как Карачун вскинул было руку навстречу Сильме – и отдёрнул, повинуясь молчаливому жесту. Что происходит, господа? Вы с Сильмой киваете на общие кивки и садитесь так, чтобы ни с кем не оказаться рядом. При трёх отсутствующих это получается как нельзя лучше. - Что Борзописец? – кстати спохватываешься ты, - Новости есть? - Имеются новости, - Генсек говорит это так спокойно и буднично, что ты понимаешь: спросила зря, - Загнулся Борзописец, ещё утром. Там, в лаборатории – по ходу, действительно, забыл, как дышать, или типа того; а они такой финт не предусмотрели. А нас, как понимаешь, рядом не оказалось. Час назад только их базу данных раскололи... Пытаешься, но не можешь, не в силах не взглянуть на Менору. Менора как Менора, всегда такая. Что там внутри – не приведи тебе, пока жива... - Ну, все в сборе, стало быть, - Рантье едва слышно звякает ложечкой в чашке, протягивая её тебе, - Сильма, тоже бери. Что, Гоша, ты хотел дождаться всех? Вот они - все, кто остался. Ты один, да к тому же инициатор; разумно будет, если тебе и первое слово. Твои подачи. - Ага, значит – кто пришёл, того и тапки... Он смеётся, а тебя бросает в морось: ты смотрела этому человеку в лицо, пронизанное рассветом, и не знала, что он умеет так смеяться! - Что ж, уважаемый ЦУМ, я готов сообщить... - Да ты не путай, - кривится Рантье, - Я сказал: все. Какой ЦУМ? ЦУМа больше нет – перед тобой растерянные, напуганные одиночки. И гром не грянул, а вот возьми да и раскатай нас по брёвнышку... В таком русле и держись. - Не идёт тебе, Рантье, прибедняться, хоть тресни – ну да ладно. Так вот, господа. Дракона я нашёл, но об этом чуть позже. Сначала поступлю, как знаменитый Плевако – выскажу все ваши обвинения против меня сам. Так, знаете ли, надёжней... Он опрокидывает в рот остатки кофе и продолжает – никто, кажется, глаз не может отвести от его лица с застывшей на нём резиновой усмешкой. - Да, да, конечно, я такой Георгий, что в каждом подозревает дракона. И всех готов убить за идею... Да вы понимаете, что мне Тарантелла сказала это первому? А я верю ей не меньше всех вас, и тут же бросился проверять собственные следы. Конечно, возразите, - кланяется он на вскинутую было голову Сильмы, - Это же неосознанно, это помогает мир! Дел у него других нет, у лентяя... Никакой мир не в силах помочь одному человеку стать таким чудовищем, что вы из меня сделали. И из себя... разве непонятно, что – нет, не кто-то один! – только вы все, целиком, могли так широко и планомерно наплодить этих ваших крокодилов, черт их дери на сапоги! Прикиньте, прикиньте, друзья. Ну, Сильма уже написала часть того, что могла бы натворить со своей стороны, хотя и не всё, далеко не всё... А вот ты, Генсек – сыграешь в эту игру? - Игра знатная, что и говорить!.. – Генсек складывает руки на груди и задумывается. Когда ты уже ждёшь от него невесть какой гадости в сторону Георгия, он оживает, - Сыграем. Тэк-с: если не считать, что я, как профессиональный сапёр, устроил убийство собственной матери... Хотя, как это, не считать – это обязательно надо считать, ход-то какой! – да плюс Апгрэйду азы взрывного дела преподавал тоже я; остаются все мои старые связи по армейским каналам, удобные для организации обоих перехватов. Что ж, грамотно было проведено, горжусь – чудом выкручивались. Так? - Ты не тащи одеяло-то на себя, - поправляет его Рантье, - Всю электронную часть тянул Апгрэйд, и бригаду антихакеров он же навёл... Ишь, все лавры себе захотел. - А тактическое планирование всё ж моё! - Вы с ума посходили!.. – не то кричит, не то шепчет Сильма, глаза у неё стремительно наливаются блеском; но ничего уже не остановить, - Карачун, скажи им... - Ну, со мной всё ясней некуда, - охотно подключается Карачун, и даже выпрямляется, сверкнув нехорошей, гошиной улыбкой, - Пехтура – всегда пехтура, и пригодится – везде. Не обессудьте! - Не обессудим, - успокаивает его Рантье, - Красивый, братцы, коленкор получается! Менора... Менора плавно откидывает за плечи гриву. - Что бы у вас, дилетантов, получилось без профессионального инженера по информации? Одно слово – тактики. Только я досконально знаю болевые рычаги любого из нас, любые цепи ассоциаций и фракталы приложения усилий. Мне и карты в руки. Но не забывайте. Главным, - она с особенным смаком произносит это слово, - Главным игротехником была, всё-таки, Тарантелла. Координация, узел связи, психопрограммирование... - Без бэ, - понимающе кивает Генсек, - Подумаешь там, Рантье, Борзописец – так: разведка, наблюдение, рекогносцировка, обеспечение тыла... фигня! – а вот бабуся рулила так рулила!.. Сильма уже, нимало не скрываясь, ревёт в ладони. Тебе же каким-то чудом ещё дышится в этом бедламе: ты видишь, как от шутки к шутке взгляды становятся острее и настороженнее, незаметными для глаза, рефлекторными движениями каждый отстранился от каждого на максимально возможное расстояние – по линейке так не рассчитать! Говорят, если специально выдавливать из себя хохот, потом не сможешь остановиться – неужто, со страхом так же? Вон: Карачун коротко глянул на Генсека, и палочки, скрежетнув, перепрыгнули у него из рукава в рукав; а в ответ на этот скрежет Менора дёрнула руку ближе к правому борту жилетки. Ты с отчаянием утопающего упираешь взгляд в так и стоящего столбом Георгия... И обмираешь. Он, кажется, сейчас упал и умер бы, если б ты не взглянула. Господи, шепчут его губы беззвучно на фоне общего гвалта – но тебе ли его не понять? – господи, да я же хотел только рассмешить, показать, какой это бред, какой это всё безумный, опасный, сивой кобыле и не снившийся бред!.. Показал, отвечаешь ему так же беззвучно – а уж рассмешил-то... И ты веришь ему безоговорочно, ты только что разгадала секрет его резиновой улыбки, что так легко перекинулась на остальных. Так улыбаются, когда нужно говорить и смеяться сквозь жуткую боль и невообразимый страх; но нужно говорить, и нужно смеяться... - ...Господа, господа! – тянет руку Генсек, - Кажется мне, или мы кого-то забыли? Ну да, конечно – Олю. Она, между прочим, всё время была рядом. - Не забыли, - Георгий устало пожимает плечами, - Просто, на неё ничего нет. Ни особых талантов, ни спецдоступов – нет, и всё тут. Не трожьте, она чиста. Он, наверное, хотел, как лучше. Он, наверное, и в самом деле, просто любит, и так вот неуклюже пытается тебя спасти... Только – с дьяволом танцуют до конца песни. И он сам, как обухом поражённый законом совпадения исключений , осекается вдруг и бледнеет. К чести его, он делает это последним. Тебе ничего не остаётся, кроме глупого вида. - Точно, с ума сошли, - говоришь деревянными губами, - Нашли дракона, тоже мне... Даже Сильма, милый заплаканный ребёнок, вперяется в тебя, будто в привидение. - Олечка, Оля, милая, - всхлипывает она, - У тебя... Ладанка... Мигает... Ты не могла, если человек, знать формулу активации... А ты продолжаешь про себя молиться – ну хоть святой заступнице Екатерине! Но тут - опять! – всё происходит, одновременно, слишком долго и слишком быстро... ЭПИЛОГ Семь громов Передают, что великий учёный Чэнь, закончив однажды своё экзаменационное сочинение, раза четыре перечёл его вслух и вздохнул: - Разве ещё кто-нибудь так напишет! – он выбросил листы и стал писать заново… * * * Уж какая это относительная вещь – время! А зрение и восприятие человеческие – и того относительней. Ведь хотя бы секунда должна была пройти, хотя б полсекундочки, пока кружилась эта карусель – но не можешь диффиренцировать ни очерёдности, ни даже особых деталей. Вот блестят в лучах бра смертоносные куай-цзы Карачуна и клинок меча – и что из них стремилось в твоё переносье, а что этому препятствовало? Потерянный след, как и траектория пули из пистолета Меноры, загасившей один из двух абажуров – после чего, в полутьме, ты уже совсем мало что понимаешь, а свои действия – всего меньше. Со стула ты сверзиться точно успела, успела рвануть и послать в свистящее пространство ладанку (и ничего она не светилась!), почти выхватить из кармана коробок с шуршунчиком... Ну и хватит, наактивничались. Лежишь, полуоглушённая, и хлопаешь ресницами в этой внезапно упавшей белизне и тишине. Я тебя не знаю, но я тебя побрею. Ни слова лжи, между прочим. Мужик, склонившийся над тобой и озабоченно трогающий твой лоб, НЕбрит и НЕзнаком. Лишь когда прилетает матёрый перегарище, облегчённо вздыхаешь: Почутьчуть. Вот и познакомились. Странно и чудесато вокруг. Кряхтя и постанывая ворочаются, пытаются встать из различных поз вроде бы и знакомые, но абсолютно, скорее всего, чужие люди. Какая-то длинная покорёженная железяка валяется под столом – а под бедром у тебя что-то больно угловатится сквозь толстую джинсу. Расхристанная, с рваными нитями марионетка. И - хм, раздавленная коробочка, из-под часов, что ли... пустая, как и была, должно быть. - ...Во дают люди, - беззлобно ворчит, меж тем, Почутьчуть, убедившись в твоей исправности и шаркая на подмогу кому-то другому, - Скоко бухла ещё на столе, да в баре ещё – а они склочничать. Добро б из-за путного чего – нет, драконов им подавай... Где их взять, не выпивши-то как следует, а?.. Благо, он не видит, как ты нашариваешь рюкзачок и со второй попытки встаёшь на ватные ноги. Последний раз его сиплый голос ты слышишь уже в дверях. - ...Конечно, если б были те драконы... А то ведь - нету!.. Да-а, если б были – ну, тогда была бы красивая сказка. Очень красивая сказка... ...Ты идёшь по трассе. За послезимьем, за, потопу подобной, нынешней весной, за межпогодьем, в кои-то веки – просто хороший день. Без особой погоды, без особого настроения, одним теплом и скукой уже хороший. Ты не спешишь стопить. Легко идётся вперёд – и солнце путается в ресницах, и золотится от него отросшая за весну чёлка, и не надо ни о чём думать. Ни о чём и ничего. Кому нужны сказки семи громов? Скрой; и времени-то у нормальных, серьёзных людей никогда не было на такие глупости. И не будет. А будет – так не поверят, пиши, не пиши... Что ты видела? Ничего ты особого не видела. Кому интересно, кто дракон? Да мало ли, кто. А кто тут не дракон? Тьфу!.. Упругим шагом бывалой трассерши ты доходишь до удобного перевала. И тебя видать издалека, и перед тобой диспозиция – как на ладони. Сбрасываешь рюк на обочину, поворачиваешься к трассе, оставляя за спиной солнце. Видишь до самой дальней дали серую асфальтовую змею, улыбаешься ей, подтягиваешь митенки и начинаешь стопить - девочка-дракон по имени Оля; лицом к своей крылатой тени. 15 июня 2007 г. ПРИЛОЖЕНИЕ ДЛЯ СЛИШКОМ ЛЮБОПЫТНЫХ В архиве ЦУМа (1985, 1999-2006 годы): 0. «Пещера Спящего» (гибнет жена Генсека, артефакт: нетающий кристаллик; 1. «Закулисы» (присоединяется Рантье, артефакт: марионетка Рантье); 2. «Калькулятор forever» (присоединяется Апгрэйд, строится мотель;, артефакт: код вызова NUL`а); Дела по секте «Седьмой Ангел»: 3. «Стопа Соломона» (знакомство с Менорой); 4. «Дети Исава» (присоединяется Менора, артефакт: вероятная последовательность букв заклинания Исава); 5. «Наследство Парацельса» (присоединяется Александр Шорох); 6. «Наряд принцессы» (присоединяется Карачун, тридцатисекундная война с Индией, артефакт: серьга от наряда принцессы); 7. «Семь громов» (ликвидация секты, гибнет Шорох); 8. «Васан: no passaran» (появляется Почутьчуть, артефакт: праща Ога); 9. «Сторож брату» (артефакт: статуэтка собаки); 10. «Брэйн-паззл» (присоединяется Борзописец, артефакт: медальон со знаком Рыб); 11. «Пасынок оружейника» (артефакт: абсолютный меч); 12. «Меч и пещера» (присоединяется Сильма, открыта Элора); 13. «Рождественская судьба» (знакомство с Гошей, артефакт: шуршунчик); 14. «Хроническая гибель» (знакомство с Олей, артефакт: ладанка); 15. «Гоша и дракоша» (конец Центра Управления Мифами). |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
