П И К (Призрак фильма)

 

Глава из повести «Забытые боги»

 

Сон в эту ночь мне приснился, сон... Странный – и не странный, чудовищный, долгожданный...

Но прежде сна надо рассказать об одном феномене, который, верно, знаком не только мне.

Мозг наш, сознание наше, черепок, который, слава богу, «варит», не только сложен, но и прихотлив, капризен, своеволен и т. д., он, как бы тут получше выразиться... слишком уж самостоятелен и, бывает даже, нам неподвластен. Это глупость, конечно: «самостоятелен», «неподвластен», ибо где же тогда «Я», как не в черепке? Но дело в том, что «Я», известное мне по дню, на ночь уходит куда-то, может, спускается по позвоночнику, как по лесенке, в какие-то удобные для него места, а сознание, освободившись от надоеды, начинает варить по-своему, независимо и черт-те что иногда вытворяя. «Я» же откуда-то снизу с изумлением на него взирает. С изумлением, завидуя и растерянно, так же иногда вопрошая: «Кто ты, кто ты, ночной мой гость? И где ты днем-то находишься, чудо-юдо?»

Ну, конечно-конечно, мозг работает на «Я» и во сне и тому есть множество блестящих примеров. Но мозг нужно довести до того состояния, распалить, раззадорить, раскалить башку до того, что она, не успев остыть, будет трудиться «на тебя» и во сне. И ловчее, ибо во сне мозг раскованнее, связи его свободнее, оригинальнее, он может легче оперировать предметами и понятиями, то интересно, то наобум их соединяя...

Мне, писавшему долгое время детские сказки, время от времени снятся такие, что и Френк Баум («Волшебник из страны Оз»), и Коллоди, и Джанни Родари, подсмотрев их у меня, потерли бы завистливо ладони. Длинные сказки с оригинальными героями и захватывающими приключениями – я их вижу, слежу за развитием событий, понимаю, что если это и не гениально, то талантливо необычайно... Просыпаюсь утром с ощущением, что только что был в театре и смотрел спектакль-сказку или читал (листал, спеша читать) книгу, но вспомнить подробно, что там было - увы! - не в силах. Радуга, сиявшая во сне, тает, исчезает. Ночной мой гений, подразнив меня, усмехнувшись на прощание, прячется куда-то, и я остаюсь с моим дневным «Я», которое. конечно, кое-что может, но не настолько...

Итак, утром мое «Я» поднимается снизу (по лесенке позвоночника), занимает место в черепушке, осматривается - всё ли, как вчера, всё ли на своих местах (не съехало ли за ночь, мало ли что), - нет, всё знакомо, всё как вчера, всё обыденно, а вот следов пребывания ночного гостя нет, нет даже радужной пылинки, только ощущение праздника... да чуть «приоткрыта дверь», которую вот-вот захлопнет сквозняк.

Кто же он, мой ночной гость, повторяю я свой вопрос, кто же он, ночной этот гений? И что ты за загадка, моя черепушка, такая самостоятельная, такая, получается, от меня отделенная? И еще так: что за странный странник то ли квартирует в тебе, то ли в тебя захаживает?

Может быть, это Лес мне, дневному, посодействовал? Или женщина сыграла свою главную роль?

На этот раз, в эту ночь ночной мой визитер вот что начудесил. На «моих глазах» им был продемонстирован мне сценарий полнометражного фильма.

...Он вошел, глянул на меня свысока, усмехнулся, присел к столу и легкими моцартовскими руками (одна рука придерживала стопку листов бумаги, другая - тонкие, длинные пальцы, не похожие на мои - летала над ней) начертал сценарий фильма.

Странно, но я видел возникающие на бумаге строчки, словно листы были передо мной, а не перед гостем, и читал, читал их...

Сценарий был ответом на давнишнюю мою задачку - я безуспешно пытался разрешить ее днем и днями.

Мое пробуждение заставило гостя уйти.

Вот такие у нас отношения...

Я точно помню, что читал возникающие на бумаге строчки, но когда я проснулся, они стали исчезать, как по волшебству, которое я видел только в кино. А через мгновение исчезли и листы бумаги. Вместо них я видел теперь противоположную стену комнаты, письменный стол и стул, которые прорисовывались всё четче.

Что это было?!

Слава богу, мне запомнилось – частично, частично! - то, что было на страницах.

Вся первая часть сценария была просто наброском (это, мол, семечки, это не главное, хотя и потребует от тебя тщательной проработки), мне была кинута только ее мистическая окраска.Зато концовка, цельный образ, совсем уж мистический, концовка была дана полной.

Сценарий был об альпинистах, об их восхождении на одну из высоких вершин.

Мистика в сценарии оправдывалась тем, что альпинисты (а именно с их помощью я делжен был решить свою задачу), альпинисты, альпинизм, горовосхождение, предельное истощение сил – с мистикой рядом. Еще шаг – и ты уже Бог (или Черт) знает где.

Теперь об образе, который я искал днем и днями.

Несколько лет назад я писал повесть «Кто стоял на перекрестках» - о монстрах советского периода, с коими мне приходилось встречаться и от коих я (и миллионы других) зависел. Они, стоя на каждом перекрестке человеческих судеб, показывали направление движения – одно... Пришлось думать, конечно, и о том, кто породил этот зверинец, кто неторопливо расхаживал по нему, щелкая кнутом...

Тут возникла мысль о высоте, которая обыкновенным смертным недоступна.

Тогда-то и замерцал, забрезжил некий образ (северное сияние, вспыхнувшее было на всем небе и тут же исчезнувшее), замерцал образ, что, понимал уже я, должен быть шире нашего только случая, он представлялся всеобъемлющим.

Но я тогда не решил его и оставил решение на потом, на счастливый какой-нибудь день.

День за днем, день за днем...

А решилось всё ночью.

Чуть встав, я поскорей записал «разгонный» абзац, стартовую идею, пружину, которая будет распрямляться:

«У альпинистов, восходящих на горную вершину, всегда сверхзадача, ею они движимы в своем труднообъяснимом стремленни наверх. У этой группы, кроме чисто альпинистской сверхзадачи, была еще одна, может быть, поважнее первой; отличие ее от первой было в том, что она была объяснима. Кроме альпинистского снаряжения, у группы был довольно тяжелый деревянный ящик, помещенный в специально сшитый мешок-рюкзак (с каркасом из дюралевых трубок), все это восходители называют «Грузом». «Груз», по мере восхождения, и по мере усталости, будет передаваться от одного к другому, что будет делаться особенно осторожно»...

Теперь подробная работа. Альпинисты. Вот что я набрал, какого материала, чтобы справиться со сценарием, из самых разных источников.

Словарь: фирн, глетчер, мульды, сераки, жандарм, морена, кулуар, скалистые ребра, траверс (траверсировать), отвес, карниз, крутые перила...

Камнепад, лавина, туман.

Горная болезнь («горняшка»), высокогорная эйфория.

«Жертвоприношение вершинам».

Принадлежности, экипировка: титановый ледоруб (ясеневая рукоятка, металлическое кольцо, темляк, который надевается на запястье), скальные крюки, скальный молоток, кушак, карабины, веревки, горные башмаки, окованные триконями, кошки, рюкзак с тремя накладными карманами, штормовый костюм, рукавицы с длинными крагами, вязаная шапочка, защитные очки. Кислородный баллон. Задница – «важнейший инструмент альпиниста».

Информация: альпинисты могут подняться за день на 6-7- тысячник не больше, чем на 700-800 метров.

Последний лагерь – в 500-600 метрах от вершины; запас: продовольствие и медикаменты, кислородные приборы.

Подготовительная группа и штурмовая.

Заповеди альпинистов. «Лучше 10 раз вернуться, чем один раз не вернуться».

«Живи по правде, борись до конца».

«Случай – псевдоним Всевышнего, когда Он не хочет подписываться собственным именем».

«Везет тому, кто везет, и с ним фортуна».

«Развязался шнурок, не подходи к горе – плохая примета».

«Лучше быть суеверным, чем мертвым».

«После 40: ты лучше, чем завтра, но уже хуже, чем вчера».

«Никогда не говори вслух о погоде без реальной необходимости или пока она не испортится окончательно».

«Альпинисты не говорят: покорил вершину. Нет – сходил на такую-то высоту».

Что видит и чувствует альпинист во время восхождения. Известный горовосходитель Рейнхольд Месснер пишет в книге «Хрустальный горизонт» (пусть будет как эпиграфы к тому, что я предложу ниже):

«Что-то гнало нас вверх»

«Треть нормы кислорода»

«Вокруг пляшут кристаллики снега»

«Мир камня и льда»

«Ни сомнений, ни радости, ни страха. Чувств больше нет. Осталась только воля».

«Я выработан и опустошен».

«Эверест до предела обнажил мою душу, лишил ее защитных оболочек и тем самым позволил ей слиться в необъятным внешним миром»

«Необъятность далей, открывшихся с вершины: за самыми далекими горами есть еще горы, а за ними еще и еще... Мир имеет свойство раздвигаться»

«Я Сизиф, я всю жизнь могу катить вверх мой камень, то есть самого себя, не достигая вершины, поскольку не может быть вершины в познании самого себя»

«Пик свершения».

«На двух взошедших на Эверест приходится один погибший».

«Были те мгновения, которые навсегда порождают в альпинистах тягу в горы».

«Красота была страшной»...

Снова моё. Горовосхождение – адова работа. Она сродни безумию. Но такова природа человека: его самолюбие не признает ничьих границ. Неизмеримая глубина пещеры, океана, его безмерная мощь, которую, оказывапется, можно преодолеть,страшная высота гор – всё-всё вызывает человека на единоборство...

 

Сон мой исчезал, рассеивался, как туман, я спешно ловил его остатки и черкал, черкал на бумаге прямо из-под рук уплывающие слова.

...Пятидневный подъем шести (три веревки) альпинистов на пик. Череда больших и малых приключений. Не без помощи моего ночного гостя знаю что «мою» группу преследуют неудачи, и неудачи эти связаны с «Грузом». То его опасно раскачивают при передаче из рук в руки порывы ветра, грозя разбить ящик, то он неожиданно съезжает по снежному склону и за ним приходится спускаться, то, снова вырванный из рук спортсмена ветром, ящик коварно ударяет по предплечью другого, ломает кость и восходителя оставляют в пещере на склоне горы, чтобы спустить, когда группа «сходит» на пик.

Кто-то в сердцах пытается ругать этот груз, но его останавливают: плохая примета, груз может «разозлиться» еще больше.

А в пещере, где останется раненый альпинист, он переживет еще одно потрясение. Как может, он перевяжет руку, потом, прячась в глубину укрытия от ледяного ветра, включит фонарик и тот вдруг покажет ему в дальнем углу груду тряпок; развернув их ледорубом, он увидит человеческий скелет... Скелет, у которого, как и у него, сломано левое предплечье. Спортсмен застынет над погибшим, пытаясь разгадать тайну его гибели, разглядит, что одежда «предшественника», особенно его обувь, принадлежит, скорее всего, прошлому веку...

Кто-то из альпинистов погибнет, потому что камень перебьет веревку и несчастный полетит вниз с семитысячеметровой высоты...

Но – «что-то гнало их вверх».

Такой был «продиктован» мне сценарий; начитавшись материалов об альпинистах, я знаю, что ничего нового или оригинального пока что не сообщаю: трагедий при восхождениях были сотни.

«Дожмут вершину» в моем (и ночного гостя) варианте только двое: старшой – так к нему и обращаются – Старшой, а еще Василич, и молодой, 25-летний парень, Стас, впервые взятый на восхождение.

Итак, на пике, частично заснеженной «площадке», на одном краю которой поднимается невысокий каменный «шкаф», два человека и тяжелый рюкзак между ними, «Груз». Они только что вползли на вершину, которая и была их целью.

Восхождение совершено ночью: днем вершина была окутана туманом, потом подул ветер, снес туман, луна осветила пики гор.

Луна осветила пики гор...

Оба долго отдыхали на почти плоской площадке, привалившись спиной к невысокой скале на ее краю, «шкафу», дыша через кислородные приборы. Оглядывались. Над ними было чистейшее черное небо, с алмазно искрящимися звездами и невероятным светом огромной луны. И только то голые, то заснеженные пики других горных вершин вокруг.

Младший, хоть и был одет надежнейше, всё равно ежился.

-Мы здесь единственные живые существа, - отдышавшись, проронил он.

-Да, - коротко ответил старший.

-Василич, а что все-таки это за высота? Что означают эти пространства? Они такие мертвые!

-Еще не врубился??

-Куда там! Я вдруг вот о чем подумал. Нечаянно подумал: на кой черт люди прутся на горные вершины? – Не нашел сразу слова, повел рукой по кругу. – В это... царствие, не знаю чье... Бога? Дьявола? В эту пустыню... пустоту... В непонятную эту высоту... непостижимую... нечеловеческую...... Я не понимаю ее, Старшой! Не могу осмыслить! Вы знаете, я математик, но эта-то формула – чего?

-Заметил! Да, здесь и чувства, и мысли другие.

-Ради этого и лезут?

-Еще больше землю любить будешь. Ту, зеленую.

-Только поэтому?.. А что здесь есть еще? Кроме непонятной пока что мне формулы?

-Давай сперва разберемся с грузом, - распорядился старший.

Развязали рюкзак, вытащили оттуда деревянный ящик, разняли доски, открылся бронзовый бюст усатого человека.

-Сегодня день его рождения., - сказал Старший.

Бронзовый бюст стоял перед ними среди раскинувшихся досок.

Кирилл, вглядываясь в лицо усатого, ответил невпопад:

-Ребята, что возносили его сюда, погибли.

-Погибли, - коротко подтвердил Старший. И добавил странное: - Это в его духе.

-Что? Что в его духе?

Старший не ответил.

Чистейшее черное небо, алмазно искрятся звезда, а огромная луна видна со всеми подробностями на ее поверхности. И только то голые, то заснеженные пики других горных вершин вокруг...

-Не понимаю я этой красоты, - упрямо повторил младший. – Мне от нее всё холоднее становится. Чем-то похожа на кладбище.

Старший пошевелился, достал из кармана рюкзака небольшую подзорную трубу, долго смотрел на один из пиков. Потом на другой, третий. Протянул трубку младшему.

-Ты спросил, что здесь есть еще. Вон туда, - показал рукой, - глянь.

Младший навел трубу на указанный пик. Смотрел, всматривался... Вдруг вскричал:

-Василич, это что такое?!

-Вглядись, вглядись... И туда посмотри. На каждый пик взгляни.

Подзорная труба в руках младшего прыгала с одного пика на другой.

-Василич, да что же это такое?!! Кто это?!!

Старший раскашлялся в рукавицу, кашлял глухо, долго. Потом ответил хрипло:

-Такие же, наверно, как наш.

-Как наш? Эти страхилесы? Смотри, Старшой, даже баба здесь! Боже, какие чудища! Один страшней другого! Этот в шлеме, тот в чалме, кто в чудной шляпе...

И снова труба прыгает с пика на пик.

-Старшой, вы знали, что здесь такое будет? Что здесь ТАКОЕ место?

-Не знал. Только предполагал.

-Что ж мы пошли на это кладбище?

-Не я выбирал пик.

-Василич, я еще раз спрошу: КТО ЭТО? Эти остальные? Это что - их высота? Вы сказали, такие же, как наш...

-Такие же, - подтвердил старший. - Это всё, должно быть, земные боги... владыки... властелины... Бывшие...

-Ох-х-х!.... – Подзорная труба теперь уже медленнее переходила с одного пика на другой. – И это последняя их... обитель? Между Богом и людьми?

-Как и в жизни, - бросил старший.

Кирилл опустил трубку, повернулся к нему

-Василич, ну, скажем, властелины. Земные владыки... Почти боги... А где все те скалолазы, что их подняли сюда? Ведь бюсты-то здесь, я вижу, разных времен! Почему мы о них ничего не знаем? Ни об одной экспедиции! А ведь они были! – Повел рукой по кругу, - Они ведь были! Кто-то ведь затащил сюда все эти страшные рыла!

Старшой долго не отвечал. Как и Кирилл, он переводил глаза с одного пика на другой..

-Зря я тебя с собой взял, - неожиданно сказал он.

-Почему?! Да за то, что я увидел здесь, и жизни не пожалеешь!

-Знаешь, - предложил Старший, - давай-ка поставим нашего повыше. Вон на ту «полку»

-А ветер его не сшибет?

-Слушайся.

Подняли вдвоем и поставили бюст на уступ в скале над собой. Снова сели.

-Старшой, - вернулся к своему вопросу Кирилл, - так где же все те экспедиции? Ведь каждая-каждая в истории альпинизма, насколько я знаю, описана!

-Боюсь я быть с ним вровень, - был странный ответ, после которого и Кирилл замолчал, на этот раз внимательно поглядывая в лицо старшего. Кто знает, может, с ним что-то происходит здесь, на этой высоте, где кислорода треть от нормы?

-Боюсь, - повторил старший. - Он никогда и никого рядом не терпел.

-Это вы про нашего?

Старшой заворочался. Снова раскашлялся, потом заговорил:

-Ты прав: это их последняя обитель. Как и на земле – мертвая. Они ведь и на земле видели вокруг себя только мертвецов. Скажи им кто-то из окружения неосторожное слово – и он уже мертв, хоть и прыгает еще выше всех.

-Ты про кого, Василич? – встревожился не на шутку младший.

Тот не услышал.

-А мы здесь случайные гости, залетные... Скорее всего - нежеланные. У них ведь, у этих, на пиках, а они одним миром мазаны, наверно, свой разговор был - такая, особая перекличка: кто, мол, больше крови пролил... а тут вдруг мы.

«Соглядатаи!».

Теперь дунь ветерок – и нет нас...

-Старшой, вы что говорите? То ли?..

-Я?.. Не знаю. Может, чуть расслабился. – Тряхнул головой. Потер перчаткой щеки. - Ты прав, так нельзя. Нам нужно думать о спуске. Сматываться отсюда пора.

-А что о нем думать? Спустимся и всё. Мы ведь уже без груза.

-Вбивай крюк, - распорядился старший. – Только наверняка. Нет, дай лучше я.

Сам вбил крюк в трещину каменной площадки. Проверил: влито ли. Влито. Пропустил трос. Наладили связку.

В последний раз обвели глазами окружающие их пики, ставшие памятниками самым страшным людям Земли. Невиданное это кладбище.

-Ну, дай нам Бог, Стас!

И начали спуск...

Это всего лишь кино, вернее, сценарий фильма, который никто никогда не снимет.

Призрак фильма.

Ну, раз кино, ну, раз призрак фильма, предложу, ничем не рискуя, и последний его план.

Раздастся неожиданный треск, может быть, гром несильного землетрясения; камень площадки, в который вбит крюк, рассядется; крюк с тросом выскользнет из трещины и поползет к краю площадки. И вот нырнет в темноту.

Два альпиниста в надежной связке почувствуют вдруг возникшую слабину троса, схватятся за выступы в каменной стене, будут искать ногами опору, но сил удержаться им надолго не хватит, и они через несколько минут полетят друг за другом вниз, и падать, и лететь им долго, долго...

Будут падать в те безвестные пропасти, где исчезли все их предшественники – те, что возносили земных богов на их поднебесные вершины.

А бронзовые лики единственных свидетелей происшедшего, кто в кольчужном шлеме, кто в чалме, кто в короне, кто в шапке, отороченной мехом, кто в чудной шляпе, а кто и простоволосые, останутся неизменными - что им, по чьему произволу (может быть, предмету их дьявольской гордости? ) гибли сотни тысяч и миллионы, смерть еще случайных двоих!

 

...Сон в эту ночь мне приснился, сон... Я попытался восстановить его, но кто знает, смог ли я это сделать, когда написанные ночным гостем страницы таяли на на глазах, как тает льдинка в талой воде.