I

Осень выдалась чёрной, нервной, не похожей на прежние осени моей жизни. Ее невозможно было предугадать и полностью понять ее характер. Осень играла ветром, играла солнцем, играла людьми. Иногда было невыносимо идти по улице, так ветер хлестал по лицу, ударяя песком, морозом. Иногда становилось не по себе от тишины, огромной тучей нависшей над городом. Казалось, что эта скупость звуков взорвётся от напряжения собственного молчания, а нам станет неудобно жить.

Но именно этой осенью я научился любить. Научился понимать жесты дня, одинаково вторгающегося в каждое отражение, в каждый образ поднебесного завывания. Даже траурность звёзд приняла значение и подарила моей душе тепло, которое даровало мне ощущение полноценного счастья. Я знал, что жить нужно обязательно. Столько людей жило, а я что – не смогу?

В одну ночь той осени ко мне в гости пришли мысли, которые навязчиво оставались со мной до утра. Спор в моей голове набухал, давил, а сердце терзало непонимание, нежелание понимать. Мне хотелось любви. Я уже любил, но мне не хватало одного для полного счастья. Не хватало взаимности. Уголком сознания я понимал, что Она тоже любит меня, может, просто боится обжечься. Как-то Она рассказала мне кусочек своей прежней жизни, захудалой, неинтересной, но полной переживаний и проблем. Мне стало её жаль. Мне. А в итоге жалким стал я.

За эту ночь в моей голове побыл весь мир. Что только не приходило на ум! Я много путешествовал, и всё именно сегодня решило вспомниться. Или я так решил. Даже весёлые годы моего детства пронеслись, странно обдав меня восторгом и… печалью. Каждый момент моего яркого бытия проснулся в голове и начал заявлять о себе, казалось, крича: «Вот он я! Помнишь меня? Я был частью твоей жизни!». И мне было непонятно, с чего бы всё это? Это что – итог моего существования?

Наконец, за окном забелел рассвет, утреннее небо покрылось рябью, деревья, как мрачные надзиратели, скрестив руки, молча выжидали полного пробуждения земли. Где-то вдали гулким азартом завыл поезд и пронесся, оставив в голове отпечаток его шагов.

 

Мне двадцать пять лет. Маленькие дети считают этот возраст уже неминуемой старостью. И я когда-то так считал. Но это «когда-то» уже прошло. Сейчас мне двадцать пять. И я не старик. Этот возраст быстро подкатил к воротам моей большой жизни. А в детстве всё казалось далёким, долгим, непонятным.

Сегодня я всё это вспомнил. Вспомнил ту осень, похожую на большую бочку, отдающую эхом каждый поступок, каждое слово и действие. Но мне было хорошо в этой осени. Я привык к ней и удивился первому снегу, неудачно вписавшемуся в чёрные краски земли. Необычно пришла зима, накрыв и спрятав мрачные вены песка ватным снегом, выделяя оранжевые листья, прилипшие к асфальту.

Над просёлками дорог мечется снежная пыль, изредка щекоча мои бледные щёки. Я иду по стоптанному снегу, а в глаза так и норовит запрыгнуть сухой песок, подгоняемый резким ветром. Я ругаюсь про себя и думаю, что всё очень плохо. Плохо в настоящем, а не в том, что было со мной до этого дня. В мыслях неизменно присутствовала Она. И все моё прошлое, связанное с нею.

 

II

Вечер только начинал разгораться, когда я вновь ловил взглядом Ее, остановившуюся метрах в двадцати от моего дома. Я стоял на кухне, и неподвижно следил за Ней, слегка касаясь лиловых штор на своём окне.

Сегодня Она была такой же, как вчера, неделю назад, и в то же время другой, снова новой, загадочной. Возвращаясь с работы, Она садилась на цветную скамейку, которую разделял наш общий двор, просто и необычайно красиво смотрела по сторонам, задумавшись, восхищая меня. Она всегда уделяла этому занятию десять минут своего и моего времени.

Я не мог осилить себя, чтобы отвести взгляд от её смуглого лица, немного кучерявых, необыкновенно красивых тёмных волос. Я был счастлив любоваться её глазами, которые находились в оправе иссиня – чёрных, мохнатых ресниц, изучать каждый поворот её головы, нежную смуглость рук, тонких пальцев.

Ах, если бы она хотя бы догадывалась, насколько она прекрасна! Мне не терпелось сказать ей об этом. Я не сомневался, что ей никто не говорил этого, потому что не многие соглашаются признавать чужую красоту. Но я уже неделю горю этим желанием! Я хочу повторять и повторять, петь, молчать, танцевать в честь её красоты, в честь всего, что связано с нею. Как? Неужели всего неделю? Казалось, всю жизнь…

И вот, сегодня, решив опять понаблюдать за ней, я не выдержал и выскочил на улицу. Может быть, необдуманный поступок.

Выскочить-то выскочил, а что делать теперь? Мне даже померещилось, что меня насилу кто-то вытолкнул на сцену перед сотнями зрителей, а я, как назло, не знаю ни роли, ни танца, ни песни. Медленно и каменно пошёл по направлению к ней, совершенно спутавшись, не зная как начать разговор. Я вообще об этом не думал, а тут пошёл, ощутив в своей голове пустейшую пустоту. Так же было однажды на уроке литературы, когда меня вызвали к доске, с тем, чтобы я рассказал биографию Бориса Пастернака, потому что это было домашним заданием. А я был абсолютно не готов и, медля, свинцово вырисовывая скупые шаги, пошёл к доске, ужаснувшись, что в голове нет ничего, никакой заковырки, никакого углубления для знаний. Я даже не помнил отчества Пастернака. Совсем смутившись, рассуждая о том, что все имена какие-то сложные и что их, оказывается, очень сложно запомнить. Кромсая последние догадки, я спонтанно выговорил: Пастернак Борис Леонидович. И попал в точку. Правда, потом я вдруг начал рассказывать нашей учительнице биографию Достоевского и она, сказав, что в моей голове перемешалось несколько биографий разных писателей и поэтов (я упомянул, что Пастернак бросил свою мать и затем писал стихи о её старомодном, ветхом шушуне), разрешила мне ещё раз самостоятельно разобраться во всём и, не поставив ни двойки, ни тройки, сказала мне, что я могу сесть на место. Так вот, остановившись от скамейки, на которой сидела Она, в трёх шагах, я задумался.

Она, почувствовав это, подняла голову и, отвлёкшись от своих бумаг, посмотрела на меня. Как же чудесно и непривычно было смотреть на её лицо вблизи!

- Красивые тапочки, - совершенно неожиданно сказала Она и улыбнулась.

Я сперва не понял, что бы значили её слова, потом краска залила лицо, и я виновато обвёл быстрым взглядом свои ноги.

- Хотите присесть? – непринуждённо и совершенно естественно спросила Она, делая акцент не на вопросе, а на утверждении.

Я охотно кивнул и сел рядом с Ней, пытаясь спрятать и тапки и ноги от её взгляда.

- Да не стесняйтесь вы меня! Думаете, я никогда не видела домашней обуви? – вопросительно подняла дугу левой брови и улыбнулась чарующе.

- Да, в самом деле…А я и не стесняюсь, - ответил я, чувствуя, как учащается пульс и останавливается сердце. Это невозможно, но факт.

- Вы живёте неподалёку? – спросила Она и бросила подошедшему голубю щепотку семечек.

- Да, а вы? – я задал дурацкий вопрос, но ведь Она не знала, что он так глуп, что я давно знаю место её жительства.

- Я тоже, - скупо подарила мне эти слова. Выразительно замолчала. Уступила мне свой «ход».

- Я уже несколько раз видел вас здесь, - сорвалось с моего языка.

- Надо же! А каким образом? Случайно прохаживались в тапочках и нечаянно увидели мой силуэт? – весело посмотрела на меня (подарила этот взгляд!) и виновато сморщилась, - простите, я вас не обидела?

- Нет. А на что я должен был обидеться?

- Ну как же? Я заговорила про вашу обувь. А, кстати, почему вы именно в ней, а, скажем, не в лыжах?

- Потому что сейчас осень. Хотя… вы отгадали. Я очень люблю зиму и одно из ее составляющих - лыжи. Превосходно катаюсь, к слову сказать.

- А я люблю коньки. Правда, катаюсь я не превосходно, а очень даже средне. Но тоже обожаю зиму. А этот снег! Как он прекрасен, ведь, правда? Белое сумасшествие…

- Простите, а как вас зовут? – совсем нечаянно перебил я.

- Вы хотите знать, как меня зовут? – полукокетливо посмотрела на меня, заиграла румянцем.

- Да, - выдавил я из себя, ощутив пустынную сухоту в горле.

- А зачем вам? Что-то новое моё имя вам не откроет. Скорее даже уничтожит черту моего загадочного облика. Нет, своего имени я вам никогда не скажу. А взамен и вы не называйте мне свое. Мне совсем не любопытно.

- Зато любопытно мне.

Она промолчала. Тихо улыбнулась, и еще пару минут посидев рядом со мной, встала со скамейки.

- Вы уходите? – испуганно вырвалось у меня.

- Да, мне пора. Было приятно познакомиться, - сказала тихо, заставив меня вслушаться.

- Вы врёте.

Она удивлённо приподняла левую бровь и заострила взгляд:

- То есть? Что именно вы называете враньём?

Я встал со скамейки и посмотрел на неё сверху вниз:

- Вы сказали, что вам было приятно познакомиться, но это неправда. Потому что мы не знакомились. Я до сих пор не знаю вашего имени.

- Ну сколько вам повторять!? Какая разница? Маша я или Ася, что – легче будет? Имя не играет никакой роли. Никакой. Главное – это моя сущность и всё. В мыслях вы можете называть меня как вам угодно. Если найдёте во мне что-то героическое, то назовёте Жанной, вечно прекрасное - Венерой, чистой и непорочной – Катериной, родной – Натальей. На самом деле у каждой женщины на свете много имён. Все сочетают в себе всего помаленьку. Разве девушка по имени Вера не может быть милой людям, как Людмила? А Наталья чужой, как якобы Аксинья? Имя, имя… - произнесла она и зашагала от меня прочь.

Я не стал её догонять. Опять сел на лавку и уставился на свои музейные тапки.

 

III

Ранние звёзды столпотворились за моим окном. Я думал о завтрашней своей встрече с Ней. Сегодня я так удачно столкнулся с ней в магазине, что до сих пор радость во мне не знает границ.

С детства я интересовался рисованием и черчением, до сих пор люблю рисовать. Как оказалось, Она тоже рисует. Именно этот случайный факт разрешил мне сделать то, что я сделаю. Завтра.

 

Вечер был каким-то красным, яблочным, похожим на распалённый огонь свечи; я давно уже стал думать, что Она – это и есть этот вечер, что только из-за неё каждый День к шести часам обретает отдых, что именно ради неё на розоватом небе, похожем на румяна, зажигались седые звёзды, тускло напоминающие о том, что они всё видят, за всем наблюдают…

Я медленно вошёл на веранду её дома и приостановился, вдохнув аромат сушеного укропа, свежо и приятно объявшего каждую вещь, всё, даже входную дверь. Затем я потёр ладони, будто замёрз, ещё раз посмотрел на портрет, который принёс ей, и, наконец, постучался.

Шагов не было слышно, сразу отворилась дверь, и я увидел её.

- Здравствуйте вам, - сказала она первая, - а я увидела вас в окно и почему-то удивилась, хотя прекрасно знала, что вы придёте. Проходите же! Ну, что стоите? – и весело, просто взяла меня за плечо, неуклюже поцеловав в правую щёку, восхитительно привстав на цыпочки.

Я, не знаю почему, не выронил и звука, даже не поприветствовал, а ведь так долго мучался желанием сказать ей хоть что-то.

- Вы, наверное, хотели посмотреть мои картины? Ой, только не думайте, что они шедевриальны и заслуживают восхищения. Они глупы, просты и сделаны на скорую руку, как впрочем, и всё, что у меня есть… - заговорила она и опять встала на цыпочки, достав со шкафа огромную папку с потёртыми картонными углами.

Я всё также стоял неподвижным камнем, а она вдруг замолчала и прикусила губу.

- Я совершенно не знаю, как обращаться с гостями. Пройдемте в зал, - и, взяв меня за рукав, потащила за собой.

Я повиновался ей, как листья повинуются ветру, едва заметно улыбался и думал: «Всё, что могут нарисовать твои руки – вечная прелесть жизни, вечная повесть».

Не помню, как она вручила мне свои рисунки, не помню, какой был в них смысл, но один-единственный портрет затуманил мне глаза, пронзил подсознание, заставил, наконец, заговорить.

- Это портрет старой нищенки? – спросил я как-то непонятно, то ли удивившись, то ли усмехнувшись.

- Да, она сидит на выступе фонтана, с прикрытыми веками, совершенно мокрая от брызг. Её волосы седы и, кажется, что струи воды – это продолжение её белых прядей. В её руках сморщенная жестяная банка, в которой нет ни одной монеты. Вот, посмотри, губы у неё совсем молодые, красные, и если присмотреться, то можно увидеть, что сам фонтан являет собой куст земляники, присутствуют очертания ягод, листьев. А у ног старушки взмахнули крылами два белоснежных голубя, и всё это освещает тёплое солнце, - говорила она, водя указательным пальцем по листу, ни разу не взглянув мне в глаза.

Я смотрел на рисунок, как ученик на карту мира, и внимательно слушал своего «учителя», успевая любоваться красотой рук девушки, очертанием ясности и нежности её губ.

- А что вы мне принесли? – спросила она, вглядевшись в моё лицо.

Вглядевшись! Она, наконец, поняла, что и я не дурён собой.

- Портрет своей матери. Она… бросила меня… но это было очень давно. Это мой любимый портрет. Я старался так, когда рисовал его, как не старался ещё никогда. Если честно, я сам придумал её такой. Как она выглядит на самом деле, я не знаю. Да мне и не хочется знать. Остыло… - я волновался, но не перед Ней, это было что-то другое.

- Да-а, красивая она. Вы потрясающий художник, - ясно и даже с каким-то трепетным уважением сказала она, внимательно рассматривая каждый штрих на портрете.

- И вы удивили меня. Вы умело рисуете, что бы это ни было, вот и пейзаж, и портрет, и просто эпизоды из жизни, - я стал перебирать листы вновь, пытался разглядеть то, что не понял.

- Знаете, получилось, как в поговорке: «рыбак рыбака видит издалека». Столкнулись же два художника! – весело проговорила она, приподнялась с тахты, на которой мы сидели, и подошла к зеркалу, накручивая на указательный палец свой длинный чёрный локон.

- Хм, вы даже на собственных рисунках не пишете своего имени. Предусмотрительно! Но все-таки не- серьёзно. А если у вас их кто-нибудь украдет, подпишется своим?

- Кто-нибудь - это вы? Однако я надеюсь на вашу порядочность, господин незнакомый художник…

- По профессии я не художник, а географ. Но работаю не по специальности.

- Надо же! И кем же вы работаете? – чуть смеясь, спросила она и подошла ко мне.

Я приподнялся и в упор посмотрел в её блестящие глаза, неповторимые, завораживающие, чёрные – чёрные…

- А кем работаете вы?

Она долго молчала, переливчато меняя выражение лица. То становилась серьёзной и даже грустной, то чуть заметно улыбалась, пряча свой взгляд.

- Какой же вы все-таки любопытный, - сказала тихо, даже как-то устало.

- Вы первая задали мне этот вопрос. И-и если не хотите отвечать, не отвечайте. Я не настаиваю. Кажется, я начинаю привыкать к вашей манере таинственности. Хорошо! Я как вы, - я снизил свой голос до равнодушия, этому меня научили на уроках актёрского мастерства, и снова присел на тахту.

Она быстро зашагала в другую комнату и вернулась через несколько минут. Вернулась с подносом конфет.

- Я кондитер. Кстати, благодаря моей разработке, выпустилась совершенно новая модель конфет. Попробуйте! - сказала чуть радостно и поставила поднос на журнальный столик.

Я развернул фантик, откусил кусочек от шоколадного батончика и посмотрел куда-то наверх.

- А знаете, очень неплохо. Я бы даже сказал вкусно. Замечательный вкус! – я широко улыбнулся и откусил ещё.

- Правда, там не написано, что это я. Ну, вы же не подумаете, что я вру?

- О! Конечно нет. Что вы!? – воскликнул я и потянулся за вторым батончиком.

- Может, сначала поужинаем? Конфеты будут на десерт, не беспокойтесь.

Она сделала знак рукой, и я пошёл за ней. За ней, да ещё и на кухню. Я действительно был голоден.

Она толкнула кухонную дверь. А я сразу ощутил приятное тепло и изумительный запах.

- Присаживайтесь, - сказала просто и легко, как только она может. Быстро налила чай, наложила горячее в нарядное блюдце.

Стол уже был накрыт, красиво оформлен её умелыми руками. Кухня была небольшая, но уютная и светлая. Удивительно пахло какими-то неизвестными мне специями, - такой аромат источал приготовленный ею фирменный плов. У меня даже мысли замерли на некоторое время – так прекрасно и непередаваемо он благоухал. Но запах специй немного перебивался чем-то еще. Я спросил, чем это пахнет. Она улыбнулась и достала из духовки аккуратный пирог.

- Ягодное ассорти. Мой дебют. Присаживайтесь же!

- Спасибо, - пробормотал я и сел напротив неё.

- Приятного аппетита, - она весело посмотрела на меня исподлобья и протянула хлеб.

- Спасибо, - сказал я и взял треугольник ржаного хлеба.

- Говорить «спасибо» нужно в конце приёма пищи, а не во время её по двадцать раз. Ешьте! – хитро улыбнулась и наложила салата.

IV

Я пригласил её в театр. На какую-то комедию. Почти весь этот незабываемый вечер держал её руку в своей. Поворачивая голову, наслаждался ароматом её волнистых волос, таких тёплых, волнующих, с неповторимым иссиня-черным оттенком.

Угадать её настроение было сложно. Вначале она участливо обсуждала каждого героя на сцене. Смеясь, говорила, что не могут у шута быть такие длинные ноги. Затем открыто восхищалась игрой девушки – главной героини и всё шептала, что нужно было взять конфет и подарить их ей, вместо цветов. Я отвечал, что это, конечно же, было бы хорошо, но вдруг у неё аллергия на сладкое или ещё что-либо в этом роде. Потом Она мучительно долго молчала, сосредоточенно смотря вглубь сцены, а после вообще стала опускать веки и клониться в сон.

На обратном пути я нёс её мягкую игрушку – синего зайчика, которого она попросила купить ей. Пускал какие-то обрывчатые фразы, на которые Она не желала отвечать. После я и сам погрузился в себя и уронил настроение.

- Вы куда сейчас? – неожиданно спросила она каким-то нежным голосом, почти шёпотом.

- Я провожу тебя и затем пойду домой, - с удовольствием ответил я, почувствовав что-то приятное, от чего даже поднялось настроение. Наверное, потому что она задала мне вопрос с таким вниманием.

- Ты сейчас впервые обратился ко мне на «ты» - сказала Она и остановилась, удивлённо посмотрев на меня.

- Ты тоже.

- Вот, уже второй раз…

- Думаю, уже давно пора сменить такое чуждое нам «вы» на «ты». Ты что-то имеешь против?

- Что значит, чуждое? – терпеливо подождала ответа, - хотя, против я ничего не имею. Валяй!

В исполнении дуэта – молчания, мы добрались до её дома. Она остановилась. Я заметил в ней какое-то колебание. Затем повернулась ко мне своим нежным смуглым лицом и, подойдя поближе, положила хрупкую левую ладонь мне на щеку и медленно погладила, прямо смотря мне в глаза, вглубь моего подсознания. И ни секунды не сомневаясь, поцеловала меня в губы. Я порывисто обнял её и прижал к себе, но она поспешно отошла от меня, улыбнулась вишнёвыми губами и вошла в дом.

V

Больше я её не видел. Почему? Это короткое знакомство с ней, это лёгкое общение вскружило мне голову. А я и не думал, что эта милая девушка может оказаться такой жестокой. Пришёл к ней на следующий день после спектакля часа в четыре дня. Мне открыла какая-то женщина и сказала, что хозяйка уехала надолго, что она её родственница и пока будет жить здесь. Странно, что она вообще не захлопнула дверь перед моим носом, когда я растерянно промычал: А где она?

Кто она? Она – понятье растяжимое и не в пределах одной только девушки. Она. Но она – это действительно Она, ни кто иная, как Она. Мария, Анастасия, Екатерина, София…

 

VI

Зима слепила солнечным великолепием, бросала повсюду небесные улыбки, переливалась настроением свыше. Всё говорило о том, что нужно жить, тем более, когда всё вокруг светится счастьем, горит жизненным огнём, дарит смысл и яркое очертание человеческой жизни. Воздух бодрил своей свежестью, снег густо пел под ногами, немного грустил, что его нетронутость нарушают и скоро совсем истопчут, но радовался, что его красоту ценят. Пусть не все, но один человек точно.

Приближался Новый год. Мишура пестрила красками маскарада, ленты, электрические огоньки наполняли каждый уголок этого небольшого и доброго города, родного города.

Её по-прежнему не было рядом со мной.

VII

Осень. Такая знакомая, неприятная, но заколдовывающая. Яркая, но и бесцветная одновременно.

Я иду по израненному асфальту. Моя походка так же легка и быстра как когда-то в молодости, движения тихие, спокойные.

Резко остановился у иссохшего фонтана. Случайно обратил внимание на какую-то старую женщину, сидящую на его выступе. Что-то пробудилось в голове, что-то шелохнулось. Затрепетало упавшее сердце. Два голубя подпорхнули к её ногам, заскрежетали кончиками лапок.

Женщина посмотрела на меня и перевела взгляд на жестяную банку, которую держала в руках. Тускло улыбнулась.

Я с неописуемым набатом сердца оглядел её всю, расширил глаза. Аккуратность при бедном наряде, утончённость при старом лице. Но… не может быть! Нет, не может. Как же так!?

Но все сомнения исчезли, как только я посмотрел на губы этой нищенки. На эти молодые и до боли знакомые мне губы.… Это была Она.

- Здравствуй, - сказал я сдавленно, - куда же ты пропала? Зачем мучила? Почему? – голос мой надрывался, пальцы слегка затряслись.

Она подняла на меня глаза (чужие, но до боли знакомые) и сказала:

- Прости. Так надо было. Я тоже рано лишилась матери. Но она меня бросила не по своей воле. Умерла… у нас наследственная болезнь. Я не хотела быть с тобой из-за этого. А лет восемь назад – продолжила уже шёпотом, - стало известно, что я была здорова. Глупо так… Мне тогда показалось, это просто был жар, просто горячка… а я испугалась. Думала, у нас ничего не получится. Уехала к отцу в деревню. Там стала почтальоном работать… когда умер отец, стала жить с сестрой. В том же доме, что недалеко от тебя. Почти никогда не выходила из дома… Сижу здесь в свободное время. Мне всё равно где сидеть. А свободное время… его так много, - опустила голову и зарыдала, волнуя свои тонкие плечи, спрятав лицо в большой платок, скатившийся с волос.

- Поплачь, - сказал я и сел рядом с ней, - поплачь, это полезно. Я с тобой. Зато теперь мы точно будем вместе. Ты только подумай… я тебя любил и ждал. Моя мечта сбылась. А ты такая же. Я всегда любил твою смуглость. Всю тебя. Ты украсила мою жизнь смыслом, если бы не ты, меня бы здесь не было. Не было бы, поверь…

- Как тебя зовут? – вдруг спросила она, оторвав чуть раскрасневшееся лицо от платка.

- Аристарх, - улыбнулся я. Как же давно я хотел, чтобы она знала моё имя, чтобы она знала имя того, который так искренно любит её.

- Аристарх… - прошептала она. И мне ничего больше не надо было. Ничего. Лишь бы она произнесла моё имя. Моё имя с таким упоением.

- А я Ева, - сказала тихо, но это так громко отозвалось в моём сердце, подсознании, душе, что в глазах помутилось от счастья.

Нет, знать её имя было намного важнее, чем то, чтобы она знала моё.

Ева…