Батумская кофейня

 

В отпуск мы с женой поехали в Чакви, поселок на берегу Черного моря в пятнадцати километрах от Батуми, на турбазу с проживанием в частном секторе. Частный сектор оказался большой комнатой на втором этаже двухэтажного дома, принадлежащего директору местной школы Нодару. Назвать условия проживания шикарными было трудно. Оказалось, что в эту же комнату вместе с нами вселили еще одну пару. Конечно, можно было протестовать и требовать что-нибудь получше, но я и моя жена тогда были молоды и неприхотливы, поэтому мы не стали дергаться. Хозяева разделили комнату на две половины простыней и пожелали всем нам хорошего отдыха. К счастью, оказалось, что представление об отдыхе у нас и у наших соседей по комнате (он был таксист, а она диспетчер в том же таксопарке) было абсолютно разным. Они по ночам обычно где-то ошивались по злачным местам, а днем отсыпались, а мы, бедные инженеры, как раз наоборот, вели классический образ жизни - ночью спали, днем гуляли, но большую часть времени проводили, конечно, на столь желанном для нас – ленинградцев, берегу моря. Как выяснилось, к сожалению, уже здесь, поселок Чакви считался самым дождливым местом в Советском Союзе, и поэтому море, увы, нас баловало не часто.

 

Однажды, пасмурным днем, мы решили поехать в Батуми. Хотелось погулять по городу, поесть чего-нибудь вкусненького, но, кроме этого, у нас имелась еще одна цель. Перед отпуском мы запоем читали Паустовского и были очарованы его ''Броском на юг''. Вот мы и решили найти в Батуми настоящую кофейню, как у Паустовского. Искали долго и, наконец, где-то в районе порта увидели толпу людей, в основном стариков, чего-то явно ожидающих. Через пару минут в доме поблизости, на котором, кстати, не было никакой вывески, открылась дверь, и мы сразу поняли, что нашли то, что искали. Это была кофейня. Обычное помещение столовского типа, не очень чистое, со столиками, за которые старики стали степенно рассаживаться, причем было видно, что на эти места за определенными столиками они садятся каждый день и, возможно, много лет подряд. Обслуживала все это довольно большое собрание мужчин одна маленькая женщина в нечистом фартуке. Ее звали Соня. Она ни у кого ничего не спрашивала. Она все знала сама. Кто пьет кофе с сахаром, кто без. Кто запивает холодной водой, кто нет. После того, как мужчины выпивали свой кофе, они подзывали Соню, и она гадала на кофейной гуще. Мы с женой тоже сели за столик, и Соня принесла нам кофе, чудесный, настоящий, «паустовский», крепкий кофе. Мы были в восторге и порадовались, что не пожалели времени на поиски кофейни.

 

Через некоторое время к нашему столику подошли три восточных старика и попросили разрешения сесть на свободные места. Я, разумеется, согласился. Старики были очень колоритные. Двое из них были в тюрбанах на головах, а третий без тюрбана, но зато с одним завязанным глазом. В ожидании своего кофе они оживленно о чем-то говорили, поглядывая на нас. Наконец, одноглазый спросил меня: ''Ты грузин?''. ''Нет'', - ответил я. ''Я еврей''. После моего ответа старики стали бурно обсуждать сообщенную им информацию. После долгой паузы, возникшей в конце обсуждения, одноглазый спросил меня: ''Скажи. А правда ли, что эврэи добавляют в мацу кровь христианских младэнцев?'' Я чуть со стула не упал. ''Дедушка!'', - говорю я ему - ''ведь это же дело Бейлиса, начало века. Вы откуда свалились с такими глупостями?'' Увидев, что я завожусь, одноглазый поясняет мне, что это, де, не он, а друзья в тюрбанах спрашивают. Пришлось мне подробно рассказывать этим старым пиратам про дело Бейлиса, про Короленко, про оправдательный вердикт. Одноглазый переводил мои слова своим корешам. Когда я закончил свою пламенную речь, воцарилось молчание, после которого одноглазый спросил меня: ''А как ты думаешь, кто лучше, армяне или грузины?'' Тоже чудесный вопросик. Вдруг в разговор включилась моя жена и заявила, что все люди хорошие и добрые, а национальность не играет никакой роли. Это неожиданное выступление уж вовсе никого ни в чем не убедило, что было очень заметно. Тут я обратил внимание, что за соседним столиком какой-то смешной старик в кепке делает мне знаки, значение которых я понял только потом. К этому моменту мы уже допили свой кофе, а наша пресс-конференция начала нам надоедать. Поэтому мы встали, сказали пиратам "до свидания" и пошли на батумский рынок.

 

Батумский рынок! Это сказка наяву. Горы роскошных помидоров. Особенно хороши огромные, даже не красные, а лиловые, сорта «Бычье сердце». А виноград! Тут и черная, терпкая на вкус «Изабелла», и медовые «Дамские пальчики», и гроздья крупного винограда с сиреневым отливом, привезенного сюда из Азербайджана. А ряды кавказских сладостей! А зелень! Целые ряды трав с неизвестными нам названиями и запахи, запахи, от которых пьянеешь.

 

Там, на рынке, я неожиданно для себя увидел того старика в кепке с соседнего столика в кофейне, который подавал мне знаки. Он был уборщиком на рынке. Дед сразу меня узнал и сердито сказал: ''Зачем ты с ними говорил? Я же тебе показывал! Это же хулиганье. Мусульманы.''

Не дожидаясь моего ответа, старик повернулся и куда-то ушел. А мы накупили кучу вкуснейших помидоров, винограда, и, конечно, теплых хачапури и, переполненные впечатлениями этого немного сумашедшего дня, поехали домой, в Чакви.

 

Груши

 

Хозяин дома, в котором мы жили, Нодар был директором местной школы, что делало его уважаемым человеком, но жил он не за счет работы, а за счет большого сада мандаринов и груш. Этот сад, по его же словам, давал ему в год 10-12 тыс.руб., что по тем временам было гигантской суммой. У моих тестя и тещи в те времена тоже был садовый участок, аж шесть соток, на котором мы всей семьей непрерывно вкалывали с весны до осени. Поэтому я с чуством сострадания задал Нодару вопрос, как же он управляется с таким садом, на что получил ответ, многое объяснивший мне в отношении местных граждан к туристам. Он сказал, что нет в этом для него никаких проблем, позвал туристов, дал им пару бутылок чачи и они все сделают. Очень меня это покоробило, однако, когда через несколько дней Нодар предложил мне и таксисту Володе обтрясти его груши, которые он сдавал на компотную фабрику, за что нам был обещан настоящий грузинский стол, ни я, ни он не смогли отказаться. Настоящий грузинский стол – это, наверно, здорово.

 

Трясти груши было не тяжело, но больно, потому что они были твердые, как камень и попадали, как мне казалось, исключительно по голове. Провозились мы с Володей целый день, зато вечером мы с женами сели вместе с Нодаром и его женой за накрытый на воздухе стол. На нем были лобио из темной фасоли и чахохбили и сказочные батумские помидоры, конечно гора зелени и вино и чача. И начался пир! Все было очень острое на наш российский вкус, однако Нодар научил меня, что, если после перца, зажигающего во рту огонь, вгрызсться в холодную мякоть помидора, огонь сразу стихает. Володя пил чачу, я - великолепное красное сухое вино, от которого, как я думал, не пьянеют. Я оказался не прав, поэтому хорошо помню только первую половину застолья. Помню, что, желая сделать комплимент хозяевам, начал с восторгом говорить о модном в те времена грузинском вокальном ансамбле «Орэро», но, к своему удивлению, услышал от Нодара слова неодобрения: ''Мужчины поют со сцены за деньги?! Это не мужчины!''. Вот так думают об этом здесь. Как мы разошлись, если честно, не помню. Проснулся я с хорошим настроением, но на полу, около своей кровати. Оказывается я во сне упал с кровати на пол, но не проснулся! И Нодар прибегал к нам на грохот - он подумал, что мы с женой подрались. Вот что такое сухое вино, когда его много, и за столом хорошие люди.