Я родилась мутантом. Имела слишком большой лоб и глаза - относительно скромной очень даже площади лица, поэтому носу и рту там практически не было места. До двух лет я такой оставалась, потом немного нижняя часть лица "отросла" - но нос все равно остался чуточку кривым.

 

И это только одна из аномалий.

 

Большая часть ненормальности моего организма приходится на мозг, который, начнем с того, что не имеет турецкого седла. Это то место, где находится гипофиз. Гипофиз есть – но без седла.

 

Когда в свое время врачи сказали об этом моей маме, я стояла рядом и не поняла, почему мама плачет – ведь лошадь без седла намного симпатичней, чем с упряжью. Кстати, как раз тогда я слово "мутант" впервые и услышала: «мутант ты мой» сказала мама, прижимая меня к груди, «за что же Бог наказал-то нас». В общем, три слова я познала в тот день – мутант, Бог и гипофиз.

 

- Где мозг – там и психика. – мрачно произнесла бабушка, когда мы вернулись из больницы. – Теперь понятно, откуда все эти ее коробки. Другие дети, с сёдлами, в дом тащат, а наша, понятное дело, наоборот. Надо убрать все к чертовой матери в чулан. Нафига я спрашивается корячусь из Германии вечно.

 

Бабушка была биологом и ездила в Германию на конференции, откуда привозила маме модные платья, а мне - красивые немецкие игрушки. Коробки, про которые она говорила – это была еще одна моя аномалия. Игровая. Я любила играть в спонсора.

Года три или четыре мне было, когда игру эту придумала. Теперь я понимаю, что будь у меня гипофиз в седле, я бы никогда не стала заниматься такими глупостями, но чего ждать от мутанта?

А так игра заключалась в том, что затащив под кровать побольше игрушек, я набивала ими коробку из-под обуви и, будучи ребенком «свобоногуляющим», так как у нас был тихий двор, и меня из окна всегда видели – выскальзывала на улицу, где принималась раздавать игрушки детворе. Детвора при этом играла со мной очень усердно, а некоторые - по нескольку раз. Потом меня замечала мама, выбегала во двор, затаскивала домой, отчитывала, объясняя, что игрушки дорогие, а у детишек и свои есть. Я кивала с серьезным видом, а сама шла в свою комнату набивать очередную коробку.

 

Еще одна аномалия была игровая-съдобная. Называлась «сосульки». Будучи ребенком худым и с плохим аппетитом, сосульки, как ни странно, я могла есть в любом количестве и с удовольствием. Как только зимой мы в детском саду выходили гулять, я тут же набрасывалась на сосульки и начинала пожирать их, что не скрылось от пытливых глаз воспитателей, которые рассказали об этом моему папе.

Папа прочел мне лекцию, из которой я ничего не поняла, но узнала новое слово «микробы» - что-то запредельно страшное и отчего умирают. Сделав вывод, что от микробов умирают обычные люди, а мутанты наоборот, на следующий день я съела все сосульки, висевшие на сарае возле нашего корпуса.

Вечером, когда бабушка приволокла меня из садика, папа посмотрел пронзительно в мои глаза и тихо спросил:

- Опять?

Я кивнула и уронила голову на грудь.

 

Папа взял трехлитровую банку, и мы с ним пошли туда, где я совершила преступление против микробов. Там он отломил одну из сосулек, положил в банку, а дома поставил банку на батарею. Когда сосулька растаяла, она уступила место грязной жиже. Ах вот вы какие, микробы – подумала я и ни чуточки не испугалась, поэтому до окончания садика, каждый зимний вечер я, папа и трехлитровая банка ходили в садик за сосулькой. Это превратилось в семейный ритуал.

 

Весной и осенью, когда сосулек не было, мой организм проявлял другие аномалии. Например, однажды у меня нашли аденоиды.

- Мда… - сказал седой профессор. – Странный случай – таких аденоидов я еще не видел.

- Каких?.. – испуганно спросила мама, вытаскивая меня за колготку из-под профессорского стола.

- Аномальных. – ответил профессор. – Понимаете, у вашей дочки буквально вся голова забита этими полипами.

- Так значит гипофиз теперь в седле? – пропищала пятилетняя я.

Профессор посмотрел на меня поверх очков, после чего достал инструменты, а я снова скрылась под столом.

- Не бойся. – заглянул ко мне профессор. – Это быстро, поэтому не больно. А потом мама тебе пломбир купит – вместо анестезии.

Так я узнала новое слово «анестезия» - но из-под стола не вылезла, а ответила:

- Вы тут отсекайте. Я при свете не хочу.

Мама снова схватилась за мою колготку, а я – за ножку стола. Нет, вы только правильно поймите - я совершенно не боялась профессора, просто как всякий нормальный мутант в тот момент стала одержима мыслью о таинстве отсечения, и не хотела выходить в свет.

Когда все же таинство свершилось, и я, полуживая, сидела на парковой скамейке, пытаясь есть невкусный по моему мнению пломбир, я сказала маме:

- А что еще отсекают мутантам?

Мама закатила глаза и отвела меня к детскому психиатру.

 

Психиатр долго смотрел на меня, потом спросил у мамы:

- Она говорит хорошо?

- Ну как… - замялась мама.

- Слова все произносит? Речь понятная? – он обратился ко мне. – Оленька, расскажи немного о себе.

- У моего гипофиза нет седла. – ответила я. – А еще я питаюсь микробами и прошла обряд отсечения полипов головы.

- Понятно. – нахмурился психиатр и снова спросил у мамы. – И давно Оленька так фантазирует?

- Как начала говорить… - вздохнула мама и добавила, - с годика.

- Она разговаривает с годика? – округлил глаза психиатр. – И фантазирует - тоже?

- Не удивляйтесь. – ответила я. – Для мутанта это нормально. Когда я была спонсором…

Дальше мне не дали договорить. Психиатр сказал, что ему надо подумать над моим случаем, выписал маме успокоительное, и мы ушли.

 

Очередную мою аномалию обнаружили в Школе Спортивных Резервов, куда меня решил отдать папа.

- Ты должна укрепить свой дух через познание своего тела! – объяснил папа причину такого своего решения.

Я ничего не поняла из его слов, но выглядели они так аномально, что я встала на цыпочки и шепнула:

- Папа, а ты на полипы головы проверялся?

Папа с грустной улыбкой взял меня за руку, и мы пошли в медкомиссию, где у меня обнаружили врожденный порок сердца.

 

- У вашей дочки нет сердечного клапана. – сообщил кардиолог. – Неужели вы не знали?

Папа нахмурился.

- А клапан похож на седло? – поинтересовалась я у кардиолога. – А то одного седла у меня уже нет. По-моему, два – это многовато.

- Чем опасен порок? – спросил в свою очередь папа.

- Ну. Это надо проверяться… - вздохнул кардиолог. – Масштаб патологии, и так далее. Но пока еще рано…

- А когда будет пора? – я вплотную подошла к врачу. – Мутанты вообще долго живут? Вы учтите – у меня кроме клапана и седла еще отсутствуют аномальные полипы полголовы, и зимой я съедаю все микробы на территории.

- Пока все физические нагрузки стоит отменить. – сказал врач папе. – И никакого спорта. Через год сходите к участковому кардиологу.

 

Так я сделала вывод, что нормальные мутанты укрепляют свой дух не через познание тела, а другими, более доступными, аномальными способами, поэтому на следующий день увела пятнадцать детей нашего двора в лес искать гномика – акробата.

Что это был за гномик, и жил ли он в том лесу, я точно не знала, но предполагала, что он вполне там может быть, поэтому не видела оснований, чтобы его не искать. К тому же, мои красочные рассказы об акробатах очень вдохновили детей нашего двора.

Но после тщетных поисков мы сильно заблудились, замерзли, проголодались, и нашла нас милиция темной ночью. После этой истории родители запретили детям со мной общаться.

 

В пять лет бабушка научила меня читать. И я, решив, что знаю слишком мало слов, которые положено знать мутанту, за неделю прочла Большую Советскую Энциклопедию. Я старательно запоминала все самые сложные слова, которые там находила, и скоро стала разговаривать примерно так:

- А вы не изречете мне, уважаемые господа, невдолге мы под занавес будем харчеваться? И второе блюдо - дичь или иные умильности?

Или:

- Не правда ли, мон шер, нынче мокропогодица не вливает в члены оптимизма.

В результате со мной перестали общаться все дети нашего двора, - даже те, которые не ходили в лес за гномиком-акробатом.

 

В Энциклопедии было несколько статей про мутантов. Там ничего не говорилось о седлах и клапанах, но в одной я вычитала, что в Африке живут мутанты, которые способны перелетать с дерева на дерево. Погрустив, что живу не в Африке, я решила все же проверить себя на летучесть. Когда все домашние ушли на работу, я разделась, намазалась папиной ваксой, чтобы походить на негра с картинки в Энциклопедии, на шею нацепила красные мамины бусы, распахнула окно, встала на подоконник и с криком «ку-ка-ре-ку», сиганула с нашего третьего этажа.

Приземлившись на декоративный дерн, которым был украшен газон под окнами, я разревелась оттого, что не могу летать и попыталась подняться, но перед глазами все поплыло.

«Вот что значит отсеченное седло» - подумала я и потеряла сознание, после чего очнулась в больничной палате.

 

Возле кровати стояли родители и бородатый хирург.

- Ну что, героиня, больше летать не будем? – спросил у меня он.

- Нет. – вздохнула я. – Летают только африканские мутанты.

- Ну и правильно! – согласился хирург. – Вот тебе за это от меня!

И он вручил мне маленький блестящий ножик.

- Что это? – спросила я, разглядывая презент.

- Скальпель, которым я делал тебе операцию!

- Операцию? – я вопросительно посмотрела на родителей.

Папа грустно вздыхал. Мама вытирала носовым платком глаза.

- Тебе удалили селезенку, которая благополучно порвалась в результате твоего полета. – объяснил мне хирург.

- Новый обряд отсечения? – оживилась я, быстро перелистывая в голове страницы Энциклопедии. – Теперь у меня нет самого крупного лимфоидного органа, имеющего овальную уплощенную форму?

- Теперь - нет. – развел руками хирург, а родителям сказал. – Какая умная девочка у вас… и пройдемте со мной, надо поговорить о переливании крови.

 

Они ушли, а я лежала, счастливая, смотрела на скальпель и думала, что у меня впереди еще столько времени, а внутри меня еще столько лишнего, а вокруг меня – еще столько неизведанного.

 

Да, чуть не забыла сказать– во сне-то я все-таки летаю...)