Витек

Площадка Для гаража нашлась рядом с колонией. Гараж

получился небольшим два десятка лесоводов всего-навсего. Все одной марки — ЗИС-5, знаменитые в годы воины «Захары». Привезли их сюда не новыми, не с завода, а из каких-то других колоний, уже хорошо потрепанными. Привезли и поставили на площадке. Площадку, как полагается, обнесли колючей проволокой, по углам вышки поставили. К воротам притащили какой-то вагончик. Привели семь подконвойных автослесарей, два десятка расконвоированных шоферов и одного механика, в роли начальника гаража.

Никаких тебе строек, никаких больших затрат, а автохозяйство для перевозки хлыстов из леса имеется. Дешево и сердито. Летом территорию гаража засыпали гравием, он не позволял «Захарам» много буксовать при въезде и выезде.

Летом не было больших проблем и с заводкой моторов. Так что шоферня в эту пору не маялась. Но Кольский полуостров, как говорили зеки, - чудесная планета * лишь десять месяцев зима, а остальное все лето, лето и лето... Хотя и про Колыму говорили то де самое.

Зимой же, когда морозы доходили до сорока, а то и более, быстро завести «Захара» удавалось не всякому шоферу. Сам по себе процесс заводки был тягостным. Под

машиной разводили три костра, чтобы разогреть картер двигателя, коробку переключения передач и задний мост, и пока в этих агрегатах разогревалось масло, шофер спроворивал большой факел и нагревал всасывающий коллектор.

Когда все было достаточно хорошо нагрето, он брал заводную рукоять, прокручивал коленчатый вал, и только после этого приступал к заводке. Если в этой технологической цепочке произошли малейшие отклонения, то работа

превращалась в пытку, иные машины не удавалось завести по несколько часов.

Всем было тяжело, но больше всего страдал от безгаражного хранения машин Витёк Болотин - молодой бесконвойный шоферюга, прибывший на полуостров этапом из Калуги.

Где-то в Калужской области он работал на таком же «Захаре», только возил не лес, а зерно на элеватор. Спер полмешка овса для домашних куриц, и получил от советской власти по всей щедрости семь лет лагерей. Однажды мне довелось ехать с ним с делянки до поселка. У меня бензонасос сломался, надо было привезти новый. Сидит Витек в кабине, как влитой в шоферское сиденье, глаза впились в дорогу, острый, словно у Буратино, нос задран слегка, и такое впечатление, что его нет в кабине, он весь — само внимание к дороге. И вдруг.

— Леш, — говорит он мне, — как мыслишь, эту гору возьмет «Захар» на четвертой?

— Вряд ли, — после некоторого раздумья, ответил я.

— А я говорю, возьмет! — азартно сказал он. — Ты моего «Захара» плохо знаешь!

И он стал торопливо подкачивать ногой акселератор, чтобы посильней разогнать машину. Груженый ЗИС нехотя набирал скорость.

– «Захар», – сказал Болотин, – вытянешь на четвертой бутылка с меня!»

С этими словами он прижал педаль акселератора к попику, и сам чуть привстал с сиденья. Гора была не очень крутая и не очень высокая. И сам бог знает, чего ради понадобилось Болотину взбираться на нее именно на четвертой передаче.

Но — вот, понадобилось. Лесовозная дорога представляла собой ребристое шито — этакую огромную стиральную доску. Машину на ней трясло, как в лихорадке, подбрасывало на мелких ухабах. Но Витек не обращал на это никакого внимания.

— Ты же рессоры побьешь! — говорил я ему.

— Новые поставлю, — вставлял свои резон Виток и продолжал жать на педаль.

У подножья горы мотор ревел во всю мощь. Но, чем выше поднималась машина, тем больше падали обороты, и у самой вершины стало казаться, что «Захар» вот-вот заглохнет.

Витёк ерзал на сидении, лицо его выражало крайнее напряжение... но все-таки «Захар» выполз на гору на четвертой скорости и — Витёк ликовал.

— Ай да Захарушка! Ай да молоток! Кувалдой будешь! — подпрыгивал он на сиденье.

Сразу же за горой открывался поселок Мурмаши. Болотин направил машину к поселку.

— Ты куда? — забеспокоился я, видя, что он отклоняется от маршрута.

— В магазин за бутылкой.

— Сихнулся что ли? Поймают — законвоируют!

— Хрен с имя, нехай имают.

Он подъехал к магазину, остановил машину и убежал. Вскоре вернулся, поднялся на бампер, открыл пробку радиатора, вытащил из штанины бутылку водки, откупорил ее зубами и вылил содержимое в радиатор.

— Ну и дурак же ты! — сказал я, когда он снова поехал.

— Леша, — тихим голосом ответил он, — еще одно слово и — пойдешь пешком. Кто из нас дурак — того ни я, ни ты не знаем. Вот, сиди и молчи, курва.

Я покорно исполнил распоряжение.

Витёк был худой, как селедка, выше среднего роста, русоволосый, стриженый, как

все зеки, под машинку. Он работал под этакого бригадного баламута. Толстогубый рот его почти никогда не закрывался. Он пел самые похабные лагерные песни, сыпал анекдотами и всякими пошлыми историями. Часто это было смешно, и зеки смеялись. При этом лицо самого Болотина оставалось абсолютно безучастным, а глаза выражали неизбывную печаль.

Витька Болотин не понимал, почему судьба обошлась с ним так круто. Ну, все сидят - это понятно, а с ним-то, почему такое произошло? Кто заинтересован в том, чтобы он на долгие семь лет был оторван от отца с матерью и жил зимой в шоферской палатке посреди тундры, в сорока километрах от крупного портового города Мурманска? За какие такие смертные грехи выпала ему такая жуткая участь ежедневно заводить проклятого «Захара», предварительно сбросив с него огромное количество снега?

И он громко орал: «Письмецо от внука получил Федот Внук его, как сука, в лагере живет. Пишет внук блудящий: «Здравствуй, дед Федот! Что же ты не пишешь е.кл.мн* Что же ты посылку, дедушка не шлешь?..»

Все рыгочут, а в темносиних глазах Болотина - смертная тоска. Глаза не источают слез, но они плачут, маленькие Витькины глазки. Утрами он приходил в гараж, как на пытку. Откопав лесовоз от снега, разводил костры, затем садился на квадратное крыло машины и начинал «задушевную беседу»

– «Захарушка», ты сегодня не будешь меня мучить? У меня и без тебя хватает горя. Заведись с трех-четырех оборотов. Ты же у меня хороший? Правда, «Захарушка»*

Иногда «Захар», словно прислушивался к голосу своего водилы. И тогда Витёк цвел ромашкой на лугу. Лицо его так и источало аромат благополучия. Вот только глаза по-прежнему оставались печальными. В такие дни он даже говорил и пел меньше: душа отдыхала. Но надо было видеть, что с ним творилось, когда машина начинала капризничать с самого утра ! Перед тем, как взяться за заводную рукоять, он клал свою мохнатую шапку на крыло. Потом вставлял рукоять в храповик, и начинал остервенело вращать коленчатый вал мотора. Но мотор не заводился.

– Дай вспышку, «Захарушка», клянчил Витёк. — Очень тебя прошу!

Но мотор никак не реагировал на просьбу. А Болотин все крутил и крутил. Изнеможенный - он садился на снег перед радиатором, с головой, склонившейся над грудью, и от головы шел пар. Он вставал снова, и опять остервенело крутил свою рукоять. Но по-прежнему мотор не заводился. И тогда Витёк переходил от уговоров к оскорблениям:

- Сука ты, «Заxap»! Такая сука, каких во всей Калуге не сыскать. Ну, скажи, чего ты хочешь от меня, падла железная? Что - тебе моей крови надо, да?

Он умолкал, садился на подножку, и некоторое время сидел недвижно и молча. Уже завелись почти все машины, многие выехали на делянки, и только теперь этот спектакль обретает зрителей. Из вагончика за Болотиным начинают наблюдать автослесари и механик - дядя Володя Воронин Они видят, как Витёк крутит и крутит свою шарманку, пока вконец не выбьется из сил. И тогда он выхватывает из

храповика рукоять и начинает ею бить по крыльям, приговаривая:

— Вот тебе, паскуда долбанная! на, на!

Все ходовые машины ушли на линию. И только Витёк мучается со своим «Захаром». Он растерян, он в полном смятении. Ему бы сесть, спокойно обдумать ситуацию, как

это рекомендуется заблудившимся в лесу. И тогда бы он, конечно, нашел причину и завел бы двигатель. Но он уже плохо контролирует себя и мало что соображает. Он полностью бессилен перед проблемой и это бессилие определяет его поведение.

Вот он разбегается и бьется лбом в радиатор. Медные пластинки радиатора рассекают кожу и - на лбу выступают капли крови. Витька, обессиленный и глубоко несчастный, направляется к вагончику. Но ему навстречу уже идет Воронин с двумя слесарями.

— Пошли, горе луковое! — обращается механик к Болотину. и тут же говорит слесарям: — Прожгите свечи.

Общими усилиями «Захар» заведен. Болотин сидит за рулем и держит в зубах путевой лист, ходку он уже потерял, и — норму перевыполнить не удастся. А это для него очень много значит: он ведь из кожи вон лезет, чтобы зачетов побольше накопить, и как можно скорее выбраться отсюда, ибо хорошая страна — тундра Кольского полуострова, но пусть в ней живут саами. Не потому, что они плохие люди и лучшей доли не заслуживают, а потому, что у них Калуги нет.