…На столе заливался трелями телефон.

Профессор филологии Дагур эш-Кефад, возглавляющий кафедру знаменитого Азминского университета, специалист по древне-харадским языкам, ворвался в кабинет, нетерпеливо схватил трубку.

- Да!

- Алло! Это университет? – послышалось, как из бочки.

- Да!

Хрипы, бульканье.

- Черт, да что ж такое… – глухо донеслось по ту сторону провода.

- Я слушаю! Говорите!!! – заорал Кефад в трубку, а в груди радостно ёкнуло: «Неужели? О боги, неужели случилось?»

- Профессор Кефад! Это вы?!

- Да, да!!!

- Эбени Кефад! Это доктор Файзак!!! Я прямо с раскопок! Здесь очень плохо работают все приборы, и мобильный то и дело отключается! Вы меня слышите?

- Слышу, но очень плохо!!! Здравствуйте, эбени Файзак! Ну что, что?!

- Есть! Нашел! Сегодня вечером текст будет у вас!

- О боги… - профессор схватился за сердце.

- Что?! Я не слышу!

- Я жду!

- Что?!!

- Я!!! Жду!!!

- Алло! Алло!

На том конце провода послышалось ругательство, затем ровные гудки.

- О боги… О великая Праматерь Назамат, он нашел! Золотой человек, честное слово,– ликуя, шептал профессор эш-Кефад, опуская трубку. – Клянусь древнеханаттским вспомогательным глаголом, я включу его имя в диссертацию. Я их всех теперь завалю, если это то самое! О боги, сделайте так, чтобы это было оно! – молитвенно сложил руки профессор.

И тут телефон снова взорвался трелью.

- Да!!! – заорал Дагур эш-Кефад в трубку.

- Дагур, что ты так кричишь? Это я, - послышался голос жены.

- А-а… Привет, дорогая. - Кефад не смог скрыть разочарования в голосе.

- Дагур, ты обещал сегодня прийти пораньше. Я уже все приготовила…

- Нет! Сегодня я приду поздно, очень поздно. Ты меня не жди, – отрывисто проговорил в трубку Кефад, лихорадочно роясь между тем в кипе бумаг на столе.

- Как – не жди? – упавшим голосом спросила трубка. – Ведь у нас сегодня…

- Аша, не могу сейчас разговаривать, я очень занят! Извини, всё расскажу потом. Целую. – Кефад нетерпеливо бросил трубку и зарылся в бумаги. «Да где же это? Вот дурья башка, вечно все теряю… А! Вот оно».

Статья называлась «Плач длиною в шесть эпох – правда или дутая сенсация?» В ней кратко и намеренно сухо сообщалось, что среди жителей деревушки Хасад, расположенной недалеко от руин древнего города Азмина, упорно ходят слухи о некоем «дивном» надгробии, будто бы виденном то одним, то другим очевидцем в разных уголках пустыни.

Слово «дивное», разумеется, было взято в кавычки.

Каждый, кто якобы видел надгробие, описывал его по-разному, но весьма эмоционально. Автор статьи (к слову, ярый противник Эш-Кефада и вечный его оппонент на всех научных конференциях), с особенным ядом передавал рассказ местного старожила, 102-хлетнего неграмотного старика. Мол, тот, еще будучи подростком, случайно наткнулся в пустыне на странную каменную плиту. Плита была гладкой, «как черная вода» и просто лежала среди песка и камней. Она блестела на солнце так, что больно было глазам. На ней были вырезаны «какие-то закорючки» и от нее «пахло безумием».

Последняя цитата особенно веселила автора статьи. Помилуйте, как можно в наш просвещенный век, начало Седьмой эпохи, верить в подобную чушь?! Но что поражает – и среди образованных людей нашлись такие, кто объявил мифическую плиту древнейшим надгробием с вырезанным на нем первым в истории агани – плачем по умершему! Плиту искали многочисленные энтузиасты, но ничего не нашли, ни на руинах Азмина, ни в окрестностях деревни Хасад. Так откуда же возникла эта бредовая идея? И дальше следовал иронический кивок в сторону уважаемого профессора эш-Кефада, который также попался на удочку дешевой мистификации. Завершалась статья сокрушенным вздохом автора: вот, мол, как легковерие иных ученых дает пищу для нездоровых сенсаций!

Кефад ненавидел эту статью. Особенно потому что, по сути, его оппонент был прав. Никакого черного надгробия действительно не нашли. А он так надеялся! Он вложил деньги в две экспедиции, залез в долги, идиот…

И вдруг – этот телефонный звонок! Собственно говоря, звонивший ему сейчас доктор Файзак вовсе не ставил целью поиски чертовой плиты. Это были самые рядовые археологические раскопки, эш-Кефад уж и не помнил, что они там хотели найти – какая разница! Но перед отъездом доктор Файзак случайно пересекся с ним в баре, где оба были завсегдатаями. И, глядя в умоляющие больные глаза приятеля, Файзак по слабости пообещал:

- Я поищу, Дагур, конечно… Но ты ведь сам понимаешь…

Эш-Кефад молча пожал приятелю руку. И все! И более ничего! И вдруг – этот звонок! А ты, хашхим меня забери! Профессор смял ненавистную статью дрожащей рукой.

«Ну, теперь держитесь, вы все, кто насмехался надо мной так долго! Задавлю, мокрого места не оставлю. Только бы это было оно, то самое, только бы… А-а-а!»

Оставалось только шагать из угла в угол, нервно курить и пить подкисленную воду.

 

Уже вечерело, когда в институт привезли нечто страшно тяжелое, обернутое в холстину. Шесть человек с трудом доволокли нечто до кабинета эш-Кефада на втором этаже. Маленький тощий доктор Файзак то забегал вперед, то пытался поддерживать края плиты, умолял быть осторожнее, в общем, мешал, как мог. Наконец, плиту с облегчением опустили на пол.

Сияющий доктор Файзак сжал руки профессора.

- Вот! Вы были правы, эбени Кефад, назло всем были правы!

- О небо… Я не надеялся на саму плиту, дорогой доктор… Вы же обещали мне только снимок, текст, - ошалев от счастья, бормотал Кефад.

- Вы заслужили, чтобы увидеть это первым, Дагур. Вы так долго этого ждали!

- Клянусь, я никогда этого не забуду!

Растроганный Кефад обнял всех носильщиков, отдал им все содержимое своего бумажника, умолял не отказываться и выпить за его здоровье, обещал доктору Файзаку посвятить ему свой научный труд и… наконец остался один на один с вожделенной находкой.

 

…Дрожа от нетерпения, он бережно склонился над базальтовой плитой. Прежде всего бросалось в глаза то, как нанесены строки на камень. Это не был резец или нож, или наконечник стрелы, нет, ни в коем случае. Складывалось странное ощущение, что текст на плите выжжен. Базальт явно был обуглен и оплавился в местах нанесения букв. Но это же абсурд!

«Ладно, - подумал Кефад, - пускай над этим бьются археологи. А мы займемся текстом».

Это нельзя было назвать плачем в привычном для профессора виде. Агани – плачи по умершим, высеченные на надгробных камнях, обязательно включали в себя описание достоинств усопшего, изобиловали повторами, поэтическими сравнениями, и взывали к сочувствию слушателей.

Ничего подобного в древнем тексте не было. Датировать его следовало где-то концом 1-го тысячелетия Второй эпохи, – глубокая древность, когда о маджлизах (поэтах) в Южном Хараде еще и помина не было.

Упиваясь и смакуя каждое слово, постоянно сверяясь со словарями, бегая по залу, мыча и бормоча себе под нос, Дагур эш-Кефад вгрызался в древний текст.

Он был в упоении, вдохновение осеняло его... И к семи часам вечера труд был завершен. Торжествуя, Кефад записал первый (конечно, не окончательный) перевод драгоценного текста:

 

Я проклинаю тот день,

когда ты впервые обняла мои ноги.

И проклинаю этот,

когда я целую твои – а они холодны.

Твои пальцы дрогнули в последний раз в моей руке,

а я был бессилен.

Твое тело изогнулось в последний раз,

а я был бессилен.

Нет у меня слез, нечем мне плакать.

Аюб, поплачь хоть ты вместо меня.

Что осталось мне, кроме войны и пустыни?

Чем заслужу я мою смерть?

Песок засыпал душу,

И она задохнулась под ним.

 

Простые, больные слова. Их написал тот, кто действительно не умел плакать. И его мука стала от этого горше стократ.

- Кто же такой этот Аюб? – бормотал Кефад, - Друг? Раб? Родственник? И кто была она? Ах, черт возьми, это потрясающе!

Кефад заходил взад и вперед по смотровому залу и принялся громко декламировать древние строфы. Дежурный охранник у себя на посту, хмыкая, наблюдал в экране мятущуюся фигурку профессора. Фигурка размахивала руками, заламывала их над головой и выкрикивала что-то на непонятном языке.

«Все. Крыша поехала у почтенного эбени Кефада. Доигрался», - подумал охранник, лениво жуя бутерброд.

«Ночевать он, что ли, тут вздумал? Небось, повздорил с женой, бедолага».

Придя к такому заключению, охранник отвернулся к телевизору.

И зря. Ибо в ту же самую минуту случилась беда.

Стремительно меряя шагами кабинет и декламируя, упоенный эш-Кефад не замечал того, что творилось с базальтовой плитой. А творилось непонятное. Начертанные на базальте неведомым способом строки словно накалялись изнутри. Чем дольше счастливый Кефад выкрикивал в пространство древние слова, тем сильнее наливались они на плите яростным огнем. И в тот самый миг, когда охранник отвернулся к телевизору, черная плита дрогнула. Тысячи трещин покрыли ее, и из трещин вырвался столп пламени. Волна раскаленного воздуха, словно мощный кулак, опрокинула профессора на пол. Загорелись занавеси, со звоном лопались стекла в массивных стенных шкафах…

 

Приближалось время прямой трансляции национальных скачек – вожделенная минута для публики, забившей трибуны и сотен тысяч несчастливцев, не сумевших купить билет и попасть на ипподром. Хвала богам, существовал телевизор, но – опять неудача! Из-за проклятого дежурства охранник не мог посмотреть скачки дома. Ах, как было бы славно развалиться на диване перед экраном в компании старика отца и батареи бутылок, оглашать комнату азартными выкриками, толкать друг дружку локтями и презрительно отмахиваться от замечаний жены – что они понимают, эти женщины! Й-эх! Бесы бы побрали это дежурство!

Оторвавшись от телевизора, охранник крутанулся на стуле, чтобы взять со стола пачку сигарет, и взгляд его случайно упал на экран, в котором был виден кабинет эш-Кефада. Снова поворот к телевизору…

Но тут охранника что-то насторожило. Он вновь вернулся к экранам наблюдения, напрягся… Потом вскочил и с проклятьем бросился вон из комнаты.

На экране была видна фигурка профессора, лежащего без движения на полу. Клубы дыма заволакивали экран, изображение стало нечетким.

Охранник пулей влетел в кабинет и сразу отшатнулся, закрыв лицо согнутым локтем. Черный удушливый дым валил стеной, и где-то в темной глубине его угадывалось разъяренное пламя.

Кашляя и проклиная судьбу, охранник сумел-таки нащупать в дыму тело профессора, вытащил его из кабинета, захлопнул дверь. Прислонив бесчувственного Кефада к стене, вызвал по мобильному пожарных. Дежурный пожарной бригады тоже смотрел скачки по телевизору и не сразу понял, что горит всемирно известный институт, гордость столицы. Охраннику пришлось наорать на дежурного, не стесняясь в выражениях.

И тут дверь в профессорский кабинет с треском распахнулась, и из нее так полыхнуло, что охранник выронил телефон. Молясь и чертыхаясь, он подхватил эш-Кефада подмышки и поволок его вниз по лестнице.

Уже у самого выхода охранника резанул визгливый вопль пожарной сирены, но для него она звучала музыкой. Хрипло дыша, с лицом черным от дыма, он вытащил обмякшего профессора на парадное белокаменное крыльцо института… Оглянулся через плечо на улицу…

О счастье! Недавно пустынная площадь светилась от разноцветных мигалок на красных машинах.

- Сюда! Сюда!

К нему уже бежали люди в комбинезонах и касках. Он повернул голову к зданию института… Ярое пламя бушевало на втором этаже.

- М-м-м… А-а-а-а…

- А? Что? Профессор! Эбени Кефад, вы живы?!

Эш-Кефад глядел на охранника неподвижными остекленевшими глазами.

- Эй, что с вами? Вы меня слышите, эй! – тряс его охранник.

- Что это было?.. - прохрипел Кефад, глядя куда-то сквозь охранника. – О небо… Плита! – Он вдруг рванулся ко входу в институт и упал.

- Скорую! Врача сюда! – заорал охранник.

- Не надо скорую… Я сам…

Профессор встал, пошатываясь. Охранник поддержал его. Мимо них в здание института бежали люди, тянули толстые шланги, слышались резкие команды. Второй этаж пылал.

Внезапно эш-Кефад разразился истерическим смехом. Он смеялся и кричал:

- Кончено! Все кончено! Все погибло, понимаешь ты?! Все!

Потом зарыдал.

И тут в кармане его брюк зазвонил телефон. Охранник робко похлопал Кефада по плечу.

- У вас телефон звонит, эбени.

- Уйди! Отстань от меня!

- Телефон звонит, говорю.

Телефон в кармане надрывался.

- Черт бы все побрал… Что там еще может быть после этого!

Кефад трясущейся рукой вынул из кармана мобильник, поднес к уху.

- Да.

- Профессор эш-Кефад? – раздался незнакомый мужской голос.

- Да.

- Это первая городская больница, реанимация. Ваша жена у нас.

- Что?.. Кто это?..

- Повторяю, ваша жена Ашада эш-Кефад у нас. Только что поступила. Тяжелый сердечный приступ. Необходима операция, но мы не можем начать без разрешения родных. Я вам уже третий раз звоню. Вы можете сейчас приехать?

Профессор беззвучно пошевелил губами. Смысл этих слов, раздавшихся в ухе, как набат, еще не дошел до его сознания.

- Алло! Вы меня слышите? – нетерпеливо проговорил незнакомый голос.

- Д-да…

- Вы можете приехать? Время не ждет!

- Да… Я сейчас приеду.

Рука с мобильником безвольно опустилась. Эш-Кефад умоляюще поглядел на охранника.

- Пожалуйста… Прошу вас… Отвезите меня. Я сейчас сам не доеду. Первая городская… У меня жена в реанимации.

 

…И уже сидя на клеенчатом диване в больничном коридоре, в тягостном ожидании хирурга, оперирующего его жену, Кефад вдруг схватился за голову.

 

«Твои пальцы дрогнули в последний раз в моей руке,

а я был бессилен….

Твое тело изогнулось в последний раз,

а я был бессилен…»

 

- Это мне наказание, это мне наказание, - бормотал он, безумно глядя на белую стену коридора. – Нельзя, нельзя было это трогать, нельзя… О боги! Ты, кто написал это, кто бы ты ни был! Помилуй ее, пожалей! – он сполз с диванчика на пол и страстно протянул руки к темному окну. – Клянусь, я все брошу! Я буду жить только для нее одной! К черту науку, к черту! Ведь у нас же сегодня… О боги…

Да, он вдруг вспомнил! У них с Ашей сегодня десять лет со дня свадьбы, а он!!..

Это было невыносимо. Он застонал и вцепился пальцами в редеющие волосы.

В конце коридора показался человек в зеленом. Он устало стягивал на ходу резиновые перчатки, хирургическая маска болталась у него на правом ухе. Кефаду казалось, что человек приближается медленно, очень медленно, и шаги его звучали гулко, как удары колокола. Он хотел броситься навстречу, но ноги не слушались, стали чужими, ватными.

Хирург взглянул в больные глаза Кефада и устало улыбнулся.

- Все хорошо, не волнуйтесь. Операция прошла успешно.

Кефад упал на клеенчатый диванчик и заплакал.

 

… А через неделю доктор Файзак услышал в телефонной трубке нетерпеливый голос профессора эш-Кефада:

- Это я, доктор! Что? Да, спасибо, жена пошла на поправку. Передает вам огромный привет. Слушайте, я тут подумал… Конечно, плита погибла, ничего не поделаешь… Да, черт возьми, рассыпалась в прах! И заметьте, это не что-нибудь, а базальт. Уму непостижимо… Но ведь у вас должны были остаться снимки. Вы ведь снимали ее, прежде чем привезти в институт? Да? Есть?! Золотой вы мой! Я сейчас же еду к вам!

 

…Что за несчастье – быть женой фанатика!