Что хочет автор. Литературные конкурсы

НАТАША. А ты всё пишешь. Печатаешь на своей грёбаной машинке. Тебе вообще на всех наплевать. В гробу ты всех видел! Что молчишь? Язык проглотил? Ответь же. Достоевский – сидит гордо, как Генрих, хрен знает какой, на троне. Что ты за человек такой, попросишь о чём – и не достучишься до тебя, будто в танке каком торчишь. Не отводи глаза. Что ты за муж, даже жене не уделяешь нужного внимания? Только сидишь и строчишь свои главы одну за другой, талант, девать тебя некуда. В глаза смотри. В глаза, я сказала. Не отворачивайся. Нашёл время разводить писательство, лучше бы тараканов на кухне вывел, чем бумагу марать своей графоманщиной. Тоже мне – писатель. Да кто тебя читать будет в наше время? Кому здесь, на хрен, нужно твоё искусство? Только и делаешь, что пальчиками шмыг по клавишам, а машинка тебе щёлк в ответ, как проститутка, никогда не откажет. Дима, ты с живыми людьми общаешься, плюнь на свою книгу. Дима! Что, не слышишь? Или не хочешь ничего слышать? Ответь же, сволочь. Жена я тебе или подстилка? Хоть бы и подстилка, от тебя и этого не дождёшься. Сволочь. На, получи. Вот тебе твоя книга. Что? Засуетился? Подбирай, подбирай свои листы, писателишка, достоевский недоделанный.

ДИМА. Пошла вон!!!

НАТАША. Что?.. Прости, прости меня, Димочка. Прости меня, миленький. Я не хотела. Ты же знаешь, как я люблю тебя. Но я же всё-таки живой человек. Димочка, ласковый ты мой, молчун ты мой ненаглядный, давай я тебе помогу. Сейчас мы соберём твои страницы. Прости, Димулька, прости, погорячилась.

ДИМА. Я сам.

НАТАША. Не злись, умоляю. Ну, поругай меня. Накричи. Ударь. Только не молчи, терпеть не могу, когда ты молчишь. Ты становишься нехорошим, если не говоришь ни слова. Димочка, прости меня.

ДИМА. Поставь кофе.

НАТАША. Всё что угодно, солнышко. Хочешь, я помогу тебе? Ты будешь диктовать, а я печатать. И тебе легче, и мне, вроде как, поспокойней. Господи, ну почему в этот день всё не так, как у других людей? Ну, почему?

ДИМА. У других людей нет этого дня.

НАТАША. Дима, пойдём спать.

ДИМА. Ты иди, я сейчас, только главу докончу и сразу к тебе.

НАТАША. Ты недолго?

ДИМА. Я быстро… Только докончу…

НАТАША. Я буду ждать, хорошо?

ДИМА. Ступай.

НАТАША уходит. ДИМА садится за стол, печатает. Входит МАМА.

МАМА. Всё пишешь?

ДИМА. Помаленьку.

МАМА. О чём роман?

ДИМА. О людях.

МАМА (закуривает). И то неплохо. О хороших людях?

ДИМА. О самых обычных. Мама, вы опять курите?

МАМА. Беспокоишься о моём сердце?

ДИМА. О своих лёгких.

МАМА. Расскажи, как живут там твои люди?

ДИМА. Воюют.

МАМА. Как обычно. Что ж, видимо таков удел человеческий.

ДИМА. Удел всем один.

МАМА. Так всё же, Дима, о чём роман? О любви, о ненависти, или…

ДИМА. О горе. О тоске по тому, кого уже давно нет.

МАМА. Всё как у всех. Напиши о нас.

Появляется БЕРДЯЕВ.

БЕРДЯЕВ. Ты всё куришь, мама?

МАМА. Сыночка. А я ждала тебя, не спала, всё думала, когда же ты придёшь?

БЕРДЯЕВ. Ты же знаешь, я всегда в одно и тоже время.

МАМА. Знаю, потому и ждала.

БЕРДЯЕВ. Не кури, ма, у тебя же сердце.

МАМА. За тебя оно болит, родненький ты мой.

БЕРДЯЕВ. Всё будет хорошо, вот война кончится…

МАМА. И когда ж она, проклятущая, кончится?

БЕРДЯЕВ. Скоро, мам. Потерпи немножко. И, курить бросай.

МАМА. Брошу, обязательно брошу. Вот только…

БЕРДЯЕВ. Тсс, послушай, какая тишина. Я так соскучился по такой тишине. Я бы всё отдал, чтобы грохот взрывов поменять на шелест листьев. Мне так этого не хватает.

МАМА. Всё будет. Дай, обниму тебя, сынка.

БЕРДЯЕВ. Обожди, ма, ещё наобнимаемся.

БЕРДЯЕВ исчезает.

МАМА. Ладно, Дима, не буду тебе мешать, пойду спать. И на душе, вроде как, полегчало, будто ветерок прохладный обласкал. Пойду прилягу.

ДИМА. Вам виднее.

ДИМА. Утро уже. Зачем ложиться, если вставать скоро?

МАМА. И то верно. А с Наташкой ты полегче, она и так, бедная, изводится, а тут ты ещё… молчишь.

ДИМА. Мама, я сейчас начну кричать, и кому станет легче?

МАМА. Тебе, Дима. Ох, лежит на сердце твоём груз, а ты его как святыню носишь. Выговорится тебе надо.

ДИМА. Не о чем мне говорить.

МАМА. Как знаешь.

Входит НАТАША.

НАТАША. Дима, ты ещё долго?.. Доброе утро, мама.

МАМА. Доброе, Наташенька. Я как тебя вижу, оно у меня всегда доброе.

НАТАША. Мама, вы опять курили?

МАМА. Я немножко. Две затяжки.

НАТАША. Дима, и ты позволил?

МАМА. Не ругай его. Может, кофейку?

НАТАША. Я уже поставила… Только не хочется что-то.

МАМА. Тогда коньячку. Сегодня такой день.

НАТАША. Мама, прекратите. Нет его больше, слышите? – нет! Умер он. Два года, как умер.

МАМА. Прости.

НАТАША. Это вы простите, мама. Дима, открой окно, пожалуйста.

МАМА. Не стоит.

НАТАША. Я помню, какой сегодня день. Бердяев всегда открывал окно.

ДИМА. Осень на улице, простудимся.

НАТАША. А тебя вообще никто не спрашивал. Сказали, открой окно, значит – делай.

ДИМА. Не буду.

НАТАША. Будешь, я сказала.

МАМА. Дети, не ругайтесь, я открою.

НАТАША. Стойте, мама, я хочу, чтобы эта амёба открыл окно. Но если он… (ДИМА подходит к окну, открывает) Простите меня, мама…

МАМА. Ну… Раз уж все проснулись, может, будем готовится к празднику?

ДИМА. Я не против, вы пока на столе пошурудите, а я в поле, цветов насобирать, а то, как же, день рождения и без цветов?

НАТАША. Заткнись, сволочь.

ДИМА. И что я такого сказал? День рождения и без цветов? – Нонсенс. Хотя, у кого как заведено. Да перестаньте вы кипятится, они всё равно скоро завянут. Осень же. Унылая пора, очей очарованье. Что вы такие смурные? В прошлый день рождения ходили, как тени на похоронах, и теперь, смотришь на вас – и плакать хочется. Давайте веселиться. Осень – это самое прекрасное время года. Осень – это когда день становится короче, а ночи прекрасней, и мириады запахов порхают вокруг, чтобы околдовать тебя своим обилием всевозможных оттенков. Осень – это когда природа начинает оголяться, сбросив всё ненужное и, выставив своё тело напоказ. Боже, как я люблю оголённые тела, их запах, их вкус, их цвет, их колдовство – колдовство осени. А птицы! Птицы собирают свои пожитки, в виде оборванных воспоминаний о чудесно проведённом времени в наших негостеприимных горных краях, поворачивают шеи в сторону другой части света, которую, возможно, они увидят впервые и устремляются туда, и не важно, достигнет их стремление цели, или же осень приласкает их своей вечностью. Каково, а? Поэт!!! И почему я не пишу стихов? (НАТАША плачет)

МАМА. Дима, какая же ты сволочь.

ДИМА. Я знаю, спасибо.

МАМА. За что? Что мы тебе такого сделали?

ДИМА. Мама, вы знаете, я тоже любил его. Любил больше всех на свете. Он мне как брат, и больше… гораздо больше… Почему вы меня мучаете этим днём рожденья? За что? Ведь его нет. Понимаете? Он умер, мама. Он погиб два года назад. Эта проклятая война вынула его из нашего общего сердца виртуозней любого хирурга, только вот раны зашить не удосужилась. Так зачем вы лезете в эти раны своими неуклюжими руками? Давайте молчать в этот день, мама, прошу вас. Я тоже прекрасно помню, как Бердяев любил стоять у окна и слушать птиц. Без птиц он себе жизни не представлял. Я всё помню, мама. Давайте молчать. Давайте чтить его память.

МАМА. Он нам не простит этого.

ДИМА. Мама…

МАМА. Я видела его сегодня.

ДИМА. Опять?

МАМА. Я же говорила вам, что в прошлый раз он обещал придти в это же время.

ДИМА. Мама…

НАТАША. Но почему он не приходит ко мне?

МАМА. Он, по-прежнему, любит тебя и… боится потревожить.

НАТАША. Он же знает, как я его…

МАМА. Он передавал тебе привет, просил чмокнуть в щёчку…

НАТАША. Он из-за Димы не приходит?

МАМА. Ну, что ты, глупая, Дима для него, как брат родной. Они с самого детства вместе. Он счастлив, что вы с Димой.

ДИМА. А мне он ничего не передавал?

МАМА. Ты же не веришь во всё это.

ДИМА. Я так спросил, на всякий случай… … … Ничего не передавал?

МАМА. Приказал беречь Наташку. Сказал, обидишь, значит… и его тоже обидишь.

ДИМА. Так и сказал?

МАМА. Слово в слово.

ДИМА. Значит, он так и сказал... Наташка, ты прости. Ну, не хнычь, дурочка моя любимая. Как я люблю тебя. Всегда любил и буду. Просто, понимаешь, этот день – он выбивает меня из равновесия. Он вытрясает из меня всю душу, высасывает всё до последней капли. Не обижайся, милая. Так получается. Я буду стараться не обижать тебя, честное слово, помнишь, как в старом мультике обещал поросёнок: честно-честно. Дай, я тебя поцелую.

НАТАША. А про цветы ты больше не будешь?

ДИМА. Не буду. Ты же знаешь, как я соскучился по цветам. Эта проклятая война отобрала у нас поля, сожрала наших птиц, своровала небо. Оставила только зиму. Меня рвёт на части, когда я вижу этот пепельный купол над головой, сквозь который не может пробиться ни один солнечный лучик. Именно поэтому я прячусь в своих листах, придумывая роман, чтобы не смотреть вверх. Милая моя, я так завидую Бердяеву, он там, наверху, над всем этим ужасом, внутри которого нет места ничему живому. Если бы я знал, какая сволочь сожгла небо, я сам бы перегрыз ему глотку.

НАТАША. Давай не будем о войне. Сегодня не тот день.

ДИМА. Не будем.

НАТАША. Не будем о цветах.

ДИМА. Не будем.

НАТАША. Не будем о птицах.

ДИМА. И о Бердяеве не будем. Не будем. Не будем пачкать своими воспоминаниями единственное живое на этой земле… которого больше нет.

НАТАША. Ой, стойте.

МАМА. Что такое, Наташенька?

НАТАША. Мама, вы слышали?

НАТАША. Нет-нет, почудилось. Да, почудилось… Скорее всего, почудилось. Этого просто не может быть.

МАМА. Что случилось?

НАТАША. Вот, опять.

МАМА. Говори, не томи душу.

НАТАША. Снова… Значит, не почудилось. Не может быть. Вы слышите?

НАТАША. Птицы… Птицы кричат.

ДИМА. Наташка, хватит.

НАТАША. Кричат. Тише, прислушайтесь.

ДИМА. Всё хватит. Ветер это, ветер… в голове, чёрт возьми. Наташка, прошу, не начинай.

НАТАША. Дима, я правду говорю. Мама, прислушайтесь, вдалеке… как будто.

МАМА. Кажется, я что-то слышу.

ДИМА. Всё, хватит! Я закрываю окно.

МАМА. Дима, не сметь.

ДИМА. Да море это, о скалы за окном бьётся.

МАМА. А может и море. Но окно закрывать – не сметь.

ДИМА. С меня хватит. Если что, я наверху.

ДИМА уходит.

МАМА. Наташенька, ты зачем к окну идёшь, холодно ведь, простудишься.

НАТАША. Я просто хочу посмотреть.

МАМА. И что там смотреть? На смоляные волны, бывшего некогда красивым, моря? Да и небо – темнота непроглядная.

НАТАША. Я вдаль хочу посмотреть.

МАМА. Может Дима и прав, нет там никаких птиц, просто волны бьются о скалы.

НАТАША. Я и сама не знаю, но было ощущение, что всё по-настоящему, крики эти, и, будто, я видела птиц вдалеке.

МАМА. Их так давно не стало, что я забыла даже, как выглядят эти создания.

НАТАША. Вот так, когда-нибудь, мы и Бердяева забудем.

МАМА. Его – никогда! Такие, как он, живут в памяти вечно.

НАТАША. Я вот стою тут и думаю, а хорошо было бы раскинуть руки и вниз, со скалы.

МАМА. Что ты такое говоришь? Наташенька, грех ведь великий.

НАТАША. Мама, если б вы знали, как я люблю его.

МАМА. Знаю, милая, знаю. Я так же когда-то любила… А потом появился Бердяев, маленький с жиденькими белобрысыми волосёнками на голове. Он мне заменил весь свет. Жизнью стал. По-настоящему.

НАТАША. Так хочется к нему… Поскорее.

МАМА. Одумайся, у тебя же Дима ещё. Как он без тебя? Пропадёт со своими романами.

НАТАША. Я и Диму люблю. Очень. Но ведь нельзя же так, чтобы в своём сердце носить двоих!?

МАМА. Почему нельзя? Я же люблю вас всех. А Димка, когда появился в этом доме, сиротинушка безродная, он с нами на равных жил. А когда Бердяев тебя привёл, я так радовалась, что он нашёл свою единственную и неповторимую, хотя видела, как Дима ревнует. Можно, получается, любить многих.

НАТАША. У вас сердце матери.

МАМА. Я и есть мать.

НАТАША. Матери всего мира. Спасибо вам, мама.

МАМА. За что же?

НАТАША. За всё. Просто за то, что вы есть.

МАМА. Только ты выкинь из головы эти свои мысли о прыжках в бездну.

НАТАША. Я не знаю. Мне кажется, что все думают об одном: чтобы это быстрее кончилось: и война, и потери, и не оправданные надежды, и любовь, растоптанная танками. Иногда кажется, что из живого, только эти гусеничные твари и остались.

МАМА. Всё хорошо будет, правда, доченька, всё наладится.

НАТАША. Даже Дима держит в столе пистолет. Когда я ложусь спать, а он не приходит, я очень боюсь услышать выстрел. У меня от этого ноги холодеют.

МАМА. Пистолет?

НАТАША. Только вы не говорите, что мы знаем его маленькую тайну. Пока пистолет у него на виду, он его пугает. А если он пропадёт, то Дима может решиться на что угодно. Вы же знаете Диму, его трудно остановить.

Входит ДИМА.

ДИМА. Значит так, кофе готов, идите глотните для бодрости, а я займусь пока приготовлениями ко дню рождения. Не смотрите на меня так, всё в порядке. Так, дамы, быстренько-быстренько, оп-па, марш на кухню.

НАТАША. Ну… мы, пожалуй, не откажемся о чашечки крепкого вкусного бодрящего напитка.

ДИМА. Вот и хорошо. А я тут кое-что приберу.

МАМА. Да, Дима, и окно закрой, холодно, всё-таки – осень.

ДИМА. Вы уверены?

НАТАША. Дима, будь другом, слушай маму.

ДИМА. Ради вас всё что угодно.

НАТАША. Люблю тебя, лапочка.

МАМА и НАТАША уходят, ДИМА подходит к окну, прислушивается,

ДИМА. Птицы будто. Бред. С ума тут с ними сойдёшь.

закрывает окно. Входит МАМА с чашкой кофе.

МАМА. Не знаешь с чего начать?

ДИМА. Уже начал. Окно, вот, закрыл.

МАМА. Есть сигаретка?.. Ладно, доставай, мне известно, что ты покуриваешь изредка.

ДИМА. Мама, у вас сердце.

МАМА. Ты за свои лёгкие переживай.

ДИМА. Нет, не дам.

МАМА. От пару лишних затяжек ничего не будет с моим сердцем.

ДИМА. Но только одну. Последнюю.

МАМА. Уговорил. А ты действительно пишешь про войну?

ДИМА. Про неё, будь она неладна.

МАМА. Как же ты можешь писать про неё, если сам не воевал?

ДИМА. Я её придумываю.

МАМА. А почему бы тебе не придумать про птиц?

ДИМА. Не получается.

МАМА. Страшно писать о хорошем?

ДИМА. Просто я не помню, какие они.

МАМА. Знаешь, мне кажется, в этом война виновата. Все мы чем-то пожертвовали ей. За это война отобрала нашу память, чтобы не так больно было. Иногда, я даже смиряюсь с тем, что забываю, как выглядит мой сын.

ДИМА. Но как же вы его сегодня видели?

МАМА. Он просто пришёл… и ушёл.

ДИМА. Он, правда, спрашивал обо мне?

ДИМА. Я так и думал.

МАМА. Дима, зачем тебе пистолет?

ДИМА. Чтобы не забывать в каком мире мы живём.

МАМА. Выбрось.

ДИМА. Я так и сделаю. Меня утешает одно, что без солнца, мы, как всё живое, тоже сгинем.

МАМА. Может, это и к лучшему!?

ДИМА. А когда появится солнце, мы вернёмся.

МАМА. С каждым днём осознания потери единственного сына, я убеждаюсь, что ты становишься всё ближе, и скоро заменишь его.

ДИМА. Не думаю. Чтобы его заменить, надо быть Бердяевым.

МАМА. Наверное, так.

ДИМА. А где Наташка?

МАМА. Умывается. Сейчас спустится.

ДИМА. Откуда вы знаете про пистолет?

МАМА. Я всё знаю о своих детях.

ДИМА. Но вы не знаете, как умер Бердяев.

МАМА. И как же?

ДИМА. Давайте накрывать стол. У нас сегодня, как-никак, день рождения.

Входит НАТАША.

НАТАША. Я думала у вас всё готово, а вы даже стол не передвинули. Я тут коньячку принесла и закуски кое-какой.

ДИМА. Пять секунд и стол будет в полной боевой готовности. Значит так, машинку я в угол поставлю, не вздумайте наступить, а то – очень обижусь.

МАМА. Я пока зажгу свечу. Вернее то, что от неё осталось. Надо что-то придумать, иначе следующий день рождения будет без свечи.

ДИМА. Если этот день будет.

НАТАША. Дима!!!

ДИМА. Прости, вырвалось.

МАМА. За стол, дети. Перед трапезой помолимся.

НАТАША. Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да будет воля твоя…

МАМА. Да придет царствие твое, как на небе, так и на земле…

ДИМА. Пусть будет трава, пусть будут птицы, пусть будет небо, пусть будет Бердяев…

Стук в дверь.

МАМА. Дима, я тебя когда-нибудь убью. Господи, как сердце расшалилось. Закурить бы… Да откройте же, наконец!

НАТАША. Дима, сходи, открой.

ДИМА. Почему я?

НАТАША. Потому что.

ДИМА. Я не пойду.

НАТАША. Тогда они уйдут.

Стук в дверь.

МАМА. Дима, открой!!!

МАМА. Живо, я сказала.

ДИМА выходит. Тишина. Входит радостный БЕРДЯЕВ.

БЕРДЯЕВ. Чёрт возьми, я дома. Как хорошо быть дома! Ма! Натуська! Родные мои… Что с вами, вы будто и не рады меня видеть? И с Димой что-то не так. Это же я. Неужели сильно изменился? Ма! Натка!

МАМА. Господи, боже мой.

НАТАША. Бердяев. Какая же ты скотина. Бердяев. Два года.

БЕРДЯЕВ. Допустим не два, а гораздо больше, или вы потеряли счёт времени?

МАМА. Сынка. Два года. Господи, боже мой.

БЕРДЯЕВ. Ма, ну обними своего отрока.

НАТАША. Что же ты с нами сделал?

БЕРДЯЕВ. Вы с ума все посходили, что ли? Я же вернулся. Родные мои, ну обнимите меня.

БЕРДЯЕВ. Ма!

НАТАША. Бердяев!

БЕРДЯЕВ. Ну, не так крепко, задушите. Задушите, а я только жить начинаю.

Входит ДИМА.

Димка, присоединяйся, брат. Эй, с тобой всё в порядке? Что у тебя с лицом?

НАТАША. Дима, да ты поседел. Что с тобой? Дима.

БЕРДЯЕВ. Димка, очнись, эй, всё в порядке. Это всего лишь я, Бердяев. Что ты на меня смотришь, будто на призрак?

МАМА. А мы ведь, сына, похоронили тебя. Два года как похоронили.

БЕРДЯЕВ. То есть?

НАТАША. Похоронка на тебя пришла.

БЕРДЯЕВ. И всего-то? И вы поверили? Вы решили, что меня больше нет? Ма, Натка, кому как не вам знать, что Бердяев бессмертен? И всё равно, почему вы не радуетесь? Я же вернулся.

МАМА. Мы радуемся, сынок, все радуемся, Дима даже романы писать стал.

БЕРДЯЕВ. Интересно. Слушайте, дайте ему что-нибудь выпить, он же бледный, как смерть.

ДИМА. Не надо. Прости, брат.

БЕРДЯЕВ. За что? Мы теперь снова вместе, братишка. Всё как раньше. Димулька, мы же теперь горы свернём.

ДИМА. Правда?

БЕРДЯЕВ. Диман, ты мне не веришь? Вспомни прошлые дела.

ДИМА. Всё будет хорошо?

БЕРДЯЕВ. Всё-всё.

ДИМА. А солнце?

БЕРДЯЕВ. Обязательно взойдёт. Мы будем ходить на море, чтобы купаться, а по дороге будем собирать цветы для Наташки, кто больше и лучше, а вдалеке будут кричать птицы, специально для нас. Жалко, что сейчас зима.

ДИМА. Сейчас осень.

БЕРДЯЕВ. Это не столь важно. Гораздо важнее, что мы вместе. Улыбнись, Димыч. Улыбнись, братишка.

ДИМА. Если бы ты знал, как мне тебя не хватало.

БЕРДЯЕВ. А как мне вас, родные мои. Наташка, и с тобой мы заживём будь-будь, наплодим детишек, наобзываем их чудными красивыми именами, и будем стареть вот здесь, у окошка, всматриваясь в волны, которые приласкают наш уход.

НАТАША. Прости меня, родной, прости…

МАМА. Наташа, не надо.

БЕРДЯЕВ. А что случилось?

НАТАША. Пока тебя не было, много чего случилось.

БЕРДЯЕВ. Но теперь всё вернулось на круги своя. Наташкин, поверь мне.

НАТАША. Я бы рада, но…

БЕРДЯЕВ. Что, но?

НАТАША. Нет больше моря, нет цветов, дельфины умерли. А с ними ушли наши мечты, которых у нас было миллион. Небо превратилось в сплошную пепельную пелену, похожую на стальную пяту умершего бога, разлагающегося на наших глазах. И больше мы не сможем, как ты хотел, потрогать его руками.

БЕРДЯЕВ. Это не навечно.

НАТАША. Всё навечно. Видимо, мы слишком сильно поверили в твою смерть. Даже мама.

БЕРДЯЕВ. Ничего страшного. Всё можно списать на войну.

НАТАША. Можно. Но это неправильно. Война могла у нас отобрать всё. Но разум мы потеряли сами.

БЕРДЯЕВ. И что всё-таки произошло?

НАТАША. Я замужем.

БЕРДЯЕВ. И хорошо. У меня даже колечко сохранилось, не смотря ни на что. Вот оно, я ношу его под сердцем, на капроновой нитке, чтобы не потерять, пока жив. Ведь с руками на войне может произойти всё что угодно, а с сердцем только самое страшное.

НАТАША. Вот у меня и произошло. Я второй раз вышла замуж. За Диму. И в моём сердце теперь два человека. Только один живой, а другой, до сегодняшнего дня, был путеводной звездой.

БЕРДЯЕВ. Неужели вы действительно поверили, что я умер?

МАМА. Прости нас, сынулька.

БЕРДЯЕВ. Да кто вам сказал такую чушь? Кто?

МАМА. Дима принёс похоронку с почты.

БЕРДЯЕВ. Вы поверили клочку бумаги? Как вы могли поверить, что я способен умереть, не увидев вас? Ведь кроме вас у меня никого, понимаете, никого нет. И не будет.

ДИМА. Прости меня. Это я виноват. Нужно было выкинуть эту бумаженцию.

БЕРДЯЕВ. Ничего не надо выкидывать. Вы должны были знать, что Бердяев живее всех живых. Мама, но как ты могла?

МАМА. Я видела тебя во сне. Ты приходил ко мне каждый свой день рождения.

БЕРДЯЕВ. Дайте что-нибудь попить.

ДИМА. Коньяк будешь?

БЕРДЯЕВ. Коньяк? У вас есть коньяк? Прекрасно. Я смотрю, вы и на стол накрыли. Неплохо живёте.

НАТАША. Такое бывает только раз в год.

БЕРДЯЕВ. И что за праздник?

НАТАША. Твой день рождения.

БЕРДЯЕВ. Зимой?

ДИМА. Сейчас осень.

БЕРДЯЕВ. Господи, что же эта война с нами сделала? У меня день рождения летом. Как вы могли такое забыть? Летом. В солнцеворот. Это же великий праздник. Мама, ты помнишь, в этот день мы ходили на море и пили домашнее вино из одуванчиков?

МАМА. Нет, сына, мы пили коньяк, здесь, в этой комнате, а ты стоял у окна и любовался птицами.

БЕРДЯЕВ. Дима, ну хоть ты вспомни: к вечеру, на берегу, мы разжигали костёр, запекали в углях прошлогодний картофель, а потом купались голышом.

ДИМА. Ты стоял у окна, мы делами из бумаги самолёты и мечтали, что станем чайками, и будем кружить над волнами, пока не опадут листья на яблонях.

БЕРДЯЕВ. Наташка, вспомни, я же первый раз признался тебе в любви, когда на небе оказались два светила одновременно, солнце не зашло, а луна только-только вспорхнула над горизонтом, и в этой колыбели мы искали звезду счастья.

НАТАША. В тот день ты мне принёс антоновских яблок, мы завалились в сухую листву, долго смеялись над тем, что большая медведица больше похожа на мамин ковш для воды, потом молча хрустели антоновкой, и в эту ночь я стала женщиной.

БЕРДЯЕВ. Что со мной не так?

МАМА. Просто мы поверили в то, что тебя больше нет. А теперь расплачиваемся за свой грех.

БЕРДЯЕВ. Родные мои, вы же знаете, что я люблю вас, чтобы не произошло. Правда. Честно-честно. Как в мультике, помните? Димка, я не обижаюсь. Братишка, посмотри на меня. А если бы меня действительно не стало, кто бы ещё позаботился о Наташке? А о маме? Димыч, не сопливься, это не в твоих правилах, лучше помолчи, ты же всегда так делаешь, когда тебе плохо.

ДИМА. Я не хочу молчать. Ведь ты же вернулся.

БЕРДЯЕВ. Мама, а ты – бросаешь курить.

МАМА. Я и не курю.

БЕРДЯЕВ. Ты сказала, что если я вернусь, то обязательно бросишь.

МАМА. Брошу, сынка, уже бросила.

БЕРДЯЕВ. Наташка, открой окно. Давай послушаем птиц, раз на дворе осень.

НАТАША. Если б ты знал, как тебя нам не хватало.

БЕРДЯЕВ. У нас есть всё, что нужно для счастья. Может, выпьем коньячку?

ДИМА. С тебя тост.

БЕРДЯЕВ. Какой тост? Пьём за моё день рождение.

ДИМА. Оно же у тебя летом, в день солнцеворота.

БЕРДЯЕВ. Оно у меня сегодня. Для вас я родился сегодня, давайте отпразднуем это событие.

МАМА. Жаль, что мы не увидим, какое сейчас красивое море.

БЕРДЯЕВ. Ма, а ты присмотрись, как изумрудные волны бьются о берег в лучах заходящего солнца.

ДИМА. Но ведь сейчас утро.

МАМА. Дима, помолчи.

БЕРДЯЕВ (открывает окно). Димыч, ты посмотри на этих чаек, кружащих над стаей дельфинов, они будто переговариваются о чём-то, а потом взмывают в небо, пробуя его крылами на ощупь, это не чайки, это мы в своих мечтах стремимся к чему-то высокому, и нам не жалко будет падать вниз, ибо мы видели картину мира, созданную Господом специально для нас, тварей неразумных. Эти скалы, изрисованные дикими цветами вперемешку с травой, чтобы мы стали как трава, ибо любовь травы не меньше нашей любви, Дима, забудь всё на свете и стань травой. Ведь небо становится ближе с каждым днём, и оно заполняет собой наши сердца, привыкшие к тишине взрывов и крикам раненых, к тяжёлому чахоточному дыханию войны, изгрызшему землю проказой всепожирающего огня. Откройте вашему разуму пение шепелявого ветерка, забывшего, что бывают хрипы и стоны умирающих, потому что, кто умирает здесь – рождается там, оглашая рассветным солнцем пришествие нового, вечного и доброго.

ДИМА. Можно я напишу об этом роман?

БЕРДЯЕВ. Не получится. Что можно увидеть душой, невозможно выразить словами.

МАМА. Давай, сынка, выпьем за твой день рождения.

НАТАША. Спасибо тебе, что вернулся.

БЕРДЯЕВ. А как я мог иначе?

НАТАША. Стойте, вы слышите?

ДИМА. Крики птиц?

НАТАША. Как будто, вдалеке.

МАМА. Это просто вернулась наша надежда. За тебя, сынок.

БЕРДЯЕВ. За нас, мама. За небо. За солнце. За войну, которая научила нас любить мир.

ДИМА. За тебя, брат, за то, что научил нас любить жизнь.

БЕРДЯЕВ. А теперь простите, но я хотел просто отдохнуть.

МАМА. Да-да, сынок, я тебе постелю в твоей комнате.

БЕРДЯЕВ. Спасибо, ма, можно я сам, так хочется всё потрогать своими руками, мне нужно вернуть уверенность в том, что я наконец-то дома.

МАМА. Конечно, в твоей комнате ничего не изменилось, всё на тех же местах, что и раньше, и чистое бельё и…

БЕРДЯЕВ. Спасибо, ма, я разберусь.

БЕРДЯЕВ уходит.

МАМА. Это сон?

ДИМА. Я не знаю.

НАТАША. Я пойду за ним и посмотрю.

МАМА. Не надо. Мне страшно подумать, что это опять сон.

ДИМА. Если это иллюзия, тогда я не знаю… Когда он заговорил о море, я собственными глазами его увидел, вместе с чайками, вместе с дельфинами и… Впервые, за столько лет!

НАТАША. Я пойду за ним и посмотрю.

ДИМА. Наташка, не надо, родная, не делай этого.

НАТАША. Отойди от меня. Убери руки, я сказала.

ДИМА. Прости.

НАТАША. Это ты меня прости, но я не понимаю, что происходит.

МАМА. Это чувство вины. Мы все поняли, как виноваты перед ним.

ДИМА. Неужели мы его действительно похоронили?

МАМА. А был ли он когда-нибудь на самом деле?

НАТАША. Мама, это же ваш родной сын.

ДИМА. Если было небо, значит, – был он.

МАМА. Дима, закрой окно. Нет… не закрывай… Прости, не знаю даже… нужно собраться с мыслями.

НАТАША. Мама, вам надо отдохнуть.

МАМА. Нам всем стоит отдохнуть.

ДИМА. Слишком много для одного утра.

МАМА. Сейчас вечер. Так сказал Бердяев.

ДИМА. Вечер. Я и забыл, что это такое. Только сегодня вспомнил, что есть на земле вечера.

МАМА. Всё из-за того, что мы ждали, когда взойдёт солнце, и для нас каждая минута была ранним утром в ожидании солнца.

НАТАША. А ведь за все эти два года у нас не было ни одной зимы, вы помните?

МАМА. Значит, это не сон. Мой сын вернулся. А вместе с ним вернулись в наш дом зима и вечер.

ДИМА. Главное, чтобы эта зима не стала вечной, как та зима, которая пришла вместе с пепельным небом.

МАМА. Бердяев этого не допустит, он вернул нам настоящую зиму. Бердяев вернул нам веру во что-то большое и радужное.

НАТАША. Если мы не хотим сойти с ума, нам нужно разойтись и отдохнуть.

ДИМА. Вы идите, а я попечатаю. Только обещайте, что никто из вас не пойдёт к нему. Обещаете? А теперь идите.

МАМА и НАТАША уходят. ДИМА ставит машинку на стол. Печатает. Останавливается.

Это сон. Он же умер. И дело не в похоронке. Я же знаю, что он умер. Он погиб. Умер.

Снова печатает. Входит БЕРДЯЕВ.

БЕРДЯЕВ. Извини, напугал?

ДИМА. Да нет.

БЕРДЯЕВ. А что ж ты тогда вздрогнул?

ДИМА. Неожиданно всё как-то.

БЕРДЯЕВ. Такова наша жизнь. Одна сплошная неожиданность, длиной в один птичий полёт.

ДИМА. И что же получается, если птицы вымерли, тогда и нас нет?

БЕРДЯЕВ. Эх, Дима-Дима, никакой фантазии, как же ты романы пишешь, если на жизнь смотришь прямолинейно?

ДИМА. Сажусь и пишу.

БЕРДЯЕВ. И получается?

ДИМА. Не знаю. Никто ещё не читал.

БЕРДЯЕВ. Позволишь?

ДИМА. Дерзай.

БЕРДЯЕВ. Я с собой возьму, если ты не против.

ДИМА. Давай, хоть кому-то есть дело до моей писанины.

БЕРДЯЕВ. Нельзя оскорблять то, что исходит из сердца. Если ты сам не уважаешь созданное тобой, как же это будет нравиться другим?

ДИМА. Слушай, столько лет. Где же ты был?

БЕРДЯЕВ. На войне.

ДИМА. Расскажи о войне.

БЕРДЯЕВ. Ты не хуже меня знаешь.

ДИМА. Увы, чаша сия меня миновала.

БЕРДЯЕВ. Разве такое возможно?

ДИМА. Как видишь. Я же здесь.

БЕРДЯЕВ. Каким образом?

ДИМА. Они отказались взять меня добровольцем, потом отослали в Сибирь на промышленный завод, пока тот не разбомбили, а потом не стало неба, и я не знал где фронт, поэтому вернулся домой.

БЕРДЯЕВ. Правильно сделал, я за тебя отвоевал всё, что полагается.

ДИМА. Что же такое война?

БЕРДЯЕВ. Зачем тебе?

ДИМА. Я пишу о ней.

БЕРДЯЕВ. …безумие и ужас.

БЕРДЯЕВ. …их много. Они умирают сотнями в пропастях, в волчьих ямах, приготовленных для здоровых и умных, на остатках колючей проволоки и кольев; они вмешиваются в правильные, разумные сражения и дерутся, как герои – всегда впереди, всегда бесстрашные; но часто бьют своих.

ДИМА. О чём это ты? Хотя, знаешь, есть в этом что-то. Можно, я напишу так в романе?

БЕРДЯЕВ. Прости, Дима, но эти слова были написаны задолго до тебя. Их придумал, ты ведь тоже придумываешь, хотя, может, это и правильно, так вот, их автор Леонид Андреев. Будучи в лазарете, после контузии, я нашёл в одном матрасе томик, в котором и прочёл страшную притчу, заучив её наизусть… Кто сказал, что нельзя убивать, жечь и грабить? Мы будем убивать, и грабить, и жечь. Весёлая, беспечная ватага храбрецов – мы разрушим всё: их здания, их университеты и музеи; весёлые ребята, полные огненного смеха, – мы попляшем на развалинах. Отечеством нашим я объявлю сумасшедший дом; врагами нашими и сумасшедшими – всех тех, кто ещё не сошёл с ума; и когда, великий, непобедимый, радостный, я воцарюсь над миром единым его владыкою и господином, – какой весёлый смех огласит вселенную! Красный смех!

ДИМА. Потрясающе. Прочти ещё.

БЕРДЯЕВ. И кто после этого более безумен: те, кто убивает, или те, кто хочет слышать обо всех этих убийствах?

ДИМА. Не знаю. Что ты имел в виду?

БЕРДЯЕВ. Так, просто. А почему ты не пишешь о любви?

ДИМА. Может потому, что у меня есть любовь, и мне не надо её придумывать?!

БЕРДЯЕВ. И ты стал придумывать войну?

ДИМА. А ещё мне просто нравится печатать на машинке. Успокаивает.

БЕРДЯЕВ. Лучшее успокоительное – небо. Посмотри на него.

ДИМА. Я боюсь.

БЕРДЯЕВ. Увидеть в нём своё отражение?

ДИМА. Я боюсь того, что оно такое же, как и вчера.

БЕРДЯЕВ. Оно ничуть не изменилось. Со страхами надо бороться, братишка, смотреть им в лицо и бросаться в бой, пока они не овладели всем тобой до самых кончиков ногтей.

ДИМА. Если бы я мог.

БЕРДЯЕВ. И много у тебя страхов?

ДИМА. Сегодня на один стало больше.

БЕРДЯЕВ. Извини, брат. Пожалуй, пойду почитаю твой роман. А он у тебя не худенький, надо отметить.

ДИМА. Почитай. И… спасибо тебе.

БЕРДЯЕВ. За что?

ДИМА. За небо и…

БЕРДЯЕВ. Сочтёмся.

Входит НАТАША.

НАТАША. Я не помешала?

БЕРДЯЕВ. Что ты, ласточка, ты разве можешь помешать?

ДИМА. Думаю, вам нужно побыть наедине. Не буду смущать вас своим присутствием.

БЕРДЯЕВ. Спасибо, Димыч.

ДИМА. Сочтёмся.

ДИМА уходит.

БЕРДЯЕВ. Как ты, Наташкин?

НАТАША. Я не знаю, что ответить.

БЕРДЯЕВ. Что с нами такое стало?

НАТАША. Это всё война.

БЕРДЯЕВ. Война не может идти одновременно в двух местах. И внутри нас и снаружи. Это что-то другое.

НАТАША. Снаружи только фронт. А настоящая война только внутри.

БЕРДЯЕВ. Может, ты и права. Но это не давало вам право похоронить меня. Как вы могли поверить? Неужели похоронки стали важнее людей?

НАТАША. Мы не знали чему верить.

БЕРДЯЕВ. Но это только клочок бумаги. Вам не показалось странным, что в наше время, когда не работает почта, и дороги взрыты от бомбовых налётов, кто-то разносит похоронки?

НАТАША. Не более странным, чем вечная зима.

БЕРДЯЕВ. Где она?

НАТАША. Похоронка? Не знаю. У Димы, наверное.

БЕРДЯЕВ. Надо взглянуть.

НАТАША. Это уже не имеет смысла. Ты же вернулся. Прости меня.

БЕРДЯЕВ. За что, солнышко? За что я должен тебя прощать? За то, что измучил своей смертью? За то, что вынул из вас кусочек жизни? За что, милая?

НАТАША. За предательство. Я не дождалась тебя, вышла за Диму. Но всё изменится. Я вернусь к тебе, и всё будет по-прежнему.

БЕРДЯЕВ. Бросишь Диму? Это будет ещё большим предательством. Я в силах смириться с неизбежным, но не Дима. Ведь его война – это его мысли. Его роман. Он же не был на фронте, он его сам создал.

НАТАША. Я так не думаю. Мне кажется, он тоже воевал.

БЕРДЯЕВ. Почему ты так думаешь?

НАТАША. Он не тот человек, который прячется от трудностей. Он бы пошёл на войну, даже будучи при смерти. Дима не стал бы прятаться.

БЕРДЯЕВ. Он - никогда.

НАТАША. Почему тогда он врёт? Почему он не на войне? Что заставило его убежать?

БЕРДЯЕВ. Что-то случилось. Он видел нечто, что не смог пережить.

НАТАША. Но что?

БЕРДЯЕВ. Думаю, это есть в его романе.

НАТАША. А ведь никто так и не прочитал, что он пишет.

БЕРДЯЕВ. Может, оно и к лучшему. Значит, я буду первым.

НАТАША. Как я люблю тебя. Если б ты знал.

БЕРДЯЕВ. Знаю, ласточка, так у нас заведено, если мы любим кого-то, то это сильней всего, даже сильней войны.

НАТАША. Ну, не мучь меня. Скажи, что делать? Как поступить?

БЕРДЯЕВ. Смотреть на море, слышать птиц и, по-прежнему, любить меня, как в старые добрые времена.

НАТАША. Сволочь ты, Бердяев. Какая же ты сволочь.

БЕРДЯЕВ. Но ведь за это ты меня и любишь.

Входит ДИМА.

ДИМА. Вы ещё здесь, простите, я снова удаляюсь.

БЕРДЯЕВ. Всё в порядке, братишка, заходи. Спасибо, что дал поговорить.

ДИМА. Обо всём договорились? Наташ, если ты хочешь развода, ты знаешь, что я дам его.

БЕРДЯЕВ. Увы, Димыч, придётся тебе помучиться. Я благословляю вас. И, поверь, мне это нужно больше, чем вам.

ДИМА. Спасибо, брат.

БЕРДЯЕВ. Это тебе спасибо.

НАТАША. Я пойду. Я больше не могу. Дима, дай мне некоторое время побыть одной.

ДИМА. Конечно… Только не делай глупостей, пожалуйста.

НАТАША. Самая большая глупость, это мы с тобой. Я даже не знаю, что во мне больше: любви к тебе или ненависти.

БЕРДЯЕВ. Нежности. Ступай, моя хорошая. У нас ещё много времени впереди, чтобы всё обговорить.

НАТАША уходит.

ДИМА. Бердяев, ответь мне, как брат брату, почему я такой невезучий?

БЕРДЯЕВ. Ты счастливый человек, Димыч. У тебя прекрасная жена, любящая тебя больше жизни. У тебя есть мама. У нас всех есть МАМА, и это – счастье. У тебя есть я, в конце концов. Мы есть друг у друга. Что тебе ещё надо? Дописать свой роман? Он у тебя и так внушительного размера. Что ещё нужно? Я просто счастлив, что вернулся домой, а что тебе не хватает? Моей смерти? По лицу вижу, этого ты хотел бы меньше всего. Хочешь узнать, что такое война? – Это когда враг в ста метрах от тебя, и его оптические прицелы выискивают твой лоб, чтобы спеть триумфальную песню своей маленькой победы. Ах, как чешутся толстенькие трясущиеся пальчики в овалах курков, когда враг совсем близко, и не важно кто он!? – Солдат, мозг которого стал метастазой войны, старик, еле передвигающий ноги и ищущий приюта в холодных руках, вечно улыбающейся старухи в чёрном балахоне, символа некоего общества, нашедшего забвения в том, что наконец-то попробовали небо на ощупь, или это маленький ребёнок, который и не понимает: а что это – война? В любом случае – это враг, которого нужно убить. И самое страшное, когда враг оказывается твоим союзником, парнем из соседнего подъезда, с которым ты пил портвейн, сидя в беседке закрытого детского садика вечером. Враг, он не всегда тот, кого ненавидишь, и не всегда его кровь чужая, а иногда и родственная, потому что вы жили вместе, вместе любили и вместе…

ДИМА. Замолчи!

БЕРДЯЕВ. Война – эта та грань, которая перекрашивает всё в один цвет, любовь и ненависть становятся рядом, и шепчут через левое плечо: убей, чтобы выжить…

ДИМА. Замолчи, я прошу тебя!

БЕРДЯЕВ. Ты же сам воевал. Не так ли, Дима? Зачем это скрывать?

ДИМА. Я не воевал.

БЕРДЯЕВ. Ты же патриот. Тот человек, который не мыслит жизни без родной земли. Тот, кто восстанавливал в детстве справедливость кулаками, даже если обидчик был в три раза крупнее. И ты тот, кто никогда не боялся выбитых зубов, сломанных конечностей или помятых боков… Тебе ли страшиться какой-то там смерти?..

ДИМА. Замолчи… прошу как брата.

БЕРДЯЕВ. Откуда у тебя похоронка?

ДИМА. Ты же мёртв. Тебя убили.

БЕРДЯЕВ. Ты не можешь этого знать. Ты – НЕ ВОЕВАЛ.

ДИМА. Четыре года фронта. Партизанщина, пока не высохли леса. Вместо жратвы – полусдохшие лягушки и змеи.

БЕРДЯЕВ. Это ли не война?

ДИМА. Войны нет. Война – миф.

БЕРДЯЕВ. Тогда посмотри на небо.

ДИМА. Где ты его видишь, небо?

БЕРДЯЕВ. Откуда у тебя похоронка?

ДИМА. Три месяца окружения. Вся бронетехника завязла в болотах. Соляра шла на костры, чтобы не околеть от холода. Сраная вечная зима – она хуже любого окружения. Приходилось поедать даже трупы, потому что вся живность уже перевелась, когда триста человек пытались не сойти с ума от истощения и холода. Даже болотная ряска шла в ход. Жрали всё подряд… А потом завязался бой. Появилась надежда прорваться. Хотя, какая там надежда, просто сдохнуть от пули гораздо приятней, чем сгинуть в болоте. Мы использовали всё. Автоматы, пистолеты, штыки простив кассетных бомб и разрывных гранат. Мы не обращали внимание на разлетающихся на части рядом стоящих, попадающих под прямой огонь противника. Было плевать. Шли напролом. Всё, что стояло напротив, всё подлежало уничтожению. Стреляли не задумываясь. Стреляли и шли. И выбились ведь. Прорвали окружение. И даже не заметили, что разрывы прекратились так же внезапно, как и начались. Просто все поняли, что свои бьют своих. Что мы стояли окружённые нашими же войсками, не менее истощёнными окружением, чем мы. А когда всё кончилось, тут мы и обнаружили, что произошло… Ты же мёртв, Бердяев.

БЕРДЯЕВ. Я так не думаю.

ДИМА. У тебя была прострелена голова. Я видел, как тёк мозг из треснувшего черепа и впитывался в болотную жижу.

БЕРДЯЕВ. Ты мог и ошибиться. На войне все похожи.

ДИМА. Я сам всадил тебе в голову свой последний патрон.

БЕРДЯЕВ. Ты убил человека, похожего на меня.

ДИМА. И последними словами этого человека были: Дима сбереги Наташку.

БЕРДЯЕВ. Ты не мог меня убить. Потому что я здесь.

ДИМА. Скажи мне: как оно?…

БЕРДЯЕВ. Лучше, чем я думал.

ДИМА. На ощупь небо?

БЕРДЯЕВ. Я жив. И я здесь. И ничего больше.

ДИМА. Прости меня.

БЕРДЯЕВ. А разве я здесь не за этим?

Входит МАМА.

МАМА. Мальчики, разговариваете?

БЕРДЯЕВ. Да, мама, мило беседуем.

МАМА. Как я рада, что мы наконец-то все вместе. Снова.

ДИМА быстро уходит.

Что это с ним?

БЕРДЯЕВ. Скоро будет всё в порядке. Зато я знаю, о чём его роман.

МАМА. И о чём?

БЕРДЯЕВ. О любви.

МАМА. Он говорил: о войне.

БЕРДЯЕВ. Это одно и тоже.

МАМА. Странная у вас любовь.

БЕРДЯЕВ. Не менее странная, чем война.

МАМА. Зачем он это сделал?

БЕРДЯЕВ. Что?

МАМА. Написал похоронку.

БЕРДЯЕВ. Откуда ты знаешь?

МАМА. Я всё знаю о своих детях.

БЕРДЯЕВ. Он знал… Он думал, что знал, что меня убили.

МАМА. И почему я этому поверила?

БЕРДЯЕВ. Потому что в это верил он.

МАМА. А во что веришь ты?

БЕРДЯЕВ. В небо. В то, что его можно потрогать на ощупь.

МАМА. И каково оно… на ощупь?

БЕРДЯЕВ. Как взбитое деревенское молоко.

Входит НАТАША.

НАТАША. Что случилось с Димой?

БЕРДЯЕВ. Ничего страшного. Он просто понял, что пишет роман не о том.

МАМА. Ты же говорил – о любви.

БЕРДЯЕВ. Не о той любви. Писать нужно о настоящей. О небе, о птицах, о море.

НАТАША. И что дальше?

БЕРДЯЕВ. А дальше будет небо, птицы, море…

НАТАША. И любовь?

БЕРДЯЕВ. Обязательно.

МАМА. А война?

БЕРДЯЕВ. А что война? Она – уже кончилась.

МАМА. Навсегда?

БЕРДЯЕВ. На веки вечные.

МАМА. Как в мультике: честно-честно?

БЕРДЯЕВ. Именно так, как сказал поросёнок.

НАТАША. А как же мы?

БЕРДЯЕВ. А мы – просто есть. И ничто этому не помешает: ни зима, ни вечная тьма, ни духовный холод. Пока есть небо – есть мы.

НАТАША. Я говорю о нас. О тебе, обо мне, маме и Диме.

БЕРДЯЕВ. Вы с Димой наплодите детишек, я стану крёстным отцом вашей дочери, да и мама всегда мечтала нянчить малышей. Я – мечтал строить воздушных змеев, которых малыши будут отпускать на волю.

МАМА. Воздушный змей, если его отпустить – разобьётся.

БЕРДЯЕВ. Это его каркас разобьётся, а сам змей улетит в воздушный замок и останется там жить, а его дети будут прилетать к нам в гости, в виде чаек…

НАТАША. Или приплывать дельфинами.

МАМА. И катать моих внучат на спинах.

БЕРДЯЕВ. Которые будут заплывать далеко-далеко, а потом возвращаться обратно радостными и счастливыми оттого, что когда-то выпустили их на волю.

НАТАША. А когда придёт настоящая зима, а не та, что за окном, они станут кататься с горок на санках, быстрее ветра, и хохотать громким заливистым смехом так, что горы не смогут отвечать молчанием, улыбнутся, но, стесняясь своей улыбки, спрячутся за облаками.

МАМА. Когда наступит это время, Дима выбросит свой пистолет.

БЕРДЯЕВ. Это не обязательно. Он просто забудет про него. Тогда все забудут, что существует оружие, никто даже не будет уметь им пользоваться.

НАТАША. Исчезнут герои…

МАМА. Но появятся новые, умеющие ходить по воде, лечить болезни ласковым взглядом, и любить людей, не боясь за свою доброту оказаться распятыми на кресте.

БЕРДЯЕВ. И мысли их не способны будут сдержать никакие терновые венцы.

НАТАША. Бердяев, ты – такой человек.

МАМА. Да, сынка, для нас ты такой и есть. Ты наш спаситель.

БЕРДЯЕВ. Нет, мама, я всего лишь хотел попробовать небо на ощупь. Я никогда никого не хотел спасти. Мне бы самому стать спасённым, но, видимо, судьба у меня такая. Судьба мечтать.

НАТАША. Но твои мечты такие реальные.

БЕРДЯЕВ. Всего лишь – ИЛЛЮЗИЯ.

МАМА. Но она так согревает душу.

БЕРДЯЕВ (подходит к окну). Посмотрите вверх. Что вы там видите?

НАТАША. Пепел.

БЕРДЯЕВ. А выше?

МАМА. Как же можно увидеть что-то выше? Там темным-темно.

БЕРДЯЕВ. Нет, мама, там небо. Одно на всех. Нет там ни бога, ни ангелов его. Они все здесь, на земле, на нашей грешной земле. А мы путаем их с бесами и дьяволами, а грехи свои стараемся замолить в покаянии. Потому и нет там бога, что перестали мы держать ответ перед ним. Потеряли страх и совесть, а гордость свою погружаем в чашу неверия. Думаем: слова, произнесённые в церкви, и есть та самая вера. Увы. Обобрали мы себя на эту веру. А в кого верим? В чудо-лик Иисуса на иконе? Всмотритесь, его светлый взгляд, как всепрощающе он одаривает нас взором полным сожаления, что не можем мы сами стать такими, любить всех, помогать всем, наставлять на путь истинный. Разве пятак нужен бродяге? – Только вера в себя, чтобы встать с колен на ноги. Разве прощение нужно грешнику? – Только труд над собой и дела праведные. Разве прихожане нужны церкви? – Сердца любящие и ласкающие души других. Разве пастух нужен стаду? – Учитель нужен, чтобы перестало стадо быть тем, чем является, а стало нечто выше и стало называться – народ. О каком спасителе вы говорите в моём лице? Я хотел просто вернуться домой. Но там меня уже похоронили, и мне совсем не осталось места. И что мне осталось? – Всего лишь небо. Как бы я хотел объять его крылами и потрогать. Всего лишь потрогать. Стать частицей солнца. Не о том ли мечтал Икар в своих снах? И добился своего. Но не готов был, потому и пал, как Денница обожжённый, на землю. А нужен ли людям спаситель? Так же как и небо, они его просто не замечают, смотрят под ноги, чтобы найти, что пожрать, потому и становятся стадом, большим и прожорливым, не видящим ничего, только то, что под ногами. А вот Дима создал своё небо, написал, и не отрывает от него глаз, всё вопрошает ответа. Ему и быть спасителем. Потому, как каждый день он пробует его на ощупь. Но не понимает этого. А когда поймёт, тогда накинет одежды света и побредёт по земле, скидывая с людей венцы терновые, чтобы заменить боль на светлые мысли, чтобы сбросить оковы тяжести и найти силы оторвать взоры от земли тёмной и – узреть небо. Вот тогда небо перестанет быть пепельным, а станет цвета детской мечты. Пусть не голубым, пусть розовым или фиолетовым, пусть в горошек или цветочек, но таким же прекрасным, как раньше… Вы слышите?

МАМА. Птицы?

НАТАША. Так громко, будто над домом кружат.

МАМА. Значит, они не умерли?

БЕРДЯЕВ. Ничто не умирает, пока есть небо. Пусть, какого угодно цвета, но небо!

НАТАША. Господи, как прекрасно.

МАМА. Расскажи нам о дельфинах, быть может, мы и их увидим. Сынка, как прекрасны твои рассказы, они оживляют давно забытые образы. Дай нам понежиться в том, что ты называешь иллюзией.

БЕРДЯЕВ. Вы так ничего и не поняли. А жаль.

БЕРДЯЕВ раскидывает руки и, будто в птичьем полёте, выпрыгивает из окна.

Жуткая тишина.

Ни птичьих криков, ни всплесков волн. Произошло нечто ужасное.

Вбегает ДИМА, крайне встревоженный ДИМА.

ДИМА. Что произошло? Что? Ну, не молчите же!!! Где он?

НАТАША. Бердяева больше нет.

МАМА. Он умер. Два года как умер. Просто выпрыгнул из окна.

ДИМА. Он всё-таки сделал это… Попробовал небо на ощупь, как и мечтал!!!

Часть вторая

НАТАША. Ты что написал? Ты сам-то это читал? Что молчишь? Ответь. Ну?! Ответь мне на вопрос. Я требую. В глаза смотри. В глаза, я сказала. Откуда ты это взял? Писателишка грёбаный, достоевский недоделанный. Как ты мог это написать? Какое ты имел право? И когда ты всё это настрочил? Отвечай, я сказала. На, получи свой роман. Что таращишься, как тарантул? Бросайся, собирай свои листы. Сволочь.

МАМА. Наташенька, да что такое? Что случилось?

НАТАША. Прочла, о чём он там щёлкал по своим клавишам.

МАМА. И что не так?

НАТАША. Всё не так. Он о нас писал. Всё что происходит.

МАМА. И что в этом плохого?

НАТАША. Мама, он всё знал заранее. И возращение Бердяева, и про море с дельфинами. Он даже про смерть его знал.

МАМА. Не может быть.

НАТАША. Может, мама, вы прочтите. И похоронку он написал, потому что считал, что убил Бердяева своими руками.

МАМА. Как? Дима, ответь – это правда?

МАМА. Что, да? Ты действительно думал, что убил моего сына?

ДИМА. Я его и убил.

МАМА. Но он же вернулся.

ДИМА. Я не могу этого объяснить. Я выстрелил ему в голову, и он умер на моих руках.

МАМА. За что?

ДИМА. Я не понимал, что делаю. Я не видел в кого стреляю.

МАМА. Ты всё-таки воевал. Поэтому ты ушёл с фронта?

ДИМА. Да. Но не только… война кончилась.

МАМА. Как кончилась?

ДИМА. Уже никто не понимает с кем и ради чего воюет. Никто не знает кто друг, а кто враг. Нет больше врага, мы сами себе враги. Войны не может быть без врага. И… войны не может быть без неба.

МАМА. Откуда ты знал, что Бердяев вернётся?

ДИМА. Я не знал.

НАТАША. Но ты же написал это в своём романе.

ДИМА. Временами, когда я печатаю, я отключаюсь. А потом, перечитав, начинаю понимать, что через какое-то время написанное начинает сбываться.

МАМА. И часто так?

ДИМА. Всегда, как только я сажусь за машинку.

НАТАША. Но почему ты не предотвратил смерть Бердяева?

ДИМА. Я не мог.

МАМА. Но ты мог бы сказать.

ДИМА. Не мог. В последнее время я не перечитываю написанное.

НАТАША. Ну-ка садись. Садись за машинку и печатай.

ДИМА. Зачем?

НАТАША. Я хочу, чтобы Бердяев вернулся снова.

МАМА. Но как он это сделает?

НАТАША. Мне всё равно. Пусть печатает.

ДИМА. Он не вернётся.

НАТАША. Но однажды это произошло. Почему этого нельзя повторить?

ДИМА. Потому что я не Господь Бог. Я всего лишь писатель.

НАТАША. Вот садись и пиши.

ДИМА садится за пишущую машинку. Пытается что-то набить.

ДИМА. Не могу. У меня ничего не получается.

МАМА. Дима, дай прочитать написанное.

ДИМА. Она раскидала страницы, а они не пронумерованы.

МАМА. А этот листок должно быть последний? Он отпечатан только наполовину.

ДИМА. Я не знаю.

НАТАША. Подождите. Этого я не видела. Его не было в подборке.

ДИМА. Не знаю, я дал тебе всё.

МАМА. Здесь говорится о письме.

НАТАША. О каком письме? Дима, о каком письме идёт речь?

ДИМА. Откуда мне знать? Откуда? Вы думаете, я сам что-нибудь понимаю?

МАМА. Ты написал, что на столе будет лежать письмо от Бердяева.

НАТАША. Он что, написал предсмертную записку?

МАМА. Но на столе ничего нет, кроме машинки.

ДИМА. Значит, оно появится позже.

МАМА. Он опять вернётся. Мой сын вернётся? Ответь мне, Дима.

ДИМА. Мама, прекратите, он не может вернутся. Из нашего окна путь один – в море. А из моря на небо. На настоящее небо, то, в которое верил Бердяев. И я ничего не знаю о письме. Понимаете? Не смотрите на меня так. Или вы хотите, чтобы я отправился за ним, и без него не возвращался? Вы этого хотите? (идёт к окну, открывает его)

МАМА. Дима, не сметь.

НАТАША. Он не сделает этого.

МАМА. Откуда ты знаешь, что он сделает, а что не сделает? Дима, ну-ка вернись.

НАТАША. Потому что этого не написано.

ДИМА. А там внизу – спокойно.

НАТАША. Дима, сожги свою книгу, пока она не испортила нашу жизнь окончательно.

НАТАША уходит.

ДИМА собирает листы, хочет сжечь.

МАМА. Не делай этого.

ДИМА. Почему?

МАМА. Ушедшего не вернуть, а будущее не изменить. Дописывай свой роман. И дай бог, ты закончишь его счастливо.

ДИМА. Я не могу закончить его счастливо.

МАМА. Почему?

ДИМА. Потому что умер главный герой.

МАМА. Пока есть небо, пусть даже пепельное, герой не может умереть. Он будет жить вечно. Садись, печатай.

ДИМА. Идите отдыхать.

МАМА. Ну уж нет. Я хочу понять, как письмо от моего сына окажется на столе.

ДИМА. Почему вы решили, что будет письмо?

МАМА. Но у тебя же написано про возвращение Бердяева, и он вернулся. Написано про его смерть, и он… ушёл. А теперь там есть про письмо. Я буду ждать, даже если пройдут годы, и я не сдвинусь с места. Так что садись и печатай свой роман.

ДИМА. Я его закончил.

МАМА. Пиши второй том.

ДИМА. Какой в этом смысл?

МАМА. Потому что мы пока ещё живы.

ДИМА садится за пишущую машинку, печатает.

МАМА. Они всё ближе.

МАМА. Птицы.

ДИМА. Я не хочу никого слышать. Я не хочу сходить с ума, как и вы. Всё это галлюцинации.

МАМА. И сейчас?

ДИМА. Они все вымерли. Их нет больше. Понимаете? Нет.

МАМА. Они над нашим домом. (зовёт) Наташа! Наташенька, птицы. Над нашим домом кричат птицы. Солнышко, иди к нам. Господи, как их много. Ну, почему их не видно? Сынка, хоть ты там очисть небо, чтобы посветлее стало. Наташенька, деточка моя, иди к нам.

Вбегает НАТАША.

НАТАША. Что такое, мама?

МАМА. Они только что были здесь.

НАТАША. Кто?

МАМА. Птицы. Они кричали над нашим домом.

НАТАША. Странно, но я ничего не слышу. Дима, они, правда, кричали?

ДИМА. Не впутывайте меня в свои сумасшествия. Я не слышал никаких птиц.

НАТАША. А откуда взялся этот конверт?

МАМА. Конверт?

НАТАША. Не может быть.

ДИМА. Не смотрите на меня так. Не клал я его. Не клал.

НАТАША. Значит, всё правда.

МАМА. Это они, птицы, принесли весточку от моего сына.

НАТАША. Я не могу, мама, вскройте конверт.

МАМА. Почему я? Нет, доченька, только не я.

ДИМА. Дайте мне.

НАТАША. Кому угодно, но тебе… никогда.

ДИМА. Вы думаете, что это я его подбросил?

НАТАША. Я ничего не думаю, я вскрываю.

МАМА. Что? Что он там пишет?

НАТАША. Господи, ну почему это происходит? За что же наказание такое?

МАМА. Что он пишет?

НАТАША. Пишет, чтобы мы не скучали.

МАМА. И всё?

НАТАША. Ещё, что очень нас всех любит.

НАТАША. И, чтобы мы не ругали Диму.

МАМА. Он всё знал. Он знал. И это мой сын, Бердяев, как всегда в своём репертуаре.

НАТАША. Он говорит, что когда кончится война, он придёт за нами и возьмёт с собой, туда, где небо можно потрогать на ощупь.

МАМА. Но Дима сказал, что война кончилась.

ДИМА. Что вы уставились на меня? Я сказал, что война бессмысленна, а это значит, что она…

МАМА. Тогда напиши в своём романе, что война кончилась, и Бердяев вернётся.

ДИМА. Я не могу. Я закончил роман.

НАТАША. Ну-ка, покажи, что ты здесь напечатал?

ДИМА. Зачем?

НАТАША. Покажи.

ДИМА. Не надо, я сам ещё не читал.

НАТАША. Сейчас же!

ДИМА. Но я не отвечаю за последствия.

НАТАША. Ничего, я за них отвечаю… Но здесь ничего нет. Лист пустой. Он чист.

МАМА. Как же так? Ты при мне сидел и печатал.

ДИМА. Я сам ничего не понимаю.

НАТАША. Ты всё понимаешь. Ты всегда всё понимаешь.

ДИМА. Я уже говорил, что закончил роман.

НАТАША. Но должны были остаться хоть какие-то следы от ударов, какие-то намёки на буквы.

ДИМА. Вот и объясняйте это, как хотите, а мне нужно отдохнуть.

НАТАША. Хорошо, посиди у себя в комнате, подумай.

ДИМА. Нет уж, я на улицу, свежим воздухом подышать, посмотреть на небо…

НАТАША. С ума сошёл?

МАМА. Пусть идёт.

ДИМА уходит.

Сейчас ему очень тяжело… столько навалилось. Огромный груз упал с его сердца, когда мы узнали, что он повинен в смерти Бердяева. Теперь ему нужно побыть одному… наедине со своими страхами.

НАТАША. Мама, вы понимаете, что вы говорите?

МАМА. Да… наверное. В любом случае так будет лучше. Не ходи за ним, там, за дверями, ничего нет. Там только Дима со своими страхами… и своим небом.

НАТАША. Мама!!! (смотрит в ящик стола) Он забрал пистолет. Вы хоть представляете, что может произойти?

МАМА. Всё что угодно, но, надеюсь, он его выбросит.

Раздаётся выстрел.

НАТАША. Дима!!! Нет!!!

МАМА. Стой. Не ходи туда. К нему нельзя.

НАТАША. Мама, он же убил себя.

МАМА. Я боюсь, что ты всего этого не выдержишь, и я останусь одна.

НАТАША. Но там – Дима!

МАМА. Не бросай меня, Наташа.

НАТАША. Мне надо к нему. Я должна его видеть.

МАМА. Он теперь с Бердяевым. После, когда кончится война, они вернутся вместе.

НАТАША. Нет, мама, оттуда, где они, никто не возвращается.

МАМА. Если хочешь, иди.

Входит ДИМА.

ДИМА. Посмотрите, кого я подстрелил.

НАТАША. Что это за уродливое создание?

ДИМА. Это же птица. Она кружила над нашим домом и нагадила мне на воротник. Я подумал, и зачем она это сделала, а потом… пристрелил.

МАМА. Птицу???

ДИМА. А что здесь такого?

НАТАША. Ты уничтожил это прекрасное творение природы. А вдруг она последняя?

ДИМА. Ничего страшного: одной больше, одной меньше – небо от этого чище не стало.

НАТАША. Какая же ты сволочь. Как я тебя ненавижу. Лучше бы ты себя пристрелил.

ДИМА. Не дождётесь.

МАМА. Какая она красивая – птица.

ДИМА. От неё несёт за километр.

МАМА. Она просто извалялась в нефти.

ДИМА. Это не нефть, а кровь… вперемешку с грязью.

НАТАША. Какой же ты, Дима, циничная сволочь.

МАМА. Ты убил, быть может, последнюю живую птицу в нашем мире. Так же, не раздумывая, как, может быть, убил Бердяева.

ДИМА. И что в вашей птице такого особенного? Слипшиеся перья, сама вся чёрная, как неизвестно что, толстый уродливый клюв. Что в ней такого?

МАМА. Но это же птица.

ДИМА. Маленькая мерзкая тварь. Вы бы видели, как она барахталась в грязи, когда я всадил в неё пулю. Она и летать-то особо не умела, так, трепетала крылышками, и крякала, будто с перепоя.

НАТАША. Но это была птица.

МАМА. Наташа, положи пистолет, зачем ты схватила его?

НАТАША. Мама, вы не понимаете, он убил птицу.

ДИМА. Ну и что?

НАТАША. Или ты думаешь, моя рука дрогнет?

ДИМА. Нет. Моя ведь не дрогнула.

НАТАША. Сволочь.

ДИМА. Жми на курок.

НАТАША. И нажму.

МАМА. Прекратите.

ДИМА. Вот вам война. Нужно просто утопить овал курка в пистолет, и вы получите своё пепельное небо. А я своё – настоящее. Жми!!!

МАМА. Наташка, опомнись. Плевать на неё, на птицу, подумай о своей бессмертной душе.

НАТАША. Но он её убил.

ДИМА. Трудно убить любимое существо. А теперь подумай, каково мне было, когда я всадил пулю в Бердяева, человека, который был мне дороже жизни. Дороже всех этих птиц вместе взятых. Дороже неба.

НАТАША. Зачем ты это сделал?

ДИМА. Зачем нас сделал Бог? Когда ты ответишь мне на этот вопрос, тогда получишь ответ на свой.

НАТАША. Дима, ты сволочь.

ДИМА. Думаешь, легко сознавать это? Стреляй! Ну же! Стреляй!!! Я умоляю тебя, солнышко, во имя моей любви к тебе… нажми на курок… утопи гашетку, так, чтобы пальцу больно было… сделай это…

НАТАША. Я не могу.

МАМА. Дети, опомнитесь… Как же я без вас? Вы последнее, что есть в моей жизни.

ДИМА. Я люблю тебя, Наташка.

НАТАША. Димка, я тебя тоже люблю.

ДИМА. Сделай это.

НАТАША. Значит, моя любовь не настолько крепка.

ДИМА. Тогда отдай пистолет.

НАТАША. Нет.

ДИМА. Мне он нужен.

НАТАША. Я хочу, чтобы ты жил.

ДИМА. Я живу… только ради тебя…

НАТАША. Ты не натворишь глупостей?

ДИМА. Что ты, родная!? (НАТАША возвращает пистолет) А что делать с птицей?

МАМА. Давайте её отпустим.

ДИМА. Но она умерла.

МАМА. Нет. Она улетит на небо… как мой сын.

ДИМА. Можно это сделаю я?

НАТАША. Почему ты?

ДИМА. Я виноват перед ней… и перед Богом… и перед небом.

НАТАША. Выпусти. Пусть летит.

ДИМА бережно берет птицу, подходит в окно, и подкидывает. Закрывает окно.

ДИМА. Полетела!

МАМА. Как? Не может быть.

ДИМА. Море приняло её плоть. А небо – душу.

МАМА. Надеюсь, когда придёт мой черёд, вы тоже позволите принять меня морю. Оно ведь отражение неба на земле.

НАТАША. Что вы, мама, вы будете жить вечно.

МАМА. Я так устала. Всё, во что я верила, ушло вместе с моим сыном. Остались лишь вы. Дай Бог, вы будете со мной всегда.

ДИМА. Мама, даже не сомневайтесь.

НАТАША. Дима, возьми письмо, там очень много есть для тебя.

ДИМА. Правда?

НАТАША. Возьми, оно очень личное.

ДИМА (читает). Это так на него похоже. Пишет, чтобы я запасся коньяком на его возвращение. Ну, даёт.

МАМА. Хватит, дети мои. Бердяева больше нет… и никогда не было… а письмо – всего лишь бумага.

ДИМА. Нет, мама, вы прочтите. Нет-нет, вы обязательно должны прочесть.

МАМА. Я не могу, мне страшно.

ДИМА. А верить в его гибель целых два года не страшно было?

МАМА. С того света письма не шлют.

ДИМА. Не шлют. Но к Бердяеву это не относится.

МАМА (читает). Пишет, чтобы мы ждали весточку. Обещал вернуться и забрать нас туда, где небо можно потрогать на ощупь. Эх, сынка, сынка, неужели тебе можно верить?

ДИМА. Мы просто обязаны верить. Давайте собирать вещи.

НАТАША. Разве вещи понадобятся там?

ДИМА. Так, на всякий случай.

МАМА. А ещё он пишет про птицу, которая принесёт нам эту весточку… Бердяев хочет, чтобы мы посмотрели на неё и вспомнили, какие они бывают… прекрасные.

НАТАША. Про какую птицу?

МАМА. Не знаю. Может…

ДИМА. Хватит… Я пошёл собирать вещи.

НАТАША. Но там ничего не было про птицу.

МАМА. Да нет же, вот написано.

НАТАША. Не может быть!

МАМА. Сама прочти. (отдаёт письмо) Дима, пошли собирать вещи.

МАМА и ДИМА уходят.

НАТАША. Причём здесь птица? Но этого не может быть. Господи, что происходит в этом доме… неужели мы все сошли с ума? Господи, скажи мне. Я не могу так больше. Мы два года верили в его гибель. Два года медленно умирали вслед за ним. Два года у нас ничего не было за душой, только тлен и пепел в лёгких. А когда появился он, вернулись птицы и мечты, дельфины и любовь. Смерть стала такой далёкой-далёкой, а небо – таким близким. Что же происходит? Господи, причём здесь птица? Я ничего не писала про птицу. Господи… там же ничего про птицу не было. Я писала про надежду и не более. Я так хотела что-нибудь сделать. Дима же смог, а вдруг и у меня получилось бы!? Господи… Господи… я ничего не писала про птицу.