Музыка:

 

Дирижерская палочка замерла, на мгновение прислушавшись к насыщенной тишине, дрогнула и понеслась…

Она мелькала, выписывая в воздухе пируэты, ввысь, к самым небесам летела… Пританцовывая, рассыпала фейерверки искр, словно свеча бенгальская… Крутила зигзаги, запускала во тьму огненные спирали и писала быстрыми тающими буквами ослепительные слова: любовь… любовь…

И сумасшедший дирижер был под стать этой волшебной палочке. Космы седые исступленно плясали, а над ними – воздетые белоснежные манжеты – раз-два-три, раз-два-три… Вальс, вальс! Дамы приглашают кавалеров… дамы выбирают кавалеров… дамы убивают кавалеров…

Вальс, вальс, раз-два-три, раз-два-три!..

Только мелькнет в темноте подол восхитительного платья – или нет, показалось? Ручки нежные обовьют чью-то шею – ласково, робко, тайно – порхнут в ночи и рассеются, словно не было ничего… Впрочем, нет, эта картинка - из прошлого века, откуда выплыла, с какой стати? Они теснятся в тумане, в живой тишине, населенной всплесками и скрипом уключин, вальсируют над водой ночными быстрыми мотыльками… Сколько историй, сколько промчавшихся вальсов, мелькнувших страстей – погубивших, вознесших, оставивших огненные отметки во тьме…

Снова и снова, раз-два-три, раз-два-три… Вальс, вальс!

 

* * *

 

Глубокий и долгий ночной гудок удивил Асю. Герман спал, даже не пошевелился. Ну и слава богу. Она тихонько встала, приподняла жалюзи. Нет, с этой стороны ничего не видно, только далекие береговые огни да черный блеск воды – наверное, луна бежит за ними по правому борту… Асе захотелось вдохнуть влажного речного воздуха, пройтись по палубе, узнать, почему гудели посреди ночи. Она осторожно оделась и, накинув на плечи длинную шаль с кистями, выскользнула в коридор. Там было тихо и пусто, она быстро прошла по ковровой дорожке, на миг задержавшись перед одной из картин, украшавших темные стены. Нет, все-таки, идея арт-круиза была гениальной!

Они плыли по Волге уже третий день. Пароходик «Павел Бажов» резво бежал мимо зеленых холмов, одиноких палаток и новеньких, теснящихся нарядными группами элитных коттеджей. Устроители круиза получили, очевидно, немалую прибыль: путевки были проданы за хорошую цену, кроме того, во время стоянок в салонах теплохода устраивались выставки-встречи с находящимися на борту художниками, писателями и актерами, которые, собственно, и являлись той курочкой, что несла золотые яйца. Выставки проводились не бесплатно и, благодаря умелой рекламе и доступным ценам, собирали щедрые урожаи.

Творческая элита плыла на верхней палубе, в каютах класса «люкс», аккуратно встречалась с культурной публикой Поволжья, загорала, напивалась изредка, по настоянию организаторов, проводила интеллектуальные игры и конкурсы – и все были взаимно довольны друг другом.

Ася была писательницей. Ее пригласили принять в этом участие, и она после некоторого колебания согласилась, хотя муж и был против. Честно говоря, она почти до последнего момента надеялась, что он не поедет, тем более, что собирался лететь в это время в Бельгию, на симпозиум. Не полетел, объяснив Асе что-то невразумительное: то ли симпозиум отложили, то ли в документы вкралась ошибка и командировка накрылась. Ну, что ж, не полетел – и ладно, мог бы остаться дома и поработать спокойно… Но и этот вариант Германа почему-то не устроил, буквально за неделю до путешествия он вдруг согласился на незатейливый отдых - пришлось договариваться, чтобы поменяли каюту на двухместную, и, как назло, нашлась такая: отказалась ехать жена одного московского поэта.

«Ну, что ж, - сказала она себе, - ничего не поделаешь. В конце концов, не все ли равно, где дописывать повесть – дома или в каюте?» Однако досада припорошила планы на безмятежное путешествие серым слоем, похожим на вулканический пепел.

 

На палубе было ветрено. Луна, действительно, бежала за пароходом с правого борта, а просигналившая долгим гудком баржа осталась далеко позади. Закутавшись в шаль, Ася смело двинулась навстречу ветру, подставляя ему лицо и наслаждаясь прохладой. «Все спят, - насмешливо подумала она, - кроме меня и вахтенного. Ну и дураки.»

Звезды качались над теплоходом в высоком медленном танце. Ася не слышала своих шагов, шум двигателя, свист ветра и плеск воды становились все сильнее. Наконец она вышла из-за длинного ряда спящих кают и неожиданно увидела, что на носу, облокотившись о перила, стоит человек и с таким же удовольствием, как она, ловит пронизывающий ветер. «Еще один ненормальный, - сказала она себе. – Поздравляю». И развернулась, не останавливаясь, быстро зашагала прочь, недовольная тем, что кто-то посмел нарушить ее одиночество, разделил желание взмыть над палубой с потоками ветра и трепыхаться там, глотая пропитанный влагой воздух и ощущая приятное напряжение в собственных крыльях.

А Саша – тот самый поэт, чью каюту теперь занимали Ася с мужем – обернулся, скорее почувствовав чье-то присутствие, чем услышав звуки шагов, и удивленно смотрел ей вслед.

 

* * *

 

Утром ходили загорать на корму. Туда, где громоздились штабелем белые, крашеные лежаки. Моментально расхватывали их, наблюдали злорадно за опоздавшими. Герман читал – в основном, специальную литературу. Он отчего-то был в плохом настроении и редко подключался к разговорам. Остальные с упоением трепались. У Аси неожиданно появилась подруга – красавица Ламара с египетскими миндалевидными глазами цвета гречишного меда. Она не принадлежала к веселой богеме из «люксов», плыла на второй палубе, по турпутевке. Ася пыталась привлечь Германа к компании – тщетно: он, казалось, не одобрял их приятельских отношений, хмурился, отмалчивался. Глядя на мужа, она все больше недоумевала: видела, что он раздражен, словно даже раздосадован чем-то - и никак не могла понять причин этого неожиданного аутизма. «Если я ему надоела, мог бы не ездить, - думала она с обидой, каким-то внутренним чутьем понимая, что дело не в этом. – А может быть, это ревность?»

Ревновать Асю было, однако же, совершенно не к кому - старых знакомых здесь было немного, а из новых никто не годился на роль героя-любовника. Прозаик Боря Штейн? Невозможно было воспринимать Борю всерьез при его гипертрофированном чувстве юмора. Нет, кто-то, возможно, и смог бы, но Ася - нет, он казался ей похожим на кота Базилио. Ваня Львов, художник, проявлявший к ней явный интерес, был совершенно не в ее вкусе, слишком самодовольный, насмешливый, хотя Ася допускала мысль, что Ваня лучше, чем кажется на первый взгляд, добрее, великодушнее… Она всегда искала в человеке зацепочку – то, что оправдывало его, примиряло с ним ее проницательный ум. Саша… Да они и знакомы-то не были! Вот еще. К тому же, Саша, кажется, был моложе ее… О нем не могло быть и речи. Кто угодно, только не Саша!

К Асиным подругам Герман всегда относился с симпатией, болтал и шутил с ними, возил всех на дачу и жарил там шашлыки. Поэтому такой необъяснимой казалась теперь его антипатия к Ламаре, которая как будто бы не замечала ее, продолжая наведываться все чаще.

 

* * *

 

Вечером толпились в салонах и барах, играли в карты, пили коктейли, которыми изобиловало меню. Читали стихи, танцевали, устраивали марафоны экспромтов и пародий… И ничего не происходило. Хотя что-то такое витало уже в воздухе, копилось, скреблось, летело за пароходиком вместе с чайками, готовясь спикировать, выхватить из воды замечтавшуюся рыбку…

 

…Ничего не происходило, хотя двое уже узнали друг друга. Узнали, вгляделись – тем самым взглядом, который непременно бывает брошен в начале любой новой истории, новой жизни, эры… Который нельзя не почувствовать, потому что в нем все: вопрос и ответ, свобода и рабство, тоска и счастье…

Потому ли, что времени у них было – всего ничего, две недели с хвостиком – но неопределенность выветрилась сама собою с первых минут, и как-то все сделалось вдруг ясно между ними, хотя и разговоров-то не было…

 

Ей вдруг стал очень докучать Герман. Своей некстати разыгравшейся мрачностью, недовольством, молчаливым осуждением. Тем более, что и осуждать было нечего. Однако у Аси завелась тайна, и каждый раз, когда муж спрашивал, куда она уходит, ей казалось, что он все знает, чувствует – и стоит ей только ответить, как она выдаст себя, будет застигнута на месте преступления. «Какого преступления? – говорил ей трезвый внутренний голос. – Уж не того ли, что существует лишь в твоем воображении?» Она отвечала невпопад, и Герман отводил взгляд, стыдясь ее несовершившегося предательства.

А то, что едва появилось на свет божий и выглянуло, как розовый луч на востоке, уже катилось торопливыми волнами, готовясь затопить берега, пенилось восхищением… Оно еще только предвозвещало возможные события, а в воздухе уже начинала витать новая тема, мелодия печали и расставания. Воздух ли над рекой был особенным, туманным, напоенным любовью, отравленным разлукой? Время ли сжало остаток жизни до двух недель?

 

* * *

 

Целыми днями гуляли, кружили по палубам, будто таинственные медленные карусели. Группами и по-одному. Пересмеивались, шутили, не замечая, что подчиняются общему беспокойному ритму, ожиданию задуманной кем-то кульминации и зловещей развязки.

«Семь кругов, - механически отметила про себя Ася, - проходя под руку с Ламарой мимо сидящего с книгой Саши. - Дантовых… После обеда спать лягу, плевать на все. Утопиться, что ли?»

-А вы знаете, какова главная тема современной литературы? – вещал идущий навстречу пермский поэт Сахнович с седыми, развевающимися пегими патлами. - Тема невозможности. Нет, вы посмотрите, проанализируйте! Куда ни кинься – везде она: в социальной, так сказать, сфере, в творческой реализации, любви… Всюду, всюду!.. – его голос стих, смех и шаги сопровождающих затерялись постепенно в ровном шуме и плеске, шорохе разрезаемой теплоходом воды…

«Прав, прав ты, Сахнович, - горько подумала Ася. – А мне-то казалось, это одна я такая везучая. Ну что же делать, что?.. Никто ни в чем не виноват, но всегда находятся пострадавшие… Двое счастливых и двое несчастных – равные чаши на весах… Да нет, пожалуй, при любом раскладе - четверо пострадавших.

 

* * *

 

Опять наступил вечер, заиграла музыка, на танцполе зажглись светильники. Пароходик бежал во тьме, украшенный разноцветными огоньками, к которым слеталась речная мошкара, мелькала, плясала, обжигала крылышки, билась и трепыхалась от боли, умирала и исчезала с веселого праздника – незаметно, легко, исполнив там единственный вальс – раз-два-три, раз-два-три…

Никто и не заметил, как туман потихоньку пополз над водой, полетел седыми космами, словно шевелюра на макушке у Сахновича. Как потом упал, заклубился, накрыл палубу вместе с танцующими, как в этом тумане двое нашли друг друга, а из радиорубки зазвучал вдруг в насмешку стремительный вальс… Как разошлись, расселись на скамеечках пары, потому что танцевать этот вальс в тумане мог, разве что, сумасшедший… Как они, рискуя свалиться за борт, закружились – сначала медленно, а потом все быстрее – раз-два-три, раз-два-три… Как ушел с танцпола Герман, а следом за ним исчезла, бросив своих поклонников, Ламара…

 

Вальс, дамы и господа, вальс, вальс! Закружился взметнулся, расцвел огнями… А маэстро за дирижерским пультом совсем обезумел – палочкой своей феерические непристойности в небе выписывал, лавируя среди светляков или пылающих звезд – бес его разберет…

Они вышли с танцпола вместе, не сказав ни слова, побрели по палубе в вязком тумане.

 

* * *

 

-Я так надеялась, Герман… С трудом достала эту путевку, а ты…

-Я люблю ее, Ламара. Ничего не могу с собой поделать...

-Но она ведь… Ты что, не видишь? Господи, все кругом слепы…

-Да вижу я… Не важно.

-Отпусти ее. Или меня. Я не могу больше, хочется за борт кинуться. Атмосфера, знаешь ли, провоцирующая.

-Да перестань, ради бога, что ты, как в сериале… Слушать стыдно…

Ася и Саша замерли в двух шагах от говорящих. Оказавшись невольными свидетелями новой драмы, они не знали, обнаружить себя или затаиться, не знали, что им всем делать теперь, в постыдной ситуации адюльтера, куда почему-то загнало их свежее, радостное чувство…

-В сериале?.. Да как ты… - резкий звук пощечины, стук каблуков по палубе…

Какое-то время было тихо, потом Герман пробормотал, словно с кем-то внутри себя разговаривал:

-У других, значит, мелодрама, а у тебя, любимого, трагедия… А чего ты ждал? Всегда чего-то подобного и ждал. Вот и получи, - он, видимо, с силой ударил по перилам, потом послышалась яростная возня, сопровождаемая ругательствами, и, наконец, громкий всплеск – что-то тяжелое упало в воду и вновь стало тихо… Тихо-тихо, ни криков, ни всплесков больше – зловещая ватная тишина.

-Помогите, - шепотом сказала Ася. – Герман…

Второй всплеск, еще громче первого… Плеск, плеск… Тишина…

Она почему-то совсем не могла кричать. Голос пропал, да и ноги не слушались. Ася пошла, держась за перила, медленно, как во сне. Стукнула изо всех сил в темное окно чьей-то каюты, потом еще в одно. Навстречу из тумана выплыла подвыпившая компания – Ася не слышала их голосов, вообще ничего не слышала, хотя они громко разговаривали и хохотали, она сделала отчаянный шаг и упала на подхватившие руки, успев прошептать: «Помогите, они оба там, в воде…»

Она не слышала криков, гудков, суеты. Провалилась в черную яму, хотя знала, что жива, просто сознание сузилось, свернулось в сосущую, вытягивающую душу точку – и жило там, во временной клетке, на одном из бессчетных уровней бытия. Это было похоже на компьютерную игру – уровни, бессмысленное существование в линейном, искусственном мире, ожидание пробуждения…

 

* * *

 

Сашу спасли. Спрыгнув в воду, он оказался слишком близко от теплохода, не смог сориентироваться в тумане. Его потянуло вниз, зацепило чем-то, тащило, вертело, как щепку – слава богу, спасатели быстро сообразили, в чем дело. А Герман… Жив был и Герман.

-Второго, второго ищите! – кричали с борта. – Женщина сказала, что там двое…

-Не надо искать второго, - он стоял у перил, злой, растрепанный, но совершенно сухой. – Она ошиблась. Я здесь.

-Слышь, мужик, - поразился кто-то, - а это не ты часом тому, первому помог?

-Да не я, - бесцветным голосом сказал Герман. – Я круг бросил в воду. Со злости. Еле отодрал от крюка. А они подумали, что я сам… - он схватился за голову. – Ошиблись в тумане. Кинулись спасать…

-А ты? – продолжал допытываться тот же голос. – Молчал-то чего?

-Ничего, - зло буркнул Асин муж.

-Он, поди, не сразу в воду прыгнул, – не отвязывался собеседник. – Женщина-то, кричала, поди…

Герман отвернулся и пошел от них, остановился, хотел что-то сказать, потом передумал, махнул безнадежно рукой.

-Чуть не угробили мужика под пароходом, - продолжал сетовать разволновавшийся пассажир. – Нет, вы скажите, почему этот партизан молчал?

 

* * *

 

Пробежала еще пара дней. Они вернулись в свои каюты, вернулись к привычной жизни. Слава богу, трагедию удалось предотвратить. Все были живы, выходили, гуляли, разговаривали со знакомыми… Что было в душе у каждого?

Не видно было лишь Ламары. Герман пару раз подходил тайком к ее каюте, стучался – она не открывала, говорила, что недомогает. Он возвращался к себе, пытался разговаривать с Асей. Однако Ася, испытывавшая раньше муки и угрызения совести, теперь все чаще смотрела на мужа удивленно, словно видела впервые. Она не отводила взгляд, не пугалась вопросов и недовольства, казалось, она все время напряженно думает о чем-то, решает важную проблему. И Саша, был погружен в свои мысли, сидел в баре, бесконечно писал в блокноте. Оба знали, что протянувшаяся между ними нить не порвалась, а, напротив, стала прочнее...

 

Ламара, наконец, появилась на палубе. Наклонилась к Асе, там, у белых лежаков, шепнула ей что-то, они ушли подальше от загорающих, поговорили пару минут наедине. На них глядели с любопытством. Собственно говоря, Асю в последнее время повсюду сопровождали любопытные взгляды. Об участии же Ламары в пикантной истории было, скорее всего, неизвестно, но догадкам и предположениям всегда найдется место – о ней тоже зашушукались, поклонники разом куда-то сгинули. Одним словом, публика была эпатирована и заинтригована.

Однако мало что выходило наружу. Неизвестно было, что творится в душах участников всколыхнувшего общество скандала. Они и друг с другом-то почти не разговаривали, но незаметно стали центром, эмоциональной воронкой, затягивающей всех присутствующих. Воздух, в котором плавал запах прибрежной осоки и камышей, сгустился вокруг них, казалось, он насыщен чувствами, как озоном, и вот-вот разразится новой грозой.

 

* * *

 

Прошло еще два… три… четыре дня… Пароходик уже развернулся и плыл в обратную сторону. Однажды вечером… Да собственно говоря, не было никакого такого «однажды». Они просто ужасно устали играть свои роли, измучились за все это время, проведенное друг без друга, поняли, что нет никакого смысла продолжать привычную канитель – никого она не спасает, фальшь вообще не способна кого-то спасти… Оба с Сашей поняли, как всегда, одновременно.

И ведь ничего, ничего Ася не говорила Герману, ни единого слова, только и перемолвились - о предстоящих экскурсиях, да о том, что заказывать на обед… Отчего он погрустнел так, и выражение мрачного отчаяния вдруг появилось – откуда, с чего?

После обеда она подошла к Саше – так естественно, словно делала это каждый день – взяла под руку, и они пошли прогуливаться, улыбаясь и болтая, словно встретились наконец после долгой разлуки. Знакомые и незнакомые онемели, Ламара наблюдала за Германом, а он, не удивившись и не отреагировав на эту странность, поднялся и побрел к себе, в полутемную каюту, где всегда были опущены жалюзи и солнечные лучи лежали на диванах ровными узкими полосами…

Когда Ася вернулась туда на следующее утро, Германа не было. Она не думала о нем, улыбалась – просто так, без мыслей. Прилегла на минутку – и заснула, все так же улыбаясь от счастья…

 

- …наверное, ночью, - воскликнул кто-то под окном. – Иначе кто-нибудь, да заметил бы…

- Эх, партизан… - растерянно протянул в ответ тот самый пассажир, который тогда все выспрашивал у Германа подробности, - да что ж он так… Видать, в прошлый раз просто не получилось…

Ася выглянула и увидела столпившихся на борту людей, лодку, которая причаливала к теплоходу, матросов, которые собирались поднимать на борт что-то завернутое в брезент…

Она сразу все поняла, даже не усомнилась ни на минуту, что там, в брезенте. Но не упала в обморок, как в прошлый раз, просто стояла вместе со всеми и ждала, пока поднимут. Она даже не чувствовала угрызений совести: знала, что уже расплатилась всей жизнью, длинной и серой, разлукой с тем, в ком так неожиданно увидела свое отражение, alter ego, стремительным, оборванным вальсом…

 

…Потом она проснулась. А потом… Да что потом? Ничего больше не было, закончилось сразу и навсегда. Разъехались все по домам, живые, но… оставшиеся там, на Волге, в тумане. Там, где звучат время от времени над водой мелодии, и тот самый вальс звучит - или плеск, ветер, крики чаек? Кружатся, обнимаясь, невидимки, нежно держатся за руки, шепчутся, смеются… Сколько их, сколько!..

 

Вальс, дамы и господа… Вальс, вальс…

Раз-два-три, раз-два-три…

 

----------