…искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь.

Б. Пастернак

 

* * *

Я поэт!

Глупо, не правда ли?

Я никто!

На самом деле, это также глупо, пафосно и несодержательно. В действительности же я просто человек, один из шести миллиардов, живущих на этой удивительной и одновременно удивительно неинтересной планете, каждый пятый из которых – китаец, каждый, скажем, двадцатый любит «быструю» еду, каждый двадцать пятый живёт за чертой бедности и каждый первый считает себя либо поэтом,

либо никем, либо никем себя не считает.

«Человек – это открытая книга…»

Что за чушь, простите! Человек – это закрытая книга. Я бы даже сказал, книга с тяжёлым металлическим окладом и небольшим замком на нём. Причём чем толще и привлекательнее книга, тем больше замок, однако, и простую брошюрку не открыть без ключа. Эти замки невозможно взломать, зато, если ты открыл один однажды, он никогда не будет перед тобою закрыт.

Встречаются книги, которые сами хотят открыть свой замок для кого-то, но не могут. Вероятно, им нужен кто-то, кто бы хотел этого так же, как

они сами.

Нет замка, которого нельзя было бы открыть. Нет истории, которую нельзя нарисовать на бумаге (рисунком, или текстом – всё равно). Но зато есть чувства, которые воспринимаются только сердцем и есть события, я бы сказал, узелки на ниточке нашей жизни, для которых не было и не будет придумано подходящих слов ни в одном языке ни одного народа, живущего на этой удивительной и одновременно удивительно неинтересной планете.

2001

 

* * *

28 февраля 2002г. Последний день календарной зимы. Сегодня я проснулся раньше, чем собирался. Дело в том, что уже несколько дней я не занавешиваю окно в комнате, оно открыто не всё, только небольшая его часть – через эту-то часть яркое солнце и разбудило меня, нагло и прямо глядя на меня в окно с неба. Я помнил вчерашний прогноз синоптиков: «+3», - но вчера было так холодно весь день, что я невольно подошёл к окну и глянул на улицу – солнце, лужи, грязные ботинки и голубое небо, полузакрытое облаками.

Странное настроение: радует ВЕСНА, хотя я её и не люблю. По крайней мере, не любил… (Опять отточие, я их ненавижу, они так мудры и так стерильны; сначала ты их открываешь для себя – как здорово, можно поразмыслить, - а дальше ты ставишь их везде, и они становятся тебе противны.) Но вернёмся к весне. Я её не любил. И сегодня, когда я вышел на улицу, на меня нахлынули отрицательные эмоции, или точнее воспоминания о таких эмоциях по отношению к ней.

Я вспомнил одну свою грустную песню о своей ненависти к весне, чертыхался, глядя на дерьмо под ногами, но тёплый воздух обволакивал меня, залазил ко мне под пальто, в перчатки, в ботинки и даже в штаны, он подхватывал меня и окунал в это крайне противоречивое утро снова и снова, и я чувствовал, что не могу совладать с мышцами лица, которые растягивали мой рот в улыбку. Я всё ещё напевал эту песню о разочарованности в себе и в весне, но уже как-то весело, даже задорно, улыбаясь. Я думал: «Классная песня. Злая и красивая. Чтобы песня задевала, в ней обязательно надо выругаться. Это смешно». Серые облака всё пытались подмять под себя окрашенное солнцем небо, так и стремились выдавить его своей тяжестью куда-то вовне, наверное, чтобы заткнуть им солнце.

Я не знаю, о чём ещё писать относительно этого утра. Несомненно, я был ему рад, был рад солнцу, а главное – долгожданному теплу. Я ловил себя на мысли, что это ещё не ВЕСНА, ведь всего лишь два с небольшим часа я чувствую эти «+3», а вчера я мёрз весь день. Подходя к заведению, куда я направлялся, я подумал, глядя на небо, что что-то должно измениться в моей жизни в связи с этим «+3» и этой глупой улыбкой на моём лице. Но потом я сказал себе: «Нет. Это всё ерунда, это ровно ничего не значит. И вообще ничего само собой не меняется». С такой мыслью я и пришёл сюда, вырвал листок из чужой тетради и стал писать.

Зачем я решил писать? Не знаю, но чувствую, что руке это нравится, - она торопится, но не устаёт. Мысли рождаются сразу, никаких мук; голова действует в полном соответствии с руками (или наоборот). Может, это и правда моя стихия? Не знаю. Глупо задавать себе риторические вопросы, а потом с умным видом говорить себе же, что они риторические. Я много думал о писательстве, даже пытался браться за это дело, однако меня хватало лишь на наброски на полстраницы. Что же будет сейчас, не знаю. Эта писанина явно не тянет на художественную литературу. Даже я, самолюбивый и честолюбивый, не рискну говорить о какой-либо её художественной ценности. Тогда что же это? – Дневник? Но я же не маленькая плаксивая девочка, которая в силу своей скрытности разговаривает о своих переживаниях и проблемах лишь сама с собой посредством рукописания. Не очень-то мне нравится идея записывать все события, в подробностях, предельно откровенно, анализируя своё поведение – нет. Хотя это может помочь наблюдать за собой, вдруг что-то действительно изменится этой весной?

Вообще-то сегодня первый день записей, первый раз, просто по прихоти. Просто солнце принесло меня сюда, внедрив в меня какое-то особое чувство – я взял как-то по-особенному ручку и стал писать. Так с чего же я взял, что завтра мне снова захочется взять чистый лист из чужой тетради и обесчестить его, замарать, лишить естественной чистоты. А если завтра не будет «+3», не будет солнца, залезающего в мою квартиру через незанавешенную часть окна, вообще не будет такого доброго утра и такой глупой улыбки на моём лице? Короче говоря, не знаю, будет ли продолжение у этих записей завтра и вообще когда-либо.

Опять же, зачем мне это всё? Наверное, чтобы убить время, а может, чтобы полелеять своё самолюбие, сказать себе, что МОГУ. А могу ли? – Опять не знаю.

 

1 марта. 11 : 05. Я сижу в кофейне под маленькой лампочкой, решил выдавить немного себя на бумагу. Тут тепло, хорошо, вкусный кофе. Там, за дверью творится чёрт знает что – мокрый снег огромными хлопьями стремится укрыть всех в БЕЛОЕ нечто, но сам очень быстро превращается в ничто иное, как мокроту под ботинками прохожих.

Большинство моих однокурсников сейчас сидят в здании неподалёку и вынужденно слушают лекцию. Преподаватель всем смешон и противен, собственно по этому я к нему и не хожу – чтобы не видеть ту открытую наглость, с которой эти молодые зазнайки выказывают ненавистному горбачу своё презрение и нарочитое невнимание. Однако я отнюдь не чувствую себя в выгодном по сравнению с ними положении здесь, в «Садко»: они-то ПРИСУТСТВУЮТ, а я, если будет проверка, окажусь уже третью пятницу подряд пропустившим две лекции, негодяй такой.

Итак, я снова взялся за это дело – писать. Пока что наблюдать за собой оказывается бессмысленно. Анализировать себя на бумаге бесполезно, так как я и так знаю себя полностью, а это всё-таки мой «дневник». Никаких СОБЫТИЙ, никаких перемен, я отличаюсь завидной стабильностью, я бы даже сказал, статичностью. Право, меня ничуть не смущает этакое постоянство, хотя и радовать оно не может – не так уж хороши мои дела сейчас. Кто уж точно позавидует моему постоянству, так это погода; последнее время она меняется так же быстро, как и мысли женщины, совершающей покупки в огромном супермаркете со множеством магазинчиков. Не очень-то приятно быть невольным участником этой чехарды. Поэтому-то я и стремлюсь в эти дни поскорее уйти с улицы, дабы сразу стать не участником, а сторонним наблюдателем.

В кафе очень пусто. Заходили две женщины – попили кофе и ушли. Я сижу спиной к улице, чтобы поменьше вещей отвлекало меня от выбранного занятия. Официантка ходит-кружит по заведению, следя за чистотой оного, почти как кошка за своей собственной. Большой мужчина в строгом недорогом костюме, при галстуке и в грязных, почти пугающих туфлях сидит точно симметрично по отношению ко мне – за противоположной колонной. Вероятно, это охранник. У нас сейчас ни одно заведение не обходится без охранника – веяние времени – с одной стороны, необходимо, с другой – модно. Этот верзила долго стоял вглубине, выглядывая из подсобных помещений – сейчас он сидит за столиком и что-то читает. Всё это время он недоверчиво и с неким презрением поглядывал на меня. Они, конечно, думают, что я пишу школьное сочинение или что-то в этом роде, ведь по моей внешности мне не дашь и моих семнадцати с половиной.

Мысли иссякают, а мне здесь надо просидеть ещё как минимум пятнадцать минут. Уже ничего не хочется ни есть, ни пить. Кстати, я простыл. Наверняка, позавчера, когда был сильный ветер. Сегодня всё усугубится – погода к этому располагает. Как это омерзительно – шмыгать носом в ответ на любой вопрос и на любое обращение – удел слабых – ведь простуда предательски подтачивает наши силы. Сейчас я у неё в плену, я её энергетический донор. Мне здесь надоело, я уже расплатился и ухожу – наверное, в бильярдную, там тоже хорошо убивать время.

 

5 марта. 10 : 47. Пишу от нечего делать. Надо признаться, я опять во всём разочаровался. Сегодня приходит некое прозрение. Как бесцельно утекает время, зачем и кому нужна такая жизнь? – Точно знаю, что мне не нужна, но я уже не волен, я не виноват, что был рождён. Другое дело, что эту жизнь можно чем-то наполнить, но я не хочу этого особенно сильно. Если всё вокруг мне немило (фу, какое слово), ОТВРАТИТЕЛЬНО, то зачем же что-то ещё создавать? Тогда как же быть довольным собой? Как оправдать своё существование? Хотел бы я, подобно Сартру, свято верить, что спасительным является творчество. Хотел бы я хоть во что-нибудь действительно верить. К тому же, пускай творчество – но у меня нет таланта, ни в одной сфере искусства я не могу оставить своё имя на века. И в музыке, и в литературе – а именно эти сферы меня хоть сколько-нибудь занимают – я дилетант, любитель и ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ.

В течение пяти дней весна так и не показала своего детского розового лица. Она как будто наказана за ранние шалости. Небо ничем не обращает на себя внимание, оно безликое. Птицы, так неистово радовавшиеся тем «+3», притихли и снова спокойно переживают свою зимнюю участь. Меня же окончательно покинули надежды на радость в сердце, тепло внутри, на перемены в жизни. Колебания были слишком малы, чтобы привести к качественным изменениям.

В конце концов, и сами эти записи бессмысленны: мне не нужен дневник, я явно пишу это, чтобы кто-то потом прочёл, но читать здесь нечего, я сам не дал бы за это и гроша. Я возомнил себя писателем – наивно, конечно. А всё почему? – Потому что после долгой неприятной мокрой и всё же довольно холодной зимы вдруг неожиданно выглянуло солнце, растопив снег, позволив птицам купаться в лужах и громко чирикать по любому поводу, заставив меня всему этому глупо улыбнуться. Я слишком сентиментален, чувствителен – и когда всё было обыкновенно серо, я принял небольшое яркое пятно за альтернативу, за нечто иное и новое. В общем, я ошибся.

Пять дней я не занавешивал окно не по забывчивости, а специально, снова пытаясь возвратить себе те впечатления, приглашая наглое солнце к себе в комнату. Сегодня утром свет в очередной раз не стал меня будить, а, встав, я закрыл окно.

2002

 

* * *

Солнце режет глаза. Оно везде. Неожиданная жара в начале мая как подарок на не свой праздник. И вдруг снег. Белые лепестки черёмухи падают на асфальт, словно крупные мазки кисти Моне, отображая на земле громады облаков. Дурман… Я вдыхаю запах белых цветов – это как наркотик, хочется ещё. Сладкий приторный аромат заставляет застыть на месте и дышать зрелой весной. Вдруг тёплый ветер стал трепать тонкое дерево и закружил оторванные лепестки, заключая меня в белый круговорот. Но я просто стою и смотрю, а как бы мне хотелось быть маленькой частью цветка и источать сводящий с ума запах. О ветер, закружи меня в весеннем танце, подари мне лёгкость и воздушность, оторви от земли, приблизь меня к солнцу!

06.05.2002