Мягкий снег тоскливо мулил по улице. Готовил встречу Нового года. Старался. Да уж как-то выходило всё вкривь, да вкось. По магазинам люди не спешили. Ёлок не брали. И стояли мужики-артельщики грустные да тихие. - Эх! – не выдержал один: - На ветру стоим. Николай Угодничек! Угоди… на рюмочку! Небесный купол приоткрылся: «Только-то и всего?» - Голь на выдумку хитра, - тянул крепыш. – Мы чё-нибудь придумаем. А ты… угоди. Отверстие Купола расширилось. Лукавый глазок в полтора этажа с интересом глянул на крепыша. Жёлто-синий луч прошил старенькую бобровую шапку. Крепыш покраснел, напыжился, стащил с головы линялого «бобра» и утёрся наотмашь: - Мужики, тут – эт, смекалка нужна! Ветки – не выкидывать! Мы им кибану сделаем. У меня чурбаков много. Я припас. На всех хватит. - Ну тебя, Митрич, - отозвался длинный да зябкий, с красным носом. – Сами стоим, как чурбаки с глазами. Эти городские зажрались совсем: и ёлка им – не ёлка! А ты – ветки собирать… - Кибана, - Митрич перешёл на полушёпот, - дело тонкое… Мать-Природа и ветку не зря даёт, и сучок, и смолу, и чурбачок. Всё – к делу. Вот ты, Саид… Или как там тебя? - Самир, - выдохнул парнишка, худой и невысокий, с огромными глазами и тёплой оливковой кожей. Он изо всех сил крепился на ветру. Одет был явно не по погоде. Волосы его длинные, иссиня-чёрные, вмиг стали пепельными под снегом. Куртка тонкая – нараспашку, ботинки – летние, тонкие длинные пальцы, голая мальчишечья шея… - Что ж, сынок, не одеваешься? – крякнул Митрич. – На вот, рукавицы мои возьми. Погрей душу. - Святой Джирджис не велит брать чужого, - встрепенулся мальчишка. – Волю тренирую. - Ах, ты! Не зверь, поди – твой Джирджис. Погреешься и вернёшь. - Не зверь. Как и твой Георгий. - Значит, ждёшь белого коня? - Жду, - он гордо и резко тряхнул головой. - Не сердись, сынок. На. Варьги мои возьми. Собери-ка ветки от ёлочек. Мы в чурбачки их натыкаем. Кибана будет. - Экибана? – парнишка хлюпнул носом. – Хорошо придумал. * * * Уставшие задёрганные женщины стайками прибивались к лёгкой произвольной «витрине», сколоченной наспех: - Ой, как интересно! Веточки… - Какая прелесть! А по чём? - Мне - парочку. - И мне – две. Мусору – с ёлкой-то. Самир счастливо улыбался, подбирая со снегу последнее. Крепыш, одобрительно кивая, со знанием дела прятал «бумажку» под «бобра»: - Белого коня!.. – он одобрительно хмыкнул. …Откуда ни возьмись, налетел хлёсткий ветер, разметал полы его добротной куртки. Сквозь белую стену снежинок и песню ветра все ясно услышали негромкую иноходь. - …Джирджис… Белый конь перешёл на шаг. Всадник проехал мимо, держа в руках собственную отрубленную голову. Ворох золотых искр метнулся навстречу артельщикам. Митрич приосанился… и тут же схватился за сердце: - Господи, - вырвалось из его груди, - как же я… грешен! Отрубленная голова усмехнулась. Послышался лёгкий женский смех, мелодичный и нежный, как серебряный колокольчик. Белая Кобра с женской головой в короне метнулась к седлу. Раздался чуть слышный электрический треск. Голова тут же вернулась всаднику на плечи. Он – пришпорил коня и скрылся в мареве горящих снежинок. …- Эй, мужики, кто выпить просил?! Артельщики со страхом переглянулись. - Чего пугливые такие? – пилигрим в сером до полу плаще, в глухом капюшоне, приподнял пятилитровый галлон. – Вот, отдаю! Две ёлочки – мне с собой. Большие и пушистые. - Дадим…, - рябой артельщик с синим носом, без мизинца на руке метнулся к пушистой груде сваленных ёлок. - Не ты, мил человек! – отстранился меняла, - пусть парнишка свяжет. Вон и варежки у него есть. Как положено. Парнишка недоверчиво исподволь глянул на покупателя. Две седые пряди Самира средь иссиня-чёрных волос его прилипли ко лбу. - Давай, сынок! – одобрил Митрич. Нежно и крепко связал Самир ёлочки. Тёплыми руками принял вино старый артельщик. - Уастарджи благодари. Я сегодня добрый. – улыбнулся меняла. - Джирджиса, - глаза Самира стали яркими и светлыми, как звёзды. - Ай, благодарствую, святой Николай, святой Георгий! – пел крепыш. – Вот угодили. Так угодили! - Прощайся! - бросил через спину незнакомец. – Мы просто так своё вино не льём. …Похолодевший влажный бобёр сполз на затылок артельщика. Ноги обмякли. Он мутными глазами обвёл свой «приход»: - С кем прощаться-то? Заступи. - А вон, - плыло в его голове, - парень рябой без мизинца. Давно душегуба ищут. Считай, нашли. Митрич задрожал. - Да не трясись, - продолжал голос. – Три дня ему даём. Как и положено. Небесный Купол опять раздвинулся. Огромное, в пол-переулка, лицо брызнуло на миг тёплым солнечным светом: - Пей! – и скрылось в облаках. - А, сука! Ни погоды, ни природы! – процедил сквозь зубы рябой. Руки его посинели, глаза – почти застекленели, лицо вытянулось и осунулось: - Поубивал бы… всех. Митрич сокрушённо покачал головой, вздохнул и отвёл глаза. * * * Меняла в сером, до полу плаще и глухом капюшоне, бодро шествовал по улице, унося под мышкой ёлочки. Он свернул к серой девятиэтажке и улыбнулся, ускорив шаг. - Чёрт бы дёрнул эту тёщу! – Федя потоптался и смачно сплюнул в сугроб. – Хоть провалиться с её свиными ногами!.. - Ну, что ж, бывает, - сочувственно хлюпнул сосед. - Чего бывает-то? – не понял Федя. - Ну, проваливаются… И ноги такие – тоже бывают, - задумчиво продолжил тот. - Э-э! – Федя плюхнулся на лавочку. Сугроб воронкой осел под его ногами и заструился белым туманом. – Вот они (он похлопал по сумке) – ноги-то свиные. Ещё вчера – бегали. Носик розовый. Хрюкал. Носик прижался к стеклу. Расплющился и порозовел. - Вон, - продолжал Федя, кивая на окошко, - лапочка моя. Не лает, не кусает. А в дом - не пускает. – Настенька! – носик с интересом вздёрнулся вверх. - Ты меня слышишь? – два больших банта за окошком несколько раз взлетели вверх и методично опустились. - А дверку… откроешь? - У-у! – выдал нос и тут же сполз к подоконнику. - Слышал? – сокрушённо выдохнул Федя. Сосед сгрёб его в охапку, подтащил к двери: - Хозяюшка! – за дверью посопели. Послышался грохот передвигаемой деревянной артиллерии. Будто сто гномов разом волокли к порогу боевые машины. Глазок в двери приоткрылся, явив огромный серый глаз. - Да… - сосед поморщился. - Настя! Ты меня слышишь? – озаботился Федя. – Это я, твой папка. - Да. – раздалось из-под двери. – А я – снегурочка. Слышу. Но дверь – не открою, - и тут же добавила: - Бабушка никому открывать не велела. - А я тебе – ёлочку принесу! – надрывался Федя. - Принеси… - парировала снегурочка. Оборона изнутри опала. Два больших банта снова, как ни в чём не бывало, подлетели и прилипли к окну. Воронка с оплывшим снегом у Фединых ног совсем оттаяла. Обессиленный, опустошённый, он бухнулся на лавочку. Тёплым ветром обдало щёки, спина потеплела. Будто верный друг, прижавшись, свернулся сзади клубочком: - Так что делать-то будем, ноги вернём или – по ёлочку? – раздалось со спины. - Ноги?.. – Федя встрепенулся. - Спинку и бочок, животан и пятачок…, - на лавочке за спиной его притулился низкорослый мужичонка в сером глухом капюшоне. Лица его не было видно. Из-под длинного серого плаща торчали огромные ботинки. Из-под широких рукавов – большие красивые руки. Он тихо потянул Федю за сумку. За спиной кто-то неуверенно хрюкнул. * * * - Батюшки – светы! Мерещится чудь всякая… - сосед выволок из подъезда скатанные пыльные дорожки. – Говорил своей: «Кинь. В Новый год не убираются». Так заладила: выбей да выбей… А! – он махнул рукой и деловито заковылял к турникам. Сзади со двора раздались глухие хлопки. Смеркалось. Резкий скрип и вопль пронёсся из дома напротив: на балкон выкатилась, сопя, солидная дама в розовом исподнем. Выкатив глаза, набрав в грудь побольше воздуху, она истошно заорала: - Караул! Гхрабять! Убивают!!! - Убили, убили… - неслось с верхних этажей. - Да кого убили-то? – из жёлтого кухонного проёма на балкон выпрыгнул мужик, прикрывшись газетой. Очки его в любопытстве зависли на кончике носа. - Эй, Макаровна! Опять партизанишь? - Гхрабять… Гора в розовом с растрёпанным комелем на макушке, зябко прикрылась руками, но с балкона – ни гу-гу!. Мягкий жёлтый свет лучом очертил дворик. -… Звезда! – мужичок снял очки, отбросил газету. - Желанье-то успела загадать, партизанка? - Чтоб только салюты в Новый год. И… тихо… - простонала, присев, розовая гора. Серебряно-розовым фейерверком вспыхнуло, прогрохотав, небо. Закрылись окна и балконы домов. Сосед с выбивалкой в руке тихонько свернул пушистый ковёр, подхватил чистые дорожки и собрался к столу. * * * Тут же раздалось потрескивание. Из-за кустов вишни выплыло блюдо с яблоками и жареной картошкой. Посередине – лежал аппетитно зажаренный свиной бочок. Вслед ему мягко проплыла свиная голова на блюде, под чёрной рябиной, залитая коньяком. Сосед, обалдев, присел. Федя ностальгически хлюпнул. В такт ему голова на блюде приоткрыла рыжие грустные глаза и также обессилено хрюкнула. Послышался негромкий топот. Сумка в Фединых руках похудела. Румяная поросячья попа о двух копытцах резво подскочила к блюду. Картошечка опала в сугроб. Ей вослед стремилась зелень, запечённые кусочки яблок, рябиновые кисти, щедро налитые коньяком… Маленькие круглые ладони, простершись из сугроба, добродушно благодарили за трапезу. К ногам незнакомца щедро сыпался крупный розовый жемчуг. Федя оторопел. Сосед сидел на снегу. Рядом – валялся в грязи дорогой ковёр и вычищенные дорожки. - Долгие лета! – пропел из-под капюшона незнакомец и подмигнул Феде. Обнажившееся личико его, маленькое, белое и сморщенное, ещё больше сморщилось от улыбки. Жареный поросёнок, собрав все свои части, тоже улыбался, бодро гарцуя по снегу. В порыве благодарности он дотанцевал до Фединых ног, отряхнулся в стороне, - скинул с себя румяную корочку, остатки картошки, яблок и укропа, и нежно потёрся Феде об ноги, горячо лизнув его в ладонь. Вперившись в незнакомца, Федя в недоумении потряс головой: - «Ты… - кто?» - Я… - Смерть, - незнакомец улыбнулся, - Уастарджи, что там у нас с ёлочками? Федя, белее полотна, сполз к оттаявшей воронке и … тут же отдёрнул руку. Под ладонью кольнуло. В нос ударил запах свежей ели и нежного виноградного вина. - Выпей, Федя. Притомился ты совсем. Постничек. Святее папы римского быть хочешь? Вконец допостился бы… Да бери. Бери дочке ёлочку. Не бойся! А как нарядите – в лес её позови. Зайцев да белок кормить. Голодно им. Да и снегу мало теперь. А ты, - он скользнул взглядом по соседу, - внучонка своего. Всё видит, всё слышит, а в сказки – не верит. А жаль. Зачахли вы совсем, люди. Берите ёлочки. Поздно уже. Кивнув, он надвинул на глаза капюшон и тяжело побрёл к лесу. Как верный пёс, радостно повизгивая, за ним трусил воскресший, обалдевший от счастья, розовый поросёнок. Дверь подъезда приоткрылась. Из проёма показался розовый пятачок. Федя потряс головой, зажмурился. Дверь хлопнула и перед ним воскресла бабка Анна с верхнего этажа: - Сидишь, постничек?! – каркнула она. «И эта – туда же» - с ужасом пронеслось в Фединой голове. - Тёща заждалась. – она с ехидцей смерила его взглядом, притопнула. - Батюшки – светы, - шарахнулся сосед, - свиные ноги… - Это у тебя – голова баранья. – хихикнула она, - Когда стригся-то в последний раз, в прошлом году? Оба с испугом кивнули. - То-то и оно. Дети заждались. Нечего ёлки сушить. Марш по домам! – И – поплыла, потягивая в разные стороны носом. * * * - Маленькой ёлочке холодно зимой! – тянула счастливая Настенька. Вслед за ней – хороводом тянулся настороженный Федя с женой и сыном, и тёща, совсем забывшая про свиные ноги. - Холодно? Вот и погрей! – ёрничал старший, Шурик. - И погрею! – она засобиралась в лес, натягивая валенки и шапку. Я ведь – снегурочка. - Снегурочка. – согласился Санька, - Только маму с папой взять не забудь. Вдруг они за тобой пойдут? Заблудятся. - А мы орешков захватим, семечек. – подхватила бабушка. – Белочек покормим. - Белочек? – Настенька насторожилась. – И зайцев. Ты, Саша, морковки положи. Через двадцать минут вся честная компания топталась на лесной поляне. - А где же зайцы? – Настенька нетерпеливо шмыгнула носом. - Испугались нас и в лес убежали, - улыбнулся братишка - Я – одна. Я сама! – она деловито рассовала по карманам орехи и семечки. – Не ходите со мной! Ясно? – Настя строго погрозила пальцем. – Снегурочка одна ходит! – быстрыми широкими шагами она углублялась в лес. Навстречу ей торопился соседский Данилка. - А ты тут – чего?! – вскинулась она. - Белок кормлю. – спокойно ответил он. - Я – снегурочка! - Докажи. Внутри у снегурочки колокольчики звенят. Тонкие, серебряные. Сам слышал. - Отойди! – она направилась к высокой ели и … завязла по пояс. - Так и знал. – Даниил заспешил к голому кусту: сейчас, ветку обломлю… - Не смей! – закричала Настенька. – А то в лес совсем не зайдёшь. Дед не пустит. «Дед» незаметно и быстро оказался за её спиной. Большие руки резко и нежно выдрали её из сугроба и поставили на толстый наст. Серый плащ с капюшоном мелькнул за елью и растворился в холодном воздухе. К Настенькиным ногам что-то упало. Она наклонилась деловито и быстро… Под ногами её, раскинув лапы, как в полёте, лежала окоченевшая белка. Настя решительно потопталась на месте, потом – расстегнула шубку и, закусив губу, попыталась её отогреть. Куда там! Белка была холодной, как лёд. Скоро Настины руки замёрзли, нос покраснел, а по щекам её засеменили в бессилии блестящие капли. Они со звоном падали в наст. И в тех местах, где они падали, открывались длинные круглые норки. Как в тающем сахаре. Из норки показался маленький розовый нос и озабоченно пропищал: -Весна?! - Нет, – покачала головой Настя. – Ещё не весна, – и - зарыдала. - Тогда – что? – нервно пискнул мышонок. - Белочка… Замёрзла. - Всех не оплачешь. – пропищал мышонок и недовольно юркнул вниз, показав хвост. - Кое-кому – удаётся… - наст приподнялся. Из-под него выплыла маленькая тёмно-зелёная шапочка, большой нос и розовая ладошка. Внутри неё что-то блеснуло. Упругий кулачок разжался: - На, держи! (Розовая жемчужина выкатилась на наст). Настя широко раскрыла глаза. Слева от неё отряхивался от снега мокрый суровый гном в зелёном сюртучке, недовольно приговаривая: - Вот уж кому повезло, так повезло! Она быстро вскинула глаза на Данилку: - Увидит. Не боишься? - Нет, - успокоил гном. - Мы встречались. Не бойтесь. – и тут же строго указал пальцем на жемчужину: «Это – Вам для белки. А эта - синяя (её он положил Насте в ладонь) – молодому человеку. Он на воронов дышит, гм, очень неровно. – гном засеменил к куску поднятого наста и … пропал. Настя ошарашенно похлопала глазами, пожала плечом и двинулась навстречу Даниле. * * * Он стоял под низкой елью, чернее тучи. У ног его, приоткрыв побелевший клюв, лежал распластанный ворон. - Чего припёрлась? – голос Данилы рванул вверх и … оборвался. - Подарок принесла. Ворону. - Сам похороню. Без девчачьих соплей. – он резко наклонился, заслоняя собой птицу. Расстегнул куртку. - Подожди хоронить. Гном сказал… - Настя потупилась. Данила так и застыл над снежно-настовой коркой, приоткрыв рот. - Не сказал. А должен был. – странный дед в сером плаще с капюшоном разжал пальцы, отсыпав каждому по горстке цветного жемчуга. - К ёлке ступайте. К самой большой. Кладите туда птиц да зверьё упавшее, что найдёте. Дальше все - в круг. И против стрелки часовой – хороводом. И - чтоб пели! Все!... Понятно? – оба кивнули. - Да без меня повторять не пробуйте! Маленькие вы ещё. Опасно. И жемчуг – непростой. * * * Всколыхнула ветками ёлка. Поголубела. Лёгкий туман заструил еловые иглы. Туман загустел, скатывался клубами. Бледные прозрачные лица означивались в тех клубах. Лица улыбались, тела становились плотнее и жались к самому стволу. Ствол теплел, роняя золотые искры. Теплел под ногами собравшихся снег. Плотные серебристые спирали в разные стороны разлетались из хоровода, превращаясь в птиц. Под ногами Настеньки деловито прошмыгнула мокрая белка и – взлетела на ветку соседнего дерева. Призывно каркая, поднялся на крыло взъерошенный ворон, трижды очертил Небесный купол, коснулся перьями Данилкиной щеки и – был таков… Промелькнула в хороводе бабка Анна, рябой мужик с сизым носом без пальца на руке, Настенькина прабабушка, весёлый дед её, которого она видела лишь на фотографии. И многие, многие лица, стремящиеся из круга: Самир с седою прядью волос, крепыш в бобровой шапке, их с Данилой отцы и матери, и деды. Прямо из самого центра круга выкатился розовый поросёнок с верёвкой на шее, кувыркнулся через голову, пронзительно взвизгнул и стал молодым краснощёким парнем. К нему тут же ринулась женщина и испитым, исчерченным горем лицом: - А мне сказали – ты без вести… руки наложил. - Врут, всё врут! – он выпросил у мальчишек нож, быстро срезал с шеи верёвку и весело закружил мать в новогоднем хороводе. - Ноги… - промлялил Федя… - Свиные ноги… - Баранья голова! - Бабка Анна резко выругалась, постучав себе по лбу, завертелась волчком на месте и пропала. Будто и не было. * * * Мягкий снежок тоскливо мулил по лесу. Готовил встречу Нового года, но всё срывался в дождь. - Ну, что ж ты, снегурочка? Или только белок да воронят дождиком поливать научилась? – шутнул Данила. - Да! Белки-то все – попрятались… И птицы… - начала Настя. - От нытья вообще-то все бегут. Ты не знала? Настя колупнула ногой осевший снег, подняла ключицы и, хлюпая, выдохнула вверх: - Издеваешься, да?!. …В воздухе грустно и тихо звякнули колокольчики, что-то щёлкнуло, как стрелки часов, и белый пушистый снег хлопьями повалил с неба, покрывая землю, деревья и рассыпавшийся по Земле пёстрый хоровод. Только Купол Неба над огромной серебристой елью, показалось, совсем не пропускал снег. И вдруг – забелел, означился белыми тёплыми крыльями. Крылья опустились, приоткрыли огромное женское лицо. - Птица Сва. – шепнул Данила. Огромные, в пол-поляны глаза вспыхнули нежно-голубым тёплым светом. Мягкие губы приоткрылись в нежной улыбке. - Откуда знаешь? – Настя подалась вперёд. - Она – Мать всего. Всего, поняла? - Угу, - кивнула Настя. - Пусть светит всем. И живым, и мёртвым. И пусть на Земле в Новый год всегда падает снег. Декабрь 2010 г. г.Гусь – Хрустальный. |