КЛОЧОК НЕБА

 

Он очнулся, но глаза открывать не спешил. Несколько секунд напряженно думал, где же это он отрубился? Глаза открывать не хотелось, но даже темень закрытых век была почему-то зеленой. Еще не, открывая глаз , он попробовал перевернуться набок и взвыл от боли.

Левая часть груди горела словно ее поджаривали паяльной лампой, .где- то рядом с сердцем.. Наконец он решился открыть глаза и то, что он увидел, его поразило. Перед глазами была одна зелень. Присмотревшись, он стал различать листья бананов, ветки деревьев, еще какие-то неизвестные ему лопухи — и все это было навалено ему на лицо. Тогда он решил проверить правую руку. Пальцы и локоть правой руки сгибались и боли не было. Он еще полежал неподвижно, пытаясь сообразить где он и что с ним.

Потом решился и правой рукой потихоньку стал сдвигать с себя листья и ветки. Когда он убрал последний лист банана, закрывавшего глаза, он увидел еще одну зелень, но только высоко-высоко над собой. Громадные деревья почти закрывали дневной свет, и он попытался вспомнить, что же произошло вчера, но почему-то кроме приступов боли он вспомнить ничего не мог. Правой рукой он осторожно ощупал левое плечо. Вся левая сторона груди, плеча и руки были плотно забинтованы. Он поднес пальцы к глазам и увидел, что крови не было. Значит, это произошло не вчера, а когда? Позавчера, неделю назад?

Ничего путного в голову не приходило, но ему стало ясно одно — его состояние и положение — ежу было понятно, что его ранили и ранили тяжело, а лежал он полусидя под каким-то деревом и под копной листьев.

Постепенно к нему возвращалось умение соображать, но эти соображения были не веселыми. Во-первых, тяжело ранен, во-вторых, его оставили. Короче говоря, бросили. Видимо, ему вкололи литр морфина и он полностью отключился. Откуда им знать, что я практически не реагирую на обычные дозы наркотиков…. Он понимал своих ребят, ни у кого не поднялась рука с оружием, чтобы пристрелить его, как нас учили наши добрые учителя. И он их понимал. Его всегда воротило, когда он заслушивал секретный приказ, в котором говорилось, что пилота вертолета в случае аварии в живых не оставлять. А здесь, под деревом валялся живой «рейдер»…

Умение соображать вернулось и кроме короткого кусочка прошлого он стал думать о том, что же будет с ним дальше. Он вновь посмотрел на кроны деревьев и аж застонал. Но не от боли. От этой вездесущей зелени! Даже стволов не было видно, они были увиты длинными лианами с громадными листья вроде, как у фикусов. Что было внизу, он не видел и ему до смерти захотелось увидеть небо. Он понимал, что с такой раной ему никуда отсюда не уйти, эта поляна и станет его последним прибежищем. А уж зверям в этих джунглях будет чем полакомиться.. Попробовал перевалиться на правый бок, левый бок глухо ответил болью, он переждал ее, немного отдохнул. Четко сообразил, что в середине поляны, где кроны деревьев сходятся не так густо, через них можно увидеть небо. Теперь перед ним стала другая задача — добраться до этой самой середины поляны , но сначала надо перевернуться на живот и придется ползти.

"Мы своих не бросаем" — эту фразу часто произносили наши ребята. Мы своих не бросаем. Еще как бросаем! Живут только фальшивые лозунги да расхожие фразы. Как эта....

Своих…,а он кто, чужой? Слова, слова... Обыкновенное патриотическое вранье, привычная ложь, которой пропитана вся армии от генерала до рядового. Врочем, как и вся страна. Он заметил еще давно, что у них в группе нет больше пафосных и, якобы, героических выражений, они просто делают свое дело. Вот и пример. Они идут на базу, а он валяется тут.

Ничего, мы еще увидим небо в алмазах. Из-под руки выскользнула довольно толстая змея, но он узнал ее по окраске — это был безобидный тропический уж, правда своими размерами он мог бы навести панику в целой роте необстрелянных солдат.

Он уже вытащил нож, хоты понимал и помнил, что съесть ему этого ужа не придется — не было ни плитки, ни сухого спирта, ни решетки. Кстати, а зажигалка у него есть? Одной рукой и с больным плечом трудно было обшаривать карманы, но на каске он наткнулся на почти полную пачку "Кэмела" , зажигалку – в нагрудном кармане и обрадовался так, как будто за ним прилетел спасательный вертолет. Ну, вертолет, не вертолет, а сигареты тоже не плохо.

Пистолет? Где его любимый «стечкин»? Пистолета не было. Правда, нож оставили.

. Он достал нож и вонзил его в землю справа. Получилась опора, правда, не сразу. Нож не6сколько раз выскакивал из мягкой земли. Наконец ему удалось зацепиться за корень и он начал, постанывая от боли, переворачиваться на живот. Он и дальше использовал нож для передвижения своего непослушного тела. Подтягиваться на животе на одной руке оказалось делом весьма и весьма нелегким, он едва за один раз проползал пять-десять сантиметров. После двух- трех таких "рывков" он подолгу отдыхал и думал — почему-то все время вспоминалось прошлое. Вспоминалось детство голодное и холодное, вспоминалась юность. Но чаще всего он вспоминал горы, эти неприступные на первый взгляд заснеженные вершины, где-то там за облаками были не только целью, но еще и предвкушение радости когда выходишь на вершину, а дальше идти уже некуда, и ты кричишь от восторга, обнимаешься с друзьями. Это была радость. Настоящая радость и хотя предстоял еще не менее трудный спуск с высоты более, чем семь километров, все было ни почем. Вспоминался университет, студенческие друзья, веселые дружеские застолья, даже драки вспоминались с умилением. И он понял, почему. Он был молод, здоров и, главное , не ранен. И вот он лежит здесь на этой поляне и ищет кусочек неба, чего, зачем о сюда попал, что он тут забыл в этих занюханных джунглях. казалось бы было все: аспирантура, предстоящая поездка в Англию, но люди в погонах, сидевшие где-то там в Москве, решили по другому.

Его долго вербовали, а он отчаянно сопротивлялся, придумывая действительные и мнимые причины, почему ему нельзя ехать сюда. То же мне, нашли комсомольца-добровольца! Тем более, что из комсомола его выпкрли за антисоветчину. Он радостно сообщил вербовщику об этом факте, но тот только рукой махнул – там, мол, нам пай-мальчики не нужны. Не вышло, подумал он тогда и начал ссылаться на молодую жену, дескать, тяжело расставаться. Вербовщик вместо ответа высыпал из конверта пачку фотографий, где его жена была в постели явно не с ним.. Посмотревши на пару ему стало ясно, что трюк с молодой женой тоже не сработал. Впрочем, о «верности» жены он догадывался давно, но не хотелось возиться со всяким дерьмом.

Наконец, вербовщик выложил главный козырь, который был у него в рукаве – его уголовное дело, когда он избил двух милиционеров. Начал было оправдываться, что они не предъявили удостоверения, были без оружия, зато у одного из них оказался огромный нож. Он с детства вырос среди уголовников и «политических» зэков, потому нож не показался ему страшным оружием. В два приема он выбил его из руки «мусора», а тот успел ударить его ножичком в руку. Тут он рассвирепел и вломил обоим «мусорам» по первое число так, что они обратились в «Скорую помощь» . Ему тоже пришлось заехать в «скорую», где хирург долго пытался вытащить из раны осколки кости и зашил разрез, причем, он отался от всяческого наркоза.

Никогда об этом ранее не жалел, знал, что «мусора» с ножиком за пазухой не имеют права называться милиционерами и что я был прав. Но сейчас ему было стыдно за себя самого – лучше бы он отсидел в тюрьме! Стало стыдно за свою слабость, несмотря на "героические" подвиги , он понял, что если останется жив, всю жизнь будет не гордиться, а стыдиться этой войны. Это была не его война, не война за Родину, а за какие-то идеалы социализма, Мало того, не за свои, а каких-то косоглазых! Но на то, чтобы остаться живым, шансов у него было маловато. Это только в фильмах о героях в последний момент приходит помощь и героя, хотя и раненного, спасают. Здесь спасать было некому. Он начал вспоминать теперь более близкое. И кое-что вспомнил..

Группе надо было перейти поляну метров семьдесят начисто лишенную деревьев и только поросшую какими-то цветами. растениями с громадными листьями. "Южаки" шли следом, оторваться от них не удавалось. значит кому-то надо было остаться и прикрывать отход остальных. Командир не воспользовался своей властью и приказал бросить жребий, мы выбросили пальцы и жребий пал на него. Ему оставили автомат, пару «рожков,», у него был свой "стечкин" и он оставил себе арбалет с хорошим запасом мин "бэби", все равно не имело смысла тащить пустой арбалет обратно в лагерь, там этого добра хватало. Ребята сосредоточились на той стороне поляны. а он вынужден был перебежать на обратную сторону без всякого прикрытия.

И повезло. Перебежал. Укрывшись в низкорослом кустарнике он держал под прицелом наиболее вероятные места появления "южаков" и когда на противоположной стороне поляны в кустах мелькнуло чье-то лицо, он понял, что они ждут когда мы попытаемся пересечь открытое место. Он тут же отправил первую стрелу, затем вторую, третью, четвертую, устанавливая дистанционные взрыватели, чтобы они рвались на опушке поляны, Короче шуму он наделал много. Под его прикрытием "южаки" не осмеливались вылезать на свет божий, а из кустов стрелять — дохлое дело, только патроны тратить. Ребята по одному перебежали на его сторону, а он продолжал осыпать градом осколков засевших в кустах "южаков". Но стрелять из кустов из арбалета тоже неудобно, приходится хоть на доли секунды привставать иначе стрела заденет ветку и, считай, ушла ветра в поле искать. Вот тут-то его и ранило. Он отчетливо почувствовал, как три пули пробили его тело и понял, хоть он не врач, что одна из них прошла где-то рядом с сердцем. И вот теперь он ползет как гусеница по зеленой траве и думает, а может лучше было бы прямо в сердце, но что толку думать о том, что было, самая бесполезная вещь рассуждать если бы, да кабы. Наверно, Бог так распорядился. Он не был особенно набожным, не крестился перед заданием, как многие его товарищи, и даже не молился в самых сложных обстоятельствах. Он твердо знал, что все зависит не от Бога, а от него самого . Он еще несколько раз загнал нож в землю и подтянулся почти на пол -метра. Левая часть груди даже перестала болеть, она онемела, словно ее у него и не было и это пугало его еще больше, чем боль. Где-то внутри мозга сформировалось твердое убеждение, что жить ему осталось совсем немного. Он вспомнил, как вербовщик упомянул ему о давноем случае, который произошел с ним в одном сибирском городе. Напрмнил, что дело легко вновь открыть и пошел рассказывать ему- о том, что он нарушил закон, избил двух милиционеров в штатском. Причем один из « мусоров» был с ножом, у него до сих пор остался шрам, когда он закрывал шею от удара. А то бы уже давно похоронили, а «мусора» бы наградили медалькой. Вербовщик как бы вскользь напомнил, что «мусора» очень злопамятны. Ведь получилось так, что он двух «мусоров» отправил в «скорую, а вербовщик, после мимолетного упоминания о злопамятности «мусоров», предложил альтернативу – семь лет тюрьмы строгого режима или командировка вместо Англии в Юго-Восточную Азию. Он сломался. Он не хотел в тюрьму, сдрейфил, Позорно струсил. Вот потому и валяется здесь в густой траве с неподвижным левым боком , и еле живой от усталости в правой руке.

Но он кое-как преодолел себя и снова выбросил вперед правую руку, благо нож был широкий и крепкий, не то что эти «штык-нож» от "калашей" и снова начал свое бесконечное путешествие к центру поляны. Вдруг ему пришла мысль: а что, если и в центре поляны нет дырки в небо, чего он тогда туда ползет, умирать можно везде и это место, где он лежал, ну, а заодно проверить раны. Так и есть. Бинт стал мокрым, считай, что от подмышки до пояса. Да бинта ребята не пожалели…. Боль слегка утихла после его «марш-броска» и он задумался. В голову пришла нелепая, но страшная мысль – что, если он потеряет много крови, а он ее уже и так потерял много. Три дырки в теле, это вам не шуточки, и не доползет до середины… Обидно будет, как будто он проиграет на какой-нибудь Олимпиаде. Поискал нож, но среди толстых стеблей травы - его не было. Он чуть не ударился в панику, самую настоящую истерическую панику. Как же так? Был нож и нету? Правой рукой, успокоившись, он начал методично перебирать траву – вот он! Вот он, родной! Оружие убийства показалось ему таким милым, таким близким…

Ночные звери найдут его и здесь и там. Но небо очень хотелось увидеть бы и в последний раз. Он снова пополз. Трава порой была настолько густая, что мешала посмотреть вверх, заслоняла свет, он рубил ее ножом, чтобы увидеть верхушки деревьев, а среди них, может быть и немного неба. На юге рано темнеет и последние часа два он полз практически в полной темноте. Его фонарик, как и пистолет, забрали друзья. Друзья? Это еще как сказать, бросить умирающего в джунглях...

А тут вдруг новая напасть — огромные рыжие муравьи, откуда они взялись или наткнулись на него случайно, или пришли на запах будущей падали, но кусались они очень больно и он ничем не мог себе помочь. Правая рука стряхивала их с лица, шеи, но не могла забраться под куртку. "Вот казни Египетские", подумал он, только вместо саранчи муравьи. Он уже встречался с этими монстрами, чуть ли не в полпальца длиной, но тогда он мог сбросить их с шеи, лица, а теперь они хозяйничали вовсю. Он еще несколько раз энергично выбросил правую руку с ножом и постарался уйти от них, быть может он просто заполз на их тропу? И действительно, через метр-полтора от этих красных людоедов удалось уйти. Видимо, он все-таки заполз на их дорогу.

Как ни странно, муравьи ему напомнили о знакомых девушках. Он знал, что с некоторыми из них он расстался не очень хорошо, попросту бросал их, но сейчас, здесь, на этой поляне они казались ему самыми прекрасными женщинами в мире. Частично это было правдой и он даже загордился собой, но неосторожное движение левой рукой и адская боль вытеснили эти воспоминания. Он вернулся на свою поляну. Да, это была его поляна, сколько бы лет не прошло, сколько бы здесь не выросло деревьев, кустов, цветов, других растений, она навсегда останется его поляной. Он еще несколько раз подтянулся на правой руке, которая занемела от напряжения и вдруг понял, что он находится в самом ее центре и боялся повернуться на спину.

А вдруг там нет неба, зачем же он полз, как улитка, на склоне? Чтобы ничего не увидеть?

Э, нет, оно есть там между кронами этих неизвестных ему деревьев. Плохо он учил ботанику в школе, что не знает, как называются эти деревья, ведь он видел их фотографии и описания в учебнике, но не запомнил. А страх перед поворотом на спину и взглядом в небо сковал его, даже рабочая рука боялась сделать то, что он хотел, а хотел он малого, перевернуться на спину. Наконец оцепенение прошло, он уперся ножом, лег навзничь и закрыл глаза. Наконец он осмелился их открыть и взглянул вверх. Нащупал на каске всунутые под обтягивающую ленту для масксетки пачку «Кэмела», достал зажигалку и закурил. Это оказалось нелегким делом для одной руки, но все-таки…

Для тех широт уже наступила глубокая ночь, не слишком много звезд попадало в просвет между деревьями и все были ему незнакомы. Родных созвездий, к которым привык с детства, не было видно. Созвездия были чужими. Но он видел! Видел звезды!

Тело дважды содрогнулось в последних судорогах и он остался лежать неподвижно в центре поляны. Дымилась только недокуренная сигарета. Его мертвые открытые глаза смотрели на клочок чужого неба.

Впрочем и на его родине, в Беларуси, небо было таким же равнодушным и безучастным. Небу было все равно.