Никто не обратил внимания, когда он вошел в автобус. Толпа не замечает его, и он отвечает ей взаимностью. Он живет в своем мире, в мире полной тишины и покоя. Ему не нужны звуки, потому что он знает их худшее проявление, знает, как больно они могут ранить, знает, как они убивают… пусть не сами, но без них не обходится. Он расстался с ними два года назад. Они не были ни длинными, ни короткими, он их просто не помнит. Хватает памяти о том времени, которое до сих пор сниться ему по ночам.

Теперь его жизнь это Поле: пустое и безлюдное, после прошедшей войны, а потому, тихое и спокойное. Здесь нет людей и звуков, он их сюда не звал и не пускает.

Не пускал, до сегодняшнего дня. Они вошли сами, в виде огромной скандальной бабы, с двумя такими же огромными сумками в руках. Ее страшно возмущало, что молодой парнишка не уступает ей место, делая вид, что совершенно ее не видит. Автобус гудел, как улей, поддерживая потерпевшую. Какой-то мужчина махнул рукой, и сбил с парня бейсболку… Толпа изумленно ахнула и отхлынула в стороны. Обнаженная голова молодого, приятного брюнета, была наполовину седой. В полной тишине, сильно хромая и опираясь на трость, он медленно вышел на улицу.

Он уходил, не глядя по сторонам, забыв про кепку и происшествие, стремясь поскорее вернуться в свой мир. Когда-то в детстве мама рассказывала ему: если летом выйти в поле и медленно идти вперед, то в какой-то момент, прямо из-под ног выскочит маленький комочек земли. Он будет быстро удаляться, взлетая все выше и выше, пока не мелькнет темной точкой и не растворить в голубизне неба. А потом оттуда польется звонкая, заливистая песенка, полная восторга, радости, тревоги и жажды жизни. Это жаворонок исполняет свой гимн сегодняшнему дню. Сам он никогда не слышал жаворонка. На тех полях, которые он видел, птиц не было. Он даже не мог представить ни жаворонка, ни его песню.

Погруженный в свои мысли он не обратил внимания на хрупкую девушку, протянувшую ему бейсболку. Просто принял и пошел дальше. Он не видел, как она выскочила из автобуса, посмотрела ему в след, и прежде, чем догнать, вынула из сумочки записную книжку и, написав несколько строчек, сунула листок бумаги за козырек. Только потом она вернула кепку. И долго стояла, глядя на удаляющуюся фигуру.

Вернувшись домой под вечер, он с недоумением протянул руку к выпавшему из бейсболки листку. «Возможно, это покажется Вам странным», - было написано аккуратным девичьим подчерком, - «но мне бы хотелось встретиться с Вами. Я бываю на той же остановке каждую среду и пятницу. Мне ничего от Вас не нужно, просто посидим в кафе. Я буду ждать.»

Он тщетно старался вспомнить, как она выглядела. Память запечатлела только тонкую женскую руку. Было не понятно: что ей нужно, зачем она его пригласила и как он ее узнает, если все-таки решит пойти.

А через двое суток он спускался с подножки автобуса, на той самой остановке, не понимая, зачем все это. Когда автобус отъехал, со скамейки ему на встречу поднялась девушка в легком платье.

Обыкновенная девушка. Русые волосы, слегка выгоревшие на летнем солнце, густые ресницы, слегка вздернутый носик и пухлые губы. Минимум косметики только подчеркивал ее природную миловидность, но не чего более.

Молча, глядя ей в глаза, он подошел ближе. Она улыбнулась. В глубине ее глаз затаилось смешанное чувство облегчения и тревоги. Они повернулись и пошли в сторону кафе.

Он с нетерпением ждал развития событий, но ничего не происходило. Она молчала, медленно помешивая кончиком декоративного зонтика напиток и глядя в стол. Немного погодя он заметил, что она тайком поднимает глаза, и внимательно его рассматривает. Иногда она судорожно переводила дыхание, как будто собиралась нырнуть, но пугалась чего-то и останавливалась.

Сколько они так просидели: полчаса, час, два? Он позволил себе расслабиться и погрузиться в привычную для него тишину. Снова, в который раз, осмотрел свое Поле. Привычно отметил иссохшуюся мертвую почву, давно никем не обрабатываемую, не орошаемую дождями, не засыпаемую снегом. Только тишина и солнце, свет и тишина. И никого вокруг на сотни километров.

Он вскинул глаза, словно очнувшись ото сна, и обнаружил, что сидит один. Незнакомки не было. Она исчезла, оплатив счет и оставив, как и в прошлый раз записку: «Большое Вам спасибо, за то, что откликнулись на мою просьбу. С Вами мне как-то тепло и очень спокойно. Буду очень рада новой встрече». И все. Ни подписи, ни объяснений, ничего. Положив записку в карман, он встал и пошел в ближайший парк.

Но через пару дней он снова стоял на знакомой остановке и молча смотрел на подходящую девушку, обратив на этот раз внимание, на изящный сарафан, красиво облегающий неплохую фигурку. Так же, как и в прошлый раз, они сидели за столиком и молча пили напитки. Точно также, по очереди, рассматривали друг друга. Несколько раз он хотел спросить о смысле подобной встречи, но останавливал себя. В конце концов, это не его идея; если ее все устраивает, стоит ли выискивать смысл. Почему бы просто не посидеть с симпатичной девушкой за столиком кафе в теплый солнечный денек.

Она исчезла также неожиданно, привычно оставив на столе записку. А он остаток дня провел на скамейке в уже знакомом городском парке.

Ему здесь нравилось. Тут было почти также тихо и спокойно, как на его Поле, правда, не так пусто. Но деревья и трава не мешали ему видеть пустые, обожженные войной земли, он попросту закрывал глаза, и, как на лифте, опускался на свой этаж в этом непостоянном и изменчивом мире. Он вспоминал прожитые годы. Почему-то боль и горечь потерь запоминаются сильнее и остаются в памяти дольше. Иногда из привычного бытия его выдергивала ноющая нога, давало о себе знать ранение, послужившее разрывом его отношений с той, чужой, войной, ставшей его болью и жизнью.

Прошло уже два года, с тех пор, как он вернулся, вдоволь навалявшись в военных госпиталях. Хотя это нельзя назвать возвращением: возвращаются туда, откуда уходят, а он не захотел ехать в свой родной городок. Он понимал - каждый будет лезть в душу с вопросами, а потом смотреть в след с сочувствием и наигранной болью. Настоящая боль будет только в материнских глазах, но именно от них хотелось сбежать и спрятаться, в первую очередь. Хватает ее наполненных обидой писем. Она не понимала, почему сын не хочет возвращаться домой. Он ничего не стал объяснять, просто один единственный раз ответил, а в письме пообещал, что когда-нибудь обязательно вернется. Вот только когда это произойдет, он и сам не знал.

Уже который день в привычный поток мыслей вклинивался образ девушки, непонятной и загадочной. Ее лицо, спокойное и немного отрешенное, висело над его Полем, слегка заслоняя пустое небо. Она была похожа на легкое облачко, временами, набегающее на безбрежную голубизну. Люди не любят того, чего не понимают, но ее непонятность не была раздражающей, даже напротив успокаивала своим постоянством. Неожиданно он понял, - ему нравились эти тихие посиделки. Нравилось делить тишину. Хотя нет, у каждого из них своя тишина, как две дороги параллельно убегающие вдаль. Пересекутся ли они там, вдали, неизвестно. Но было приятно просто знать, что рядом кто-то есть. Как будто они попутчики: поезд один, а станции разные. И еще он понял, что обязательно приедет снова, возможно, не однажды. Приедет, просто посидеть с ней за одним столиком, в уличном кафе на автобусной остановке.

И он приехал еще раз, а потом еще и еще, совершенно не отмечая, как бежит время. Прошло несколько недель, а они, по-прежнему молча, просиживали за столиком по средам и пятницам, уже без смущения кивая друг другу при встрече и прощании, и не отводя глаз, случайно встретившись взглядами.

Однажды в простой незамысловатый сценарий вклинилась новая сценка, как будто кто-то поставил галочку на полях и вписал строчки. Все было как всегда, они сидели за столиком и любовались солнечными бликами на лицах прохожих. Она поправила локон, и, опуская руку, случайно задела его пальцы. Она не отдернула ладошку как раньше, напротив, медленно накрыла его ладонь. Ему показалось, что по телу побежала теплая волна, смешиваясь с кровью и придавая силы. Некоторое время они так и сидели, глядя глаза в глаза, словно стремясь слиться в единое целое. Затем он решительно встал, держа ее руку в своей ладони, и повел ее прочь. Ей понадобилось время, чтобы приноровиться к его приставному шагу. Но зато они впервые двигались вместе, в одном направлении.

Он вел ее в парк. Туда, на свою скамейку. Он еще не решил, что ей покажет, какую часть жизни откроет для нее. Но был твердо уверен, - начать стоило. Вот только слова не шли, не складывались. Так они и бродили среди деревьев и кустов, огибая людные места, и, по-прежнему, храня молчание.

Вернувшись домой он решил для себя, что в следующий раз разговор должен обязательно состояться. Все часы до встречи он тщательно готовил свою речь. Складывал слова, подбирал аргументы, искал примеры. Он так увлекся, что забыл про свое Поле. Да и было ли оно в тот момент таким уж одиноким, заброшенным и пустым? Наверное, нет.

Итак, он был готов ко всему: к разговору, к встрече, к вопросам и ответам. Только к одному он не подготовился, когда сходил с автобуса, - к тому, что его взгляд упрется в пустоту. Ее там не было. Сначала он решил подождать, ведь в жизни случается всякое. Но время шло, а она все не приходила.

Он растерянно стоял, а над ним быстро менялось небо, становясь из чисто голубого грязно серым. Минута за минутой, он снова погружался в свой унылый мир. Когда хлынул дождь, ему показалось, что вода льется где-то глубоко внутри, моментально всасываясь в израненную почву и не принося ей никакого облегчения.

В ту ночь к нему впервые за последние два месяца вернулись кошмары. Война мучила его до утра, а потом он, со смутной надеждой, поехал туда. Но ничего не происходило. Так было еще пару дней: война не отступала, а она не появлялась. И тогда он запретил себе мечтать. Ему казалось, что он учился летать, но упал и разбился. Он потерял желание восстанавливать силы и жить. Ему ничего не было нужно кроме тишины, потому, что она никогда не предавала и не бросала его. Это он попытался оставить ее, за что и был жестоко наказан. Он снова будет жить только с ней и для нее.

По прошествии какого-то времени, придя в себя, он не мог вспомнить, что делал и как жил. Кажется, он пил, бродил по улицам и орал под дождем, пытаясь добиться от Бога правосудия. Теперь это казалось неважным. Собрав волю в кулак, он решил съездить в парк. Природа всегда помогала ему расслабиться и собраться с мыслями. Сейчас ему это было нужно как никогда раньше, потому что нужно было решать, как жить дальше.

Он спускался по ступеням знакомого автобуса намного медленнее, чем обычно. Ему с трудом давался каждый шаг. Он хромал и сутулился, стараясь отгородиться от мира. Вряд ли кто-нибудь узнал бы его сейчас. Он был бледен и не брит, не видел ничего и никого вокруг. Почти…

Когда он медленно, с большим трудом, поднял голову, то прямо перед ним стояла она. На старом месте, возле пустой скамейки. Она нерешительно сделала шаг, другой, а потом метнулась к нему. «Прости! Прости меня!» - услышал он, она уткнулась лицом в его плечо и разрыдалась. Сквозь всхлипы и шмыганье, он слушал ее сбивчивый рассказ. Она твердила о том, что попала в больницу, выйти не могла, а его телефон и адрес не знает.

Она все говорила и говорила. А он гладил ее по голове и молчал, стараясь поглубже впитать впервые услышанный, но такой родной голос. Он видел, как над Полем расходятся тучи. И с удивлением обнаружил, что там уже колоситься молодая зеленая рожь, наливающаяся соками и водами прошедшего дождя.

«Не плачь», - тихо сказал он, и перед ним распахнулись два глубоких озера. Не пролитые слезы, размазанная тушь и солнечные блики сделали ее глаза такими огромными, что в них можно было утонуть. Если бы только оттуда не хлынул безудержный поток, не удивления и радости, а чистого восторга, какой бывает у маленьких детей, увидевших чудо.

Он аккуратно стер с ее лица слезинки, губами просушил мокрые дорожки и еще раз сказал: «Не надо плакать, Жаворонок». Да, теперь он знал, как поет маленькая птичка, верящая в жизнь. Теперь у него был свой жаворонок.