...Мой автобус каждый день проезжал мимо нее. Она смотрела на меня и улыбалась, сжимая в руках огромный и тяжелый букет роз. Я смотрел в ее глаза и видел там все, что знал и любил в ней, и то, что терпеть не мог.

 

А она и не скрывала ничего ни от меня, ни от всех остальных. Фотограф был прав, ее свадебный портрет был действительно самым лучшим из того, что висело на его убогой витрине. И поэтому он не снимал его, хотя оригинал уже давно гулял по Америке, а фотография потихоньку выгорала и желтела...

 

Я пришел со своим другом к его девушке. Это его слова - "моя девушка". Мне было прекрасно известно, что они уже дошли до той стадии отношений, когда он смело мог говорит "моя Светка", но называть ее девушкой было уже как-то не по рангу. Но он пока еще не дозрел до простого определения "моя невеста", а потом и "моя жена", хотя и видно было, что этого недолго ждать. Мне было любопытно побывать дома у Светы, потому что, наблюдая развитие их отношений и зная жилищные проблем друга, мог предположить, что через полгода - год эта большая квартира станет и его домом тоже. Кроме всего, меня влекло сюда еще и потому, что друг замучил меня описаниями достоинств Светиной младшей сестры. Привыкший к тому, что, всегда описывая и оценивая все, что связано с "его Светкой" он слегка необъективен, я искренне удивился тому, что тут его восторженные описания были совершенно к месту.

 

Она была не похожа на сестру. Совсем. Света была красива, изящна и очень открыта. Было сразу видно, что это земная женщина, или девушка, по терминологии моего друга. Что ей совсем не чужды земные радости и удовольствия, что энергия так и брызжет из нее, веселыми и беззаботными искрами зажигая в окружающих хорошее расположение духа.

 

Алла была другой. Огромные темные глаза, длинные волнистые волосы и отрешенная застенчивая улыбка, постоянно трогательно подсвечивающая ее лицо. Море обаяния, но тихого, внутреннего, не выплескиваемого на всех, а бережно хранимого для своих. Для всех же остальных была доброжелательная и нейтральная улыбка и вежливо - равнодушные глаза. Я увидел ее домашнюю улыбку, и понял, что с этого мгновения хочу только одного - чтобы эта улыбка была только моей.

 

И меня просто не стало. Я перестал существовать как самодостаточная личность. Ел, спал, учился, работал... Но это был не весь я. Большая моя часть оставалась с ней. Я возрождался только в свете этих милых глаз, мерцающих, как темный бархат в свете свечи, оживал только в пределах видимости ее улыбки, в тепле ее запаха и сладкой неге её смеха. Без нее я падал в бесконечность, и только искал ее взгляд, который мог меня спасти.

 

Я читал, что такое бывает, и, как любой сентиментальный человек, мечтал и молил о таком счастье, но был не готов к этому чувству. Просто не знал еще, что вместе со светлой музыкой сумасшедшей нежности, с каплями первых робких поцелуев в меня ворвется ураган. Темный и злой, и захватит меня всего.

 

Трогая ее чудесные волосы и укладывая их вокруг уха, чтобы удобнее было его целовать, ловил свою меленькую и подленькую мыслишку, что может кто-то уже точно так же фамильярно поступал с ее волосами и так же нежно целовал ее. Замирал в ее руках, когда она незаметно подойдя ко мне, сидящему, сзади, обнимала и засыпала копной своих волос, и, выбираясь из этого теплого и душистого водопада, думал о том, что кто-то так же задыхался в нем, или будет задыхаться завтра.

 

Нет, вру. Это было не сразу. Когда она была в моих руках, или я в ее, не было мыслей.Я был частью ее, а она - моей сладкой и мучительной сутью. Но когда последние брызги ее смеха скатывались с меня в толкотне метро, автобуса, или просто сдувались суровым бакинским нордом, а с губ испарялся вкус ее поцелуев и руки начинали забывать тепло ее тела, на меня рушилась моя ревность.

 

И тут я видел все. Слюнявых мальцов, как будто случайно прижимающихся к ней в автобусе. Ее соучеников, балбесов-студентов, так и жаждущих подхватить ее под локоток или приобнять за талию... А это МОЙ локоток, это МОЯ талия, и только Я могу прикасаться к ней. И представлял себе некую непонятную и неизвестную мне личность, названивающую ей по телефону, говорящую ей какие-то сладкие и заводящие Алку слова и приглашающую ее на свидание. И видел почти согласие в ее глазах. И готов был убить и его и ее.

 

Бросался к телефону и натыкался на частую дробь гудков занятой линии. И хотя умом понимал, что в их квартире очень много претендентов на телефонный разговор, но видел все равно только ее, кокетничающую с каким-то мерзким типом.

 

Я никогда не был высокого мнения о своей внешности. Да и кроме этого у меня хватало комплексов. И мучительно копаясь в себе, сначала именно это определил причиной своей черной ревности. Уж очень резок был контраст между моей совершенно заурядной мордой и ее красотой и обаянием. Но, постепенно, пришел к выводу, что не в этом лежат корни моих мучений. Я знал, что любовь и ревность идут рука об руку. Но все же, я бывал влюблен и раньше, но никогда так дико не ревновал. Что-то подсознательно тревожило меня в ней...

 

Очень медленно, по каплям, по полувзглядам, полунамекам, интонациям, прорвавшимся в мой распаленный страстью мозг, я почти добрался до истины. И помертвел от ее холодной жестокости. И не хотел поверить самому себе. До меня вдруг дошла страшная правда, что я ей приятен, удобен, перспективен в качестве мужа, но не любим.

 

И я стал искать в любимых глазах подтверждение своей неправоты, вопль о том, как я ошибаюсь. А находил мелкие шероховатости отношений, в которых видел все новые и новые подтверждения моей страшной правоты. Я любил и ревновал, ликовал и страдал, рвался на части от переполнявших меня одинаково неукротимых, но совершенно противоположных чувств. И как-то задал себе совершенно честный вопрос - а если бы был до конца, по последнего волоска, уверен в том, что она любит меня, продолжал ли бы я ревновать?

 

И с ужасом понял, что ничего не изменилось бы.

 

Я не спал всю ночь, не пошел на работу. Целый день бродил по городу, по маленьким и тихим улочкам, по бульвару... И думал, думал, думал. Что ждало нас? Безумные, прекрасные, волшебные ночи и дни, когда мы когда мы не вместе, когда мы оба на работе. И каждый мужчина мне будет казаться соблазнителем, и каждая нечаянная улыбка будет бросать меня в огонь сомнения, и простая ее человеческая радость от встречи старого знакомого будет вздергивать меня на дыбу ревности. И понял, что жизни у меня не будет. С ней у меня будет ад ревности, а без нее серая и мрачная мука полусуществования.

 

Я буду портить жизнь любимого человека, изводя ее вечными скандалами и упреками, потому что, скорее всего, просто не смогу иначе. Изведусь сам, и изведу ее. Поняв это, в полном ужасе осознал, что я должен уйти, бросить ее. Разрубить все. Переболеть и выжить. И продолжить жить. Наверное, с постоянной болью в сердце. Но она все равно будет слабее тех мук, которые испытываю я сейчас, ревнуя ее ни к чему.

 

А что же будет с ней, если я все выдумал, если она тоже любит меня? И этот аргумент почти полностью разрушил ту броню, в которую я одел свое сердце. Я вдруг понял, что в состоянии страдать сам, чтобы лишить ее пытки ревностью, но заставить так страдать и ее... Я на это не смогу пойти.

 

Круг боли замкнулся, и я вновь оказался на том же распутье, от которого, казалось, ушел.

 

...Я просто позвонил ей, предвкушая еще не ставшее привычным ощущение мурашек, наползающих на меня от ее голоса, и бегущих по моим плечам и спине вниз к пояснице, просто позвонил, чтобы услышать любимый голос. И услышал его. Но разговаривала она с кем-то другим. Случайная прихоть телефонной линии, гримаса телефонного сверхразума.

 

Я сидел и с улыбкой слушал обычный треп подружек, обсуждавших общих знакомых, и уже собирался влезть третьим в разговор, как вдруг прозвучало мое имя. Неизвестная собеседница моей Алки поинтересовалась у нее, как я, и на сколько серьезно у нее со мной. И Алка ответила...

 

Я тихонько положил трубку и сидел очень долго, глядя на телефон. В голове крутилась всего одна фраза. Она аранжировалась моими горькими мыслями, вновь звучала в чистом и первозданном виде. Потом она препарировалась мною на интонации, но это было уже совершенно лишнее. Для таких слов интонация не уже очень важна. Хотя и она была подходящей. Холодно-равнодушной.

 

"Подходящий чувачок. Кажется, раскручивается на свадьбу..."

 

"Под-хо-дя-щий чууувачок. Кааа-жется, рас-кру-чи-ва-ется на свадьбу..."

 

"Под...хо..дя..щий чу...ва...чок...чок...чок.. Кажется, раскручивается на- свадьбу...свадьбу...свадьбу"

 

Я должен был бы радоваться... Перепутье исчезло. Все высветилось холодным светом зала анатомички при морге. Ей было все равно. А мне было ох как не все равно...

 

Вокруг никого не было. Черный и недружелюбный мир окружал меня, дышал на меня подлостью, глупостью, корыстью. А я был один, и уже не было мне спасения в темном бархате её глаз. Я вспомнил её волосы, губы, тело. И скорчился от мягкого удара сердца... Откуда-то выплыла боль. Она поднималась все выше и выше, и когда она сдавила горло, я завыл, чтобы выплеснуть ее, чтобы просто не задохнуться...

 

И не было в мире ничего кроме моей боли, моего стона и моих слез...

 

...И все же я любил ее. Очень любил. И не хотел причинить ей боль. И не хотел вернуть местью хоть частицу той боли, что поселилась во мне. Поэтому я постарался сделать разрыв не очень болезненным для нее.

 

И уехал в командировку. На две недели. Две недели боли и муки, когда сердце рвалось к ней, ноги непременно любой маршрут заканчивали у Главпочтамта, откуда можно было бы позвонить ей. Но я выдержал. Может только потому, что был очень занят делами и, хотя бы полдня, не имел возможности думать о ней. Но мне с избытком хватало и остатка дня, и горькой ночи.

 

А, вернувшись домой, сел около телефона, и стал ждать ее звонка. Мне было все равно, что делать. Мне было одинаково плохо везде. На второй день, вечером, она позвонила. Пока все шло по моему сценарию. И я ответил ей равнодушным голосом, как бы не узнавая ее.

 

Все это было в моем сценарии. И не узнавание, и мой равнодушный голос, и небрежная фраза, что после командировка все совершенно изменилось. И спокойное сообщение, что я встретил другую, и "Прости, между нами все кончено. Но если ты хочешь, можем встретиться и поговорить, хотя я и не вижу в этом смысла".

 

Мы встретились. Она ушла в слезах. Я блестяще сыграл свою роль. Но даже поаплодировать самому себе не смог бы. Так тряслись руки. А потом взял ящик водки и поехал к другу. С которым можно было не говорить, а просто наливать и пить.

 

Для полноты картины я даже нашел милую и домашнюю девушку и довел дело до Загса.

 

Любви я уже не хотел, не зная как избавиться от предыдущей. Но хотел своего дома, уюта, семьи. И получил это.

 

Я сидел на своей свадьбе, выслушивал поздравления и пожелания, умеренно страстно целовался по команде "Горько!" со своей молодой женой. И все время чувствовал недоуменное выражение Алкиных глаз. Она вместе со Светой пришла на мою свадьбу. Я не видел ее с того памятного, разрывного разговора. Меня не оставляло ощущение, что она до сих пор не верит происшедшему, и до последней секунды надеется непонятно на что. Это стало ясно в Загсе. Когда она, одетая в очень красивое, почти свадебное платье, немного выдвинулась из толпы моих друзей и встала чуть впереди всех, вроде бы, со всеми вместе, но как-то потерянно одна. И у меня мелькнула сумасшедшая мысль - а может она надеется, что сейчас, в последний момент, я оставлю свою невесту и, подхватив ее, ринусь уже вместе с ней в зал бракосочетаний.

 

Коротенький эпизод, длившийся всего несколько секунд. Которых вполне хватило, чтобы все понять, и мне, и моим близким друзьям, мгновенно организовавшим легкую неразбериху и оттеснившим ее с нашей дороги, оставив во мне лишь ее потерянный и недоумевающий взгляд, который я помню всю жизнь.

 

Нет, я не вылечился, и все еще был тяжело болен. Но, отделив ее от себя, сумел чуть утихомирить свою ревность. Ей не было дела до посторонней женщины. Со мной осталась лишь моя тоска. И, в который раз осмысливая решенное и сделанное, я понимал, что поступил правильно. Наверно...

 

Она тоже очень быстро выскочила замуж. И уехала в Америку. А я потихоньку перебрался в Канаду. Время от времени, через моего друга и Свету получал информацию, где она, как и что у нее. И каждый раз легкое сомнение кололо меня. Все было неплохо у меня. А вдруг я ошибся, и все могло быть совершенно иначе и лучше?

 

...Телефон зазвонил, когда я выходил во двор чтобы с дочками слепить снежную бабу.

Я узнал ее, когда она еще только назвала меня по имени. Я же никогда не забывал ее. Не смог выдавить ее до конца из своего сердца. И теперь стоял с телефоном в одной руке и лопатой для разгребания снега в другой...

 

О Боже, сколько раз я представлял себе эту сцену, сцену нашего разговора или встречи через многие годы, сколько разных вариантов своего поведения придумывал... Сколько благородства и низости было в тех моих сценариях, сколько скрытой боли и показного равнодушия... И вот сейчас, когда от ее голоса знакомые медленные мурашки расползались по плечам и спине, а в моих зажмуренных глазах суматошились шаровые молнии, я вспомнил только один из придуманных вариантов. И теперь просто собирался с духом, чтобы осуществить его...