Предновогодний вечер, с восьми до десяти, – самая оптимальная пора для поздравлений: потом, ближе к полуночи, по междугородке вообще не дозвонишься. Никуда. Так что дальних – в смысле расстояния – родственников, друзей и знакомых поздравлять лучше заранее. А ближних можно будет и потом поздравить - по мобильнику, в перерывах между тостами. Или хотя бы sms-ки им разослать. Пока жена накрывала на стол, Родион уединился в спальне и, сверяясь со списком, принялся одного за другим обзванивать сослуживцев, бывших однокурсников по институту и вообще всех, с кем поддерживал дружеские или приятельские отношения. Таковых в списке набиралось немало – десятка три или даже четыре, но дозвониться удавалось почти всем. Cписок, однако, не оставался неизменным: каждый год в нём появлялись фамилии новых знакомых и исчезали, по разным причинам, старых. И лишь небольшая его часть оставалась неизменной и не подлежащей пересмотру: с тех пор, как Родиону перевалило за сорок, он с каким-то особым трепетом начал относиться ко всему, что было связано с его детством и юностью. И, соответственно, к людям из того далёкого времени - светлого и счастливого… Из этой, самой скромной части списка чаще всего поговорить Родиону удавалось с Саней Вариком - одним из своих старых друзей, с которым они когда-то и жили в соседних подъездах, и росли вместе, и дрались, и на танцы в городской парк ходили. За несколько коротких минут разговора Саня успевал кое-что рассказать Родиону про их общих знакомых; эти рассказы грели Родиону душу, но встреч, о которых он с каждым годом всё больше мечтал, заменить, разумеется, не могли. Навестить же родной город у Родиона получалось очень редко – раз в пять–семь лет… «Ну, ничего: следующим летом съезжу! – успокаивал себя Родион. – По городу поброжу, с ребятами повстречаюсь…» Но когда наступало очередное лето, то обязательно, как чёртики из табакерки, выскакивали разные причины и обстоятельства, делавшие поездку невозможной. И так повторялось из года в год... «Вот так жизнь и пройдёт, - вздыхал Родион, перебирая школьные фотографии. – Вот так она и проходит… Нет, на будущий год хоть в доску расшибусь, а съезжу!..» Саня Варик ответил сразу – будто ждал звонка, сидя у телефона. - Здоров, Санёк! С наступающим тебя! - Здорово, Родька! Жив, курилка? И тебя – с праздничком! Как дела-то? - Да слава Богу – жив… Как сам-то? - Да чего мне? Скриплю поманеньку… - Так уж и скрипишь? Это ты-то? - Ну… поскрипываю… Твои-то как – здоровы? - В порядке, Санёк. А твои? - Тоже нормально. - Славик-то женился? Или всё холостякует? - Да ну его! Работа да спорт, спорт да работа – вот и все интересы. - Сколько ему сейчас? - Двадцать восемь. - Пора бы уж… - Да уж давно пора… А твой? - Молод ещё: двадцать два только будет. - Ну, это рано! А вот моему-то – да, пора б уже. - А то!.. - Ну, ладно, Санёк! Рад был тебя услышать! Передавай своим от всех нас привет и поздравления! И ребятам, кого увидишь! Видишь кого? Встречаешь? - И ты своих от нас поздравь… И всё такое… А ребят… Саня чуть замялся, и у Родиона отчего-то вдруг защемило сердце. Он стиснул зубы и напрягся, словно в ожидании удара. Саня на том конце провода вздохнул и тихо, будто выдавливая из себя, произнёс: - Ребят-то вижу… иногда… Вот Юрика на днях видал, Витьку Бойкова… А так… Он опять вздохнул и умолк. - Говори, Сань, - сказал Родион. – Говори, чего уж… - Ну… в общем… на похоронах видал… На днях… «Вот оно! – вздрогнул Родион. – Вот! Кто?» - Кто? – спросил он тихо. - Серёга твой… Ну, ты понял… - Понял… Помолчали несколько секунд. Потом Саня выдохнул в трубку – совсем уж тихо: - Вот такой у нас, Родька, новый год… нынче… - Умер-то отчего? Или?.. - Не или, - вздохнул Саня. – Отчего у нас мужики помирают? Понял? Или объяснить? - Да понял, понял, - вздохнул и Родион. - Ладно, Сань, проехали… Все под Богом… Сам-то… того… не болей! - Постараюсь, - голос Сани прозвучал неуверенно. - Приедешь-то когда? - Летом… наверное… - Да ты уж который год… - Обязательно приеду! – перебил Родион. – Теперь – обязательно! - Приезжай. Надо приехать: пора уж. А то опять кого-нибудь… не застанешь… - Приеду, Санёк, приеду!.. Ну, бывай… Привет там своим! И… всё прочее… - Бывай, Родь! И ты – своим! И звони, не пропадай! - Не пропаду!.. Новый год они встречали втроём – Родион, его жена Вера и сын Мишка. Родион старался не показывать своего подавленного состояния, вызванного печальным известием: Серёга Саев когда-то был его лучшим другом – и школьной, и не только школьной поры. «А чем я мог ему помочь? – думал Родион, отрешённо глядя в экран телевизора. – От водки вылечиться заставить? Ну, может, и заставил бы, если б там был, рядом… Рядом, а не за сотни вёрст… Или всё-таки надо было поехать – ещё тогда, когда Саня мне про это рассказал? Наверно, надо… Но ведь Серёга – взрослый же мужик, в конце-то концов! И я ему что – нянька? Или поводырь по жизни? И потом, у меня ведь жизнь - тоже не сахар: работа, семья; что ж мне, бросить всё – и туда, к нему? Бред!..» «Да нет, не бред, - возразил он себе, кривя губы в горькой усмешке. – Не бред: это ты себя оправдать теперь пытаешься – теперь, когда уже поздно. Задним числом оправдания ищешь. А его, оправдания, нет. И быть не может. И не будет. Никогда! Мог ведь поехать? Мог! И… не поехал… Вот и живи теперь с этим… Какой же ты Серёге друг после этого, скотина? Скотина! Скотина ты, а не друг!..» «А он, Серёга, ко мне бы поехал, если бы со мной такое? Нет, вряд ли… Да и как бы он смог мне помочь, если сам пил? То-то и оно: не смог бы! Но ведь ты-то, сволочь, не пьёшь! А не поехал! Чего ж ты тогда его с собой сравниваешь, а? Он – нет, не смог бы тебе помочь, если б ты… Но ты-то – смог бы! Смог! Ну, пусть не помочь, пусть не вытащить его из этого дерьма, но хотя бы попытаться! Попытаться – мог бы?!» «Мог. - Родион кивнул. – Мог. Но… не захотел. Нашёл причину не ездить. Хотя никто тебя туда, к Серёге на помощь, и не звал. Да, никто не звал: некому было. И совесть не позвала – промолчала. Спряталась. Или ты сам её спрятал, заставил умолкнуть. Хотя, если вспомнить, скребли по сердцу кошки, скребли; жалко было Серёгу: ведь умный парень был, даже талантливый. Хотя причём здесь это? Он же твоим другом сколько лет был – настоящим и единственным! Вот именно – был… А теперь… теперь нет его… Вот и живи с этим – отныне и всегда. Живи: заслужил!..» Вера заметила, что с мужем творится что-то неладное, и, когда Мишка отправился в кухню за тортом, тихо спросила, осторожно коснувшись руки Родиона своей мягкой ладонью: - Случилось что? Родион, сбросив с лица вымученную улыбку, помрачнел, несколько секунд смотрел на наполненный шампанским бокал, а потом кивнул. - Серёга умер… - Когда? – вздрогнула Вера, хорошо знавшая Сергея: он был свидетелем на их свадьбе - специально приезжал для этого за четыреста километров. А через полгода после своей свадьбы и Родион с Верой на Серёгину ездили. - На днях. Уже похоронили. А я и… Вот так… Подняв глаза на жену, тихо и почему-то просительно сказал: - Надо ехать, Вер… Надо! - Сейчас? – спросила Вера. - Да нет: чего уж сейчас, - отмахнулся Родион. – Теперь уж летом. Летом поедем. Вместе. Лады? - Поедем, - кивнула Вера. – Конечно, поедем! Ты только успокойся… - Ну, значит, так и сделаем, - Родион посмотрел на жену с благодарностью и через силу улыбнулся: в комнату входил Мишка с тортом в руках. Но и следующим летом поехать не удалось: в самом начале февраля Родиона свалил с ног обширный инфаркт… 2 Лето выдалось жарким, и в городе было душно и смрадно. Поэтому ежедневные трёхкилометровые прогулки, предписанные врачами, давались Родиону с трудом и ничего кроме усталости, одышки и раздражения не приносили. Но отказаться от них Родион не мог: без движения и нагрузок у него начинало подниматься давление, и он волей или неволей должен был при любой погоде совершать эти, как называл их Родион, марш-броски. Гулять приходилось по окрестным улицам: удаляться от дома больше чем на километр Родион не рисковал. Однако жил он в самом центре Пскова, и потому спрятаться от бензиновых и дизельных выхлопов двигателей тысяч автомобилей, ежечасно проезжавших через центр, было некуда. Получив инвалидность, Родион раз в месяц ходил на приём к кардиологу - делать кардиограмму и выписывать льготные рецепты на дорогостоящие лекарства. Лекарств ему выписывали много и, если бы ни инвалидность, покупать их пришлось бы на свои кровные. Родион мог бы и сам на них заработать, но так считал только он: врачи были совсем другого мнения. - Группу вам дали нерабочую – вот и не работайте! – отрезал председатель ВСЭК, когда Родион начал, было, хорохориться, пытаясь отказаться от инвалидности. И добавил: - Если хотите ещё пожить… - А… - снова попытался возразить Родион. - А мы постараемся вашу жизнь продлить, - продолжил врач, не дав Родиону возможности перебить. – Насколько это возможно… И учтите: жить вы будете, пока принимаете вот эти, - он потряс пачкой рецептов, - лекарства. И никаких физических нагрузок! А вот гулять – обязательно: сердце надо закалять! В очередной раз придя в поликлинику в начале июня, Родион с трудом поднялся на третий этаж, чтобы занять очередь на кардиограмму. День выдался особенно жарким, да ещё жуткая духота в битком набитом автобусе и почти часовое сидение в очереди у кабинета тоже, видимо, сделали своё дело, и кардиограмма оказалась заметно хуже предыдущей. - Да-а, дела-а… - покачал головой кардиолог, сравнив два листка миллиметровки. Он поправил очки на потной переносице и с сочувствием посмотрел на тяжело дышащего Родиона. - Вот и одышка у вас появилась, - врач покачал головой. – А раньше ведь не было… Гуляете хоть, Родион Петрович? Или всё больше на диване, у ящика? - Гуляю, - буркнул Родион. – Дышу городскими… ароматами. Вот, видимо, и результат, - кивнул он листки кардиограмм. - Да-а, ароматы у нас… - врач поморщился. – Вам бы за город куда-нибудь – на природу, на свежий воздух. Дача у вас есть? - Увы, – усмехнулся Родион, – не сподобился, знаете ли… В своё время отказался, когда участки бесплатно раздавали, а потом… - А чего ж отказались? – удивился врач. – Я вот, например, взял. Как раз в те времена. И не жалею. - Честно сказать, мы с женой до земли не охотники, - отчего-то смутился Родион, – так что с грядками там или с садом возиться… Да в те годы она нам без и надобности была: в отпуск мы к тёще ездили, в Геническ: знаете, Азовское море, то да сё… Врач покачал головой. - Ну, на море я вам, Родион Петрович, теперь не рекомендую: отныне южное солнышко для вас… - Я понимаю, - кивнул Родион. – Да ведь и не к кому туда теперь… - А-а… - кардиолог сочувственно вздохнул. - И всё-таки, и всё-таки… и всё-таки надо бы вам из города уехать. Хотя бы на лето. И чем скорее, тем лучше. - Хорошую же я болячку подцепил, - невесело усмехнулся Родион. - Да уж, не насморк, - согласился врач. – И даже не геморрой… 3 Домой из поликлиники Родион отправился пешком: он решил, что это лучше, чем вновь задыхаться в переполненном автобусе. Да и для здоровья полезнее: учитывая, что на автобусе пришлось бы ехать кружным путём, через центр города, да ещё и с пересадкой на самом оживлённом проспекте Пскова, где дышать совсем нечем, вариант с пешей прогулкой представлялся Родиону наиболее приемлемым. Однако уже на полпути, когда до дома оставалось пройти меньше километра, он вдруг почувствовал в груди тупую, ноющую боль, и боль эта с каждым шагом всё больше усиливалась. «Нет, надо было на автобусе, - подумал Родион, останавливаясь под одной из хилых берёзок, растущих вдоль раскалённого солнцем тротуара. – Сел бы поближе к окну – и ничего, можно было бы как-нибудь перетерпеть. А теперь… Где б здесь присесть на минутку?..» Чувствуя, как слабеют ноги, он сделал ещё с десяток неверных шагов к зелёному забору, отделяющему территорию школы от остальной улицы. В глазах, стремительно теряя чёткость, расплывались очертания тротуара и одинаковые серые пятиэтажки. «Что – всё?! – мелькнула испуганная мысль. – Неужели – вот так?!» Родион поднял руки и вцепился скрюченными пальцами в сетку школьного забора; задыхаясь, он хватал воздух широко открытым ртом, но дышать всё равно было нечем. Крупные капли пота текли по его лицу, вместе с вдыхаемым воздухом попадая в рот; Родион ощущал их горечь – именно горечь, а не привычный солёный вкус, но даже не удивился этому, а лишь с горечью же успел подумать: «Вот уж не предполагал, что – так…» И, теряя сознание, медленно сполз по забору на пожелтевшую от жары, жёсткую траву… Темнота была непроницаемой. Абсолютно. Если бы это была ночная темнота, то хотя бы звёзды на небосклоне виднелись – хотя бы самые яркие: ведь день-то, как отчётливо помнил Родион, был солнечным и безоблачным. Ну, если не звёзды, то луна откуда-нибудь просвечивала бы - даже через тучи, если их и нанесло за то время, пока он был без сознания. А в том, что какое-то время так оно и было, Родион не сомневался. И ещё: он так же отчётливо помнил, как выходил из поликлиники, как спускался по бетонным ступенькам крыльца, а вот дальше – мрак. Как сейчас… «Может, я умер? – подумал Родион. – Да нет, вроде непохоже… Вот напасть, а? Где ж это я?» Он вытянул руку и обвёл ею пространство вокруг себя, пытаясь нащупать хотя бы что-то, но везде была пустота. Пустота и тишина. Тогда Родион упёрся ладонями о землю и осторожно привстал, рискуя удариться обо что-нибудь головой, наполненной каким-то странным, неприятным звоном. «А может, я ослеп? – подумал Родион испуганно. – Сердечко сбоило на такой жаре, толкнуло кровь в голову, сосудик какой-нибудь в мозгу лопнул – и привет: вот и не вижу ни хрена! Ведь такой кромешной тьмы в природе не бывает: хоть какие-то проблески, но должны же быть! А тут – как у негра в заднице… Да и тишина – соответствующая…» «Ну, ты и попал! – усмехнулся он. – Мишка бы так и сказал: ну, батя, ты и попал! Да, попал…» Куда же это он попал? Родион осторожно покрутил головой, повертел туловищем - сначала в одну сторону, потом - в другую; всё было в порядке, если не считать звона в голове. Нащупал пальцами пульс; сердце билось ровно и спокойно. Родион принялся осторожно шарить рукой по поверхности, на которой сидел: под ним была земля – покрытая тонким слоем песчаной пыли и твёрдая, как асфальт, но земля. Встав на колени, Родион стал постепенно расширять зону поиска: двигаясь по спирали, он ощупывал землю до тех пор, пока рука ни уткнулась в стену: то, что это была стена – шероховатая, но идеально ровная, - он понял сразу. «Бункер, - подумал Родион. – Скорее всего, бетонный. Куда ж это я провалился?» Осторожно поднявшись на ноги и выпрямившись, он с полминуты постоял, пытаясь унять звон в голове; затем, опираясь на стену, сделал шаг вдоль неё и вновь остановился. «А если дальше какая-нибудь яма? – подумал он. – Или люк? Улетишь в тартарары – и привет…» Рисковать не стоило. Но и стоять вот так, истуканом, смысла тоже не имело. Положение начинало казаться Родиону безвыходным: где он – одному Господу Богу ведомо, в какую сторону двигаться – скорее всего, тоже. Как, впрочем, и надо ли двигаться отсюда вообще: темнота, сплошной, кромешный мрак без малейших проблесков – и наверху, и вокруг, и под ногами. «Бред, - подумал он, стараясь подавить накатывающееся чувство страха и безысходности. – Бред! Так не бывает. Или бывает? Бред! Бред! Бред!..» - Эй! Кто-нибудь! – негромко крикнул он. – Эй, люди! Э-э-эй! Родион ожидал, что звук его голоса тут же увязнет во тьме, но звук вернулся, причём не сразу, а спустя секунду или две: отражённое от невидимого препятствия «..э-э-эй…» долетело несколько искажённым, глуховатым, но, как показалось Родиону, усиленным отзвуком. Более того, он даже смог определить, с какой стороны прилетел этот отзвук – именно справа от Родиона, а не отовсюду сразу. Он опять крикнул, но уже громче, чем прежде: - Эй! И начал считать секунды до ожидаемого отзвука. - Эй! – откликнулось эхо через секунду. - Да, не слишком близко, но и не то чтобы очень уж далеко, – констатировал Родион и крепко зажмурил глаза, собираясь крикнуть ещё раз, чтобы окончательно определиться с направлением движения: оставаться на месте и дальше становилось ему невмоготу. Но не крикнул: ему вдруг показалось, что с закрытыми глазами он увидел что-то такое, чего не видел с открытыми – смутное, расплывчатое очертание какого-то высокого свода, нечто, похожее на арку. И темнота в пределах этой арки была не такой сплошной и беспросветной, как вокруг неё и вообще в подземелье. Или в бункере, или где там ещё он оказался… Несколько мгновений Родион стоял, до боли зажмурив глаза и затаив дыхание. «Только бы она не исчезла! – напряжённо думал он, словно заклиная призрачное видение. – Только бы не пропала! Господи, не дай ей исчезнуть! Не дай пропасть!..» Наконец, решившись, Родион открыл глаза. И вздрогнул – то ли от радости оправдавшейся надежды, то ли ещё отчего-то… 4 И вдруг Родиону вспомнилось, что нечто подобное он однажды уже видел – очень давно, в детстве: тогда он и Стасик Фролов - сосед Родиона по подъезду и его одноклассник - решили исследовать таинственные подвалы дома, в котором жили… О том, что дом построен в 1957 году, жильцам напоминали цифры, выложенные квадратиками разноцветного кафеля на полах первых этажей всех четырёх подъездов дома; хочешь, не хочешь, а запомнишь, если по означенной дате ходишь каждый день и не по одному разу. Архитектура дома была весьма своеобразной – совсем не то, что, с позволения сказать, архитектура одноликих «хрущёвок». Дом был четырёхэтажным, и каждый из подъездов имел собственную планировку. И даже размеры лестничных клеток в разных подъездах были разными по площади - от небольших, метра три на три, до огромных: на такой площадке запросто можно было бы разместить ещё трёхкомнатную квартиру – с кухней, ванной, туалетом и кладовкой. Кладовки, кстати сказать, во всех без исключения квартирах тоже имели внушительные размеры: Саня Варик, например, устроил в своей шикарную по тем временам фотолабораторию – с фотоувеличителем, большим столом для кювет, в которых он проявлял плёнки и печатал фотографии, и системой активной просушки того и другого. И даже вдвоём, когда Родион бывал у Сани, тесно им в кладовке не было. Высокие, в три с половиной метра потолки, большие окна, длинные коридоры имели квартиры на всех трёх жилых этажах дома (на первом его этаже располагались шикарный ресторан и на весь город знаменитая своими мастерами парикмахерская). А в четвёртом подъезде жилым был и первый этаж – опять же из-за особенностей причудливой архитектуры. Вот таким был дом, в котором в течение двенадцати лет рос и взрослел Родион. Это потом они с мамой переехали в другую квартиру и в совсем другой микрорайон города. Однако друзьями по новому месту жительства Родион так и не обзавёлся: все его друзья остались там, в старом дворе. И именно туда он ездил каждые выходные – вплоть до того дня, когда его призвали в армию. И только тот дом, в котором прошло детство Родиона, он потом вспоминал как родной дом – и вспоминал, и помнил. Всю жизнь… И была в том доме тайна – по крайней мере, тайна для проживавшей в нём детворы; тайна, всегда возбуждавшая - особенно в мальчишках - жгучий к ней интерес. Тайной этой были подвалы дома, куда взрослые никогда и никого из детей почему-то не пускали, и не только категорически не пускали одних, но даже не брали с собой, когда спускались туда за картошкой, соленьями и прочими припасами. Среди дворовых пацанов ходили слухи, что подвалы под домом и не подвалы вовсе, а какие-то страшно запутанные подземные лабиринты или даже секретная система подземных ходов, соединяющих большие помещения с толстыми железными дверьми. Что было в тех помещениях, для чего они предназначались – об этом мальчишки могли только смутно догадываться и взахлёб, чуть не до драки, спорить, высказывая самые фантастические предположения. Взрослые же, словно сговорившись (а может, так оно и было?), на все их вопросы неохотно и коротко отвечали так: «Это - бомбоубежище. На случай войны. И не вздумай у меня!.. Понятно?!» И при этом всегда сурово хмурили брови. И мальчишки на какое-то время успокаивались: война – это да, это серьёзно. Потому что верили родителям: а как было не верить, если родители того времени не по фильмам знали, что такое война. И не по книгам… Но мальчишки – они мальчишки и есть: тайна-то – вот она, рядом! Ну разве можно было удержаться от желания её раскрыть? Или хотя бы приоткрыть? И вот однажды весной, когда Родион только-только вернулся домой из школы, к нему прибежал Стасик. - Родька, я у бати ключ от подвала спёр! – громко зашептал он, подпрыгивая от нетерпения. – Айда? Отец Стасика был старшим по третьему подъезду, и все прочие жильцы этого подъезда ключ от подвала при необходимости брали у него: ключ был всего один – так полагалось. - Куда? – растерялся от неожиданного предложения Родион. Стасик вытаращил на него и без того большие глаза. - Ты чё – дурак?! В подвал же! Так айда? - А если кто застукает? - Да кто застукает-то? Кто застукает? На работе все! Я и фонарик у бати спёр! – Стасик вытащил из бездонного кармана широченных сатиновых шаровар фонарик и для убедительности повертел им перед самым носом Родиона. – Во, глянь! - Работает? - Кто – батя? Не, на речку ушёл, на рыбалку. - Фонарик, говорю, работает? - А то! Стасик сдвинул плоскую планку на корпусе фонарика, и его лампочка тускло, будто нехотя, засветилась. - Да он у тебя еле горит, - засомневался Родион: лезть в тёмный и, как ему почему-то представлялось, сырой подвал, когда на улице так ярко светит и ласково пригревает весеннее солнышко, Родиону почему-то хотелось не очень. - Ты чё, боишься? – прищурился Стасик. - Чё, сдрейфил? - Я? Сдрейфил? Вот как дам сейчас! А ну, айда! - Айда!.. Подвал оказался куда более обширным и запутанным, чем представлялось мальчишкам в их самых смелых фантазиях. Широкие тоннели, высокие потолки, сухой и ровный бетонный пол и несколько коридоров, ответвляющихся от тоннелей в обе стороны – вот что успели увидеть Родион и Стасик. И ещё они увидели в одной из стен, вдоль которых шли по туннелю, огромную железную дверь с большущим железным же колесом посередине. Дверь была выкрашена в ядовито-зелёный цвет и выглядела как новенькая. - Ну-ка, давай глянем, чего там! – предложил Стасик. – Держи фонарь, а я открою… Родион протянул руку, но Стасик, видимо, очень торопясь вцепиться в колесо, выпустил фонарик из своих пальцев на секунду раньше, чем Родион успел его коснуться. Или на долю секунды. И на этом светлая часть их подземного путешествия закончилась. - Ну, всё, - уныло промямлил Стасик, отчаявшись трясти погасший фонарик, наощупь найденный им на бетонном полу. – Батя теперь меня убьёт… Это ты, раззява, виноват! – напустился он на Родиона. - Сам виноват! – почему-то шёпотом парировал Родион. – Нечего было из рук выпускать! Я и дотронуться-то до него не успел! Они ещё с минуту или две препирались, сваливая друг на друга вину за разбитый фонарик, а потом оба вдруг умолкли и стали напряжённо прислушиваться. Но прислушиваться оказалось не к чему: тишина в подвале была абсолютной. Как, впрочем, и темнота, со всех сторон окружившая не на шутку перепуганных мальчишек… Ох, и натерпелись они страха за те полтора или два часа, в течение которых блуждали по подвальным переходам в поисках выхода! Правда, уже потом, когда их приключение благополучно закончилось (Стасику даже не попало за разбитый фонарик), Родион не раз думал о том, что наткнулись они на выход из подвала совсем не случайно. Они бы его, этот выход, скорее всего, и с фонариком не сразу бы нашли. Или вообще бы не нашли: спустя лет семь или восемь, повзрослев, Родион обследовал подземные переходы ещё раз и окончательно убедился, что соваться в бомбоубежище, не имея его плана, было делом весьма рискованным. В тот раз их, мальчишек, конечно же, рано или поздно всё равно бы нашли; шума, само собой, было бы много, и влетело бы обоим по первое число, тут и говорить нечего… Но в тот день, надолго запомнившийся Родиону и Стасику, из подвала они выбрались сами: просто в какой-то момент, когда оба они уже готовы были расплакаться от страха неизвестности и бессилия, вдруг вот так же, как теперь перед Родионом, перед ними возникла какая-то арка, темнота в пределах которой была не такой чёрной и непроницаемой, как вокруг неё. Мальчишки тогда, ни секунды не раздумывая, просто шагнули под свод арки и сразу же очутились в подъезде. Но не в третьем, из которого отправились на поиски приключений, а почему-то в первом… В последний же раз побывать в том подвале Родиону довелось буквально за день перед уходом в армию. Первую половину дня они с мамой готовились к «отвальной» - ходили по магазинам и закупали продукты и спиртное, а после обеда Родион поехал в старый двор – собирать на проводы старых друзей. Тогда-то тётя Клава, мать Сани Варика, и отправила их с Саней в подвал за маринованными грибами и огурцами. И Родиону вдруг почему-то – может, в память о пережитом когда-то в детстве страхе – захотелось обойти бомбоубежище ещё раз – обойти все его закоулки, в которые только удастся заглянуть. И они с Саней обошли, хотя и затратили на это почти час времени. Да ещё и в какой-то липкий желтоватый туман в одном месте умудрились попасть; так, через этот туман, им и пришлось идти, с минуту даже не видя друг друга. Помнится, Саня тогда ещё то ли сказал, то ли Родиона спросил - и голос его, невидимого в странном тумане, прозвучал глухо и будто бы издалека: - Трубу, что ли, прорвало? Или канализацию? Хотя канализацию - вряд ли: вроде бы не воняет… Выбравшись из тумана, они заглянули во все углы, прошли всеми переходами, поднялись и спустились по всем лестницам, которые соединяли разные уровни убежища. Вот только ничего похожего на арку Родион тогда так и не увидел: все подземная архитектура имела исключительно прямоугольные формы. А может, им со Стасиком арка в тот день просто померещилась? «Может, и померещилась», - подумал Родион. И горько усмехнулся: у Стасика теперь не спросишь – нет больше Стасика: умер, ещё в восьмидесятом… «А у меня потом была целая жизнь, - подумал он. – Целых тридцать с лишним лет жизни… А у Стасика её не было. Вот и Серега тоже не дожил. А мог бы… наверное…» 5 Интересно, а отчего это вдруг ему вспомнилось то давнее детское приключение? Сколько лет не вспоминал – даже, можно сказать, и вовсе про него забыл, а тут – на тебе! И Стасик вспомнился, и Серега Саев, и Саня… И именно теперь, когда он опять оказался то ли в подземелье, то ли в бункере. Или в подвале… А может, именно потому и вспомнилось? «Странно… - подумал Родион, поднимаясь на ноги и отряхивая джинсы от пыли. – Странная, однако, ассоциация…» Осторожно ощупывая носками кроссовок пол, он медленно, вытянув перед собой руки, двинулся в сторону смутно различимого во тьме арочного проёма. Родион не думал, да, в общем-то, и не собирался раздумывать над вопросом, идти ему к этому проёму или нет. Можно, конечно, и не ходить, а остаться на этом самом месте, где он пришёл в себя. Но что тогда - сидеть и ждать? Чего – помощи? Откуда? Откуда ей здесь взяться-то, помощи? И от кого? И когда она, эта помощь, придёт? Да и вообще: ждать у моря погоды – не в его характере. Родион никогда ничего и ни от кого не ждал - всего, чего он смог добиться в своей жизни, он добивался самостоятельно. Чем втайне и гордился. Что же касается настоящего момента, то вернуться назад – туда, откуда он начал этот путь, никогда не поздно: не спуская с арки немигающих глаз, Родион старательно отсчитывал шаги до неё и, подойдя вплотную, остановился на четырнадцатом шаге. - Четырнадцать! – громко сказал он. – Слава Богу, что не чёртова дюжина. Что ж, запомним… «Вот сделаю ещё шаг – и привет, - усмехнулся он. – И поминай, как звали…» Оглянувшись, Родион увидел позади себя только темноту. Он вдруг ощутил непреодолимое желание вернуться на то место, откуда увидел эту странную арку, и остаться там, не предпринимая никаких рискованных экспериментов. Или искать другой выход. А идти под арку, в светящийся тоннель под ней – не надо: что это за странная жёлтая субстанция, что это за тоннель - неизвестно. Как неизвестно, чем вообще всё это может закончиться. - Четырнадцать шагов назад – и всё, - пробормотал Родион, не двигаясь, однако, с места. – Нет, уже пятнадцать. Ну, не суть… «А вдруг это – шанс выбраться отсюда? – подумал он. – Как тогда, со Стасиком… Вот вернусь я назад – и арка исчезнет. И больше не появится. И буду я опять сидеть в полной темноте, как курица на насесте. С той лишь разницей, что курица хоть яйцо высидит. И, может, не одно. А я?..» Наконец, решившись, Родион глубоко, как перед прыжком в воду, вдохнул, затаил дыхание и шагнул в жёлтое, будто матовое свечение. Сделал шаг, второй, третий – и вновь остановился: туман с каждым шагом становился светлее. Что-то воздушное, почти невесомое, как случайная паутинка в лесной чаще, коснулось лица Родиона: он попытался смахнуть её с лица, но не получилось - пальцы вдруг стали влажными и липкими. Родион обтёр их о джинсы и пошёл вперёд, уже не останавливаясь. «Будь что будет! - думал он, руками, как пловец, раздвигая перед собой непонятную субстанцию. – Будь что будет... В конце концов, я неплохую жизнь прожил. Даже, можно сказать, очень неплохую. Хорошую, можно сказать, жизнь… Хм… Прожил? Что ж, возможно, что и так…» Свечение вдруг резко усилилось, превратившись чуть ли не во вспышку, и от неожиданности Родион прикрыл глаза ладонями. - Кома, - невнятно произнёс кто-то в темноте глухим, прозвучавшим как из глубоко колодца, голосом. – Нет, не вывести… - Кто здесь? – продолжая жмуриться, спросил Родион испуганно. – Какая кома? Но ему никто не ответил. А когда через секунду или две он с опаской вновь открыл глаза, свечение вокруг него вдруг начало заметно гаснуть, превращаясь в обычный полумрак. И в то же мгновение где-то рядом, немного впереди, Родион вновь услышал голос, но уже другой – давно и хорошо знакомый: - Трубу, что ли, прорвало? Или канализацию? Хотя канализацию - вряд ли: вроде бы не воняет… 6 Поезд сбавлял скорость, а вагон начало заметно покачивать на многочисленных стрелках. «Видимо, скоро станция, - подумал Родион, открывая глаза. – Может, Новосибирск? Помнится, в прошлый раз в Новосибирск мы поздно вечером приехали. Или ночью? Нет, вечером. Но было уже темно…» Он повернулся набок, свесил голову со второй полки и посмотрел в окно. «И сейчас темно, - усмехнулся он. – Всё повторяется… Нас тогда ещё на перрон выпустили, свежим воздухом подышать – впервые за трое суток. Или четверо?.. Интересно, а на этот раз выпустят?..» - Команда, подъём! – загремел по вагону голос сержанта Веселовского. – Подъём, команда! Приготовиться к перекличке и построению! - И где это он нас строить собирается? – проворчал с нижней полки Володька Поликарпов. – В вагоне, что ль? - На крыше! – хохотнул Генка Герасимов. – Там всем места хватит! - Скорей бы уж прие-е-ехать, - протяжно зевнул Витька Стрижёнок. – А то всё едем, едем куда-то… - Родине служить едем! – опять хохотнул Генка. - Хоть бы из вагона выпустили, - сказал Володька. - Ага, местных девок лысыми мордами пугать! – развеселился Генка. – Не-е, брат… - О! – перебил его Витька, посмотрев в окно по ходу поезда. – Вокзал! Чес-слово, вокзал! И большо-ой! Город какой, что ль? «Ну, точно Новосибирск, - подумал Родион. – Значит, пока всё правильно…» - Хорош орать, лучше Родьку разбуди, - сказал Володька. - Сам буди: ты ближе! – огрызнулся Витька. - Да не сплю я, не сплю, - свешивая с полки ноги, сказал Родион. – Отойди-ка, Володь, а то задену… Он легко, в который уже раз за последние полторы недели дивясь ловкости и упругости своего тела, спрыгнул в проход, сел на нижнюю полку и спросил: - Куда приехали-то? - Да хрен поймёшь, - пожал плечами Лёха. – Вроде город какой-то: вон, глянь, огней-то сколько… А ты не знаешь? - Да откуда? – удивился Родион. – У меня по географии всегда трояк был. - Троя-я-як! – потянул Генка недоверчиво. – Брось врать-то… - Команда, внимание! – загремел из конца вагона голос Веселовского. – Эшелон прибывает в славный город Новосибирск! Всем одеться, обуться и… короче, по полной форме! Ясно? Построение на перроне! И смотрите мне, чтоб это… короче, ни на шаг! Ясно?! - Пасмурно, - проворчал Володька. – Разорался, гусь… - Родь, это твои сапоги или мои? – спросил Витька. – Чё-то не разберу… - А ты б к ним бантик привязал, служивый! – заржал Генка. – Когда снимал! Чтоб не перепутать! Все засмеялись, а Родион лишь улыбнулся и подумал: «Сапог им не различить, салагам… Какие же вы ещё салаги, ребята! Эх, салаги вы зелёные!..» «Так не бывает! - лихорадочно думал Родион, шагая вслед за Саней к выходу из подвала. – Не бывает так! Чертовщина какая-то. Бред! Ну не может этого быть – не может! Не может! Не может!..» Они поднялись по двум лестничным пролётам и оказались в подъезде. Саня запер на большой висячий замок дверь, ведущую из подъезда в подвал, подёргал его и удовлетворённо кивнул: - Всё, калитку затворили. Держи банки, а я пока ключ отнесу. И поедем… Так и не взглянув на Родиона, он сунул ему в руку тяжёлую авоську с банками и пошёл к лестнице. Родион молча кивнул, с трудом удержавшись, чтобы не спросить вслед другу: куда? «Вспоминай! – приказал он себе. – Вспоминай сам: спрашивать нельзя! Нельзя спрашивать, а то…» «Что – то? – напрягая память так, что даже голова заболела, думал Родион. – Куда мы должны были поехать в тот день? Какой день? И вообще, как я сюда попал, чёрт возьми?!» Он смотрел вслед быстро поднимающемуся по лестнице Сане – молодому, стройному, с длинной гривой волнистых русых волос, а совсем не тому, уже пожилому, с сутулыми плечами человеку, которого видел, когда в последний раз навещал родной город – и старался понять, что же произошло. Или – происходит. Или – то и другое. И не понимал… «Как я сюда попал? - лихорадочно думал Родион, ощущая внутри себя какую-то пустоту. – Может, я умер? Но я же всё чувствую, всё ощущаю! Бред!.. Бред? Да какой же это бред?! Вот – Санин первый подъезд; вот – лестница, по которой я ходил тысячу раз. И Саня – такой, каким я знал его тридцать с лишним лет назад. И слова в подвале он сказал те же, что и тогда… Стоп! Когда это тогда? Ну-ка, ну-ка… А-а! Так это ж было в день моих проводов в армию! Мы же с ним тогда в подвал за грибами пошли: тётя Клава велела взять к столу, вот мы и пошли! И туман тогда был – там, в подвале… Это что же получается-то, а? О, Господи! Неужели?!» Но если всё так, как он думает, и если Саня такой молодой, то он-то, Родион, какой? Как выглядит? Ведь в подвале Саня шёл впереди, и дверь запирал, не оглядываясь на Родиона. И даже авоську ему в руку сунул, не посмотрев в его сторону. Вот сейчас отнесёт Саня домой ключ от подвала, спустится вниз и… И пройдёт мимо незнакомого пожилого мужчины с заметной сединой в чёрных волосах. Или спросит, увидев незнакомца – так, из вежливости спросит: а вы, товарищ, кого-то ищете? Или, что ещё хуже – или смешнее? - поинтересуется, где я эту авоську с банками взял? А потом будет искать своего друга Родиона – того Родиона, которого он ожидает увидеть. И не найдёт… А может, найдёт? Может он, Родион – тот, молодой, которому завтра идти в армию, - где-то здесь, рядом? Например, курит на лавочке у подъезда? И что тогда? «С ума можно сойти, - думал Родион растерянно. – Как же это всё? И что теперь делать, если так? И что – потом?.. Может, спрятаться? Спрятаться, а авоську тут, на полу оставить. И пусть они там – Саня и этот… который я… разбираются…» Наверху хлопнула дверь, и от этого звука Родион будто очнулся. «Нет, это – реально, - подумал он, оглядывая с детства знакомый подъезд. – И прятаться я не стану: не мальчик – в прятки играть. Да и некуда здесь... Если пройдёт Саня мимо – то и ладно: выйду следом – и за угол. А там видно будет… Ну, дурдом!» Саня спустился с лестницы, мельком глянул на замершего и даже переставшего дышать Родиона и протянул руку. - Давай авоську-то, - сказал он. - Да я сам понесу, - машинально ответил Родион, напряжённо наблюдая за выражением Саниного лица. - Давай, давай! – засмеялся Саня, забирая авоську. – Натаскаешься ещё, служивый: два года впереди! И, не оглядываясь на тихо, с облегчением вздохнувшего Родиона, пошёл к двери подъезда… 7 Всю дорогу, пока они, стоя на задней площадке автобуса, ехали к дому Родиона, Саня рассказывал о своей армейской службе: он был на три года старше Родиона и уже успел отслужить в Германии и вернуться. Родион, делая вид, что внимательно слушает, молча кивал. Кивал, а сам думал о том, что ему предстоит пережить всего лишь через каких-нибудь двадцать минут... «Мама здесь ещё жива, - напряжённо размышлял он, напрасно стараясь разглядеть своё отражение в запылённом стекле автобуса. – Конечно же, жива! Это там её нет уже пятнадцать лет, а здесь… И лет ей сейчас меньше, чем мне. Разумеется, здесь меньше, чем мне там… Господи! За что мне это?! За что?! Это же невозможно выдержать! Как я её увижу? Что скажу? Она ведь поймёт, почувствует, что я – не тот! Или – не такой. Не совсем такой. Конечно, поймёт: ведь она - мама… Нет, надо как-то собраться и попробовать выдержать всё это. А потом… потом видно будет. Впрочем, выбора у меня, судя по всему, всё равно нет…» - А полгода останется – ты уже дед, - говорил Саня. – Ни на кухню тебя, ни полы драить. Да и вообще… Хотя… как знать: это в какую часть попадёшь. Вот у нас, помню… «Да знаю я, Санёк, знаю, - на секунду отвлекаясь от размышлений, усмехнулся Родион. – У нас в полку то же самое было – там… Интересно, а как будет здесь?..» То, что он каким-то невероятным образом оказался в собственном прошлом, Родиону уже понял. Как и почему он сюда попал – это вопросы уже второго плана: Родион сам определил им такое место, как, впрочем, и вопросу «как отсюда выбраться?» Главными же на данный момент вопросами он считал следующие: что делать и как себя вести – по крайней мере, до тех пор, пока он ни найдёт способа вернуться туда, откуда сюда прибыл. И такой способ, как старался обнадёжить себя Родион, наверняка должен быть. Не может быть, чтобы не было! «Как у палки – два конца, так и у любого пути должно быть две конечных точки - начало и конец, - думал он, продолжая делать вид, что слушает Саню, и периодически ему кивая. – Пункты А и Б. Вот как у этого автобуса – вокзал и посёлок. Хотя, - засомневался Родион, - как тут определишь, где начало пути, а где конец? Для того, кто едет с вокзала в посёлок, начало пути – вокзал. И, соответственно, наоборот… Что-то я запутался совсем… Впрочем, если уж говорить конкретно обо мне, то получается не понять что: если все нормальные люди, где бы они ни начинали свой путь, едут по маршруту от начала к его концу, то я-то как раз приехал из конца в начало: из конца своей жизни – в её начало. Ну, почти в начало… Бред!» Они вышли из автобуса на ближайшей к дому Родиона остановке. Саня, похлопав себя по карманам брюк, выругался: - О, блин! Курево дома забыл… Дай-ка сигаретку! «Не курю», - хотел ответить Родион (курить он бросил сразу после инфаркта), но вовремя вспомнил, что тогда он курил, и курил много. Привычно – привычно! - засунув руку в правый карман джинсов, он нащупал там мятую пачку сигарет и коробок спичек. «Наверно, «Шипка», - подумал Родион. – А на этикетке спичек – Гагарин…» Он вытащил из кармана пачку и коробок и вздрогнул: «Шипка». И первый космонавт, улыбающийся своей знаменитой улыбкой… «Я не вспомнил – я знал! – вдруг понял Родион. – Знал! Знал, потому что запомнить этого не мог. Ну, с «Шипкой» - понятно: в основном, мы тогда только её и курили. Но вспомнить этикетку коробка я точно не мог… Значит?..» Значит, помимо основной памяти – памяти о том, что было с ним, Родионом, за всю прожитую им более чем пятидесятилетнюю жизнь – к нему вернулась и какая-то другая? Сиюминутная память другого его настоящего, в которое он попал из собственного будущего. Точнее сказать, память его прошлого, в котором Родион сейчас оказался? Прошлого, ставшего настоящим… «Так и рехнуться недолго, - подумал он, закурив сигарету и осторожно, но с наслаждением затягиваясь. – Ах, хорош табачок! А то курим всякую пакость – «Winston», «Kent»… Тьфу!» А если вот эта, возвращающаяся – или окончательно вернувшаяся? - память постепенно вытеснит ту, настоящую? Что тогда? Придётся просто ещё раз проживать уже прожитое – проживать заново, не зная, как он знает сейчас, что будет завтра? Тогда зачем всё это? Кажется, Родион как-то читал о чём-то подобном – то ли у Стругацких, то ли ещё у кого… «Ну, это всё – литература, фантастика, - подумал он раздражённо. – Выдумка! А тут – на самом деле: вот – Саня, вот - авоська с банками… И завтра – в армию…» - …А на дембель мы по тому же пути возвращались – через Польшу, - продолжал рассказывать Саня, не обращая внимания на упорное молчание Родиона. – А проводница в нашем вагоне была – ну такая лапочка!.. Они вышли из лифта на четвёртом этаже, и Саня обернулся к Родиону: - Ключи-то есть? «Не помню! – почему-то испугался вопроса Родион. – Даже не помню, какие они… были…» Он пожал плечами и начал шарить по карманам джинсов, но Саня уже ткнул пальцем в кнопку дверного звонка, и дверь почти сразу открылась. Родион перестал дышать. «Мама… Мама! Мама! - не мысль, а слово гремело в его голове ударами многотонного парового молота. – Мама! Мама! Мамочка!..» - Что так долго? – спросила мама, глядя почему-то не на Родиона, а на Саню. - Да матушка в подвал отправила, - сказал Саня. – Вот, тёть Маш, грибочки, огурчики… - Несите на кухню, - скомандовала мама, уступая им дорогу. – И марш руки мыть: обедать давно пора. Она перевела взгляд на Родиона, и он сразу же увидел мелькнувшее в её глазах недоумение. «Всё! – похолодел он. – Всё! Финита ля…» - А ты чего столбом встал, сынок? – спросила она. – И смотришь как-то… - Это он от жары одурел! – хохотнул Саня. – Там, тёть Маш, дышать нечем. А в автобусе – хоть вешайся… Родион кивнул, с трудом отвёл взгляд от напряжённого маминого взгляда и шагнул в прихожую. Мама, не спуская с Родиона глаз, открыла рот, чтобы спросить его о чём-то; Родион даже съёжился, ожидая этого, как ему показалось, первого и последнего вопроса, после которого всё откроется и всё встанет на свои места, или наоборот, всё разрушится, окончательно и безвозвратно, – и настоящее, которым стало его прошлое, и будущее, которого для них – мамы и Сани – ещё не было, а для Родиона – уже прошло. И вообще весь этот мир, в который Родион попал каким-то невероятным образом. И ему вдруг страшно захотелось остаться здесь – рядом и с мамой, и с Саней, и в этой квартире, в которой он в последний раз был более тридцати лет назад – так сильно захотелось, как ничего и никогда не хотелось в жизни вообще. «Продлись, продлись, очарованье!» - мелькнуло в голове Родиона. Но вопрос мамы – может быть, в самый подходящий момент – перебил Саня. - Куда банки-то, тёть Маш? – крикнул он из кухни. – Может, в холодильник? - Да, поставь на нижнюю полку, - ответила мама, повернув голову в сторону кухни. – Место там есть? - Найдётся! – отозвался Саня и забрякал банками. – Но лучше сами гляньте… - Иду, - сказала мама. – А вы давайте, мойте руки – и за стол… Родион тихонько выпустил из груди воздух и с облегчением подумал: «Вроде пронесло! Вовремя Саня влез…» Он оглядел прихожую и улыбнулся: всё так, как и было. Вернее сказать – как и должно было быть: и его растоптанные тапочки возле тумбочки – на привычном месте; и большое, в человеческий рост, старинное зеркало; и причудливый зелёный абажур под потолком… «Я – дома, - подумал Родион. – Дома! И будь что будет, раз уж так случилось. Остаётся только посмотреть на себя в зеркало и…» 8 В тот день – день его проводов в армию – остаться в одиночестве хотя бы на минуту Родиону не удалось ни разу. Сначала, пообедав, они втроём – мама, Саня и Родион – отправились закупать недостающие к столу продукты и проходили по окрестным магазинам больше двух часов. Вернувшись домой, мама с приехавшей ей на помощь тётей Клавой, матерью Сани, принялись готовить салаты, жарить котлеты и мясо, нарезать колбасу, а Родион с Саней – накрывать на стол, курсируя между кухней и комнатой и при этом постоянно сталкиваясь в узком коридоре. Ближе к вечеру, вернувшись с работы, к ним присоединилась тётя Лида – соседка и подруга мамы Родиона, и дела пошли ещё быстрее. За стол сели, как и намечалось, около восьми часов. Народу на проводы пришло много – человек около двадцати: друзья Родиона со старого двора, соседи по новому месту жительства и несколько одноклассниц Родиона. А вот его одноклассников за столом не было: одни учились в институтах или в военных училищах, кого-то, как Серёгу Саева, забрали в армию несколькими днями раньше, а ещё двоих – Вовку Павлова и Юрку Кочеткова - призывали одновременно с Родионом, и они, естественно, отмечали в этот вечер собственные проводы - каждый у себя дома. В новой – а по сути, старой и хорошо знакомой - для себя обстановке Родион освоился на удивление быстро: давно стёршиеся из его памяти воспоминания о том, как именно проходили проводы в прошлый раз, неожиданно, одно за другим, всплывали перед мысленным взором Родиона в виде чётких картинок. В какой-то момент он вдруг понял, что заранее знает, что скажет и как себя поведёт в следующую минуту каждый из сидящих за столом. Кроме того, Родион отчётливо вспомнил и то, что именно в прошлый раз он сам говорил и делал - в каждый конкретный момент того вечера. Однако удовольствие такое знание ему доставляло не долго – скорее, наоборот: оно всё больше и больше его настораживало. «Что, всё заново? – думал он, исподтишка разглядывая своих гостей – таких молодых и весёлых. – Ещё раз прожить уже прожитую жизнь, повторив её даже в мелочах? Ну вот: тётя Клава рюмку рукавом опрокинула – совсем как тогда. А сейчас скажет: хорошо, что пустую. И все засмеются…» - Хорошо, что пустую! – сказала тётя Клава. И все засмеялись… «Это всё равно, что ещё раз пластинку со знакомой песней поставить, - подумал Родион. – Только в моём случае эта песня, кажется, слишком уж долгой получится, слишком. И не очень-то интересной. Вот если бы…» - Тост! – громко сказал Саня, перекрывая общий гомон за столом. – Дайте тост сказать, граждане! Витёк, давай! Все мало-помалу умолкли, и из-за стола, осторожно, как воробышка, держа в крупных, сильных пальцах хрустальную стопку, поднялся Витя Савельев – по возрасту самый старший из друзей Родиона. Смущённо кашлянув, он медленно, уже слегка осоловевшими глазами оглядел присутствующих и, наконец, остановил взгляд на Родионе. - Что хочу сказать… - солидно начал Витя, но вдруг запнулся, смутился и умолк. Потом шумно вздохнул, махнул рукой и произнёс: - Армия, конечно, не санаторий, но… Короче, служи честно, Родька! Вот… Против стариков не по делу не возникай, не лезь на рожон. Но и спуску им не давай, если что. Держи марку, короче… Чтоб уважали. А уважать будут – и служить легче будет. Вот… Ну и ещё желаю тебе… ты у нас парень головастый… сержантом стать. Чтоб, значит, не за просто так два года прошло… Я вот старшим сержантом вернулся, например, и Саня – сержантом… И ты там смотри не оплошай… Ну, за тебя! Вот… - Спасибо, Вить! – сказал Родион, привставая со стула, чтобы чокнуться со всеми. А про себя, усмехнувшись, подумал: «Всё так и будет, Витёк. Именно так, как у тебя – одна широкая поперёк погона, и ни лычкой меньше…» Ночью вдруг резко, почти до заморозка, похолодало, хотя накануне днём во всю палило солнце, и жара стояла под тридцать. Заметили это, когда вышли на лоджию покурить. «А ведь я знал, что похолодает, - вдруг подумал Родион. – Знал – и никого из ребят не предупредил. И девчонок – тоже… А ведь мог! Мог – и не предупредил. Почему? Забыл? Не подумал? Или что-то не дало предупредить? Что? Или кто? А с другой стороны… с другой стороны такое моё… гм… точное предсказание, вернее – прогноз… мог бы всех удивить. Или, что хуже, насторожить. И без того уже мама на меня иногда как-то странно поглядывает – будто чувствует подмену. Подмену? Да какая же я подмена: я - настоящий! Ну, или почти настоящий…» - Ты смотри, какой дубешник! – знобко передёрнув плечами, удивился Саня. – Во, блин, погодка! - Да, знать бы, так куртку бы прихватил, - кивнул Витя Савельев. – А к утру, пожалуй, и снег пойдёт. «И пойдёт», - усмехнулся Родион, но почему-то опять промолчал. - Родь, а ты в чём в военкомат-то пойдёшь? – озабоченно спросил Саня. – Куртку какую-нибудь тёплую одень, что ль, а то задубеешь. «В твоём бушлате», - чуть ни брякнул Родион, но вовремя спохватился и лишь молча пожал плечами. - Слушай, а давай я тебе свой бушлат дембельский притащу, а? – спросил Саня. – Он тёплый, а лычки с погон я давно спорол. Всё равно без дела в кладовке висит – пока моль сожрёт. Принести? - Неси, - кивнул Родион. – А я тебе его потом обратно пришлю. - Откуда – из армии? – рассмеялся Саня. – Да плюнь: отдашь старшине, когда вас там обмундируют: он найдёт, куда приспособить.. «Пришлю, пришлю, - усмехнулся Родион. – Ты в нём ещё лет двадцать зимой на рыбалку ездить будешь!» Но сказал другое: - Как скажешь… А пошли-ка, парни, ещё по стопарю, а то что-то замёрз я как цуцик!.. Весь вечер – а точнее, всю ночь, до конца проводов, Родион искоса поглядывал в сторону Люськи, отводя свой взгляд от неё сразу же, как только Люська поворачивала голову в его сторону. Хорошо, что сидели они не напротив друг друга, а по одну сторону стола, и не рядом, а через четыре человека. Впрочем, садиться рядом они и не собирались – во всяком случае, Родион. А вот Люська… Подружились Родион с Люськой ещё в восьмом классе, хотя учились они не вместе, а в параллельных. Как именно они познакомились, вспомнить Родион почему-то не мог, хотя и пытался – пытался сейчас, сидя за столом. Может быть, тот Родион, который действительно прожил в этом мире все свои восемнадцать лет, и помнил это, а он, Родион нынешний, проживший на белом свете гораздо больше, не помнил. Совсем. С Люськой они дружили почти три года, а потом уже не просто дружили, а любили друг друга, хотя ни до чего серьёзного дело у них так и не дошло. Да, провожались, целовались-миловались на лестничной площадке подъезда, в котором жила Люська, но не более того. А перед окончанием школы, незадолго до выпускного вечера, вдруг рассорились. И больше уже, как влюблённые, не встречались, хотя и виделись иногда, где-нибудь на улице и совершенно случайно, даже разговаривали на какие-то отвлечённые темы, но этим всё и заканчивалось. И на проводы свои Родион Люську не звал: он и не видел-то её уже месяца три или четыре – тот Родион, разумеется, а не этот, нынешний. Откуда она узнала, что Родиона призывают в армию, - одному Господу Богу известно. А она не только узнала, но и на проводы пришла, чем немало почти всех присутствующих удивила – разумеется, тех, кто был в курсе их прошлых отношений. И Родиона тоже удивила – в прошлый раз. Но на этот раз, встречая гостей, он Люську ждал: ждал, потому что знал, что она придёт. Как знал и то, чего в этом мире пока не знал и не мог знать никто, ни один человек – в том числе и сама Люська… И когда она пришла, Родион вдруг сделал то, чего не захотел сделать в прошлый раз: открыв дверь, он шагнул к ней и крепко обнял – всего на несколько мгновений прижал к своей груди, но не поцеловал, хотя бы по-дружески, а сразу отступил и пробормотал вдруг осипшим голосом: - Здравствуй. Проходи. Молодец, что пришла… И больше они не разговаривали – до того момента, когда новобранцев стали загонять в автобус. Родион, попрощавшись с мамой и друзьями, уже поставил ногу на ступеньку автобуса, как вдруг Люська, стоявшая чуть поодаль от остальных, вдруг бросилась к автобусу, крепко обняла Родиона, осыпая его лицо поцелуями, а потом торопливо зашептала ему на ухо, обдавая щёку Родиона своим горячим дыханием: - Я буду ждать тебя! Я очень буду ждать! И – прости меня… - Не надо, Люсь… Не надо… - бормотал Родион, осторожно расцепляя её руки. – Не надо, Люсь… Так они и расстались – и тогда, и теперь. И если того Родиона, который уходил в армию впервые и ещё не знал, что его ждёт в будущем, неожиданный Люськин порыв просто сильно взволновал, то нынешнего Родиона он потряс до глубины души. Потому что он, нынешний, знал, что они с Люськой ещё встретятся – ровно через два года и один-единственный – и последний – раз в жизни. И Родион, только что вернувшийся из армии, встретит её не один, а вместе со своим лучшим другом Серёгой Саевым, с которым они, гуляя в тот день по городу, случайно оказались в том районе, где жила Люська. И Люська будет угощать их пивом и рассказывать о своей счастливой семейной жизни (она уже год как будет замужем), и они втроём будут смеяться, вспоминая школьные годы, а потом попрощаются и разойдутся, договорившись не терять друг друга из вида и хотя бы перезваниваться – так, исключительно по-дружески, потому что обоим – и Родиону, и Люське – тогда было уже ясно, что никаких взаимных чувств они друг к другу больше не испытывают, а то, что между ними было, - это прекрасная, неповторимая юность и не более того, а теперь они взрослые, им уже по двадцать, и у каждого – своя, взрослая жизнь, и дай-то Бог, чтобы всё у них сложилось в жизни хорошо – у каждого по отдельности, если уж не довелось вместе… И ещё Родион знал, что вскоре после возвращения из армии он навсегда покинет родной город и будет возвращаться сюда только изредка, наездами. А Люська, рыжеволосая красавица, его первая школьная (и потому, наверное, самая сильная и незабываемая) любовь умрёт спустя каких-то десять лет, оставив мужу двух девочек – таких же рыжеволосых и красивых, какой была сама… И вот это знание для Родиона было по-настоящему страшным… И изменить это было нельзя. Нельзя? А если?.. 9 От станции Наушки - последнего на советской территории пункта своего маршрута - эшелон отошёл около полуночи. - Ну, парни, скоро заграница! – торжествовал Генка Сидоров. – Никогда за границей не бывал! - Ну, вот и побываешь, - не сдержавшись, усмехнулся Родион. – Только, Ген, это не та заграница, о которой ты думаешь… Сказал – и тут же обругал себя за несдержанность: ну кто тебя за язык дёргает, всезнайка? И так ребята иногда посматривают на него с каким-то недоумением – словно чувствуют, что он – не совсем он, не совсем тот Родион, с которым они вместе и медкомиссии в военкомате проходили, и с парашютами в учебном центре, что располагался в подмосковном Егорьевске, прыгали... А Юрка Кочетков и Вовка Павлов к тому же ещё и учились с Родионом в одном классе, и школу вместе с ним оканчивали. Так что попутчики Родиона знали его как облупленного, и надо бы ему быть поосмотрительнее. Но и отмалчиваться всё время тоже нельзя: Родион поначалу, было, попробовал, но ребята на его непривычную сдержанность отреагировали моментально: что это ты, Родька, будто воды в рот набрал? Случилось что, или заболел? И такая реакция была более чем естественной: в юности Родион был парнем компанейским, заводилой и инициатором многих приключений, а тут вдруг молчит, неотрывно глядя в вагонное окно, а если и посмотрит на кого-то, то взгляд у него какой-то… и не поймёшь какой: вроде и не свысока смотрит, но то ли со скрытой усмешкой, то ли с жалостью. Родион, сразу же почувствовав недоумение своих попутчиков, попытался играть выпавшую ему роль более естественно. Это у него, судя по всему, получилось, и получилось очень даже неплохо: Родион почувствовал это по изменившемуся к нему отношению - изменившемуся в лучшую сторону. Однако иногда он забывался и помимо воли произносил что-то такое, что вновь настораживало ребят. Вот, например, как только что. - А ты откуда знаешь? – прищурился Генка. – Был уже там, что ль? - Где? – спросил Родион, невинно глядя в карие Генкины глаза. – В Монголии, где ж ещё-то? «Ещё бы! – усмехнулся про себя Родион. – Век бы ёё…» Но вслух, пожав плечами, сказал: - Да откуда, Ген? Нигде я не был – ни в Монголии, ни в… - А чего ж ты тогда: не та загран-и-и-ица! – не отставал Генка. - Да по телеку недавно показывали, - сказал Родион и невольно отвёл взгляд от Генкиных глаз, обычно веселых, но сейчас непривычно напряжённых, вдруг ставших колючими, как иголки. – Степь да пустыня… Эта… как её… Гоби, кажется. - Да по телеку и я много чего видал, – усмехнулся Генка. – А я уж подумал… - Хорош вам, парни, цапаться, - перебил его Юрка, свесив босые ноги с верхней полки. – И вообще, похавать бы не мешало. - А мы и не цапаемся, - миролюбиво улыбнулся Родион. – А насчёт похавать - да, пора б уже! - Налетай, братва! – заорал Генка. – Подешевело! - Тёзка, гони термос! – поднимаясь с бокового сиденья, скомандовал Вовке Павлову Володя Поликарпов. – Кипятку принесу, пока народ не расчухался. - Иди, иди, служивый, - закивал Генка. – А то эти оглоеды в пять секунд весь титан опорожнят… Ночью Родион долго не мог уснуть. Его проводы в армию прошли точно так, как проходили и в прошлый раз: те же тосты, те же застольные шутки, причём и то, и другое произносилось в той же последовательности, что и прежде; во всяком случае, Родиону показалось именно так. Разве что в этот раз он Люську при встрече обнял, чего в прошлый раз точно не делал, – вот и всё. Может, были и ещё какие-то мелочные несоответствия с прошлым, но всех тонкостей долгого застолья Родион за давностью лет не помнил. И потом, когда новобранцев привезли в какой-то клуб на окраине города, где единственный на сто с лишним призывников парикмахер несколько часов наголо стриг их мальчишеские головы, всё было так же, как и прежде. Затем – привокзальная площадь, продуваемый ледяным ветром пешеходный мост через железнодорожные пути, на котором, кстати, Родион, Юрик и Вовка Павлов неожиданно встретили Аллу Алексеевну – их бывшего классного руководителя. Потом – вокзал, электричка до Калинина, марш до речного вокзала по безлюдным, будто вымершим от нежданного холода улицам. И поездка на «Ракете» по Волге-матушке-реке, и высадка на невысоком лесистом берегу, и неделя в лагерных палатках, где призывников наконец-то обмундировали и, сформировав из них воинские команды, отправили по местам службы с приехавшими за новобранцами «покупателями» - всё было как и в прошлый раз. И покупатели были те же самые. Команду, в которую вместе с Родионом попали почти все, кто вместе с ним проходил парашютную подготовку в Егорьевске, передали белобрысому старшему лейтенанту по фамилии Ершов. Родион, увидев Ершова, даже обрадовался: старший лейтенант был для Родиона живым напоминанием о его настоящей жизни: именно Ершова, единственного из своих бывших сослуживцев по Монголии, но уже в звании майора, довелось Родиону встретить за все прошедшие после армейской службы долгие годы. И произошла эта знаменательная встреча в Пскове – где-то в самом конце девяностых… В общем, поначалу Родиону действительно казалось, что всё происходящее повторяет уже пройденное им с абсолютной точностью. Ну, или почти с абсолютной: за нюансы Родион ручаться не мог. Впрочем, в первые дни он над этим особенно и не задумывался: события развивались столь бурно, что времени на размышления просто не оставалось. И только теперь, после недельного пути, пролегавшего через необъятные просторы огромного, ещё не разделённого беловежским сговором государства, у Родиона - благодаря вынужденному безделью - появилось время на размышления и на попытку сделать хотя бы какой-то анализ происходящего. Поставив перед собой задачу досконально разобраться в том, что же с ним всё-таки случилось, Родион уже довольно скоро понял, что задача эта – не главная. Понял он это, получив, наконец, возможность проанализировать события последних дней. А они, эти события, недвусмысленно намекали на то, что нынешняя действительность, в которой Родион оказался, пусть и в мелочах, но от предыдущей действительности всё же отличается. Ну, взять, к примеру, хотя бы недавнюю перепалку с Генкой: разве он, Родион – тот Родион, прежний – стал бы так откровенно надсмехаться над желанием Генки увидеть заграницу? Да ни за что! Ни за что, потому что в прошлый раз и сам сгорал от нетерпения увидеть чужую страну. И это своё тогдашнее желание Родион помнил очень хорошо – отлично помнил! Помнил, а на деле вышло совсем по-другому… Или взять случай с портянками. Сержант Веселовский ещё там, на берегу Волги, учил новоиспечённых воинов правильно наматывать портянки – так, чтобы ткань плотно, но равномерно и без складок обтягивала ступню и голень. Никому из новобранцев эта нехитрая наука с первой попытки не давалась – как, впрочем, и со второй, и с третьей. Никому, кроме Родиона: крепко о чём-то задумавшись, и потому именно в тот момент отрешившись от действительности, портянки он намотал чётким, отработанным за два года службы приёмом, действуя исключительно автоматически. Что Веселовский своим намётанным сержантским глазом сразу же и приметил. И пришлось Родиону вместе с сержантом обучать этому искусству своих же товарищей, обалдевших от невесть откуда появившегося у Родиона мастерства. Но ведь в прошлый-то раз было совсем не так! В прошлый раз Родиону, как он хорошо помнил, за неправильно намотанные портянки как раз больше, чем другим, от Веселовского и доставалось. По полной, как говорится, программе. «Выходит, что кое-что изменить всё же можно? – под неторопливый перестук вагонных колёс и чей-то могучий храп, доносившийся из соседнего отделения вагона, думал Родион. – Выходит, что так... Значит, изменения возможны в принципе. Вернее сказать, вероятны. Что ж, допустим… Но тогда - в каких пределах? В мелочах – в разговорах и тому подобное? Ну, так это, собственно, мелочи и есть… Но ведь и любой разговор тоже можно так повернуть, что… Однако любой ли?.. А если попробовать изменить что-нибудь по-крупному – какое-нибудь значительное событие? Не наткнусь ли я на какие-то рамки, ограничивающие подобные попытки? Или вообще сводящие их на нет? Но есть ли они, эти рамки? А если – нет? Тогда что, делай что хочешь? Ну, зная, как я, всё наперёд, тут можно такого наворотить, что… Нет, вряд ли это возможно: должен же быть хотя бы какой-то предел, преодолеть который невозможно по определению… Но, в таком случае, вполне закономерен вопрос: по какому определению? Кем и какими законами установленному?.. Нет, здесь сам чёрт ногу сломит! А я, скорее всего, – голову. Или – шею… Но попробовать стоит: а иначе – зачем это всё? Ради чего?..» Не придя ни к какому выводу, Родион вздохнул, повернулся лицом к стене и закрыл глаза. «Для того, чтобы попробовать что-то изменить, надо сначала дождаться подходящего момента, - решил он. – И действовать, разумеется, надо только в том случае, если это действительно сможет привести к положительному результату. Но для того, чтобы не пропустить момента, подходящего для такого вмешательства, для начала надо вспомнить – вспомнить то, что уже было. Для меня было – для того меня, не для нынешнего: для нынешнего меня всё ещё впереди…» Родион попытался напрячь память, чтобы вспомнить всё, что должно было произойти с ним и ребятами хотя бы в ближайшее время, но безуспешно: сон, требуя для молодого организма отдыха, причитающегося ему по законам физиологии, быстро сморил его, и Родион, убаюканный перестуком вагонных колёс, уснул… И приснился ему сын Мишка – почему-то наголо остриженный и в солдатской форме. Мишка сидел на каком-то чурбаке, наматывал на ногу белоснежную, будто накрахмаленную портянку и, время от времени поднимая голову, раз за разом спрашивал Родиона: - Я правильно наматываю, пап? Правильно? Родион силился ответить сыну, но голоса у него почему-то не было, и он вместо ответа лишь кивал и ободряюще улыбался… А потом Родиону приснилась рыжая Люська – приснилась такой, какой он видел её на своих проводах… 10 Свободного времени у молодого пополнения почти не было: карантин, официально называемый в армии «курсом молодого бойца», - он и есть карантин. Строевая подготовка на бетонном полковом плацу, раскалённым безжалостным монгольским солнцем, бесконечные кроссы по покрытым пока ещё не выгоревшей зеленью сопкам, возвышавшимся сразу за ограждением городка, изучение воинских уставов, разборка-сборка автоматов, одевание противогазов и химзащиты – и всё это с редкими пятиминутными перекурами и недолгими перерывами на завтрак, обед и ужин. К вечеру вчерашние мальчишки выматывались настолько, что команда «отбой» звучала для них волшебной музыкой. Родиону поначалу было ничуть не легче, чем остальным. Однако у него перед своими товарищами имелись и некоторые преимущества: во-первых, он знал, что будет так тяжело, и, во-вторых, также знал, что надо делать, чтобы быстрее адаптироваться и к тяготам армейской жизни, и к неласковому монгольскому климату. Поэтому, когда вернувшиеся после ужина солдаты, пользуясь предоставленным им по распорядку дня свободным временем, садились писать пространные письма домой или подшивать свежие подворотнички, Родион, по возможности незаметно выскользнув из казармы, отправлялся на пустующую в поздний час спортплощадку, до которой от казармы было рукой подать. А уж как с максимальной пользой распорядиться никем не занятыми перекладиной и брусьями, он знал. И примером тому послужила прежняя, если так можно выразиться, дружба Родиона с Володей Егоровым, теперь подружиться с которым Родиону ещё только предстояло. Володя в армии прослужил уже полгода. Был он родом откуда-то из Сибири, из самой её глухомани, и профессия у него была самая что ни на есть таёжная – егерь: так в военном билете рядового Егорова, в графе «гражданская специальность», и было записано: егерь. Небольшого роста, коренастый, молчаливый, он трудно сходился с сослуживцами, но контакт с Родионом у них возник как-то сразу, с первого знакомства, когда Родиона после окончания карантина направили в шестую роту. Позже Володя объяснил Родиону причину своей нелюдимости. - Посёлок, понимашь ты, у нас небольшой, народу немного, - неторопливо рассказывал он, ловко выстругивая перочинным ножом из щепки какую-то фигурку: Володя всегда что-нибудь выстругивал, если, конечно, было из чего. – С кем общаться-то? Клуб в посёлке есть, это да, да толку-то: молодёжи у нас мало, особо девок: девки всё норовят в город сбечь, а парни… ну, кто как… А что? Чего, к примеру, нашим девкам в посёлке делать? Работы нет – ни колхоза, ни совхоза, одна охотничья артель: посёлок-то – охотничий… Это мужику у нас жить привольно: снарядился – и в тайгу, на промысел, план выполнять. Уйдёшь, быват, на неделю, а то на две – красота! Сам себе хозяин. Как, к примеру, я, и батька мой, и оба деда, и прадед… А бабам - что делать? Бабы у нас токо по хозяйству – огороды, скотина. Ну, и за детишками, сам знашь, догляд нужен, особо если мужик неделями в тайге пропадат. Да мы так и пропадам – неделями: белку бьём, соболей, куницу… А с ними разве поговоришь? Мы тока с собакам говорим, да и то… Володины ноги, привыкшие к многокилометровым переходам, были сильными, а вот руки, наоборот, слабоваты: подтянуться на перекладине больше пяти-шести раз он, как ни старался, не мог. Поначалу преодолеть в себе нежелание заниматься физподготовкой Володе не помогали ни ругань командира отделения младшего сержанта Фетисова, ни добродушные подковырки друзей. Но когда и Фетисов, и все прочие командиры, от замкомвзвода до ротного, уже махнули на Володю рукой – дескать, что с этого валенка деревенского взять? Стреляет лучше всех в роте – и хватит с него! – вот тут-то, как видно, Володин таёжный характер и проявился. А может, и не характер, а что-то другое – егерское, профессиональное, переданное на генном уровне от отца, деда и прадеда осознание того, что егерь уходит в тайгу далеко и надолго, уходит один, и случись с ним что, помочь себе он сможет только сам. И тут уж не только в ногах, но и в руках сила нужна. Вот так - сам, без чьих-либо приказов и понуканий - Володя однажды после ужина, когда вся рота собралась перед телевизором, чтобы скоротать время до отбоя, тайком и отправился на полковую спортплощадку… Через три месяца упорных и изнурительных ежевечерних тренировок, когда командир батальона майор Симаков решил провести в шестой роте зачёт по физподготовке, рядовой Егоров легко, даже как-то играючи, подтянулся на перекладине двадцать раз. И по тому, как чётко, не сбившись с ровного дыхания, Володя доложил комбату о выполнении упражнения, всем вдруг стало ясно, что двадцать подтягиваний для него – не предел. У Фетисова, как хорошо помнил Родион, от удивления даже челюсть отвисла, а весь второй взвод, не сдержавшись, хотя и стоял в строю, восторженно загомонил. А ещё через пару месяцев, в течение которых Володя каждый вечер так и продолжал тренироваться, этот вид упражнения он выполнял лучше всех в роте… Именно поэтому, то есть зная обо всём, что произошло с Володей – хотя произошло это в прошлом и уже после того, как Родион попал в шестую роту, - на этот раз Родион решил пройти по проложенному Володей пути раньше своего будущего друга. Решил потому, что хорошо помнил, сколько неприятностей в прошлый раз принесла эта треклятая перекладина ему самому. «Прости, брат, – думал он, шагая в сторону спортплощадки, - но так надо: я и раньше насмешки с трудом переносил, а уж теперь… теперь могу и сорваться. Сорваться – и в морду кому-нибудь... Хотя бы тому же придурку Фетисову. А сие – чревато… Так что придётся тебе, Вовка, меня догонять – на этот раз… Да мне это и потом пригодится – через каких-то семь лет. Даже очень пригодится – там, в Афгане. Если, конечно, на этот раз я туда попаду…» Но не только желание накачать мышцы каждый вечер уводило Родиона из казармы: в конце концов, качать мышцы – это работа для тела. Но, кроме тела, ведь есть ещё и голова, делать которой в процессе подтягивания на перекладине особенно-то и нечего. Поэтому и поразмышлять в одиночестве Родиону никто не мешал. «Раз уж я каким-то чудом нашёл дорогу сюда, то и дорога обратно тоже должна быть, - думал Родион, отжимаясь от низкой скамейки, вросшей короткими столбиками в мелкий, как пыль, песок. – Правда, дорогу сюда я не искал: она сама меня нашла… А вот дорогу обратно, скорее всего, придётся искать самостоятельно. Знать бы только где…» А где обычно ищет выход из, например, незнакомого помещения нормальный человек? Правильно: там, где он в него вошёл. В случае с Родионом этот вход-выход был в подвале его бывшего родного дома, до которого отсюда, из Улан-Батора, не одна тысяча километров и государственная граница! О том, что произошло непосредственно перед тем, как он очутился в том подвале, Родион почему-то не помнил: как выходил в тот злополучный день из поликлиники, как спускался по потрескавшимся бетонным ступенькам её широкого крыльца – помнил, а дальше – как отрезало. Провал в памяти. Полнейшая амнезия. Но самым странным и необъяснимым было то, что Родион даже не пытался вспомнить это – и не пытался, и… почему-то не хотел вспоминать; он будто чувствовал, что эти, начисто исчезнувшие из памяти минуты его жизни таят в себе что-то страшное, непоправимое, и будет лучше, если он не вспомнит их никогда… Да, тысячи километров и госграница. И – два года. Поэтому проверить, есть ли обратная дорога – дорога в его настоящую жизнь, - он сможет не раньше, чем через два года. А эти два года… «А эти два года придётся прожить в предложенных обстоятельствах, - думал Родион, закончив тренировку и устало шагая в сторону казармы. – Знать бы ещё, кем предложенных; впрочем, пока это не важно. Пока не важно, а потом разберёмся. Постараемся разобраться. Или хотя бы предположить…» Но, думая так, он всё же чувствовал, что лукавит - перед самим собой. Лукавит потому, что предложи ему кто-нибудь вот прямо сейчас, в эту самую минуту вернуться туда, в своё истинное, настоящее время, Родион, вероятнее всего, отказался бы – пусть и по не многим, но достаточно весомым причинам… Однако для того, чтобы досконально разобраться в собственных чувствах и мыслях, сопоставить ныне происходящие события с тем, что и как, в какой последовательности происходило в прошлый раз, времени у Родиона пока было крайне недостаточно. Надо было ждать, когда новобранцев распределят по ротам: там, в роте, уже не будет изнурительной муштры и запредельных для вчерашних пацанов нагрузок, а начнётся настоящая служба – с нарядами, караулами, политзанятиями и прочими её, эту службу, составляющими. Родион знал, что легко не будет – будет совсем нелегко: это – армия, а не курорт. Но времени для размышлений станет значительно больше. А там он посмотрит, где какая рыба и почём… 11 Время для размышлений после перевода в роту у Родиона, разумеется, появилось, но не сразу, не с первых дней. Служба в роте проходила точно так, как и в прошлый раз, причём – в точности до мелочей, которые Родион по ходу событий вспоминал настолько отчётливо, словно заново пересматривал хорошо знакомое кино. Фетисов, например, как и прежде, придирался к Родиону больше, чем ко всем остальным своим подчинённым. - Почему, рядовой Широков, сапоги опять не чищены? – насупив редкие белёсые брови, бубнил Фетисов на каждом утреннем осмотре. – Гуталину нету? Небось, сгущёнки с получки купил вместо гуталину, а? - Я чистил, - спокойно отвечал Родион, заведомо зная, что спорить с Фетисовым – себе дороже. – И получку мы ещё не получали… - Чистил он! – тут же повышал голос Фетисов. – А каблуки? Каблуки чего не начищены, а? - Это пыль налипла, товарищ младший сержант, - отвечал Родион, с трудом сдерживая усмешку. - Пыль! – возмущался Фетисов, сверля Родиона маленькими серыми глазками. – Пыль у него налипла! Чисти иди, чмо! Минуту даю! Время пошло!.. - Кто так полы натирает? – придирался Фетисов, когда его отделение заступало в наряд по роте. – Ну кто так натирает? Тя чё, Широков, не учили? - Чему? – невинно глядя на Фетисова, спрашивал Родион. - Полы натирать, чмо! Не учили, а? - Никак нет! – бодро отвечал Родион. – У меня на гражданке другая специальность была, товарищ младший сержант! - Какая? - Сварщик. А полы натирать… - Сварщик! – хмыкал Фетисов и каждый раз, ехидно улыбаясь, непременно уточнял: - Кашу, что ль, варил? Или щи? - Металл, - привычно отвечал Родион. - Металл он варил! – возмущался Фетисов. – Сварщик! Ну, я тя научу родину любить, сварщик! Родион молча кивал в знак согласия: дескать, учи, родной, учи… А про себя добавлял: «… пока мы с тобой местами не поменялись…»: он точно знал, что через год Фетисова разжалуют в рядовые, а его, Родиона, назначат на должность командира отделения… - Думаешь, не научу?! – начинал выходить из себя Фетисов. – И полы драить научу. Всему научу! - Так научите, товарищ младший сержант , - мирно глядя на него, соглашался Родион. - Покажите хотя бы… - И покажу! И научу! А тебе – наряд вне очереди! - За что? - делал удивлённо-глупое лицо Родион, сознательно, как и раньше, провоцируя этим неуравновешенного Фетисова на вспышку ярости. - За пререкания! – орал Фетисов, после чего вырывал из рук Родиона верёвку, которая была привязана к большому деревянному ящику, обшитому сукном из списанных шинелей, и начинал таскать это громоздкое сооружение по дощатым, навощённым мастикой полам казармы. Картинка была ещё та. В ящик, ради смеха названный кем-то «бабой», для тяжести насыпали песок, и потому весила «баба» килограммов семьдесят. Обычно «бабу» по казарме таскали вдвоём: так было и легче, и веселее. Но когда за верёвку хватался взбешённый Фетисов – маленького роста и сам весивший едва ли полцентнера, - веселее становилось вдвойне: младший сержант, скользя по щедро умащенному мастикой полу, смахивал на трёхмесячного жеребёнка, пытающегося тащить за собой гружёную сеном телегу… Правда, хватало Фетисова всего лишь на пару пробежек из одного конца казармы в другой, но это, пусть и ненамного, уже облегчало дневальным неинтересную и нудную работу; что ж, с паршивой овцы - хоть шерсти клок… Однако в наряде по роте оставалось время и на размышления. А поразмышлять Родиону было о чём… Знание собственного будущего и радовало Родиона, и в то же время тяготило: радовало потому, что каких-то мелких служебных недоразумений и даже неприятностей ему теперь без труда удавалось избежать; тяготило же оттого, что чем дольше он здесь находился, тем всё отчётливее вспоминал и другие события – куда более драматичные и трагические, чем, например, ежедневные стычки с Фетисовым. Этим серьёзным событиям ещё только предстояло произойти, и вот это-то теперь и начинало беспокоить Родиона уже всерьёз… В августе, как поговаривал кое-кто из офицеров роты, могли начаться крупные армейские учения, причём даже с многодневным выездом в пустыню Гоби. Но они, офицеры, это лишь предполагали, а Родион совершенно определённо знал, что учения эти обязательно состоятся. Как знал и то, чем они для многих закончатся… И вот здесь-то, в этом его знании, и таился главный для Родиона вопрос: а будет ли он в состоянии повлиять на ход предстоящих событий? Сможет ли он если и не предотвратить некоторые из них, то хотя бы направить развитие этих событий по какому-то другому, менее опасному руслу? И должен ли вообще вмешиваться в ход однажды уже свершившейся истории, если точно знает, что лично для него, Родиона, ни эти события, ни их последствия никакой угрозы не представляют? И, соответственно, навредить Родиону ни в чём и никоим образом не смогут? Более того – и не навредят. Другим – да, а ему – нет. «Тогда зачем всё это? – думал он, сидя ночью в курилке. – И – зачем я здесь? Ведь в жизни ничего просто так, без причин, не происходит. Никогда. Разумеется, потом всему, что произошло, обязательно найдётся объяснение - вполне логичное и, возможно, вполне тривиальное. Обязательно найдётся – когда-нибудь… Просто для этого нужно уметь этой самой логикой пользоваться. А я, слава Богу, не зря в институте пять лет над этим корпел… Значит, если кто-то предоставил мне возможность попасть сюда, то, опять же по логике, явно не для прогулок по здешним сопкам. Не для прогулок, а для чего-то более существенного. Или конкретного. Точнее говоря - с какой-то целью. Или – с целями… Знать бы ещё, с какими, но… но об этом мне, видимо, забыли сообщить. Дурдом… Что ж, придётся самому соображать. И соображать, и действовать. Но как?..» - Не спишь? – тихо спросил, появляясь в дверях курилки, Чижик – Серёга Чижов, с которым Родион подружился ещё в карантине. – Смотри, Фетисов нагрянет … - Не нагрянет, - Родион отмахнулся. – Хрюканье слышишь? - А-а-а! – заулыбался Чижик. – То-то я думаю: кто это там рулады разводит? Шаляпин, блин… Ну, тогда и я покурю. Он уселся на скамейку рядом с Родионом и вздохнул. - Представляешь, дом приснился… И будто я ещё в школе учусь, а завтра – контрольная по физике. Во напасть, а? - Из-за этого и проснулся? – улыбнулся Родион, а про себя подумал: «Эх, Серёга, мне б твои сны! У меня, брат, сны совсем другие – из будущего. Которое для меня уже прошло…» - Да у меня с физикой всегда нелады были, - Чижик негромко рассмеялся. – С двойки на тройку… А тут – контрольная! И не хочешь, а проснёшься… Он продолжал рассказывать про свою школьную жизнь что-то ещё, а Родион, слушая его, думал о том, что пройдёт всего полгода, и они вместе с Чижиком будут замерзать в этой проклятой пустыне Гоби, когда у них ночью, на марше, закончится бензин, и их аппаратная отстанет от колонны… И спасутся они тогда чудом – сначала едва не замёрзнув, а потом – чуть не сгорев… «Ну, ничего, Серёга: в этот раз такого не будет, - думал Родион, глубоко затягиваясь и стараясь не смотреть на товарища. - Постараемся, чтобы не было. А иначе… а иначе – зачем я здесь?..» 12 Первую попытку вмешательства в действительность Родион предпринял по поводу вроде бы и не очень серьёзному, даже, можно сказать, комичному, однако в прошлом повлекшему за собой наказание для человека, к которому Родион относился с искренним уважением. Можно, конечно, было бы и не вмешиваться: выговор – не расстрел и даже не гауптвахта; и не такое за двадцать с лишним лет службы пережил старший прапорщик Николай Андреевич Яценко – старшина шестой роты. Но припоминали ему его просчёт потом ещё долго, не один месяц, да всё с шуточками и подковырками. И Николай Андреевич такие вещи переживал тяжело… От полка до гарнизонной бани не особенно далеко, но и не близко - километра два или чуть больше. И хотя баня была достаточно большой – одновременно в ней могли мыться до шестидесяти человек, - но и гарнизон, ею обслуживаемый, тоже был не маленьким: полк связи, в котором служил Родион, располагавшийся по соседству с ним мотострелковый полк, радиотехническая бригада, отдельный батальон связи, армейские мастерские, комендантская рота и ещё Бог весть сколько разнообразных воинских подразделений, приписанных к гарнизону. И, соответственно, к единственной в нём бане. Поэтому баня работала без выходных, едва-едва справляясь с помывкой личного состава гарнизона, хотя помывка и происходила один раз в десять дней. Расписание выдерживалось строго, за чем так же строго следил прапорщик Федорчук – начальник бани: на помывку каждой партии военнослужащих отводилось не более сорока минут, включая время на раздевание, получение чистого белья и одевание. Малейшая задержка с помывкой одной из групп солдат и сержантов неизбежно вела к сбою всей хорошо отлаженной системы и сводила на нет распорядок службы в самих воинских частях. А подобное в армии, как известно, не только не поощряется, а даже совсем наоборот. Родион хорошо помнил тот день, когда старшина Яценко опростоволосился: перепутать даты было просто нельзя, потому что день этот, совпавший с помывкой личного состава, был днём рождения Чижика. С чем на утреннем построении ротный Чижика и поздравил. И ещё пошутил: - Сегодня чистеньким спать ляжешь, именинник: редко кому такое счастье выпадает, чтоб в день рождения – и баня… Но абсолютно чистеньким Чижику в тот день лечь в постель не довелось – как, впрочем, и всей шестой роте: старшина забыл взять вещмешок с мылом. Бельё и портянки для личного состава взял, а мыло – забыл. Выяснилось это печальное обстоятельство лишь в бане, когда шестьдесят пять голых воинов сдали каптенармусу Глядешкину своё грязное бельё и выстроились в очередь за мылом. - А где мыло-то, товарищ прапорщик? – спросил Глядешкин, обводя растерянным взглядом вещмешки с чистым бельём и портянками. – Не помните, в каком мешке?.. Короче говоря, вещмешка с мылом не было; как потом выяснилось, он остался в каптёрке. Посылать за ним Глядешкина или ещё кого-то старшина не стал: пока два километра – туда, да два – обратно… Даже если бегом - всё равно минут двадцать. А на всю помывку – и всего-то сорок отпущено. И строгий и авторитетный старшина как-то сразу сник и, обведя обнажённых защитников Родины виноватым взглядом, развёл руками: - Простите, братцы: моя вина… Может, вы уж как-нибудь… это… так ополоснётесь, а? И никто в строю не возмутился и не заворчал: Николая Андреевича в роте уважали – и за отцовскую заботу о подчинённых, и за справедливость. Да и то сказать: не каждого старшину солдаты батей величают, пусть и за глаза… Но каким-то образом про этот казус узнал комбат Симаков, и старшина схлопотал выговор… Так было в прошлый раз. И пусть выговор для старшины и не ахти какое наказание, но Родион решил, что будет лучше, если Николай Андреевич его не получит. Кроме того, Родиону нестерпимо хотелось проверить свои возможности на деле – в смысле вмешательства в события: а вдруг ничего не получится? И что тогда? В тот день – день рождения Чижика, - когда рота уже готовилась к построению, чтобы следовать в баню, Родион постучался в дверь каптёрки. - Товарищ старший прапорщик, разрешите обратиться? – отчеканил он, вскинув руку к панаме (в Монголии личному составу на лето выдавали не пилотки, а панамы, которые через семь лет почему-то стали называться «афганками»). - В чём надобность, воин? – не отводя глаз от лежащей перед ним ведомости, спросил старшина. - Да вот, пуговицу потерял, - доложил Родион, ткнув пальцем в то место на гимнастёрке, пуговицу с которого он минуту назад аккуратно срезал. – Не найдётся ли у вас?.. - Растяпа! – Глядешкин полоснул Родиона хмурым взглядом. - Не видишь, что ли: некогда нам! Но старшина так глянул на него, что каптенармус – или, по-простому, каптёр – тут же вернулся к перетряхиванию новеньких портянок. - Имущество, воин, надо беречь, - продолжая водить пальцем по ведомости, изрёк Николай Андреевич и скомандовал: - Глядешкин, выдай ему пуговицу! Родион взял протянутую каптёром пуговицу и, будто бы в благодарность за оказанную услугу, спросил: - Может, вам чего помочь, товарищ старший прапорщик? - Чем ты нам поможешь? – недовольно пробурчал Глядешкин. – Портянки считать? Иди уже, помощник: без тебя разберёмся… Старшина, занятый ведомостью, промолчал, и тогда Родион решился. - Ну, поднести чего-нибудь до бани, - он, будто в раздумье, пожал плечами. – Мыло, например, или ещё что… - Мыло? Поднести? – продолжая смотреть в ведомость, рассеянно спросил Николай Андреевич. – Мыло… Поднести… А кстати, Глядешкин, ты мыло приготовил? – вдруг вскинулся старшина. – Где у тебя вещмешок с мылом? А, Глядешкин? Каптёр растерялся. - Да тут где-то… был, - пробормотал он, шаря взглядом по тесной каптёрке. – Вот недавно видел… - Ох, смотри у меня, Глядешкин! – Николай Андреевич покачал головой. – В прошлом месяце, помнится, ты его чуть не забыл, и опять, что ли? Ох, смотри, если забудешь! - Никак нет, товарищ старшина, в этот раз не забуду! – гаркнул Глядешкин, косо глянув в сторону Родиона. - Ну, смотри! – кивнул старшина. – А то… «Всё! Кажется, дело сделано», - подумал Родион и вскинул руку к панаме. - Разрешите идти, товарищ старшина? - Идите, воин, идите: сейчас строиться будем, - кивнул Яценко, и Родион, чётко развернувшись через левое плечо, вышел из каптёрки, аккуратно прикрыв за собой дверь. «А ведь это, скорее всего, не старшина, а Глядешкин мыло в прошлый раз забыл! – подумал он. - А батя его не выдал – на себя вину взял. И ещё выговор схлопотал за этого раздолбая. Ну, Глядешкин, чучело каптёрское!..» И рота на этот раз помылась как положено - с мылом. «Значит, можно! – ликовал Родион, шагая в ротном строю из бани. – И вмешиваться можно, и на события влиять! Что и требовалось доказать… Теперь осталось вспомнить: что у нас там на очереди?..» Но особенно напрягать память ему не пришлось: на очереди были ротные стрельбы… 13 Солнце палило нещадно, и пока рота, топая по петлявшей между сопками пыльной дороге, добралась до гарнизонного стрельбища, гимнастёрки у всех вымокли от пота. - Перекур пять минут! – сняв фуражку и утерев клетчатым носовым платком лицо, скомандовал комроты старший лейтенант Филиппов. - Во жарит, а? – пробормотал Толик Корнилов, присаживаясь на корточки. - Да, точно не Якутия, - устраиваясь рядом с ним, сочувственно кивнул Женя Асташкин. - А ты у нас что – бывал? – Толик насмешливо прищурил узкие, как щёлочки, глаза. - Не бывал, но про морозы ваши слыхал, - помотал головой Асташкин. – Правда, что ль, что и за шестьдесят заваливает? - Да и ниже заваливает, - кивнул Толик. - Ага, девяносто шесть! – хохотнул Чижик. – Потому они там спиртягу и глушат, чтоб, значит, это… баланс температур поддерживать! Алкаши по нужде! Все рассмеялись. Толик, было, хотел обидеться, но спорить на такой жаре, когда от жажды язык к нёбу присыхает, было лень. - Сам ты… пряник тульский, - отмахнулся он, утирая широкоскулое потное лицо пыльной панамой. - Не-е, я – не пряник! – засмеялся Чижик. – Я - самовар: во, пощупай, какой горячий! И наклонил к Толику свою стриженую наголо голову. - Рота, стройся! – скомандовал Филиппов. - Вот зараза, и покурить как следует не дал, - тихо сказал Женька Асташкин. - Курить, Жеха, вредно, - сказал Чижик. – Но это не я придумал – это врачи говорят. - Трепло… - буркнул Толик; подумав, добавил: - Тульское… - Разговорчики! – Фетисов, как всегда, тут как тут. – Команды не слышали? «Эх, ребята вы, ребята! – думал Родион, стоя в строю и в пол-уха слушая инструктаж по проведению стрельб. – Всё-то у вас ещё впереди – и стрельбы, и служба, и целая жизнь. Жаль, что целая – это не для всех… Вот хотя бы Колька Глотов: стоит себе, на небо посматривает, думает о чём-то… И знать не знает, что… Ну, ладно: попробуем, если получится. Надо, чтоб получилось!..» Теперь, после двух месяцев, прожитых Родионом как бы повторно, подобные раздумья посещали его всё чаще и чаще. Если поначалу все его мысли были в основном направлены на попытки осознать случившееся с ним и найти способ вернуться обратно, то сейчас, когда Родион уже почти полностью вжился в обстановку, его размышления приобрели совсем иной характер. Никакого другого пути для возвращения домой кроме как через подвал своего старого дома Родион себе не представлял. И представить, как ни старался, не мог. Но зато прекрасно знал, что добраться до этой, предполагаемой точки перехода, он сможет лишь через два года. И эти два долгих года Родион может прожить в точности так, как уже однажды прожил. Причём, обладая знанием собственного – и не только собственного – будущего, прожить даже с определённой для себя пользой. Или, по крайней мере, хотя бы избежав тех проблем и неприятностей, с которыми ему по неопытности и юношеской несдержанности пришлось столкнуться в прошлый раз. Но подобный расклад - или уклад предстоящей жизни - Родиона не устраивал. Во-первых, просто повторять пройденное ему было малоинтересно. Во-вторых, понимание того, что он в состоянии хотя бы немного изменить ход событий, а может, и вообще предотвратить некоторые из них, вселяло в Родиона чувство ответственности за происходящее. Конечно, если дать такое знание будущего, которым обладал Родион, дураку или мерзавцу, то тот такого мог бы натворить, что, как говорится, мама не горюй… Но Родион ни дураком, ни мерзавцем не был, и поэтому применять знание кому-нибудь во зло уж точно не собирался. Кроме того, он предполагал, что всё, что с ним произошло, произошло не случайно, не просто так, а с какой-то целью, пусть самому Родиону пока и не ведомой. А это могло означать лишь следующее: если изменить ход событий в его силах (что достаточно убедительно продемонстрировал случай с помывкой роты в бане), значит, он должен попытаться сделать это. Была и третья причина, по которой Родион не мог себе позволить, как принято говорить в подобных случаях, плыть по течению: в этом мире была его мама – живая, здоровая и жизнерадостная. И в этом мире были ещё живы и рыжая Люська, и Серёга Саев, и ещё многие и многие из тех, кого там уже не было. И если ему, Родиону, действительно удастся влиять на события, для него и для всех них уже однажды свершившиеся, то он просто обязан делать это, чтобы хотя бы здесь помочь тем дорогим и близким ему людям, которым не смог или не успел помочь там… Или – не захотел… «Что человеку дано, за то с него и спросится», - услышал однажды Родион в небольшой и небогатой кладбищенской церкви, когда, приехав на могилу матери, зашёл туда, чтобы поставить свечку. Слова те произнёс пожилой священник, в тот момент читавший проповедь. «Что дано, за то и спросится», - потом весь день повторял про себя Родион, пытаясь вникнуть в глубинный смысл этих простых и обычных, казалось бы, слов. Кем спросится, было понятно, когда – тоже. Оставалось лишь понять, что подразумевалось под словом «дано». Но это оказалось не так-то уж и просто… Зато теперь Родион будто прозрел. «Мне дано попытаться что-то изменить в этой жизни, - думал он под грохот выстрелов, не забывая при этом запоминать, где и с какой периодичностью поднимаются и в какую сторону двигаются мишени. – Что именно изменить, решать, видимо, придётся самому: подсказок пока нет. И, скорее всего, не будет… И изменить в позитивную сторону, а не наоборот. И за это с меня и спросится – потом. Там или здесь – не суть: спросится – и всё. И если я не сделаю того, что могу и должен, то тоже спросится… Да-а, дела-а-а…» - Третье отделение, на огневую позицию… шагом марш! – ломким мальчишеским голосом скомандовал комвзвода лейтенант Клюшников, которого «за глаза» все в роте звали просто Витёк: лейтенант даже восемнадцатилетним новобранцам был почти ровесником, да и внешне выглядел мальчишкой: переодень его в гражданское – ну пацан и пацан. «А ведь я, помнится, в прошлый раз отстрелялся так себе, - вдруг вспомнил Родион. – Да что там так себе – чуть ли не хуже всех остальных: Фетисов потом месяц подначивал, хотя и сам-то – тот ещё стрелок… Ну что, может, попробовать и это изменить? Эх, была не была: тряхну стариной! Вдруг получится?..» - К бою! – скомандовал Клюшников, и Родион, сдёрнув с плеча автомат, улёгся на сухую, выжженную солнцем, уже плотно примятую предыдущими стрелками редкую траву, для упора раздвинул пошире ноги и передёрнул затвор. Волнения не было. Это тогда оно у него было – как, впрочем, и у прочих молодых солдат, впервые получивших возможность пострелять из «калашникова» по-настоящему, а не так, как они стреляли перед принятием присяги – по девять патронов на брата и лупи куда хочешь, лишь бы отстрелялись да друг друга не поубивали. Теперь стреляли на оценку, для выполнения нормативов, а выполнение нормативов – дело в армии серьёзное. - Младший сержант Фетисов к бою готов! – доложил Фетисов. - Ефрейтор Корнилов к бою готов! - Рядовой Широков к бою готов!.. - Огонь! – скомандовал Клюшников, и сразу по обе стороны от Родиона загрохотали торопливые одиночные выстрелы, а Толик даже короткой очередью полоснул. «Куда ты, Толя?» – добродушно усмехнулся Родион, спокойно и уверенно, но быстро подводя мушку под поднимающуюся вдалеке «грудную» мишень. Не дав мишени подняться полностью, Родион нажал на тугой спуск, и мишень упала. - Куда спешишь, Широков? – закричал Клюшников, и Родион представил, как взводный от переживаний за результаты стрельбы нетерпеливо подпрыгивает позади огневой позиции. – Не торопись: промажешь! Дай ей до конца встать, а потом… Справа, метрах в тридцати от только что упавшей, начала подниматься вторая мишень, и Родион, снова быстро и уверенно прицелившись, опять нажал на спуск, не дожидаясь, пока мишень поднимется полностью. - Ты что делаешь, Широков?! – засуетился Клюшников. – Ты что ж это делаешь-то, а? Я ж тебе что… - Не мешайте, лейтенант, - перебил Клюшникова ротный, и Родион одобрительно усмехнулся. - Да как же… - хотел возмутиться Клюшников, видимо, от волнения забыв о том, что ротному лучше не перечить – ни в чём и никогда. «Мальчишка, - подумал Родион, опять же на подъёме укладывая и третью мишень. – Пацан…» - Теперь – движущиеся! – не обращая внимания на Клюшникова, скомандовал ротный оператору, сидевшему в бетонном бункере позади позиции. – И побыстрее давай! «А вот это уже интереснее, - мгновенно подобрался Родион. – Да и ближе к делу…» Укладывая мишени одну за другой, он словно чувствовал, как рота, затаив дыхание, следит за его стрельбой; даже Клюшников умолк и лишь шумно и облегчённо вздыхал поле каждого удачного выстрела своего подчинённого. А выстрелы удачными были все до единого… В принципе, патроны можно было бы и не экономить: изначально имевшихся в рожке тридцати штук на выполнение норматива хватало с избытком. Ребята, кто в начале стрельбы тоже экономил, по последним для них мишеням палили, стараясь успеть расстрелять весь рожок. Родион, не промахнувшийся ни разу, тоже хотел выпустить из рожка оставшиеся четырнадцать, но не смог. «Афган, - подумал он. – Это – Афган: научишься и выстрелы считать, и патроны, что остались, беречь. А не научишься…» - Рядовой Широков стрельбу закончил! - Младший сержант Фетисов стрельбу закончил! - Ефрейтор Корнилов стрельбу закончил!.. - Рота, становись! – скомандовал Филиппов. – Равняйсь! Смирно! - Ну, ты дал, Родька! – горячо дыша Родиону в затылок, тихо сказал Чижик: он стоял во второй шеренге. – Где научился? «Там, Чиж, куда не дай Бог тебе попасть», - подумал Родион, но обернуться к Чижику, чтобы как-нибудь отшутиться, не успел: ротный скомандовал: - Р-р-р-рота, напра… во! Шагом… марш! И колонна, поднимая пыль, в которую превратилась иссушенная беспощадным солнцем земля, затопала в сторону невидимого за сопками гарнизона… 14 В конце июля в полку началась интенсивная подготовка к учениям – тем самым, которые, как хорошо помнил Родион, привели ко многим трагическим последствиям. Для всех, кто их пережил, те учения навсегда остались в памяти чёрными листками календаря. Разумеется, и для Родиона – тоже. Но теперь учения стали его будущим, и оно, это будущее, опять может стать не менее трагическим, если, он, Родион, каким-то образом не сумеет изменить предстоящие события - хотя бы в самой малой, доступной ему, степени. Как это сделать, Родион, разумеется, пока и понятия не имел: ведь всё самое плохое произошло на разных участках широкого, в сотни километров, фронта учений. Будь Родион старшим офицером штаба армии, задача его, естественно, заметно упростилась бы. Но он был всего лишь рядовым отдельного полка связи, причём - новобранцем, зелёным салагой, что уже говорило само за себя… Родион ломал голову, пытаясь найти способы предотвратить то, что уже однажды свершилось, но придумать ничего не мог. Однако есть Бог на белом свете, и есть Высшая Справедливость. И ничего в этом мире не происходит просто так, случайно. И мальчишеская выходка Родиона на стрельбище, когда он, вопреки, казалось бы, всякой логике, просто из чувства молодецкой удали, показал такие невероятные результаты в стрельбе, неожиданно приблизили его к достижению задуманного. - Рядового Широкова – к командиру роты! – крикнул стоявший на тумбочке дневальный. И, вопреки уставу, добавил: - Срочно! - Ну, что, воин, дострелялся? – спросил ротный, едва Родион открыл дверь канцелярии. Родион вскинул руку к панаме. - Товарищ старший лейтенант, рядовой Широков по вашему… - Дострелялся, говорю? – не дослушав доклада, перебил Филиппов. - В каком смысле? – Родион удивлено вскинул брови. - В прямом! И откуда только вы такие берётесь на мою голову? Он выдержал паузу, с прищуром глядя на Родиона, и сказал: - Короче, так, Широков, - ротный легонько похлопал по тонкой папке, лежавшей перед ним на обшарпанном столе ротной канцелярии. – Вот твоё личное дело… Да ты садись, садись… - он кивнул на стул напротив себя, и Родион сел. – И давай начистоту, без этих… короче, без дураков. Где так стрелять научился? Только не ври, что в ДОСААФе: там так стрелять не учат – не могут там так научить… Если б могли, то на хрена тогда и армия… И в личном деле твоём нет ни слова, что ты там, в ДОСААФе, стрельбой занимался: что в ВДВ готовился и с парашютом прыгал – это есть, а про стрельбу… «Вот влетел, придурок! – выругал себя Родион – Выпендрился! И что теперь говорить? Что врать?» - И про свои врождённые способности к стрельбе не вздумай мне тут байки травить, - насмешливо глядя на Родиона, сказал Филиппов, хотя как раз этим-то Родион и хотел объяснить свою меткость. – Этих, знаешь, врождённых способностей хватит разве что из рогатки по воробьям без промаха лупить. И всё! И не более того! Усёк, аника-воин? А у тебя, Широков… Родион Петрович, ещё и тактика стрельбы была… гм… скажем так: несколько отличающаяся от обще в нашей армии принятой: я ведь о-о-очень внимательно за тобой на стрельбище наблюдал. А со знанием тактики, знаешь ли, не рождаются: это тебе, милый ты мой, не талант - по воробьям; это - дело наживное… «Да, внимательно он моё дело изучил, - лихорадочно пытаясь найти выход из положения, подумал Родион. – Даже по имени-отчеству назвал, в папку не заглянув. Да и папка-то закрыта и на тесёмочки завязана…» - Ну, что молчишь, Широков? – прищурился ротный. – А может, ты вовсе и не Широков? И не Родион Петрович? А, воин? - Да вы что, товарищ старший лейтенант?! – выигрывая время, попытался разыграть искреннее возмущение Родион. – Широков я! Вон и ребята могут подтвердить: и Юрка Кочетков, и Володька Павлов: я с ними вместе в школе с пятого класса учился! - Да знаю я, знаю, - Филиппов устало отмахнулся. – Спрашивал уже… Но и ты меня пойми: такой тактике даже меня, курсанта, в училище не учили. Или не могли научить. А ведь я, дорогой мой ворошиловский стрелок, училище-то с отличием окончил, причём - высшее… Помолчали, ротный – барабаня пальцами по столу и посматривая то в окно, то на Родиона, а Родион – глядя на стоящий на столе пузатый графин с чуть желтоватой водой. «И всё равно здесь что-то не то, - думал Родион. – Если бы у ротного или ещё у кого-то из начальства возникли достаточно серьёзные сомнения в моей личности, то со мной разговаривали бы сейчас не здесь. И не Филиппов. Не Филиппов, а как минимум подполковник Верхозин из особого отдела штаба армии… Правда, здесь с Верхозиным я ещё не познакомился: это произойдёт где-то через год, причём по совершенно другому поводу. Но подполковник, помнится, - мужик жёсткий, от него бы я хрен отвертелся. Впрочем, я и от ротного-то ещё не отвертелся… Так что делать-то? Вот дубина, а?! Дубина стоеросовая!..» - В общем, слушай меня внимательно, Широков, - заговорил Филиппов. – Очень внимательно слушай. И запоминай: о твоих особых успехах кое-кто кое-куда уже успел доложить. Но не я. Прогнулся, стало быть, один ушлый… хрен… Пока какого-то особого шума нет, поэтому с тобой поручено разобраться мне. Пока - мне. Что и как там будет дальше – не знаю. И знать не могу. Так что давай, воин, сделаем так: если есть что мне сказать – говори. Если сказать нечего – извини: с тобой будут говорить… гм… другие. А говорить будут обязательно: это и к дяде не ходи. И помочь тебе я уже вряд ли смогу… Филиппов с полминуты помолчал, выжидающе глядя на Родиона, но, так и не дождавшись ответа, наклонился через стол, приблизив своё слегка рябоватое лицо почти вплотную к напряжённому лицу Родиона, и сказал очень тихо, почти шёпотом: - Есть и третий вариант: если тебе есть что мне сказать, но ты не знаешь как, могу дать тебе время на размышления. Двадцать четыре часа. Сутки. Но не более. Если ровно через сутки я не услышу от тебя ничего вразумительного… или какое-нибудь враньё… ну, тогда не обессудь: папочка эта, - ротный похлопал ладонью по папке с личным делом Родиона, - уйдёт куда-то дальше. Куда – не знаю. Да и знать не хочу: не моё это дело… Ну, так как будем решать, воин? «Всё, - подумал Родион. – Угол. И цейтнот. И выхода нет: и сам пропаду в каких-нибудь кабинетах, и дела не сделаю, которое сделать должен. Обязан сделать! Иначе – зачем я здесь? А учения-то – вот они, почти на носу…» Решившись, он прямо посмотрел в серые глаза Филиппова и так же тихо ответил: - Сказать есть что. Но мне надо подумать. Ротный откинулся на спинку стула, кивнул и сказал – уже своим обычным голосом: - Сутки. Из расположения роты – ни ногой. Ил приказать, чтобы проследили? Родион помотал головой. - Не надо заострять на мне ничьего внимания, товарищ старший лейтенант: это только помешает… - Чему? – быстро спросил ротный. - Всему. Подробности – чуть позже, а пока придётся поверить мне на слово. Но это – на пользу. Всем. Если получится… - Что получится? – вскинулся ротный. «О как его заело-то!» - усмехнулся Родион, но ответил скупо: - Сутки, командир. Мне надо подумать, как всё вам рассказать… Он встал со стула и небрежно, как это делали только старослужащие, вскинул руку к панаме: - Разрешите идти? Филиппов как-то растерянно кивнул, и Родион, неспешно повернувшись через левое плечо, совсем не строевым шагом направился к двери канцелярии. Остановившись у порога, оглянулся на ротного, несколько ошеломлённого резкой переменой в поведении вчерашнего ещё новобранца, и сказал: - А вам, Александр Степанович, за эти же сутки рекомендую почитать что-нибудь путное из современной фантастики. Особенно касаемо путешествий во времени: оченно, знаете ли, может поспособствовать нашему дальнейшему взаимопониманию… 15 «Скорее всего, это не только самый оптимальный, но и единственный реальный вариант попытаться спасти тех, кого вообще можно будет попытаться спасти, - думал Родион, сидя ночью в казарменной курилке. – Выходит, мой прокол на стрельбище в конечном итоге может обернуться во благо всем, кто в этом нуждается... будет нуждаться. Жизненно нуждаться! Правда, нужно ещё как-то суметь убедить ротного в реальности грозящих опасностей. Впрочем, Филиппов – не дурак, должен поверить. А если не поверит? Куда тогда меня отправят – к Верхозину или сразу в дурдом? Потом-то, когда всё случится так, как это уже было, поймут, что я был прав, но станут ли разбираться? И, главное, захотят ли? Вряд ли: моё появление здесь нельзя объяснить ни с какой точки зрения, кроме фантастической. А фантастикой Министерство обороны, насколько мне известно, не занимается; ну, разве что-нибудь касаемо НЛО. Но НЛО – это в большей степени вопросы теории; там, в случае чего, и взятки гладки, и спросить бывает особенно не с кого. А здесь – прямые людские потери, причём не в боевых действиях, а по раздолбайству командиров и начальников. И для всех лучше будет отвести удар от этих самых раздолбаев. И объяснить всё хорошо спланированной диверсией. И кого при таком раскладе сделают стрелочником?..» В одиночку, естественно, он ничего не добьётся. Тем более если предположить, что Родиона прислали сюда, в его собственное прошлое, именно с этой целью. Или – как с одной из его целей. И именно прислали. Кто – вопрос в данном случае второй, потому что первый – спасти людей. И пока единственный человек, с кем можно попробовать – только попробовать, причём очень осторожно! – поговорить на эту тему – комроты Филиппов: других кандидатур просто нет. Хорошо, если со временем таковые появятся, поверят Родиону и помогут ему. Но пока их нет. А пока их нет, надо готовиться к разговору с Филипповым. И только с ним… Но как рассказать и, главное, чем доказать практически недоказуемое? Рассказать о том, что должно произойти на учениях, придётся в любом случае: иначе не стоит и свечи зажигать. Однако каким образом убедить сначала ротного, а через него и вышестоящих командиров и начальников в том, что то, что должно случиться на этих учениях, не выдумка и не бред сумасшедшего солдата? В ночь перед разговором с ротным Родион вздремнул не более часа, да и то лишь под утро, когда схема самого разговора была им уже более или менее продумана. «Убеждать его в чём-либо – бессмысленно: я ведь и сам не понимаю, как я здесь оказался, - думал Родион. – Кроме всего прочего, предусмотреть все его вопросы практически невозможно. Просто скажу, что я – путешественник во времени. И понаблюдаю за реакцией. И пусть думает, что хочет. А там, как говорится, бой покажет…» Начало придуманного Родионом повествования ротный воспринял скептически. Он слушал, почти не скрывая ехидной усмешки, и вскоре неприкрытый скепсис Филиппова начал Родиона понемногу раздражать. И тогда он, зная взрывной характер ротного, сделал то, чего не планировал и на что вряд ли бы решился при других обстоятельствах. - Встаньте, старший лейтенант! – резко скомандовал он ротному, и тот вдруг послушно поднялся. – Выходите на середину! Филиппов пожал плечами, криво усмехнулся, но на центр небольшого кабинета вышел и насмешливо спросил: - И что дальше? - Попробуйте меня ударить! – скомандовал Родион. - Тебя-я-я? – изумился Филиппов. – Зачем это? - И всё-таки рискните, - Родион усмехнулся как можно нахальнее. – Если попадёте… - В тебя? – усмехнулся ротный. – Да я тебя соплёй перешибу, солдатик! «Надо его спровоцировать ещё круче, - подумал Родион. – Иначе не поверит…» - Ну, это бой покажет, - нахально глядя в сузившиеся глаза Филиппова, рассмеялся он. – А может, ты меня просто боишься, старлейт? Филиппов вдруг резко присел и так же резко выбросил крепко сжатый кулак правой руки снизу вверх, целя Родиону в подбородок и, видимо, надеясь разделаться с наглым новобранцем одним-единственным ударом. И очень сильно удивился, оказавшись на полу лицом вниз, да ещё намертво прижатый к нему упёршимся ему между лопаток коленом Родиона. Родион подержал ротного в таком унизительном положении секунд пять, потом отпустил и спокойно уселся на стул, даже не попытавшись помочь Филиппову подняться. Ротный поднялся самостоятельно, деловито, не глядя на Родиона, отряхнул колени бриджей и вдруг прыгнул на него сверху вниз, рассчитывая свалить противника вместе со стулом. Их разделяло каких-то два – два с половиной метра, не больше, и промахнуться с такого расстояния было практически невозможно; на это, видимо, Филиппов и рассчитывал. Но промахнулся и вновь оказался на полу, больно ударившись плечом о тумбочку, на которой стоял тяжёлый сейф. А Родион, в полу-наклоне, уже стоял над ним с занесённым над головой ротного крепко сжатым кулаком, и лицо у него в этот момент было таким, что Филиппов как-то сразу понял: если этот странный парень вот этим самым кулаком сейчас ударит его в переносицу, то просто убьёт. Почти наверняка. Словно прочитав эту мысль в глазах Филиппова, Родион вдруг широко, по-дружески улыбнулся, разжал кулак и протянул ротному руку. - Вставайте, товарищ старший лейтенант, а то, не дай Бог, войдёт кто… - Где вас этому научили, Широков? – потирая ушибленное плечо и глядя на Родиона с нескрываемым интересом, спросил ротный. - Вы ж всё равно не поверите, даже если и скажу, - пожал плечами Родион. – Как ни во что не поверили. - Теперь, пожалуй, начинаю верить, - чуть помедлив, тихо ответил Филиппов. – Так где же? В каком-нибудь элитном подразделении? - Помните, мы с самого начала договорились, что всё, что я вам расскажу, должно остаться между нами? – спросил Родион. – Вы ведь давали слово офицера. - Об этом мне напоминать не надо! –прищурился ротный. - Да я и не сомневаюсь, - миролюбиво кивнул Родион. – Тем более что за все два года нашей с вами совместной службы чести своей офицерской вы не уронили ни разу. - За каких два года? – удивился, было, Филиппов, но тут же махнул рукой: - Ах, да… Он вновь заинтересованно посмотрел на Родиона и спросил: - Так что, всё это – правда? - Более чем, - кивнул Родион. – А наша с вами сегодняшняя… схватка и моя стрельба… - Да какая там схватка, - поморщился ротный. – Разделал меня, понимаешь, как волк кролика… Родион, будто не обратив внимания на это многообещающее для него признание, продолжил: - Так всё это – война, Александр Степаныч. И элитное подразделение, о котором вы меня спрашивали, - это спецназ ГРУ . Как раз те ребята, кто ту войну прошёл. И, чуть помедлив, добавил: - Те, кто вернулся… Впрочем, и кто нет – тоже… - Какая война? – заметно напрягся Филиппов. - Когда она была? С кем? Где? - Её ещё не было, - помрачнел Родион. – Но будет. В Афганистане. Уже скоро, через семь лет. И через неё пройдёт полмиллиона наших солдат и офицеров. - И ты? – тихо спросил ротный. - И я, - кивнул Родион. – Отсюда – и тактика стрельбы, и это, - он обвёл взглядом канцелярию, намекая на только что состоявшуюся схватку. - А… я? – снова напрягся Филиппов. – А я там буду? - Этого я не знаю, Александр Степаныч, - Родион развёл руками. – И знать не могу: я ведь свидетель, а не... Потому и рассказываю вам только то, что видел сам, своими глазами. И что сам знаю... Он помолчал, потом улыбнулся и сказал: - А про вас могу сказать, например, вот что: звание капитана вам присвоят досрочно, приказ будет объявлен девятого мая будущего года на полковом построении. Там же вам и погоны вручат. Филиппов недоверчиво хмыкнул, но в его глазах Родион успел прочесть явное удовлетворение услышанным. «Кажется, начинает верить, - отметил про себя Родион. – А это уже кое-что…» - Ну, что, товарищ старший лейтенант, - спросил он, - не пора ли нам перейти к существу вопроса? Филиппов с полминуты смотрел на него в упор, словно всё ещё борясь с собственными сомнениями, потом встал из-за стола, подошёл к двери и запер её на ключ; вернувшись на своё место, положил руки на стол и молча кивнул… 16 - И вы, Родион Петрович, думаете, нам кто-нибудь поверит? – спросил ротный, выслушав рассказ Родиона о предстоящих армейских учениях. «Нам, - с удовлетворением отметил про себя Родион. – Что ж, уже кое-что!» С какого-то момента он вдруг осознал, что Филиппов обращается к нему на «вы» и по имени-отчеству. С одной стороны, Родиона это порадовало: значит, поверил или хотя бы начинает верить. С другой - это же обстоятельство вызывало у него и некоторую настороженность: а вдруг ротный ведёт какую-то свою, хитрую игру, чтобы разоблачить хитрого же вражеского лазутчика? Что ж, и такого поворота событий исключать не стоило… Однако, как бы там ни было на самом деле, Родион решил такие необычные взаимоотношения пресечь. - Вот что, Александр Степаныч, давайте сразу договоримся вот о чём: когда мы наедине – а подобное должно происходить как можно реже – называть друг друга мы можем и по имени, и как угодно. Так сказать, во избежание…. Но на людях всё должно быть строго в рамках воинской субординации: товарищ старший лейтенант – товарищ солдат. Вы же понимаете, о чём я… - Ну, это понятно, - вдруг смутился ротный. – Просто и вы меня поймите: вы, Родион Петрович, более чем вдвое старше меня. Тем более – воевали, и миссия у вас… Да-а-а, положеньице… - И всё-таки, и всё-таки, - нахмурился Родион. – Теперь – о деле… В прошлый раз два случая гибели солдат произошли чуть ли ни на глазах самого Родиона. Одного солдатика-первогодка во время ночного марша раздавил танк, следовавший в числе других в колонне по выставленным такими же солдатиками радиомаякам: видимо, устал парень сильно на своём маршруте, вот и присел передохнуть, поставив последний из радиомаяков, - прямо рядом с маяком присел. Или решил перекурить. И уснул. Да так крепко, что ни подходящую к маячку танковую колонну не услышал, ни дрожания выжженной, твёрдой как камень монгольской степи не почувствовал… Во втором случае погиб экипаж радиорелейной станции – четыре человека. И погибли они то ли из-за лени, то ли из-за жадности командира того экипажа прапорщика Лютова, который поставил свою аппаратную не там, где ему было приказано, а напротив аппаратной шестой роты (в экипаже которой находился и Родион): решил прапорщик на дармовщинку подключиться к их электростанции и не тратить топливо для своей. В результат: нарушения Лютовым приказа автомобиль с радиорелейной станцией и её экипажем был ночью смят танковыми гусеницами. Родион запомнил увиденную поутру картину на всю оставшуюся жизнь: то, что осталось от аппаратной Лютова, сильно смахивало на огромную консервную банку с тушёнкой, на которую наступил слон… Кроме этих пятерых несчастных, которых не дождались из армии их родители, жёны и невесты, на тех же учениях погибли ещё одиннадцать военнослужащих. И если предотвратить первые два случая и Родиону, и Филиппову представлялось делом не особенно сложным (экипаж Лютова, например, был из состава соседнего с их полком отдельного батальона связи, да и сам Родион должен был опять находиться там), то со всеми остальными дела обстояли намного сложнее. И здесь было над чем подумать, и подумать серьёзно… - К командующему с нашей информацией не пойдёшь, - рассуждал Филиппов, закуривая очередную «беломорину». – Посмотрит как на придурков – и погонит в шею. Да ещё и матюгов вслед навешает. - Ты о себе говори, – нахмурился Родион. – Меня-то кто к нему допустит? На «ты» они перешли как-то незаметно, и это обоих вполне устраивало. С минуту и Родион, и Филиппов молчали, напряжённо глядя в противоположные углы канцелярии. Потом Родион спросил: - Слушай, Степаныч, ну хотя бы по поводу тех двух прапоров, что дуэль спьяну устроили, можно что-то сделать? И, самое главное, как их заранее вычислить? Я ведь фамилий их не помню. Да, собственно, и не знал… Помню только, что они из радиотехнической бригады… Филиппов брезгливо хмыкнул. - Ну, тут и вычислять нечего, - отмахнулся он. - Этих двух алкашей весь гарнизон знает: Щукин… не помню имени… и Васька Усольцев. Те ещё клоуны… - Слушай, а если им, алкашам этим, просто оружия на эти учения не выдавать – и всё? – подумав, предложил Родион. - И как ты себе это представляешь? – усмехнулся ротный. – Всем выдадут, как и положено, а этим двум уродам – нет? А они и спросят: на каком это таком основании? Хотя… - Что? – Родион, решив, что Филиппов нашёл какую-то зацепку, впился в него глазами. - Да нет, я не о том, - отмахнулся ротный; нахмурившись, пояснил: – Я-то, если хочешь знать, как раз за то, чтоб раздолбаям этим пистолетики как раз и выдали б. - Почему? – удивился Родион. - А пусть стреляются, - сказал Филиппов. – Одни неприятности от них: бездельники! Им государство приличные деньги платит, а за что, спрашивается? - А если они спьяну и кого из солдатиков подстрелят? – прищурился Родион. - Ты подобный расклад исключаешь? Филиппов посмотрел на Родиона с подозрением и вдруг резко спросил: - Но ты же уверял, что в тот раз они только сами себя?.. - Знаешь, Саша, бережёного Бог бережёт, - отпарировал Родион. – И потом, ведь что-то в каких-то мелочах может и поменяться. Помнишь, я тебе про баню рассказывал? Ну, когда наш старшина роту без мыла помыл – в тот раз, а в этот – с мылом? Филиппов с минуту молчал, по привычке выстукивая пальцами замысловатый марш, потом вдруг улыбнулся. - А знаешь, Петрович, кажется, есть вариант, – сказал он. – У меня в той роте, где эти долбанные дуэлянты служат, старшиной – мой земляк. - И что? – напрягся Родион. - А то! А то, что он же и оружейкой заведует. Вот только надо подумать, как его уговорить, чтоб он этим чмырям перед самыми учениями пистолетики как-нибудь подпортил. Бойки подпилил или… Филиппов вдруг умолк и нахмурился. - Нет, бойки подпиливать – это уже порча военного имущества, - вздохнул он. - Ему же, земляку моему, за это потом и достанется… А может, патроны варёные им подсунуть? Родион с сомнением помотал головой. - Ну, знаешь, у пехоты этого добра за пачку сигарет хоть целый цинк достать можно, - сказал он. – Нет, это не выход. Вот если б тех прапоров вообще на учения не пустить – это бы… - Точно! – обрадовался Филиппов. – Знаешь что, а схожу-ка я завтра к Малютину, чтоб он их под каким-нибудь предлогом в санчасть запер. Пьянь, скажу, подзаборная, убери ты их, Миша, от греха подальше, а то как бы чего не было. Как думаешь, вариант? Родион задумался, пожал плечами и вдруг спросил: - А ты сам с этими клоунами знаком? - Да знаком, – поморщился Филиппов. – Но я с ними на одном поле!.. - А придётся, - веско сказал Родион. – Нет, не самому тебе, а через кого-нибудь из своих… - Что придётся? – насупился ротный. – На одном поле? - Напоить их в ночь перед учениями, - предложил Родион. – Вдрызг, до упада, чтоб они и мяу сказать не могли, когда тревогу объявят. А ещё лучше, чтоб и вообще с коек подняться не сумели. В таком разе если их и выдернут на учения, то оружия уж точно не дадут. Как тебе такой вариант? Филиппов задумался, но думал недолго. - Есть тут у нас две бабёнки, - сказал он. - Кого хочешь ушатают – во всех смыслах. Только надо с ними конкретно договариваться, чтоб они как раз на этих наших клиентов вышли. Ладно, попробуем… Что там у нас ещё? - Много ещё, Саша, – Родион покачал головой. – Целых девять Божьих душ на очереди. Но давай об этом завтра: отбой через десять минут. А то меня мой Фетисов… - Ох уж этот Фетисов, - проворчал ротный. – Чума на мою голову… Ладно, иди, Петрович: утро вечера мудренее… 17 До начала учений, по подсчётом Родиона, оставалось десять дней, и шестая рота, как и все прочие армейские подразделения, усиленно занималась подготовкой к ним. Выгнав с утра, сразу после завтрака, автомобили с аппаратными из автопарка на ближние к гарнизону сопки, экипажи до самого вечера тренировались в развёртывании и последующем свёртывании узла связи, успевая в нормативное время давать требуемую командованию связь - как обычную, так и закрытую, то есть засекреченную. Хотя время от времени и возникали некоторые сбои и сложности, однако в целом рота старшего лейтенанта Филиппова выглядела хорошо и должна была проявить себя в предстоящих учениях (и проявила, что Родион знал совершенно определённо) на достаточно высоком уровне. Но начальству, как обычно бывает в таких случаях, всё было мало, всё было что-нибудь не так, и личный состав гоняли чуть ли ни до полного изнеможения. Так что времени для совместных размышлений о предстоящих событиях у Родиона с Филипповым почти не оставалось. А оно, время, шло... Как хорошо помнил Родион, ещё четверым солдатам предстояло сгореть в перкалевой палатке. Правда, не столько сгореть, сколько задохнуться: палатка вспыхнула ночью, когда солдаты спали, и едкий токсичный дым горящего перкаля, моментально проникнув в их молодые, здоровые лёгкие – достаточно было сделать во сне неглубокий вдох - напрочь выключал сознание и, соответственно, парализовал тело. Хотя, как говорили, один из солдат всё-таки пытался найти выход из наглухо застёгнутой палатки, но уже у самого выхода потерял сознание и тоже погиб… - Перкалевые палатки на какие-то другие не заменишь, - выслушав Родиона, мрачно проворчал ротный. – Других у нас просто нет. - А брезентовые? – спросил Родион. – Ведь есть же на складах брезентовые палатки: я на складе у Ветрова сам видел: у него их там - горы! Все стеллажи забиты! - Эх, Петрович! – вздохнул Филиппов. – Ты что, первый день в армии? Слышал такое понятие: не положено? Так что про брезент забудь! Забудь! Нет его, брезента. Хотя он, конечно, есть. И – сколько хочешь. И не только у Ветрова… - Понятно, - кивнул Родион. – Всё, как в армии: есть, но нету. НЗ на случай, если всё остальное сгорит к чёртовой матери. И тогда явится некий умный и дальновидный начальник и скажет: а у меня – есть! Поскольку я оказался самым предусмотрительным – из всех вас, дураков. И теперь гоните мне за это звёздочку на погоны – за военную мудрость и предусмотрительность. А лучше – на грудь… - Во-во, - скривился Филиппов, – так оно у нас сейчас частенько и бывает… - Ты не переживай, Саша, - криво усмехнулся Родион, - так - это не только у вас. И не только сейчас: так потом ещё долго будет – даже в Афгане… Филиппов бросил на Родиона недоверчивый взгляд: не шутит ли? Но тут же и понял: нет, не шутит. Потому что шутить с таким выражением лица – а тем более глаз - не сможет, наверное, даже самый лучший в мире артист. - Слушай, Петрович, - несмело заговорил он, - а как там будет… ну, вообще? Я имею в виду - потом, в будущем? Можешь рассказать? Или нельзя? Родион внимательно посмотрел на осунувшееся от бесконечных ротных тренировок лицо Филиппова и задумался. «Вот служит парень во славу своей великой Родины, которой присягал – великого Советского Союза, - думал он. – Честно служит. И, как я помню, так же честно и будет служить – по крайней мере, до мая семьдесят четвёртого, пока я тоже здесь служил... буду служить… И после меня, скорее всего, будет продолжать честно делать свою непростую офицерскую работу. А что потом? Потом, когда не станет ни Родины, которой он присягал, ни армии, которой он к тому времени уже отдаст половину жизни – лучшую её половину: юность, молодость? Что с ним станет? По какому пути он пойдёт, когда армию опустят ниже плинтуса, а офицеры от безденежья, от невозможности содержать свои семьи, от крушения, в конце концов, своих мальчишеских идеалов начнут стреляться? Что я ему могу рассказать об этом? Что? Правду?» Но, пожав плечами, сказал другое: - Почему же нельзя? Можно! Но, знаешь, коротко не получится, а в двух словах… в двух словах обо всём не расскажешь: запутаю тебя до одури – вот и весь разговор… Давай, Саша, так договоримся: давай сперва здесь, в настоящем, наше дело сделаем – ребят спасём, а вот как сделаем это - если, конечно, получится – тогда и о будущем поговорим. И вот тогда я тебе на все твои вопросы и отвечу – разумеется, в пределах своей компетенции. Договорились? И Родион широко и открыто улыбнулся, словно подтверждая этим свои обещания. А про себя подумал, что нет, ничего этому светлому, полному веры и надежд парню он рассказывать не станет. Ни за что и никогда. Потому что скоро, очень скоро он всё узнает сам – если, конечно, не сгорит в огне той войны, с которой сам Родион вернулся только чудом. Или многих других войн, которые потом почему-то будут называться «горячими точками»… Ибо пусть, как кем-то мудро изречено, надежда умирает последней… - Ладно, поехали дальше, - деловито предложил Родион, этим маневром уходя от трудных вопросов ротного. – Времени и так осталось с гулькин хрен, а мы с тобой пока что почти ничего не придумали. - Да, давай к делу, - кивнул Филиппов. – Времени, действительно… Сколько, говоришь, ещё погибнет? - Нисколько, командир! – отрезал Родион. – Нисколько! Ни одного человека в этот раз погибнуть не должно! - Да я не об этом… - смутился ротный. – Я имел в виду… - В прошлый раз – ещё пятеро, - Родион взял шариковую ручку, пододвинул к себе лист бумаги и стал, комментируя, проставлять на нём цифры: - Двое – командир мотострелкового полка и его водитель – перевернутся на «уазике», обгоняя полковую колонну по сопкам: ты же знаешь Вахромеева, он не всегда с головой дружит… - Что правда – то правда, - усмехнулся ротный. – Мне его ребята рассказывали… - Это – двое, - перебил Родион и нарисовал на листе большую цифру «2». – Один прапорщик из роты обеспечения погибнет в кабине «шестьдесят шестого» при столкновении с «бэтээром» из чойрской дивизии: это как раз под Чойром и произойдёт. - Когда именно? – спросил Филиппов. Родион виновато пожал плечами: - Не помню… И, оправдываясь, пояснил: - Мы ж об этом потом уже узнали, после учений… - Так как же тогда мы… - Не знаю, Степаныч. Вот хоть убей - не знаю! Но зато точно знаю, что он должен погибнуть. Понимаешь? Должен! Мы оба теперь об этом знаем – и что, будем ждать, когда это случится? Мы ведь не на войне, Саша, понимаешь? Это там, в Афгане, погибнуть в бою или подорваться на мине, или под «стингер» на вертушке попасть – там это было в порядке вещей. И к этому люди были готовы! Каждый день готовы, каждый час… А здесь у нас – не война. И поэтому… - Кто ещё? – хмуря белёсые брови, перебил Филиппов. - Два придурка из мотострелковый роты, которая будет охранять ЗКП , - улыбка у Родиона получилась насмешливо-горькой. – Жарко салагам стало… станет; решат разуться, босиком походить, пока никого из начальства поблизости не будет. Ну, и портянки просушить – соответственно. - Ну и? - Одного – гюрза, другого – скорпион… - И?.. - И! Сыворотки у фельдшера не оказалось… - О, блин… Помолчали. Филиппов смотрел в тёмное окно канцелярии, Родион – рисовал квадратики на листе бумаги, проставляя в них цифры. Наконец ротный перевёл взгляд покрасневших от усталости и напряжения последних дней глаз на исчерченный лист и спросил: - Ну и? - Шестнадцать, - ответил Родион. – Как в аптеке. Если, конечно… - Что? - Обстоятельства, командир, обстоятельства: они, Саша, иногда меняются. Причём никогда не знаешь, в какую сторону… 18 Говоря Филиппову об обстоятельствах, могущих вмешаться в уже однажды произошедшие события, Родион сказал ему не обо всём, о чём самому Родиону в тот момент вдруг подумалось. А подумалось ему вот о чём. Ну, хорошо: вот он, Родион Широков, попал в собственное прошлое, и это - факт, то есть реально свершившееся событие. Несмотря на всю фантастичность данного факта. Как и, главное, почему это произошло, в данную минуту Родиона интересовало меньше всего: он, уже достаточно вжившись в собственное прошлое, был сейчас занят единственным вопросом: как это прошлое изменить. То, что свершить задуманное в принципе возможно, Родион почти не сомневался, однако реально действенных путей для результативного вмешательства пока не видел. Филиппов – всего лишь командир роты отдельного полка связи, и его возможности тоже не особенно велики. А если смотреть правде в глаза, то вообще крайне низки: будь он хотя бы командиром дивизии, имеющим право обратиться к командующему напрямую, шансов на успех у них было бы, разумеется, существенно больше. А так… Но размышлять лишь на эту тему было бессмысленно: за несколько оставшихся до начала учений суток Филиппов командиром дивизии не станет ни при каких обстоятельствах. И командиром полка – тоже. Впрочем, как и командиром батальона… И тогда Родиону подумалось вот о чём: а вдруг он, Родион, не один? В смысле, не один такой путешественник в собственное прошлое? С какой стати он должен исключать такую возможность? И если это действительно так, то нет ли где-то рядом человека – или даже нескольких людей, - тоже желающих что-то в этом прошлом изменить? А может, и в собственном – тоже. И в свою, разумеется, пользу, а проще говоря - с личной выгодой. И, в конце концов, не кривит ли сам Родион душой, думая и говоря лишь о том, что хочет спасти шестнадцать человек от неминуемой, то есть уже однажды состоявшейся для них гибели, и на этом посчитать свою миссию выполненной? Ведь где-то в глубине его души, может быть, в самом потаённом её уголке теплится надежда, что, вернувшись домой – не в своё время, откуда он сюда попал, а домой, к маме, отслужив положенные два года, - он сможет как-то изменить судьбы Серёги Саева и рыжеволосой Люськи, чтобы и их уберечь от преждевременной кончины? И, кроме того, попутно исправить ещё кучу собственных ошибок, о которых он потом сожалел всю свою достаточно долгую жизнь? Что, если его нынешняя попытка попробовать свои силы в спасении этих шестнадцати есть не что иное, как подсознательная проба собственных сил, испытание себя на возможность подобных действий в будущем? Но не превратится ли – при удачном исходе нынешнего, задуманного Родионом и Филипповым предприятия – эта самая удача в опасное ощущение собственного всемогущества, от которого, как известно, до беспринципности, помноженной на эгоизм, - очень короткий путь? Может быть, всего лишь в один шаг? И не лучше ли ему, Родиону, подумать о том, как найти способ вернуться домой – вернуться как можно скорее в свою истинную, уже почти прожитую жизнь – к Вере и Мишке, которым сейчас без него плохо, очень плохо, ибо они не знают, что с ним, где он, жив ли он вообще? А если ему, Родиону, вернуться будет не позволено – не позволено тем или теми, кто его сюда отправил? Что, если ему придётся прожить всё заново, день в день, минута в минуту? Это что – благо или наказание, рай или ад? Нет, вряд ли это рай – жить, зная всё наперёд: каждый день, каждую ночь, каждый поступок и каждое сказанное слово. И не только собственные поступки и слова, но и чужие. И знать, что наступит день, когда тебя свалит жесточайший инфаркт, и знать этот день – число, месяц, год, даже время – и ждать его – ждать со страхом и животным ужасом, твёрдо зная, что это случится, но не зная, то есть не будучи до конца уверенным в том, что и на этот раз всё для него опять закончится более или менее благополучно? Филиппов ушёл строить роту на вечернюю поверку, оставив Родиона в канцелярии - якобы переписывать начисто черновик боевого расписания. Уходя, он обернулся у двери и тихо сказал: - Думай, Петрович. Думай, брат. Не спасём мужиков – век себе не прощу. И вообще… Он хотел сказать что-то ещё, но почему-то передумал – просто устало махнул рукой и шагнул за порог, аккуратно прикрыв за собой дверь. - Думай… - пробормотал Родион. – Легко сказать… Но думать надо было в любом случае, и он думал, машинально вычерчивая на и без того исчёрканным стрелками и линиями листе бумаги всё новые и новые пунктиры. Ну, недоумка Лютова он возьмёт на себя: Родиону в любом случае, как и в прошлый раз, придётся находиться в том же самом месте и в то же самое время. Найти способ отказать настырному прапору в подключении к чужой электростанции особого труда не составит. Ему и тогда можно было отказать - просто ссориться с коллегами по роду войск из-за такого пустяка не хотелось. Знать бы заранее, чем та покладистость обернётся… Что касается солдатика, уснувшего рядом с радиомаяком, то и это дело особой сложности не представляет: Филиппов – командир хотя и молодой, но уже авторитетный: капитана ему досрочно не за красивые глаза присвоят (о том, что ротного на том же полковом построении ещё и орденом Красной Звезды наградят, Родион Филиппову, естественно, говорить не стал: ни к чему Степанычу пока об этом знать – по вполне понятным соображениям). И если Филиппов, пользуясь своими обширными знакомствами с офицерами частей гарнизона, просто намекнёт кому надо в танковом полку, что, дескать, нельзя салагам доверять такое серьёзное дело, как разметка маршрута радиомаяками, да присовокупит к этому предупреждению ещё и пару придуманных (а на самом деле – вполне правдивых) страшилок на эту тему, то любой умный и ответственный офицер и прислушается, и призадумается о возможных последствиях подобного развития событий – хотя бы в плане личной карьеры, - а потом так тем, кто пойдёт радиомаяки расставлять, хвосты накрутит, что не только уснуть – присесть побоятся! Да и сам двадцать, а не один раз проконтролирует, как его приказ выполняется. С прапорами, которые собираются устроить – и уже однажды устроили! – пьяную дуэль, тоже, как сказал Филиппов, вопрос вполне решаем: напоить их до бесчувствия незадолго до объявления тревоги (а объявят её, как точно помнил Родион, в половине второго ночи) найдётся кому, а некоторая сложность будет заключаться лишь в их перебазировании на квартиру к тем самым бабёнкам, где их никто не найдёт – хотя бы в течение трёх-четырёх часов, пока часть, в которой оба они служат, ни покинет пределы гарнизона. Дураков, конечно же, потом накажут, и накажут сурово, припомнив им и прежние их «заслуги», но зато эти идиоты жить останутся, а не поедут домой в цинковых гробах! И это на данный момент – главное. А там уж как получится: или за ум возьмутся и начнут служить как положено, или – опять же домой поедут, но уже живыми. Всё-таки живыми, а не… Итого – семеро. Семеро живых, а не мёртвых молодых парней – естественно, при условии, что всё получится именно так, как задумано. Что ж, неплохо для начала. Но остаются ещё девять таких же молодых потенциальных мертвецов, уберечь которых от гибели будет куда как сложнее. - Ну, об этом мы подумаем завтра, - пробормотал Родион, зевая и пряча исчерченный лист бумаги в глубокий карман галифе. И улыбнулся, вспомнив, что именно так, кажется, говорила героиня «Унесённых ветром». И подумал о том, что и его тоже занесло сюда ветром – ветром времени или ветром пространства, или каким-то странным их смешением, необычайно сложившейся конфигурацией этих двух, казалось бы, простых и любому нормальному человеку понятных континуумов человеческого мира. Понять бы ещё, как и почему это произошло - по чьей-то злой воле или прихоти или по доброй. И почему именно с ним, Родионом. И только ли с ним одним… Но глаза слипались, а мысли путались; сейф, на который Родион смотрел остановившимся взглядом покрасневших от усталости и напряжения глаз, вдруг начал плавно покачиваться вместе с тумбой, на которой стоял, а вся остальная мебель, имевшаяся в канцелярии, стала расплываться, теряя чёткость своих очертаний, и всё это вместе поплыло, поплыло, поплыло, то отдаляясь от Родиона, то вновь приближаясь к нему… Он закрыл глаза и вдруг услышал: - Нина, ещё одну капельницу, - мужской голос прозвучал в голове Родиона глухо и будто бы издалека. – И добавьте пару кубиков кавинтона… - Хорошо, Алексей Иванович, - так же глухо ответил женский голос. «Что за чёрт? – удивился Родион. – Кто это тут разговаривает?» Он открыл глаза и быстро огляделся, но в канцелярии никого, кроме самого Родиона, не было. «Пригрезится же ерунда всякая, - подумал он. – Да ещё и женщина: откуда ей здесь взяться? Бред!» - Всё! – громко сказал он и, сделав над собой усилие, резко поднялся из-за стола. – Всё! Спать! Иначе недолго и с катушек… - Рота, отбой! – донеслась из коридора бодрая команда дневального. «Вовремя, ничего не скажешь…» - подумал Родион и, переждав торопливый топот сапог, прогремевший по коридору казармы, отправился спать… 19 Утром рота убыла в парк сразу после завтрака: напряжение нарастало – то, что учения предстояли серьёзные, знали и чувствовали все, от командующего армией до последнего каптенармуса; поговаривали даже о присутствии на учениях самого министра и кого-то там ещё – то ли из правительства, то ли из Верховного Совета. Родион сидел за коммутатором, ожидая, когда Толик Корнилов, старший механик аппаратной, переведёт канал связи в закрытый режим, и сочувствовал ему: кроме собственных, Толику сейчас приходилось исполнять и обязанности начальника аппаратной сержанта Крайнова, второй месяц лежавшего в госпитале с воспалением лёгких. У Толика что-то не ладилось; по полевому проводу, протянутому от аппаратной к радиорелейщикам, он, матерясь на чём свет стоит, ругался с начальником их станции, который никак не мог обеспечить устойчивый канал связи. Перебранка между ними длилась уже минут двадцать, конца ей видно пока не было, и Родион использовал появившееся у него время для размышлений о том, что беспокоило его сейчас больше всего. «Что же делать с этой проклятой палаткой? – думал он, неотрывно глядя на панель коммутатора. – Ведь не позвонишь командующему и не скажешь: так, мол, и так, товарищ генерал-лейтенант, запретите их, палатки эти, потому что… Бред! А ребята сгорят…» - Генка, т-т-твою мать, тебя чему в учебке учили?! – орал Толик в трубку полевого телефона. – Канал держать или кашу варить? Ты чё там возишься-то столько?.. Что?.. Что значит – та сторона? Значит, на той стороне такой же придурок сидит, как и не ты! Небось, одну учебку и кончали… Ну, оно и видно… Ты не ори! Чё орёшь? Не ори, а канал мне давай! Канал давай, говорю!.. А не можешь канал дать – иди в кочегары: там агрегаты попроще!.. Что?.. Печку, говорю, иди в кочегарку топить, чучело!.. «Стоп! – Родион даже зажмурился от внезапно пришедшей мысли. – Стоп! Чем они в той палатке обогревались? Печкой? Нет, вряд ли: какая летом печка? Костёр? Ну, это надо полными идиотами быть, чтобы в палатке – и костёр… Да и видно со всех сторон – сразу по мозгам надают… Но ведь чем-то обогревали же они палатку, и обогревали явно открытым огнём… Значит… Значит… Чёрт! Как же я раньше-то об этом не подумал?!» И Родион вспомнил то, что здесь должно было произойти – и произошло – спустя полтора года, в декабре семьдесят третьего: тогда, решив нагреть на марше аппаратную, командир первого взвода их роты лейтенант Степанян, призванный в армию на два года после окончания Ереванского университета, и ефрейтор Жанат Мусабеков разожгли паяльную лампу. Воздух в аппаратной они, разумеется, нагрели, да, видно, по неумению грамотно лампой пользоваться, перестарались, и лампа взорвалась. Хорошо, что водитель машины, ехавшей за аппаратной Степаняна, увидел поваливший из кунга дым, и аппаратную остановили. И вовремя: Родион своими глазами видел, как Степаняна и Мусабекова вытаскивали из задымлённого (но, слава Богу, не вспыхнувшего вместе с лампой) кунга – в горящих бушлатах, с дочерна обожжёнными лицами и руками и орущих от боли на всю Гоби… «Вот оно! – подумал Родион. – Лампа! Эти придурки разожгли в палатке паяльную лампу! Ну, а перкаль – вот он, рядышком: одна искра – и всё…» «Надо сказать ротному, - решил он. – Пусть что хочет делает, а чтобы был какой-нибудь приказ по поводу обогрева палаток лампами: чтобы - ни-ни, чтоб ни у кого и мысли такой в дурной голове не возникло. Как он это сделает, не знаю, но других вариантов, скорее всего, нет… О, Господи! Хоть бы получилось! Это ж ещё четыре жизни!» - Родион! – крикнул Толик из своего отсека. – Канал пошёл! Готовность – три минуты: я его сейчас закрою, и начинай прозванивать! Понял? - Понял! – отозвался Родион. – Сделаем, шеф! - Валяй, братишка! Канал они закрыли и проверили за десять минут. Затем, уже по засекреченной связи, Родион соединился со всеми, с кем и должен был во время учений поддерживать постоянную связь, и экипаж аппаратной вздохнул с облегчением. - Всё, перекур, - скомандовал Толик. – Нормально сработали, мужики. - А дальше что? – продолжая разыгрывать роль новобранца, спросил Родион. - А ничего, - устало улыбнулся Толик. – Дальше будем сидеть и ждать, когда кто-нибудь кому-нибудь вздумает позвонить. Наше дело теперь – телячье: начальство между собой соединять. - И часто? – спросил Родион. - Что? - Соединять, говорю, часто приходится? Толик переглянулся с Женей Асташкиным, водителем аппаратной, и оба засмеялись. - Да когда как, - продолжая улыбаться, пожал плечами Толик. - В зависимости от обстановки: иногда без перерыва друг дружке трезвонят, а когда – сутками никто никому. - А нам что делать, если звонить не будут? - Дурака валять, - засмеялся Асташкин. – Один – на коммутаторе, остальные – спать: солдат спит – служба идёт: слышал такой солдатский закон? - И всё? – радостно удивился Родион, прекрасно зная, что Женя, в общем-то, прав: так оно в основном и бывает. Только вот на предстоящих учениях всё будет по-другому… - Да слушай ты его, Родь, - отмахнулся Толик. – Охранять аппаратную, конечно, не мы будем, а пехота, а вот жратву готовить, движок обслуживать и всё прочее – это, братишка, дело наше. Ну, и канал чтоб был постоянно закрытым – само собой… Так что работы всем хватит. - Не боись, Родька, а радуйся, что в наш славный экипаж попал, - сказал Асташкин уже серьёзно. – Мы ведь аппаратная особая: засекреченную связь лично командующему обеспечиваем и всему штабу армии – о как! Бывает, полк на месте сидит, а мы – вперёд! Как объявят командно-штабные учения – мы и едем. Бывает, на неделю, а то и на две. Красота! «Да знаю я всё это, Женька, знаю, - усмехнулся про себя Родион. – А ещё чаще мы будем ездить через год, когда я стану начальником этой аппаратной и командиром отделения. Толик тогда уже на дембель уйдёт, а механиком у нас будет Чижик. И в такие передряги мы ещё попадать будем, что тебе сейчас и в дурном сне привидеться не может. Но это всё будет потом. Если будет… А пока нам с вами, ребята, ещё надо эти учения пережить. И дай-то Бог, чтобы так!..» Они сидели втроём в тесном коммутаторном отсеке, прячась от палящего солнца, трепались ни о чём, посматривая на молчащий коммутатор и поплёвывая в открытую дверь отсека. И не услышали, как к аппаратной подошёл ротный. Филиппов возник перед дверью будто ниоткуда, едва не попав под очередной плевок Асташкина. - Встать! Смирно! – увидев Филиппова, скомандовал Толик, и все трое вскочили со своих мест. - Ну что, верблюды? – рявкнул ротный. – Что за бардак, Корнилов? Делать не хрен, что ли? Как связь? - Связь в порядке, товарищ старший лейтенант! – отрапортовал Толик. – Канал закрыт, режим устойчивый! - Ну-ну, - проворчал ротный, придирчиво оглядывая коммутаторный отсек. – А плюётесь чего? Заняться больше не чем, а? Асташкин! - Я! – вытянулся Женька. - Силовые движки в порядке? - Так точно, товарищ старший лейтенант! Работают как часы, товарищ старший лейтенант! Сами же слышите… - Слышу я, Асташкин, один двигатель, - насмешливо глядя на Женьку, проворчал ротный. – А второй так же работает? - Так точно, товарищ… - Ну, тогда иди, заводи, - приказал Филиппов, - а я минут через пять подойду. Женька выпрыгнул из кунга и бегом бросился к прицепу с силовыми двигателями. «Во даёт! – усмехнулся про себя Родион. – Спринтер…» Ротный перевёл строгий взгляд на Толика, и тот как-то сразу съёжился. - А у вас, товарищ ефрейтор, какие дела в коммутаторном отсеке, а? – ехидно спросил Филиппов. – У вас, насколько я помню, аппаратный отсек под контролем должен быть, а не этот. Не так ли? - Он меня работе на коммутаторе обучает, - попытался вступиться за Толика Родион. - А вас, воин, я, кажется, ни о чём не спрашивал! – оборвал его ротный. – Я спрашивал ефрейтора Корнилова: какого хрена ему здесь надо? - Я… - начал, было, Толик. - Марш в свой отсек! – рявкнул Филиппов, и Толика как ветром сдуло. – Рядового Широкова на знание коммутатора я и сам проверю, а спрошу с тебя! - крикнул ротный вдогонку Толику. – А потом и к тебе приду! И не дай Бог… 20 - Ну что, Петрович? – прикрыв дверь отсека, негромко спросил ротный, когда они с Родионом остались вдвоём. - Ребята в палатке сгорели, скорее всего, из-за паяльной лампы, - ответил Родион. – Объяснять долго, но других вариантов, по-моему, просто нет: я всё просчитал, Саша. Отсюда вывод: поскольку запрещать перкалевые палатки никто не будет, надо как-то попробовать запретить использование паяльных ламп – хотя бы на эти учения. Под любым предлогом. Например, под предлогом того, что сейчас не зима, и разогревать лампами движки или ещё что-то нет никакой необходимости. И поэтому якобы есть предложение – скажем, поступившие от командиров каких-нибудь подразделений – все имеющиеся в наличие лампы сдать в техмастерские. Скажем, на предмет профилактики и ремонта к зиме, когда без них будет не обойтись… Вот скажи: у нас в роте все лампы исправны? Вот ты – ты лично - можешь поручиться, что зимой ни одна из них не полыхнёт? Ротный слушал Родиона с возрастающим интересом, ни разу не перебив, и по его глазам Родион видел, что идея Филиппову понравилась, И он, кажется, уже что-то придумал. - А ты – голова, Петрович, - с уважением сказал Филиппов. – Я бы до такого не додумался… - Додумался бы, - возразил Родион. – Додумался, если б, как я, всё наперёд знал: все мы, знаешь, задним умом… - А насчёт ламп ты прав, - усмехнулся ротный. – У нас в полку почти все лампы – дерьмо, которое давно списывать пора. Вот начнётся зима – увидишь: хлебнём горюшка… «Конечно, хлебнём, - подумал Родион. – Особенно со Степаняном и Мусабековым…» - Вот и прояви инициативу, - сказал он. – Только шум надо поднимать уже сейчас, а то можем и опоздать: времени-то осталось… Филиппов с полминуты молчал, напряжённо глядя на панель коммутатора, а потом вдруг открыл дверь отсека и крикнул: - Асташкин! - Я, товарищ ст… - донёсся издалека отклик Женьки. - Ко мне! - Есть! И через пять секунд Женька стоял перед открытой дверью отсека, вытирая ветошью руки, густо измазанные машинным маслом. «Да, Жеха, повезло тебе, что ротному сейчас не до твоих агрегатов, - усмехнулся про себя Родион, глядя на Женькины руки. – Порядок у него, ёшкин кот… Бегал бы ты сейчас от Степаныча вокруг прицепа, как заяц от волка…» - У тебя паяльная лампа есть в комплекте? – спросил Филиппов, с подозрением глядя на грязные Женькины руки. Женька молча, но как-то неуверенно кивнул. - Работает? – спросил Филиппов. - Кто? – прикинулся дурачком Женька. - Лампа паяльная, спрашиваю, у тебя в рабочем состоянии? - повысил голос ротный. Женька несколько секунд смотрел на Филиппова, хлопая глазами, потом пожал плечами и невнятно пробубнил: - В рабочем… вроде… - Так в рабочем или вроде?! – свирепея уже по-настоящему, рявкнул ротный. – Ты, Асташкин, вообще-то водитель или где?! А ну, тащи её сюда! Быстро! «Ну всё: хана Жехе, - подумал Родион. – Теперь ротный его с потрохами сожрёт. А заодно – и зампотеха. Да-а, заварил я кашу!» Женька рванулся к кабине, а Филиппов спрыгнул из кунга на землю и громко, чтобы слышал Толик, сказал: - Ну что, Широков, коммутатор вы знаете неплохо. Продолжайте изучение! И, подмигнув, тихо добавил: - Сиди здесь и не высовывайся! - Есть продолжать изучение, товарищ старший лейтенант! – так же громко ответил Родион. Пока Женька поднимал кабину «шестьдесят шестого», чтобы добраться до ящика с инструментами, ротный заглянул в аппаратный отсек и о чём-то коротко переговорил с Толиком. О чём – Родион не слышал, зато хорошо услышал, как Филиппов, покинув кунг, рыкнул на Асташкина: - Ну, скоро ты там? И – три секунды спустя: - Это что – лампа? Какая – может, Аладдина? Женька начал что-то бубнить, но Филиппов длинно выматерился и приказал: - Разжигай! «Этого не было в прошлый раз, - вдруг подумал Родион. – И не только этого – многого из того, что происходило и происходит теперь, не было. И быть не могло. Значит…» Значит, и изменить можно многое. Это и радовало Родиона, и настораживало. И опять же наводило на далеко идущие размышления. Но поразмышлять ему не дали. Сначала он услышал, как загудела разжигаемая Женькой паяльная лампа, а буквально через секунду раздался крик ротного: - Бросай её! Брось, придурок, и беги!!! Забыв про запрет, Родион выскочил из отсека, перепрыгнул через катушку с кабелем и, обежав аппаратную, остановился. «И этого в прошлый раз не было!» – успел подумать он, мгновенно оценивая ситуацию. Женька стоял в нескольких шагах от аппаратной и с ужасом смотрел на горящую паяльную лампу, которую держал в вытянутой перед собой руке. Корпус лампы уже вовсю горел – не горела только её рукоятка, в которую Женька вцепился, судя по побелевшим костяшкам его пальцев, намертво. Лампу Женьке надо было немедленно бросать - желательно куда-нибудь подальше от себя и, разумеется, от аппаратной, но сделать этого он почему-то не мог. - Бросай!!! – орал ротный, не рискуя, однако, приблизиться к Женьке. – Бросай, т-т-твою мать!!! «Не бросит, - понял Родион. – Судорога…» В два длинных прыжка он преодолел расстояние от аппаратной до Женьки и резко ударил по его руке ребром ладони – сверху, по кисти, одновременно другой своей рукой сильно толкнув Женьку в грудь. Женька, жалобно ойкнув, отлетел в сторону и завалился на спину, а лампа упала на песок и вспыхнула как факел, разбрызгивая далеко вокруг себя струйки горящего бензина. «Будем надеяться, что вопрос с изъятием паяльных ламп решён, - думал Родион, отбегая подальше от пылающей лампы и на ходу сдирая с себя горящую на груди гимнастёрку. – Хорошо бы, если бы ещё и в масштабе всей армии… О, чёрт, жжёт-то как!.. А Саня - молодец: чётко ситуацию просёк!» От стоящего неподалёку БТРа уже бежал солдат с огнетушителем в руках, от других машин узла связи к горящему пятну земли спешили солдаты и офицеры. Откуда-то появился вездесущий начмед полка капитан Малютин и, шуганув бестолково суетившегося вокруг Родиона батальонного фельдшера, самолично обработал несколько небольших, размером с пятикопеечную монету, ожогов на его груди. - Легко отделался, воин, - проворчал он, закончив перевязку. – Радуйся, что на физиономию не попало. - Так я и радуюсь, - через силу улыбнулся Родион. – Спасибо, товарищ капитан! - На здоровье, - кивнул Малютин. – Завтра с утра – на перевязку… Пока они разговаривали, на узле связи появился комбат Симаков; оглядевшись, он принялся расспрашивать Филиппова о причинах происшествия. Огонь к тому времени уже давно потушили, но никто не уходил, продолжая обсуждать случившееся. Но с появлением комбата все стали как-то подозрительно быстро покидать выгоревшую площадку и расходиться по своим аппаратным. Однако было поздно: Симаков славился невероятной сообразительностью, и поэтому уже минут через двадцать перед воротами автопарка стояла шеренга водителей всего второго батальона с паяльными лампами в руках, а комбат, сопровождаемый зампотехами батальона и рот, медленно двигался вдоль неё, внимательно рассматривая каждый из представляемых ему агрегатов. Когда этот внеплановый смотр закончился, а Симаков с Малютиным ушли, Филиппов, ещё раз отматерив трясущегося Женьку, которому стоять в строю было не с чем, вернулся к аппаратной Родиона, присел на катушку с полевым кабелем и закурил. - Как думаешь, получится? – тихо спросил Родион, высунув голову из коммутаторного отсека. Ротный молча кивнул и усмехнулся: - Получится. Там всё – такой же хлам. А ты комбата знаешь… Бросив взгляд на перевязанную грудь Родиона, участливо спросил: - Болит? - Не переживай, заживёт, - улыбнулся Родион. – Бывало и похуже. И не раз… - Где? – быстро спросил ротный; увидев разом помрачневшее лицо Родиона, догадливо и как-то виновато закивал: - А-а-а, ну да… Понятно… Извини… Смущённо помолчав, добавил: - В санчасти бы тебе надо полежать, Петрович, подлечиться. А насчёт нового обмундирования я старшине скажу… - Некогда мне в санчасти лежать, Саша, - возразил Родион. – Нет у нас с тобой времени в санчастях прохлаждаться… Как думаешь, теперь-то с лампами как - получится? Ротный бросил окурок на землю, тщательно растёр его носком сапога и уверенно кивнул: - Получится. Вот увидишь: завтра этим же и комполка займётся, а послезавтра – и командующий. - Что и требовалось доказать, - улыбнулся Родион. Филиппов кивнул и вдруг поднял на Родиона тоскливый взгляд. - Если только всё действительно получится, - тихо сказал он. – Я имею в виду тех, с кем мы уже решили. Но это мы с тобой решили – только мы. А что делать с остальными? Ведь ещё пятеро… - Будем думать, - так же тихо ответил Родион. - Будем, - кивнул ротный. И, поправив фуражку, направился в сторону соседней аппаратной. «Молодец мужик, - глядя вслед Филиппову, подумал Родион. – И поверил, и уже дело делает. И думает тоже правильно: да, ещё пятеро. И всего четыре дня до начала учений. И надо успеть…» 21 После ужина играли в футбол – взвод на взвод, первый против третьего, а второй сидел в болельщиках. Выигрывал третий, но, по общему мнению, лишь потому, что его ворота защищал сам командир взвода старший лейтенант Лушников – высокий, стройный, с великолепной реакцией. Он же, как капитан своей команды, и руководил её игрой. Пользуясь отсутствием на матче вышестоящего начальства и на потеху публике, Лушников материл своих подчинённых, игравших явно хуже соперников. - Тихонов! Отдай мяч налево! Налево отдай!.. Куда ты, м-м-мать?!! Это – направо! Два наряда вне очереди!.. За сорок пять минут первого тайма Лушников таким вот оригинальным образом раздал с полусотни нарядов. - Ну, братцы, дружно скажем Валере спасибо: теперь свободно можно пару месяцев отдыхать, - констатировал Чижик. - Да он их отменит, если его парни выиграют, - возразил Толик. - Они если и выиграют, то только за счёт самого Валеры, - сказал Женька. – Но лучше бы проиграли: вот нам лафа-то будет! - Ну да, особенно тебе, - съязвил Чижик. – Сколько тебе ротный за лампу влепил? - Пять, - помрачнел Асташкин и сразу же начал возмущаться: – Не, ну за что пять-то? У остальных-то что – лучше? Толик искоса посмотрел на Женьку, кивнул и сказал: - Остальным тоже досталось – и от ротного, и от комбата. Кстати, мне - тоже… А что тебе ротный влепил больше, чем другим, так и правильно: у них-то лампы не взорвались… Я тебе, балбесу, сколько раз говорил: держи инструмент в порядке! А ты: у меня и так в порядке! В порядке у него, блин… - С головой у него не в порядке, - хихикнул Чижик. – Это ж надо ж: лампа сифонит во все стороны, что бабкин дуршлаг, а Жеха спичку к ней – раз! - Ну ты, салага! – вскинулся Женька. – Ты говори да не… - Правильно он говорит! – оборвал его Толик. – Сказано тебе было смотреть за инструментом – вот и смотри! А ты… Молчи уж, чучело! А то я тебе ещё пару нарядов добавлю. - За что?! – возмутился Женька. – Я ещё и те-то пять не отработал! - Отработаешь: куда ты денешься, - пообещал Толик. – Здесь тебе армия, а не… - Го-о-о-ол! – заорали болельщики. - Ну, наконец-то Валеру пробили, - сказал Чижик. – Теперь третьему точно пахать и пахать. - Рядовой Широков! – донёсся от казармы крик дневального. – К командиру роты! - Что-то задёргал тебя ротный, - сказал Толик, бросив на Родиона косой взгляд. – Стратегические планы разрабатываете вы там, что ли? - Ну, - кивнул Родион, поднимаясь со скамейки. – План «Барбаросса-два». По захвату Пекина. Куда ж Филиппову без меня? Я ж у него вместо Риббентропа… - Ну-ну, - Толик недоверчиво прищурил свои и без того узкие глаза. - Давайте, давайте, разрабатывайте: может, и впрямь по Китаю погуляем. - Да боевое расписание я ему расчерчиваю, - сказал Родион, небрежно отмахнувшись. – Кто-то брякнул ему, что я черчу хорошо, вот он теперь с меня и не слезает. - А-а! – успокоился Толик. – Ну, это - дело нужное. Давай, топай… Риббентроп. - Рядовой Широков! – опять заорал от казармы дневальный. – К командиру! - Да иду уже, иду! – крикнул Родион и быстро пошёл к казарме. Филиппов сидел за столом и что-то диктовал рядовому Володе Трофименко. Вообще-то Володя служил в первом взводе механиком аппаратной дальней связи, но часто привлекался к исполнению обязанностей ротного писаря, поскольку обладал каллиграфическим почерком, а штатной должности писаря в роте просто не существовало. Родион по всей форме доложил ротному о прибытии, и Филиппов, продолжая диктовать, кивнул ему на стул у окна. - …согласно приказа командира батальона сдать все имеющиеся в наличие паяльные лампы зампотеху роты старшему лейтенанту Селиванову А. Б. на предмет технического осмотра и определения возможности… дальше пиши в скобках: или невозможности… во, молодец!.. дальнейшей эксплуатации. Написал? Ну, и мою подпись и дату… И в книгу приказов потом запиши. И номер приказа не забудь поставить. Забирай всю эту писанину и дуй в ленинскую комнату: допишешь там, а мы тут с Широковым пока пообщаемся. Понял? Свободен! Трофименко ушёл, а Филиппов откинулся на спинку стула и подмигнул Родиону. - Вижу, получилось, - улыбнулся Родион. - Комбат есть комбат, - кивнул ротный. – Он уже и командиру полка доложил, а тот – выше. Так что завтра жди по этому поводу приказа по армии: кому нужны лишние приключения на свою задницу? - Да, лихо ты с лампой… - усмехнулся Родион. – А Женька-то… - Сачок твой Женька, - нахмурился Филиппов. – Ну, ничего: закончатся учения, я ему… - До учений, Саша, - четыре дня, - перебил Родион. – Четыре дня - и пять человек. Филиппов нахмурился и потянулся к пачке папирос, лежащей на краю стола; вытряхнул две «беломорины», одну протянул Родиону, другую небрежно-щегольским жестом бросил себе в рот. Закурили, и небольшая канцелярия быстро наполнилась сизым папиросным дымом. - По поводу тех двух босоногих дурачков, - помолчав, сказал Филиппов. – Я сегодня на обеде к Малютину подсел и как бы между прочим таких ему страшилок про гобийских скорпионов и прочую дрянь порассказал, что у него, кажется, даже аппетит пропал. - Не переборщил? - прищурился Родион. - Да ну! – Филиппов отмахнулся рукой с зажатой в ней папиросой. – Сказал, что знакомого капитана из монгольского полка, что в Сайн-Шанде рядом с нашей восьмой ротой стоит, в Баторе встретил. И что тот, дескать, в шоке: скорпионы в пустыне озверели – бросаются на всё, что движется, солдат покусали, офицеров… Короче, наплёл ему три кучи карасей… - А если… Ротный вопрос понял и снова отмахнулся: - Нет, перепроверить он всё равно не сможет. Да и не станет: ему это ни к чему – ему надо, чтобы его доблестная армия осталась в целости и сохранности. На хрена Малютину лишние проблемы? Так что, думаю, он сейчас землю копытом будет рыть, а какую-нибудь писульку в штаб армии пропихнёт обязательно. Причём, скорее всего, уже завтра. А может, и сегодня: я его давно знаю, он мужик настырный… - Значит… - Значит, Петрович, за снятые в пустыне сапоги – расстрел! – рассмеялся Филиппов. – Как минимум. Малютин – тот ещё перестраховщик. Так что готовься на учениях в сапогах спать. Ты как к такой перспективе относишься? - Ничего, потерпим, - усмехнулся Родион. – Оно того стóит. - Стоит, - кивнул ротный. – Оно всё того стоит… Помолчали, как бы думая каждый о своём, а на самом деле не решаясь приступать к самому сложному. Наконец, ротный тяжело вздохнул и тихо сказал: - Не знаю я, Петрович, что с остальными делать… - И я не знаю, - признался Родион. – Но что-то придумывать надо. - Надо, - кивнул ротный. - И – срочно, - добавил Родион. - Да куда уж срочнее, - вздохнул Филиппов. – Что ж, давай соображать. Он со злостью раздавил в пепельнице погасший окурок и опять потянулся к пачке. - Давай, - кивнул Родион. 22 Начмед гарнизонной санчасти капитан Малютин надежды Филиппова и Родиона оправдал: уже на следующий день на утреннем полковом разводе был зачитан приказ по армии о мерах предосторожности, которые следует соблюдать в условиях пустыни Гоби. Про расстрел за снятые сапоги в приказе, естественно, не было ни слова, но о персональной ответственности командиров и начальников «за подрыв боеспособности армии» было сказано в нём достаточно определённо. «Классно сработано! – думал Родион, слушая в строю чтение приказа. – Здорово ротный Малютина пугнул! А какая оперативность! Всегда бы так…» То, что офицеры восприняли приказ достаточно серьёзно, подтвердилось сразу же: взводный Клюшников, построив своё подразделение перед выходом в парк, сказал коротко и ясно: - Увижу кого на учениях без обуви – гвоздями к ногам прибью! До конца учений… Кто не понял – шаг вперёд! Поняли все. Взводный удовлетворённо кивнул и скомандовал: - Взвод! Напра-во! В парк шагом… марш! «Оказывается, не так уж всё и сложно, - думал Родион, пока взвод поднимался на сопку, на склоне которой располагались ангары с автотехникой полка – Вопрос в другом: неужели эти меры нельзя было предпринять в прошлый раз – заранее? Не предусмотрели? Не додумались? Да, не предусмотрели. Не додумались. И – шестнадцать трупов…» Ротный на вновь развёрнутом узле связи появился лишь к обеду. К аппаратной Родиона он направился в последнюю очередь, лишь обойдя все остальные. - Асташкин! – крикнул он ещё на подходе. Женька колобком выкатился из коммутаторного отсека, где, сидя в тенёчке, травил Родиону армейские байки, которые тут же, по ходу дела, сам и выдумывал. - Я! – бодрым голосом откликнулся он. - Опять дурака валяешь?! – рявкнул ротный, заметив Женькин манёвр. - Никак нет, товарищ старший лейтенант! На минутку заглянул, товарищ старший лейтенант: больно уж жарко на улице-то… - Жарко, говоришь? – прищурился Филиппов. – А силовые агрегаты у тебя как? Может, как вчера, а? - Так работают, - Женька пожал плечами и, невинно глядя на ротного, спросил: – А что вчера, товарищ старший лейтенант? Это вы про паяльную лампу, что ль? «Ну и дурак ты, Жеха! - подумал Родион с сожалением. – Уж лучше б промолчал…» Филиппов с полминуты молча смотрел на Женьку, потом тяжело вздохнул, повернулся и пошёл к прицепу с силовыми двигателями, один из которых тарахтел метрах в тридцати от аппаратной. Женька тоже вздохнул и, загребая пыль носками сапог, поплёлся следом за ротным. - Не пыли, пехота! – негромко сказал ему вслед Родион, на что Женька только вяло отмахнулся. Филиппов оглянулся через плечо и спросил: - А Корнилов где? - К релейщикам пошёл, товарищ старший лейтенант! – радостно доложил Женька. – Земляк у него там… «Вот сучонок, а? – возмутился Родион. – Заложил таки командира! Ну, погоди: сейчас и ты своё получишь!» - К релейщикам! – хмыкнул ротный. – Земляк! Развели бардак!.. Связь как, Широков? - Связь устойчива, сбоев не было, товарищ старший лейтенант! – доложил Родион. - Ну, тогда ладно, - ротный миролюбиво кивнул, и Родион понял, что грозу мимо Толика пронесло: связь есть, а земляка навестить, когда по службе всё в порядке, – не велик грех. - Давай, давай, Асташкин! – прикрикнул на Женьку Филиппов. – Тащишься, как сивый мерин. - Да жарко, товарищ старший… - Жарко ему! - проворчал ротный. – Мне тоже жарко, а я тут с тобой… Рысью давай, рысью! Осмотрев движки и выматерив Женьку, Филиппов приказал ему вылизать их до зеркального блеска и потом ещё минут пять хмуро наблюдал, как выполняется его приказ. Женька, сдвинув панаму на затылок и показывая служебное рвение, суетился и пыхтел, тщетно пытаясь стереть сухой ветошью густое масляно-песчаное пятно на головке блока. «Балбес! – выругался про себя Родион. – Соляркой надо, соляркой!» Понаблюдав за Женькой, ротный махнул рукой и пошёл к аппаратной, что-то бормоча себе под нос. Забравшись в коммутаторный отсек, он плюхнулся на раскладной матерчатый стул, снял фуражку и расстегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки; кивнув на коммутатор, насмешливо спросил: - Балдеешь, Петрович? - Служба наша такая, - улыбнулся Родион. – Чего там Женька?.. - Сачок твой Женька, - отмахнулся Филиппов. - Грязи – пуд, а у него одни отговорки… Сачок! - Соляркой надо… - вздохнул Родион. - Может, сбегать? – вскинулся ротный. - Пусть сам соображает: не маленький. А не сообразит – пусть так трёт. Хоть неделю… Он достал из кармана бриджей большой клетчатый носовой платок, утёр потное лицо и мечтательно сказал: - В речку бы сейчас – и не вылезать. До вечера… - Мечтать не вредно, - вздохнул Родион. - Ага, - кивнул ротный. – Вредно не мечтать… Ну, что там у нас? - В принципе, всё остальное сводится к элементарным ДТП, - пожал плечами Родион. – В обоих случаях. - Значит, надо как-то заставить отцов-командиров подтянуть водительскую дисциплину на марше, - кивнул Филиппов. – Вопрос: как? Родион покачал головой. - Тут намёками, как с Малютиным, не получится, - сказал он задумчиво. – И времени на провокацию, как с лампой, пожалуй, тоже уже нет. - Надо как-то ваишников подхлестнуть, - предложил Филиппов. – Чтобы в каждой колонне на марше кто-то из них был: пусть там полосатыми палками машут – хотя бы для острастки. - Да они и в прошлый раз махали, а толку? – возразил Родион. – Правда, не знаю, были они именно в тех местах, где всё случилось, или нет: не помню. Впрочем, и не интересовался… тогда. Ротный достал из кармана пачку «беломора» и вытряхнул из неё две папиросы; они закурили и с минуту дымили молча, глядя через открытую дверь на дрожащие в знойном мареве дальние сопки. - Красиво, - сказал Родион. - Век бы их не видать… - пробурчал ротный. – Чего тут красивого-то? Ни деревца, ни… - Это ты, Саша, потом поймёшь, - усмехнулся Родион. – Лет через тридцать. - Думаешь? – недоверчиво прищурился Филиппов. Родион ответил не сразу: затянулся пару раз, медленно выпустил дым через ноздри и лишь потом, посмотрев ротному в глаза, кивнул: - Знаю… И вдруг понял, что попал в точку. Вернее, поставил точку в сомнениях Филиппова, если они у него ещё и оставались. Понял по серьёзности и напряжённости взгляда, которым, не отрываясь, смотрел на него ротный. Наконец, тоже глубоко затянувшись, Филиппов отвёл глаза и вздохнул: - Тридцать… Тридцать – это ж ещё дожить надо. - Надо, - кивнул Родион. Он наклонился к ротному и, положив руку на пыльный погон с тремя звёздочками, тихо добавил: – Надо, командир. И не только нам. - Ну да, - вздохнул ротный, – не только… 23 И они придумали. Утром, на разводе, комбат Симаков объявил, что, начиная с сегодняшнего дня, батальону приказано провести техническое обслуживание и подготовку автомобилей и аппаратуры связи к учениям. - Водителям: выгнать автотехнику из боксов на смотровые площадки и эстакады и проверить всё до последней гайки, до последнего болта, - командовал он, оглядывая строй строгим взглядом выпуклых голубых глаз. – Проверить наличие инструмента. По окончании всех работ, перед постановкой в боксы, автомобили заправить. Под завязку!.. Начальникам аппаратных и механикам: вычистить и протереть всю аппаратуру. Технический спирт командиры экипажей получат у зампотеха батальона под расписку. И смотрите у меня! Понятно?.. По строю прокатился тихий смешок. - Это – первое, - продолжал комбат. - Второе: закрепить аппаратуру в стойках – как следует закрепить, а не абы как: марш предстоит серьёзный. И не по асфальту. Третье: общее построение экипажей возле своих аппаратных – в семнадцать тридцать. Проверять буду лично. Ясно? - Так точно! – дружно рявкнул батальон, и Симаков, удовлетворённо кивнув, скомандовал: - Батальон, р-р-равняйсь!.. Смирно!.. Нале-е-во! В парк шагом… марш!.. В парке, когда роты разошлись по своим ангарам, и водители начали один за другим заводить и выгонять автомобили на площадки, Филиппов подошёл к Родиону и отозвал его в сторону. - Сегодня-завтра будет отдельный приказ об ужесточении дисциплины на марше, - сказал ротный, довольно улыбаясь. - Удалось? – обрадовался Родион. - Не имей сто рублей… - хмыкнул Филиппов. – Капитана Фёдорова знаешь? Из мотострелкового полка? Ну, где командир с водителем должны… Родион покачал головой: никакого капитана Фёдорова он не знал – ни теперь, ни тогда. - Ну, не суть, - ротный махнул рукой. – Так вот, Гришка – зять полковника Лунгина, начальника войск связи армии… Родион в недоумении вскинул брови: полковника Лунгина он хорошо помнил, но при чём здесь начальник войск связи и командир мотострелкового полка со своим водителем? Епархия-то - совсем другая - Гришка спит и видит себя зампотехом первого батальона их полка, - начал объяснять Филиппов. – И перспективы у него есть: там у них на этой должности такой дуболом сидит – народ рыдает; не знают, как избавиться… Короче, я Гришку застращал: при таком, говорю, количестве техники в одновременно движущихся колоннах аварий точно не избежать - и в их полку, и в нашем. И что ему, Гришке, надо бы намекнуть на это своему тестю – во избежание, так сказать… Ну, и так далее. И про бездельников из ВАИ напомнил – как бы вскользь: пусть, мол, и об этом тестюшке не забудет напомнить. Нечего им, дескать, только на развилках вместо чучел с палками стоять - пусть во время движения колонны пожёстче контролируют, опять же - во избежание… Прояви, говорю, брат Григорий, инициативу: пройдут учения без приключений – вдруг тестюшка-то и припомнит, с чьей подачи хвосты заранее кому надо накрутили. А не припомнит – придумаешь, как напомнить… Ну, Гришка и зацепился. А Лунгин – мужик жёсткий, и с командующим в хороших отношениях: в связи-то у него – полный порядок. В отличие от доблестной пехоты… - И ты думаешь… - Да я что, Гришку не знаю? – рассмеялся Филиппов. – Карьерист! Он и на дочке-то полковника женился, скорее всего, поэтому… Он вдруг помрачнел и, сплюнув через дверь отсека на землю, сказал: - Не люблю, когда звёздочки на погоны по блату получают: это – не служба… Родион молча кивнул, а про себя невесело усмехнулся. «Эх, командир! – подумал он. – Настанут ещё времена, когда и звёздочки, и должности будут просто покупать. За деньги. За большие деньги. Как и ордена… Это твоё великое счастье, что ты такого пока и представить себе не можешь… Так что служи, Саша, как служишь, и радуйся…» - А ты что ж, дружишь с ним? – спросил Родион. - Это Гришка со мной дружит, - усмехнулся ротный. – Я ему больше нужен, чем он – мне… Он, знаешь, со всеми дружит, кроме собственных подчинённых: с ними ему дружить уже ни к чему, коль можно приказывать… А мне… ну, приходится с ним общаться: куда ж денешься-то? Поймав на себе насмешливый взгляд Родиона, Филиппов смутился и отвёл глаза. «Вот, оказывается, когда всё в нашем государстве загнивать-то начало, - подумал Родион. – Ладно, командир, не темни: ясно, кто из вас кому больше нужен: надеешься, что Гришка твой и за тебя когда-нибудь словечко полковнику замолвит? Ну-ну… Да, прав был Лебедь: за державу обидно!..» - А Гришка в мой намёк вцепился конкретно, - словно оправдываясь, заговорил ротный. – Так что, думаю, результат будет… - Ну, будем надеяться, - кивнул Родион. И, чувствуя, что надо сменить тему, спросил: - А со мной ты что решил? - Что – с тобой? – не понял вопроса Филиппов. – Ты о чём? - Ну, ты же меня в первый-то раз к себе зачем тогда вызвал, после стрельбища? - напомнил Родион. – Ты ж говорил, что кто-то там куда-то про мою стрельбу доложил, и тебе… Ротный рассмеялся. - Забудь! – он отмахнулся. – Кому там докладывать-то было? Кто тогда, кроме меня, понял, что тактика твоя – не такая, какой всех нас учили? Витька Клюшников, что ли? Да не понял там никто ни хрена! А тебя я на арапа взял. На удачу, так сказать… Родион усмехнулся. - Ну, и как тебе та удача? – спросил он. – Не жалеешь, что за хвост поймал? Филиппов перестал улыбаться; теперь он смотрел на Родиона серьёзно и, напряжённо о чём-то думая, молчал. Потом помотал головой и тихо сказал: - А знаешь, не жалею. Не жалею, хотя головной боли она мне прибавила. И забот, как видишь, - тоже… - Один бы я, Саша, всё равно бы не справился, - решив признаться, сказал Родион. – И всё равно бы к тебе пришёл – рано или поздно. Но, думаю, рано. - Ко мне? – прищурился ротный. – Почему именно ко мне? - А к кому – к Вите Клюшникову? – спросил Родион. – Или к Степаняну? Или что, надо было сразу к командующему, а? Чтоб не мелочиться… Филиппов молча покивал и полез в карман за папиросами, но почему-то передумал и поднялся с сиденья, на котором, вытянув ноги в пыльных хромовых сапогах, всё это время сидел. - Ладно, Петрович, пойду я, - сказал он, надевая фуражку. – Засиделись мы с тобой малость… - Давай, командир, - кивнул Родион. – А то на меня ребята и так уже косо посматривают: что-то, мол, ты с ротным слишком уж вась-вась… Поаккуратнее нам с тобой общаться надо, а то… - А нам теперь особенно-то общаться и не придется, - усмехнулся ротный. – Всё, что мы с тобой могли сделать, мы уже сделали. Всё. Аллес, как говорят наши бывшие враги. Теперь – только ждать и наблюдать. А тебе – конкретно с Лютовым разобраться. Там, на месте. - Разберусь, - кивнул Родион, вспомнив раздавленную аппаратную прижимистого прапорщика. – На этот раз разберусь… 24 Как и в прошлый раз, аппаратная Лютова прибыла на развёрнутый вторым батальоном узел связи к вечеру третьего дня учений. Родион дежурил за коммутатором, и через открытую дверь отсека ему было хорошо видно, как «ГАЗ-66» Лютова появился из-за ближней сопки и осторожно, переваливаясь на неровностях дороги с боку на бок, двинулся в сторону узла связи. Подъехав ближе, машина остановилась, и из высокой кабины на землю спрыгнул Лютов – небольшого росточка, худощавый, рыжий и очень подвижный. Осмотревшись, он быстрым шагом направился к палатке начальника узла связи. Пробыв в палатке минут десять, Лютов вышел из неё, вновь оглядел узел связи и пошёл в сторону аппаратной Родиона. Родион взял гарнитуру внутренней связи, нажал кнопку и негромко сказал в микрофон: - Толик, у нас гости. - Кто? – голос Толика был испуганным. - Лютов прибыл. Из батальона Назаренко. К нам топает. - А-а-а… - отозвался Толик и протяжно зевнул. – Да и пусть топает: он нам не начальство… «В прошлый раз на этом наш разговор с Толиком и закончился, - вспомнил Родион. – И вышло из этого…» «Пора!» - решил он и, громко хмыкнув в микрофон, сказал: - Скорее всего, опять что-нибудь выпрашивать будет: привык, понимаешь, на халяву… - Да и пусть выпрашивает, - сонно буркнул Толик. – Дадим, если надо. Жалко, что ль? - А ты что, забыл, что ротный про него рассказывал? – усмехнулся Родион: Лютов быстро приближался, и выбора у Родиона не оставалось – надо было что-то врать. - Что? – насторожился Толик. - Иди сюда, - сказал Родион. – Только быстрее давай! «Ложь во спасение», - подумал он и, едва Толик появился у двери коммутаторного отсека, удивлённо спросил: - Ты что, не знаешь? Толик моргнул узкими глазами и растерянно мотнул головой. - Да ты что, командир? – возмутился Родион. – Как он наших ребят прошлой зимой на бензин в Гоби кинул? Чуть ни замёрзли парни из-за его жадности! - Иди ты… - Толик даже растерялся. – Во гад, а? - Только смотри, Лютову об этом – ни слова, - тихо предупредил Родион: прапорщик был уже метрах в двадцати от них. – Он, говорят, злопамятный: нагадит ещё чего… Толик буркнул что-то себе под нос – как послышалось Родиону, выругался по-якутски - и демонстративно повернулся к приближающемуся прапорщику спиной. - Здорово, Корнилов! – крикнул Лютов, подходя к аппаратной и снимая на ходу фуражку. – Ф-ф-фу-у–у–у! Ну и жарища! Чуть не сдох, пока доехали… Ну, что тут у вас? - Что у нас? – небрежно козырнув и пожимая протянутую Лютовым руку, спросил Толик. - Служба, спрашиваю, как? Связь в порядке? - Служба как служба, - пожал плечами Толик. – А связь у нас, товарищ прапорщик, всегда в порядке. - Так уж и всегда? – Лютов перевёл насмешливый взгляд с Толика на Родиона и обратно. – А зачем тогда меня сюда прислали, а? - А зачем вас сюда прислали, товарищ прапорщик? – не сдержавшись, так же насмешливо спросил Родион. – Неужто для усиления? Лютов полоснул Родиона неприязненным взглядом и сделал вид, что не расслышал ни вопроса, ни прозвучавшей в нём насмешки. - Слушай, Корнилов, - начал он, оглядываясь на тарахтевший невдалеке силовой движок, - ты как, не против, если я к твоему агрегату пока подключусь? - А что, своего нет? – посмотрев в сторону аппаратной Лютова, спросил Толик. - Почему нет? – удивился Лютов. – Есть. И место мне ваш комбат определил – во-о-он там, за палаткой, - он махнул рукой в сторону командирской палатки. - Только, видишь, дело-то к ночи: пока развёртываемся, пока кабели протянем, не видно ж будет ни хрена! А если ещё и движок свой запускать, так до утра провозимся. А ещё и пожрать надо сготовить: шесть часов в пути, экипаж вымотался… А, Корнилов? Мне ж только на ночь, а утром я свой запущу. Толик, колеблясь, пожал плечами. «Ну, всё! – похолодел Родион. – На Лютова Толику после того, что я ему тут наплёл, наплевать, а вот ребят его он может и пожалеть. И тогда… Ну, давай, Родька, давай!» Он кашлянул и сказал: - Командир, что-то напряжение нестабильно: лампочки на коммутаторе еле тлеют… Лотов зыркнул на Родиона и неприязненно усмехнулся. - Они и должны тлеть, а не сверкать, как гирлянда на ёлке, - сказал он. – Это вам, товарищ солдат, не Новый Год! Новенький, что ль? – спросил он у Толика, небрежно кивнув на Родиона. – Молодой? «Ты до Нового Года доживи ещё! - со злостью подумал про себя Родион. – Или хотя бы до завтрашнего утра… Вот плюну сейчас на всё – и…» «Ты что?! – оборвал он себя, испугавшись собственных мыслей. – Ты что?!» Но Толика неприязнь Лютова к члену его экипажа уже зацепила. Отвернувшись от прапорщика, он поднялся по приставной лесенке в коммутаторный отсек, мельком глянул на коммутатор и, подмигнув Родиону, озадаченно произнёс: - Да-а, нелады: нестабильно напряжение, нестабильно… И, высунувшись из двери отсека, крикнул: - Асташкин! Ты где? Опять спишь? Спустя несколько секунд хлопнула дверь кабины, и перед Толиком возник заспанный Женька. - Спишь?! – взъярился Толик. – Движок не тянет, а он спит! Женька смотрел на него, непонимающе хлопая глазами, а Лютов, видимо, почувствовав наигранность происходящего, сделал шаг к лесенке, ведущей в коммутаторный отсек. - Ну-ка, воины, дайте посмотреть, что у вас там мигает, - сказал он, собираясь залезть в отсек. И насмешливо добавил: - Спецы… «Дурак ты, Лютов, - моментально успокаиваясь, подумал Родион. – Хрен ты теперь получишь, а не энергию! Впрочем, ты получишь больше: жизнь…» - А у вас, товарищ прапорщик, допуск есть? – спросил Толик, загораживая вход в отсек. - Да ты что, Корнилов? – возмутился Лютов, останавливаясь, однако, перед входом: допуска к засекречивающей аппаратуре связи у него не было. – Причём здесь допуск? Это ж просто коммутатор, а не… Ох, темнишь ты, Корнилов! Ох, темнишь! Мне ж только до утра… - А и понимать нечего! – окончательно проснувшись и интуитивно разобравшись в ситуации, нахально встрял в разговор Женька. – Движок и так еле тянет, а если ещё и вас к нам… - Асташкин! – рявкнул Толик. – К движку бегом… м-м-марш! Женька кивнул, козырнул, повернулся, как положено, через левое плечо и вразвалку пошёл к прицепу с тарахтевшим на нём двигателем. - И смотри у меня! – пригрозил ему вслед Толик. – Шкуру спущу! Женька кивнул, но шага не ускорил: так и шёл, загребая носками сапог песок, перемешанный с пересохшей в пыль землёй. - Ладно, - процедил сквозь зубы Лютов, с неприязнью глядя почему-то на Родиона. – Ладно, воины… Ну, коснётся ещё, коснётся. Припомним! И, круто повернувшись, быстро пошёл в сторону своего «шестьдесят шестого», возле которого в ожидании своего командира маялся бездельем его экипаж. - И пусть пошёл, - усмехнулся Толик, глядя вслед взбешённому прапорщику. – Сачок! Движок-то запустить – пять минут, подключиться – ещё десять. Пока он здесь руками махал, давно б уж... А то вешает тут лапшу на уши: до утра ему не успеть! Сачок! - Да уж, - кивнул Родион, устало откидываясь на жёсткую спинку сиденья. – Сачок… 25 Женька, продежуривший за коммутатором всю ночь, разбудил Родиона ровно в шесть. - Давай, Родька, поднимайся, - сказал он, зевая. – Пять минут тебе на гальюн и рожу ополоснуть. Хватит? - Хватит, - Родион сонно огляделся и, тоже зевнув, кивнул на коммутатор. – Звонил кто? - Не, тихо. Спали, поди, все. Как все нормальные люди. - А Толик где? - В том отсеке дрыхнет. Умоешься – к нему загляни: велел в шесть разбудить. Родион бросил взгляд на наручные часы. - Так седьмой уже! - Ну и что? – Женька опять зевнул и пожал плечами. – Плюс-минус пять минут… о-о-а-а-эх!.. погоды не сделают. В предвкушении заслуженного отдыха он сладостно потянулся и вдруг рассмеялся: - А как мы Лютова-то вчера отшили, а? Цирк! Родиона будто холодом окатило. «Лютов! – вспомнил он. – Лютов! Как же я мог забыть?!» Накануне вечером, сдав Женьке дежурство, он долго не засыпал; лёжа в тесном закутке за коммутатором, Родион прислушивался к каждому звуку, боясь пропустить момент, в который в прошлый раз произошло то самое, чего теперь произойти было не должно. Ждал, но не дождался: сказалась накопившаяся за дни учений усталость, и он уснул. Да и как было не уснуть, если разворачивать аппаратную пришлось втроём, а не вчетвером, как положено: Крайнов, начальник аппаратной - в госпитале, а замены ему так и не дали. Втроём же уложиться в жёсткие нормативы – это надо было так побегать и попотеть, что и слон бы с ног свалился. Спасло их – Толика, Женьку и Родиона – лишь то, что и на тренировках перед учениями все эти манипуляции с развёртыванием они проделывали втроём, без Крайнова. И по всем параметрам в нормативы укладывались. И здесь, на учениях, уложились. А какой ценой – это вопрос второй. Потому Родион и уснул… Накануне, сдав дежурство Женьке, Родион долго сидел возле аппаратной, покуривая и наблюдая за тем, как Лютов гоняет свой экипаж. Что именно кричал прапорщик, Родиону слышно не было, но это его ничуть и не интересовало: главным для Родиона было то, что Лютов разворачивался на том месте, на котором ему и было предписано начальником узла связи, а не там, где он сделал это в прошлый раз – на беду себе и своему экипажу. Может быть, и это, увиденное Родионом и зафиксированное его памятью событие, тоже как-то успокоило его и не позволило Родиону справиться со сном. Но теперь, услышав от Женьки фамилию прапорщика, Родион похолодел: а вдруг? А вдруг не получилось? - Ладно, пойду ополоснусь, - сказал он. – Я быстро… - Давай, шагай, - кивнул Женька. – Да Толику стукни, не забудь. Родион спустился по лесенке и, обойдя аппаратную, посмотрел туда, где вчера поставил свой «шестьдесят шестой» Лютов. И облегчённо выдохнул. «Слава Богу! – подумал он. – Получилось! Получилось! Значит, не зря я сюда… Стоп!» Мысль, внезапно пришедшая ему в голову, заставила Родиона замереть. Танк! Почему Женька ничего не сказал ему про заблудившийся танк? Ведь он должен был пройти совсем рядом с их аппаратной! Может, Женька спал за коммутатором, а не пялился, как было положено, на его индикаторы в ожидании звонка? Что ж, с Асташкина станется… Но ведь и без Женьки шума на узле связи по этому поводу должно быть – будь здоров! Но вокруг – тишина и покой. Или танка никто не заметил? Не заметил и не услышал? Но такого просто не может быть! «Нет, что-то здесь не то, - подумал Родион растерянно. – Не то и не так. Или я куда-то не туда попал…» Он хорошо помнил, где в прошлый раз находилась раздавленная аппаратная Лютова: страшную картину, увиденную им тогда, Родион запомнил на всю жизнь… И, не думая о том, как будут выглядеть его действия со стороны, он бегом бросился за угол аппаратной, ожидая увидеть там, в нескольких метрах от неё, широкие следы танковых гусениц. Но, не пробежав и половины расстояния, вдруг понял, что не увидит. И оказался прав... «Значит, танка не было, - думал Родион, растерянно осматриваясь. – Не было здесь никакого танка – вот и весь сказ. Или сказка… Или я чего-то не понимаю, или мы с ротным в чём-то ошиблись, и всё пошло совсем не так, как предполагали… Стратеги хреновы! Тактики, твою мать!.. Нет, надо сначала успокоиться, а уж потом выводы делать. Хотя… какие здесь могут быть выводы? Из чего их делать – из пальца высасывать? Бред!..» - Родька! – услышал он крик Женьки. – Скоро ты там? «Мне б твои заботы», - подумал Родион с внезапно нахлынувшим раздражением и даже злостью на Женьку, будто это он, Женька, был виноват в том, что произошло. Или не произошло. Или… Или и не должно было произойти? Вот здесь, в этой реальности, в этом прошлом Родиона, в которое он неведомо как попал, - не должно? - Иду уже! – крикнул он и побрёл к аппаратной. «Надо успокоиться и попытаться во всём разобраться, - думал он на ходу. – И хорошо бы с ротным поскорее встретиться, чтобы… Чтобы что – сказать, что ничего не произошло? Не произошло потому, что и не должно было произойти? И что он мне на это скажет? А скажет он, скорее всего, вот что: придумал ты, скажет, всё, Родион Петрович! Придумал - и мне голову задурил. Раз, скажет, не было на узле связи танка, то и не должно его было там быть. А значит, и никакой опасности для Лютова и его экипажа не было. И вообще… И вообще… И… Ну, Степаныч найдёт что сказать… И, возможно, будет прав. Но он не может быть прав: ведь я помню всё это, помню!..» Родион вдруг почувствовал себя маленьким-маленьким винтиком, крохотной деталью, выпавшей из какого-то огромного и невероятно сложного механизма, отчего, тем не менее, налаженная работа этого механизма начала понемногу разлаживаться и дала первый сбой. Дала только что, всего несколько часов назад, когда он, Родион, безмятежно спал, безответственно выпустив ситуацию из-под контроля. Но изменилось ли бы что-нибудь, если бы он бодрствовал? Что, танк от этого появился бы, что ли? Вряд ли… Хотя… кто знает? «Никто не знает, - подойдя к двери коммутаторного отсека и жестом – говорить не было ни сил, ни желания – отпуская Женьку, отрешённо подумал Родион. – Никто ничего не знает. И всё это – бред. Или я сошёл с ума. Или даже умер, и меня за все мои грехи Господь Бог отправил в моё собственное прошлое – исправлять свои ошибки. А заодно - и чужие. Чем не ад – ещё раз прожить собственную жизнь, зная наперёд абсолютно всё?» Устроившись за коммутатором, Родион попытался собраться с мыслями, но не успел: на панели одна за другой замигали лампочки, и на размышления о чём-либо, кроме того, как быстро и правильно соединить абонентов, у него просто не осталось времени. Эта свистопляска продолжалась до самого вечера; судя по резко возросшей интенсивности связи, учения вступили в активную фазу. Филиппов появился на узле связи лишь к концу дня, когда солнце уже почти закатилось за невысокие сопки, а в ложбину между ними, где был расположен полевой узел связи, начала нехотя спускаться долгожданная вечерняя прохлада. Выйдя из «уазика», ротный бегло осмотрелся и направился к палатке начальника узла связи. Увидев аппаратную Лютова в целости и сохранности, он на ходу оглянулся и показал Родиону, сидевшему в тот момент возле входа в коммутаторный отсек на катушке с полевым кабелем, большой палец. Родион, вяло кивнув в ответ, поднялся, затоптал окурок сигареты и полез в отсек. «Рано радуешься, командир, - подумал он. – Рано радуешься… Что ж, придётся тебя огорчить. И думать дальше нам теперь придётся как-то по-другому. И – вместе: в одиночку во всей этой белиберде я разберусь вряд ли…» 26 Филиппов пробыл в палатке комбата минут двадцать, и всё это время Родион думал о том, как и с чего начать предстоящий с ротным разговор. В том, что разговор этот может оказаться трудным, да и закончиться как угодно, Родион не сомневался. Но разговора как такого не состоялось: покинув палатку, Филиппов заглянул к ним в аппаратную лишь на минутку. - Как связь? – спросил он у Толика, сидевшего за коммутатором. - Всё в порядке, товарищ старший лейтенант! – отрапортовал Толик. – Канал устойчив, сбоев не было, связь обеспечиваем. - Замечания были? - Никак нет, товарищ старший лейтенант! – вытянулся Толик. - Хорошо, - кивнул ротный. – Молодцы! Комбат тоже вашей работой доволен, так что ждите от него благодарности. «Благодарность нам будет от командующего, - усмехнулся про себя Родион. – И тебе, кстати, тоже…» - Вопросы есть? - Жрать охота, товарищ старший лейтенант, - заявил Женька. – Крутимся целый день, а всё на сухом пайке. Хоть бы супчику какого-нибудь похлебать, а лучше – щец… - Может, тебе бифштекс привезти? – развеселился ротный. - А, Асташкин? Или ростбиф? Ты куда приехал-то, родной, на учения или в санаторий? - Шашлычкá бы сейчас, - мечтательно прищурился Женька. – Из баранины… Все рассмеялись, а Филиппов, махнув рукой, сказал: - Шашлыки, Асташкин, после дембеля будешь трескать. С пивом. Он посмотрел на наручные часы и нахмурился. - Всё. Держите связь. Я – в роту, к вам до конца учений выберусь уже вряд ли. Так что… короче, не подведите, мужики. Лады? - Лады, товарищ старший лейтенант, - кивнул Толик. – Не подведём. - Ну и славно. Широков, проводи… Родион спрыгнул на землю и пошёл вслед за Филипповым к поджидавшему его «уазику». Ротный сбавил шаг, и, когда Родион нагнал его, и они пошли рядом, негромко спросил: - Вижу, жив Лютов? Значит, получилось? - Танка здесь не было, - решив сказать главное сразу, выдал Родион. – Не было здесь танка, Саша. Вообще… Филиппов остановился и резко повернулся к Родиону. - Как не было? А… - Я не мог ошибиться, командир, - перебил Родион. – И придумать всё это – тоже. И если ты мне ещё веришь… - Верю, - не дал Родиону закончить фразу ротный. - Если веришь, то давай разбираться вместе, - облегчённо вздохнув, закончил Родион. – Здесь что-то не так: объяснить не могу – не понимаю, - но чувствую, что что-то здесь не так. Но есть у меня… предчувствие, что ли… что вся эта кутерьма ещё не закончилась… - Возможно, - задумчиво глядя на свои пыльные сапоги, кивнул ротный. – Возможно, ты и прав… - Про других слышно что-нибудь? – осторожно спросил Родион. - Тишина, - ротный помотал головой и, подумав, добавил: - Пока тишина. Если мы всё правильно рассчитали… - В чём я начинаю сомневаться, - скептически усмехнулся Родион. - Если мы с тобой всё рассчитали правильно, то и должна быть тишина, - договорил Филиппов. – Но вся информация будет только после учений. Так что остаётся одно: ждать. - Значит, будем ждать, - кивнул Родион и пожал протянутую ротным руку… - О чём это ты там с ротным шушукался? – настороженно глядя на Родиона, спросил Женька. – Зачем он тебя с собой позвал, а? - На тебя стучал, - усмехнулся Родион, не отводя насмешливого взгляда от пристальных Женькиных глаз. – На то, как ты хреново службу несёшь: и что движки у тебя не в порядке, и за коммутатором ты всё время дрыхнешь… Женька захлопал глазами, Толик захихикал, а Родион, помолчав, вздохнул и тихо сказал: - Телеграмму мать прислала: бабушка умерла… - Поедешь? – спросил Женька. Толик в сомнении покачал головой: - Не отпустят. - Вот и ротный сказал: не отпустят, - кивнул Родион. – Да и поздно ехать, если б и отпустили: на похороны всё равно уже не успеть, а на могилку сходить… на могилку я и потом схожу, после дембеля… - А далеко ехать-то, если б отпустили? – спросил Женька, глядя на Родиона с сочувствием. – Может, и успел бы? - Чего ты к нему пристал? – вдруг разозлился на Женьку Толик. – Далеко, недалеко! Где мы, а где Москва! Ты чё, Жеха, дурак? - Она в Новгородской области жила, в деревне, - миролюбиво ответил Родион Женьке. – Точнее, в селе. Большое село: райцентр, но добираться туда… Он махнул рукой и умолк: перехватило горло… Всё, что он только что рассказал про смерть бабушки, было правдой: в прошлый раз, вернувшись с этих учений, Родион действительно получил из рук замполита роты такую телеграмму, пришедшую ещё за неделю до возвращения полка в гарнизон. Он хорошо помнил, как сильно тогда расстроился, но не из-за невозможности получить нежданный отпуск домой, а потому что не стало его любимой и единственной бабушки Тани: другой своей бабушки, матери отца, Родион никогда не видел – она умерла ещё до Великой Отечественной… И пусть, отвечая Женьке на его каверзный вопрос, он немного и подкорректировал ход событий, но в данной ситуации другого выхода у Родиона просто не было. «Спасибо тебе, ба! - подумал он, чувствуя, как в глазах закипают слёзы. – Опять ты меня выручила… И – прости!..» - Ты это… Родь… - Женька положил руку на плечо Родиона. – Прими… и всё прочее… - Да ладно, Жень, - вздохнул Родион, посмотрев на Женьку с благодарностью. – Она ведь старенькая была – восемьдесят шесть… - Да-а, дела-а, - протянул Толик. – А у меня бабка до девяноста пяти дожила – о как! - Нам столько не прожить, - вздохнул Женька. – Кишка тонка. - Ладно, парни, - Родион решил поставить точку в малоприятном разговоре. - Помянуть нам мою бабулю всё равно нечем, так давайте хоть каши какой сварим, что ли. С тушёнкой. А сверху – чайку горяченького. А? - Точно! – Женька с готовностью вскочил с катушки. – Гречки! Гречки сварим: у нас её там много… - Ну, давайте, - согласился и Толик. – А то и вправду жрать охота… Родиона, как получившего горестную весть, Толик привлекать к приготовлению ужина не стал - усадил за коммутатор, а кашей занялся сам, поскольку Женьке пришло время заправлять и заводить сменный движок. Оставшись в отсеке один, Родион намеревался поразмышлять о последних событиях, но в голову вопреки его воле лезли лишь воспоминания о бабушке и обо всём, что было с ней связано. А связано у Родиона с бабушкой было самое, наверное, дорогое и незабываемое для него – воспоминания о собственном детстве, таком ещё близком к нему в этой его, по чьей-то воле заново проживаемой жизни, и таком бесконечно далёком, если смотреть на него, детство, из той жизни, которую Родион на самом деле уже прожил. Вспоминалось ему всё подряд – и бабушкин дом возле речки, и палисадник с шикарными георгинами, и колодец во дворе, и пприземистая банька в дальнем углу огорода, и тамошние друзья-приятели, с которыми Родион, изредка, раз в два – три года приезжая к бабушке, с утра до вечера пропадал на рыбалке или в лесу…. В той, настоящей его жизни большей половины тех ребят уже не было в живых, но в этой все они были ещё живы и здоровы, и полны сил и желаний, планов, стремлений и надежд. Да, это было необъяснимо, но это было именно так. «И я всех их ещё увижу! – вдруг понял Родион, едва не задохнувшись от этой неожиданной мысли. – И Кольку Чубарова, и Мишку Савельева, и Женьку Матвеева – всех! Живыми! И Люську, и Серёгу Саева… И, может быть…» И вспомнив, что произошло – а вернее, не произошло – прошедшей ночью, пробормотал: - А может и не быть… 27 Письма маме, как и в прошлый раз, Родион писал часто – по крайней мере, дважды в неделю; соответственно, ответы из дома он получал с такой же периодичностью. Но если раньше Родион писал, не особенно задумываясь над стилистикой изложения, а как Бог на душу положит, то теперь ему приходилось осторожничать, иногда подолгу задумываясь над тем, как построить предложение таким образом, чтобы мама ни в коем случае не заподозрила, что пишет ей не совсем тот человек, которого она провожала в армию в прошлый раз. Это оказалось намного сложнее, чем разыгрывать из себя восемнадцатилетнего парня на людях, что, в общем-то, удавалось Родиону без особого труда. Теперь, перечитывая очередное, только что написанное им письмо, он неожиданно обнаруживал в нём такие слова и обороты, каких в то время в обиходе просто не было. Или были, но имели совсем иное значение, и потому воспринимались совершенно по-другому. «Испоганили мы язык, - думал он, с отвращением перечитывая фразу «… а замполит кинул Чижика на отпуск…» - Кинул! Надо же! Кидают что-то и куда-то. Или в кого-то. А что кинул замполит? И куда? Взял Чижика за шиворот и кинул его на отпуск – это как? Дурдом!..» Да, с написанием писем приходилось помучиться, но оно того стоило: получать письма и в этот раз Родиону было радостно. И, может быть, даже в гораздо большей степени, чем прежде: все здесь были живы – и мама, и все остальные дорогие и близкие Родиону люди. И это было, пожалуй, единственным фактором, который спасал Родиона от тоски по жене и сыну и тому миру, из которого он почему-то выпал. После окончания учений прошло уже два дня, но переговорить с ротным хотя бы накоротке Родиону никак не удавалось. Впрочем, и не удивительно: все эти два дня полк в полном составе проторчал в парке, обслуживая вернувшуюся с учений технику - устраняли неисправности и вылизывали аппаратуру: пыль такыров и песок пустыни заполняли все без исключения углы и щели кабин и отсеков. Филиппова тем временем метался между парком, казармой, штабами батальона и полка, где постоянно проводились совещания по итогам состоявшихся учений, потом, запершись в ротной канцелярии, писал бесконечные отчёты, едва успевая попасть на дежурный автобус, доставлявший по вечерам семейных офицеров из гарнизона в Улан-Батор. Наконец, на третий день, когда Родион после ужина сидел в ленинской комнате и писал письмо домой, из коридора казармы донёсся крик дневального: - Рядовой Широков, к командиру роты! «Ну, вот и поговорим, - подумал он, вставая и поспешно, но аккуратно складывая тетрадный листок с недописанным письмом. – Даст Бог, и разберёмся, что к чему…» - Бери табуретку и садись, да поближе, - кивнул ротный Родиону, едва он, войдя в канцелярию, закрыл за собой дверь. «Нервный он какой-то, - отметил про себя Родион, усаживаясь к столу по другую сторону от Филиппова. – Видно, совсем загоняли мужика. Или здесь что-то другое?» - Сел? – спросил ротный. – Ну, слушай…. Он расслабленно откинулся на спинку стула, но напряжения в его взгляде меньше не стало. - Значит, говоришь, ничего не произошло? – спросил Филиппов и, не дожидаясь от Родиона ответа, кивнул. – Да, не произошло. Во время учений. Все живы, все здоровы, все вернулись целыми и невредимыми. За исключением мелочей, которые не в счёт… - Каких мелочей? – прищурился Родион. - А, - ротный небрежно отмахнулся. – Один солдатик руку на ровном месте умудрился сломать, другому ящик с патронами на ногу упал… Это всё – не наше… - А что - наше? – спросил Родион, чувствуя, что Филиппов готовится сообщить ему что-то важное. - Ну, наше это или нет – это с какой стороны посмотреть, - сказал ротный, барабаня пальцами по крышке стола. – Не знаю, как и сказать, - замялся он. - Как есть, - посоветовал Родион, почему-то подумав про себя, что ничего не закончилось, а всё ещё только начинается. - Ну, ладно, - решился Филиппов и, наклонившись через стол к Родиону, тихо спросил: - Прапоров помнишь – тех, что дуэль на учениях должны были устроить? - Так ты же их… - Правильно, - кивнул ротный и нервно рассмеялся, но тут же вновь стал серьёзным и сказал: - Бабёнки, насколько я знаю, тоже всё правильно исполнили: и пригласили, и напоили, и ублажили мужиков как положено. Хотя достоверно об этом мы узнаем вряд ли: может, как раз ублажить-то и не успели. - Почему? – напрягся Родион. Филиппов посмотрел на него каким-то странным взглядом и, секунду помолчав, сказал: - Перепились наши доблестные прапора да и пошли на балкон – то ли покурить, то ли мозги проветрить. И там, как бабёнки рассказали, вдруг сцепились, хотя за столом вроде бы и не ссорились. Да так лихо сцепились, что в какой-то момент один другого от пола оторвал и на перила швырнул – видимо, изо всех сил. А тот, второй, судя по всему, цепким парнем оказался… Так, в обнимку, они через перила и перевалились… - И? - Пятый этаж, - сказал ротный и полез в карман за папиросами. С минуту оба молча курили, сосредоточенно наблюдая за клубами табачного дыма, медленно плывущими к открытой форточке, и избегая смотреть друг на друга. Потом Филиппов вздохнул и сказал – наверно, просто так сказал, чтобы не молчать: - Видно, судьба у них такая – друг друга… и - вместе… Родиона будто ударили – наотмашь, тяжёлой, сильной рукой. «Вот оно! – похолодел он. – Вот оно – объяснение: судьба! Вот оно, значит, как… А мы-то, дураки…» - Что с тобой, Петрович? – забеспокоился ротный, увидев резко побледневшее лицо Родиона. – Может, воды? Родион помотал головой и, через силу усмехнувшись, попробовал отшутиться: - Что вода? Водки бы сейчас… И лучше - стакан… Филиппов посмотрел на него с интересом и переспросил: - Водки? Что, правда хочешь? Так это - запросто! - Да брось, не бери в голову, - отмахнулся Родион. – Это я так… Он поднял глаза и долго смотрел на ротного молча, думая о том, что если мысль, высказанная Филипповым вскользь, на самом деле и есть та истина, которой люди во все века так страшились и на которую, тем не менее, втайне так уповали, то всё, что они с ротным пытались предпринять и даже предприняли, чтобы предотвратить уже однажды случившиеся несчастья и трагедии, и выеденного яйца не стоит. «Тот, кому суждено быть повешенным, не утонет», - вспомнил Родион расхожую фразу. И, кажется, впервые в жизни отнёсся к этому, набившему оскомину высказыванию всерьёз. «И, если судить по нашим несчастным прапорам, главное - не в способе, а в сроках», - подумал он, продолжая отрешённо смотреть на ротного. Филиппов взгляда от глаз Родиона не отводил и, видимо, прочёл в них что-то такое, что обеспокоило его ещё больше. - Что, всё так плохо? – тихо спросил он. «Сказать, не сказать? – засомневался Родион. – А выдержит ли? Или сломается и будет дальше жить, спустя рукава – по принципу «от судьбы не уйдёшь»? Но так ли это? Может, и уйдёшь?..» И, пожав плечами, ответил: - Не знаю... Возможно, что и так. Увидев моментально потускневшие глаза ротного, неуверенно добавил: - Хотя… как знать… Но особый надежды в его голосе Филиппов не услышал… 28 На следующий после этого разговора день шестая рота заступала в наряд, а Филиппов, как её командир, - дежурным по полку. Родиона назначили в караул, чему он, честно говоря, обрадовался: только там, в карауле, стоя под «грибком» или обходя территорию поста, можно было на какое-то время остаться в абсолютном, почти стопроцентно гарантированном одиночестве, особенно ночью. А именно одиночества Родиону сейчас больше всего и не хватало. На пост он заступил в двадцать два часа, когда в гарнизоне сыграли отбой. Четвёртый пост считался постом несложным и не особо ответственным: три стандартных ангара с вещевым имуществом полка, небольшая территория обнесена двумя рядами колючей проволоки и достаточно хорошо освещена, «грибок» у ворот и вырытый возле него неглубокий окоп – вот и весь пост. Обойти его по периметру, даже не торопясь, можно было за десять минут, но летом мало кто из часовых это делал: обходили пару-тройку раз, а остальное время обычно подрёмывали в полглаза, прислонившись в основанию «грибка» или к стене одного из ангаров и время от времени в ожидании смены поглядывая на наручные часы. Зимой, само собой, часовым приходилось вести себя совсем иначе: когда мороз за сорок, да ещё и с ветром, - не то что не подремлешь, а и на месте не очень-то постоишь, хотя на тебе тридцать три тёплых одёжки и огромный, тяжеленный овчинный тулуп. Чтобы не замёрзнуть, ходить по периметру поста приходилось без остановки и совсем не прогулочным шагом, а для того, чтобы передохнуть и втихаря перекурить, надо было укрываться от пронизывающего ветра за ангарами. Приняв пост, Родион проверил печати на воротах ангаров, обошёл территорию и устроился под «грибком». Жизнь в гарнизоне после отбоя затихла; в окнах казарм, видимых с поста, погас свет, и всё вокруг замерло. И так будет продолжаться до шести часов утра, до подъёма – если, разумеется, тишину не взорвёт сигнал боевой или учебной тревоги. «Благодать! - подумал Родион, обводя глазами уснувший гарнизон. – Сказка! Да, это тебе не на кухне картошку всю ночь чистить или полы в казарме с утра до вечера натирать. Караул – это кайф; жаль, что только летом…» Вот теперь, в спокойной обстановке, наконец-то можно было поразмышлять обо всём, что произошло – или не произошло – во время последних учений. И в основном - о нелепо погибших прапорщиках. Знать бы ещё, с какого конца ко всему этому подступиться… В том, что поставленную перед самим собой и ротным задачу они выполнили, Родион не сомневался: на учениях никто не погиб, и об этом можно было говорить с полной уверенностью. Смущали лишь два обстоятельства: не появившийся на полевом узле связи танк и дурацкая, по пьянке, гибель прапорщиков. Даже если допустить, что прапорщики – случайное совпадение, то танк – это уже серьёзно. Более чем… «Режиссёр изменил сценарий пьесы, - думал Родион. – Пьесы, им уже однажды поставленной и успешно сыгранной. И к этому его вынудили мы – я и ротный. Вынудили своим вмешательством. Как там с остальными получилось, мы не узнаем, скорее всего, никогда, но с этим чёртовым танком… с этим чёртовым танком что-то пошло не так. Ведь он должен был проехать ночью по тому месту, на которое не пустил Лютова Толик – должен! Обязан был проехать!.. А может, это не режиссёр, а гроссмейстер? А спектакль – и не спектакль вовсе, а шахматная партия? Что ж, можно предположить и такое… Мы с Филипповым, да и все прочие, кого мы спасли, – лишь фигуры в этой игре, которым здесь, в этот раз, уже была уготована их участь. В прошлый раз гроссмейстер сыграл эту партию до конца и по своей, заранее продуманной им схеме. Выиграл ли, проиграл – неважно: суть не в этом, а в том, что на этот раз некоторые из фигур – да хотя бы мы с ротным – вдруг решили проявить инициативу и сыграть эту партию по-другому. И начали делать свои ходы. И, судя по первым результатам, весьма удачные. Но кто сказал, что тот, неведомый нам гроссмейстер должен был сдаться – сдаться на милость каких-то пешек? С какой такой стати? С какого перепуга? Ну, вот он и не сдался. И не сделал того хода, которого мы от него ожидали – не выдвинул танк на ту клетку шахматной доски, на которую поставил его в прошлый раз. Не выдвинул потому, что в нынешней партии эта клетка оказалась пустой, никем не занятой; проще говоря, объекта для предполагаемой атаки на ней не оказалось. А если нет объекта для атаки, то зачем понапрасну тратить силы? Лучше приберечь их для другого раза…» «Стоп! – скомандовал себе Родион, сообразив, что набрёл в своих размышлениях на нечто такое, что требует более детального анализа. – Стоп, приятель! Судьба судьбой, а шахматы – это всего лишь игра. Всего лишь… Для какого такого другого раза? Что, может быть ещё одна попытка? Неужели может? И тогда…» Он вышел из-под «грибка», поправил на плече ремень автомата, висевшего за спиной, и быстрым шагом отправился осматривать пост. Родион шёл и озирался, словно ожидал нападения - скорого и неотвратимого. Но всё вокруг было тихо. Пока тихо… Обойдя пост по периметру, Родион прошёлся вдоль каждого из трёх ангаров и ещё раз осмотрел дощечки с пластилиновыми оттисками печатей. Всё это он проделал автоматически, прекрасно понимая, что если ожидаемое им и произойдёт, то целью этого нападения станут не ангары со старыми матрацами и прочей, по большому счёту, никому не нужной рухлядью, а он сам. Думать об этом Родиону совсем не хотелось, но не думать не получалось. «Вот как оно всё поворачивается-то, - нервно покусывая губы, усмехнулся он. – Да-а, заварили мы с ротным кашу! Заигрались. Теперь не знаешь, как и расхлебать. Не подавиться бы…» Бросив взгляд на часы, Родион облегчённо вздохнул: до появления смены оставалось сорок минут. Хотелось курить, но он решил не рисковать и потерпеть до возвращения в караулку. Вновь устроившись под «грибком» так, чтобы держать в поле зрения дорогу, ведущую от караулки к его посту, Родион вернулся к анализу происходящего. Жить, наверное, гораздо проще, когда не знаешь, что ждёт тебя завтра или в обозримом будущем. Конечно, можно – и нужно! – строить какие-то планы, предполагать этапы и ход их реализации, пытаться просчитывать результаты осуществления этих планов, но знать всё наперёд и наверняка… Нет уж, увольте, милостивые государи! В каждой игре есть свои правила. Родион и Филиппов, влезая в эту игру, правил этих, судя по всему, не знали, но в игру всё равно влезли – пусть и из самых благих побуждений. Но, как известно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. В прошлый раз на этих учениях погибли шестнадцать человек. В нынешний – ни одного. Но не прошло и нескольких дней, как неизвестный гроссмейстер уже начал отыгрывать позиции, потерянные из-за вмешательства Родиона и Филиппова: не исключено, что упавшие с балкона прапорщики и есть его первый маленький реванш. И если это действительно так, то выходит, что и все остальные, от кого удалось отвратить несчастье, - на очереди. И беды им всё равно не избежать, потому что… «… потому что гроссмейстер тот неведомый – это и есть Судьба, - вдруг, словно прозрев, понял Родион. – А от неё, как известно, не уйдёшь И не спрячешься - негде: нет такого места на земле. И быть не может… Хотя, наверное, если бы всё это происходило впервые, то ещё можно было бы что-то изменить, чего-то избежать. Но это – повторение. Повторение уже однажды свершившегося, и потому избежать того, что однажды уже произошло, просто нельзя…» «Но тогда… тогда зачем я здесь? Для чего? Кто и зачем меня сюда отправил? Ведь ничего в нашей жизни не случается просто так: всему, рано или поздно, но находится объяснение – обязательно находится! Да будь я проклят, если это не так! Примеров тому – без счёта…» Родион вздрогнул от проникшего под гимнастёрку прохладного ветерка, вдруг налетевшего с ближних сопок, и зябко поёжился. «Надо было плащ-палатку с собой взять, - подумал он, укрываясь за стеной ближнего к воротам ангара. - Тоже мне, герой: выпендрился в одной гимнастёрочке! Как салага… Ну, ничего: скоро – смена, а в караулке – горячий чай, так что отогреюсь… Главное, что я, кажется, наконец-то начинаю понимать, во что вляпался. Понять бы теперь ещё, надолго ли всё это. И как отсюда выбраться…» - Стой! Кто идёт? – крикнул он, увидев на дороге приближающуюся к посту смену. - Не дрейфь, воин, не китайцы, - откликнулся Толик, бывший в этом карауле разводящим. - Когда китайцы придут, поздно орать будет! – хохотнул маячивший за спиной Толика Чижик. - Стрелять будем, а не орать, - сказал Толик, открывая калитку. – Всё в порядке? – спросил он, оглядывая ангары. - Да кому здесь… - отмахнулся Родион, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. - Давайте, меняйтесь поскорей, - скомандовал Толик. - А что за спешка? – поинтересовался Родион, уступая Чижику место под «грибком». - Тебя ротный к себе вызывает, - сказал Толик. - Зачем? – напрягся Родион. - А я знаю? Велел, чтоб сразу, как с поста сменишься… Ну, пошли уже? - Пошли. - Давай, Серёга, бди! – пожелал Толик Чижику, закрывая калитку за собой и Родионом. - Бдю! – бодро отозвался Чижик, и все трое негромко рассмеялись. «Вот жизнь была! – думал Родион, шагая вслед за Толиком в сторону караулки. – Ни забот тебе, ни хлопот. Неси службу как положено – и будешь, как нынешняя молодёжь говорит, в шоколаде… Интересно, что там у ротного такого срочного?..» 29 Начальник караула Клюшников, взводный Родиона, ждал Родиона и Толика, стоя на крыльце караулки. - Широков, быстро разряжай оружие и дуй в штаб полка! – скомандовал он. - Командир роты… - Да я ему уже сказал, товарищ лейтенант, - перебил Толик, снимая автомат с плеча. - Да? – захлопал глазами Клюшников. – Ну, ладно… «Пацан, - усмехнулся про себя Родион. – И ведёт себя, как мальчишка, которому дали покомандовать: все приказы хочет отдавать только сам… Позлить его маленько, что ли?» - Мне б сперва чайку попить, товарищ лейтенант: продрог как цирик в Гоби, - изобразив на лице недовольство, сказал он. - Какой чаёк?! – взводный от возмущения запрыгал на месте. – Какой цирик?! Тебя командир роты вызывает, цирик! Срочно! «О как я его! – Родион едва не рассмеялся. – С пол-оборота! Как моя Вера говорит: умереть – не встать… Вера, Мишка… Как они там без меня?..» - Да иду уже, иду, - буркнул он, разрядив автомат и передавая его Толику. – Будь друг, поставь в пирамиду. - Угу, - кивнул Толик, принимая оружие. – Давай, шагай; потом расскажешь… - Разрешите убыть в штаб полка, товарищ лейтенант? – обратился Родион к взводному. - Да иди уже, Широков, иди! Командир… - Есть! – дурашливо выпучив глаза, рявкнул Родион и, чётко повернувшись через левое плечо, строевым шагом затопал к калитке. Толик хрюкнул, и Родион подумал, что переборщил. «Ну, ничего: потерпит, - решил он, усмехнувшись. – Пора и офицером становиться, а не… Два месяца уже, как из училища, а ему всё – не служба, а игрушка в войнушку. Ладно, поможем. Как там в «Алых парусах»: начинается отделка щенка под капитана. Хотя с таким характером до капитана Витёк ещё не скоро дослужится...» Ротный, как и Клюшников, тоже ждал Родиона на крыльце, дымя папиросой. «Сговорились они, что ли?» - усмехнулся Родион. - Пойдём, Петрович, посидим на лавочке, - предложил Филиппов, едва Родион приблизился к крыльцу штаба. – Покурим, за жизнь поговорим… Ротный пытался выдержать ироничный тон, но Родион отчётливо уловил в его голосе напряжение и нервозность. Они сели на низкую скамейку, вкопанную напротив входа в штаб, и закурили. Филиппов несколько раз быстро и глубоко затянулся, бросил окурок в урну и резко повернулся к Родиону: - Ну, что ж ты ни о чём не спрашиваешь, путешественник во времени? - А что, надо? – почувствовав в голосе ротного то ли издёвку, то ли неприязнь, осторожно спросил Родион. - Надо! – вскинулся Филиппов. – Ещё как надо-то! Заварил, понимаешь, кашу, а теперь… - Успокойся, командир! - резко перебил его Родион, мгновенно сообразив, что инициативу в разговоре необходимо немедленно перехватить: он хорошо знал, каким несдержанным бывал Филиппов, если что-либо выходило из-под его контроля. – Возьми себя в руки, чёрт бы тебя побрал! И прекрати психовать: ты же, в конце концов, офицер, а не продавщица из военторга! А не можешь сдержаться – я уйду: потом поговорим, когда… - Ладно, - сбавив тон, ротный махнул рукой. – Ладно, Петрович… Ты извини, но… Он вздохнул и умолк, уставившись в землю. «Псих, - подумал Родион. – Натуральный. То – взрыв, то – ступор…» Он тоже выдержал паузу и лишь затем тихо спросил: - Случилось что, Саша? Филиппов медленно поднял голову и повернул её в сторону Родиона. «Жаль, что ночь: глаз не видно, - подумал Родион. – Они бы всё сказали, глаза-то…» - Вахромеев погиб, - тихо сказал ротный. – Вместе с водителем. Час назад… «Вот оно! – вздрогнул Родион. – Вот он, ход номер два! Вот!..» - Как? – спросил он осипшим вдруг голосом. - После отбоя домой ехал, в Батор, - сказал ротный. – Подробностей пока не знаю, знаю только, что их «уазик» под монгольский КрАЗ влетел. На перекрёстке… И, говорят, всмятку… Кто виноват – в том ваишники разберутся… если смогут… Но сейчас не это важно, а… - Водитель КрАЗа жив? – быстро спросил Родион. - Да он-то здесь причём? – отмахнулся ротный. – Нам-то до него – какая разница? Главное, что… - Главное, Саша, как раз в этом, - Родион постарался, чтобы фраза прозвучала как можно убедительнее. – И разница – тоже в этом. Потерпи немного: постараюсь объяснить… Но сначала мне надо точно знать, жив ли водитель КрАЗа. Можешь раздобыть такую информацию? Филиппов пожал плечами. - Да можно… в принципе… Только не пойму… - Поймёшь, когда объясню, - Родион сказал это уверенно и веско, хотя сам ещё не был уверен в том, удастся ли ему это - объяснить. Но сейчас ему действительно нужно было знать то, о чём он спрашивал, и действительно было необходимо для того, чтобы попытаться окончательно расставить все точки над «i». - Что ж… пойду, попробую, - нехотя поднимаясь, вздохнул ротный. - Покури пока… «Если и монгол погиб, тогда… тогда не знаешь, что и думать, - размышлял Родион, напряжённо глядя на дверь штаба, захлопнувшуюся за Филипповым. – Но если нет, то вся эта… схема станет выглядеть совсем уж неприятной». - Да-а, дела-а, - протянул он и глубоко затянулся горьким дымом. Ротный вернулся минут через десять; тяжело опустившись на скамейку, он зачем-то снял фуражку, повертел её в руке и только после этого сказал: - Жив наш монгол. Правда, малость плечо ушиб, когда «уазик» в колёса его задних мостов врезался, а так – ничего… И зачем-то пояснил: - У КрАЗа ведь два задних моста. - Да знаю, что не три, - мрачно кивнул Родион. – Дай-ка папироску, командир: что-то не накуриться мне сегодня. «Вот когда, наверное, я инфаркт зарабатывать начал, - подумал он, прикурив и глубоко затянувшись. – И то правда: курил я тогда, как пьяная пожарная лошадь…» Стараясь оттянуть начало разговора, он медленно выпустил дым через ноздри и хотел затянуться снова, но ротный поторопил: - Так что скажешь, Петрович? Надумал что-нибудь или как? Родион всё-таки затянулся и, бросив окурок в урну, негромко заговорил: - Всё и без меня давно уже придумано, Саша. Так что мне не придумывать пришлось, а сопоставлять. Всего лишь. Но сопоставлять, в общем-то, несопоставимое. Почти… Впрочем, с сопоставления-то всё и началось: вот как только я сюда… нет, не в армию, а в собственное прошлое попал, так сразу и начал сопоставлять… - И чего же ты насопоставлял? – нетерпеливо спросил ротный. – И причём здесь тот монгол с КрАЗа? Я так и не понял, какая разница, жив он остался или тоже – в кашу? Объясни! - Объясню, - кивнул Родион. – Объясню. Только… только ты держись крепче командир: нервы зажми в кулак – и… Он помолчал несколько секунд, а потом, решив, что откладывать разговор не имеет никакого смысла, произнёс, даже не пытаясь скрыть прозвучавшей в голосе горечи: - Дело в том, Саша, что если монгол остался жив, то все остальные… все остальные погибнут. Все, Саша, кого нам с тобой удалось спасти… Просто этому нашему монголу срок ещё не подошёл… как, видимо, и в прошлый раз… Ему – не подошёл, а им… А теперь - слушай… 30 Родион, повесив автомат на грудь, стоял под «грибком» и прокручивал в голове разговор с ротным. Собственно говоря, разговора как такового не было: говорил только Родион, Филиппов же молча слушал и, заметно нервничая, почти беспрерывно курил. Подробно изложив свою версию происходящего, Родион умолк и тоже закурил. Ротный, переваривая услышанное, продолжал молчать, и Родион, пользуясь этим молчанием, думал о том, что вот теперь сказано всё, и добавить к сказанному ему, пожалуй, уже нечего. И сейчас, стоя на посту, он думал о том же... Да, монолог его получился не просто драматичным, а жёстким и даже жестоким. «Ну и пусть: не пацан - мужик уже, тем более – офицер, - думал Родион, вспоминая напряжённое молчание Филиппова. - Жаль, конечно, что пришлось вот так – наотмашь. Или, как мой Мишка говорит, фэйсом об тэйбл… Ничего, крепче будет. И, может, научится заранее просчитывать возможные риски - и для себя, и для своих служивых. Чтобы потом, когда уже станет поздно, не рвать на себе волосы... Научится: некоторый опыт в этом деле у него теперь есть – взять хотя бы историю с паяльными лампами. А голова у Саши светлая, и характер – будь здоров… Да и я, пока рядом буду, постараюсь помочь…» Последняя мысль вызвала на лице Родиона горькую усмешку: пока рядом буду… А сколько ещё дней, месяцев или лет ему придётся пробыть здесь, в собственном прошлом? Которое, оказывается, к тому же почти нельзя изменить? В мелочах – да, можно: например, напомнив старшине про забытое мыло. Но в чём-то существенном и значимом – таком, как жизнь и судьба конкретного человека, - нет. Табу. Запрет. Категорический… Значит, и ни в судьбе Люськи, и ни в жизни Серёги Саева он, Родион, изменить ничего тоже не сможет. Ни-че-го! И даже если попытается, то на какое-то время лишь отсрочит однажды уже свершившееся. И не более того… Прощаясь с ротным на крыльце штаба, Родион сказал: - Добро, Саша, надо делать вовремя, а не задним числом: вот такой, понимаешь ли, вывод я сделал из этой моей… эпопеи… Да, прошлое изменить нельзя. Но это - моё прошлое. Моё, понимаешь? А для тебя это – настоящее. Твоё настоящее, Саша, - твоё и всех, кто сейчас в этом времени живёт. А настоящее изменить можно. Уверен, что можно. Так что давай, командир, будем считать всё, что произошло, уроком. Хорошим уроком – и мне, и тебе: мне – за прошлое, тебе – на будущее… А за сим позволь откланяться: мне через полчаса на пост… Нет, неправильно он сказал Филиппову, подумал Родион. Добрые дела надо делать не вовремя, а всегда. Что значит – вовремя? Откуда человеку знать, когда оно наступит, это самое время? И вообще, предсказывать события, предугадывать ход их развития – дело учёных, синоптиков, аналитиков, политологов и экстрасенсов. Или, на худой конец, гадалок. А самому гадать, ко времени или нет ты задумал сделать доброе дело, - это уже, пожалуй, ближе к старой русской пословице «знал бы, где упасть, соломки б подстелил». Да ведь не о самом себе и речь… Добрые дела надо делать всегда и везде, когда и где человеку такая возможность предоставляется: и люди, и история потом рассудят, попал ты в цвет или нет. Но это, в общем-то, для самого человека, делающего добро другим людям, не очень-то и важно. Не должно быть важным. Не суть, как иногда говорят для краткости. Суть - в другом: кто, например, мешал ротному проверить перед учениями исправность тех же паяльных ламп в прошлый раз? Он что, не знал, в каком они состоянии? Да знал, конечно; иначе какой же он командир? Знал, но не проверил. Не додумался? Не обеспокоился? А должен был – и додуматься, и обеспокоиться: на то он и командир. И не только он, Филиппов, - и все прочие тоже. И тогда, скорее всего, и в прошлый раз никто бы не погиб в сгоревшей палатке… А вот про урок Родион сказал правильно: хороший урок! Жаль только, что преподали его Родиону так поздно. Зато ротному – в самый раз: у него ещё вся жизнь впереди, пусть делает выводы… «Но почему, собственно говоря, поздно? – подумал Родион. - Что, жизнь уже закончилась, что ли? А их, жизней, у меня теперь как бы даже две – та и эта, - усмехнулся он невесело. – Богатый я, однако…» Он вышел из-под «грибка», с минуту постоял, глядя на дорогу, ведущую от караулки к посту, и вернулся обратно; присев на корточки, прислонился спиной к бревенчатой опоре «грибка» и закрыл глаза. «Поспать бы сейчас, - подумал он, прикрывая глаза. – Минуток по шестьсот на каждый глаз, как говорили в эти времена… Впрочем, и теперь так говорят: недавно слышал… где-то… не помню, где именно, но слышал… а от кого, не помню… ну, ладно: не суть… А суть в том, что… что… суть в том… в чём?.. Какая суть?.. Минуток по шестьсот… на каждый глаз… это сколько же будет?.. Шестьсот минут – это… это… это…» Родион понемногу начал задрёмывать, и уже стали мерещиться ему какие-то чёрные танки, пылящие по выжженной солнцем земле, и отчего-то хмурые лица совершенно не знакомых Родиону людей, а где-то за ними, на высоком песчаном бархане, - быстро крутящаяся пёстрая карусель с расписными деревянными лошадками, но без седоков… И вдруг эта сюрреалистическая картина исчезла, и вместо неё Родион отчётливо увидел какую-то каменную арку с клубящимся в ней редким туманом, а за ним, где-то совсем близко, - светлую дыру, невесть как образовавшуюся в абсолютно чёрном, беспросветном небе… - Пульс замедленный, но ровный, - глухо произнёс мужской голос, показавшийся Родиону знакомым. – Давление тоже стабильно… Пора бы уже, пора… Но я не понимаю… Моментально проснувшись, Родион несколько мгновений сидел, боясь не только пошевелиться, но даже вздохнуть: чёткая картинка только что пригрезившегося Родиону сна ещё несколько секунд продолжала стоять перед его взором, и он отчего-то страшно боялся спугнуть это странно знакомое видение. А вот ворвавшийся в его сон голос исчез из памяти Родиона без следа – будто растворился в предрассветном сумраке… «Я это видел! – лихорадочно думал Родион, стараясь удержать в памяти увиденное в странном сне. – Видел!..» И вдруг будто прозрел. - Подземелье! – пробормотал он растерянно. – То самое!.. Так, может, это – знак? Сигнал к возвращению? Сердце Родиона билось часто и сильно, будто он только что финишировал после стометровки. Вспыхнувшая надежда почему-то не растворялась в смутных сомнениях, а, наоборот, с каждой минутой всё более крепла. - Домой! Домой! Домой! – как заклинание, шептал Родион, словно этим он мог приблизить момент долгожданного возвращения в свой настоящий мир. – Домой! Домой! Домой! Господи, наконец-то!.. «А как же здесь? – вдруг забеспокоился он. – Как они здесь без меня?» Но тут же, вспомнив события последних дней и недель и свой последний разговор с ротным, тяжело вздохнул… Всё здесь и дальше будет происходить именно так, как однажды, тридцать с лишним лет назад, уже произошло: прошлое изменить нельзя – что было, то было. Или почти так, если учесть, что кое-что, пусть и в мелочах, им с ротным изменить всё же удалось. Однако остаётся некоторая надежда на Филиппова – хотя бы на будущее. Его, ротного, будущее: предупреждён – значит вооружён. И, может быть, у него что-нибудь получится. Или начнёт получаться, когда Родион – тот, который пришёл сюда из собственного будущего, вернётся к себе домой, перестав, возможно, лишь одним своим присутствием вмешиваться в события, происходящие в этом мире. Дай-то Бог, чтобы так и вышло! Но если Родион понял внезапное видение правильно, то ротного надо предупредить: иначе он может начать требовать от того Родиона, который здесь останется, невозможного. Да, надо обязательно предупредить! И неожиданно Родион вспомнил то, что до сих пор никогда не вспоминал: настолько несущественным и непонятным был тот короткий разговор с ротным, который здесь ещё не состоялся. Он даже дату вспомнил: первое сентября – начало учебного года: Филиппов тогда в шутку поздравил личный состав с этим днём, затем провёл развод роты по работам, а Родиона вызвал к себе. - Ты ничего не хочешь мне сказать? – тихо спросил он, когда Родион явился в канцелярию и доложил о своём прибытии. Родиона вопрос ротного, как он теперь отчётливо вспомнил, тогда сильно удивил; не понимая, о чём его спрашивают, он даже растерялся. - Ничего, товарищ старший лейтенант, - Родион пожал плечами и, чуть замявшись, всё-таки осмелился спросить: - А что, я должен был что-то сказать? Ротный несколько секунд молчал, напряжённо и испытующе глядя в глаза Родиона, а потом почему-то вздохнул – как показалось Родиону, с облегчением – и махнул рукой: - Да нет, ничего: это я так… Ладно, иди уже, Широков… Родион Петрович… Иди, служи… «Да, это было именно первого сентября, - припомнил Родион. - А сегодня – двадцать девятое августа. Значит…» Тогда из того, в общем-то, мимолётного разговора Родион не понял ровным счётом ничего; но теперь... Ведь если исходить из того, что он сейчас так кстати вдруг вспомнил, то получалось невозможное: он, настоящий Родион, побывал в собственной армейской юности ещё в прошлый раз. И, соответственно, и в прошлый раз прибыл туда из будущего. Но, в таком случае, из какого будущего? И почему он ничего об этом не помнит? Или вся эта белиберда - какое-то хаотичное, непредсказуемое и никем неуправляемое переплетение разных времён? Или - именно управляемое? Тогда вопрос: кем? А может, действительно правы те, кто утверждает, что развитие цивилизации есть ни что иное как бесконечное движение по временнóму кругу? Или, как предполагают некоторые учёные, по спирали? То есть всё, что однажды уже было, непременно должно когда-нибудь, через определённый промежуток времени, повториться – пусть и в несколько ином варианте? «Нет, мне в этом, пожалуй, не разобраться никогда, - подумал Родион, поднимаясь с корточек и разминая затекшие ноги: на дороге появилась смена. – Ну и хрен с ним: пусть кто-нибудь другой разбирается, а с меня хватит: домой хочу! Домой! И поскорее бы! Только бы получилось, Господи, - только бы получилось!..» 31 - Рядовой Широков, к командиру роты! - Да что у вас с ротным за секреты такие, а? – спросил Толик. – Всё шушукаетесь, шушукаетесь чего-то… «Потерпи, дружище, - подумал Родион, - скоро его интерес ко мне иссякнет, как лесной родник в засуху…» - Потом расскажу, - сказал он; стараясь сохранить на лице серьёзность, тихо добавил: – А может, и не расскажу: военная тайна. Вот если снимут гриф секретности… - Трепло, - буркнул Толик, отворачиваясь. - Трепло, - кивнул Родион, – да ещё какое... «Ох, и накрутил же я себе проблем! – думал Родион, шагая по – длинному коридору казармы. - Я-то уйду, но ведь и останусь тоже я. Или после моего ухода всё опять будет так, как уже было?..» - Отдельный батальон связи подняли по тревоге, - нервно барабаня пальцами по столу, сказал ротный. – Только что. Будут обеспечивать связь танковой бригаде. «Ход номер три, - похолодел Родион. – Быстро, однако…» - Лютов? – уточнил он, не поднимая глаз. Ротный кивнул и спросил: - Мы можем что-нибудь сделать? Родион поднял глаз и, выдержав острый, напряжённый взгляд Филиппова, медленно покачал головой: - Боюсь, что нет … Филиппов продолжал смотреть на Родиона, и опять Родион взгляда от его глаз не отвёл. - Да, я представляю, как это тяжело, Саша, - тихо сказал он. - И прости, что впутал тебя в эту… историю… Но прошлое изменить нельзя, командир. И с этим придётся смириться… - Но это твоё прошлое! – возразил ротный. – А для всех нас… «А-а, значит, всё-таки дошло!» - обрадовался Родион, но ответил сдержанно: - Ты прав: для вас – настоящее. И ты – единственный, кто здесь это понимает. Поэтому тебе и карты в руки. - В каком смысле? – прищурился Филиппов. Родион взял стоявшую возле двери табуретку и переставил её к столу. - Садись, командир, - кивнув на неё, сказал он; дождавшись, когда Филиппов сел, продолжил: - Смысл в моих словах прямой, но не факт, что… Родион умолк и прошёлся по маленькой канцелярии из угла в угол. «Надо сказать, - раздумывал он, глядя себе под ноги. – Предупредить. И дать надежду, которую он так от меня ждёт. Да, пора: сегодня уже тридцатое…» - Я, Саша, наверное, скоро уйду, - остановившись напротив Филиппова, сказал он. – Даже не наверное, а точно… А ты, естественно, останешься. Так вот, когда я уйду – я, тот, который пришёл, - я, возможно, перестану влиять на происходящее здесь. И тогда, возможно… повторяю: возможно! Возможно, но совсем не обязательно… И тогда, возможно, ты, пользуясь известной тебе – и только тебе – информацией, сможешь что-то действительно изменить здесь… Честно скажу: я не очень в это верю, но… но попробуй. Попытайся хотя бы: может, что и получится… Ротный, о чём-то сосредоточенно думая, молчал. Родион, остановившись напротив него, тоже молчал, давая Филиппову время осмыслить услышанное. Наконец ротный вздохнул и поднял на Родиона измученный взгляд. - Когда? – спросил он. - Что? – не понял вопроса Родион. - Когда ты уходишь? Родион покачал головой. - Не знаю: это не от меня зависит: зависело бы от меня, я бы… «А что бы я сделал, если бы это действительно зависело от меня? – вдруг запнувшись, спросил он себя. – Ушёл бы ещё раньше или наоборот – задержался бы ещё, хотя бы до дембеля? А может, и до возвращения домой, к маме?» - А от кого? – спросил ротный. - Что – от кого? – отрешённо глядя на Филиппова и продолжая думать о своём, переспросил Родион. - От кого зависит твой… - Не знаю, - Родион покачал головой. – Но, кажется, начинаю догадываться. И всё больше верить… И он кивнул на потолок. Ротный тоже посмотрел вверх, секунду подумал и недоверчиво усмехнулся. «Смейся, смейся, командир, - подумал Родион, тоже усмехнувшись, но усмехнувшись грустно. – Я в то время тоже не верил – ни в Бога, ни в чёрта: все мы тогда в другое верили. Придурки…» - А как… - начал ротный, но вдруг запнулся. - Как ты узнаешь, что я ушёл? – догадался о содержании вопроса Родион. Филиппов почему-то смущённо кивнул и отвёл глаза. - Это, Саша, просто, - Родион улыбнулся. – Завтра… в крайнем случае – послезавтра вызовешь меня к себе и… поймёшь. Сам поймешь: думаю, это будет не очень сложно… Филиппов с полминуты молчал, потом вздохнул и сказал, тоже улыбнувшись: - Жаль… И вдруг спросил: - А задержаться не хочется? Ну, скажем, на год. Или хотя бы на месяц. Ведь как-никак, а это – твоя юность… А, Петрович? Я бы, наверно, не отказался… Родион вздрогнул: только что подобный вопрос он задавал себе сам. «Что ж, придётся отвечать – и ему, и себе, - подумал он. – Повторить собственную юность… Конечно, заманчиво, но…» И, покачав головой, ответил: - Нет, Саша, не хочется. Теперь уже не хочется. Хотя там, - он мотнул головой куда-то назад себя, - мечталось об этом не раз … Помолчав немного, добавил: - Жаль, конечно, что живём мы на белом свете всего один раз, но… что тут поделаешь… Просто жизнь эту, единственную, прожить надо не абы как, а по-человечески. Чтобы каждый день по-человечески жить, а не раз в неделю. Или два. Тогда потом, в конце, и назад оглядываться будет не стыдно. Или - не так стыдно… - А тебе что, стыдно? – быстро спросил ротный. – Есть за что? Родион долго молчал, глядя в окно на залитую ярким солнцем спортплощадку, потом перевёл взгляд на Филиппова и кивнул. - Нет, Саша, людей, не совершающих ошибок, - тихо сказал он. – Жаль только, что осознавать их мы начинаем, когда уже… поздно. Когда уже ничего не исправить. И даже прощения попросить бывает уже не у кого… Я – не исключение: мог кому-то помочь, и не помог. По причинам, казавшимся мне вполне обоснованными. Тогда казавшимися, понимаешь? - А теперь? – спросил ротный. - Ты хочешь сказать: потом? – невесело усмехнулся Родион. – А потом я вдруг сам себе признался: не было никаких причин - я их выдумал. Для очистки совести. А были всего две вещи: лень и эгоизм. И оправдания этому нет. Вот так вот… Такие, брат, пироги… Он умолк и потянулся к лежащей на краю стола пачке папирос, но передумал и убрал руку; подняв глаза на Филиппова, повторил: - Вот так вот, командир. Так что делай выводы. А мне пора… Филиппов поднялся с табуретки и протянул Родиону руку. - Так что, будем прощаться? – спросил он. - Прощаться? – улыбнулся Родион, пожимая крепкие сухие пальцы ротного. – Ну, в каком-то смысле – да… Только мою физиономию тебе ещё до-о-ого лицезреть придётся! - Ничего, потерпим, - улыбнулся Филиппов. – Жаль, что уходишь: я при тебе на многое как-то иначе смотреть начал, по-другому… Он замялся, помолчал несколько мгновений, не выпуская руки Родиона, и всё-таки спросил: - А мы с тобой ещё встретимся? Ну, когда-нибудь потом, когда… - Не знаю, Саша, - понял его вопрос Родион. – До сих пор не встречались. А мне ведь уже хорошо за пятьдесят… - А мне, значит… - Не считай, командир! - Родион предостерегающе поднял руку. – Не дразни судьбу, не надо: она этого не любит… как видишь… Пусть всё будет так, как будет... А обещать я тебе могу лишь одно: вернусь – попробую тебя разыскать. Обязательно! - Это ж через сколько лет мы с тобой теперь встретимся, если ещё не встречались? – усмехнувшись, спросил ротный. - Для меня – наверно, уже скоро, - через силу улыбнувшись, ответил Родион, подумав про себя, что, может быть, они не встретятся уже никогда. - А для тебя… а для тебя, Саша, через целую жизнь. Почти через целую. Так что береги себя, командир. И других береги – всех, за кого в ответе… 32 После ужина Родион сидел на одной из скамеек курилки, оборудованной рядом с казармой, и с грустью наблюдал за сослуживцами, занятыми своими делами. Будучи уверенным в том, что его невероятное путешествие подходит к концу, он прощался и с ними, и со своей юностью, и с этой удивительной страной – Монголией, расстаться с которой как можно скорее все они тогда так мечтали, даже не предполагая, что потом, спустя многие годы, большинство из них будет так же сильно мечтать вернуться туда - хотя бы на несколько дней или часов. Удалось ли кому-нибудь из его бывших сослуживцев осуществить эту мечту, Родион не знал: связь с ними была давно потеряна, а упорные поиски через архив Министерства обороны в Подольске, а в последние годы - посредством Интернета почти ни к чему не привели. Правда, ему удалось разыскать Лёшку Измайлова из четвёртой роты, и они с ним довольно интенсивно переписывались на одном из интернетовских сайтов, но спустя полгода Лёшка неожиданно перестал выходить на связь, и последняя ниточка, связывавшая Родиона с его армейской юностью, оборвалась. В этот раз он часто встречал Лёшку в расположении полка, но подходить к нему почему-то не решался. Да и что Родион мог бы ему сказать? Не про Интернет же Лёшке рассказывать… Перед входом в казарму надраивал сапоги чистюля Чижик; неподалёку от него, строго щуря и без того узкие глаза, что-то выговаривал Женьке Асташкину Толик Корнилов; от соседней казармы, в которой размещалась пятая рота, шёл старшина Яценко; за ним, сутулясь под тяжестью вещмешка, едва поспевал каптёр Глядешкин; из дверей казармы, надевая на ходу фуражку, выскочил взводный Клюшников и чуть ли ни бегом понёсся в сторону штаба полка… Всё шло своим чередом – точно так, как уже когда-то было: Родион, почти автоматически вспоминая и сопоставляя мельчайшие детали происходящего вокруг него, видел и понимал это ясно и отчётливо. «Ну, вот, наверно, и всё, - думал он. – Как только мы с ротным перестали вмешиваться в события, всё вернулось на круги своя. Что ж, так и должно быть: прошлое не изменить... Значит, надо думать о будущем, а прошлое… прошлое мне останется только вспоминать – с любовью и печалью. И горечью… И другого не дано…» После отбоя Родион долго не мог уснуть: думалось и о прошлом, вновь ставшим его врéменным настоящим, и о будущем, которое, собственно говоря, было действительным настоящим Родиона, и о многом другом, о чём события последних четырёх месяцев вынуждали его теперь думать. Наконец он заснул, но снов не видел никаких – было лишь ощущение, будто Родион завис в каком-то безвоздушном пространстве, в котором, однако, чувствовал он себя вполне комфортно. Сколь долго это продолжалось, Родион определить не мог. Но неожиданно всё закончилось, и, очнувшись и открыв глаза, он увидел себя лежащим в больничной палате, а его обнажённая грудь была обклеена датчиками с разноцветными проводами, уходящими куда-то вверх… С минуту Родион непонимающе рассматривал белые стены и потолок, а потом вдруг вспомнил всё - и душную улицу, и сетчатый школьный забор, и свою скрюченные, вцепившиеся в этот забор пальцы. «Так вот оно что! – догадался он. – А я-то думал…» Несколько минут Родион лежал, стараясь унять частое сердцебиение, потом осторожно повернул голову и стал смотреть в окно, на небо, очень похожее на небо Монголии, но чем-то неуловимо от него отличающееся. И в этом неуловимым и необъяснимом различии он видел и чувствовал то, что не позволило ему хотя бы однажды после службы в армии съездить куда-нибудь за границу. То, что не отпускало Родиона от себя ни на шаг, ни на мгновение; впрочем, он этому и не противился: двух лет, проведённых вдали от родного дома, ему вполне хватило для того, чтобы понять, что это такое – родина… Дверь палаты неслышно открылась; вошедшая медсестра, увидев открытые глаза Родиона, тихо ойкнула и тут же исчезла, и уже через несколько секунд в палату влетел Алексей Иванович – реаниматолог, вытащивший Родиона с того света и в прошлый раз. - Ну, слава Богу! – бросив взгляд на показания приборов, сказал он. – Наконец-то… - Что, плохо было дело? – тихо спросил Родион. - Что было – то было, - уклонился от прямого ответа Алексей Иванович и спросил укоризненно: – Как же вы так, а? - Да вот, прогуляться решил, - улыбнулся Родион. – Вы же сами говорили, что… - Ну не по такой же жаре! – возразил Алексей Иванович; кивнув на оголённую, облепленную присосками датчиков грудь Родиона, спросил: – Кстати, что это за ожоги у вас? Откуда? Раньше, насколько мне помнится, их не было… «Ожоги? – удивился Родион, пытаясь приподнять голову и самому увидеть то, о чём спрашивал Алексей Иванович. – Какие ожоги?» Но в этот момент в кармане куртки зелёного докторского костюма знакомой мелодией заверещал мобильник; Алексей Иванович достал его, мельком глянул на светящийся дисплей, и, секунду подумав, протянул мобильник Родиону: - Это ваш, Родион Петрович. Можете оставить у себя… - Пап, ты как? – услышал Родион взволнованный голос Мишки. – Всё нормально? - Привет… сын, - Родион почувствовал, как у него перехватило горло; осторожно откашлявшись, ответил, стараясь говорить непринуждённо и весело: - Привет, Миш! Нормально всё, не переживай… Как там мама? - Да всё в порядке у нас! – голос Мишки звучал радостно. – Мы с мамой сегодня приедем, так что жди! К тебе пустят? - Обязательно! – Родион улыбнулся. – Обязательно, сын! - Ну, пока, пап! Жди! – повеселел Мишка. – Только сделай доброе дело: побереги себя, ладно? Договорились? - Договорились, Миш, договорились! – слабо улыбнулся Родион. – Но и ты доброе дело сделай… - Какое, пап? - Удочки посмотри, хорошо? Я вот выйду отсюда… - он бросил взгляд на Алексея Ивановича, и тот, сдержанно улыбнувшись, кивнул. – Я вот отсюда скоро выйду, и мы с тобой на рыбалку рванём. Лады? - Лады, пап! – рассмеялся Мишка. - А куда поедем? - К дяде Вите Кустову, в Порхов. На Шелонь. Головлей будем ловить. Видел такую рыбу? - Видел, пап! – бодро отозвался Мишка. – Конечно, рванём! Ты только выздоравливай поскорее! - Обязательно, сын! Обязательно… А ты про удочки не забудь! Алексей Иванович, поговорив с Родионом, ушёл. Вместо него в палате вновь появилась медсестра; она поставила Родиону капельницу, поправила подушку под его головой и тоже бесшумно исчезла. И Родион вновь остался один… Он лежал, глядя в окно, и думал о том, что добрые дела надо делать всегда, не считаясь ни с какими трудностями и препонами. И делать их надо вовремя, а не оставлять на потом, когда надобность в таких делах может сама собой и отпасть. И не возвращаясь для этого в собственное прошлое, а здесь и сейчас… |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
