– Иди ко мне, – позвала из спальни жена.

Он не откликнулся – сидел в кабинете, допечатывал первую фразу рассказа. Творческий процесс нельзя прерывать – вечно она этого не понимает.

Но вторая фраза не складывалась. Он посидел еще немного в кресле – нет, сбился настрой. Ну, чего ей понадобилось?

Жена в последнее время болела. Иногда ленилась, как он считал, вставать. За стаканом воды, например, – почему самой на кухню не сходить? Лишняя разминка и больному не помешает. И его бы по пустякам не отвлекала. А то еще моду взяла: «Сядь, посиди со мной». Зачем? Как будто за жизнь не насиделись. И много высидели? Одну дочь. Да и та… Если разобраться, ничего больше и не связывает. Сиди, теперь, не сиди… Вот, даже интересно, зачем сейчас звала?

Негромко ворча под нос, добрел до спальни. Но там никого не было. На кухне, что ли?

Но и на кухне жены не обнаружилось. Постоял в недоумении. Непонятно.

Заглянул в гостиную. Тот же результат.

Машинально проверил туалет и ванну. Пусто. Пожав плечами, вернулся в кабинет. Чертовщина какая-то.

Остановился и задумался. Послышалось? Да нет же! Так и сказала: «Иди ко мне». Почти над ухом. Он едва не вздрогнул. Вот так всегда отвлекает, стоит лишь сосредоточиться. А ведь вдохновение не легко поймать.

Да еще посмеивается: «На старости лет решил Федором Михайловичем Толстым стать? Лучше бы с внуками в парк сходил». Так получилось, что зовут его Федор Михайлович, а девичья фамилии матери – Толстая. И зачем мать трогать? – померла давно.

Не ладили они, конечно, свекровь с золовкой. Почитай всю жизнь не ладили. Но он-то в эти бабские разборки не лез, нейтралитет держал. Разве что иногда на жену прикрикивал, чтобы лишку не духарилась. А на кого кричать? Не на мать же? А жена обижалась…

Куда же она делась-то? Прямо испарилась.

Он почти не нервничал, но было как-то неприятно. Не по себе.

Так. Снова кухня. Дверь на балкон. Высунул голову: ну, разумеется, нет. Да и чего ей здесь делать, в январе на холоде? Да еще больной.

Неужели вышла? Куда? Идея, конечно, здравая в сложившейся ситуации. Но…

Ведь недели две уже дома сидит, по квартире – и то еле передвигается. И как он мог не заметить, если вышла? Дверь в кабинет открыта. И кто тогда звал?

На всякий случай посмотрел в «глазок». В коридоре – пусто и тихо.

Добавляла раздражения дурацкая, надоедливая мысль: зачем звала-то? Вот, объявится, и сама, наверное, не вспомнит. Всегда с ней так.

Понимая, что занимается откровенной ерундой, отодвинул в спальне штору, чтобы глянуть на створку. Закрыта изнутри. А ты чего предполагал? Что она через форточку вылетит с шестого этажа, словно Маргарита у Булгакова? Не паникуй, возьми себя в руки. Должно же быть объяснение.

Присел на диван в гостиной. Ну, вот, сердце-то как заколотилось. Разнервничался все-таки, старый идиот. И чего звала, спрашивается?

 

Дочь заполняла документы клиенту, когда позвонил отец.

– Понимаешь, она всего-то попросила воды, а я не подошел сразу, – голос дрожал и прерывался, словно говорящий задыхался. – И не успел.

– Папа, ну, сколько можно этим маяться? – дочь не сдержала раздражения. – Мне сейчас некогда, потом перезвоню.

 

Вечером трубку не брали. «Выпил, наверное, и спит», – подумала дочь.

Но телефон не отвечал и на следующий день.

Забежала после работы. На дверной звонок никто не подошел, и дочь открыла своими ключами.

В квартире было темно и очень тихо. Зажгла свет. Отец сидел в гостиной на диване с откинутой головой.

 

Когда «скорая» увезла тело в морг, заплаканная дочь прошла в кабинет и без сил опустилась в офисное кресло у компьютерного столика. Сбоку от монитора в фигурной пластиковой рамочке стояла фотография матери, умершей полгода назад.

«Ну, вот, – обреченно подумала. – Вот и все. Нет родителей. Теперь навсегда одна». Машинально тронула «мышку». Экран монитора мигнул и раскрылся серо-бело-голубой страничкой Ворда. На ней сиротливо чернело всего несколько слов:

Рассказ

– Иди ко мне, – позвала из спальни жена.