Что хочет автор. Литературные конкурсы

Было темно и страшно. ДЕТИ БОЯТЬСЯ ТЕМНОТЫ. Потому что дети знают про темноту больше, чем взрослые. Взрослые слепы. Как только они стали взрослыми, они потеряли дар ВИДЕТЬ. Видеть, по-настоящему.

Не новостные сводки.

Не котировки акций и стоимость валют.

Не количество жертв очередной революции в банановой республике.

Не новую жертву сексуального скандала.

А видеть темноту.

Со всеми ее демонами. Не теми демонами, что вызваны злоупотреблением алкоголя.

Или наркотиками.

Или запрещенными, но находящимися в свободной продаже препаратами.

Или клеем в пакете.

Или всеми этими гнусностями вместе.

НЕТ.

Демонами, пришедшими в этот мир, вместе с нами.

Они всегда рядом.

Они терпеливы.

Они выжидают.

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

Они знают тебя лучше. Лучше чем ты сам. Сидят в темноте около твоей кровати, и ждут, когда ты уснешь. А дождавшись, садятся на самый краешек кровати и кладут свою шершавую ладошку, тебе на лоб. И потом ты видишь сны. Черно-белые. Цветные. Добрые. Злые. Страшные. В основном страшные сны. Потому что жизнь - она страшная.

Она страшная, когда ты одинок. Когда рядом с тобой нет никого, кроме этого гадкого засранца, держащего ладонь, на твоем лбу со спутанными волосами. Нет никого, то бы обнял. Успокоил. Кто бы говорил, что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО.

Так было и той ночью.

Было темно. Темно и страшно.

Я был ребенком. И я боялся темноты.

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

Я лежал в маленькой, скрипучей детской кровати. Каждое неосторожное движение, вызывало жуткий скрип, поэтому я старался не двигаться. Вжавшись в матрас, словно испуганная улитка.

Я лежал в маленькой скрипучей кровати, с высокой пластиковой изгородью. (Эдакая камера предварительного заключения, для провинившихся деток.) Такие делают, чтобы маленькие и чересчур активные дети, случайно не разбили себе лоб. Или не поставили огромную шишку. Как у единорога, только синюю и болезненную. (По мнению родителей, я был гиперактивным?)

Высокие пластиковые прутья, отделяли меня от окружающего мира. От окружающей, густой темноты. Словно комнату залили черной тушью. В этом была какая то ирония. Будто я смог бы найти в себе смелость, выбраться из своей клетки, в этот кошмар. В хаос, населенный стараниями заботливых родителей, мерзкими созданиями. Всевозможные богопротивные бабайки, ведьмы и прочая нечисть, ютилась во всех углах, так и норовя отхватить кус моей плоти, своими желтыми клыками и когтями.

Даже если тебе приспичит пописать, ты будешь терпеть до утра.

Но искренне любящие тебя родители ( читай родитель ), даже и не догадывались, что ни решетка, ни ужасные сказочные создания, не шли ни в какое сравнение, с настоящим демоном. С демоном сидящим на твоей кровати…

В ту ночь, когда родители уложили меня в кровать-клетку, и ушли в гости, я впервые услышал этот шум у себя в голове….

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

Это бесконечное шипение. Тихий свист. Звук медленно горящего газа в конфорке кухонной плиты.

Звук жарящегося лука в раскаленном масле.

Звук, словно тысячи пчел набились в твою голову, и не могут найти выхода. И кажется сейчас, они черными вереницами, потекут у тебя из ушей, рта и даже носа.

А перед глазами, старый, с толстым слоем накипи котел.

Чугунный, добротный котел. Сейчас таких уже и не найдешь.

Он на плите. Под котлом голубоватый венчик горящего газа.

Что в котле?

Неизвестно!

Но огонь горит. Масло раскалено. Лук жариться. А может вместе с луком? А может в котле? Маленький мальчик…Мальчик, который не слушался родителей…Мальчик, скачущий в луже, за лягушкой…Мальчик, промочивший ноги…Мальчик, разозливший отца…Мальчик…Мальчик…Мальчик

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

В комнате темно и никого нет. Никто не обнимет. Не возьмет за руку. Не утешит….

И только твой персональный демон, смотрит на тебя с ехидной улыбкой.

На краю кровати…Держа ладонь на твоем лбу, с мокрыми волосами…

Замечательный погожий денек. Яркие краски. Золото и изумруд. Золото солнца. Изумруд летней зелени. Очень тепло. Наверное даже жарко. Пахнет соседскими розами. У примерной семьи соседей, примерный палисадник разбитый под окнами пятиэтажки. В примерном палисаднике, растут примерные розы. На самом деле, в этом до противного, примерном садике, до хрена чего там растет. Даже пальма, которую примерные соседи пеленают на зиму в метры пластиковой пленки и мешковины. Но запомнились именно розы. Они не большие. Не маленькие. Розы точно такие, какими должны быть примерные розы, в примерном садике, примерных соседей. Идеальной формы. Не слишком распустившиеся, но и не в бутонах. Не пожухлые, но и не зеленоватые. Бордовые словно кровь. Бордовые словно Бордо. Все таки наверное как кровь. С росинками, на бархатных лепестках ( читай – вода из шланга ). Они пахнут. Даже наверное не пахнут, а источают аромат. Сладкий, розовый аромат. Золото. Изумруд. Кровь. И благоухание цветов.

Наверное Понтий Пилат, бился бы в истерике от этого запаха. Или бил примерных соседей ногами, обутыми в сандалии…

Я освещенный золото - изумрудным великолепием лета и погруженный до резинки трусов, в вязкий, как патока, аромат роз, занимаюсь какой то незначительной ерундой (читай – курю, читай – ковыряюсь в носу, читай – таращусь на проходящих мимо девочек)

Сейчас и не вспомнить. Около изгороди соседского огорода, появляется моя мать. Я не помню точно, во что она одета. Во что - то светлое и легкое. Что то, не заслуживающее внимания.

Пришли рабочие, говорит мать, освещенная золотом.

Пришли рабочие, чинить кран (читай – унитаз, читай – плиту, читай – стелить паркет), говорит мать, освещенная изумрудом.

Пришли рабочие, и им надо во ЧТО ТО переодеться. Я подумала, что ТВОИ ШОРТЫ, подойдут, говорит мать, утонувшая в розовом благоухании.

Им нужно переодеться, ЧТОБЫ НЕ ИПАЧКАТЬСЯ, говорит мать. Ее правая рука тянется куда – то вверх, а указательный палец тычет в небо (читай – четвертый этаж).

Ты же НЕ ПРОТИВ, говорит мать улыбаясь хозяйке примерного огорода так, как не улыбалась мне уже много лет.

Я почесываю в затылке, тоже посылаю глупую улыбку соседке. Я отвечаю, что не вижу смысла осведомляться о моем мнении, если ОНА (читай – мать, читай – женщина оставившая ребенка наедине с демоном), уже ИТАК ВСЕ РЕШИЛА. Я говорю, что это глупо.

Лицо моей матери приобретает землинистый оттенок.

Лицо моей матери морщиться, словно она откусила лимон.

НЕТ! НЕТ, я ждала другого ответа, говорит мне мать.

Я хочу чтобы ты просто сказал мне ДА, говорит мать.

Неужели так трудно сказать ДА, осведомляется мать.

НЕУЖЕЛИ? НЕУЖЕЛИ?

Золото пропадает.

Изумруды пропадают.

Пропадает даже аромат идеальных роз. Роз, словно вырезанных с глянцев журнала *Наш Сад*, и вставленных в клумбу к соседям.

Больше нет ничего.

Только лицо матери. Ее большие глаза. Зеленые глаза с редкими ресницами. Набухшие яремные вены на шее. Воинственно торчащие волосы в прическе. Любимая прическа всех пожилых женщин СОВКА. Выбеленный перекисью верх и темные бока, с баками сосульками. Редкие волосики уложены муссом и зафиксированы литром лака для волос…

Больше нет ничего.

Только вопрос.

Я растерянно шевелю губами, тихо повторяя свои слова. Словно грешник, перед лицом Бога Обличителя.

И слышу тот же вопрос.

Мать уже не просто громко говорит. Мать кричит. Кричит надрывным голосом. Делая паузу перед каждым словом, чтобы набрать воздух в легкие.

ТАК…ТЫ…СКАЖЕШЬ…ДАААААААА?

Потом она каким то чудесным образом, преодолевает в мгновение ока, несколько ступеней и продолжает кричать в подъезде.

Потом…потом я вижу, как она падает. Наступает тишина. А в этой тишине, глухой удар. Словно на облицованный метлахской плиткой пол, уронили грелку с водой. Но я знаю, что это не грелка. Это моя мать. Я вижу только ее ноги, обутые в легкие теннисные туфли.

Я бросаюсь к ней. Мне страшно, как тогда ночью. Когда я был один. В темноте.

Я хватаю ее за плечи и приподнимаю голову. Голова болтается как у тряпичной куклы.

Справа от меня, хозяйка примерного огорода, с открытым от ужаса ртом.

Слева от меня, сестра, с огромными от ужаса глазами.

Передо мной, обмякшее лицо матери. Такое бывает, когда тебе вколют лидокаин у дантиста, и ты ждешь прихода доктора, вышедшего покурить, с обвисшим лицом имбицила.

Такое бывает, когда ты хочешь отдать ЧУЖИЕ ШОРТЫ, алкоголикам из ЖЕКа, а потом падаешь головой в бетонный пол.

Такое бывает, когда тебе за шестьдесят, и твое сердце не выдерживает…

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

Котел уже на плите. Масло в котле.

Я держу голову своей матери в руках.

Ее глаза закрыты. Из угла рта, струйка слюны. Мне страшно. Наверное, даже страшнее, чем тогда. Я трясу мать за плечи. Я зову ее. Я целую ее холодные руки. Ее безжизненные руки. На затылке матери, образуется гигантская гематома. Она все больше. С каждой секундой. Она наливается кровью. Она уже, как те розы в примерном саду. Бордовая.

Мне хочется плакать.

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

Я все тот же маленький испуганный мальчуган, хоть мне и за тридцать.

Мама.Мама.Мама….

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

Я открываю глаза. В комнате темно. Сердце бьется о грудную клетку. Руки дрожат. За окном безмятежно горят фонари.

Хочу курить.

Это все ДУРНОЙ СОН.

Или нет?

СОН, я уверен, что СОН!

Я не испуганный мальчик в кроватке. Я большой дядька, с щетиной, под сто килограмм весом. Я уже не боюсь высоты. Потому что я ослеп. Ослеп, как слепнут взрослые. Я встаю и иду курить на кухню. Там, где я сейчас живу, можно курить, только на кухне. Это ПРАВИЛО. Мир взрослых, это мир правил. Глупых правил. И я иду на кухню шатающейся походкой.

А мой демон остался в темноте.

Он терпелив.

Он будет ждать. Также, как все эти годы…

Да она классная. У нее большая грудь. Пухлые губы. Она брюнетка. Она подкрашивает волосы часто. В черный цвет. Такой черный, как цвет вороньего крыла. С отливом. А недавно она нарастила волосы. Хотя слово нарастила, здесь никак не подходит. Потом у нее на голове, были такие маленькие пластиковые хернюшки – крепления. У корней собственных волос, эта штучка крепила новые, чужие. Длинные. Цветом они были такие же, но вот на ощупь. Словно ненастоящие. Такие кукольные. Нейлоновые что ли. По ночам, когда приходило время утех, и ее голова опускалась мне между ног, у меня создавалось впечатление, что меня ублажает манекен. Или я ублажаю манекен. И все из -за этих паршивых штучек в голове. Словно бигуди, только поменьше. И синтетические волосы, на ощупь. Хотя она и утверждала, что они настоящие, и ей пришлось выложить за них кучу денег. И все ради меня.

Вообще она хорошо следила за собой. И на все тратила по куче денег. Если бы это были на самом деле кучи, то тогда, наверное, мы бы не поместились в номере гостиницы, где жили. Мы жили и работали в гостинице. Мы считались администрацией, и поэтому жили в номере гостиницы, в которой работали. Не в подвальном помещении, где располагались горничные и официанты, а в номере. Рядом с гостями. Стенки между комнатами были тонкие, и можно было слышать, как за перегородкой кто-то смотрит телевизор. Но чаще в соседних номерах стонали и кричали. Оттуда доносились соответствующие шлепки и звуки. Ну, вы сами знаете, о чем я.

Гостиница располагалась в горах, за городом, поэтому туда редко приезжали с детьми. Особенно зимой. В основном с любовницами. Или с проститутками. Или с теми и с другими. Или по очереди. Комбинации были самые, что ни на есть замысловатые.

Мне, почему то особенно запомнилась зима.

Она постоянно ругалась по телефону с бывшим мужем. Потом, ей овладевала какая - то неутомимая страсть, или ярость, и она могла подолгу скакать на мне, только слегка приспустив штаны, чтобы оголить мои причиндалы. Раздеваться полностью времени не было. Я просто задирал ее свитер и тискал большие сочные груди, со следами растяжек. А она, вцепившись мне в плечи накладными ногтями, пахнущими лаком, наращивала темп. Потом накланялась ко мне и жадно целовала, я весь был в помаде, грудях, свитере, а лоб мне царапала костяшка от бюстгалтера.

Еще она любила курить. Такие дамские сигареты. Ароматизированный табак. Со вкусом вишни. Табачной вишней у нас в номере пропахло все. Стены. Кровать. Вещи. И мы сами пахли табаком ароматизированным вишней. Она курила много.

Часто в душевой, совмещенной с туалетом, можно было найти окурки. Они плавали в раковине. Они плавали в унитазе. Они плавали в душевой, около решетки слива воды. На сморщенных расползшихся от воды фильтрах можно было различить ее помаду. Красную. Цвета вишни. Вкуса вишни.

Когда она меня целовала, я чувствовал у себя во рту ее большой горячий язык. Язык был пропитан вишневым никотином.

Она была заботливой. Следила, что я ем. И сколько раз в день. Опрятно ли я одет. Хожу ли плавать в бассейн. Хожу ли в сауну по выходным. Она покупала мне стильные свитера и костюмы. Я должен был ей соответствовать. Во всем. Ну, разве что не начать курить сигареты с вишневым вкусом.

Она была выше меня и любила каблуки. Наверное, я стеснялся этого. Я был эдаким откормленным розовощеким фунтиком, рядом с солидной дородной дамой.

Она неплохо готовила, если учесть, что я готовлю профессионально.

Она любила печь пироги и угощать ими всех на свете.

Она любила дарить всем подарки. По поводу и без него. Все как положено. В яркой коробочке. С отдельной открыткой. Мне доставалось все лучшее. Всегда. Но все равно где - то внутри я ревновал ЕЕ. Я, как и любой другой мужчина, хотел владеть ЕЕ вниманием безраздельно. Всем остальным я уже владел. Она была доброй.

Однажды мы были в зимнем бассейне, и ей захотелось любви. Она стянула с меня плавки и начала мять в руке мое достоинство. В бассейн могли зайти в любой момент. Я испугался. Она смеялась. Я натягивал плавки на ягодицы.

Наша идиллия продолжалась около года. Я вдыхал вишневый дым. Мял ее полные груди. Покупал ей шоколад. Она следила за моим питанием и одеждой. Словно я ее НОВЫЙ сын. Мы ели, смотрели телевизор, занимались сексом, ходили в сауну, ездили гулять. Но однажды я понял, что не ХОЧУ ЕЕ.

Я думал о другой женщине.

Я лежал на кровати, и мастурбировал тихонечко под одеялом, стараясь не разбудить неудовлетворенную подругу с пухлыми губами. Представляя ДРУГУЮ.

У меня было ощущение, что она не спала. Я вспоминал ТУ, ДРУГУЮ, и наяривал правой рукой.

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

А потом я разговаривал с ТОЙ, ДРУГОЙ по телефону. А в машине ехала моя брюнетка, с наращенными волосами и курила вишневые сигареты. Я не мог бросить трубку. Я испугался, что ТА ДРУГАЯ, больше не позвонит. Я прижимал трубку мобильника так сильно к уху, что казалось, сейчас вдавлю его в мозг. Просто раздавлю свой глупый черепок и вдавлю в мозг металлический телефон сделанный финнами. Я отвечал однозначно на все вопросы, чтобы не вызывать подозрения у брюнетки.

Привет, говорит ТА ДРУГАЯ. Ты по мне скучал, спрашивает ОНА.

ДА, отвечаю я и смотрю на брюнетку.

Знаешь, я много думала о НАС, говорит ТА ДРУГАЯ. Мы же все - таки не чужие, говорит ТА ДРУГАЯ. Мы через столько прошли вместе, говорит ОНА. Нам обязательно надо встретиться, ты же тоже так думаешь, спрашивает ТА ДРУГАЯ.

НУ, ДА! Да, отвечаю я и кошусь на девушку, с которой сплю уже больше года.

Потом я кладу трубку. Я уверен, что брюнетка ничего не слышала.

Но я также уверен, что больше ничего нет. Нет пирогов. Ни подарков. Ни ревности. Ни кольца с гравировкой *С Любовью*. Даже запах вишневых сигарет, куда – то улетучивается. Я опять остаюсь один.

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

Женщинам не нужно ничего слышать.

Женщинам не нужно читать по губам.

Женщины умеют ЧУВСТВОВАТЬ, когда приходит конец.

Брюнетка закурила новую сигарету, улыбнулась мне и отвернулась к унылому однообразному пейзажу за окном.

Я положил трубку.

Однажды она не пришла ночевать. Моя брюнетка не пришла ночевать в наше прокуренное вишней гнездышко. Она всю ночь каталась с гостем гостиницы по извилистым горным дорогам.

Потом она зашла в мой номер и сказала, что ВСЕ КОНЧЕНО! Она сказала, что Я ВСЕ ИСПОРТИЛ!

Но я знал это и без нее. У меня особый талант. Талант все портить! Мне было одиноко. Я пил пиво и смотрел 3-й сезон *Остаться в живых*.

Она вышла за гостя замуж. У нее от него сын…

Я стою в маленькой, душной плохо освещенной кухне. Вокруг все покрыто толстым слоем жирной грязи( читай – пыль + жир). С вытяжки свисают сопли жира. Словно сталактиты в пещере гномов. Или декорации к ужастику *СПУСК*. Здесь никто ОСОБО не убирается. Здесь никто не начищает все до блеска. Так, для вида. Для галочки. Как многое в нашей жизни. И я здесь работаю.

Сегодня на бизнес ланч, я приготовлю салат из риса и крабовых палочек, потому что рис надо ПРОГНАТЬ, как говорит мой напарник. Рис пахнет. Он уже давно в холодильнике, может неделю.

Потом я приготовлю салат Цезарь. Не настоящий ЦЕЗАРЬ. А так, вариацию на тему. Дешевый заменитель, для работников офисов, прибегающих на обед. Бизнес ланч стоимостью 180 рублей…

Потому что айсберг начал желтеть.

Потому что куриная грудка…короче ее тоже надо ПРОГНАТЬ. Заправка сделана из майонеза и селедки с каперсами.

И немного горчицы.

И немного соевого соуса.

Вчерашний хлеб на сухарики. Срезаешь корку. Нарезаешь кубиками, выкладываешь на противень. Сыплешь паприки для цвета.

Куриный бульон в порошке для вкуса.

Масло и еще немного пробитого миксером чеснока с маслом.

На второе будут обжаренные во фритюре куриные крылышки и протушеные в томатном остром соусе.

Плюс Жидкий Дым.

Плюс сахар.

Плюс немного поварских секретов. И крылышки, которые надо ПРОГНАТЬ, очень даже ничего. Для бизнес ланча, по крайней мере.

А еще я отрежу несколько стейков от свиной шейки. Отобью их молотком на деревянной доске, предварительно обернув пластиком, чтобы не порвались волокна. Присыплю солью и перцем. Обваляю в муке. Обваляю в яйце. Обваляю в сухарях и обжарю на рифленой сковороде. Потом надо будет только разогреть их в замызганной микроволновке.

Должно же быть не бизнес ланч, хоть что – то не из серии НАДО ПРОГНАТЬ.

Ах да, еще гарниры. Отварим гречку. Макароны. Можно разрезать отварной в мундире картофель на четыре части, обжарить во фритюре. Потом еще горячим, обвалять его в смеси из соли, перца, рубленого укропа и чеснока.

Ну, вот моя программа минимум.

Смотрю на часы. Тринадцать минут первого. Скоро пойдут люди. Ланч с 12.00 до 16.00.

Немного. Человек 25-30.

Ближе к трем придет *постоянник*, он закажет шашлык из свинины и селедку *под водочку*. Я, конечно же, не побегу наверх из подвала. На улицу. Морозить яйца. Разводить мангал. Разжигать уголь. Ради какой – то вшивой палочки шашлыка. Одной палочки шашлыка.

Я нарезаю свинину кубиками. Солю ее и перчу. Сбрызгиваю жидким дымом. Немного зры (читай – кумин) в семенах. Обжариваю на раскаленной сковороде и ставлю в духовку, на 10 минут. Перед самым концом готовки, сбрызну дымком еще разок. Шашлык просто пальчики оближешь! Главное завалить его кольцами вымоченного в уксусе лука!

Ближе к четырем придет странный субъект, сидящий один за большим столом, с ворохом газет и неизменной чашкой кофе. Он постоянно почесывает затылок и ест бутерброды со слабосоленой семгой. Просто два кусочка хлеба (читай – батон нарезной 18 рублей), с дешевым маслом - спредом ( читай – хозяйка экономит на всем, читай – она лучше пропьет со своим альфонсом, чем вложит в свой бизнес) и прозрачным срезом плачущей рыбьим жиром семги.

Потом он попросит яичницу из двух яиц с помидорами. Полистает еще газету. Почешет еще затылок. И уйдет.

Немного об официантке. В нашем кабаке всего одна официантка (читай – хозяйка экономит на всем). Она простоволосая. С реденькими, выжженными химией и краской волосиками, дешево – блондинистого цвета. У нее сявые брови. Как у героини фильма *Ханна*. Ресниц нет. Лицо плоское. Выражение лица глуповато – наивное. Но как утверждает мой напарник, это лишь такая маска, чтобы было легче воровать у хозяйки. Не знаю. У нее коротки руки, грубоватые. Такие руки созданы для труда в поле. У нее непропорциональное тело. Ноги короче туловища. Короче она страшная очаровашка и любит заигрывать с клиентами.

Ближе к вечеру начинается ужин и приходит мой напарник.

Он материт хозяйку за отсутствие продуктов.

Он материт хозяйку за отсутствие условий на кухне.

Он материт хозяйку за отсутствие ножей, досок и всего прочего.

Он материт хозяйку, за то, что она ХОЗЯЙКА.

Принтер пищит не умолкая. Он выдает все новые заказы. Мы тремся о задницы друг – друга, бегая от плиты к холодильнику и обратно.

Напарник материт официантку, за то, что она долго забирает заказ.

Напарник материт официантку, за то, что она не дает пиво на кляр для кальмаров.

Напарник материт официантку, за то, что она ОФИЦИАНТКА.

Нам не хватает посуды. Посудомойщица не справляется. Ее комната пыток в этом подвале ужасов, намного меньше нашей, и я удивляюсь, как вообще она там помещается. Тут я вспоминаю слова нашего школьного историка, который называл Германию, слоном в посудной лавке Европы.

Напарник материт гостей, что они заказывают дешевые закуски, из – за которых фритюрница всегда занята (читай – греночки, читай – сырные шарики).

Напарник материт гостей, что они заказывают мало.

Напарник материт гостей, что они заказывают много.

Напарник материт гостей, что они ГОСТИ.

Часы на мобильнике показывают девять, и я начинаю уборку на кухне. Я складываю контейнеры обернутые пищевой пленкой и подписанные маркером в холодильник. Потом получаю расчет за смену. Переодеваюсь на складе, среди полок с дешевыми продуктами( читай – горошек УДАЧНАЯ ГРЯДКА, читай – кетчуп КАЖДЫЙ ДЕНЬ, читай – фасоль красная СЕРВИС КЛИЕНТА). Надеваю наушники. Включаю плеер. И выхожу в холод большого города.

Потом будет метро. В метро толпы народа с обезображенными зевотой ртами.

Красными глазами.

Отсутствием улыбок.

Усталыми, мертвыми лицами. Словно их обкололи лидокаином. Или они ударились головой об бетонный пол, выложенный метлахской плиткой.

Остается только искупаться. Выкурить сигарету на кухне. И лечь спать.

Где ты мой демон?

Я называл его Чахлый Билли. У нас даже была переделанная в ПЭЙНТЕ фотография. Я пририсовал ему кучу золотых зубов. Пиратскую повязку на глаз. Шрамы на лбу и на щеке. Нас это забавляло. Вернее, это забавляло меня. Но вроде бы и он тоже был не прочь. По крайней мере, мне так хочется думать. Почему Чахлый Билли?

Не потому, что он был и в самом деле чахлым.

Хотя он и был таким.

Не потому, что он болел раком.

Хотя он и болел им.

Просто у нас была такая забава. Переделывать название блюд в меню.

Чахохбили, у нас было Чахлым Билли.

Мастава, у нас была Мастурба.

Мидии, у нас были хламидиями.

Спагетти с хламидиями не желаете???

Меня это забавляло. Но вроде бы и он был не прочь. Он был шеф-поваром. Я был заведующим пищеблоком. В той самой гостинице. В горах. Куда редко приезжали с женами и детьми. Особенно зимой…

А потом…

Потом была маленькая комната. Комната, забитая людьми. У людей печальный вид. У женщин черные платочки и косынки на головах. Косынки и шарфики. У мужчин растерянный вид. Глупый и растерянный вид.

Я смотрю на скорбящих людей.

Люди смотрят на меня.

Я стою в верхней одежде в комнате, набитой растерянными людьми.

Я стою в обуви, в комнате, набитой скорбящими людьми.

Почти все в маленькой комнате, в верхней одежде и обуви.

Кроме отца Чахлого Билли.

Кроме матери Чахлого Билли.

Кроме его родственников.

Люди заполонили почти всю комнату. Кто – то сидит. Но в основном, все стоят. А в углу, стоит на табуретках, почти что детский гробик. А в небольшом детском гробике, все что осталось от Чахлого Билли. Он всегда был небольшого росточка и тщедушен. Но та маленькая, серая фигурка, в большом черном костюме, смотрится пародией даже на Чахлого Билли.

Его нижняя челюсть подвязана белой косынкой. Но рот все равно приоткрыт. Теперь это даже как бы и не рот. А прорезь в задубевшей маске, заменившей лицо Чахлому Билли. Желтые прокуренные зубы, из прорези – рта. Его орлиный нос, кажется мультипликационным, как у мистера Бернса из Симпсонов. Он такой тонкий и острый, что видимо, об него можно пораниться. Из носа торчат волосы. Руки, высохшие серые костяшки, обтянутые кожей, сложены на груди. На лбу повязка с изображением креста и молитвами. Вот и все, что осталось от Чахлого Билли.

От весельчака, Чахлого Билли.

От шеф – повара, Чахлого Билли.

От отца маленького карапуза, Чахлого Билли…

Потом я вышел на улицу. На улице стояло много людей. Все курили и тихо разговаривали. Тут было много из тех, кто работал в той гостинице. Со мной. С Чахлым Билли.

Вот бывший начальник охраны, знавший про мой роман с брюнеткой.

Вот бывший бармен, знавший про мой роман с брюнеткой.

Вот работник бассейна, знавший про мой роман с брюнеткой.

А вот официантка, не знавшая про мой роман с брюнеткой. У нее классные сиськи. И я все хотел их пропальпировать. Но она не поддалась. Рыжая сучка…

Вынесли гроб. Подходили друзья и родственники. Говорили речи и плакали. Я вроде бы тоже считался другом.

Если не считать, что впарил ему втридорога глюченный нетбук и аудиосистему.

Если не считать, что я лишил его работы.

Если не считать, что я так и не приехал его навестить, хотя он и звонил мне за восемь дней до смерти.

Я тоже должен был подойти к гробу. К почти детскому гробу. К деревянному ящику, обитому красной тряпкой, в котором лежала мумия. Куколка. Пародия на Чахлого Билли.

Сказать, какой он был человек.

Сказать, как мне его не достает.

Сказать, как НАМ ВСЕМ его не достает.

Сказать, что мы помним и скорбим.

Сказать, как я испугавшись последствий, обманом, заставил Чахлого Билли, уйти с работы…

Ты же нездоров, вот что говорю я ему.

Тебе надо отдохнуть, вот что говорю я ему.

Тебе надо подлечиться, вот что говорю я ему.

Тебе надо отлежаться, вот что говорю я ему.

Как будто от РАКА можно отлежаться.

Наверное, можно. Если ты ляжешь в обитый красной тряпкой ящик.

Я так и не подошел к гробу…

Потом было кладбище. На отпевании я стоял со свечкой в руках, среди других людей с растерянным видом. Когда служитель Бога закончил свои скучные манипуляции, гроб понесли к могиле.

Места у гроба мне не хватило.

Мне не досталось даже венка.

Я шел рядом с сисястой официанткой и курил.

Гроб поставили на табуретку, и отец Чахлого Билли сказал, что все желающие могут проститься. Желающих было много. Я не попал в их число. Громко причитала мать. Когда гроб, кое – как втиснули в идиотски вырытую могилу, отец Чахлого Билли сказал, что все желающие могут бросить земли. Тут я не просто не мог остаться ни с чем. Я должен был хоть что – то сделать для Чахлого Билли. Кинуть землей в гроб, как минимум.

И я кинул. Три раза.

Потом бывшие работники гостиницы, отмывали обувь от кладбищенской земли. Выйти из кладбища, с землей на подошве, плохая примета.

Потом мы ехали в трамвае и смеялись.

У меня талант. Талант все портить.

Даже похороны Чахлого Билли.

И я сказал, что мы смеемся, потому что Билли был веселым человеком.

И я сказал, что мы смеемся, потому что Билли, хотел бы этого.

Как будто иссохшей кукле, с прорезью вместо рта и волосами торчащими из носа, есть до нас дело.

И я сказал, что нам надо выпить кофе, а может и не только кофе, и повеселиться, потому что Билли, одобрил бы это.

Как церковники, отправляющие рыцарей от имени Иисуса, резать неверных в Иерусалиме. Их жен и детей.

Как церковники, отправляющие женщин на костер, от имени Иисуса, за то что те излечили бородавки или мигрень. Живьем.

Как скинхеды, забивающие ботинками насмерть, таджика – дворника, от имени Русского Народа, за то что он угроза Нации…

Мы пьем кофе и не только. Мы вспоминаем, каким классным был Чахлый Билли. Мы подумываем о том, чтобы сделать ему здоровскую надгробную плиту.

А Чахлый Билли лежит под двумя метрами земли. И клал он на нас всех и на наш здоровский камень.

Он бы хотел, чтобы его любили при жизни…

Идет снег. Я люблю, когда идет снег.

Морозно и свежо.

Я стою один на ночной улице.

В освещенных окнах домов кипит жизнь.

Чужая жизнь. Жизнь чужих людей.

Я смотрю, как в конусе света фонарного столба, танцуют свой сказочный танец снежинки. Миллиарды очаровательных, белых, невинных созданий. Вся их недолгая жизнь, протекает у меня на глазах. В конусе света фонарного столба. В качестве напитка – светлое пиво в пластиковом бутыле. В качестве закуски – сигареты.

Снежинки летят сверху. От родительских пенатов. С самых небес. Самый яркий момент жизни. Это пять метров света фонарного столба. Их пятнадцать минут славы. На глазах у захмелевшего бездельника. С пивом в руке и сигаретой в зубах.

Они безмятежно летят в свете ртутной лампы.

В синевато – сером свете. Блистая своими резными телами.

Такие разные.

Такие одинаковые.

Под аккомпанемент вливающегося в глотку пива.

Под аккомпанемент выдыхаемого глоткой сигаретного дыма.

Танцуют беззаботно.

Кружатся, словно мотыльки отказавшиеся лететь на свет. Они новые мотыльки, летящие от света. Летящие с самых небес. Летящие от родительских пенатов.

Чтобы упасть на грязный мокрый асфальт и умереть.

Чтобы упасть мне под ноги.

Безучастному свидетелю миллиарда трагедий, не спеша пьющему дешевое пиво.

Похоже на нашу жизнь.

Мы тоже рождаемся и умираем миллиардами. Улетаем из родительских домов. Кто – то попадает в луч света. Кто – то так и проживает, в тени.

Но всех нас ждет ОДНО И ТО ЖЕ.

Смерть, на грязной, мокрой земле. Под безучастным взглядом стороннего наблюдателя…

В такие моменты, просто хочется разбить себе тыкву. Чтобы всякие глупости не лезли в голову. Не мешали жить. Не мешали исполнить свой танец от небес до асфальта…

Я выкидываю бутыль в ближайшие кусты.

Я топчу ботинками окурок.

Я иду домой.

Там тепло. Там ждет демон…

Кто я теперь?

Я не знаю.

Как меня зовут?

Уже не важно.

Неважно все. Неважен пол. Национальность. Социальный статус. Наличие или отсутствие денег. Все померкло. Все изменилось.

Жизнь – лишь тусклая вереница серых дней.

Когда это произошло?

Когда я перестал жить?

Когда я перестал кружиться в безмятежном танце?

Я не помню.

Я не знаю.

Я не хочу помнить и знать!

Я уже ничего не хочу. У меня есть пачка сигарет. У меня есть два флакона парфюма. И куча ненужных шмоток…

Не буду говорить, как ЕЕ звали. Теперь я ненавижу это имя. Ненавижу ЕЕ имя. Как ненавижу многое. Как ненавижу многих. Как ненавижу себя.

Вам ОНА известна, как ТА, ДРУГАЯ.

Пусть так и остается.

STATUS QUO

Я помню, как с НЕЙ познакомился. Что на НЕЙ было одето. Бежевая водолазка, с разводами пота подмышками от энергичных танцев и бежевая джинсовая юбка. Это был клуб. Ночной клуб. Клуб латинских танцев. Клуб латинской тематики, с портретами Че Гевары и прочим дерьмом с кактусами. Клуб с латинской выпивкой.

Я угостил ЕЕ и подружку коктейлями.

Потом мы о чем - то говорили.

Потом ОНА оставила свой номер телефона. Это было время огромных мобильников. Мобильников, которые не положишь в карман. Их можно было носить только на поясе, в специальном кожаном футляре, цепляющимся за ремень. Он был таким тяжелым, этот допотопный мобильник, что казалось, он может сместить центр тяжести. Во время танца. Когда танцуешь ЧАЧАЧА или ЛАМБАДУ, или чего там еще латинское. А может всему виной была текила и пиво…

Потом я стоял пьяный под ее окнами и говорил какую – то чушь, в свой циклопических размеров мобильник.

Она смеялась в ответ.

Пару дней спустя, я привез к ее двери, коробку с мягкими игрушками.

Она смеялась.

Еще неделю спустя, мы пошли в другой клуб вместе. Потом шатались по ночному городу. Я блистал остроумием. Я читал стихи на память. Я держал ее за руку.

Через пару часов, я стягивал трусики танга с вожделенного тела. В комнате чужой квартиры. Где из обстановки был только большой матрас и елка. Перед тем, как заняться сексом, я сходил в душ и зажег елку.

У нее были длинные волосы.

У нее была маленькая грудь, с коричневыми сосками.

У нее был гладко выбритый лобок.

У нее был яркий оргазм. Она расцарапала мне спину.

Утром она мне сказала, что я ей больше наверное не позвоню.

Я позвонил…

Так прошло много лет. Почти десять. Мы ругались. Мы расставались. Мы мирились. Мы сходились вновь.

У нас всегда был потрясающий секс. Лучший секс.

Когда мы не были рядом, мы созванивались и фантазировали.

Она шептала мне непристойности.

Я шептал ей непристойности.

У нее был задыхающийся голос

У меня был задыхающийся голос.

Она мастурбировала фаллоимитатором, что я ей подарил.

Я мастурбировал рукой, что подарила мне мать.

Потом я приезжал, и мы воплощали это в реальность…

Когда мы стали терять интерес друг к другу?

Наверное, когда я проявил свой талант. Талант все портить.

Сначала, я трахнул кого – то на стороне, потому что мы были в ссоре.

Потом, я трахнул кого – то на стороне, как бы мстя, за то, что мы были в ссоре.

Потом я трахнул кого – то, просто так.

И еще. И еще…

Наверное, она просто устала терпеть.

Ведь женщинам не нужно ничего говорить. Они чувствуют, когда приходит конец. Они чувствуют, когда умирает любовь. В такие моменты, хочется разбить свою тыкву. А лучше оторвать свою неугомонную тыкалку…

Мы еще созванивались. Мы еще скучали. Мы еще помнили…

Как говорила она мне по телефону, что мы же не чужие.

Да уж, мы не чужие.

Как говорила она мне по телефону, что мы через многое прошли вместе.

Да уж, мы через многое прошли вместе.

Прости меня, брюнетка с большой грудью, отвернувшаяся к окну с вишневой сигаретой…

Мы еще пару раз встретились. Как это теперь называется? Секс по памяти. Секс на прощание. Все было как – то вяло и без энтузиазма.

ОНА знала, что у меня куча баб.

Я знал, что у НЕЕ были мужчины.

Теперь ее бритый лобок. Ее маленькие, аккуратные груди. Ее упругая попка. Уже не казались мне, такими уж привлекательными…

Вот как то так…

Потом она улетела…

Но перед тем, как наши дороги разошлись совсем, мы виделись последний раз. Она была в сером спортивном костюме со стразами и белых кроссовках. Я был в чем – то, не заслуживающем внимания. Она чмокнула меня в щеку. Она села мне на колени, и обняла за шею. Моя тыкалка, никак не отреагировала. Она всплакнула.

Я молчал.

Я думал о том, что у нее неприятный запах изо рта.

Может у нее проблемы с зубами?

Может у нее проблемы с желудком?

Может у нее пахнет изо рта, потому что она сосет член чуваку, приславшему ей смс, со словами, люблю тебя малыш?

Я не знаю. Я не доктор…

Больше мы не виделись. Надеюсь, мы больше не увидимся. Наяву. Никогда.

А ночами…Этот мерзкий мелкий засранец, со своей гадкой ладошкой. Это все он. Он решил испоганить мне всю жизнь. Он украл у меня сны. Теперь он решает, ЧТО мне видеть во сне…Ну, если честно, он ВСЕГДА и решал. Как я бы я хотел поймать уродца и выбить из него все дерьмо…

Кто я теперь?

Я не знаю.

Как меня зовут?

Уже неважно.

Теперь я в другой стране. В другом городе. В городе поездов.

В городе людей без улыбок.

В городе людей с красными глазами.

В городе людей с обезображенными зевотой ртами.

Этот город поглощает меня. Теперь у меня нет улыбки. У меня красные глаза и не закрывающийся от зевоты рот. Ау, маньяки?

Что у меня есть?

Пачка сигарет.

Два флакона парфюма.