1

 

Они жили в одном городе, на одной улице. Их разделяли тринадцать лет и три дома. Тринадцать лет – это много. Три дома – это поменьше, но ведь люди часто живут в одном доме, а не знакомы.

Он проживал сорок пятый год, но успел устать от жизни, хотя в таком возрасте многие только входят во вкус. Звали его красиво – Юлий. Словно изначально Судьба готовила ему красивую жизнь, оправдывая несколько вычурное имя.

 

Имя у нее было тоже неизбитое, нежное, – Лилия, но устать от жизни она пока не успела. Напротив, радовалась ей, точно все удары сволочной судьбы пролетали мимо. А они как раз били метко, и чтобы радоваться, надо было либо родиться дурочкой, либо иметь такой запас душевной прочности, каким не так часто наделен человек. Вот к этому типу Лиля и относилась.

 

Они ходили по одной улице, сталкивались у одного хлебного киоска, но ни разу глазами не встретились. И нечего удивляться: Юлик перестал смотреть в сторону женщин, а Лиля имела странную привычку смотреть больше под ноги, чем вперед. Нет, иногда она поднимала глаза – полюбоваться городским пейзажем или небом над головой, но чаще все-таки следила за ногами.

 

В детстве она вообще под ноги не смотрела, потому что имела привычку совсем другую – летать, а не ходить. Пока однажды не долеталась – грохнулась носом о землю и сломала его. В четырнадцать лет сломанный нос для девочки – страшнее смерти. Но врожденное жизнелюбие выручило. Лиля мужественно перенесла две операции – первую почти без наркоза, когда нос срочно вправляли, вторую – когда вправленный нос пошел в сторону и грозил отравить всю жизнь. Но молодой хирург замечательно справился со своей задачей, и после операции обыкновенный от природы нос приобрел изящную горбинку и стал украшением.

 

Если вообразить себе жизненное пространство, по которому двигались эти две человеческие фигуры – Лиля и Юлий, то станет ясно, что траектория их движения пересечься никак не могла. А если еще нарисовать символическую карьерную лесенку и рассадить на ней эти две фигуры, то реальность их встречи и вовсе окажется проблематичной. Лиля, сделав маленький шажок по своей лесенке наверх, так и застряла на нижней ступеньке, определив ее для себя как вершину достижения. Юлий же, уверенно перемахнув несколько крутых ступеней, добрался до назначенного им финиша и устроился там надолго. Равнодушно обозревая сверху пройденный путь, он решил, что самая верхняя ступенька ждет своего честолюбивого «седока», а он уже исчерпал собственное честолюбие.

 

Только это и было в судьбе героев общим – то есть добровольная остановка на жизненном пути.

Лиля, например, хотела быть воспитательницей в детском саду и стала ею. Для этого пришлось сначала поработать после школы нянечкой в яслях, потом закончить педучилище по специальности «дошкольное воспитание», а затем найти работу. Желательно – поближе к дому (по семейным обстоятельствам), потому что направление давали на окраину огромного города, то есть к черту на кулички. Лиле повезло. Повезло и ее начальству, взвалившему на хрупкие плечи девушки группу из двадцати пяти детишек в возрасте два-три года. Плечи новенькой воспитательницы оказались богатырскими, а душа... Ну, о душе поговорим в свое время.

 

Юлик к тому времени уже звался солидно – Юлием Александровичем. Он успел блестяще защитить диссертацию, закончив аспирантуру в Московском Энергетическом институте, жил и работал в столице – пока еще не развалившейся общей родины. Его тянуло домой, в Украину, но Москва привлекала широкими возможностями в его узкой научной теме. Решив однажды, что сюда можно вернуться в любой момент, Юлий Александрович долго уговаривал жену сменить место проживания.

 

В городе на Днепре его ждала приличная родительская квартира в приличном районе, а в Москве с жильем была напряженка. Жена, хоть и была москвичкой, обитала в коммуналке, но так как детей у них не было, супруги могли рассчитывать лишь на комнату в общежитии института. Украинская провинция казалась жене Юлия страшнее одиночества. Она отказалась ехать.

 

Родина его встретила приветливо: Юлий прошел по конкурсу на одну из кафедр солидного института (такие в те времена подчинялись Москве) и через пару лет уже возглавлял ее, став доктором наук и профессором. Украина тем временем откололась от Союза, дорога назад была отрезана, а брак на расстоянии лопнул почти безболезненно для обоих.

 

Строить новое гнездо Юлий не торопился, сделал паузу. Ждал, что подвернется женщина умная, красивая, преданная, спокойная, терпеливая, любящая, понимающая. То есть – антипод его первой жены, из всего списка достоинств обладавшей только умом и красотой. Не попадались такие, все были с изъяном. Плюнул на поиски, зажил одним днем, довольствуясь краткими связями «для здоровья». Для таких целей подходила и бойкая девица, что приходила наводить порядок в его большой квартире раз в неделю, и одинокая соседка, с которой когда-то они бегали вместе в школу и даже сидели за одной партой. Пауза затянулась...

 

Ему не хватало главного – друзей. Московские (однокурсники) остались в столице, а родина гарантировала ему только престижную должность и работу по полной программе: аспирантов, подчиненных, лекции, совещания всех рангов, научный труд. Друзья в этой среде водятся лишь при одном условии – когда их ищут. Искать было некогда и уже не хотелось. Женщины сами отпали, исчерпав надежды заарканить свободного от всяких обязательств и хорошо устроенного нестарого мужчину.

 

Родной город, казавшийся из далекой Москвы большой провинцией, какое-то время грел душу Юлия воспоминаниями. Длиннющий проспект словно хранил невидимые отпечатки его студенческих кроссовок (каникулы он всегда проводил дома). В парках пели соловьи из его школьной юности. Днепр звал на пляжный песочек. Запах акаций возвращал к первым поцелуям. Улицы старого города вечерами манили побродить под зажженными фонарями. А вот башни из синего стекла под черепичными крышами, отвоевавшие центральный кусок города, вызывали у Юлия тошноту.

 

Он старался не покидать территорию своей улицы и места работы, но обойти бесконечный проспект, разделяющий город на две части, было невозможно. По нему он передвигался вынужденно, стараясь не замечать курящих развязных девиц на скамейках, не слышать мата, оскорбляющего его интеллигентные уши. Стоило ему поднять взгляд, как лезли в глаза всякие уродства в молодежных привычках. Например, почему-то все скамейки, даже новые, были оседланы подростками на роликовых коньках. Ноги на сиденье, захочешь отдохнуть – негде присесть.

 

– Эй, пацан, – не выдержал как-то Юлий, сворачивая с пути, – а ну слезай!

Бесцеремонно сдернув одного с лавки, брезгливо спросил:

– Ты знаешь, чем спинка от сиденья отличается? Ты ж не мартышка.

– Ты чего, старик?

Мальчик явно из приличной семьи, обходится без мата. Другие враждебно нахохлились на своем насесте, сидят сплоченной стайкой, ждут. Юлий обошел их с тыла и сильным толчком по очереди сбил каждого вниз.

Они слетели, не успев сфокусировать свое тело, а потому в самых причудливых позах. И многие – носом об асфальт.

– Дед, ты что – охренел?!

 

Вот тут произошло нечто странное, как всегда, когда он вмешивался в какой-то процесс. Глянут на него – и назад. Никто не лезет в драку. Он, конечно, плечист, выше среднего роста, но других признаков спортивности нет. Типичный интеллигент, хоть и не в очках да без шляпы. А никто не хочет связываться. И эти, громко матерясь, мигом исчезли на своих роликах.

 

Теперь и пора сказать о внешности. Хоть и говорят, что по одежке встречают, но это неправда. По одежке тогда встречают, когда нет лица. То бишь, оно есть, но вроде бы его и нет. А если есть лицо, да еще такое, как у Юлия, то уж точно, хочется ретироваться. Все как будто на месте и без всякого уродства – нос, глаза, рот. Даже милая родинка на скуле. Но вот глаза... В них такое холодное презрение, какое трудно вынести даже наглецу. Презрение в них устоявшееся, хроническое, а безрадостный серый цвет – под асфальт – отпугивает или отталкивает. Ни проблеска голубизны или зелени, как это бывает в славянских глазах. Только холод и мрак.

 

2

 

Тут как раз время поставить их рядышком – для сравнения – Лилю и Юлия. У нее глаза обычные, не очень большие, продолговатые, но такого праздничного колеру, что в них хочется смотреть. Темно-голубые, в коротких густых ресничках. А еще хочется улыбаться. И дело не в разрезе глаз или цвете – в любви. Это любовь метит взгляд, улыбку, ее не спрячешь. Особенно если она – ко всему живому.

 

Лиля не просто жила – она любила. Неутомимо, бессистемно, одновременно и по очереди. Сначала маму с папой, потом бабушку, кошку, одноклассника Мишу, подружек, первую учительницу, преподавателя музыки в педучилище, соседку Наташу, Веру Гавриловну – участкового врача, которая лечила бабушку. Любила с улыбкой.

 

Естественно, что улыбчивый ребенок с детства был обласкан даже чужими.

– Какая славная малышка, – восхищались посторонние. – Она у вас плачет когда-нибудь?

Она плакала, как все младенцы, но так деликатно, что бабушка однажды сморозила глупость:

– Не жилец она. Таких Боженька забирает к себе раньше остальных.

Мать тогда заголосила, как ненормальная: она была суеверной, как и бабка.

 

Бог прибрал Лилину родню не в том порядке, как положено, да и раньше срока. Сначала отправились на небо родители. Глупо: на свадьбе у сельской родни наелись консервов. Треть села тогда слегла в больницу, но только городские гости (Лилины родители) не выжили. Бабушка Зина вернулась в городскую квартиру с семилетней внучкой. Еще пятнадцать лет прожила там, тоскуя по селу и брошенному скудному хозяйству. Огород отдала соседке, сад и хату-развалюшку люди разнесли по частям. Старая абрикоса рухнула в грозу, яблони присели до самой земли и больше не поднялись с коленок.

 

Когда Лиля поступила в педучилище, бабушка Зина вдруг помутилась разумом. То впадала в детство, то замирала на несколько дней, отвернувшись к стенке. Сначала ее таскали по больницам, потом вернули домой с неоспоримым диагнозом: «склероз». Точно все со склерозом вот так – плюются кашей и гадят под себя. Лиля осталась наедине с бедою. Но любовь к старухе и жалость побеждали ее усталость и отчаянье. Те накатывали приступами и тут же убирались прочь, стоило только девушке вспомнить, как бабуля в детстве усыпляла ее придуманными сказками, как возилась с нею во время хворей, которые девочку не оставляли в покое.

 

Бабушка померла неожиданно и очень кстати – Лиля как раз устроилась в детский садик и ломала голову, как совместить уход за бабулей и работу. Так что к самому важному периоду своей жизни она приступила в полном одиночестве. А важным период оказался не только потому, что она стала воспитательницей младшей группы детсада, а потому что выяснилось: она попала в самое замечательное место на земле.

 

Началась эпоха большой любви – разделенной, счастливой – к целой группе малышей. Любовь сопровождалась пением. Лиля и раньше пела во время уборки в квартире, за праздничным родительским столом, в хоре школьном, в училище. Но еще никогда с таким удовольствием, как для своих малышей. Она шпарила все песни подряд, что на душе лежало или было на слуху в данный момент. Старые, из бабушкиного репертуара, типа «Садок вышнэ-эвый ко-о-ло хаты, хрущи над вышнямы гудуть...», из маминых песен – та обожала Кобзона.

 

Современная «попса» тоже шла в ход. Лиля перепела все мультики, какие только знала сама. К ней наведывались воспитатели из других групп – поглазеть на трогательный хор двухлетних певцов, еще не умеющих толком разговаривать. Петь они умели лучше, потому что их молодая воспитательница разговаривала реже, чем пела. Кормит – поет, на прогулку ведет – поет, одевает детей без досады и раздражения, потому что некогда – поет. На горшках дети поют, засыпая – тоже, только все тише и тише...

 

К концу первого года работы в Лилиной группе не осталось ни одного малыша без музыкального слуха.

И мамы с папами полюбили юную воспитательницу – не только за музыкальность. Она никогда не злилась на детей и быстро гасила агрессивность, возникавшую в борьбе за игрушку. Дети не успевали даже заплакать.

 

Конечно, не всем ее коллегам нравилось, что какая-то девчонка за один год успела покорить детские сердца и родительские. Ходили к заведующей, Алле Вадимовне, нашептывали что-то подслушанное на лету. Потом заведующая вызывала Лилю пожурить:

– Детка, говорят, ты такие песенки поешь в группе, что нервные ребятишки потом уснуть не могут. Ты это... репертуар смени, а?

Та искренне удивлялась, даже иногда огорчалась:

– Кто на меня жалуется? Кого я обидела? Нет, вы скажите, Алла Вадимовна! Я исправлюсь.

 

– Ты извини, я позабыла, кто там конкретно жаловался. Что-то про клен ты поешь вроде бы страшное.

– Про клен у меня только одна песенка, совсем не страшная. Спеть?

– А давай!

Алла Вадимовна ценила эту девочку.

– «Старый клен, старый клен, старый клен стучит в окно», – послушно запела Лиля своим мелодичным голоском.

– Вот! Вспомнила! Клен стучит в окно, а девочка не может уснуть, боится!

– Господи! – Лиля даже руку прижала к груди. – Так он же приглашает на прогулку! Вот: «Приглашая нас с тобо-о -ю на прогу-у -лку!»

 

Алла Вадимовна улыбнулась:

– Девочке два с половиной года. Она зациклилась на стуке, а прогулка... Ладно, иди с Богом.

Пугливая девочка, с ангельским именем Анжела, была необычная, потому что ее так и тянуло на второй голос. Она была одарена замечательным слухом. В два с половиной года – и вторить! Лиля всегда старалась держать Анжелу под боком.

 

Только мать у девочки была с небольшим приветом, как подозревала Лиля. Однажды она сказала мамаше:

– Ваша доченька будет музыкантом! У нее такой слух! Она подхватывает слету любую мелодию! И подпевает вторым голосом, представляете?

– Моя дочь будет балериной.

 

Анжела, упитанная девочка с толстыми ножками, пока не тянула на балерину, но Лиля догадалась промолчать, хватило ума.

Пожалуй, мама девочки была единственной, кто не разделял всеобщей симпатии к воспитательнице. Может, из-за супруга, который однажды восхитился:

– Представляешь, нам попалось чистое золото, а не воспитатель! Мало того, что она поет чудесно, но еще и...

– Ты о ком? – спросила жена, прекрасно зная ответ.

 

– Я понаблюдал за Лилей Ивановной, как она одевает малышню. Сколько терпения! В предбаннике жарко, она и это учитывает. Чтобы процесс ускорить, научила детей самостоятельно одеваться да еще помогать друг другу!

– Она что – одевает и поет?

– Нет, пение я слышал, когда пришел, дверь была открыта. Она пела «Арлекино». Здорово! Смеялась, как Пугачева, один в один! И дети тоже смеялись. Нет, девочка – прелесть!

 

Лиля, конечно, не знала, чем закончилась эта неосторожная похвала: сначала состоялся маленький скандал, потом мамаша пожаловалась заведующей на запуганность ребенка, а на закуску устроила мужу бойкот. Теперь он сам ребенка в садик водил и из садика забирал.

 

От всего этого Лиля была далека. Ее жизнь вошла, наконец, в спокойное русло. Отгремели смерти близких и любимых, память о них была светлой, новых потерь вроде бы не намечалось. Полное одиночество девушке не грозило. Подружками она обзавелась еще в детстве, и ряды их пополнялись с каждым годом. Хороший характер, приятная внешность, наличие квартиры, пусть и маленькой, а также работы, пусть и скромной, делали ее в глазах соседей еще и приличной невестой. Всем хотелось подыскать ей жениха, и все удивлялись, что рядом с нею одни подружки, а мужчин не видно.

 

Да, кавалерами судьба Лилю не баловала. А вернее – судьба тут вовсе не виновата. Во-первых, Лиля на улице смотрела себе под ноги (помните?) и просто не замечала чужих взглядов. Во-вторых, в училище мальчиков, достойных ее внимания, не наблюдалось. Их и так было мало. Много вы видели мужчин, желающих в будущем стать воспитателями в детсаду или обучать первоклассников? В-третьих...

 

Тут требуется лирическое отступление. Редко в одной женщине совмещаются в равных пропорциях таланты любовницы, матери, друга, жены. В этой череде свойств (врожденных, наверное) на первое место надо поставить слово мать, потом все остальное переставляй как угодно. Природа задумала именно такую последовательность. Но созревают девушки по-разному. И наша героиня неосознанно выполняла роль матери и друга, пока не готовая к ролям, более привлекательным для мужчин.

 

Каждого малыша в группе Лиля любила по-своему. Ее волновал младенческий запах кожи, она обожала наблюдать за сосредоточенной миной на лице ребенка, когда тот изучает какой-то предмет (игрушку). Она не могла спокойно видеть слезы ребенка и старалась их не допускать. Но это относилось ко всем. Однако каждый в отдельности был для нее еще и средоточием отдельных черточек ее будущего – родного малыша. А его все не было.

 

Однажды в детсаду случилось чепэ: мать отказалась от своего грудного ребенка. Его оставляли в ночной группе, он плакал, не давал спать остальным. Мамашу посетили на дому – делегацией в пять человек. Та заявила с досадой:

– Оформляйте перевод в Дом ребенка. Я развелась с мужем. Это он хотел ребенка. Он, сволочь, меня подбил на это. Теперь у него свой есть, а этот мне не нужен.

 

Женщины обрушили на голову предательницы целый водопад обидных слов. Пока решали с заведующей, чем еще пристыдить дамочку, Лиля деловито предложила:

– А давайте он у меня будет ночевать, пока все не утрясется? Утром я буду его приносить. Ведь он не спит, всем в ночной группе мешает...

Сначала Алла Вадимовна заартачилась: опасно, мол. Не дай Бог, что случится с нею или ребенком! Но сотрудницы хором уговорили начальство провести эксперимент.

 

Так девятимесячный Леша перекочевал из казенной спальни детского учреждения в небольшую комнату личной квартиры.

Не будем описывать тех восхитительных дней, которые провела Лиля в обществе грудного малыша. Дней было семь. Столько понадобилось Лешиной мамаше, чтобы переварить обиду на мужа и опомниться. Она даже не догадывалась, сколько горьких слез пролила над ее младенцем неведомая ей воспитательница при расставании.

 

– Надо выходить замуж, – сказала себе Лиля, привыкшая в пустой квартире советоваться с собою вслух.

Она, не умеющая толком даже флиртовать, была плохо подготовлена к идее замужества. Но идея родилась, вызревала, и надо было у кого-то набраться ума, мужества или хитрости для ее воплощения. А у кого всегда ума больше, чем у нас? Правильно, у подружек. Если их послушать, так они знают решительно все. И хотя подружки у Лили были такие же неискушенные в любовных делах, советов они надавали кучу.

 

– Значит, так, – сказала самая старшая (на целый год) и бойкая, Валя. – Сначала составь список всех знакомых парней. Всех! Соседских, знакомых твоих родителей, наших бывших, из училища. Ничего, что они все инвалиды. У них могут оказаться старшие братья.

 

– По улице ходи с поднятой головой. У тебя красивый профиль. Обязательно кто-то клюнет, – подключилась Нина, мастерица уличных знакомств. – И если кто-то заговорит, не вороти нос, отвечай немедленно.

– А мне кажется, – вступила Маринка, любительница бальных танцев,– надо записаться к нам на танцы. Сейчас они снова в моде. И мальчики иногда приходят специально, чтоб с красивой девочкой познакомиться.

– Так с чего начинать? – растерялась Лиля.

– Со списка.

 

Список она не успела составить. То есть, в него попал один кандидат в будущие мужья – Сережа, племянник соседки Наташи, который уже давно при встрече улыбался Лиле, пытался с нею заговаривать. Та отвечала на ходу – всегда торопилась.

 

Обычно племянник захаживал в гости к тетушке по дороге из института. Наташа вкусно готовила, своих детей не имела и планировала свою квартиру оставить именно Сереже. С супругом она развелась, но привычка кормить мужчину пока не умирала. Сережа изо всех сил эту замечательную привычку поддерживал и подпитывал своими визитами. Это был симпатичный паразит, не готовый заботиться о других, а потому меньше всего подходящий в мужья. Но Лиля об этом не знала. Просто вдруг рассмотрела его, уже имея цель, и почти влюбилась. Наташа радостно приветствовала заинтересованность своей соседки и с удовольствием стала играть роль свахи. Она даже втайне строила планы по объединению двух квартир.

 

Роман развивался стремительно. Испорченная советским воспитанием Лиля просто так ложиться в постель к Сереже отказывалась наотрез. Пришлось ему жениться.

 

Продолжение следует